Русскоязычная поэзия Калмыкии: проблемы национальной идентичности

Искал себе женщину лучше,

Казалось нашел, но увы.

Стою, закручинясь, на круче,

Совсем невезучий в любви,

Уже тяжелеет походка

Не только от прожитых лет.

Я нынче похожий на лодку,

Где весел и паруса нет.

Не чайка кричит над волною --

То плачет средь белого дня

Мечта, что рассталась со мною,

И кружит, покинув меня.

Пустым, бесталанным я числюсь

И лишним в степной стороне.

Все эти тяжелые мысли

Внушила та женщина мне [Насунов 1982: 63].

Разочарование, осознание того, что любовь ушла, рождает в душе лирического героя безысходность, приводит к душевным мукам. В этом смысле показательны следующие слова, передающие впечатление исключительной напряженности лирического переживания: «закручинясь, на круче», «совсем невезучий в любви», «тяжелые мысли», «увы», «плачет», «лишний», «пустой», «бесталанный», «рычит» и другие. Мотив разочарования в любви, возможно, связан с неблагополучно сложенной семейной жизнью самого поэта, со сложными взаимоотношениями с любимой женщиной. Джангр Насунов в жизни был очень одинок.

Горечь, драматические переживания героя неслучайно передает плывущая по воде без «весел и паруса» лодка, через образ которой поэт передает трагизм, предельную напряженность переживания. Лодка, в калмыцких новогодних обрядах, совершаемых во время буддийского праздника Зул, является символом течения времени и жизни человека. В стихотворении же она одиноко плывет по воде без весел и паруса. Образ кричащей чайки символизирует разлуку, мучения, томление, несостоявшиеся мечты и надежды героя. Таким образом, именно через образы лодки и чайки, олицетворяющих собой одиночество, передается состояние души самого поэта: страдающего, надломленного, одинокого.

Безусловно, любовная лирика Д. Насунова субъективна, личностна. Истинное чувство любви выражено неоднозначно. С одной стороны, оно предстает как возвышенное чувство великой силы, а с другой -- приносит душевные мучения, причиной которых оказываются безответная любовь, разочарование в любимом человеке, разлука. Даже в самых своих глубоких и искренних проявлениях любовь в лирике поэта неотделима от страдания.

Ощущение разлада с самим собой, щемящая горечь и тоска не только составляют характерные, превалирующие мотивы его лирики, определяют структуру художественного мира конца 1970-х гг. (последнего периода жизни художника), но и являются одной из причин смерти Д. Насунова. Изнуряющее состояние души, ощущение безвыходности на фоне общего пессимистического настроения доводят его до самой крайней степени отчаяния. Поэт ушел из жизни в возрасте 37 лет, молодым, талантливым, на самом взлете поэтического самовыражения. Его не стало в 14 марта 1979 г. И до сегодняшнего дня его уход необъясним, невероятен, загадочен. Этому поспособствовали и создавшиеся вокруг него интриги, система, враждебно относящаяся к его творчеству, -- все это в своей совокупности ускорило его смерть. Имя Джангра Насунова замалчивалось более десяти лет после его трагического ухода. И лишь в начале 90-х годов был снят негласный запрет на имя и творчество поэта. В газетах и журналах Калмыкии стали появляться произведения калмыцких поэтов, посвященные его памяти. Назовем некоторые из них: А. Баиров «Памяти Джангра Насунова», «Задумчивый старый парк», «Ненадолго дожди отступили», В. Чонгонов «Я чуть-чуть подожду», Ю. Курбатов «Вы скажете...», А. Санджиев «Джангру Насунову». Всенародную любовь поэт заслужил еще при жизни, став поэтической звездой века, яркой и неповторимой, освещающей сознание калмыцкого народа. Его поэзия утверждает непоколебимую веру в его бессмертие, в его «новую жизнь» после кончины:

…Пробьет мой час,

и я во тьму уйду,

Где ни степей, ни лепестка,

ни стебля.

Хотел бы превратиться я

в звезду

Чтобы всегда глядеть

на нашу землю [Насунов 1982: 52].

Оставаясь верным традициям предков, особенностям национального мировосприятия, творчество Насунова в то же время вбирает в себя опыт русской классической литературы, составляющей «большую часть духовной культуры калмыцкого народа» [Пюрвеев 2001: 78]. Как верно отмечает В. Сидоров, в его стихах «…четко обозначена тенденция времени, направленная на сближение, на взаимное обогащение культур народов нашей многонациональной страны. Калмык по рождению, он писал на русском языке. Он работал -- и работал вдохновенно -- на стыке русской и калмыцкой литератур. Две традиции, творчески осваиваемые поэтом, даровали его стихам свежие краски, даровали им своеобразие» [Сидоров 1982: 3]. Преобладающее воздействие на художественное мышление калмыцкого русскоязычного автора оказало творчество С. Есенина. Он был любимым поэтом Джангра Насунова, что хорошо подтверждают следующие строки:

Здравствуй, друг мой ласковый и нежный.

Тихий дождь, ты о любви рассказ,

Что без слов, но каждому понятный.

Я такой хороший в этот час

С чувством всепрощенья необъятным.

Через все года тебя несу,

Становлюсь теплей, как только вспомню --

Тихий дождь в березовом лесу,

С листьев струйки брызжут на ладони…

Тихий дождь в березовом лесу…

Ствол березки трогаю рукой

И шепчу есенинские строки.

Ты продлись подольше, мой покой --

Редкий гость, пришедший издалека…[Насунов 1982: 62].

О близости поэзии Есенина С. А. духовному миру Д. Насунова пишет и Лубинецкий Э. В. Исследователь отмечает, что эта особенность заключается в его «неравнодушии к судьбе Родины, глубоком сострадании ко всем людям, горьких раздумьях, переплетаемых с тоской и грустью, об окружающей действительности, о человеческих взаимоотношениях» [Лубинецкий 2006: 130]. Сам строй, мелодика, стиль стихов Д. Насунова, мотив единения с природой, «половодье чувств», тонкая эмоциональность лирики, сопровождаемая своеобразной русской грустью, напоминают поэзию С. Есенина» [Лубинецкий 2006: 131]. Особенно проникновенно в этом смысле стихотворение «Раздумья в пути…»:

Вы очень, Сережа, на всех непохожи,

Сережа, вы свежий, как первый снежок…

На вас быть похожим так сложно, Сережа;

Вы нежный, и в этом, как небо, высок.

А я огрубел, весь измят, искорежен,

И этих не принял, отринул и тех,

Как дальше мне жить, подскажите, Сережа,

Российский поэт, самый русский из всех?

Россия, Сережа, бурлит постоянно,

Сражения всюду, хоть нет баррикад,

Но к тем, что правы, я никак не пристану,

Никак не улажу свой прежний разлад…

Пейзаж за окошком, осенний, неброский,

И лету вернуться уже не дано.

Оплачет листвой золотистой березка,

Поэта Руси и меня заодно [Насунов 1994: 3].

Отражение в творчестве Насунова лучших традиций русской классической поэзии, думается, свидетельствует о «диалогической встрече двух культур», являющейся, по мнению М. М. Бахтина, универсальным явлением, «пронизывающим все отношения и проявления человеческой жизни, вообще все, что имеет смысл и значение» [Бахтин 1975: 56].

Лирика Д. Насунова отличается необыкновенной силой искренности, возвышенностью, лирической исповедальностью. Писатель Т. О. Бембеев справедливо отмечает, что поэт писал размашисто, колоритно, в ритмах, близких самой жизни. «Его стихи -- стихи человека, несомненно, одаренного, свободно владеющего словом, с новизной почерка, свежестью взгляда, когда поэзия идет от конкретного, пережитого. Это не «голые пейзажи» и не умозрительно холодное философствование, а стихи, в которых переливаются яркие краски жизни, где постоянно присутствует человек, его настроение, мысли» [Бембеев 2000: 8].

Национальное своеобразие его творчества просматривается на микроуровне в использовании традиционной народно-образной символики -- образов степи, коня, верблюда, сайгака и т.д., являющихся внешним, материальным миром вещей, окружавших степняка-калмыка и формировавших его художественное сознание, мышление. Поэт мыслит этими категориями, выражает через них целостность кочевого время-пространства, отражает «свое отношение к явлениям жизни» [Гармаева 1988: 3-21]. Каждый основополагающий образ несет определенную смысловую нагрузку, однако, восприятие этих поэтических концептов в совокупности и составляет единый образ Родины, являющийся доминирующим для постижения калмыцкой национальной словесно-художественной картины мира. Так, например, степь для калмыка, в понимании автора, - родной дом, и потому в его стихах она является сакральным местом, где лирический герой обретает покой, полноту жизни, гармонию с окружающим миром. Образы полыни, тюльпана также традиционно ассоциируются с малой родиной («Запах полыни», «А Маныч манит здешних и нездешних», «Тишина», «Вдали ворчит рыдает Маныч…» и др.). Поэт ощущает духовное родство, удивительную близость ко всему, что его окружает, именно поэтому все перечисленные «константы мировидения», символические образы имеют для него сокровенный характер, а «народные обряды, легенды, пословицы в произведениях создают новую поэтическую модель, далекую от мажорно-оптимистической интонации и самоуверенности первых десятилетий XX в. Глубокое проникновение в народнопоэтическую мысль -- безусловная заслуга художника, который сумел извлечь смысл народной мудрости и растворить его в своей поэзии [Салдусова 2012: 5].

Анализ поэзии Д. Насунова показывает, что своеобразие его творчества видится и в тематическом материале, обусловленном культурой калмыков, их обычаями, традиционной системой взглядов, что отображает калмыцкую национальную словесно-художественную картину мира. Истоки поэтического дарования калмыцкого русскоязычного поэта формируются на национальной основе, что является следствием не только глубоко развитого национального самосознания, но и отражением стремления выразить свою идентичность через нравственно-эстетический опыт калмыцкого народа, через знание его истории, культуры и психологии. «Д. Насунов -- поэт, выразивший мировосприятие поколения, утратившего всякие иллюзии, но не потерявшего генетической связи с предками, которая дает опору в понимании изначальной разумности мира, его целесообразности. Эта верность сохраняет зерно исторического оптимизма» [Салдусова 2012: 5]. Национальное, народное составляет основу поэзии Джангра Насунова.

3. Взаимодействие смыслов Востока и Запада в творческой судьбе Р. Ханиновой

3.1 Диалог как основная форма в поэзии Риммы Ханиновой

Среди современного поколения русскоязычных поэтов фигура Р. Ханиновой выделяется особенно ярко. Будучи калмычкой, языком своего творчества она избрала русский язык, хотя родной, калмыцкий язык знает в совершенстве. Посредством русского языка она выносит поэзию своего народа на международный уровень, развивая, таким образом, диалогические отношения между калмыцкой литературой и литературами народов России, то, что мы называем диалогом культур. Автор обрела широкую читательскую аудиторию, известна и за пределами России: стихотворения Р. Ханиновой знают в США, во Франции, в Швейцарии, в Иране и Черногории. В ее творчестве переплелись калмыцкая и русская культуры, соединились два языка, две поэтические традиции. В этом плане можно вспомнить утверждение К. К. Султанова о том, что в «сопричастности к двум великим национальным космосам коренится широта мировоззрения и кругозора автора, исключающая духовный провинциализм и герметизм» [Султанов 2001: 1].

Р. Ханинова -- поэт по призванию. Выбор русского языка как языка творчества связан, во-первых, с развивающимся русским монолингвизмом в Калмыкии, во-вторых, был подготовлен самим процессом духовно-эстетического формирования и жизненного становления Ханиновой, сильным воздействием на ее художественное развитие, прежде всего, русской литературы, искусства и культуры. Поэта отличает приоритетное владение русскоязычной системой и формой, учитывая тот факт, что Римма Михайловна -- преподаватель, специалист по русской и калмыцкой литературам (в частности, по творчеству М. В. Хонинова, А. М. Джимбеева, Д. Н. Кугультинова и др.). Поэтические произведения Р. Ханиновой постоянно публикуются на страницах республиканских и городских газет, журналов. Стихи из цикла «В тени Конфуция» представлены в переводе А. Бурыкина на английский язык в международном журнале поэзии «Icefloe» (2002 г.). Произведения автора вошли в Антологию литературы народов Северного Кавказа (Т. 1, Поэзия. Ч. 1. Пятигорск, 2003), в энциклопедическом монгольском словаре (Т. 1. Литература. КНР, г. Хух-Хото, 1992: с. 350).

Стихи Р. Ханинова начала писать в детстве, продолжила в школе, а затем в университете. Первые публикации в прозе (рассказы) относятся к 1972 г. («Сургаль», «Братья сели в чудесное седло сургали»), в поэзии -- к 1989 г. Становление Ханиновой как поэта пришлось на 1970-е гг., когда она училась в Калмыцком государственном университете на филологическом факультете. В 1993 г. увидела свет ее дебютная книжка «Зимний дождь», год спустя -- сборник «Взлететь над мира суетой». В сборнике калмыцкой женской поэзии «День влюбленных» (1997) ее стихи заняли отдельный раздел «Шепчущий мост». В 2002 г. появился совместный с отцом сборник стихов, поэм и переводов «Час речи», посвященный светлой памяти классика калмыцкой литературы Михаила Ванькаевича Хонинова. В 2005 г. -- сборник стихов, поэм, эссе «На перекрестках Софии и Веры…» в соавторстве с критиком Ильей Ничипоровым. Она автор книжек стихов для детей «Умная мышка» и «Буква А» (библиотечка журнала «Байр», 2002, 2010 гг.). В 2011 г. в журнале «Теегин Герл» опубликована ее первая пьеса «Легенда о джангарчи» (2008). Неоценимым вкладом в калмыцкую литературу стали сделанные ею переводы поэм «Сказание о калмычке» и «Почему у совы нет ноздрей» М. В. Хонинова.

Обращает на себя внимание вдумчивое отношение автора к замыслу своих книг, начиная с внешнего облика («наружности») и заканчивая внутренним отбором и расположением отдельных произведений. Поэт скрупулезно формирует сборники, выделяя тематические разделы и циклы. Так, дебютный сборник «Взлететь над мира суетой» включает в себя шесть разделов «Автопортрет», «Талисман», «Подкова над отчим порогом», «Автограф», «Ночная трава», «Наследство». В разделах, в свою очередь, выделяются тематические циклы. Например, раздел «Талисман», связывающий воедино мир Запада и Востока, включает цикл «Восточные мотивы», а раздел «Наследство» составляют циклы «По мотивам индийских легенд» и «По мотивам индийских басен» и т.д. Кроме того, Р. Ханиновой свойственна и такая особенность, как бережное отношение к датировке своих произведений. Как отмечает А. А. Бурыкин, для нее это «не просто хронология (реже топонимика) создания, а важный элемент рамочной конструкции в интерпретации текста» [Бурыкин 2005: 100].

Р. Ханинова -- поэт с ярко выраженной индивидуальностью. Ядро ее творчества, очарование поэтического стиля проявляется в необычном органичном сочетании европейской и восточной традиций, Запада и Востока. Об этом говорит и сам автор: «Во многом на меня идет влияние евроазиатское во всей его совокупности…Стараюсь придерживаться принципа многотемья и многожанровости…» [Ханинова 1993: 2]. Однако, как отметил, В. Э. Очир-Гаряев, «…Дело не во множестве охваченных тем, не в наборе стрел в «колчане», а в раздумчивости стихов Риммы Ханиновой, в их значимости и нужности» [Очир-Гаряев 1998: 119]. Параллельно осмысливая два языковых мира, на русском языке поэт сумел создать поистине национальную поэзию, глубоко отражающую самосознание, ментальное мироощущение, традиции калмыцкого народа. В данном случае можно говорить о бикультурности творческой личности, для которой свойственен диалогический тип выражения.

То, что поэт находится на стыке двух национальных культур, несомненно, отражается в его произведениях. Так, мифологическое наследие, культурфилософские парадигмы Востока, его яркие краски и образы (японские сказки, буддийские басни, притчи, четверостишия) соседствуют в ее стихотворениях с европейскими поэтическими канонами. Приобщение к мировой и русской классике (Сенека, Петрарка, А. Пушкин, Б. Пастернак, А. Блок, С. Есенин, М. Цветаева и др.) связано со следованием традициям калмыцкой народной лирики, творчеству предшественников. Знание народного творчества и обращение к буддийской аксиологии (поэмы «Час речи», «Все движет Женщина-Любовь», «Солнечный Лев», стихи «Монах тибетский пред собой метет…» и т.д.) скрепляется знанием мифологического наследия разных народов (поэмы «Формула судьбы», «Справедливый И»). Все это способствует формированию таланта автора, нестандартности ее поэтического образа, расширению поэтического диапазона.

Вообще надо сказать, что, если в 1970-е гг., в период процесса социально-исторических преобразований в республике, сознательной и целенаправленной политики по национальному возрождению, невладение калмыцким языком для Д. Насунова было одной из главных проблем и даже причиной душевных переживаний, то в 1990-е гг. для Р. Ханиновой этот вопрос не является существенным. Автор -- представитель пассивного билингвизма, при котором индивид владеет родным языком, понимает его, но не синтезирует на нем свой текст. Она осознанно выбрала в качестве основы творчества язык межнационального общения, руководствуясь при этом личными интересами, тенденциями развития общества, желанием рассказать всему миру о судьбе и культуре своего маленького народа и т.д. Вместе с тем, поэт не отказывается и от родного языка, предполагая для себя его дальнейшие возможности.

Главное, отличительное свойство поэтического творчества Р. Ханиновой -- диалогичность. «Диалоги как отклик на цитату, расширение или дополнение близких ей идей». <…> Диалоги поэта и литературоведа, диалог цивилизаций и поэтических миров (И. Бродский, Б. Пастернак), диалог поколений, времен минувших и грядущих, отца и дочери, над всем этим стоит диалог Востока и Запада» [Дампилова 2010: 204]. Как верно отметил А. А. Фокин, «каждое слово этого поэта -- это реплика диалога, заключающая в себе смысловой избыток, тайну и, не побоимся сказать словами великого Гете, «иррациональный остаток». В этом, с одной стороны, видятся истоки читательской востребованности и популярности поэзии Р. Ханиновой, а с другой -- причины необходимости перевода ее образных смыслов на необразный, дискурсивный язык, то есть филологического осмысления «целомудренной бездны ее стиха», но не ради критики-оценки, а ради критики-понимания» [Фокин 2005: 12].

Один из главных поэтических диалогов в творчестве Ханиновой -- это диалог с отцом, известным калмыцким писателем М. В. Хониновым, оказавшим решающее влияние на формирование ее как поэта. Поэзия современного русскоязычного автора во многом является продолжением династической традиции.

Биография отца и его поколения как одна из трагических и героических страниц в истории калмыцкого народа в творчестве Риммы Ханиновой является отдельной темой разговора [Ханинова 2010: 205]. Он служил для нее -- «живым примером человеческой и творческой цельности» [Элистинские новости, 29 мая - 4 июня 1993 г.: 9]. От отца дочь получила своего рода эстафету и благословение на творчество, а его заветы принимает как пример беззаветного служения людям. Духовное соприкосновение двух художников выражается не только в словесном диалоге, заключенном в литературной цитации эпиграфов из произведений отца и включения его строк в собственный стихотворный текст. «Контакт миров» в «вербальном измеренье» (Р. Ханинова) выражается, прежде всего, в единстве этических и эстетических воззрений, в идее преемственности духовных традиций, в развитии народного характера, в философских подходах к явлениям жизни и поискам истины.

Римму Ханинову с детства окружала писательская среда. Будучи литературным секретарем отца, она помогала ему в работе: печатала на двух языках, редактировала, занималась корректированием, вела переписку, знакомясь тем самым с творчеством и на калмыцком, и на русском языках. Впоследствии, уже после смерти М. В. Хонинова, Римма Ханинова публиковала неизданное из литературного архива и, самое главное, стала и переводчиком его поэм: «Почему у совы нет ноздрей» (1998), «Сказание о калмычке» (1998-1999), «Чигян -- пища мира» (2005), «Мой путь». (2006) и стихотворений («Веревка-няня», «У каждого своя звезда на небе», «На небе альчики рассыпала луна…», «На руке одной», «Седло», «Стану красным тюльпаном», «Три ответа» и многие другие).

Внимание к творчеству отца, безусловно, не могло не отразиться на поэзии Риммы Ханиновой. В своем поэтическом мире она постоянно аппелирует к признанному мастеру слова как в идейно-тематическом плане, так и в образной символике. Во многих стихотворениях и поэмах автора слышен мудрый голос отца-поэта, некоторые из них открывают эпиграфы -- строки из его произведений.

Художественнный диалог двух поэтов особенно ярко обозначился и в совместной книге «Час речи» (2002), проекте, связанном с 80-летием со дня рождения М. В. Хонинова и посвященном его памяти.

«Час речи» представляет собой не просто сборник стихов и поэм двух художников, соавторство, связанное узами родства, творческую династию. По справедливому замечанию А. А. Бурыкина, «это глубокий по содержанию диалог поэтических мировоззрений с неизбежными контрастами их во времени, идеологии, языке, стиле, форме и других атрибутах поэтического ремесла» [Бурыкин 2004: 107].

Книга включает в себя авторские стихотворения Риммы Ханиновой: избранное из стихотворных циклов «Разговор с отцом» и «Сибирской памяти тетрадь», перекликающихся с произведениями М. Хонинова, и три поэмы «Час речи», «Все движет Женщина-Любовь», «Солнечный лев», написанные по мотивам калмыцких легенд, сказок и преданий и «пробужденные», как отмечает сам автор, отцовскими поэмами. Таким образом, в книге представлен дебют Ханиновой, как в области художественного перевода, так и в жанре поэмы.

Произведения М. Хонинова в книге «Час речи» представлены его программным стихотворением «Красный тюльпан» и поэмами «Почему у совы нет ноздрей», «Сказание о калмычке», переведенными на русский язык дочерью.

Ведущие идеи книги «Час речи» -- верность памяти предков, идея преемственности традиций, единство человеческого сообщества, связь времен и поколений, прошлого и настоящего. При этом источником творческого сопряжения выступает историческая память. Неслучайно книгу открывает стихотворение М. Хонинова «Красный тюльпан», в котором звучит глубокая философия проекции человеческой жизни, мысль о вечности и бренности бытия, о преемственности поколений:

Коль наступит мой час, -- вы запомните, дети:

Я не лягу в земле мертвецом бездыханным.

Буду каждой весною в трепешущем свете

Подниматься на родине красным тюльпаном

Вы запомните, дети, поведайте внукам,

Что их дед не тоскует под настоем песчаным,

Что он тянется к жизни, к волнующим звукам,

Что в степи возродился он красным тюльпаном [Хонинов 1978: 54].

Михаил Матусовский писал, что стихи М. В. Хонинова больше, чем просто литература, «…в них наглядно видно, как поэзия и жизнь соединяются воедино и где, совсем по-пастернаковски, кончается искусство и дышит почва и судьба…» [Матусовский 2010: 659]. «Каждую страницу своих талантливых книг он не только создал как самобытный художник, но и пережил как человек яркий, мужественный и честный» [Санджиев 2010: 702?703]. Поэтому творчество калмыцкого поэта, рано ушедшего из жизни, -- это духовное завещание народу. Он -- один из тех, кто своими бессмертными книгами продвинул вперед калмыцкую литературу, раздвинул ее горизонты, возвысил калмыцкий народ, став его духовным лидером и национальной гордостью. Пройдя большой жизненный путь, накопив богатый опыт, размышляя о ценности прожитых лет и духовном бессмертии человека, поэт писал:

Кто людям

отдавать себя привык,

Другой судьбы тому

Желать не надо…[Хонинов 1981: 188]

Духовное завещание М. В. Хонинов оставил и своим детям:

Жизнь -- эстафета,

как коня,

Я детям передал, ценя,

Дар предков…

Мчитесь дальше, дети [Хонинов 1981: 170].

Желание принять «эстафету» и достойно оправдать миссию дочери великого калмыцкого художника слова диктует Р. Ханиновой следующие строки: «Как сохранить потребность этой веры/ Преемственность в наследии отца?» [Ханинова 2002: 14].

В стихотворениях-посвящениях М. Хонинову слышится дочерняя любовь и гордость за легендарного отца. Римма Ханинова, считая себя преемственницей отца и продолжательницей его традиций, чувствуя себя в неоплатном долгу, стремится сохранить его духовное богатство, его уроки, его литературное наследие, которое было и будет востребовано:

Твердят, что я в отца и внешностью и нравом, --

Как хочется, чтоб в том, все оказались правы:

Нет лучшей похвалы и лучшего призванья

в том, чтоб достойной стать подобного признанья.

Старалась быть отца я правою рукою

постичь суть ремесла, представшего судьбою,

понять основу тайн в том сокровенном слове,

дающем жизнь всему, осмысленному внове…[Ханинова 2002: 3]

Стихотворения Р. Ханиновой, посвященные памяти отца, звучат как отклики на его стихи. Как верно отметила М. Петрова, в них она разворачивает заданные им темы и образы. Сама Римма Ханинова пишет, что стихи, «посвящение светлой памяти отца -- попытка остановить Время: я разговариваю с поэтом» [Хонинов, Ханинова 2002: 11]. Здесь обращает на себя внимание использование такого явления как литературная цитация. Взяв в качестве эпиграфов строки из произведений отца, Римма Ханинова творчески их перерабатывает, сжато повторяя «биографию» лирического героя отца, которая перекликается на уровне тем, мотивов и образов со многими его стихотворениями.

Творческое сопряжение двух авторов происходит на различные сюжетные тематики. При этом общие объединяющие принципы -- гуманизм, мощный интеллектуальный накал, глубина философского мышления -- делает их поэзию явлением общечеловеческим. Широкий спектр тем сводится, по сути, к выражению сокровенной сути человека, к духовному, нравственно-этическому облику современника, к пониманию его жизни, назначения и пребывания в мире, бесконечного поиска себя, преемственности традиций и поколений («Красный тюльпан», «Твердят, что я в отца и внешностью и нравом», «Степные колыбельные мотивы», «Завет отцовский непреклонен, «На фото выцветшем застывшее мгновенье» и др.).

Объединяющим началом в творчестве обоих авторов также является интерес к духовному наследию своего народа, выражению мира народной культуры, духовных традиций, стремление опереться на исконно национальное, уходящее своими корнями в глубь истории, в фольклор. Так, свою генетическую принадлежность к народной стихии М. В. Хонинов выражает, во-первых, через традиционный национальный образ степи, которая для его лирического героя является тем пространственным состоянием человека, с которым он родился в лоне своей культуры. Во-вторых, через образ коня -- бытие кочевника, его образ жизни. Без него немыслимо полное слияние кочевника с миром, невозможно динамичное направление степняка, его постоянная устремленность в пространство. Это чувство свободы существовало и продолжает жить в восприятии калмыка. С одной стороны, оно выражает то утоление жажды простора, но с другой -- эта мысль возвращает в поэзию древнее понятие -- единство Неба и Земли.

Знание своих истоков, корней, кровного с ними единства как духовной высоты является отличительной чертой национальной поэзии М. Хонинова, за плечами которого был опыт «вечного» расставания с родиной. Этот опыт, рождающий новые смыслы (например, появление нового чувства фундаментальности, основы, устойчивости бытия у его лирического героя), дает ему родная земля. Поэт видит не внешнюю красоту степи, он познает безусловную суть понятия «родина», что становится источником настоящего чувства верности, любви, преданности:

В степи калмыцкой я родился. Мне

Она была конем и колыбелью [Хонинов, Ханинова 2006: 15].

Эта же глубоко национальная модель мира, в которой комфортно степняку-кочевнику, развернута и подхвачена Р. Ханиновой, для которой «степь как мать в заботе терпелива» [Хонинов, Ханинова 2006: 15]. Символы кочевого пространства поэт словно соединяет в единое семантическое целое. В результате, возникает тепло и энергия Вселенной:

И в том полете каждого коня,

как тетевой натянутой стрела,

и время и пространство бытия

в конечной цели встретятся, пока

свой цикл не повторит Земля [Хонинов, Ханинова 2006: 15].

Эпиграфом, выражающим в целом общее настроение произведений Риммы Ханиновой, служит стихотворение «Отцовский завет», представляющее собой художественное кредо, камертон ко всему ее творчеству:

Завет отцовский непреклонен:

Дерзай, будь стойким до конца,

как куст полыни неприкаян

под жестким прессингом коня,

когда его копыта в землю

загнать траву стремятся вниз.

Но вновь упрямая не внемлет --

опасности наперекор --

встает в который раз упорно

и тянется руками ввысь;

как средоточие меж недрами и небом

(как «дышит почва и судьба», -- он прав, поэт!),

как дар, ниспосланный

животворящим хлебом, --

в том поединке пораженья нет! [Ханинова 1994: 81].

Это стихотворение предваряет произведение М. Хонинова «Ожидание» (пер. И. Волобуевой). Лирический герой перед операцией в московской клинике вспоминает давнюю историю о степнячке, укрощавшей коня. Образ полыни «под жестким прессингом коня» является здесь не просто ландшафтным фоном. Ее визуальный образ метафорически воплощает волю характера, непоколебимость и стойкость духа. Неслучайно, в монгольской литературной традиции образ полыни, как отмечают исследователи, «символизирует несгибаемую силу воли кочевых племен, сумевших сохранить свое имя и честь в неравных битвах за земное бытие» [Дампилова 2010: 73]:

Мне казалось тогда, что калмычка та, в облаке пыли,

Вправду в черта вцепилась, держась еле-еле в седле.

И запомнился мне синеватый тот кустик полыни, (курсив здесь и далее наш. - Д.З.)

Что дрожал меж копыт, прижимаясь в испуге к земле

Говорят, что чудес не бывает, но разве не чудо:

Громыхали копыта, как камни, летящие с гор,

Но, за корни держась, этот кустик полыни как будто

Уклонялся от града ударов, как при защите боксер,

Распрямилась и встала из облака пыли,

Как из дыма солдат, победивший в неравном бою [Хонинов 1981: 191].

Р. Ханинова запомнила отцовский завет. Его характер, упорство, непреклонность и сила духа чувствуется в творческом почерке его дочери: «…дерзай, будь стойким до конца,/ как куст полыни неприкаян под жестким прессингом коня» [Ханинова 2006: 18].

В другом стихотворении Михаила Хонинова «Будем вместе навсегда» (пер. Н. Кондаковой) этот же образ полыни, автобиографически сближенный с темой Великой Отечественной войны и сталинской депортацией, символизирует возвращение калмыков в родную степь:

И упал я ниц, раскинув руки,

Не стыдясь, не сдерживая слез,

Обратился к ней в тоске и муке, --

«И тебе досталось… -- произнес

Степь моя, одна в моем наследстве

Чистая непуганая синь…»

Верблюжонком ласковым, как в детстве

Целовал я горькую полынь [Хонинов 1981: 68].

В стихотворении «Запах полыни» Р. Ханиновой, написанном по мотивам чеченского предания, образ полыни, так же, как и в произведении отца, связан с возвращением в родной край. Ханский сын, загостивший на чужой стороне в Ичкерии, не обращая внимание на долгие устные и письменные призывы отца, решил остаться там навсегда («…и уже из памяти изжита старая отцовская ладонь» [Ханинова 2009: 304]). Лишь «горький» запах полыни, ассоциируемый со «степной» и «полынной» родиной», разбудил разум и чувства героя, -- он возвращается домой.

В этом контексте автор удачно использует неологизмы, передающие «волшебные» свойства травы: «пахнет компасно… <трава>», «этот запах тем теперь и знатен, что полынит память заодно» [Ханинова 2009: 304]. Думается, образ полыни соотносится здесь как с образом родной земли, так и с тем, что являет для автора основу национального, -- с языком, являющимся исторической памятью народа, его сокровищем. Без языка нет народа, как и без родины, нет человека, -- утверждает поэт. Таким образом, Ханинова отражает тождество родного края и национального языка:

И, когда в шатре своем тесемку

Развязал, не ведая, калмык, --

Сразу запах он узнал тот горький,

Что единственен, как родной язык.

Запах родины, степной, полынный

Кустиком в ладони восстает,

Сизый цвет крылом своим орлиным,

Манит в вечность -- в синий небосвод [Ханинова 2009: 304].

Соотнесение степного растения с образом родного очага, с «пространством родовой, национальной памяти» [Ничипоров 2009: 3] отражается и в стихотворении «Ландшафт истории». «Бытие полынь-травы тревожными раздумьями о судьбах» в мире природы вызывает в сознании лирического «я» раздумья о ландшафте культурном, национальном, наполняет эмоциональный фон произведения тревожными раздумьями о судьбах малых народов перед лицом, как исторических катаклизмов, так и мировой энтропии» [Ничипоров 2009: 3]:

Но если ветер прихватит

Запах полыни с собой…

Что станет со всеми нами?

Со мной? Теперь и с тобой?...[Ханинова 2009: 3]

Анализ показывает, что флористический образ из творчества поэта-отца переходит в творчество поэта-дочери, как символ родины, символ несгибаемой воли и силы духа (завет), этноопределяющий признак (полынная память) и, наконец, как символ, содержащий в себе «потенциал» экзистенциальных раздумий и обобщений. «Трава полынь, трава степей становится связующим звеном в контакте миров в -- вербальном -- измерении» [Дампилова 2010: 205]. Эстетические представления, переходя из калмыцкоязычных произведений М. Хонинова в русскоязычные стихи Р. Ханиновой, остаются неизменны в своем содержании и объединяют творчество двух поэтов.

Глубокий по содержанию диалог поэтических мировоззрений отца и дочери, как мы уже отмечали, обнаруживает много точек соприкосновения. Внутреннее духовное родство выражается в воспроизведении вечной темы -- темы Великой Отечественной войны, обусловленной в поэзии Р. Ханиновой также биографическим фактором, творческой преемственностью.

События Второй мировой войны, страдания, связанные с ней, радость победы автор видит глазами отца -- легендарного участника Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., партизанского командира. Литературный путь поэта начался еще в 1930-е гг., но именно война сформировала его как мастера, талантливого художника. Он писал о том, что пережито и выстрадано им самим. Неслучайно главная тема в его творчестве -- военная. Его знают и помнят как Михаила Калмыка на Смоленщине, где он встретил войну в июне 1941 г., и Мишку Черного в Белоруссии, где он был командиром разведвзвода 646 стрелкового полка 154 дивизии. В 1944 г. он был представлен к ордену Боевого Красного Знамени, награжден медалью «Партизан Отечественной войны» I степени. В 2009 г. посмертно получил звание Героя Советского Союза. В стихотворении «Я не была на той войне» дочь фронтовика признается:

Война мне снилась памятью отца --

Повторным кадром юного лица, --

Во мне потом его строкой жива,

Легендой сохраненная молва [Ханинова 1994: 98].

Уроки памяти звучат в произведении «Баллада о войне», в которой автор поведала историю, рассказанную мужу его дедом. В ней говорится о гибели молодого солдата. Вражеская пуля случайно вначале пробивает хлеб, который был у солдата за пазухой; им же он был помянут однополчанами. Герой гибнет, обретая бессмертие в памяти товарищей. И он по-родственному близок всем живым. Смерть неизвестного воина изображена в балладе как смерть во имя жизни на земле. Лирический подтекст повествования позволяет увидеть мир глазами людей, идущих на смертный бой, выразить предельно острое чувство сопричастности к судьбе поколения, опаленного войной. Помимо мотива исторической памяти поэту удается выразить и мотив межпоколенческой связи -- внук-дед, отец-дочь, отражая тем самым сохранение памяти о войне на разных возрастных уровнях, мотив духовной памяти и связи:

Мне в душу врезался снарядом

рассказ военных давних лет,

как при раскатах канонады

из боя вышли трое… Нет,

один был ранен в грудь. И пуля

вначале хлеб пробила влет:

Волнуясь, друзья окликнули…

Но льет холодный дождь свои потоки

В его открытые глаза.

И изменить ничто нельзя.

Буханка общая, как сроки

Уже отмеренной судьбы,

Все тяжелей от свежей крови

И горбится, как от беды,

В своем понятии вины [Ханинова 1994: 100?101].

Тема войны в творчестве Р. Ханиновой представлена сдержанно, она не перегружает строки своих стихотворений. Одной из главных нравственных заповедей поэта чутко и бережно осваиваемая Ханиновой, --память-наказ отца: беречь самое заветное -- мир, который принесли наши солдаты. В своих произведениях поэт выражает благодарность и память не только отцу, М. Хонинову, но и всем тем, кто принес желанную победу:

Я в каждом вижу моего отца --

Они родня до смертного конца:

Ведь это им, безумно молодым,

Развеять удалось военный дым [Ханинова 1994: 99].

Или:

Им ничего от нас не надо,

Их завещаньям грош цена.

Для них последняя награда --

что память добрая ценна [Ханинова 1994: 100].

Цикл «Я не была на той войне» раздела «Подкова над отчим домом» -- это снова отзвук отцовских произведений о войне. Стихи М. Хонинова -- исповедь воина. Испытав на себе все ужасы страшной бойни, он все же вышел из нее не покалеченным психологически и морально. От стихов исходит запах крепкой солдатской махорки и порохового едкого дыма (например, цикл «На старой пристани»), они заключают в себе мироощущение, раздумья человека на войне: в бою, в окопе, на отдыхе. Его творчество позволяет увидеть войну глазами человека, прошедшего трудными ее дорогами и убежденного в том, что суровые, жестокие времена учат главному -- ни при каких обстоятельствах не утратить человеческого облика. Стихотворения М. Хонинова несут в себе и память о цене победы, память о тех, кто погиб во славу Родины, отстаивая её свободу ценою жизни, о тех, кто, пройдя трудные фронтовые дороги, вернулся с войны и немало сделал в мирной жизни. В «Балладе о гневных тучах» грозовые тучи на небе предупреждают об опасности забвения уроков истории, напоминают современникам о страшной цене Победы, которую за неё заплатил наш народ («Нашей памяти покоя/ С той войны все нет и нет…») [Хонинов 1977: 120].

Таким образом, через произведения, связанные с темой войны, определенной биографическим фактором, проходит мотив памяти-верности, памяти-преклонения, памяти-долга перед героями, звучащий как «последняя награда павшим». В героическом примере отца Ханинова «видится искомое тождество слова и дела, жизни и искусства, аксиологические координаты мировоззрения и мирочувствования в микро -- и макрокосмоличности и народа [Э. Ханинова 2004: 105].

Тема депортации калмыцкого народа -- это еще одна тема, отражаемая в художественном диалоге с отцом. Беда, пережитая калмыками, «когда трагедия становится судьбой», неизбывная тоска по исторической родине, долгий путь скитаний отражается в поэтическом цикле «Сибирской памяти тетрадь». Автор передает человеческую драму. Трагедия родного народа стала для Риммы Ханиновой не просто темой разговора с читателями. Это попытка художественно осмыслить свершившееся с точки зрения глобальных проблем прошлого и настоящего, сказать свое слово о недопустимости блаженной безответственности перед лицом исстрадавшегося калмыцкого народа. Поэт, словно пытается восстановить изъятые «страницы» истории.

В стихотворении «Спецпоселение, спецкомендатура» перед читателем представлено необычно замкнутое, сжатое пространство жизни. Р. Ханинова пишет о несправедливости царящей в те годы системе, когда все фронтовики, «вчерашние победители» и защитники Родины, жившие «как в бою» и свято верившие в «торжество вечных истин», были огульно обвинены в предательстве, сняты с фронтов и отправлены в ссылку с целью ликвидации. В том числе и отец поэта -- фронтовик, воин-освободитель, орденосец, сосланный в Сибирь как враг народа. Но он жил под знаком «спец…», «не сдаваясь горю», не теряя ни веры, ни чести:

Спецпоселение, спекомендатура,

Клеймо предателя -- из всех греховный грех --

нес те тринадать лет из ссылочных прорех

калмык -- не друг степей, а враг и спецвредитель,

вчерашний побратим, вчерашний победитель.

Снимали с фронта -- в тыл, с передовой --

и в ссылку, в тот неравный бой,

когда трагедия становится судьбой,

а ты с народом, а народ с тобой.

Там мой отец -- мир праху твоему --

Не сдался року, горе одному,

Жил, как в бою, и верил в торжество

тех вечных истин, что исторгнуты давно

[Хонинов, Ханинова 2010: 164].

Можно с полным основанием сказать, что цикл «Сибирской памяти тетрадь» создан на документальной основе. Р. Ханинова родилась за год до окончания ссылки калмыцкого народа. И, как и все калмыцкие семьи, ее семья также испытала на себе все тяготы сталинского произвола. В далекой Сибири остались близкие сердцу поэта могилы родных. На основе сочетания, основанного на противопоставлении «родные могилы -- чужая земля» (хотя она признается, что Алтай стал ее второй малой родиной) возникает крайне обостренное чувство, ибо невозможно отыскать могил и на родной земле. Все они затеряны среди множества безымянных, растворились, став символом трагического времени, «чужая» земля и «родные» могилы:

В чужой земле родные мне могилы --

там деда с бабкой в ссылке схоронили:

ей -- тридцать восемь, ему -- за пятьдесят,

не довелось им внуков привечать.

Тепло и свет степного очага

закрыли наглухо сибирские снега [Ханинова 1994: 109].

Произведения Р. Ханиновой насквозь пронизаны этой болью, в них много грусти, тоски, крика души. Но нет безысходности и безнадежности. Так, в стихотворении «Им снилась степь в раздолье ковыля», наряду с ностальгической интонацией, мы видим и светлые штрихи. Степь -- раздолье, важное ощущение калмыка, привыкшего к свободе, является главным акцентом не только стихотворения, но и состояния, которого калмык был лишен в «спец…» организованной жизни. Родная степь грезилась, снилась калмыку в Сибири, но это был не просто сон -- тоска по родным краям. Это был зов крови по простору, по воле и свободе. Однако такие определяющие качества характера как трудолюбие, умение находить общий язык с соседями, дружеская взаимопомощь и поддержка со стороны сибиряков, а также несокрушимая вера в торжество справедливости помогли выстоять калмыцкому народу:

Им снилась степь в раздолье ковыля

В весеннем мареве родимая земля,

Им слышалася жаворонка трель --

Природы пробуждения свирель…[Ханинова 1994: 108].

Помогало и стремление к сохранению вечных ценностей, под которыми подразумевается сокровенная любовь и привязанность людей к родному краю, сбережение традиций и обычаев, заветов предков:

И свадеб скромных простота,

И похорон суровых бденье:

И разговоры до утра,

И песни в хоре осторожном,

И сказок мудрых острота,

-- забыть все это невозможно [Ханинова 2010: 179].

В стихотворении «Обычай предков ….» Ханинова вступает в диалог с А. Солженициным, написавшем в эпиграфе романа «Архипелаг Гулаг» о том, что «калмыки не стояли -- вымирали тоскливо…», несмотря на оговорку, что он их не наблюдал. В своем произведении, представляющем собой целостную по своей форме ораторию мужеству и стойкости калмыцкого народа, автор оспаривает мысль писателя, полемизирует с ним, раскрывая при этом национальный характер, этнопсихологические особенности калмыцкого народа. Терпение -- «сдержанность всех чувств» -- самое трудное качество, воспитывающее человека, раскрывается в произведении как результат героического противостояния. Люди не сломались, они, словно копили в себе внутренние силы. Эта мысль проходит лейтмотивом через всё произведение. И совсем не прав А. Солженицын в романе «Архипелаг Гулаг», написав, что «калмыки не стояли -- вымирали тоскливо…», в связи с чем Р. Ханинова вступила с ним в полемику в одном из своих стихотворений. Как справедливо отмечает В. Очир-Гаряев, после ее поэтических строк уже по-иному воспринимаются слова русского писателя, в них уже нет безысходности и холодного отчаяния: «Можно только поблагодарить автора за столь проникновенную сущность характера степного народа» [Очир-Гаряев 1998: 119]:

Обычай предков -- сдержанность всех чувств

лишь иноверцев может обмануть.

Крик боли, горя не сорвется с уст

он примет смерть с достоинством, как жил…

Позор мужчине -- слабость показать,

и стыд мужчине без толку болтать.

Степняк не плачет -- лишь сожмет глаза:

в прищуре даль дистанции ясна,

ни радости, ни горести слеза

на людях не проявится сама.

О, мужество калмыка -- на скаку

взлететь в седло земного бытия,

и через силу, через «не могу» --

так удержать горячего коня,

чтоб только знал один степной курган,

как мало стрел хранит его колчан,

как жизни сей сужается аркан…

как возвращается к тебе он, Эрлик-хан…[Хонинов, Ханинова 2010: 161]

Как показывает анализ, тема народной трагедии находит самобытное художественное выражение в творчестве Р. Ханиновой. Обращение поэта к ранее запретной -- это не просто дань прошлому народа, но и исповедь поколения, родившегося и выросшего в Сибири, осознание истории и судьбы своего народа. Как оказалось, годы не стёрли его из памяти, более того, они позволили увидеть явление масштабнее и глубже констатации факта, нравственные уроки в контексте культурной памяти отразились на развитии поэзии. Трагедия народа дала толчок к осмыслению человека и времени, человека во времени, и, как говорит сама Р. Ханинова, это еще «одна страница в книге народной памяти».

Актуальность творчества Ханиновой проявляется в том, что на уровне современности она создает поистине национальную поэзию, в которой с особой силой проявляется интерес к истории народа, его культуре и этнографии. Творческим проникновением в недра национального является и связь автора с устным народным творчеством. Влияние фольклорных жанров в ее поэзии -- это своеобразное продолжение разговора с отцом, преемственная связь, пробужденная к жизни творчеством М. Хониновым. Как признавался сам художник, калмыцкий народ был для него главным учителем, а также эпос «Джангар» и богатейший фольклор. «Народное творчество, чье бы оно не было -- русских, казахов, белорусов, -- очень люблю. Считаю, что без национального колорита, без национального орнамента нет настоящей литературы» [Хонинов 2003: с. 16].

Преемственность идей устного народного творчества, воплощена во многих произведениях Р. Ханиновой. Легенды, сказки, предания, описания национальных обычаев, пословицы, поговорки, буквально пронизывающие ткань стихотворений автора, в сочетании с вполне современными реалиями наших дней, свидетельствуют о возможности удачного сочетания нового и традиционного в современной калмыцкой литературе.

Так, малые жанры фольклора, отражающие многовековую мудрость народа, особенно часто встречается в поэмах. Обращение к калмыцким пословицам в их афористической форме способствует углублению философского содержания произведений поэта, открывая тем самым возможность увидеть в их содержательности мудрость древней народной традиции.

Пословицы, вплетаемые в художественную ткань произведения и занимающие одно из ведущих этностилевых пластов, используются автором во всем тематическом разнообразии.

Как правило, калмыцкие варианты народных афоризмов даются Ханиновой в примечаниях: «Слепой корове не показывай воды», «Слово, сказанное без соображения, подобно выстрелу без цели» т.д. Как верно отмечает К. А. Джушхинова, их «нанизывание» -- это «не просто художественный прием градации (от частного к общему), не просто сюжетообразующий фактор, но в то же время, возможно, показатель специфики речевого поведения калмыков, склонных к краткости, немногословию. Все эти качества на протяжении многих веков воспитывал буддизм, проповедавший терпимость, сдержанность во всем» [Джушхинова 2003: 46].

Произведения Ханиновой включают в себя и жанр загадок, тематика которых, в основном, отражает явления природы:

Расстелила ночь на небе свой ковер --

Мастерица-ночь весь золотом ткала,

На ковре луна как с чаем пиала

Калмыцкая загадка: «Ковер, а не ступишь на него ногой» (звездное небо) [Хонинов, Ханинова, 2002: 223].

С работой над фольклорным материалом также тесно и органично смыкается детская тема в творчестве Риммы Ханиновой. Так, по мотивам сказок народов мира (индийская, иракская, латышская, аварская и т.д.) написан цикл сказок для детей, включающий в себя шестнадцать стихотворений. Он имеет подзаголовок «для детей изрядного возраста», отсылающий к сказкам М. Е. Салтыкова-Щедрина. Об этом автор напоминает в предисловии к публикации, «в надежде, что читатели найдут что-то свое в фольклоре, возвратятся в счастливую страну детства, прочитают вместе с детьми и внуками (семейное чтение), заново открывая удивительный мир народного юмора, сатиры и мудрости» [Шаводаева 2004: 120]. В сборник «Умная мышка» входят двенадцать произведений, опубликованных в детском журнале «Байр».

Осмысление разных форм художественного сознания народов мира отразилось и в поэтическом цикле «Древние метаморфозы», который, как признается сам автор, явился стремлением осмыслить мифы и легенды народов мира в аспекте художественной преемственности, в преломлении сознания нашего современника, в метафизической взаимосвязи мира, человека и природы» [Ханинова 2003: 4]. Как отмечается, цикл «вместил в себя не только и не столько восточную притчевую традицию, но и отразил тяготение к притчевости современного художественного сознания» [Асмолова 2005: 15].

Кроме того, в цикле «Древние метаморфозы», довольно разнообразном по содержанию, отчетливо проявился культурный универсализм поэта, позиционирующего себя «на стыке античного и евроазиатского миров» (А. А. Бурыкин). Здесь и китайская мифология («Шелковое покрывало»), древнегреческая («Дни Алкиона», «Цветок солнца»), скандинавская («Прут омелы»), германская («Сторож у дороги»), калмыцкая («Лотос»), буддийская («Чайный куст»), арабская («Сердце оливы») притчи и легенды. Таинственные метаморфозы, заполнившие художественное сознание поэта, по мнению И. Ничипорова, «явились оригинальным творческим актом поэтического преображения древней мифологии, которое высветило глубокую философичность Риммы Ханиновой-лирика, широчайшие культур-философские горизонты ее художественной мысли» [Ничипоров 2004: 4].

Поэтический цикл «Ключи разума» Р. Ханиновой -- еще одно яркое доказательство органической близости автора к фольклору. Своеобразие указанного цикла в том, что для него характерны традиции собственно монгольской дидактической поэзии.

Стремление к художественной циклизации стихотворений, объединенных на основе идейно-тематической общности, -- одна из характерных особенностей творчества Риммы Ханиновой. Обращение к данному жанру помогает поэту углубить смысловой акцент темы, выразить и расширить свой образно-философский мир, собственную позицию, основанной, применительно к рассматриваемому циклу на народной мудрости.

Источником написания цикла «Ключи разума» послужил памятник древней монгольской литературы, самый известный и популярный сургал «Оюн т?лк?р» («Ключ разума») Как известно, существуют два варианта данного сочинения. Монгольская версия, как отмечают исследователи, была впервые зафиксирована в первой половине XIII в. Калмыцкие же (ойратские) списки появились лишь в первой половине XVII в. после создания алфавита ясное письмо. ХVII век -- особый период в истории монгольских народов, в особенности, ойрат-калмыцкого. Именно в это время ойраты обрели свою национальную письменность, начинает складываться собственно ойратская литература, распространяться качественно новые литературные формы, к которым относятся и сургалы.

...