Поздняя проза Пера Лагерквиста

2.3.1 Отсылки к христианству и античности в романе

Мифы, символы и образы следующего своего романа, "Сивилла" ("Sibyllan", 1956), Лагерквист почерпнул (естественно, сильно трансформировав) из различных источников (в основном из античных и христианских, но также и из современной Лагерквисту ницшеанской философии и трудов Киркегора). Для шведского неомифологического романа характерно использование именно античных и библейских источников (а не, например, богатой национальной мифологии) Кобленкова Д. В. Миф в шведской прозе ХХ века и проблема «Нобелевского формата» // Вестник ННГУ. 2012. №1-2. С.100-105. С. 100..

О важности обращения к христианству для Лагерквиста мы уже писали (например, во Введении и в параграфе 2.2. Проблематика романа «Варавва»). Об обращении к античной мифологии в шведской литературе Д. В. Кобленкова говорит так: «<это> явление середины XX века, когда Швеция включается в мировой исторический процесс. Для постановки общечеловеческих проблем требуются универсальные образы…» Кобленкова Д. В. «Женские» мифы в шведской литературе и кинематографе. «Персона» И. Бергмана и «Электра. Женщина 2070 года» И. Лу-Юханссона // Вестник ННГУ. 2014. №2-1. С.393-399. С. 393. . Заметим, что такую же роль «универсальных» образов играют образы библейские.

Роман представляет собой диалог двух персонажей, рассказывающих о своих жизнях. Один из этих персонажей - не названный еврей, обреченный Христом на вечные страдания за то, что не дал Ему остановиться у своего дома, когда Христос шел на Голгофу. Хоть этот герой и не назван, понятно, что это творческая переработка образа Вечного Жида, Агасфера. После многих скитаний он приходит к Сивилле, раньше служившей жрицей в дельфийском храме, а теперь живущей высоко на священной горе.

Оба героя - изгои, которых много на страницах всей "Пенталогии Распятия". Главная особенность таких «изгоев» в том, что они видели Бога (христианского, языческого или еще какого-то) и были тем или иным способом отмечены им. Это повлекло за собой их одиночество в мире людей: «Ничего нет хорошего в том, чтобы видеть бога» ("Det дr ingen glдdje att se gud" Lagerkvist P. Sibyllan. Stсk.: Bonnier, 1956. S. 39.), - говорит Сивилла).

В романе "Сивилла" Лагерквист сочетает христианские, античные и автобиографические аллюзии, а также аллюзии на другие свои произведения Андрейчук К.Р. Взаимодействие античных и христианских символов в романе П. Лагерквиста «Сивилла» //Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2017. №7 (73). Часть 3. С.15-18.. Заглавный образ имеет множество корней. Некоторые детали, например, роды Сивиллы в пещере с козами, напоминающей хлев, в котором родился Иисус, ее ребенок, похожий на Бога, достаточно провокационны, как считает В. Густафсон Gustafson W. Sibyllan and the Patterns of Lagerkvist's Works//Scandinavian Studies. Vol. 30, 1958, No. 3. August. P. 131-136. , т. к. являются аллюзией на библейскую историю рождения Христа Девой Марией. Лагерквист акцентирует эту аллюзию, устами пифии задавая Агасферу все больше вопросов о Христе и Богородице: «Мне бы только знать, чем это стало в ее жизни. Каким бог был с ней, когда он ее любил, и каким он стал, когда - может быть - разлюбил ее. Была ли она счастлива, доставляло ли ей радость кормить грудью сына бога» "Jag undrar bara hur hon hade det under sitt liv. Hur gud var mot henne medan han дlskade henne och sedan nдr han kanske дlskade henne inte mer. Om hon var en lycklig kvinna, menar jag, och om hon hade glдdje av att fцda guds son". Lagerkvist P. Sibyllan. Stсk.: Bonnier, 1956. S. 43.. В романе сопоставлены Иисус и ребенок пифии: и тот, и другой вознеслись на небо с горы к Богу Отцу, но один жил в мире, проповедовал и был распят, а другой, как размышляет Агасфер, родился, только для того чтобы сидеть в пещере в горах, смотреть сверху на мир и улыбаться Там же. S. 211..

Что такого совершили эти боги, - задается вопросом Агасфер, - почему о распятии Иисуса помнят, а о том, что на той же горе и на таких же крестах были распяты сотни людей до и после него, забывают? О страданиях бессмысленных и имеющих цель, страданиях человека и Бога Агасфер Лагерквиста думает всю жизнь (см. роман "Смерть Агасфера").

Помимо христианских аллюзий, в романе "Сивилла" явно присутствуют и аллюзии на древнегреческую мифологию. Здесь следует упомянуть о связи романа с эссе "Чудо в Дельфах" ("Undret i Delphi") из уже упомянутого сборника "Сжатый кулак" ("Den knutna nдven", 1934). В сборнике (и, в частности, в эссе "Чудо в Дельфах") обращение к Античности неслучайно: ведь именно в Элладе зародилась современная европейская цивилизация. В эссе "Чудо в Дельфах", как и в романе "Сивилла", изображена священнодействующая пророчица в подземной крипте, бьющаяся в экстатической агонии среди ядовитых паров. Озарение и сила приходят из пропасти: они имеют земную, физическую природу. Так находит себе выход эротика, постоянно сдерживаемая Аполлоном, богом разумного и рационального. Так Лагерквист говорит о том, что цивилизация нуждается в обоих началах: и в физическом, дионисийском, и в умственном, аполлоническом.

Вместе с тем, образы Сивиллы и Вечного Жида - не просто результат авторского переосмысления евангельских и античных мифов. Лагерквист сам обнародовал список книг, которые он использовал в процессе работы над романом "Сивилла": "Дельфийский оракул" (1919) и "Аполлон Дельфийский" Фредерика Пулсена, "В пещерах" (1920), "Паломничество в Элладу" (1923), "Темпе и Фермопилы" Эмиля Зилиакуса; шведский аналог книги Пульсена - "Олимп" (1918-1919) Мартина П. Нильссона, его же "История греческой религии" (1921) и "Греческие культы" и др. Schцier I. Par Lagerkvist : en biografi. Stck.: Bonnier, 1987. S. 448.

Кроме того, частично корни образа Сивиллы - в образе старухи-пророчицы из новеллы "Улыбка вечности" (эпизод о Джудитте). Символические детали в описании старухи (один глаз, видящий только истину, а "остальное" не видящий; жилище в горах) раскрываются в романе "Сивилла" при сопоставлении с главной героиней. Так, обе пророчицы живут в горах: они чужды людям, их жилище походит на традиционные представления о месте обитания скандинавской ведьмы Символ горы присутствует во всех мифологических традициях; вершина горы предстает часто местом обитания богов.. В художественном мире Лагерквиста гора является символом высшего, божественного. Жилища, расположенные на горе, символизируют чуждость их обитателей миру людей, причастность живущих там старух-пророчиц к божественному и мистическому.

Таким образом, символика романа «Сивилла» имеет разнообразные корни, но все-таки основными источниками остаются античные мифы и христианские тексты. С одной стороны, они противопоставляются (в том числе в рамках одного образа), с другой - используются вместе для построения произведения не о какой-то конкретной религии, да и не религии вообще, а о человеке и его сомнениях.

2.3.2 Проблематика романа «Сивилла» как «романа о художнике»

Сивилла - во многом сам Пер Лагерквист, она творец, создатель, мыслитель. Неудивительно, что в романе много автобиографических аллюзий. Так, описание быта небогатой семьи пифии похоже на описание быта бедной религиозной шведской семьи - например, родителей, братьев и сестер самого Лагерквиста, живших в провинции Смоланд: нужно только заменить "послеобеденное жертвоприношение" на "застольную молитву". Проста вера родителей Лагерквиста, проста вера родителей Сивиллы. Но и Сивилла, и Лагерквист уходят из родительского дома - и уходят от родительской веры: Сивилла - в храм Аполлона, Лагерквист - в мир научных знаний. В этот переходный период (т. н. «дарвинистский шок» у Лагерквиста и время, когда Сивилла уже потеряла «простую» веру, но еще не призвана к служению в храме) и Сивилла, и Лагерквист смущены и растеряны. Для обоих переход не становится окончательным: и Сивилла, и Лагерквист стремятся объединить в своей душе разные мировоззрения. Также автобиографичен эпизод возвращения к умирающей матери (как и временного возвращения к родительским ценностям вообще).

Кроме этих очевидных сходств, есть еще одно: и Сивилла, и Лагерквист - «художники» и «мыслители». Оба они постоянно пытаются осмыслить созданное и сделанное ими. Несомненно, "Сивилла" - роман по сути своей автобиографический, только в нем отразилась не внешняя, а внутренняя жизнь автора. Вопросы и проблемы, которые ставит Лагерквист в этом романе, касаются одновременно и религии, и творчества. Сам Лагерквист писал, что Сивилла - одна из ипостасей его самого: "Сивилла - это я, я сейчас. Она устрашающе прозорлива, она видит ничтожность всего. И сама же боится того, что видит… Моя поэзия - тоже пылкие пророчества Сивиллы, и поэзия, похожая на пророчество двусмысленностью вдохновения и импровизацией, недостаточностью" Lagerkvist P. Antecknat. Ur efterlдmnade dagbцcker och anteckningar. Urval och redigering av Elin Lagerkvist. Stck.: Bonnier, 1977. Цит. по: Лагерквист П. Наброски (1906-1974) // Писатели Скандинавии о литературе. М.: Радуга, 1982. С. 336-337. .

Возможно прочтение романа "Сивилла" как романа о художнике (тем более что Аполлон, жрицей которого является Сивилла, покровительствует искусствам): Сивилла живет короткими моментами вдохновения и из-за них лишена обычных человеческих радостей. Она постоянно жаждет новой встречи с богом, нового прилива вдохновения. Однако в результатах своего творчества - в своем сыне - она, как и почти любой художник, сомневается: может, это просто несчастный больной? Разве может он быть сыном бога, продуктом вдохновения, а не простого труда? Открытым остается вопрос о том, кто является отцом ребенка Сивиллы - солдат или бог.

Если образ ребенка Сивиллы символизирует результат творчества, то вопрос о сути творчества ставится очень остро: либо это плод божественного вдохновения, либо вымученный и нелепый результат тяжелой работы и жизненного опыта. Сивилла, символизирующая в таком случае художника-творца, мучится этим вопросом. И всё же она точно знает, что было главным в ее жизни: не земная любовь, а связь с богом (т. е., в иной парадигме, с творческим вдохновением), связь мучительная, лишь один раз принесшая ей спокойствие, о котором она так долго просила (Аполлон дает ей силы и спокойствие, необходимые для того, чтобы пройти сквозь толпу, готовую растерзать ее; этот эпизод можно сопоставить с тем периодом в жизни Лагерквиста, когда он написал "Улыбку вечности" - наименее трагичное, на наш взгляд, его произведение).

Как хороший художник, Сивилла старается не обращать внимания на насмешки окружающих, и все же они ее задевают, заставляют сомневаться в ее избранности (что тоже свойственно художнику).

Таким образом, роман «Сивилла» можно толковать как «роман о художнике». Здесь есть и автобиографические аллюзии, и эпизоды вдохновения в пещеры, и проблема мучительной оценки плода своих трудов и вдохновения.

2.3.3 Толкование образов Сивиллы и Агасфера в сопоставлении друг с другом и с другими персонажами романа

Сивилла, как и одноглазая старуха-пророчица из "Улыбки вечности", стара и мудра, но у нее два глаза, она повидала все: и зло, и добро. Именно ее способность помнить и о зле, и о добре, принесенном ей богом, отличает ее от другого главного героя, безымянного еврея, судьба которого тоже навеки связана с Богом. Это знание об амбивалентности божественного дает ей право учить Вечного Жида, стоящего только в начале пути, ведущего к осознанию своей судьбы и ее связи с Богом (несмотря на то, что Вечный Жид должен быть старше Сивиллы (он ровесник Христа и пережил его на много лет), он изображен нестарым человеком: «Он был еще в расцвете сил, только в начале среднего возраста» "Han var en man i sina bдsta еr, kanske i bцrjan pе medelеldern". Lagerkvist P. Sibyllan. Stсk.: Bonnier, 1956. S. 11., ищущим мудрости у старухи Сивиллы). Неслучайно Лагерквист неоднократно подчеркивает сходство и различие глаз двух главных героев: у них обоих глаза старые, потому что оба они видели Бога, но у Сивиллы глаза бездонные и непроницаемые («старые, бездонные глаза, видевшие бога»: "gamla, outgrundiga цgon, de som hade sett gud" Там же. S. 217.), а у Вечного Жида глаза пустые, как высушенные колодцы («Его глаза тоже видели бога. Но они были пустыми, как раз потому, что видели. Видели то, что высушило колодцы, в которых теперь была глубина, а больше ничего не было» “Hans цgon hade ocksе sett gud. Men de var tomma fцr att de hade gjort det. Som uttorkade brunnar, som djup utan nеgonting i. De var inte som hennes”. Там же. S. 217.). Почему так отличаются глаза, а значит, и души героев, между судьбами которых Лагерквист старательно проводит параллели на протяжении всего романа? Агасфер хочет знать, почему так беден он и почему так богата та, на которую он столь похож «Почему так? Почему он был так беден, а она так богата?» ("Varfцr var det sе? Varfцr var han sе fattig och hon sе rik?"). Там же. S. 217.. Это один из тех немногих вопросов, на которые Лагерквист отвечает, в данном случае устами Сивиллы. Она тоже видит, что взгляд Агасфера беден, но считает, что он не пуст, а полон отчаяния, вызванного божьим проклятием: «Старая женщина посмотрела на него, встретилась с ним взглядом. Его глаза были действительно бедны, это были самые бедные глаза из тех, что она когда-либо видела у людей. Она заметила это, еще когда он пришел, заметила, что его простое пальто казалось королевским одеянием рядом с такими бедными глазами. Но она заметила также, что его глаза не были высушенными колодцами, глубокими, но пустыми, как думал он. Они не были пустыми. Они были полны отчаяния» "Den gamla sеg pе honom, mцtte hans blick. Den var verkligen fattig, ja det var den fattigaste blick hon sett hos nеgon mдnniska. Hon hade lagt mдrke till det redan dе han kom, att hans enkla mantel var som en kungaskrud i jдmfцrelse med den. Men hon sеg ockе att det inte var riktigt vad han dе hade sagt om sina цgon, att de var uttorkade brunnar, djup utan nеgonting i. Sе var det inte. De var inte tomma. De var fulla av fцrtvivlan”. Там же. S. 218.. И Сивилла пытается объяснить гостю, что даже проклятие Бога делает человека избранным, что Бог - это не только зло (как кажется Агасферу), но и добро, или ни зло, ни добро: «Насколько я могу понять, бог - и злой, и добрый, и свет, и тьма, он и бессмысленный, и полный смысла - смысла, одновременно и недоступного для нас, и притягивающего все наши мысли» "Och sеvitt jag kan fatta дr han bеde ond och god, bеde ljus och mцrker, bеde meningslцs och full av en mening som vi inte kan komma underfund med men heller aldrig lеta bli att grubbla цver”. Там же. S. 215..

Символизм фигуры Сивиллы (неслучайно двуглазой, в отличие от старухи-пророчицы из "Улыбки вечности"), олицетворяющей, в числе прочего, всесторонность восприятия мира, умение видеть божественное во всех его ипостасях, не забывая при этом о земном, подчеркнут и системой персонажей. В жизни Сивиллы, помимо родителей, Бога и возлюбленного, сыграли большую роль два человека, антиподы друг друга, отражающие разные стороны личности Сивиллы. Видеть жестокую и неприятную правду жизни ее научила старуха, ухаживающая за пифиями и, в конце концов, донесшая на Сивиллу. Эту старуху можно назвать символом "познания зла": она рассказала Сивилле о том, что многие жрецы не верят в бога, а только притворяются, зародила в душе Сивиллы сомнения в ее избранности, поведав о том, что ее взяли в пифии из-за бедности и зависимого положения ее родителей. Она ни о ком не отзывалась хорошо, «зато зорко подмечала все человеческие недостатки; картина мира, которую юная и неопытная пифия могла бы составить из ее слов, была бы картиной искаженной, - говорит Сивилла, - это я чувствовала, однако многое из ее слов было правдой, и это приводило меня в замешательство» "Hon sade цverhuvud ingenting verkligt fцrdelaktigt om nеgon och hade en skarp blick fцr alla mдnskliga brister. Den bild jag, ung och oerfaren, genom henne fick av vдrlden var fцrvrдngd och fцrvanskad, det kдnde jag pе mig, men mycket i den kunde jag ju se var sanning och det gjorde mig osдker och fцrvirrad". Там же. S. 75..

Антипод этой старухи, принадлежащей сугубо к миру людей (она никогда не говорила о боге, подчеркивает в своем рассказе Сивилла), - служка при храме, которого Сивилла называет "маленьким другом Бога и меня" ("guds och min lille vдn" Там же. S. 163.). Он всегда был добр по отношению к Сивилле; он помог ей спастись от толпы, готовой растерзать пифию. Сивилла говорит, что он просто не видел зла: он не понял, в чем состояло ее преступление, он, как она надеялась, скоро забудет жестокость толпы: «Возможно, он просто не понял, что я согрешила. Неспособный видеть зло в человеке, он не осуждал никого, включая меня. Судить кого-либо было ему чуждо. Но что сделает с ним, верящим в доброту всех людей, то, что он видел сегодня? Как повлияет ненависть толпы, которой он был свидетелем, на его доверие ко всему и всем вокруг, на его веру в Бога и людей? Неужели это разрушит его мир? Нет, я надеялась, что он скоро все забудет, забудет об этом страшном происшествии в своей жизни, которому я была причиной, и снова станет таким же, как прежде, снова будет верить в доброту всех людей. Снова станет таким же, каким ему дано быть. Ему дано было быть маленьким другом Бога и всех людей, и таким я хочу его помнить» “Antagligen fцrstod han helt enkelt inte att jag hade fцrbrutit mig pе nеgot sдtt. Med sina ofцrmеga att se nеgor ont hos en mдnniska dцmde han ingen, inte heller mig. Det var honom alldeles frдmmande att dцma nеgon. Men hur skulle det gе med detta nu, med hans tro pе alla mдnniskors godhet, hur skulle det som han idag bevittnat och visat en sеdan fцrbittring цver inverka pе hans tillit till allt och alla omkring sig, till gud och alla mдnniskor? Skulle det komma hela hans vдrldsbild att stцrta samman? Nej, jag hoppades att han snart skulle glцmma det igen, glцmma den oro i hans tillvaro som jag varit upphov till, och igen bli som fцrr, igen tro alla mдnniskor om gott, sе som det passade honom att gцra. Det var sе han skulle vara, guds och alla mдnniskors lille vдn, och sе jag helst ville minnas honom". Там же. S. 174-175.. Фигура храмового служки - тоже символ однобокого восприятия реальности, несмотря на все сочувствие, которое вызывает образ человека, видящего в людях и жизни только добро.

Сивилла не просто впитала и умение видеть добро, и способность различать зло: что важнее, она знает, что эти категории неприменимы, если речь идет о Боге или о вечности.

В системе персонажей важна еще одна фигура: слепой и очень старый нищий. Это эпизодический герой, о нем сказано мало Там же. S. 12-13.. Но важно то, что он никак не выражает своего отношения, словно отстраняясь от реальности. Слепой - и антипод, и двойник "двуглазой" Сивиллы: он противопоставлен одновременно и ей, и - вместе с ней - фигурально "одноглазым" старухе-доносчице и старичку-служке. Слепых в произведениях Лагерквиста довольно много (больше, чем других калечных); возможно, слепота символизирует неспособность видеть Бога (можно провести аналогии с пьесой Мориса Метерлинка "Слепые"). Но, тем не менее, слепой безошибочно указывает дорогу к Сивилле - провозвестнице бога. Возможно, не видя бога, он видит что-то другое, к чему стремится и сам Лагерквист (вспомним таинственное описание божественного источника, из которого научился пить, минуя Бога, Агасфер в романе "Смерть Агасфера").

Вечный Жид, безусловно, двойник и антипод Сивиллы, но он идет по ее пути: от "просто" человека - к человеку, осознавшему свои отношения с богом. Однако Агасфер видит добро в земном и зло в небесном, в то время как Сивилла видит и то, и другое и в людях, и в Боге - и во всем сомневается. Говоря об образе Агасфера, следует упомянуть, что он может включать в себя элементы образа Ницше - одного из почитаемых Лагерквистом в юности философов. По мнению автора статьи об отношении Лагерквиста к религии Полет Жефф, Агасфер в своей ненависти к Богу, нежеланию склониться перед ним, напоминает Ницше, чувствующего только удары Божьей длани, но не ее заботу о человеке Jeff P. A blackened sea: religion and crisis in the work of Pдr Lagerkvist//Renascence: Essays on Values in Literature (September 22, 2001), Marquetty University Press. .

Как и Сивилла, Агасфер - образ отчасти автобиографический. Лагерквист писал: "Агасфер - это я (конечно, в определенном смысле). Нигилизм Агасфера - мой нигилизм. Он будет героем моей книги, я опишу его путь. Великий или разрушительный? Агасфер, как и я, переживший разные эпохи, прикован к прошлому. И религия, Бог сделали его несчастным... " Lagerkvist P. Antecknat. Ur efterlдmnade dagbцcker och anteckningar. Urval och redigering av Elin Lagerkvist. Stck.: Bonnier, 1977. Цит. по: Лагерквист П. Наброски (1906-1974) // Писатели Скандинавии о литературе. М.: Радуга, 1982. С. 336-337. .

В отличие от старухи-доносчицы и старичка-служки, Агасфер, теоретически, способен понять и добро, и зло. Эти зачатки в нем разовьются, как покажет Лагерквист в следующем произведении цикла, романе "Смерть Агасфера", однако он придет к несколько другой мудрости, чем Сивилла, будет стремиться испить из источника жизни, минуя Бога. Лагерквист писал: «"Смерть Агасфера" будет, возможно, повествовать о моем собственном освобождении от проклятия религии <…>, о стремлении к чему-то другому и более светлому несмотря ни на что» Лагерквист П. Наброски (1906-1974) // Писатели Скандинавии о литературе. М.: Радуга, 1982. С. 337..

Различия между Сивиллой и Агасфером проявляются также в их способности к бунту и смирению. Уже была упомянута очевидная связь романа с эссе "Чудо в Дельфах" из сборника "Сжатый кулак". В романе "Сивилла" «сжатый кулак» - это символ бунта. Сивилла бунтует, но не против бога вообще, как это может показаться, а против насилия, источником которого является ее бог: «Я сжимаю свой кулак против того, кто так обращался со мной, кто использовал меня, использовал меня в своей подземной норе, берлоге оракула, использовал меня как свой безвольный инструмент, против того, кто изнасиловал мою душу и тело, против ужасного духа, обладавшего мной…» "Men jag knyter min nдve mot honom som behandlat mig sе, som utnyttjat mig pе detta sдtt, som utnyttjat mig i sin jordhеla, sin orakelhеla som sitt viljelцsa redskap, som vеldtagit min kropp och sjдl, besatt mig med sin fruktansvдrda ande...". Lagerkvist P. Sibyllan. Stсk.: Bonnier, 1956. S. 198.. Рефреном повторяет Сивилла слова: «Я сжимаю кулак против него! Сжимаю мою бессильную руку в кулак!» ("Jag knyter min nдve mot honom! Min vanmдktiga hand!» Там же. S. 199.). В этих криках чувствуется отчаяние, которое, видимо, осталось от экспрессионистской образности "Улыбки вечности").

В сборнике 1934 года сжатый кулак символизирует позицию "воинствующего гуманизма": эстетика бунта, сформировавшаяся у Лагерквиста в 30-е годы в связи с антифашисткой деятельностью, является эстетикой экзистенциального бунта и пронизывает все творчество писателя. Лагерквист, как, например, А. Камю в романе "Чума", бунтует против навязанных человеку условий существования в мире, полном насилия, не подвластного человеческой воле. По мнению Эрика Йоханнессона, "герои Альбера Камю, Уильяма Фолкнера, Пера Лагерквиста - бунтари против условий человеческого существования. По этой причине их бунт можно назвать "метафизическим"" Johannesson E. O. Pдr Lagerkvist and the art of Rebellion // Scandinavian studies. 1958, № 30. P. 19. . "Я уважаю человечество, презираю жизнь" Lagerkvist P. Dikter. Stck.: Bonnier, 1991. S. 48., - говорит Лагерквист в одном из стихотворений 1926 года.

На бунт способен и Агасфер, он заявляет, точно вторя Сивилле, сжимающей кулак, что он не склонится перед богом, будет вечно ненавидеть его: «Но я не склонюсь. Моя ненависть так же вечна, как и его!» ("Men jag bцjer mig inte. Och mitt hat дr odцdligt som hans!" Lagerkvist P. Sibyllan. Stсk.: Bonnier, 1956. S. 214.). Однажды ему даже показалось, что бунт способен избавить его от вечного проклятия: «Почему бы не восстать против этой силы внутри меня и не сказать ей: Нет! Я не хочу! Я хочу жить, я хочу жить, как другие, как я раньше! Я хочу быть, как и все остальные! Я хочу жить! И когда я это сказал, сказал вслух и громко, хотя ни к кому не обращался, - проклятие как будто спало с меня, как тяжелый халат, я почувствовал освобождение, облегчение, которого уже давно не испытывал» "Varfцr gjorde jag inte uppror mot denna makt inom mig och sade: Jag vill inte! Jag vill inte! Jag vill leva, jag vill leva precis som andra, vara som jag varit! Jag vill vara som allra andra! Jag vill leva! Och nдr jag hade sagt det - jag sade det hцgt, fast till mig sjдlv - sе var det liksom fцrbannelsen fцll av mig som en tung klдdnad, jag kдnde en lдttnad, en befrielse som aldrig fцrr under hela tiden som gеtt”. Там же. S. 26-27.. Он попытался разделить радость с женой, однако, не почувствовав к ней вожделения, понял, какая жестокая вечность его ожидает, и погрузился в еще более глубокую тоску и отчаяние: «Наконец я заплакал <...> Теперь мое несчастье было полным» ("Till sist brast jag i grеt <...> Nu var min olycka fullkomlig…” Там же. S. 28.) - но не смирился.

Силы продолжать путь Вечному Жиду, по его собственному признанию, дает речь Сивиллы о том, что судьбы их обоих навеки связаны с Богом, хотят они того или нет: «Может быть, он когда-нибудь благословит тебя, вместо того, чтобы проклинать. Я не знаю. Может быть, ты когда-нибудь разрешишь ему отдохнуть, прислонившись к твоему дому. Может быть, ты никогда этого не сделаешь. Я ничего не знаю об этом. Но что бы ты ни делал, твоя судьба всегда будет связана с богом, твоя душа всегда будет наполнена богом. <...> Но насколько я знаю жизнь людей, насколько долго я смотрю на их пути - я вижу, что никому не удается изменить то, что пришло от бога как проклятие или благословение. Неважно, что они думают и делают, неважно, верят они или нет, - их судьба будет всегда связана с богом» "Kanske kommer han engеng att vдlsigna dig i stдller att fцrbanna dig. Det vet jag inte. Kanske kommer du engеng att lеta honom luta sitt huvud mot ditt hus. Kanske kommer du aldrig att gцra det. Det vet jag ingenting om. Men hur du дn gцr sе kommer ditt цde alltid vara fцrbundet med gud, din sjдl alltid uppfylld av gud. <...> Men sе mycket vet jag om mдnniskornas liv och sе mycket skymtar jag den vдg som vдntar dem att jag kan se att de aldrig skall undslippa den fцrbannelse och den vдlsignelse som kommer till dem ifrеn gud. Vad de tдnker och gцr, vad de дn tror eller inte tror, sе kommer deras цde alltid vara fцrbundet med gud". Там же. S. 219-220.. В конце романа "Сивилла" Агасфер под влиянием слов бывшей пифии выражает готовность отправиться в долгий путь, который теперь кажется ему не таким бессмысленным и безнадежным: «Он сидел и смотрел на нее, наполненный ее словами. Он думал, что эти слова дали ему взглянуть на свою судьбу по-другому, чем прежде, как-то понять ее. И что эти слова помогли ему разглядеть что-то такой в его судьбе, о чем он раньше не задумывался и что может сделать его ношу чуть легче. Его жизнь казалось ему уже не такой бессмысленной и безнадежной, как раньше. Может, не такой предопределенной, как он думал. Он подумал, что на его вопросы дадут ответы бесконечные странствие, бесконечный путь, который лежал перед ним» "Men han satt och sеg pе henne, fylld av hennes ord. Han tyckte att de hade lеtit honom fцrstе sitt цde pе ett annat sдtt дn fцrut, se in i det. Och lеtit honom skymta nеgot i det som han inte hade tдnkt pе och som kanske skulle gцra det mera uthдrdligt fцr honom att bдra det. Det tycktes honom inte lдngre riktigt sе meningslцst och hopplцst som fцrr. Ja kanske inte ens sе ofцrдnderligt som han trott. Men det fick vдl hans oдndliga vandring ge svar pе, den andlцsa vдg som lеg framfцr honom”. Там же. S. 220-221.. Даже читателю кажется, что у Агасфера нет надежды на избавление от проклятия; о том, как освобождение от проклятия (и, возможно, вместе с ним от Бога) становится возможным, - следующий роман пенталогии, "Смерть Агасфера" (неслучайно Лагерквист говорил в одном из интервью, что постоянно ведет диалог с самим собой: "каждая новая книга - ответ на предыдущую» Malmstrцm G. The hidden God // Scandinavica. Special issue devoted to the work of P. Lagerkvist/ Ed. S. Linnйr. 1971. May. P. 57.).