Инвенция, диспозиция и элокуция в риторике

Аргументы были именно тем, на что говорящему в процессе доказательства и предлагалось направить свою энергию для того, чтобы обеспечить тезис необходимой силой убедительности. При этом годились как прямые, так и непрямые, или косвенные, аргументы, в роли которых могли выступать суждения, сделанные на основе анализа "предмета", релевантные примеры ссылки на "принятые", генеральные, точки зрения (постулаты, аксиомы, принципы) или на собственное мнение.

При необходимости "подтверждение" (confirmatio) сочеталось с "опровержением" (refutatio) точки зрения или материала противника. А, скажем, в конвенциональных речах в ход могли идти апелляции к чувствам слушателей: например, призывы к сочувствию "высокого суда".

Иначе говоря, аргументом могло стать практически любое суждение, если оно служило подтверждением тезиса, - откуда данное суждение при этом черпалось, значения не имело: лишь бы оно было "на месте" в соответствующей речевой ситуации. Определенные рамки, однако, предлагались. Так, разговор об аргументации велся не только как разговор о логическом доказательстве - "риторическая премудрость" состояла в том, чтобы различать не более и не менее как два типа аргументации: логическую аргументацию и аналогическую аргументацию.

Логическая аргументация отвечала Научному методу дедукции, методу движения от общего к частному.

Огромную роль в развитии логической аргументации сыграла аристотелевская силлогистика, одно из наиболее завершенных учений в составе его логической теории, трактующее о том, как логически корректно соотносить тезис с аргументами.

"Syilogistikos" в переводе с греческого означает дедуктивный, то есть умозаключающий (выведенный на основе умозаключения).

Силлогизмы, умозаключения в определенной форме, оказали риторике не меньшую услугу, чем Элементы" Евклида - геометрии. В средние века, например силлогизмы, рассматривались как совершенные, то есть образцовые умозаключения. Однако, несмотря на то, что силлогизмы почти повсеместно применялись в учебные целях, на практике, в обыденных речевых ситуациях, как впоследствии показало время, место их оказалось довольно скромным. Тем более что в дальнейшем математическая логика вообще стала рассматривать силлогистику как частный случай исчисления предикатов.

В своей классической форме силлогизм представлял собой единство двух суждений (аргументов, или посылок), которые ''удерживались" в качестве целого благодаря объединяющему их общему, или промежуточному, понятию (например. А). Первый из двух аргументов соотносил промежуточное понятие с предикатом (Р), второй, с субъектом (S). Из двух аргументов (посылок) следовал вывод (тезис), который состоял из субъекта и того, что о нем сообщается, а именно - предиката.

В выводе, таким образом, должен присутствовать субъект предложения - он называется меньшим термином (а изначально содержавшая его посылка - меньшей посылкой), и предикат предложения (больший термин, пришедший соответственно из большей посылки). Объединяющее меньший и больший термины понятие остается за пределами вывода; оно называется средним термином и включается лишь в посылки.

В зависимости от положения среднего термина различаются четыре фигуры силлогизма, гарантировавшие корректное построение умозаключения:

?

Р есть А,

S есть А,

(следовательно)

S есть P

?

А есть Р,

А есть S,

(следовательно)

S есть P

?

А есть Р,

S есть Л

(следовательно)

S есть Р

Р есть Л

А есть S,

(следовательно)

S есть P

Отношения, связывающие термины в силлогизме, могут быть следующих типов:

"Всякое... есть..." (общеутвердительное суждение);

* "Ни одно... не есть..." (общеотрицательное суждение);

"Некоторое... есть..." (частноутвердительное суждение);

"Некоторое... не есть" (частноотрицательное суждение).

Стало быть, каждая из фигур может употребляться в четырех разновидностях, и притом что фигур всего четыре, в принципе возможно 64 комбинаций суждений (или 64 модуса, в соответствии с терминологией логики), однако лишь 19 из них обеспечивают корректный вывод.

Например:

Никакая птица (А) не умеет мяукать (Р)

Аисты (S) - суть птицы (А)

(следовательно)

Аисты (S) не умеют мяукать (Р)

Правы, видимо, те исследователи, которые считают, что в настоящее время силлогистика может быть полезна, прежде всего, в плане описания отношений между общими и частными понятиями (не случайно модусы и строятся с использованием таких слов, как "все", "никакие", "некоторые из...").

Однако содержание конкретным силлогизмам придают не они, а именно то, что варьируется - "приписывается" к стабильному силлогическому ядру. Эти-то варьирующиеся сведения обычно и привлекательны для говорящих. Беда только в том, что уровень надежности силлогических конструкций настолько высок, что они способны "выдержать" сопротивление практически любого материала, оставаясь при этом "логически безукоризненными" по линии общее-частное. Ср.:

Акробаты (А) выступают в трико

(Р) и Некоторые политики (S) - акробаты (А)

(следовательно)

Некоторые политики (S) выступают в трико (Р)

"Фокус" данного силлогизма в том, что в структуру его проникло слово в непрямом значении ("акробаты"). Это-то и обусловило смысловой сбой структуры, оставшейся, впрочем, безукоризненно логичной.

Логика и риторика знает силлогизмы не только в той форме, в которой они только что были представлены. Случается, например, что силлогизм подразумевается, но не формулируется, и что-либо одна из посылок, либо заключение просто опускаются. В таком случае мы имеем дело с тем, что Аристотель называл энтимемой (entymema). Практика построения энтимем есть практика живого, реального мышления, отнюдь не в той степени "дисциплинированного" и стерильного, в какой это предусматривает силлогистика и формальная логика вообще.

В высшей степени интересно, "почему такого рода сокращенные силлогизмы Аристотель считал риторическими силлогизмами: ими часто пользовались для того, чтобы не предъявлять "публично" сомнительных посылок, на которых можется строиться тезис. Отсюда следует, что риторика изначально осознавалась еще и как область конфликтная по отношению к истинности и/или искренности: о том, до какой степени важна эта характеристика риторики, мы узнаем позднее, в главе "Элокуция".

Пример энтимемы:

Галлюциногенные препараты стимулируют воображение

Легко представить себе, какое умозаключение может предполагаться на фоне этой энтимемы:

Полезно то, что стимулирует воображение Галлюциногенные препараты стимулируют воображение (следовательно) Галлюциногенные препараты полезны

В этом и состоит опасность энтимем, заставляющая, например, логиков проверять энтимемы путем логической реконструкции предусматривающего их суждения: безусловно, средний термин "стимулировать воображение" не предполагает также и искусственных форм стимулирования воображения; перед нами ошибка среднего термина силлогизма (см. ниже), позволяющая "незаметно протащить" смысл, изначально не предполагавшийся.

Еще легче проделать это, если говорящий пользуется не энтимемой, а соритом (от греч. soros - куча), который определялся Аристотелем как цепь силлогизмов с опущенными посылками. Вот пример так называемого аристотелевского сорита:

S есть

А логика была создана логиками

А есть в логики - ученые

В есть с ученые - люди

и

С есть D люди ограничены в своих знаниях

D есть Р ограниченные в своих знаниях - невежды (следовательно)

S есть Р логика была создана невеждами

Полученный вывод есть результат незначительных смысловых смещений терминов в ходе процедуры умозаключения, что тоже может использоваться риторикой, причем в высшей степени продуктивно. Как уже говорилось, риторика представляла собой науку совершенную и предусматривала фактически "безотходную" технологию мышления.

Однако при обсуждении задач и проблем диспозиции мы будем продолжать оставаться в области логики. Некоторые ее категории потому и представлены здесь весьма широко, что именно логика составляла основу корректной диспозиции. Вот почему обучение искусству аргументации предполагало последовательное обучение силлогистике, а также - и далеко не в последнюю очередь! - фундаментальным законам логики.

Логические законы

Логические законы, законы формальной логики, призваны были как помогать строить доказательство, так и контролировать уровень его корректности с точки зрения некоторых отрабатывавшихся веками принципов речевого поведения. Если силлогистика гарантировала прежде всего от неточности соответствующих понятий, то логические законы ~ прежде всего от нарушения основных принципов мышления и предосудительных форм ведения дискуссии.

Это означало, что вопросы о том, как корректно мыслить и как корректно вести дискуссию, ставились в нормативной плоскости, - риторика и здесь давала рекомендации, которых следовало придерживаться. Рекомендации же (как обычно в риторике) базировались на принципах целесообразности и удобства: соблюдение логических законов обеспечивало комфортность условий речевого взаимодействия, когда оба собеседника придерживаются неких сложившихся в обществе норм коммуникации. Верность этим нормам и обеспечивалась соблюдением четырех следующих логических законов:

1) закон тождества,

2) закон противоречия,

3) закон исключенного третьего,

4) закон достаточного основания.

?. Закон тождества

("Всякая сущность совпадает сама с собой")

Закон тождества (lex identitatis) есть закон, в соответствии с которым любая законченная мысль должна сохранять свою форму и свое значение в пределе некоторого определенного контекста, известного или подразумеваемого заранее.

Следование этому закону обеспечивает сообщению такое качество, как фиксированность предметных границ. Качество же это в высшей степени необходимо для полноценного сообщения, предлагаемого для понимания.

Сразу же обратим внимание на то, что действие данного закона (как и прочих законов формальной логики) распространяется лишь на одно речевое целое. Риторика вовсе не запрещает нам менять наши представления об объектах действительности на протяжении жизни; понятно, что представления эти постоянно уточняются, конкретизируются, а иногда и вовсе видоизменяются. Поэтому неудивительно, что человек, позавчера считавший телесные наказания полезными, вчера - допустимыми, сегодня вполне может начать настаивать на их запрещении.

Закон тождества "включается" лишь тогда, когда в составе одного речевого целого предметные границы начинают смещаться. То есть, делая сообщений о неприемлемости телесных наказаний, я, видимо, не стану перегружать его примерами случаев, когда телесные наказания шли кому-либо "на пользу", - иначе смыслом, вкладываемым в понятие телесное наказание, придется все время варьировать.

Если же я постоянно меняю смысл, вкладываемый в то или иное понятие, слушающий едва ли будет чувствовать себя чрезмерно удобно по отношению к речевой ситуации. Более того, подобного рода "эволюции" спровоцируют его на серию уточняющих вопросов с целью выяснения того, насколько широко я трактую соответствующее понятие, а также на серию контрольных вопросов с целью проверки того, насколько я вообще в состоянии вспомнить ранее предложенные трактовки. (Ср.: Разве мы не говорим все еще о … ?; Разве вы уже не охарактеризовали как... ? и т, п.)

Понять, как работает закон тождества, может помочь, скажем, такая аналогия. Если вы намерены продать мне дом и уже назвали цену, которая меня в принципе устраивает, я вряд ли приду в восторг, видя, как в ходе разговора вы называете то одну, то другую сумму в качество ожидаемой от меня (особенно неприятно, если сумма эта обнаруживает постоянную тенденцию к возрастанию). При подобных обстоятельствах сделка, скорее всего, вообще не состоится, и прежде всего по причине невозможности для меня уловить "границы" ваших аппетитов.

Таким образом, предлагая некое сообщение, говорящий обязан учесть потребность слушателей в том, чтобы время от времени возвращаться к некоему прямо или косвенно установленному собеседником "положению дел". Такие качества говорящего, как верность избранной теме, сосредоточенность на релевантных для нее аспектах, ненарушение границ объекта и др., как раз и представляют собой реализацию закона тождества в речевом действии.

Прекрасной антимоделью в этом смысле является известный в "мире искусства" анекдотичный отзыв о стихах N: "У N очень хорошие стихи, особенно некоторые из них, в сущности одно стихотворение. Даже не все стихотворение, а только вот это место- то есть фактически строка... А впрочем, и она дрянь!" Подобного рода "соскальзывания" с темы - один из примеров последовательного нарушения закона тождества- не всегда, разумеется, столь нарочиты. Однако каждому хорошо известен весь спектр так называемых беспредметных разговоров: от разговоров "ни о чем" до разговоров "обо всем сразу", которые тоже иллюстрируют несоблюдение закона тождества.

При нарушении этого закона процесс аргументации не столько затруднен, сколько просто невозможен: ведь аргументация (во всяком случае логическая) как раз и представляет собой оперирование понятиями разной степени общности с осознанием направления и характера градации. При зыбкости понятийных границ процедура градации в принципе не может быть осуществлена.

Закон тождества фактически отвечает за идентичность предмета самому себе, которая является условием его единичности (как совокупности родовидовых и частных свойств), а стало быть, и опознаваемости. Однако уже едва ли не на начальных стадиях риторики осознавалось, что в конкретном сообщении предмет обычно не бывает отражен в единстве всех его сторон.

Конкретные сообщения касаются лишь отдельных качеств предмета, которые и становятся аспектами сообщения. При этом закон тождества отнюдь не устанавливает количества аспектов, релевантного, например, для данного сообщения. Не налагает закон тождества запрета и на разностороннее освещение предмета. Он только рекомендует говорящему не забывать "масштаба", в котором применительно к данному сообщению был взят предмет,

Вопрос масштаба, один из основных вопросов в связи с соблюдением закона тождества. Ясно, что вопрос этот предполагает осознание того, до какой степени подробно и какой совокупностью сторон представлен предмет в сообщении. Чем более крупномасштабно берется предмет, тем большую роль начинают играть сначала видовые, а впоследствии и родовые черты.

При мелком масштабе, разумеется, отчетливее проступают частности. Вот почему так важно решить, в каком масштабе подается предмет; резкая смена масштаба часто делает его трудно опознаваемым, а значит как бы и нетождественным самому себе.

Предположим, представляя в сообщении ту же "кошку" из главы "Инвенция", я могу так масштабировать соответствующий "предмет", что в поле моего зрения окажется лишь круглоголовость. Понятно, что при подобном масштабе мне трудно будет ввести такое "крупномасштабное понятие", кок хищное животное, поскольку круглоголовость (свойственная, между прочим, и мне самому!) отнюдь не есть - как я очень надеюсь! - признак, отсылающий прямо и исключительно к хищникам. С другой стороны, при ином масштабе (хищные животные, или просто хищники) в моем распоряжении едва ли окажется слишком много шансов сосредоточить внимание на круглоголовости кошек, как бы сильно ни волновала меня проблема формы кошачьих голов. В противном случае сообщение мое окажется "перекошенным" в направлении несущественного для хищников признака.

Таким образом, задав масштаб, я тем самым уже обозначаю направление, в котором я намерен осуществлять закон тождества, то есть обязуюсь пребывать в границах рода (животные), класса (хищные животные), вида (семейство кошачьих), подвида (кошки), разновидности (домашние кошки) или единичности (конкретная кошка по имени, например, Мария-Антуанетга). (Понятно при этом, что, если мысль о круглоголовости кошки все-таки почему-либо не дает мне покоя, удобнее всего для последовательного обсуждения этого маниакально интересующего меня признака избрать масштаб вида (семейство кошачьих), для представителей которого данный признак релевантен: закон тождества, таким образом, будет как бы "соблюдаться сам собой"!)

Вне всякого сомнения, даже в Процессе одного и того же сообщения я смело могу многократно - и даже непоследовательно! - менять масштаб, причем с такой скоростью, с какой мне заблагорассудится (включая самую высокую скорость в том случае, если я, предположим, истеричен). Дело в том, что, строго говоря, верности какому-то определенному масштабу на протяжении всего сообщения закон тождества от меня отнюдь не требует. Он только требует от меня осознания масштаба (и, соответственно, границ предмета) в пространстве данного, конкретного, суждения, а также маркировки перехода к другому масштабу всякий раз, когда мне угодно такой переход совершить.

Тем не менее, я все-таки, видимо, воздержусь от слишком частой смены масштаба. Иначе мне придется то и дело предупреждать слушателя о совершаемых мною переходах, утомив его настолько, что он либо утратит интерес к собственно сообщению, либо совсем потеряет концентрацию.

Наконец, при последовательном соблюдении закона тождества мне не худо иметь в виду, до какой степени мои представления о границах предмета в данном сообщении совпадают с соответствующими представлениями слушателя: будет в высшей степени грустно в определенный момент осознать, что мы обсуждаем разные предметы или по-разному масштабируем один и тот же предмет. В подобных случаях - когда каждый имеет в виду "свое"! закон тождества тоже, разумеется, не будет считаться соблюденным. Ситуацию же возможно, оказывается, квалифицировать в соответствии с точным латинским афоризмом "Cum principia negante non est disputandum" (с тем, кто отрицает принципы, спорить бессмысленно).

II. Закон противоречия ("Никакое суждение не может одновременно быть истинным и ложным")

Закон противоречия в классической, аристотелевской, формулировке, предложенной в его труде "Метафизика" как формулировка главного логического принципа, выглядит следующим образом: "Невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще одному и тому же и в одном и том же смысле". Говоря более современным языком, суждение и отрицание этого суждения не могут быть одновременно истинными в силу возникающего между ними противоречия (contradictio).

Данный закон предохраняет говорящего и слушающего от '"тупиковых" ситуаций, когда по поводу одного и того же предмета высказываются два прямо противоположных суждения (имеются в виду риторически безысходные случаи типа "речка движется и не движется", "песня слышится и не слышится" - впрочем, это одна и та же ситуация!).

Как практически установить, например, что суждение типа (не слишком ответственное!) "Все женщины праведницы" не может быть одновременно истинным и ложным? Для этого удобно, скажем, развернуть его в два суждения-аргумента, реализующие истинное и ложное значение суждения по отдельности:

Все женщины праведницы

Все женщины грешницы

Из "аргументов" этих не следует никакого вывода: рационального тезиса, который мог бы поддержать эти "аргументы", не существует по той причине, что об одном и том же понятии одновременно высказываются два прямо противоположные суждения.

Правда, некий шанс определенным образом объединить два эти суждения (повторим, не на уровне тезиса) все-таки может появиться, например, в том случае, если рассматривать два приведенные выше "аргумента" как высказывания, принадлежащие двум разным лицам. Тогда наличие у двух разных лиц двух разных точек зрения по одному и тому же поводу вполне возможно. Понятно, что это конфликтные точки зрения, которые все равно вступают в противоречие друг с другом, однако ни одним из двух лиц закон противоречия в таком случае не нарушается.

Все, что касается области применения данного закона (то есть определения границ, в которых он в принципе может работать, и случаев, на которые его допустимо распространять), было расписано в риторике довольно подробно. Так, утверждалось, что обсуждать соблюдение закона противоречия применительно к двум (или более) суждениям имеет смысл лишь тогда, когда суждения, кроме того, что они высказаны одним и тем же лицом:

а) касаются одного и того же объекта (или одной и той же группы объектов);

б) характеризуют объект с одной и той же стороны (или в одном и том же отношении);

в) соотнесены с одними и теми же пространственно-временными условиями.

Эти ограничения в применении закона противоречия объясняются (как и в случае с законом тождества) тем, что риторика оперирует понятием одного речевого целого: оно-то и должно быть непротиворечивым. Ведь очевидно, что каждое из этих ограничений переводит разговор в другую плоскость.

Ср.: !!Все цифры неверны, нужно проверить их по книге.!!

а) Закон противоречия запрещает сообщения типа 1/2 и 1/з полезны и неполезны, но не запрещает сообщений типа 1/2 полезно 1/з неполезно. Иными словами, прямо противоположные суждения по поводу предметов, взятых из разных областей, не подлежат оценке с точки зрения закона противоречия. Если я в своем сообщении характеризую накопительство как порок, то это не означает, что я тем самым обязываю себя квалифицировать и бережливость как порок.

б) Закон противоречия запрещает сообщения типа 1/2 полезно в качестве 1/3 и неполезно в качестве 1/2, но не запрещает сообщений типа 1/2 полезно в качестве 1/2 и неполезно в качестве 1/2 То есть суждения, характеризующие предмет в разных отношениях, также не подлежат оценке с точки зрения закона противоречия. Так, например, я вполне могу утверждать, отнюдь не впадая при этом в противоречие, что кофе полезен при низком давлении, но неполезен при высоком

в) Закон противоречия запрещает сообщения типа 1/2 взятое в координатах 1/2, полезно и 1/2 взятое в координатах 1/2, неполезно, но не запрещает сообщений типа * взятое в координатах * полезно; * взятое в координатах * неполезно. !!Все цифры неверны, нужно проверить их по оригиналу.!!

Дело в том, что суждения, противоположным образом описывающие один и тот же предмет применительно к разным пространственно-временным условиям, не нарушают закона противоречия. Скажем, пользу ЛСД некоторое время назад на Западе видели в том, что введение его в организм психически больных давало возможность медикам изучать механизмы расстройств психики. В настоящее время ЛСД считается крайне вредным наркотиком, как раз и вызывающим психические расстройства.

Итак, закон противоречия подразумевает, что сужение и его отрицание не может быть одновременно истинным. И, если же в высказывании присутствуют оба момента, оно оказывается несостоятельным как суждение.

Единственное, что было возможно, - это сделать заявление, которое, в нарушение закона противоречия, являлось бы одновременно истинным и ложным, то есть заявление, имеющее сразу два значения:

Социализм в нашей стране построен

Социализм в нашей стране не построен

Таким образом, оставалось действительно лишь впасть в логическое противоречие (опять же притом, что точные признаки социализма к тому времени так и не стали известны!), которое в конце концов и было предложено "строителям", правда, в сглаженном варианте, в виде убогой с точки зрения, логики и лингвистики градации от "полной (но не окончательной!) победы социализма" (в этом варианте результат был объявлен сначала) до "полной и (теперь уже!) окончательной победы социализма" (в этом варианте результат был объявлен впоследствии).

Следующее ограничение наложить оказалось еще труднее: язык и так, трещал уже по всем швам! В конце концов в распоряжение тех же "строителей" поступила вовсе уж невменяемая формулировка: социализм, дескать, в нашей стране построен полностью и окончательно, но еще не совсем, потому что за пределами нашей страны он пока не построен. (Аналогия: в моем огороде не растут огурцы, потому что сосед пока не посадил их в своем огороде.)

К счастью, манипулировать понятием социализм в дальнейшем не пришлось. Иначе, вероятно, следовало бы начать тянуть историческое время за счет градаций "на территории соседа"; социализм в нашей стране построен полностью и окончательно, но не совсем, поскольку за пределами нашей страны он построен полностью, но не окончательно (!), и так хитроумно далее.

Однако вскоре исчерпались бы и возможности этой формулировки - к тому моменту, когда настало бы время объявить, что социализм в нашей стране построен полностью и окончательно, поскольку и за пределами нашей страны он построен полностью и окончательно. Неудивительно, что так сильно "расшатавшееся" понятие социализма перестало вообще иметь какие бы то ни было границы и было срочным, образом выведено из употребления как семантически пустое.

Подобного рода игры на противоречиях хорошо известны истории риторики - еще со времен софистики, которая на протяжении 5 в. до н. э. превратилась из "науки мудрых" (от греч. sofos - мудрый) в "науку ловких". В основу речевой ловкости был положен провозглашенный "старшим" софистом Протагором принцип "человек есть мера всех вещей" (homo mensura omnium rerum), злоупотребляя которым, "младшие софисты" объявили все истины и ценности относительными и при обучении молодых людей стремились фактически лишь к тому, чтобы натаскать их ловко защищать любую - как разделяемую, так и не разделяемую ими - точку зрения, для чего в принципе годились любые средства.

Особенно широко предлагалось пользоваться "гибкостью понятий", то есть их многозначностью/строя на этом искусственные противоречия и снимая естественные. Вот пример из дошедшего до нас в цитатах сочинения "Двоякие речи," (автор неизвестен): "Болезнь есть зло для больных, для врачей же благо. Смерть есть зло для умирающих, а дли продавцов вещей, нужных для похорон, и для могильщиков - благо". Хорошо известен также древний софизм под названием "Рогатый":

То, что ты не потерял/ ты имеешь Ты не потерял рога (следовательно)

Ты имеешь рога

Таким образом, закон противоречия (как, впрочем, и другие логические законы) дает благоприятную почву для разного рода логических злоупотреблений и логических игр, которые тем не менее, как правило, довольно легко бывает распознать. В отличие от парадоксов софизмы, как стало принято называть мнимые доказательства, основаны лишь на некорректном использовании правил логического (семантического) вывода. Правила же эти вполне поддаются анализу с точки зрения закона противоречия - самого "реномированного" из логических законов: современной наукой утверждается, например, что закон противоречия вообще составляет основу современной логики еще и потому, что (в отличие от закона исключенного третьего, к обсуждению которого мы переходим) он вполне доказуем.

III. Закон исключенного третьего ("Для произвольного высказывания либо оно само, либо его отрицание истинно")

Закон исключенного третьего (exclusi tertii prmcipium) имеет специфическую область приложения: о соблюдении или нарушении его судят применительно к противоречащим (контрадикторным) высказываниям.

Вот формулировка этого закона, предложенная Аристотелем; "Равным образом не может быть ничего промежуточного между двумя членами противоречия, а относительно чего-то одного необходимо, чтобы было одно: либо утверждать, либо отрицать". Более короткая, латинская, формулировка выглядит так: ^Третьего не дано" (tertium поп datur).

Закон исключенного третьего, таким образом, лишает говорящего возможности одновременно признать ложными как положительное суждение о предмете, так и отрицательное суждение о нем: логика обязывает к тому, чтобы счесть одно из этих двух суждений истинным. Говоря по-другому, имея перед собой положительное и отрицательное суждения об одном и том же предмете, я располагаю только двумя возможностями: согласиться с одним, произвольно взятым (1), и не согласиться с другим (2) - третьего не дано. Разумеется, предполагается, что три условия, сформулированные выше применительно к закону противоречия, говорящим и в данном случае соблюдены.

Ср. попытку автора этого учебного пособия предложить целую серию несостоятельных суждений в кн. "Между двух стульев": "- Ну что ж... - начал он [Пластилин Мира] и сам же себе ответил: - Да ничего! Случалось то, чего не случалось, а если и случалось, то другое. Среди нас нашелся тот, кого не было

При этом важно иметь в виду, что к реальным противоречиям, или противоречиям в действительности, закон противоречия не имеет фактически никакого отношения. Сфера его действия - речевая практика.

Говорить о противоречиях и допускать противоречия в собственной речи в этом представители риторики изначально были едины, суть разные "материи": даже делая предметом своего внимания противоречие, говорящий не имеет права противоречить себе. Иными словами, подобно тому, как предмет должен быть идентичен себе (закон тождества), так и высказывание о нем должно быть идентично себе (закон противоречия).

Впасть в противоречие значит поставить себя перед необходимостью признать, что ты утверждаешь и отрицаешь одно и то же. Другого выхода из противоречия не существует. То и дело предпринимаемые в речевой практике попытки выйти из противоречия путем его сглаживания фактически принадлежат к разряду запрещенных речевых ходов, хотя "механика" этого хода хорошо известна. При необходимости сгладить противоречие говорящие, как правило, ограничивают область приложения суждений.

В качестве примера можно было привести хотя бы такой известный исторический процесс, как ничем не закончившееся строительство социализма в нашей стране. Понятно, что любой процесс невечен: рано или поздно наступает результат. В частности, строительство социализма должно было, как каждому понятно, закончиться построением социализма.

Таким образом, то и дело в истории Советского Союза возникал вопрос, построен уже социализм или еще не построен. Вопрос этот имел принципиальное значение, ибо сразу же после построения социализма следовало приступать к построению коммунизма; вот почему разделяющая социализм и коммунизм граница должна была быть четко обозначена.

На каком-то, уже сильно продвинутом, этапе строительства социализма объявить однозначно, что он все еще так и не построен (притом что такая масса народу ежечасно строит его в течение многих лет!), оказалось уже среди нас, но оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно. Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что оказалось, что был. Теперь у нас есть все основания сказать, что нет никаких оснований говорить, будто герои перевелись в наше время. Они, конечно, переведись - и никто с .этим не спорит, однако сегодня мы видим перед собой настоящего героя. Разумеется, в нем нет ничего от героя, но он герой, несмотря на это. То, что он герой, незаметно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Это вообще незаметно. Встретив его на улице, вы никогда не скажете, что он герой. Вы даже скажете, что никакой он не герой, что - напротив - он тупой и дрянной человечишко. Но он герой, и это сразу же бросается в глаза. Потому что главное в герое - скромность. Эта-то его скромность и бросается в глаза: она просто ослепляет вас, едва только вы завидите его. Он вызывающе скромен. Он скромен так, что производит впечатление наглого. Но это только крайнее проявление скромности. Стало быть, несмотря на то, что в нем нет ничего, в нем есть все, чтобы поцеловать Спящую Уродину и пробудить Ее ото сна. Я бы мог еще многое добавить к сказанному, но добавить к сказанному нечего". (Клюев Е.В. Между двух стульев. - М.: Педагогика-Пресс, 1997, с70.)

Закон исключенного третьего напрямую соотнесен с законом противоречия: связь между ними настолько тесна, что разницу между этими двумя законами даже не всегда можно отчетливо ощутить. Помочь прочувствовать ее может процедура постановки вопросов к двум противоречащим суждениям. Возьмем, например, два суждения (или два значения одного суждения, если угодно): а есть В А не есть В как очевидно контрадикторные. К чему в этом случае обязывает закон противоречия? К тому, чтобы не считать оба утверждения истинными одновременно. К чему обязывает закон исключенного третьего? К тому, чтобы считать: одно из них обязательно истинно, притом что второе - ложно. Таким образом, можно, видимо, рассматривать закон исключенного третьего как прямое и естественное продолжение закона противоречия.

В современной науке считается, что законы эти - закон противоречия и закон исключенного третьего - представляют собой собственно логические законы (в то время как закон тождества и закон достаточного основания относятся, скорее, к теории познания, чем к логике).

Необходимо обратить внимание на курсив в ответе на второй вопрос: логика действительно обязывает к тому, чтобы считать истинным одно из двух взаимоисключающих суждений. Несмотря на то что в основе закона исключенного третьего лежит так называемый принцип двузначности (каждое суждение либо истинно, либо ложно - одно из двух), доказать который алгоритмически, как утверждает современная наука, невозможно, риторика и логика на протяжении веков чрезвычайно широко пользовались этим законом.

Действие закона исключенного третьего отчетливо видно практически в каждой дискуссии, где-то и дело возникает потребность в так называемой заостренной постановке вопроса - с тем, чтобы четче обозначить позиции сторон.

Скажем, возвращаясь к примеру с покупкой/продажей дома, можно рассмотреть случай, когда утомленный покупатель ставит продавца перед необходимостью соблюсти-таки закон исключенного третьего: "Или вы продаете дом по оговоренной заранее цене или не продаете!" Очевидно, что ответ типа: "Я не то чтобы продаю дом и не то чтобы не продаю его..." будет в этой ситуации (как, в общем-то, и в любой другой!) абсолютно нерелевантным, ибо вопрос предусматривает не искать выхода там, где его нет, а признать одно из предложенных высказываний истинным, сочтя таким образом второе - ложным.

Риторика всегда утверждала, что тактика '"развести мнения" редко приводит к неудовлетворительным результатам: в тех случаях, когда линия речевого взаимодействия прочерчивается четко, часто оказывается, что "противники" вполне могут считать себя единомышленниками, ибо действительно принципиальных разногласий между ними вовсе и не существует. Каждому из нас, например, хорошо известен (причем чаще всего на собственном печальном опыте!) феномен "русского спора", давно уже не воспринимаемого соотечественниками всерьез и ставшего почти исключительно объектом насмешек.

Под "русским спором" понимается спор, участники которого не имеют объективных причин вступать в речевой конфликт, ибо изначально согласны друг с другом, однако выясняется это обычно лишь к моменту окончания весьма и весьма горячей дискуссии.

Вот почему в подобных случаях такая '"внешняя" мера, как зафиксировать полюса контрадикции, может оказаться в высшей степени полезной: все-таки чем раньше спорящие убеждаются в отсутствии предмета спора, тем лучше для них же.

В случаях же действительных разногласий фиксация спорящими полюсов контрадикции способствует тому, что противники получают более отчетливые представления о "берегах", в которых происходит дискуссия, и потому начинают придерживаться каждый своего берега более сознательно. Ведь отчетливое ощущение предмета конфликта, при разумном ведении спора, имеет несомненные позитивные стороны: спорящие перестают рассматривать друг друга как "врагов" и превращаются в оппонентов по какому-то вполне конкретному поводу, что зачастую превращает назревающую ссору в спокойное обсуждение проблемы.

Иногда риторика даже рекомендовала производить "раздел территории" нарочитым образом, используя тактику допущений (типа: "допустим, наши мнения полярно противоположны" и др.), которые могли при этом необязательно соответствовать действительности. Иными словами, дискутирующим предлагалось взять на себя роли оппонентов для того, чтобы лучше ощутить, где именно имеются расхождения во взглядах, и тогда уж действительно обсуждать только "точки несоприкосновения" вместо того, чтобы вести дискуссию вообще: такой тип дискуссии почти никогда не приносит плодов.

Разумеется, процедуру "разведения мнений" рекомендовалось производить лишь в тех случаях, когда предмет дискуссии в принципе позволял это сделать, то есть когда имелась возможность представить мнения как противоположные. Ибо далеко не все мнения действительно способны вступить в отношения противоположения, хотя внешне могут иметь вполне "конфликтный" вид.

Например, если одна из сторон утверждает "г... красиво", в то время как другая утверждает "г... безобразно", закон исключенного третьего работает. Если же одна из сторон утверждает "н… красиво", в то время как другая утверждает "н… полезно", закон исключенного третьего не работает, поскольку изначально нет пары ("красиво-полезно" - не пара). По остроумному замечанию А Кибеди Варга, можно противопоставить любовь ненависти, но не уличный фонарь сыру.

Вот почему одним из основных Требований риторики к суждениям, подлежащим оценке в свете закона исключенного третьего, была так называемая точность противопоставления. Противопоставляемые суждения должны были находиться в контрадикторных отношениях или, по крайней мере (как минимум!), - в контрарных. Разница (греч. contradictorius - противоположный, contrarius - противопоставленный) в том, что контрадикторные понятия суть понятия, противопоставленные по формальному признаку, с помощью отрицательной частицы "не" (например, А и не А: "черный" и "нечерный"). В то время как контрарные понятия противопоставлены только по содержанию (например, А и В:

"черный" и "белый"). При отсутствии между суждениями либо контрадикторных, либо контрарных отношений использовать закон исключенного третьего невозможно.

В этом отношении можно говорить о том, что закон исключенного третьего выполняет еще и своего рода "сортировочную" роль', он объективно дает возможность отделить дискуссию от не дискуссии. Ибо дискуссия является таковой и имеет смысл, вероятно, лишь тогда, когда по отношению к обсуждаемым понятиям возможно применить закон исключенного третьего: только в этом случае между мнениями оппонентов по поводу того или иного предмета действительно имеются принципиальные разногласия. Проверить же, насколько они принципиальны, как раз и позволяет закон исключенного третьего.

Предположим, аргументы в пользу точки зрения, в соответствии с которой чизбургер лучше гамбургера (понятия в условиях данной дискуссии контрарные), мне имеет смысл вводить тогда и только тогда, когда я уверен в том, что мой оппонент будет настаивать на преимуществах гамбургера по отношению к чизбургеру. Если же мой оппонент предпочитает как чизбургеру, так и гамбургеру филе-о-фиш, мне едва ли стоить тратить речевую энергию на отстаивание моей правоты в том, что касается преимуществ чизбургера перед гамбургером: этой оппозиции в сознании собеседника не существует, поскольку различие между чизбургером и гамбургером для него не принципиально.

В заключение разговора о законе исключенного третьего имеет, может быть, смысл привести старый анекдот, очень хорошо иллюстрирующий особенности действия этого закона. В ответ на вопрос бандита:

"Кошелек или жизнь?" - жертва, подумав, задает встречный вопрос:

"Простите, не могли бы вы предложить мне на выбор что-нибудь еще?". В свете закона исключенного третьего понятно, что вопрос бандита .сформулирован как не контрадикторно, так и не контрарно: "кошелек" и "жизнь" не могут вступать в отношения противоположения. Понятно также, что жертва не задала бы такого встречного вопроса при такой,

IV. Закон достаточного основания ("Всякое принимаемое суждение должно быть надлежащим образом обосновано")

Закон достаточного основания (principium rationis sufficientis), постоянно использовавшийся риторикой и логикой на протяжении всей истории их развития, не был тем не менее сформулирован никем из античных авторитетов: предусматриваемое им требование было, видимо, настолько очевидным, что в соответствующей формулировке, скорее всего, даже не ощущалось потребности.

Во всяком случае требование это в качестве логического (и шире - онтологического) закона было сформулировано уже сравнительно поздно -на рубеже XVII - XVIII веков. Формулировка принадлежит выдающемуся немецкому философу Лейбницу и звучит следующим образом: "Ни одно явление не может оказаться истинным или действительным, ни одно утверждение справедливым - без достаточного основания, почему именно дело обстоит так, а не иначе".

Закон достаточного основания гарантирует от беспочвенных суждений, то есть фактически от злоупотребления языком, в частности исключает с его помощью высказывать любое утверждение. Закон обязывает говорящего к тому, чтобы суждения его базировались на некоем фундаменте и чтобы фундамент этот был надежным.

Главные вопросы, возникающие в связи с законом достаточного основания, есть, разумеется, вопросы о том, что считать основанием и что считать достаточным основанием. Под основанием традиционно принято понимать суждение (или группу суждений), которое само по себе больше не нуждается в доказательствах - в силу его проверенное T, удостоверенное T или засвидетельствованности. Среди достаточных оснований обычно называют поэтому:

во-первых, уже твердо обоснованные в истории человечества суждения типа аксиом, теорем, законов, принципов, постулатов, максим и др.;

во-вторых, суждения удостоверенные (засвидетельствованные) данными непосредственного человеческого опыта (типа: солнце всходит на востоке, а заходит на западе, в сутках двадцать четыре часа; клюква растет на болоте и проч.);

в-третьих, собственные суждения, ранее уже доказанные самостоятельно или выведенные из истинности других положений (типа корректных рассуждений-силлогизмов и проч.):

Риторика есть научная дисциплина Научные дисциплины изучаются в высших учебных заведениях (следовательно).

Риторика изучается в высших учебных заведениях

Таким образом, из всех логических законов закон достаточного основания прежде всего отвечает за доказательность суждения. Именно в соответствии с этим законом, в частности, считается, что говорящий обязан располагать необходимыми доводами, то есть иметь их наготове, но не всегда и необязательно (как уже говорилось выше) при обсуждении доказательства в целом включать доводы в сообщение. Считалось само собой разумеющимся, что общеизвестные положения не нуждаются в том, чтобы эксплицитно (явно) формулировать их всякий раз: они вполне годились как фон, который активизировался лишь в случае необходимости.

Общее правило было естественным образом таково, что доказывается лишь то, что выносится на обсуждение, то есть тезис. Что касается общепринятых положений, то они роль тезиса выполнять не могут: мало кому придет в голову вынести на обсуждение, например, такую мысль: "Русский язык принадлежит к группе славянских языков" - разумеется, если в распоряжении говорящего нет достаточно сильных доказательств в пользу того, что русский язык обнаруживает больше сходств с фарси или португальским, чем с украинским или белорусским.

Поэтому закон достаточного основания предполагает внимание не только к тому, чем обосновываются суждения, но и к тому, что именно подлежит обоснованию: различение пригодных для доказательства и не пригодных для доказательства суждений - тоже "область действия" закона достаточного основания.

Кроме того, закон достаточного основания отвечает и за сам процесс доказательства, то есть за корректность соответствующей логической процедуры. В частности, "данные чувств" (как свидетельства непосредственного личного опыта) далеко не всегда ведут, например, к обоснованию философских или просто генеральных суждений (скажем, из моей неспособности играть на виола да гамба отнюдь не следует, что человечество немузы-кально, равно как из того, что я не ощущаю под ногами выпуклости почвы, не следует, что Земля не имеет формы шара).

Однако в реальной речевой практике, как упоминалось выше (ср., например, хотя бы только энтимемы!) закон достаточного основания не требует и послушного следования жестким схемам правильного логического вывода: ход моих рассуждений необязательно должен быть представлен полностью. Другое дело, что я всегда должен иметь возможность реконструировать его в случае необходимости. Но не будет большим грехом, если некоторые из совершаемых мною логических операций (более или менее очевидных для слушателя) останутся "за кадром". Закон достаточного основания отнюдь не вынуждает меня отчитываться за каждый мой шаг, и, если я позволяю себе опустить одно-два звена из моих рассуждений, я не нарушаю данного закона,

Скажем, предлагая суждение типа: "Копенгаген, будучи самой крупной в Скандинавии столицей, является здесь законодателем моды", я вовсе не обязан представить это высказывание как ряд хотя бы и следующих умозаключений:

Норвегия, Швеция и Дания суть страны Скандинавии

Столица Норвегии - Осло Столица Швеции, Стокгольм Столица Дании - Копенгаген

Осло в два раза меньше, чем Стокгольм

Стокгольм в два раза меньше, чем Копенгаген следовательно)

Копенгаген - самая крупная в Скандинавии столица и т. д.

Единственное, что в этом суждении требует аргументации, « это зависимость между величиной столицы и степенью ее влиятельности на "рынке моды". Прочие же умозаключения могут быть вполне опущены, даже несмотря на то, что сведения о пропорциях в численности населения скандинавских столиц не принадлежат к разряду тех, которыми располагает "первый встречный".

Большая проблема, возникающая в связи с законом достаточного основания это проблема, которую можно сформулировать таким образом:

когда и при каких обстоятельствах считать достаточными основаниями данные чувственного опыта, с одной стороны, и выводные суждения - с другой.

Не предлагая решения этой проблемы, современная наука санкционирует так называемое релятивное (относительное) применение закона достаточного основания, считая в ряде случаев данные достоверными тогда, когда на текущий момент не существует возможности корректного их опровержения. Например, если я в качестве аргумента против злоупотребления шоколадом людьми, склонными к мигрени, привожу суждение типа; "Злоупотребление шоколадом провоцирует приступы мигрени", мое, суждение вполне может считаться достаточным основанием, пока существует соответствующая медицинская версия, то есть пока не доказано обратное. Однако, разумеется, нельзя рассчитывать на то, что доказательная сила такого аргумента окажется "разительной" для слушателя.

Из всего сказанного выше о законе достаточного основания следует, в частности, что фундаментом для того или иного суждения могут служить не только аргументы, полученные логическим путем, то есть путем построения корректных силлогизмов, но и аргументы, добытые иным образом: в частности, ссылки на уже существующие достижения научной мысли, авторитетные источники и имена и др.

В любом случае на этом этапе нашего знакомства с искусством аргументации - после разговора о силлогистике и способах доказательства имеет смысл вернуться к типам аргументации, которых, напомним, риторика знала два: логический и аналогический. Все, что говорилось об аргументации до сих пор, предполагало логический тип аргументации.

Аналогическая аргументация

Аналогическая аргументация (греч. anafogia - сходство, подобие) была разработана в риторике ничуть не хуже логической. Однако отношение к аргументации такого рода было противоречивым, что отразилось, с одной стороны, в выражении "Все познается в сравнении", с другой в афоризме ^Аналогия не аргумент". Такая противоречивость объясняется двойственной природой аналогии.

С одной стороны, аналогия есть, вне всякого сомнения, логическая операция, предполагающая следование законам и принципам логического мышления. В этом отношении аналогия и использовалась диспозицией, которая требовала, чтобы аналогия тоже была "игрой по правилам".

С другой стороны, аналогия есть и собственно риторическая операция - в том смысле, в каком любой троп представляет собой тип аналогии. В этом смысле автору бесконечно дорога мысль Ю.М. Лотмана, согласно которой принцип апологии ^составляет сущность риторических отношений.

В этом параграфе речь пойдет об аналогии как логической операции. Что же касается аналогии как собственно риторической операции, речь о ней пойдет в четвертой главе пособия ("Элокуция").

Риторические пособия древности изобилуют примерами самых разнообразных проявлений аналогической аргументации логического типа, широко использовавшейся в речевой практике ораторов. Об огромном теоретическом интересе к аналогии со стороны риторики можно судить по тому, что дошедшие до нас аспекты аналогической проблематики (как логического, так и риторического свойства) выстраиваются в две весьма разработанные системы: одна из систем чрезвычайно стройна и называется ""тропы и фигуры" (классификация различных способов аналогии), вторая - просто хорошо упорядочена как набор правил для осуществления аналогии в соответствии с законами и принципами логики.

Как уже говорилось выше, при разборе аналогического метода изложения, analogia в переводе с греческого означает сходство, подобие. Подчеркнуть это еще раз важно потому, что в некотором смысле подобие есть переходная стадия от тождества к различию (хотя чаще всего тождество считается частным случаем подобия). И если понимать подобие таким образом, то становится понятно, почему именно разбор подобий считался одной из самых перспективных аналитических операций. Тождество есть отношение между предметами (явлениями), все признаки которых совпадают (ср. серийное производство); различие- отношение между предметами (явлениями), не имеющими общих признаков. Отсюда следует, что сравнивать фактически можно только подобные предметы.

Характеризуя подобие, современная наука опирается на три его основные качества:

· рефлексивность,

· симметричность

· транзитивность.

Эти качества делают возможным рассматривать подобие как отношение взаимозаменяемости предметов, то есть отношение, при котором один предмет можно в том или ином отношении поставить на место другого. Понятно, что взаимозаменяемость не будет полной, так как при полной взаимозаменяемости, с точки зрения логики, возникает неразличимость предметов, что несвойственно отношению подобия.

· Под рефлексивностью (лат. reflexio" обращение назад) понимают идентичность предмета самому себе в данный момент времени. Речь об этом уже частично шла при обсуждении закона тождества. Только идентичность предмета самому себе фактически дает возможность видеть границы между отдельными предметами. "

Рефлексивность есть наиболее твердый из всех признаков подобия. Объясняется это тем, что "жесткая рамка самоидентичности сообщает предметам стабильность как объектам сравнения.

Потому-то непременным условием всякого сравнения и является неизменность предмета по отношению к самому себе в данный момент времени. Понятно, что, если я, скажем, хочу сравнить Советский Союз с теперешней Россией, один из "предметов", а именно Советский Союз, определенно рефлексивен: ему уже ничто не грозит видоизмениться, поскольку Советский Союз сложился настолько окончательно, что прекратил свое существование, сделавшись историческим понятием.

...