Национальное самосознание: опыт прочтения текста

2.1 Судьба и поступок в художественно-философской системе писателя

Литература и выведенные из нее мировоззренческие принципы помогут связать воедино мир и человека. Каким же образом?

Мы видим взаимосвязь литературы и философии в том, что питает их: то, что заложено в человеке - писателе или философе, - определяет его видение мира и человека. Тревожное, разбуженное сознание О. Бокеева находит в мире подобное же - его героев. Философствование для О. Бокеева совершенно естественно, органично и необходимо: эта рефлексия есть источник всего его творчества. Прозу О. Бокеева по праву можно назвать «потоком сознания», пытающегося себя определить, вернее, «мыслью, узнающей себя как способную к миру и захваченную миром» [51]. Не задай писатель себе вопросы: Что такое человек? Его Жизнь? Смерть? Для чего он живет, в чем смысл его жизни? - не было бы и попытки на них ответить - его произведений. По Хайдеггеру, главной нотой ХХ века является расспрашивание, допытывание: «Ибо спрашивание есть благочестие мысли» [51, с. 238].

Миф Бокеева вне истории, он есть сам история, более реальная, чем окружающая действительность. То есть Бокеев создает мир и человека в той связи друг с другом, которая предполагает такое утробное, такое древнее единство, какого не может быть у человека с историей. В познании человека и мира Бокеев использует мифо-экзистенциальный подход. Что это значит? Вначале обратимся к концептуальной стороне твочества писателя.

В отношении творчества О. Бокеева можно говорить о целостной философской концепции, которую мы называем инстинктивно-экзистенциалистской.

В этическом экзистенциализме человек рассматривает свое я, свое существование как «задачу, которая будет осуществлена» [52]. Человек руководствуется стремлением построить свою жизнь, беря в расчет объективную необходимость. Практическим выражением такого стремления становится выбор, благодаря которому человек воспринимает свое конкретное «Я» как неотложную личную задачу. И его «я» - это уже не «совокупность того, что с ним случается, но свободно избранная и потому принадлежащая ему реальность» [52, с. 105].

В философии Кьеркегора основными категориями, определяющими экзистенцию человека, которая по сути своей трагичная, являются отчаяние, выбор, судьба, смерть, и как основная константа человека, стремящегося к спасению, - вера. Но вера эта всегда есть «прыжок» в вечность, она мгновенна, казалось бы, мимолетна, но этот «прыжок» - самый содержательный и значимый в человеческом существовании.

Этого философа и казаха Оралхана Бокеева разделяет слишком многое - время, географическое пространство, в которых они существовали, уровень генетической природы, происхождение и т.д. и т.д., но до «самоотстраняющего удивления» схожи их взгляды на человека, то, как они его видят, что ему сулят, что ему предрекают. Наверное, это и есть то Божественное единство человеческой природы, о котором мы уже упоминали.

Правомерно ли такое соотношение как казахская литература и европейская философия? Это соотношение естественно. Мы изначально рассматриваем единство человеческой природы, не разделяя на полюса национальные и понятийно-образные. И восточная и западная философия, мифология, искусство и литература существуют в поисках ответов на одни и те же вопросы человеческого бытия. Тем более что западная философская мысль выстраивалась на фундаменте древнейших восточных учений - от буддизма до ислама. Правомерность же такого соотношения в нашем исследовании еще и в том, что философия помогает нам «отстаивать свою сущностную задачу, которая не в собирании и упорядочении знаний, а в размыкании, каждый раз заново достигаемом, всего пространства истины» [51, с. 26]. То есть мы ставим задачу раз-мыкания пространства прозы писателя как выявления его философии.

В экзистенциализме основной категорией является категория Выбора. Выбор, который определяет Путь человека. Выбору предшествует экзистенциальная ситуация «сплетения добра и зла, противоречия жизни». Выбор делается, прежде всего, через представления о «должном, об идеальных задачах человека и человечества». За Выбором - экзистенциально стоят одиночество, внутренняя свобода, и как полнота этой свободы - смерть. Такова в целом философия экзистенциализма.

Проза О. Бокеева как нельзя более открыта для философского ее анализа. Все сплетено в мощном органичном построении произведений писателя - сюжет, философские монологи, характеры героев, их поступки и ситуации, в которых они бытийствуют. Определение интеллектуально-эмоциональной стороны творчества О. Бокеева как инстинктивно-экзистенциалистской обусловлено выбором определенного героя (одинокий человек - Чабан, Табунщик, Человек-олень, Конкай, Ерик), определенной ситуации (одиночество как экстремальная ситуация, ситуация выбора), повторяемостью мотивов, судеб; Бокеев разыгрывает «общечеловеческую мифологическую драму с последовательным и строго методическим использованием определенной системы лейтмотивов» [53]. Недаром писатель циклизирует свое творчество, объединяя повести под названиями: «Диптих «Это было зимой», «Три повести», а рассказы называет «Ауыл хи?аялары».

А.Г. Лосев так определяет мифологическое произведение: «Сюжет подлинного художественного произведения должен трактоваться в настолько обобщенной форме, чтобы речь шла не только о мелочах бытовой жизни, но о предельном обобщении всей человеческой жизни, взятой целиком… подлинное художественное произведение всегда есть произведение мифологическое». Мифологическая же направленность прозы О. Бокеева очевидна. Но в данном случае нужно четко разграничивать понятия мифологичности и эпичности, говоря о «предельном обобщении всей человеческой жизни»; мифологичности и притчевости. Мифологичность не есть эпичность и не есть притчевость. К примеру, у Д. Исабекова в повести «Страж покоя» только один поступок героя Демесына, став событием, создал мифологичность его жизни и произведения в целом. Стало быть, мы видим как событие явилось мифом.

О.Бокеев поставил задачу «понять бытие». А это …есть «признаки мифологического мировосприятия, которое и хочет возродить Хайдеггер, как самое изначальное (мышление), но вытесненное современным научным мышлением», - так определяется философский метод познания М. Хайдеггера во вступительной статье В.В. Бибихина к книге философа «Время и бытие» [51]. Обратимся к положениям М.Хайдеггера, дающим нам уяснить мифологичность прозы О. Бокеева. По Хайдеггеру, «собственное дело мысли - все-таки не вопрос, пусть даже самый неотступный. Собственное дело мысли - это дело, поступок, который совершает человек в раннем «да» миру и который делает человека участником того, в чем он только и может осуществиться как человек - входящим в событие мира. Начало мысли - поступок принятия того, что все такое, какое оно есть: согласие с миром. Здесь снова неизбежно возражение. Как это - мысль дело? Мы давно привыкли считать, что как раз мысль - одно, а дело - совершенно другое. Теория это одно дело, практика совсем другое. Плотин заостряет эту мысль: «Люди, когда у них перестает хватать силы для мысли, начинают заниматься тенью мысли - практикой». Хайдеггеровская другая мысль возвращается к тому, чем мысль с самого начала должна была быть, т.е. к тому, чем мысль каким-то образом уже была. Вернее, она сама самим же миром как согласием целого и согласным принятием целого уже была. Была раньше, чем забыла. …куда девался целый мир, с которым в своем младенчестве мысль вела беседу, когда еще была мифом. Русское мысль - то же слово, что греческое миф. Мысль давно уже стала сознанием и с пренебрежением оттолкнула от себя миф - свое начало. Мы спокойно повторяем слова учебника: «Становление философии произошло в борьбе мысли против мифа» [51, с. 10]. Итак, миф, или мифологичность, есть сама мысль-согласие-мир, есть расспрашивание, допытывание, «в урочный час эта отзывчивость (осмысление как отзывчивость) утратит характер вопроса и станет простым сказом» [51, с. 13]. Вначале вопрос, потом мысль (отзывчивость), затем - простой сказ.

Каков человек О. Бокеева? Он постоянно в процессе расспрашивания: одинокий человек «погружается в мысли», «уходит в думы», его человек, постоянно думающий, похоже, даже грезящий, а скорее, медитирующий, - что же есть его жизнь, что есть он сам, для чего он живет, зачем и почему смерть? А мир ждет ответа человека, чтобы безразличное - различилось, «несбывшееся - сбылось». Вопросы человека - как отзывчивость его на мир. Возникает мысль. «Верный друг одиночества - мысль. До самой могилы этот друг будет делить с каждым из нас и радости, и горе. Может, там, в вечном мраке, мысль останется с нами? И поэтому человек выше природы, выше смерти», - рассуждает писатель. Как сам мир, который перед нами раскрывается в простом сказе о Чабане, о Табунщике, об Аспане, о Снежной девушке. Так создается миф. Так создается мифологическое пространство прозы О. Бокеева. И как же убого и недостоверно дано определение мифологического в прозе Ч. Айтматова в монографии Г.М. Сердобинцевой «Современная художественно-философская проза»: «При соединении мифа и реальности взаимно переплетаются формы сознания современного человека и сознания мифологического, что вообще характерно для младописьменной литературы. Айтматову свойственна поэтизация мифа…» [54]. Тут налицо смешивание понятий миф и притча.

Вначале мы говорили об открытии сознания. Открытое сознание есть сознание бытия, по М. М, Бахтину, «пришедшего в себя, оглянувшегося на себя, вспомнившего себя», т.е. «явление сознания видится как событие в мире, как онтологическое событие, впервые наделяющее сущее смыслом бытия. Нечто безразличное различилось, настало то, что может быть, быть собой, участвовать в событии бытия. …Открытие сознания вовсе не психический опыт, а тот глубинный и трудный экзистенциальный переворот, который еще называется открытием личности» [55, с. 7], точнее, прорывом сущности. «В мире появился Свидетель и Судия». По сути, вся проза Бокеева есть участие в событии бытия, его герой - Свидетель и Судия бытия вообще.

Давайте обратимся непосредственно к прозе писателя.

В повести «Крик» («Сайтан к?пір») писатель представляет человека в мире, который не индифферентен ему, он постоянно во взаимодействии с человеком. Мир напряжен в противостоянии человеку: «Он как пловец в вязком, ревущем, кипящем белом океане. Крошечный человек, затерянный в безграничном. И будто бесясь, что ее страшные тиски не валят и не добивают на земле это упрямое существо, стихия, стеная и ревя как дракон, нападала все снова и снова», «Человек ей не нужен; может, даже она все время ищет повода, чтобы избавиться него навсегда». Но невозможно бытие одного без другого: «человек соединен с землей навечно, потому что родился на ней». Человек - необходимое, может быть, даже любимое, но слишком жаждущее самостоятельности, порождение мира. А «огромным прекрасным миром владеет Тот, который желает своей земле счастливого сна». Казалось бы, идиллическая картина почти семейного счастья.

Но только в детстве, пишет Бокеев, человеку доступно это единение, да и то крайне эсхатологическое: «В те далекие времена я ощущал этот миг всякий раз, и он остался со мной навсегда, …миг, словно предвестник или моментальный снимок какого-то грядущего светопреставления. На высочайших вершинах Алтая загоралось трепещущее пламя, а западный горизонт становился похожим на окровавленное огромное око, око матери-земли, плачущей по своим несчастным детям: красно-бурые горы колыхались, будто трепеща в чьем-то страстном объятии».

Человек затерян в «огромном орущем мире» и «небо ему недоступно» и каждый раз человеку необходимо сообщать «всему миру и недоступному небу, что он жив, не исчез, не сгинул в горах, не затерялся в долинах, что не поглотили его ни быстрая река, ни узкое ущелье». В повести «Снежная девушка» мы читаем: «Парни словно хотели возвестить всему миру, что человек еще жив, что он будет бороться за себя, что смерть не настигнет их на пороге грядущего дня». Сообщать и возвещать через Поступок, через Выбор, который организует его жизнь. По Бокееву, выбор есть прикосновение к собственной Божественной сути, есть прикосновение к Вечному и утверждение этого Вечного в этой краткой как сон жизни.

В ауле живет человек по имени Аспан. Когда-то он, проходя через Чертов мост, попал в снежный обвал, и потерял ноги. Его сын, которого автор называет то Аманом Тенгриновым, то Аманом Аспановым, по какому-то долженствованию идет по этому Чертовому мосту. Это был день судьбы. Вот и вся сюжетная канва. Но все это - поступок Аспана как выбор изначально долженствующий и выбор его сына Амана - есть тот экзистенциальный прорыв в суть бытия и утверждение подлинного бытия, есть бытие сознания. Автор медитирует о сплетении добра и зла, о выборе, о судьбе, о смерти: «Отчего люди не могут познать самих себя? Если есть ли в мире что-то неразгаданное, так это человек. Много ли человек сделал добра? Много ли зла?» Вслед за Хайдеггером, который сказал: «Человек пастух бытия», О. Бокеев пишет: «Лучший способ сократить дорогу - это предаться думам. Он коротал время, размышляя обо всем, - древняя привычка казахов. А что кроме раздумий есть у чабанов… У них есть только две заботы: овцы и думы».

Человеку по Бокееву жизнь дается как дар Свыше. По казахской традиции человека нужно воспитывать, «не оскорбляя и не обижая», «не лишая свободы», дать возможность «вырасти таким, каким его задумал бог». Испытывать всю жизнь. Человек, в свою очередь, испытывает себя: «Только тот настоящий жигит, кто перешел Чертов мост». Человек постоянно в процессе борьбы, сопротивления злу, в «неистовой борьбе с силой, несущей смерть». Мир жесток: «Ни одна из сторон не сдавалась. Буран был неиссякаем, как белый огромный пожар, а человек шел сквозь него». Мир Бокеева действительно враждебен человеку, в нем настолько сплелись добро и зло, что человеку необходимо постоянно различать их. Каким же образом? Следуя судьбе. Заметим, что Божественная детерминация человека проявляется прежде всего в судьбе.

Итак, различить добро и зло можно, следуя судьбе. Находя в себе самом опору и силы выдержать все испытания. Недаром писатель представляет своих героев «стойкими, гордыми, честными и прямыми», а во всем их поддерживает «душа, опора, поддержка во всем, то, что отличает человека от зверя». И «человеку не нужны подпорки ни для чего. Если они не понадобились моей душе, так зачем они телу?» Человек - «существо, не оставляющее следа». Но «убить человека невозможно, он может исчезнуть, но убить его нельзя», - так рассуждает О. Бокеев о бессмертной душе человека.

Жизнь - «длинная цепь привычных, ничем не запоминающихся дней». Но однажды случается «пробуждение» и начинается подлинная жизнь. Так настал в жизни Амана Тенгринова день, который «он сам себе назначил - день судьбы». «И полагалось ей (судьбе) довериться с самого начала». Об этом знал и его отец Аспан.

Ночью Аспану снился сон, за ним гнались его собственные ноги, а он убегал от них в ужасе… Проснувшись, он понял, что сын его «сегодня перейдет через Чертов мост». Старик думал о своей жизни, о том, что, потеряв ноги, по-настоящему понял многое в «этом преходящем мире». Он научился быть сильным, не ища ни в чем опоры, отказался даже от протез, на которых стал легко и ловко ходить. Тридцать лет назад, точно в такой же буран, он переходил Чертов мост: нужно было спасать от жута скот, Аспан был Табунщиком. И на середине моста его вдруг настиг обвал, «Великий Крик», и весь мир, все исчезло вмиг. Кто знал, что напасть по имени смерть нагрянет так внезапно». Он «уже держал в руках чашу своего бытия, готовясь перед уходом в другой мир испить из нее самые последние, самые горькие капли. Но что есть в этом мире несокрушимее человека?» И что всесильнее судьбы, которая отмерила человеку его дни? И Аспан начал «вторую жизнь». Когда он распростился с Табунщиком, бессловесным и тихим, когда остался только Аспан-человек, он выжил. «Лежа в снежной колыбели, крепко запеленутый и укачиваемый смертью, младенец Аспан» думал о своем Предназначении. Потом, через много лет, Аспан скажет, что не сказал он в тот день судьбы главных слов: «Бисмиллахи», и потому его настиг Великий обвал. Насколько важно в казахском мироотношении обратиться к Богу перед началом любого дела, говорит и название статьи литературоведа Р. Бердибаева «Бисмилла» деген с?з басы»[56].

Аспан считает, что каждый из людей «обречен перейти Чертов мост хотя бы однажды. Если они боятся перейти его, значит, они слабые, не одолеют многого, и жестокая природа сомнет их. Они постепенно начнут ей уступать, а ей нельзя уступать ничего. На этом держится жизнь людей в этих местах». «Чертов мост - это единственный путь к их жизненной насущности, к земному раю - пастбищам Алатая. И все молятся о невредимости этого слезами омытого моста, хотя он и грозит им смертью».

В ряду мифологических символов мост является символом связи, «соединения двух точек сакрального пространства, прежде всего земли и неба (в этом случае мост выступает вариантом мирового древа), …переход из одного состояния в другое»[57].

Его сын тоже идет через мост. Преодолевая собственный страх, страх повторить судьбу отца, Аман понимает, что «сейчас перед этим Чертовым мостом, имя которому жизнь-смерть, застыл не только он, застыл его отец, его сын, его предки и его будущие внуки». Он понимает, что его «поступок мал, как игольное ушко, но я должен его совершить, и безразлично, как к нему отнесется Вселенная». Утверждая веру в себя и других, «Аман сказал: «Бисмиллахи!» и ступил на Чертов мост». В работе А. Тора, шведского богослова, находим подобный архетип моста в мистическом сознании ислама: «Человек должен сперва перейти по мосту над пропастью проклятия, тонкому как волос и острому как лезвие ножа. Лишь достигнув другой стороны, может он сказать: «Я спасен» [58].

Бокеев представляет нам по большому счету определенный ритуал перехода из одного состояния в другое, ритуал второго рождения, повторяемый в каждом человеческом поколении. Иными словами, сотворяет священную историю, миф, в котором ритуальность повторения - есть инициация: Аман (сын) проходит обряд инициации, переходя, как и отец, Сайтан к?пір. Мирча Элиаде в «Аспектах мифа» пишет, что ритуал нового рождения, или как он называет, ритуал коронования «повторяет космогонию или празднуется в Новый год. Считается, что монарх обновляет весь космос. Обновление осуществляется как раз в Новый год, с наступлением нового сезонного цикла» [40, с.50]. И что «инициация в данном случае равнозначна второму рождению» [40, С.85]. Идея перехода от одного способа бытия к другому, от одной ситуации к другой выражается в образе моста. Инициация, или посвящение начинается с ритуальной смерти Аспана. Элиаде таинство посвящения связывает с тем, что в посвящении неофит входит в область священного и берет на себя «ответственность быть человеком» [59]. В творчестве Бокеева инициация, ритуальность и другие аспекты мифа представлены в наибольшей полноте.

Второе рождение Амана «не повторяет первое, физическое рождение. Это возрождение духовного порядка, чисто мистическое… Основная идея: чтобы достичь высшей формы существования, необходимо повторить внутриутробное развитие и рождение, но они повторяются ритуально и символически» [40].

И человек приобретает первичный религиозный опыт.

Бокеев раскрывает соотношение «человек-мир», в котором мир - ситуация (сюжет) и в ней человек соотносит его с собой, находясь в процессе классического выбора. Человек Бокеева определяется его отношением к ситуации, стало быть, к миру. Духовное совершенство героев не обязательно сопровождается совершенством физическим. Ущербен герой Бокеева, но высок в своем стремлении противостоять и выстоять во враждебном ему мире. Также как и в экзистенциальной философии человек «приходит к саморефлексии в результате дефицита нормы» (увечность, болезнь - собственная или же родителей); в этом отношении показателен Аспан. Утратив ноги, половину себя, Аспан избавился от личности как бытийственного (социального) образования - Аспан хоронит Табунщика и остается Аспан-человек, обретя собственную сущность как высшую ценность. Вот как эта экзистенциальная ситуация обретения собственной сущности представлена, Аспан прощается с Табунщиком, утверждая собственную суть: «Я не дам себя погубить. И даже если мне придется расстаться с тем, что отличает меня от ползающих по земле, с моими ногами, я не дам погубить себя. Я человек. Я прощусь с тобой навсегда, бессловесный Табунщик, единожды восставший и заплативший за это жизнью. Я прощусь… Он, Аспан, должен остаться на земле, чтобы терпеть, любить, растить сына. И он отпускает Табунщика на небо, потому что смерть освободила его от всех грехов».

В тюркском эпосе часто встречается образ табунщика, конюшего, сыншы. Это обычно старик, а его собственным именем становится слово аксакал, часто табунщик является рабом. Эпическое представление о табунщике, конечно же, знакомо герою Бокеева: умирает раб, теперь он свободен, живой осталась лишь заново рожденная после смерти сущность человека.

Итак, смерть - это свобода, освобождение от грехов. Но почти сразу за этим пишет автор: «Нет, искупление и счастье только здесь, на земле. Здесь человек должен утверждать справедливость. …Аспан понял, что поддаться смерти вот так (просто) - это поддаться своему ненавистному врагу. Злу». Значит, смерть - это зло? Понятие смерти трансформировалось, оно в становлении.

Постоянно обращение Бокеева к таким константам экзистенциального изучения, как смерть, существование, одиночество, проблема выбора, любовь, судьба.

Бокеев не считает смерть конечным смыслом человеческого существования, как это есть в экзистенциализме. В его интерпретации не смерть предшествует выбору, а выбор чаще всего влечет за собой смерть и смерть можно рассматривать как «пограничную ситуацию» Ясперса, предшествующую новому, второму рождению. Сын Аспана, Аман, по какому-то внутреннему зову (по велению Свыше, судьбы, как называет это Свыше сам Бокеев) осознает себя должным идти через мост. Он даже торопится назначить себе «день судьбы» - «пора в дорогу». Выбор свершается. За ним стоит смерть, как начало нового рождения. «Аман увидел, как, дрогнув плечами, гора сбросила со спины снежный покров. Свистя и ревя, белая река помчалась к Чертову мосту и поглотила его».

Мы не знаем, погиб ли Аман. Автор оставляет нас догадываться, размышлять, что же стало с Аманом. М. Хайдеггер в статье «Слово» приглашает «читать, сосредотачивая на загадочности свою мысль»: «Затерянный в белом море алтайских снегов, Эркин понял, что это Аман перешел мост. Наутро навстречу друг другу шли две группы людей. …они казались крошечными точками на огромном лике земли».

Давайте попробуем разгадать загадку Бокеева - великого мистификатора.

Главным в жизни человека оказывается все-таки Судьба, Предопределение. Автор подчеркивает неизбежность смерти для каждого, ассоциирует судьбу с сужденной смертью, выявляя фаталистическую тенденцию в представлениях о судьбе. В казахском мироотношении слова та?дыр, ажал означают судьбу, предназначение и смерть одновременно.

Обратимся к статье В.П. Горана «Концептуальное содержание и социогенная природа древнемесопотамского и древнеегипетского представлений о судьбе».

У Бокеева два представления о судьбе: первое как «власти некоей безличной силы», второе как «осуществления личного повеления, установления, волеизьявления» самого человека, эту власть принявшего. В обоих случаях судьба ассоциируется со смертью, смерть является предопределенной. Перед нею все равны. Смерть как бы обезличивает всех. Но, сознавая себя зависимым от воли божества, человек, тем не менее, «открывает в себе самом духовный принцип, который побуждает его принимать свободные решения и который ведет его через события». Идея предопределения состоит в том, что «судьба человека, т.е. весь его жизненный путь, и в особенности завершение этого пути - смерть, определяется при его рождении, наперед, так что это оказывается предопределением. Значит, судьба - это жизненный путь человека от начала до конца, от рождения до смерти, весь жизненный путь как нечто целое, завершенное, единое. Больше всего впечатляет то, что судьба назначается человеку при рождении, а определению его смертного часа придается такое исключительное значение, что зачастую судьба понимается, прежде всего, как именно предопределенная смерть» [60].

Что пишет Бокеев? Когда Аспан, вырвавшись из плена снежной лавины, почти умирал в плену у стужи, к нему явилась птица-девушка и запела. Она «запела о том, что как сыны человеческие не могут выпросить у бога счастья, так не могут выпросить и смерти, если не пришел назначенный им час. «Умрет только тот, кого поджидает смерть. Еще не исчерпались ни хлеб твой, ни соль. Еще не допил ты до конца чашу своих мучений».

Перед смертью же все равны: «Какая разница между смертью великого ученого или честолюбивого политика или смертью простого табунщика? …Их разнит только жизнь».

Судьбу нельзя обмануть, у судьбы невозможно просить пощады, она неумолима, - так определяет понятие судьбы писатель: «На эту улыбку смотрела до рассвета луна, смотрели утесы, смотрела звезда Сюмбле и, может быть, еще Кто-то, кого не дано видеть, но чье имя известно и называется смертными Судьбой». Итак, судьба - это еще и Свыше, это Божественное предопределение человека. Сотворение человека идет от Бога, который все определил до его рождения - его путь и его смерть.

Интересна идея бокеевского мироздания. Мать - земля («око матери-земли, плачущей по своим несчастным детям»), отец - небо («огромное, исколотое звездами небо почудилось рябым лицом отца, склоненным над ним в детстве»), и «спал человек в чистейшей колыбели из снега». Колыбель - это рождение и жизнь, но она из снега. В бокеевской мифологии снег - это зло, смерть. Значит, человеку уже от рождения суждена смерть, жизнь - это путь к смерти. В начале повести автор представляет «аул мертвых», так называет он кладбище, холм, который «не был огражден, он принадлежал всей земле и был доступен всем ступающим по ней». Это метафора того, что никому не избежать смерти, ей подвержены все.

Человек трагически одинок: и небо и земля словно задались целью погубить его, но человеку от рождения дана сила и возможность выстоять и крикнуть «недоступному небу, что темная земля не поглотила его». Эта сила - его душа, которую вдохнул в него Тот, кто смотрит на него сверху, со всех сторон и всегда. Недаром героя зовут Аспан - что значит Небо, а сына Аман - что значит Оставшийся, Живой, Здоровый, и фамилия его двойная - Тенгринов (в тюркской религиозной традиции Тенгри - это Бог, это Небо) и Аспанов (казахское слово Аспан - Небо). Но душу (дух) необходимо постоянно держать «в пути», т.е. находиться в постоянном прикосновении к Бытию. Отсюда исходит готовность к поступку как следование пути (судьбе).

Судьба Аспана оказалась также в том, что его сын должен пройти его путь. Не страшась повторения, ибо «судьба отца священна». Потому можно надеяться, что и Аману не подошел срок, и он перешел мост и остался жив.

2.2 Мифологический способ освоения действительности как творческий метод писателя

Символическая деталь: день судьбы пришелся на тот день, в который отец переходил Чертов мост, пришелся он также и на Новый год. Новый год - это «празднование дня сотворения Мира и Человека», в этот день происходило возобновление сотворения. Новый год - это обновление жизни, а мотив, что Аспан потерял ноги, как бытийственную сущность, есть мотив раздвоения добра и зла, которое, наконец, свершилось. «Человек чувствовал себя более свободным и более чистым, ведь он сбрасывал с себя бремя грехов и ошибок» [59, с. 54]. А. Акишев пишет в книге «Искусство и мифология саков»: «Композициям с мотивом растерзания (разрубания, раздвоения) издревле приписывались магические свойства. …В борьбе создан мир» [29, с.31]. В борьбе добро победило, жизнь обновилась. Следовательно, бытийственная (социальная) суть есть зло. Зло в повести и люди, которые следуют именно за бытийственным, «богатея, жирея и поигрывая палками над головами земляков». В дальнейшем мы обратимся к утверждению М. Хайдеггера о «целительном зле», но сейчас остановимся на исследовании Н.С. Кирабаева «Идея совершенства человека в этике Аль-Газали». Обращаясь к этическим принципам исламских суфиев, Н.С. Кирабаев пишет, что по суфийской традиции «зла нет, как чего-то существующего объективно, онтологически. Поэтому все, что творит Бог, есть добро. Зло же существует по видимости. Это некая форма, за которой скрывается универсальное благо. Страдания, несчастия, переполняющие человеческий мир, являются всего лишь средствами для наставления на путь истинный» [61]. Так Аспан был наставлен на магистральный путь - путь Духа.

Мост - «единственный путь к жизненной насущности», пишет О. Бокеев, он утверждает мост как символ вечного утверждения главной составляющей жизненной насущности - связи человека с другими людьми. Так преодолевается экзистенциальное одиночество человека, правда, это преодоление является дискретным, постоянно повторяющимся в жизни каждого человека, каждого поколения людей.

Мост - это еще символ постоянно возобновляющейся жизни. «Древнее мифологическое сознание опиралось на представление, - находим в книге «Проблемы философской методологии», - что мир как таковой существует благодаря жертве и что его жизнь должна постоянно возобновляться благодаря регулярным жертвоприношениям» [62]. Не правда ли, очень похоже? Человек долженствует идти через мост, зная, что за ним смерть. Аспан же только лишился ног, точно принес жертву ради продолжения жизни: «Злая сила, направляемая каким-то невидимым врагом с юго-запада, взяла власть над миром и носилась по ложбинам и ущельям, отыскивая жертву». Жертва была принесена и «белая река поглотила Чертов мост», зло исчезло, победило добро. За выбором, за жертвой стоит жизнь.

В истории человеческой мысли, оформленной мифологически, одним из главных является миф о спасении через жертву. Итак, безногий Аспан является символом победы добра и символом жертвенного искупления как необходимого условия победы добра.

Во время перехода через мост устраняется мирское время, и человек перемещается в священное, сакральное, или мифологическое время, а это премещение «происходит, разумеется, только в специальные временные отрезки», под Новый год, как у Бокеева, к примеру.

В это сакральное время, «…когда человек пребывает самим собой: во время ритуалов или значимых действий», человек пребывает в «становлении» [40, с.59]. Элиаде описывает ритуал жертвоприношения в определенное священное время: «Воспроизводя архетипическое жертвоприношение, жрец в разгар церемонии покидает мирской мир суетных и вступает в божественный мир бессмертных. …Если потом ему приходится вновь вернуться в мирской мир, покинутый во время ритуала, то, делая это без подготовки, он рискует мгновенно умереть; поэтому для возвращения жреца в мирское время необходимы различные обряды десакрализации» [40, с.59-60]. В обряде десакрализации издревле использовали образ птицы, священного вестника между Небом и Землей, Богом и человеком. Писатель вводит в повествование образ Девы-птицы, несущий несколько смысловых пластов.

У Бокеева мы наблюдаем параллельность существования мира и человека, не приходящую по собственному разумению к взаимодействию. Но если появилась возможность помочь (и Аспан и Аман отправляются через мост, чтобы помочь людям, попавшим в ловушку бурана), то это взаимодействие происходит. Но происходит опять-таки через Нечто, например, к Аспану прилетает Дева-птица. Аспан «открыл глаза. Увидел глубокое темно-синее небо, серебро звезд, черные вершины кедров». Потом на вершине кедра увидел «огромную черную птицу с прекрасным женским лицом». «Бредом ли, видением, посланным Богом, была птица с лицом девушки из Сарымонке?» - Аспан затерялся в сне и яви, они теперь неотделимы друг от друга для Аспана. На грани жизни и смерти, когда терял он все силы и все надежды, явилась к нему его «большая несчастная любовь» в образе птицы, любовь, которой не дано было осуществиться в семье и детях, но которая своим потаенным смыслом вдохнула в человека Веру и саму жизнь.

Птица - издревле «общечеловеческий символ неба и солнца», - пишет А.К. Акишев. Далее: «Птицы сидят на вершине Мирового дерева и обозревают весь свет и фиксируют течение времени». Птица-дева появилась, когда забилось сердце Аспана, «его удары отсчитывали время, бесконечное время». Космогоническая роль птицы бесспорна, вызванная в галлюцинации между сном и явью, она «создавала иллюзию полета к духам верхнего мира, на небо» [29, с. 42], - и ее-то А. Акишев и О. Бокеев видят совершенно одинаково. Птица-дева - весть о том, что Аспан не забыт, что он спасен. Она пела: «Отец твой назвал тебя Небом, взгляни на него как высоко оно, как недоступно, но мы все на пути к нему, и первым придет туда тот, кто рассчитался за свои грехи, и тот, кто ослабел душой и не может больше ничем помочь живущим. Еще не исчерпались ни хлеб твой, ни соль».

В этих словах заложена вся экспозиция человека: человек смертен, его путь - это путь к смерти, все в его жизни отмерено Свыше, единственное, что должен человек в этой жизни - быть сильным в душе своей - опоре (нравственный ориентир), и главное, должен устанавливать взаимосвязь с другими людьми, помогать им.

Понятие души у писателя претерпевает трансформацию - от души, способной к природному перевоплощению, как все в природе претерпевает естественные изменения, до души как Божественного дара, не исчезающего и бессмертного. Аспан, беспомощно лежа в тисках ущелья, пройдя Чертов мост, не имея возможности двигаться, видит медведя. Страха не было. Аспан обратился с просьбой: «О Боже, …пусть съест меня (медведь), это лучше. И не останется от меня ничего в этом грешном мире, исчезну тихо или превращусь в зверя, съевшего меня, и начну вторую жизнь…»

А. Акишев, исследуя и анализируя уникальные произведения прикладного искусства из Иссыкского захоронения Золотого Человека, приходит к изучению мировоззрения, духовной культуры и идеологии саков. Ученый пишет: «Пожирание считали равнозначным растворению в Космосе… Библейский герой, скормивший себя голодному льву, был уверен в грядущем возрождении, так же, как в этом были уверены буддийские святые. В среднеазиатских сказках части тела богатырей, пожертвованные птице Семург, имеют способность восстанавливаться. Эти сказки помогают осветить роль зверей, которым зороастрийцы отдавали на растерзание своих покойников» [29, с. 49].

Для Аспана пожирание его медведем стало бы актом растворения в мире, символом того, что он принят породившим его миром. И снова Бокеев напоминает, что человек отличен от зверя душой, что «счастливы звери, забывающие своих детей, они не знают, что они смертны, они не знают любви», и человек потому стоит выше, что обладает бессмертной душой, боится смерти, приходит в отчаяние, принимает любовь и заботу. Вот отличительные, сущностные характеристики человека, о которых нам поведала впервые в философских категориях философия экзистенциализма.

О повторяемости ситуаций, лейтмотивом пронизывающих все художественное творчество Оралхана Бокеева, можно сказать словами Элиаде: «Эта повторяемость имеет определенный смысл: повторение наделяет события реальностью. События повторяются, потому что они подражают архетипу: образцовому событию. Кроме того, путем повторения время прерывается им, в крайнем случае, смягчается его разрушительный характер» [40, с.139]. Что повторяют события в прозе писателя? Прежде всего инициацию как «новое рождение», включающее ритуальные смерть и воскресение» [40, с.87].

По Бокееву и в человеке и в мире заключен древний код познания и человека и мира. Только нужно увидеть его и расшифровать. Мы уже предприняли попытку поиска и расшифровки этих кодов.

В прозе писателя вырастает гора как Мировая гора, деревья могучи, черны, ветвисты и загадочны точно Мировое древо, вокруг летают Девы-птицы, разгуливают Медведи и Олени. Небо смотрит на человека, посылая ему Великий Шум, Великий обвал, буран Великий, великий Крик, Снег обильный, Океан белизны (в данном случае совершенно не имеет значения, какое слово писать с заглавной буквы, каждое из них есть код), указывая ему Путь намеками, снами, видениями. Человек же должен эти знаки принять, настроившись посредством размышлений как медитаций, и понять, исполнившись веры и любви, идти по собственному Пути, «продолжая ту (дорогу), которой шли старшие, ведь люди не меняются тысячелетиями, просто поколение сменяет новое, другое поколение, опираясь, - пишет Бокеев, - на разум».

Часто Бокеев делает умозаключения, совершенно противоположные тем, к которым он приходит в результате собственной рефлексии на мир. Например, Бокеев пишет, что человек опирается на разум в своем пути. Хотя всей историей пути своего героя указывает на знаки, видения, сны, приметы, т.е. на тайное знание человека, помогающего ему идти по «дороге жизни».

Кажется очень заманчивым, лежащим на поверхности смысла, предположить, что эта повесть есть некое Писание об Отце-Сыне-Духе, но в силу этой заманчивости мы не будем рассматривать эту догадку. «Тайна тогда только тайна, когда не выходит наружу даже то, что тайна есть» [51, с. 299].

В прозе Бокеева все проникнуто поиском смысла, во всем заложен смысл, его нужно искать и он найдется. Например, в повести «Снежная девушка» имена героев несут в себе определенный смысл, закладываемый писателем в характеры и образы героев: Аманжан - Здоровый, Бахытжан - Счастливый, Неведающий и Нуржан - Светлый, Лучистый, Отмеченный, Ундемес-шешей - Молчунья. Каждый шаг, слово, поступок, угасание дня, ветка дерева, звук трактора, безмолвие мира - все исполнено смысла, как намека на что-то.

М. Хайдеггер в статье «Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим» приближает нас к пониманию исполненности смысла: «Они (намеки) загадочны. Намеки нас подзывают. Намеки нас предостерегают. Намеки приближают нас к тому, от чего они неожиданно до нас доносятся» [51, с. 286]. У Бокеева «на свободный простор выпускается то, что хотелось бы быть сказанным». Это само бытие «посылает истину» о себе, оставаясь потаенным. Так как «знамения тех предназначений, которые должны стать законом и правилом для людей, могут прийти от самого Бытия, поскольку человек, эк-зистируя в истине бытия, послушен ему. …Только это предназначение способно привязать человека к бытию. Только такая связь способна поддерживать и обязывать». Эта связь - послушания Бытию - «ставит человека на путь раскрытия потаенности», эта связь и есть «миссия и судьба». Эти установки мы взяли из статей М. Хайдеггера «Письмо о гуманизме» [51, с. 192-220] и «Вопрос о технике» [51, с. 221-238]. Запомним их.