Коммуникативные стратегии и тактики агитационного текста и их стилистическая репрезентация

Текстовая модальность пронизывает как отдельные отрезки текста, так и весь текст в целом. Реализация текстовой модальности осуществляется с помощью всего арсенала языковых средств, используемых в тексте: грамматических, лексических, фразеологических, интонационных, стилистических. В паралингвистически активных текстах значительную долю модальной информации несут невербальные средства. Г. П. Немец отмечает: «Известные лингвистической науке так называемые традиционные средства модальности в процессе языкового развития, обогащения человеческого общества все новыми формами как языка, так и неязыковыми (экстралингвистическими и паралингвистическими) возможностями, значительно расширяют свои границы...» [Немец, 1991, 178]. И; влечение модального компонента смысла креолизованного текста, определение его «модального ключа» происходит на основе воcприятия информации, заключенной в вербальных и невербальных знаках познающей ее языковой личностью. Особое значение приобретают при этом фоновые знания, мироощущение, эмоции, желания получателя текста.

1.2.4 Лексико-семантические особенности агитационного текста

Наличие в политической лексике также большого количества речевых стереотипов (стандартов, клише) объясняется тем, что и для автора, и для адресата клише представляют несомненные удобства. Это - облегчение коммуникации, легкая воспроизводимость готовых речевых формул. Нередко из-за частой повторяемости речевые клише превращаются в штампы и теряют свою первоначальную образность. Например, стали шаблонными выражения: пройти всю служебную лестницу, дать зелёную улицу (обеспечить беспрепятственное продвижение или развитие), обеспечить прозрачность бюджета, жить за чертой бедности.

Лингвист Р.Водак утверждает, что «политический язык находится как бы между двумя полюсами - функционально-обусловленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свойственной ей идеологией. Поэтому политический язык должен выполнять противоречивые функции, в частности быть доступным для понимания (в соответствии с задачами пропаганды) и ориентированным на определенную группу (по историческим и социально-психологическим причинам)» (Водак, 1998, с. 24).

Изучая политический текст в диахроническом аспекте, авторы отмечают существенные изменения в тех связях, которые устанавливаются между формами языка, между языковыми единицами, можно наблюдать значительные изменения. «В современном употреблении отражаются динамические процессы нашего времени, порождаемые экономическими, политическими, социальными переменами в обществе» (Паршина, 2004).

В частности, как отмечает Заварзина (2000), «с 80-х годов происходит снятие «идеологических наслоений», обусловленных господством марксистско-ленинской идеологии. Например, номинация «большевик» имело ярко выраженную положительную коннотацию. Ныне же наоборот. Определение «советский» сегодня часто употребляется в негативном значении «совковый». Изменяется социальная оценочность слов - они становятся либо нейтральными, либо изменяют коннотацию: развиваются новые синонимические и антонимические связи. «В ХХ веке употребление слова «чиновник» демонстрирует эволюцию исследуемой лексемы: наиболее частотным является употребление слова в переносном значении, не в денотативном, а в негативном коннотативном смысле» (Паршина, 2004).

Рассматривая текст политики в синхроническом аспекте, исследователи отмечают, что тенденции к стереотипности в языке современного политического текста противостоит тенденция к усилению экспрессивности. Политический дискурс российского общества в последние годы отличается кардинальным обновлением содержания и формы коммуникативной деятельности, «отличается яркостью, граничащей с карнавальностью; раскрепощенностью, граничащей со вседозволенностью и политическим хамством» (Шейгал, 2000). Многие специалисты (М.Р. Желтухина, О.С. Иссерс, Е.И. Шейгал и др.) указывают на повышенную агрессивность современной политической речи, активное использование конфронтационных стратегий и тактик. «Язык политической рекламы становится всё более воинственным, кликушеским и угрожающим. …Он становится языком Войны» (Ершов, 2001).

По мнению Ю.А. Бельчикова, «в последние годы происходит активизация и расширение сферы употребления инвективной лексики (инвектива - «разновидность сатиры, гневное письменное или устное обвинение, памфлет». СЭС, с. 548) и фразеологии, в том числе в рамках литературного языка, что вполне обоснованно говорит о тенденции к огрублению литературной речи и тесно связанной с ней детабуизации грубой бранной лексики и лексики обсценной, а также возрастающей роли употребления жаргонизмов» (Бельчиков, 2002). Исследователь приводит два обстоятельства, способствовавшие детабуизации: обострение политической борьбы, нарастание социальных и экономических коллизий в постсоветском пространстве, что привело к «открытой брани в газетах, особенно оппозиционных властям» и, как ни странно, эпоха «гласности». «Носители литературного языка (политики, журналисты, литераторы, артисты) стали выражать свои мысли без оглядки на литературные нормы и элементарные правила приличия» (там же).

Экспансия жаргона состоит не только в количественных изменениях, но также и в изменении его роли, его статуса. «Жаргонное слово очень часто является доминирующим наименованием, находится в смысловом центре фразы, занимает сильную синтаксическую позицию, и это создает впечатление его «веса», значимости» (Горбаневский, 2002). Часто жаргон используется как строительный материал для создания образности:

«Нас послали на три буквы, и эти три буквы - ЖКХ» (заголовок статьи в предвыборной газете кандидата на пост Губернатора Томской области Е. Кротова «Верю!», 2003 г.).

Коммуникаторы стремятся к «синхронизации речевых фигур со вкусами и ожиданиями широкой публики». Исследователи отмечают, что «нынешний президент, придя к власти, «узаконил» в политическом лексиконе лозунг нового времени -- «мочить в сортире». Переход к уголовной лексике, ее широкое использование средствами массовой информации и политическими лидерами стали знамением эпохи» (Соколов, 2004).

Отмечается также широкое употребление в агитационных текстах элементов разговорной речи. Разговорная речь является наиболее массовой формой языка как средства общения. Поэтому звучащая речь (в значительной своей части разговорная) в количественном отношении втрое «влиятельнее» речи письменной (Розенталь, 2001). Именно этим можно объяснить ее популярность у составителей политических текстов.

Разговорная речь является "родиной" всей идиоматики языковой системы, "полигоном" закрепления в языке окказионализмов, клишированных фраз, синтаксических блоков. В разговорной речи происходит процесс вторичного означивания языковых единиц разных уровней, переделка старых фразеологизмов, формирование новых (там же).

«Иду в городскую думу с самой что ни на есть корыстной целью. Сейчас поясню. Звонит мне на работу моя мать (дело было зимой). И говорит: «Сынок, ну сделай же что-нибудь! В доме уже седьмой год нет горячей воды, батареи чуть теплые! Повлияй на этих коммунальщиков, ты ж редактор!» (из листовки кандидата С.Никифорова, 2001 г.)

Тенденции, складывающиеся в речевом узусе, находят свое отражение в повышенной активности, расширении сферы употребления лексико-фразеологических единиц определенного содержания и социо-культурного статуса. Резюмируя вышеизложенное, можно определить, что синкретичность языка является главной чертой современного политического текста.

1.2.4.1 Оценка как обязательный компонент прагматического содержания агитационного текста

Актуализация оценочной прагматической установки - один из мощных способов воздействия на читателя, так как в процессе восприятия речевого произведения осуществляется открытое, программируемое адресантом воздействие на эмоционально-волевую сферу потенциального избирателя. Предполагается, что в процессе восприятия агиттекста читатель должен не только усвоить собственно фактуальную информацию, но и принять ту систему оценок, которую ему сообщает или в ряде случаев «навязывает» автор, поэтому оценочная прагматическая установка всегда тесно связана с элементами тематического содержания. В результате такого воздействия происходит частичное (или полное) усвоение либо резкое неприятие (отторжение) читателем системы ценностей, политических взглядов и личностных предпочтений автора.

Оценочность - важнейшее качество языка публицистики (Солганик, 2001) - начинает играть свою роль уже на начальной стадии создания текста. Оценочность проявляется в отборе и классификации фактов и явлений действительности, в их описании под определенным углом зрения, в специфических лингвистических средствах. Таким образом, читатель потребляет уже преобразованную информацию, в которой оценка исподволь внушается адресату.

Выявление читателем оценочной информации и распознавание знака оценки («хорошо»/»плохо») осуществляется достаточно быстро. Оценка в текстах агитационного характера традиционно бинарна: «свой» кандидат оценивается только позитивно, «чужой» - негативно, реже не подвергается оценке вообще.

Функциональную роль актуализаторов оценочной прагматической установки могут реализовывать целые текстовые фрагменты. Например, в приведенном ниже фрагменте оценку выражает система речевых средств разных уровней, объединенных на текстовой плоскости выполнением единого коммуникативного задания:

«Мы живем, как стадо. Безропотное стадо в стране дураков. Живем ужасно. Но снова и снова даем обманывать себя и сами выбираем людей, которые живут за наш счет… Мы так приучены: не спорить, не высовываться, не думать. Но с момента развала социализма прошло уже 10 лет. Сейчас мы живем в другой стране, где миллионеры и чиновники строят роскошные особняки, а врачам и учителям месяцами не выплачивают жалкую зарплату. Где издевательская пенсия составляет 300 рублей. Где гниет и разваливается от безденежья коммунальное хозяйство. Где власть предержащая относится к народу, как к людям второго сорта. Нет, нас будут немного подкармливать, как подкармливают скотину, чтобы она не мычала и не бузила. Подкармливать, чтобы мы не бастовали, не крушили их особняки, а в день выборов шли и голосовали как надо. И виноваты мы с вами. Мы сами выбрали эту власть. Мы сами создали свою полускотскую жизнь. По большому счету, наша сегодняшняя дерьмовая жизнь зависит только от нас. Только от нас зависит, какой будет власть в Томске и в стране, будем ли мы жить как безропотное стадо и дальше» (листовка кандидата в Государственную Думу РФ О. Плетнева, 1999 г.)

В агитационных текстах, наряду с экспликацией актуализаторов оценочной прагматической установки, широко распространено имплицитное выражение оценки, позволяющее автору предвыборного текста неявно, незаметно похвалить своего кандидата или вынести порицание программе, деятельности или личности чужого кандидата. В этом случае функцию оценочной прагматической установки реализуют графические средства (разбивки, варианты шрифтов, компоновка абзацев, рисунки и т. п.) и даже сам порядок подачи материала.

Контекст - мощное многоуровневое средство для реализации как прямой, так и опосредованной оценки. Оценка здесь формируется с учетом словесного окружения. Это происходит:

В микроконтексте - пространстве одного высказывания - (например, когда различные идеологические установки современных печатных органов диктуют употребление одних и тех же по значению слов в совершенно противоположных по стилистической окраске контекстах. Например, антонимичные контексты окружают слова «коммунист» и «демократ». Эти слова, ранее входившие в одно концептуальное поле, сегодня составляют семантическую оппозицию, в которой область «своего» и «чужого» разграничивается в точном соответствии с позицией печатного органа. Стилистическая окраска данных номинаций выражается эксплицитно (она выводится из контекста и может быть как положительной, так и отрицательной) и не связана с признаками самих обозначаемых данными словами понятий: «Коммунист - член коммунистической партии»; «Демократ - 1. Сторонник демократии. 2. Член демократической партии»).

В макроконтексте - структуре целого текста, либо в сверхконтексте - контексте всей социальной жизни, фоновом контексте. Например, частое употребление слова в стилистически окрашенных контекстах способствует выработке в сознании носителей литературного языка новых стилистических характеристик данного слова, т. к. слова способны вбирать в себя из этих контекстов содержащиеся в них сведения о тех или иных экстралингвистических обстоятельствах, не связанных с признаками самого обозначаемого словом предмета. Пример: «партия власти» - т.е. партия, большинство членов которой занимают властные должности. Нейтральная по сути номинация в массовом сознании имеет отрицательную коннотацию.

Существенную роль играют графические приемы формирования оценки: слова, взятые в кавычки, многоточие - средство выражения прямой оценки. По мнению Р. Супжато, это не скрытая, а открытая характеристика описываемых событий. «Депутат городской Думы Наталья Суслина получила пять лет за хищения и была амнистирована в зале суда. Она до сих пор является депутатом городской Думы и решает вопросы в «ваших» интересах» («Время перемен», декабрь 2001).

Таким образом, формирование нужной оценки у адресата играет огромную роль в его идеологической ориентации. В соответствии с тем, как именно (положительно или отрицательно) читатель станет относиться к описываемому событию, он и будет действовать в современном политическом процессе.

1.2.5 Особенности формальной организации агиттекста

Паралингвистические средства обратили на себя внимание языковедов еще в 20-е годы XX века, прежде всего в связи с особенностями и развитием стиховой графики (Винокур, 1929; Томашевский, 1930; Тынянов, 1977; Реформатский, 1933). Однако систематическое изучение паралингвистических средств письменной коммуникации в лингвистике начиналось в 70-е годы, когда появляются первые стилистические исследования, посвященные выразительным возможностям этих средств, их роли в создании целостности стилистической характеристики речевого произведения, в реализации автором его замысла (Арнольд, 1973; Брандес, 1983; Костенко, 1979; Riesel, 1978; и др.).

Широкое понимание текста при коммуникативно-прагматическом подходе, объединяющем в данном понятии всю совокупность вербальных и невербальных средств, образующих текст как коммуникативную единицу и определяющих его прагматику, привело к изменению статуса «визуальных» текстов в лингвистике. В настоящее время паралингвистические средства, их содержательные и прагматические потенции интенсивно исследуются авторами (Баранов, Паршин, 1989, Клюканов, 1983, Месхишвили, 1990, Анисимова, 2003 и др.).

Обращение к паралингвистическим средствам связано с поиском закономерностей текстообразования, выявлением роли этих средств в организации прагматического воздействия текста на адресата, необходимостью более полного извлечения текстовой информации.

В текстах предвыборной агитации паралингвистические средства приобретают особую значимость, так как участвуют в формировании их плана выражения и плана содержания. Использование паралингвистических средств становится важным типообразующим признаком этих текстов, а сами они могут рассматриваться как паралингвистически активные тексты. Являясь носителем определенной информации (семантической, экспрессивной), невербальные средства привлекают внимание адресата, а полное извлечение информации из текста становится невозможным без их декодирования и интерпретации.

Особую группу паралингвистически активных текстов представляют собой креолизованные тексты, в структурировании которых задействованы ходы разных семиотических систем. Креолизованные тексты - это тексты, фактура которых состоит из двух негомогенных частей: вербальной и невербальной (принадлежащей к другим языковым системам, нежели естественный язык (Сорокин, Тарасов, 1990, с. 180).

В речевом общении креолизованный текст предстает сложным текстовым образованием, в котором вербальные и иконические элементы образуют одно визуальное, структурное, смысловое и функциональное целое, нацеленное на комплексное прагматическое воздействие на адресата.

Роль креолизованных текстов стремительно возрастает по мере «эскалации изображения», знаменующей собой качественно новый процесс развития речевой коммуникации, отвечающий потребностям современного общества (Каменская, 1996).

Исходным в психолингвистических исследованиях креолизованных текстов является положение о том, что информация, воспринимаемая по разным каналам, в том числе вербальная и иконическая, интегрируется и перерабатывается человеком в едином универсально-предметном коде мышления (Жинкин, 1982). На уровне глубинной семантики языка не существует принципиальной разницы между семантикой иконических и вербальных знаков.

В процессе восприятия креолизованного текста происходит двойное декодирование заложенной в нем информации: при извлечении концепта изображения происходит его «наложение» на концепт вербального текста, взаимодействие двух концептов приводит к созданию единого общего концепта (смысла) креолизованного текста (Головина, 1986).

Причем, как отмечает Р. Барт, в семантике изображения, по аналогии со словом, можно выделить денотативные и коннотативные значения. Он различает три вида сообщений: лингвистическое, визуальное кодированное (символическое), визуальное некодированное (буквальное) (Barthes, 1964). Иконический комплекс, по мнению автора, содержит два рода означающих: означающие, означаемыми которых являются реальные предметы, и означающие, означаемыми которых являются идеи, образы, эвфористические ценности и т. д. Информация первого типа является денотативной, в известной степени буквальной, ее понимание не представляет для адресата трудности и основывается на его антропологических знаниях. Информация второго типа коннотативна, основывается на различных ассоциативных связях, ее понимание предполагает наличие у адресата пресуппозиции - знания культурного кода, социальных связей, национальной специфики, информация второго типа допускает многовариантность своего толкования. В зависимости от языкового контекста один и тот же иконический знак может приобретать разную модальность.

Выразительные возможности паралингвистических средств применяются для создания стилистических приемов, повышения образности текста. Одним из широко используемых приемов в современной текстовой коммуникации является прием двойной актуализации значения. В современных стилистиках прием двойной актуализации значения рассматривается как исключительно языковой прием, суть которого заключается в одновременном соположении двух семантических планов языковой единицы (Кунин, 1974). Переосмысление языковой единицы, раскрытие ее второго плана ведет к углублению значения данной единицы, обогащению семантики текста в целом. В реализации приема двойной актуализации значения в паралингвистически активном тексте задействованы как вербальные, так и паралингвистические средства.

Учитывая вышеизложенное, можно утверждать, что креолизованный текст, обладая столь мощным потенциалом воздействия на аудиторию, является наиболее распространенной формой предвыборной коммуникации.

Также и композиционная выстроенность агитационного текста играет немаловажную роль в реализации авторского замысла и достижении прагматического эффекта.

Композиция агитационного текста является полифункциональным образованием: во-первых, композиционная организация осуществляет группировку текста в соответствии с его тематическим содержанием и конституирующими функциями; во-вторых, композиция управляет вниманием читателя при помощи разделения текста на сфокусированные и расфокусированные области; и, в-третьих, вовлекает читателя в диалог, симулируя субъектность кандидата (Мамаев, 2002).

Композиционная структура агитационного текста является, по сути, кольцевой структурой. Такая организация предвыборного текста не случайна: она создает у аудитории ощущение некоторой завершенности, цельности восприятия текста и в то же время позволяет почти осознанно сделать свой выбор, так как в заключительных абзацах текста читатель, по замыслу автора, должен «самостоятельно» подойти к пониманию тех положений, которые были высказаны в начале. Тем самым острота ситуации навязанного, «искусственного» выбора снимается.

Таким образом, продумывая формальную организацию агиттекста наряду с содержательной, автор максимально успешно реализует прагматическую установку на воздействие.

1.2.6 Жанровая специфика агиттекста

Тексты массовой коммуникации по признаку канала связи (см. модель коммуникации Р. Якобсона) делятся на телевизионные, радио-, печатные и Интернет. Каждой из этих сфер присущ свой набор жанров (Попова, 1995).

Под жанром текста, вслед за А. Кривоносовым, мы понимаем особого рода форму организации текстового материала, характеризующуюся общностью содержательных, структурно-композиционных и стилистических признаков (Кривоносов, 2002).

Жанровую структуру внутри каналов коммуникации можно определить в зависимости от способа подачи информации, содержания сообщения, характера воздействия на аудиторию, соотношения вербальных и визуальных составляющих и др.

Следует отметить, что система жанров современных российских агиттекстов характеризуется, прежде всего, значительной диверсификацией форм - наряду с собственно предвыборными жанрами существует множество «традиционных» жанровых форм, адаптированных к выполнению в политике прагматических целей акторов (Лисовский, 2000).

Попытаемся представить спектр жанровых форм печатной агитации, находящейся в поле нашего зрения, представленной такими информационными носителями, как газеты и листовки (мы определяем листовку не как жанр политической коммуникации (Лисовский, 2000), но как средство информирования населения, «нетрадиционное СМИ» (Кудинов, 1999)).

Агитационный текст как одна из разновидностей текстов массовой коммуникации функционирует вместе с текстовыми феноменами смежных коммуникационных сфер - публицистики, PR и рекламы, находясь с последними в отношениях дополнительной дистрибуции и возрастающего взаимовлияния. Жанровый арсенал этих сфер коммуникации намеренно используется авторами текстов при коммуникативном планировании.

Таким образом, можно говорить о том, что в агитационных текстах присутствуют некие «квази-жанры», модифицированные в соответствии с конкретной коммуникативной задачей:

1) «журналистские жанры»: репортаж, интервью, заявление для СМИ, фельетон, проблемная статья (кандидат выступает в качестве разрешителя какой-либо общественно важной проблемы),

2) «жанры PR»: кейс-стори (сообщения о благоприятном опыте деятельности данного субъекта), пресс-релиз (краткая оперативная информация о деятельности субъекта политкоммуникации), бэкграундер (расширенная информация фонового характера о субъекте политической коммуникации), байлайнер (авторская или именная статья), факт-лист (биография), обращение, поздравление, письмо, благодарность, приглашение; «полезная информация» (содержит сведения справочного характера и пр.) (Кривоносов, 2002);

3) «рекламные» - плакат, слоган;

4) «жанры социологического научного дискурса»: опрос общественного мнения; рейтинги лидеров;

5) собственно предвыборные: «отчет депутата», «наказ избирателя», программа кандидата (перспективный план) и пр.

Особый интерес в изучении агиттекста закономерно представляют собственно предвыборные жанры.

Два типа носителя: листовка и газета. Специфика жанров текстов, размещаемых в них.

Приведенные жанры в той или иной мере применяются в газете и в листовке. Есть и предпочтения: прерогатива газеты - традиционные публицистические жанры, отличающиеся большим аналитизмом, «проблемностью», маштабностью освещения событий и фактов.

Учитывая специфику восприятия избирателей и основную функцию газет - информирование населения по общественно важным вопросам, предвыборные материалы в газетах почти всегда «привязаны» к информационному поводу, часто носят проблемный характер - т.е., нацелены на продвижение кандидата путем постановки проблемы и обозначения путей ее решения. Периодичность, регулярность (или «сериальность») появления кандидата в газете создает положительный эффект: ненавязчивая реклама кандидата среди актуальных местных новостей воспринимается безболезненно.

Листовочная же агитация более «камерна», «адресна», «контактна». Допускает «неформальное общение». Максимально использует паралингвистические средства передачи информации. Отчасти эти качества присущи и нерегулярной прессе, представленной спецвыпусками периодических изданий и газетами «под выборы», поскольку она не предполагает соблюдения «официальных законов жанра» и часто являет собой «информационный винегрет», рассчитанный на разную аудиторию.

Жанровая вариативность объясняется необходимостью оптимизированной подачи информации, что, в конечном счете, должно привести к реализации глобального коммуникативного намерения коммуникатора. Это освобождает автора агиттекста от жесткого соблюдения определенных жанровых канонов.

Итак, система жанров агитационного текста находится в стадии становления. Для нее характерны эволюционные процессы исчезновения одних жанровых разновидностей и восстановления других, приспособления текстов к нетрадиционным для них жанрам, гибридизации жанров и т.д.

Возможно выделить несколько генологических аспектов агитационного текста, важнейшим из которых для нашего исследования представляется эволюционный. Он предполагает перманентное возникновение новых жанровых вариантов, модификаций, непосредственно предназначенных для решения конкретных прагматических задач. Трансформация жанровой системы предвыборных текстов в ближайшем будущем будет происходить под активным влиянием особенностей электронных СМК.

1.2.7 Коммуникативные и конгитивные предпосылки восприятия агиттекста

Среди многообразия факторов, детерминирующих успешность коммуникации посредством агиттекста, по своей сути ярко манипулятивной, особой значимостью обладают, на наш взгляд, те, которые непосредственным образом влияют на формирование и модификацию картины мира адресата (Баранов….). Это те фоновые знания, которые объединяют коммуникантов в процессе вербального взаимодействия, когнитивные категории, актуализированные в политдискурсе, среди которых особое место занимают бинарные оппозиции «свои - чужие» и «добро-зло», а также миф как форма организации смысловго пространства агиттекста.

Стратегический выбор значимых единиц разных уровней и способов их организации, то есть, конструирование (или коммуникативное планирование) связного текста, оптимального для решения коммуникативной задачи говорящего обусловливают представления о речевом акте, коммуникативном взаимодействии (с учетом мотивов и целей адресанта и адресата) и всей ситуации в целом. Всю информацию такого рода можно рассматривать в качестве когнитивных предпосылок речевых планов или пресуппозиционного основания модели речевой стратегии (Иссерс, 2002, с. 94). На основе этих оснований осуществляется прогнозирование результатов коммуникации.

Коммуникативные ожидания облегчают процесс взаимодействия, когда говорящий получает релевантную внешнюю информацию. Аудитория текста способна понять его смысл только в контексте собственной памяти, накопленной информации об исторических фактах, ценностях, стереотипах, культурных традициях, обобщающих опыт индивида и социума.

Главная цель прогнозирования речевых действий заключается в максимально эффективном построении ментальных представлений. Поэтому когнитивное планирование, как и любая другая комплексная обработка информации является стратегическим процессом.

Как известно, речевые стратегии и тактики реализуются не в изоляции от внешнего мира, а в рамках социальных контекстов. При этом следует учитывать, что планирование речевого поведения есть не просто конструирование языковых выражений, а честь интерактивного процесса, в котором аудитория не пассивно воспринимает сообщение, а активно его интерпретирует, реализуя собственную стратегическую линию.

Правильность восприятия текста обеспечивается не только языковыми и графическими единицами и средствами, но и общим фондом знаний, по-другому «коммуникативным фоном», на котором осуществляется текстообразование и его декодирование, поэтому восприятие связано с пресуппозицией. Пресуппозиция - это компонент смысла текста, это предварительное знание, дающее возможность адекватно воспринять текст - иными словами, фоновое знание, «широкий культурный контекст» (Валгина 2003, с. 13).

«Понимание текста предполагает не только знание языка, но также и знание мира», - подчеркивает исследователь воздействия социокультурных факторов на механизм употребления языка ван Дейк (1989, с. 161).

Таким образом, «текст - не только генератор новых смыслов, но и конденсатор культурной памяти» (там же). Процесс понимания осуществляется на основе общего для всех участников коммуникации «семиотического опыта». Именно этот опыт, другими словами, знания о мире, являются залогом успешности акта коммуникации. (Лотман, 1999, с. 21).

Пресуппозиция определяется в исследованиях трояко: первый подход связан с представлениями говорящего о контексте; второй подход - с понятием общих или фоновых знании; третий соотносит эту категорию с условиями уместности и успешности высказывания (Bach, Harnish, 1979).

Очевидно, что речь идет практически об одном и том же - представлениях коммуникантов о контекстуальных условиях (van Dijk, 1981), актуализации высказываний в дискурсе и их интерпретации.

Набор всех пресуппозиций коммуникатора задает класс возможных миров, в которых эти прагматические пресуппозиции релевантны (Макаров, 2003, с. 135). При этом прагматические пресуппозиции отнюдь не должны быть истинными, они обычно считаются таковыми (Столнейкер, 1972, с. 389).

Типы фоновых знаний можно охарактеризовать как «социальные», «индивидуальные» и «коллективные» (классификация В.Я. Шабеса (1989). С точки зрения содержания фоновые знания можно квалифицировать как «житейские», «научные», «литературно-художественные» и пр. (Валгина, 2003, с. 15).

Поскольку агитационный текст ориентирован на массовую аудиторию, обязательным условием его успешности является учет социальных (характерных для российского социума в целом) и коллективных пресуппозиций (актуальных для какой-либо социальной или политической группы - пенсионеров, молодежи, коммунистов и пр.), в соответствии с которыми воссоздается знакомая и понятная адресату (но уже модифицированная согласно авторскому замыслу) картина мира.

Прагматическая пресуппозиция, предопределяя уместность и/или успешность высказывания, опирается на информацию, данную в контексте и когнитивно освоенную коммуникантами (Кубрякова и др. 1996, с. 174). Для успеха коммуникации необходим общий когнитивный фонд, иначе говоря, у участников процесса общения должен присутствовать общий набор пропозиций контекста - пресуппозиционный фонд, без которого их совместная деятельность порождения и понимания дискурса затруднена или просто невозможна.

Но не следует понимать общий фонд знаний механически как какое-то количество информации, которым в равной степени располагают все участники общения. Более корректным с точки зрения учета когнитивных аспектов языкового общения выглядит определение прагматической пресуппозиции как некоторого ряда предположений, допускаемых говорящим, относительно того, что адресат склонен принять на веру, т. е. без возражений. Эти предположения (Грайс называет их «непротиворечивой информацией» (Грайс, 1981, с. 190) совсем необязательно входят в общий фонд знаний и верований коммуникантов до речевого акта, скорее, у участников должна быть предрасположенность к восприятию такого рода информации.

Итак, фоновые знания, закрепленные в памяти аудитории, составляют основу актуальных контекстов, которые намеренно актуализирует агитационный текст. Роль таких актуальных контекстов выполняют когнитивные категории.

Согласно когнитивной теории личности, каждый человек воспринимает внешний мир, других людей и себя сквозь призму созданной им познавательной системы «персональных конструктов». Таким образом, внимание к познавательным процессам: восприятию, вниманию, памяти, мышлению, воображению и т.д., совершающимся в сознании участников коммуникации, может дать существенный результат - объяснение самого процесса коммуникации (Иссерс, 2002, с. 18).

Элементы когнитивной структуры определяют функционирование любых компонентов языковой системы (грамматических категорий, стилей языка и т.д.). Из этого следует, что изучение языковых форм заведомо неполно без обращения к когнитивным категориям, поскольку мыслительные категории практически неотделимы от языковых. Реальные объяснения языковых процессов и результатов коммуникации (степень эффективности, достижение максимального количества стратегических и тактических коммуникативных целей и т.д.) можно получить только через экспликацию связей языкового выражения с когнитивными структурами знаний.

В случае если коммуникация носит кооперативный характер (то есть, нацелена на диалог между участниками и конечное взаимопонимание), когнитивные категории могут актуализироваться спонтанно, по ходу процесса общения. Если же речь идет о воздействующей или манипулятивной коммуникации, то есть, управлении речевым (а в конечном счете, не только, и не столько речевым, сколько социальным) поведением реципиента, поскольку сами цели в данном случае находятся вне языкового пространства, когнитивные категории участвуют в речевом планировании текста (стратегическом и тактическом).

Когнитивные категории существуют на так называемом базовом уровне абстракции (Кубрякова, Демьянков, с. 44). Задачи речевого воздействия требуют, чтобы на некоторые речевые стимулы человек реагировал быстро и однозначно. Для этого необходимо, чтобы доступ к подобным знаниям был несложен. Как известно, некоторые концепты в памяти человека явно ассоциируются с другими (белый... снег, Чубайс... приватизация). Именно такие прогнозируемые ассоциации продуцируются путем установления семантических зависимостей между концептами в процессе персуазивной коммуникации.

Типы ассоциативных зависимостей используются для эффективного манипулирования сознанием реципиента. Исследователи отмечают существование специфических когнитивных категорий, регулярно воспроизводимых в текстах политической коммуникации, где акторы планируют воздействующий эффект. Это ряд оппозиций: «свой-чужой» (с вариациями «мы-они», «герой-антигерой»), «добро-зло» (Щербинина, 2002).

Структурирование социума путем построения оппозиции «свой» - «чужой» имеет давние социокультурные традиции. Разделение на «своих» и «чужих» означает, что наряду с общечеловеческими ценностями люди ориентируются еще и на коллективные (государственные, классовые, клановые) ценности-интересы (Иссерс, 2002, с. 45).

О.А. Топтыгина считает, что бинарная оппозиция «свой» - «чужой» («друг» - «враг» и т.д.) формирует базовую дихотомию политических отношений (2001).

Н.И. Клушина (2004) отмечает, что в любой исторический период в языке публицистики присутствует так называемая шкала ценностей, основанная на семантической оппозиции «свои - чужие», с помощью которой автор выражает свою позицию. Шкала играет решающую роль в выборе и распределении оценочных средств в текстах средств массовой коммуникации. С ее помощью в языке публицистики складываются оппозиции, включая слова, близкие по значению, но резко противоположные по вызываемому стилистическому впечатлению: «наши союзники - их приспешники», «наша убежденность - их фанатичность». Шкала ценностей подвижна, и в определенный исторический период под воздействием экстралингвистических факторов (один из которых - социальная переоценка прежних реалий) происходит «перезагрузка» семантических областей «свои-чужие» в зависимости от типа оценочности.

Некоторые исследователи называют семантическую оппозицию «свои-чужие» категорией «чуждости» (Шейгал, 2003, Захарова, 1998, Паршина, 2004) или «своего круга» (Иссерс, 2002, Куликова, 2002). «Коммуникативная категория чуждости затрагивает практически все стороны речевой коммуникации и проявляется на всех ее уровнях - и в структуре отдельного высказывания, и в пределах внутритекстовой организации, в коммуникативной структуре дискурса в целом» (Захарова, 1998, с. 88).

«В этой системе координат политик осуществляет самопрезентацию, очерчивая свой круг и каждый раз заново (в соответствии с коммуникативной задачей и ситуацией) разграничивая своих, или наших, от чужих (Куликова, 2002).

«Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, эстетически безобразен. Он есть именно иной, чужой» (Щербинина, 2002, с. 91).

«Чужие» могут выступать своего рода абстракцией: западный менталитет против русской духовности и пр.; могут быть маркированы при помощи ярлыка: паронимическая аттракция «едиоты» (объединенные партии «Единство» и «Отечество»), «едирасты» (члены партии «Единая Россия»); названы поименно: «Александр Поморов, этот известный томский политик с внешностью старичка-лесовичка, чей тихий вкрадчивый голос и манеры попа-расстриги способны одновременно и усыпить, и оболванить, опять идет во власть» (МК в Томске, 2001).

Показателен пример агиттекста, принадлежащего перу томского отделения КПРФ, в основе которого - обозначение «врага», «чужого»:

«Уровень жизни людей снижается, социальный разлом общества углубляется, Правительство является служанкой крупной антинациональной буржуазии и мачехой для бедных, коих десятки миллионов». «… Захватившие власть в совершенстве владеют самым коварным оружием - ложью. Многолики и носители этой лжи. Это и такие «крестьяне», как Черниченко, Лапшин, и генералы, подобные ныне покойному Волконогову, оболгавшему историю Великой Отечественной войны. И «демократы» Немцовы-Хакамады-Жириновские» («Томская правда» №4 (44), 03.2001).

В примере ярко прослеживается оппозиция «свои» - «чужие», особенно характерная для носителей коммунистических взглядов: противопоставление происходит не на уровне персонификации, а на уровне экзистенции. Употребление во множественном числе фамилий «Немцовы-Хакамады-Жириновские» имеет обобщающую цель: таким образом демонстрируется масштабность образа «врага». Синонимический ряд, в который включены люди хоть и демократических убеждений, но разных жизненных принципов, стиля поведения и пр., призван консолидировать всю отрицательную семантику, которую может иметь каждый из них в отдельности. Метафоры «служанка буржуазии» и «мачеха для бедных» оказывают эмоциональное воздействие на реципиента своей образностью. Открыто негативный характер высказывания провоцирует соответствующее восприятие адресатом.

«Свои», как и «чужие», могут быть названы прямо, либо косвенно, через имплицитные компоненты высказывания, в которых содержится намек на принадлежность к определенному социуму. Лишь тот политик способен управлять сегодня, кто реально видит действительность (А. Макаров). Положительная оценка себя как части своего круга - политиков-реалистов выводится как семантическое следствие из большой посылки: «я, без сомнения, реально вижу действительность. Следовательно, я один из тех, кто способен управлять сегодня».

Экспликация «своего круга» может осуществляться через семантику морального большинства. Подавляющее большинство людей оценивают свою мораль, логику, здравый смысл положительно (трудно вообразить человека, который считает себя противником здравого смысла). Поэтому обозначение общих исходных посылок включает слушателя в «свой круг»: «если исходить из нормальной политической логики, то…»

Употребление так называемых «пустых» фраз (с расплывчатым денотативным значением): «наша задача привести в порядок Россию», «томичам пора жить лучше» и т.п. не предполагает контртезис (кто против того, чтобы жить лучше?), следовательно, позволяют приобщить к «своему кругу» практически любого.

Также одним из способов присоединения к своим являются соответствующие обращения: коллеги! Земляки! Соседи! (имеется в виду, что коммуникатор сам принадлежит к обозначенной им общности. Он - один из нас).

Категории Добра и Зла составляют два основных моральных полюса мира политики. Это своего рода сверхценности, занимающие в иерархии ценностей конкретного временного пространства господствующее положение. По условиям коммуникации они не вызывают сомнений, двусмысленных толкований: эмоциональные реакции на категории Добра и Зла прогнозируемы коммуникатором изначально (Щербинина, 2002, с. 95)..

Добро традиционно понимается как социальная справедливость (забота государства обо всех и каждом в отдельности). Понятие «зла» раскрывается через образ «врага», который наносит какой-либо вред. Внешний враг часто ассоциируется с Западом, внутренний же враг, как обычно, персонифицирован - это «лидер-зло»: нечистые на руку, лживые, замешанные в скандалах политики. Такая оценка власти дается в категориях морали, а это благоприятно для актуализации мифа и, соответственно, манипулятивного воздействия на сознание реципиента

Так, путем создания желаемых ассоциаций и сравнений с помощью базовых когнитивных категорий реципиент делает псевдовыбор: считая свое поведение (в данном случае речь идет об электоральном предпочтении) актом рациональным, на самом деле он делает выбор под воздействием эмоций, подвергается интенсивному психологическому воздействию, т.е. внушению.

Таким образом, феномен коммуникативного воздействия тесно связан с когнитивными процессами, происходящими в условиях речевого общения. Учет этого фактора значительно расширяет возможности коммуникатора в плане эффективного коммуникативного планирования текста.

Культурные, национальные и религиозные традиции, устойчивые предрассудки и стереотипы мышления в совокупности с жизненными реалиями образуют мифы, которые представляют собой «систему, моделирующую в сознании людей окружающий мир или его фрагменты» (Ферсович, 1999).

Агитационный текст в целом можно считать мифологически организованным пространством. Он состоит из мифологем: автор агиттекста - мифологема, сам читатель заложен в текст в качестве мифологемы, мифы составляют идейную основу агиттекста.

В то же время, сознание наивного пользователя языка воспринимает коммуникационный процесс именно как передачу информации от одного реального и единичного коммуниканта другому (другим). Реальность массовой коммуникации, мифологичность сознания ее участников, сознательное поддержание выгодных властям мифов бойцами современного `невидимого фронта' приводят к тому, что коммуникативный процесс не может не восприниматься и воспринимается его участниками через призму мифологем (слова обозначают вещи и явления действительности, информация передается от одного коммуниканта другому и т.п., а отсюда - зря не будут в газетах писать; он ведь сам говорит, что он за народ; я сама по телевизору видела, значит правда! и т.п.). Создается и мифологизированный образ отправителя как корпоративного, так и псевдоиндивидуального (Партия сказала; Президент отвечает на письма простых американцев). Соучастники политической и экономической коммуникативной среды, олицетворяя корпоративного отправителя и персонифицируя партийный дискурс в лице лидера, входят в конвенцию, согласно которой мифологемы принимаются за реальных коммуникантов. (Кашкин, 2001).

Мимикрия

Массовость как определяющая характеристика массовой коммуникации создает, фактически, новые сущности в коммуникационном процессе. Участниками процесса общения считаются не отдельные индивиды, а мифологизированные собирательные субъекты: народ, партия, правительство, армия, олигархи. Даже отдельные личности предстают как имиджевые мифологемы: президент, лидер партии, медиа-магнат и т.п. Современные исследователи приходят к выводу о том, что функция информирования в массовой коммуникации уступает место функции объединения, а вслед за ней - управления, поддержания социального статуса, подчинения и власти. Кашкин, 1999 ? (введение в теорию К) в своей основе любой дискурс мифологичен.

Стремление человека в мир символический, который понимается как рациональный, упорядоченный, имеет своей основой особенности когнитивного устройства психики человека. Практически все современные психолингвистические школы в той или иной мере прибегают к метафоре схемы, фрейма, структуры и т. п., при помощи которой человек ориентируется в окружающем мире. Говоря формально, структура, которая не подвергается рациональному, логическому осознанию и осмыслению и разделяется большим количеством участников дискурса, может быть определена как миф.

Мифологемные ссылки (великая страна, гражданин России, уверенность в завтрашнем дне; мы должны, наконец, научиться... и т.п.)

Миф, как устойчивое представление о том или ином факте или явлении социальной жизни, возникает в контексте общественной жизни определенной исторической эпохи (пример: Е. Гайдар в сознании россиян - виновник «карточной» системы в стране, хотя на самом деле он, наоборот, добился ее исчезновения).

«Поле возможностей у манипуляторов богатое: советские мифологемы еще не выветрились («люди все еще верят печатному слову, власти, «органам», армии, «спасителям России», самим себе как «народу» и т.п., все еще ненавидят Запад, евреев, «лиц кавказской национальности», шпионов, «антелегентов» и т.п.»). Точнее сказать, сменились (исчезли или трансформировались) референты мифологем, но осталась потребность в них («желание быть обманутым»). Российские политтехнологи в последние годы пользовались в большей степени именно этим чудесным для них обстоятельством, а вовсе не какими-то своими особыми талантами, «секретными» техниками воздействия на массовое сознание и «зарубежным опытом» (Кашкин, 2001).

«Мифотворчество - неотъемлемая часть политики. Для новейшей истории, в которую последовательно превращается политика, характерно присутствие альтернативных материалов, которые позволяют вскрыть механизмы искажения и умалчивания, фальсифицирование многих политических событий и мифологизацию политических деятелей» (Кочкин, 1999).

Помимо правдоподобности миф должен опираться на конкретную традицию, существующую в обществе. Невозможно внедрить в общественное сознание самые совершенные жизненные ценности, противопоставляя их традиционным (провал либералов-2003 с их «прозападной» ориентацией).

Основным качеством мифа, в отличие от чистой информации, является то, что он всегда рассчитан на конкретный результат. Так, результатом воздействия мифа может быть: действие; изменение характера действия; формирование или изменение взглядов на событие или явление; бездействие как активная позиция; отсутствие результата, когда это является целью.

Таким образом, знание и использование технологии мифа позволяет при подготовке агитационных материалов максимально использовать весь спектр воздействия на конкретную аудиторию, задействуя чувственные, подсознательные и социальные стороны психологии личности и общества.

Конечной целью манипуляций является создание и поддержка определённой политической мифологии. Политическая мифология существует и в демократическом, и в тоталитарном государстве, являясь неотъемлемой частью политической системы. Любая власть нуждается в легитимности и символах, её олицетворяющих. Но «производство» мифов в демократическом и тоталитарном государстве организовано по-разному: в первом случае мифы создаются в условиях переизбытка информации и плюрализма мнений, во втором случае условием создания мифа является искусственное ограничение информационного поля.

Выводы

Проведенное исследование политического агитационного текста позволило сделать следующие выводы об этом речевом феномене:

1. Прежде всего, политический текст - это текст, обладающий повышенной степенью прагматичности (т.е. направленностью на достижение вполне конкретного, всегда осознаваемого адресатом результата). «Предназначение» политического текста состоит в том, чтобы внушить адресатам необходимость (или убедить в необходимости) «политически правильных» действий и оценок. На всех уровнях организации политический агитационный текст мобилизован на реализацию коммуникативной интенции автора и, шире, на достижение его глобального намерения по приобщению адресата к миру собственных идей и оценок.