3.2 Феноменология прозы Саина Муратбекова

Творчество С. Муратбекова (1936-2007), в особенности его рассказы, исследовалось К. Алпысбаевым, который еще в 1986 году поставил писателя в один ряд с Б. Майлиным, М. Ауэзовым, Г. Мусреповым.

Основная тема его творчества - детство, причем военное (вот оно, поколение шестидесятников). Почему казахские писатели так часто обращаются к теме детства? Наверное, потому, что им важно знать человека, его сущность, а не его социальный образ, то есть личность. Значит, казахскому философскому мышлению свойственно обращение именно к сущностной, а не личностной характеристике. И какова же его сущность?

В работе В.Д. Губина «Проблема «творческой личности» в восточной философской традиции «духовного наставничества» очень четко и ясно определены все основные параметры, которыми мы определяем творчество С. Муратбекова: «Г. Гюрджиев (представитель эзотерического суфизма) различает «личность» как внешнее эмпирическое проявление человека и «сущность» как истину человеческого бытия. Личность - это совокупность знаний, образов поведения, социальных ролей, т.е. то, что не принадлежит самой личности во всей ее природе, а взято со стороны, заимствовано, является результатом идентификации и имитации. А сущность - это небольшое число естественных склонностей и вкусов. Ребенок, например, не имеет личности, а только сущность. Его желания и привязанности выражают бытие, как оно есть. …Сущность имеет больше шансов развиться в людях, которые живут ближе к природе…Творчество есть функция сущности» [69, с. 144]. По Дж. Кришнамурти (представителю индийского буддизма), пишет В. Д. Губин, «сущность человека - это любовь, творчество, смерть». Все эти константы мы находим в замечательной прозе С. Муратбекова. Попробуем их проследить. Любовь, творчество, смерть - не это ли проявление сущности не только человека, но и бытия? По Муратбекову, сущность человека идентична сущности бытия, из него вытекает и в него же обращается.

В повести «Дикая яблоня» мы видим постепенное взросление мальчика, его становление как маленького мужчины. Правда, автор прямо не говорит об этом, повествование идет от лица самого мальчика. Он становится в мире, прекрасном и родном. Сама атмосфера его вносит сказочный, волшебный отсвет на каждый день, на все события, на животных, на саму жизнь. «Вокруг нас спало все живое, и мы, казалось, брели одни в этой бескрайней степи, под этим глубоким-глубоким, бездонным небом, усыпанным звездами. По словам нашего учителя, где-то там далеко, среди звезд, могут жить такие же, как мы, люди. …Даже они, наверное, спали в эти минуты…»

Хотя герой замечает, что «в наше военное детство не так было много праздничных дней», при этом повесть пронизана радостью жизни, спокойным бытием мира - он есть, и ты в нем (над ним), вы едины. «Каждый раз, когда я вижу сверху наш край, - мой маленький аул домов на сорок и степь до самого горизонта, - у меня от восторга перехватывает дыхание. Будто под ногами пуп земли, а еще ниже вокруг тебя медленно крутится сам земной шар, точно школьный глобус… И ты видишь этот бескрайний мир, и у тебя радуется глаз», - так автор раскрывает перед нами отношение «человек-мир», в котором человек пребывает в мире, как в колыбели. Вспоминаются слова Гете: «Человек - это осознающая себя природа».

Герой повести - Канат - разрешает для себя множество вопросов, один из которых вопрос мироздания: «Надо мной простирался полог хмурого серого неба, он плотно затянул все пространство от края до края, не оставив ни одной щелочки. На что же оно, небо, опирается, должны же быть у него края, спрашивал я себя. И что там, за ним? Когда днями свирепствует буран, бабушка ворчит: «Никак, прохудилось это благословенное небо». Если это так, значит, наверху, за небом все время бушуют бураны, и стоит появиться дыре, как в нее тотчас врываются ветер и снег. Совсем другое говорила наша учительница…у неба нет ни дна, ни границ. Я не мог себе представить, чтобы что-то не имело предела, было бесконечным. Ну, будешь идти сто, тысячу лет…миллион, и все равно во что-нибудь упрешься. По-моему, в бабушкиных словах все же больше здравого смысла. Все на свете имеет форму и границы, все можно увидеть, потрогать руками и даже понюхать, а то и попробовать на вкус. Взять то же самое небо. Оно хоть и пасмурное, но если на него долго смотреть, начинает резать глаза. Или буран. Он тут же дает о себе знать, он сечет лицо острыми иглами снега, воет в трубе. А горы, они из камней. Сейчас нас окружает белая степь, под полозьями снег. Подо мной скрипят деревянные сани. Я лежу на пахучем сене…»

Мы уже погрузились в волшебство прозы Саина Муратбекова и, прочитав этот отрывок, уже воочию представляем, как мальчик спрашивает, что скрывается за небом. А бабушка, которая, верно, сидя с прялкой в руке, глянув в окно на разыгравшуюся непогоду, говорит, что «благословенное небо прохудилось». Перед нами - одушевление природы - первое: небо благословенно, но кем? Только Богом. Второе: небо прохудилось, точно соседское ведро. Бабушкиному мнению противопоставляется мнение учительницы, что все конечно. Мальчику ближе оказывается первое объяснение, потому что оно наполнено смыслом и жизнью, да и мир вокруг заявляет совсем об этом. Перед нами законченная картина мира, который является человеку через ощущения, мир - не ужасающий хаос, в котором ни конца, ни края, а нечто цельное и благословенное. По А. Лосеву, С. Муратбеков отрицает все разрушающий и вносящий хаос материализм, писатель выстраивает идеалистическую картину мира. А. Лосев в работе «Диалектика мифа» писал, и точно ему вторит казахский писатель: «Неимоверной скукой веет от такого мира. Прибавьте к этому абсолютную темноту и нечеловеческий холод междупланетных пространств. …То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, «яже не подвижется»… А то вдруг ничего нет: ни земли, ни неба, ни «яже не подвижется». …Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома…» [53, с. 31]. Учительница Каната рисовала перед детьми картину «мертвого и слепого вселенского чудища», но вслед за А. Лосевым С. Муратбеков бежит от «хаоса материализма» к «подлинному чуду» [53, с. 114].

В рассказе «На перевале» писатель раскрывает отношение мира к человеку: «Мир развернул перед ним все свое великолепие. Вокруг все было чисто и окроплено росой: и камни и травы… - точно к его появлению готовились долго и тщательно. Это значило, что мир не считал его отверженным. Он щедро дарил себя Турашу. …Он чувствовал себя человеком, который вернулся домой после долгих странствий». Итак, мир - колыбель и дом человека. Не однажды автор соотносит мир с пуповиной: «Тасбулак не замерзал и в самые лютые морозы, клубился густым паром в окружении снега и льда. Он кипел, бурлил, этакий пуп земли, скрытый от любопытных глаз между двумя холмами, в лощине». Мир не может не любить человека, он дарит ему себя: «Не удержавшись, мы опустились на колени (перед родником) и… начали пить. Вода казалась теплой. Она очищала горло, легкие, наши души». Разве мать отвергает дитя? Она его любит, холит, растит, дает ему силы. Таково отношение «человек-мир» в творчестве С. Муратбекова. Человек окружен любовью - мира, мамы, бабушки, сестры. И этого достаточно, чтобы в нем зародилась любовь к сущему. Мальчик по-хорошему избалован, он знает, что такое любить, он сможет ответить на любовь и подарить ее: «Обласканный, упоенный своими заслугами, довольный тем, что доставил такую огромную радость и бабушке и маме». Канат дает мысленное обещание «показать себя», чтобы они гордились им.

Отметим также, что мир дан человеку в ощущениях: буран сечет лицо снегом, снег хрустит под ногами. Но помимо этого, распознать добро и зло можно также в ощущениях, т. е. этические категории могут быть даны в ощущениях. Вот как описывает Туржана, подлого приспособленца, Канат (напомним, что повествование идет от первого лица): «У него было неприятное маленькое лицо. Словно природа предупреждала: смотрите, это плохой человек! И впрямь, представьте себе маленькие глазки с рыскающими по сторонам острыми зрачками, точно он непрерывно высматривал, что и где плохо лежит. Еще у Туржана был тупой вздернутый нос, от чего ноздри чернели дырами, как на пятачке у свиньи. Его улыбка походила на коварную ухмылку, точно говорящую: сейчас я тебя обману. И сам он был сухой и темный, будто копченый. И этот сумасшедший смех над собственной шуткой, в которой не было ничего смешного».

Итак, зло можно различить, особо приглядываться не нужно. Оно само о себе заявляет, даже когда прикрывается правильными словами и будто бы правильными поступками. Зло в жизни - это приспособленчество, потеря нравственных ориентиров, себялюбие, корыстолюбие, которые непременно выражаются в подлости, трусости, жадности. Таков товарищ Алтаев, засадивший в тюрьму ударницу-колхозницу Нурсулу. Таков старый Байдалы, утративший всякую меру, став бригадиром, а потом и председателем колхоза.

Шаг за шагом, день за днем автор проживает вместе с героем повести события его начинающейся жизни. Вместе с ним он играет в яблоневом саду, вместе с ним бежит в школу, вместе с ним работает на току, вместе с ним открывает мир, людей и себя.

Здесь нет идеи, здесь присутствует миф. А. Лосев пишет: «Миф текуч и подвижен; он именно трактует не об идеях, но о событиях, и притом чистых событиях, т.е. таких, которые именно нарождаются, развиваются и умирают, без перехода в вечность» [53, с. 100]. Таков событийный ряд повести: казалось бы, описываются самые обычные и рядовые события в жизни десятилетнего мальчишки, но почти сразу читателя охватывает атмосфера чуда, атмосфера мифа.

«…вспоминается утерянное блаженное состояние и тем преодолевается томительная пустота и пестрый шум и гам эмпирии, - тогда это значит, что творится чудо. В чуде есть веяние вечного прошлого, возникающего вновь чистым и светлым видением… Оно незримо таится в душе, и вот - просыпается как непорочная юность, как чистое утро бытия. Прошедшее - не погибло. Оно стоит незабываемой вечностью и родиной. …И мы не в силах его припомнить, как будто какая-то мелодия или какая-то картина, виденная в детстве, которая вот-вот вспомнится, но никак не вспоминается. В чуде вдруг возникает это воспоминание… Умной тишиной и покоем вечности веет от чуда. Это - возвращение из далеких странствий и водворение на родину. То, чем жила душа, этот шум и гам бытия, эта пустая пестрота жизни… - все это слетает пушинкой; и улыбаешься наивности такого бытия и жизни. И уже дается прощение и забывается грех. …Надвигается светлое утро непорочно-юного духа». Так описывает явление чуда в жизнь, явление мифа филолог и философ Алексей Лосев в упомянутой работе «Диалектика мифа» [53, с. 156]. Если исходить даже только из одной этой мысли, то С. Муратбеков сотворил миф, он явил чудо жизни. Запомним эту установку.

В ряду событий обычных происходят мистические события, связанные с «бездомной черной сукой Караканшык», устроившей свое жилище в корнях большой дикой яблони на окраине аула. Самое первое событие - это то, что до войны у Караканшык был хозяин, звали его Басен. Ушел он на фронт, жена его решила перебраться на время к родителям в соседний аул, а собака сбежала со двора, видимо, решила дождаться Басена в его родном ауле. Как ни упрашивала ее жена хозяина, как потом ни пытались аулчане приручить собаку, она осталась верной Басену. Второе событие - свое жилище она устроила в корнях большой дикой яблони на окраине аула. Когда-то это дерево называли Медвежьим, в нем была берлога медвежьего царя. Потом медведи исчезли, а яблоня долгое время считалась заколдованной. На ее ветви каждый проходящий привязывал красную ленту или вешал монету, чтобы задобрить дух царя. Канат рассказывает, что Караканшык казалась им сказочным существом, мальчишки только и говорили о ней, вспоминали ее историю, все были и небылицы, сочиняли сами легенды о собаке. Третье событие - старый Байдалы, балагур и шутник, близкий друг мальчишек, уверял, что в одном из потомств Караканшык обязательно будет черный щенок, чья слава затмит славу матери. В который раз собака принесла помет. Мальчишки уже решали, кому достанется этот самый щенок. Четвертое событие - мать одного из мальчишек Бубитай собственноручно закопала нору, в которой лежали щенки Караканшык: по ее словам собака пробралась в ее дом и выпила казан молока, съела булку хлеба, а времена голодные. Собака, в это время охотившаяся, вернувшись, долго выла, потом раскопала нору и, говорят, унесла и захоронила щенков. Больше ее никто не видел в тех краях. Следующее событие - сын Бубитай Спатай залез на эту яблоню на самые верхние ветки, они не выдержали, и мальчик разбился, не успев даже крикнуть. По аулу пополз слух, что дерево отомстило Бубитай за горе Караканшык. Детям категорически запретили даже близко подходить к дикой яблоне. Но не успокоилась Караканшык. Проклятье ее пало еще раз - сошла с ума Бубитай. Это предпоследнее событие в ряду мистических происшествий, связанных со священным деревом и священной собакой, как стали называть Караканшык после смерти Бубитай.

Мир таинствен и прост, в нем полно тайн, которые и не нужно открывать, имея к ним уважение, и тогда эти тайны будут жить своей жизнью, только сообщая человеку причастность к великой загадке жизни, а жизнь человеческая будет устойчива и не наполнится эсхатологическими призраками. Законы жизни надо постигать перед лицом «непостижимого» [70, с. 206]. Такие выводы можно сделать из этого ряда мистических событий, последовательно описанных С. Муратбековым.

Хранительницей очага, ангелом-хранителем семьи была бабушка Каната. Ее образ проходит через все произведение: именно бабушка, набожная, приверженница старых традиций и обычаев, сообщала внуку основные принципы самого бытия и бытия-в-мире. Усердно читала намаз пять раз в день, но никогда не просила для себя лично: «О Создатель, будь опорой и тем, кто там, и тем, кто здесь», детей учила молиться за отца, чтобы живым вернулся. «И мы, послушно раскрыв перед невидимым и совсем неясным созданием - Богом - ладони, повторяли за бабушкой: «О Аллах, будь милостив». И казалось детям, что в темноте, к которой взывала бабушка по ночам, «глубокой и бескрайней, невидимый, загадочный бог мог проживать и в самом деле». Она потеряла сына на фронте, потом и невестку, мать Каната, убили грабители. Старушка, преодолевая боль, отвечала: «На все воля Божья» и жила дальше - кому поднимать внуков? Но не выдержав однажды еще одного удара, - забирали старшую внучку Назиру в трудармию, - «обрушила свое возмущение на самого главного, на Бога, державшего в своих руках весь мир, все судьбы, от которого на самом деле все и зависело на этой земле» (Канат уже знает, что все от Бога - и мир и печали и радости). Она ругала его, как близкого аулчанина, например, старика Байдалы. А потом, смахнув последние слезы, устало попросила у Всевышнего прощение: «Прости меня, старую дуру». Как видим, Бог всегда рядом, он близок человеку, у него просит человек поддержки на жизненном пути. Канат впоследствии обращается к Создателю с просьбами - то стать силачом, как Кыдырман, то приблизить весну: «Боже! Если ты согреешь землю и придет весна, я поверю тому, что говорит бабушка. Ну, тому, что ты есть. И никогда не буду говорить, что Бога нет… Боже, услышь меня…» В мальчике уже живет религиозное чувство, чувство причастности к Божественному.

Бабушка учила не только молитвам, она учила мужеству, чести и добру. Канат усвоил ее уроки: «Я смахнул нахлынувшие горячие слезы, чтобы не видели малыши, повторил себе слова бабушки, которые она говорила не раз: «Слезами горю не поможешь, затяни покрепче пояс и постарайся все вытерпеть. Надо жить…» Когда же ей пришлось выгнать из дома повесу Ырысбека, пришедшего сватать Назиру, бабушка взмолилась: «О Всемогущий создатель, пожалуйста, прости меня, грешную! Я выгнала из дома человека. Живу твоей милостью столько лет, и ни разу не указала на дверь. И вот на старости пришлось. Но не было у меня другого выхода». Ее внуки, перед которыми разыгралась эта коллизия, усвоили доброе отношение к людям, при этом умение сказать «нет» хамству и подлости. В ауле происходили и страшные вещи. Жену фронтовика, ударную колхозницу Нурсулу судили за несколько колосков. Ее семья буквально умирала от голода и болезней. Бабушка послала Каната помочь дряхлой матери Нурсулу - наколоть дров, разжечь очаг: «Внучек, если ты поможешь попавшему в беду или просто слабому человеку, тебе от этого хуже не будет». Сама ласкавшая и баловавшая внуков, невестку, любящая людей, бабушка взвилась, когда старшая сестра одного из друзей ее внука хотела «поучить» брата: «Если ты посмеешь ударить ребенка, я не знаю, что с тобой сотворю! И пугать не смей!»

Когда украли единственную, готовую вот-вот отелиться корову, бабушка «насыпала в чашку соли, чаевничала долго, потея, оттаивая после тяжелого неприятного дня. Бросала при этом не имевшие особой важности слова: «…воды принес?.. дров наколол?..» И ни звука о пропавшей корове. Мало того, стараясь нас отвлечь, начала рассказывать историю из своей давней жизни:

Помню, когда я была маленькой, как ты, Канат, напал на наши степи сильный мор. Полег тогда весь скот. Зима выдалась суровая, и к весне не осталось ни одной головы…»

Ее поведение, ее простые и обыденные слова и жесты должны были показать внукам, что ничего страшного не произошло, хотя человеку в этот момент явился ужас Ничто. По М. Хайдеггеру, основоположнику метафизического экзистенциализма, «ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом… Жутко делается не «тебе» и «мне», а «человеку». Только наше чистое присутствие в потрясении этого провала, когда ему уже не на что опереться, все еще тут. То, что захваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только подчеркивает подступание Ничто». Мы видим, что человеку изначально присуща мысль - как единение - о Создателе. Независимо от того, как человек облекал эту мысль - мысль о Боге (т.е. независимо от формы религии), - она есть само сущее. Как С. Муратбекову удалось подойти так близко к философии религиозного экзистенциализма - вопрос, требующий дополнительного, более глубокого анализа, чем мы предполагаем в данной работе.

Далее М Хайдеггер в своей работе утверждает, что «ничто отсылает нас к сущему, …чтобы мы знали об этом событии тем знанием, которым повседневно руководствуемся» [51, с. 23]. И этим знанием оказывается духовный опыт. И человеку находится, на что опереться. Бабушка обратилась к возможности преодоления Ничто и начала вспоминать. Она не успела досказать свою историю, но сентенция, которую она хотела именно таким образом, через переживание, донести до внуков, уже ясна: «Д?ние келеді, д?ние кетеді». Создатель все предопределил. Главное - оставаться человеком, который имеет внутренний стержень - веру, опирается на мудрость веков - обычаи и традиции - и живет, исходя из нравственных норм.

Народная мудрость бабушки, ее чистое религиозное чувство, внутренняя цельность, природная доброта, этические принципы впитывались мальчиком усердно, это были мировоззренческие уроки. И мы видим, как Канат начинает жить, подчиняясь не тупой силе и злобе, а внутреннему нравственному императиву. Например, он отказывается писать донос, который пытается выбить из него подлый Тургаш. Канату привиты понятия чести, достоинства, он может различить добро и зло, ум и глупость, честь и подлость. Не это ли является главным в воспитании человека? Различая черное и белое, имея веру, веря в себя, человек сможет прожить достойную жизнь.

В повести С. Муратбекова мы находим еще одно подтверждение тому, что казахское мироотношение включает как основную свою категорию - категорию творчества.

Мальчишки столкнулись с творческим актом еще в самом начале повести, когда они наперебой рассказывали друг другу чудесные истории, будто происшедшие с Караканшык. Старый Байдалы немало поспособствовал этому, какой казах не любит порассказать о прошлом, о сказочных конях, о священных деревьях, о заговоренных собаках. Но самое сильное творческое впечатление, конечно, дети получили от талантов вернувшегося с фронта Ырысбека. Балагур, женолюб, прекрасно играющий на многих музыкальных инструментах, рисующий, Ырысбек надолго становится кумиром мальчишек, что их, всего аула: «Все благоговейно замерли, слушая музыку Ырысбека, - и взрослые, и мы, ребятишки. Простая деревяшка с двумя струнами творила чудеса. Она походила на волшебный сундучок, в котором хранятся удивительные звуки, а сам он, музыкант, красивый, смуглолицый, с черными блестящими глазами, копной жестких густых волос, сейчас казался каким-то высшим существом среди простых людей нашего аула. Словно гордый беркут, случайно попавший в компанию кур и домашних гусей». Его музыка словно встряхивала, проходила усталость, расправлялись морщины и плечи - люди молодели на глазах, а дети «дивились тому, как могут звучать простые слова и звуки».

Поет Биржан народу песни,

Биржана балует народ…

В этих строках заключена вся философия музыки и творчества казахского народа. Без творчества вся жизнь и мир стали бы скучными, серыми. Значение творчества можно сравнить со значением солнца в природе: «Без солнца горы будто бы лишились и цвета, и жизни, - так, сплошной унылый камень», - пишет Муратбеков. А тот, кто творит, достоин всяческих почестей, уважения и любви.

Творчество - это акт преодоления круга повседневности (преодоления Ничто) в круг истинных ценностей, это акт превращения хаоса и абсурдности бытия в гармонию жизни: «И зима, зажавшая, казалось, весь мир в своем ледяном, скрипящем от лютых морозов кулаке, …и сиротская беззащитность, из-за которой боишься собственной тени, ходишь, втянув голову в плечи, - все это куда-то исчезло, забылось, мир наполнился красивой музыкой. …Музыкант словно открывал перед нами одну за другой двери в сказочные земли…» С. Муратбеков именно так понимает творчество, чему можно найти подтверждение в другой повести писателя «Горький запах полыни».

Повесть эта органически выходит из повести «Дикая яблоня». Та же тема - военное детство, та же подача - мир глазами ребенка. Только героя еще в детстве затронула судьба городского мальчика Аяна, потерявшего семью и оказавшегося в ауле у дальних родственников. В образе Аяна автор подчеркивает прежде всего умение творить, мальчик рассказывает ребятам собственного сочинения сказки и истории. Но вначале он пришелся по душе аульным мальчишкам своей независимостью, умением драться. Аян не похож на остальных: «Мы обернулись и увидели незнакомого мальчика в белой безрукавке и коротких штанишках. Он выглядел не по-здешнему, особенно нас поразил его черный чуб…» Судьба Аяна трудна по сравнению с жизнью других детей. Его наполняют ответственность, умение мыслить самостоятельно и поступать самостоятельно, придерживаясь определенного нравственного ориентира, который в нем уже сформировался. На вызов отчаянного драчуна Аян отвечает: «Я не хочу драться. Потому что это глупо и потому что … бабушке это будет неприятно».

Мальчик-повествователь сам постоянно в соприкосновении с миром, с жизнью, с другими людьми. Человек не одинок, он не вырван из этого мира, он и мир едины. Но в его мире оказался человек, который ищет дружбы, общения, он постоянно готов рассказывать свои сказки, однако же, его начинают все больше и больше избегать. Что тому виной - ведь не только его увечье, Аян повредил ногу и больше не мог играть с друзьями, как прежде. Аян продолжает сочинять: «может, его угнетало одиночество, и временами, когда побеждало отчаяние, ему чудилось, что его окружают несчастья, и те принимали сказочные образы в его детском воображении». Недаром каждая его сказка начиналась словами «Жил-был на свете сирота…» Но каждая его сказка заканчивалась счастливо, «потому что он верил в победу добра». По М. Хайдеггеру это означает, что человек «выдвинут в Ничто», «это выступание за пределы сущего мы называем трансценденцией», человеку является «ужас, сопутствующий дерзанию, …он состоит в тайном союзе с окрыленностью и смирением творческой тоски» [51, с. 23].

Заметим, что личность творца может быть не всегда идеальной. Ырысбек (повесть «Дикая яблоня) оказался морально ущербен, он не имел мужества ни работать наравне со всеми, а в то время и больше всех, ведь все - это были женщины. Он не имел мужества возвратиться на фронт, так что его силой забрали снова. Но при всем при этом, он «любил и уважал всех людей», «он был смелым и отважным, когда пел песни». И «его жесткие, сумасшедшие глаза» смягчались, добрели, наполняясь внутренним светом, светом творчества. Аян ущербен физически, но не замечали этого мальчишки и он сам, когда Аян в своих сказках сносил головы врагов заговоренным серебряным мечом, перепрыгивая через вершины гор.

Так живет мальчишка военных лет, врастая в жизнь, постигая ее смысл и наполняя ее собственным смыслом. С самого начала ему пришлось столкнуться с абсурдом жизни - идет война, сделавшая его сиротой. Но мир человека не нарушен. Мир дает трещину, когда срубают яблоневый сад вокруг аула. Сад этот величали кормильцем, его деревья были освящены тайнами и проклятьями. Сад вырубили переселенцы. В мир пришли плохие и грубые слова: «чтоб ты подох, поганый», «чтоб его волки задрали». Мир продолжает раскалываться, когда у Каната украли готовую к отелу корову. И сделал это чеченец. Потом, правда, его племянник, одноклассник Каната, привел корову обратно. Но в мир уже пришло зло: «Посреди двора дрались двое мужчин. Они ругались на своем языке, иногда после сильных ударов слышались охи, стоны и вскрики. …Утром меня так и потянуло к месту ночного побоища. Снег был так истоптан, словно прошел табун лошадей. Там-сям на белом краснели пятна крови». Именно на этом событии заканчивается повесть «Дикая яблоня». Автор инстинктивно подошел к той грани, за которой начинается экзистенциальное бытие, которое, в свою очередь, Канат когда-нибудь прорвет в экзистенциальном акте веры и творчества.

Итак, мир и человек едины, их единство - бытие человека в мире. Человек укоренен в мире, он выстраивает отношение к миру, к другим людям в нравственных координатах добра, достоинства и должен пройти жизнь, понимая и принимая все ее проявления. Человек исполнен веры. Творческое и родовое сознание его находятся в равновесии с этическим сознанием. Когда гармония жизни нарушается злом, которое неизбежно, эту гармонию можно восстановить, наполняя смыслом - творческим или этическим - жизнь. Философскую концепцию мира и человека Саина Муратбекова можно по праву отнести к метафизическому экзистенциализму. Обратимся к статье М. Хайдеггера «Что такое метафизика?»: «Человеческое бытие всегда выдвинуто в ничто. Выход за пределы сущего совершается в самой основе нашего бытия. Но такой выход и есть метафизика в собственном смысле слова. Тем самым подразумевается: метафизика принадлежит к «природе человека». Она не есть ни раздел школьной философии, ни область прихотливых интуиций. Метафизика есть основное событие в человеческом бытии. Она и есть человеческое бытие» [51, с. 26]. Мы не погружаемся в метафизику, ибо не можем погрузиться в нее, потому что - «поскольку экзистируем - всегда уже находимся в ней». А основным вопросом метафизики является следующий - «почему вообще есть сущее, а не, наоборот, ничто?». Итак, мы пришли к тому, о чем молчали долго: метафизика есть мысль и обозначение (доказательство) того, что человек и бытие имеют происхождение Божественное. По Муратбекову, все - от Бога и все - в Боге. Итак, философская концепция мира и человека Саина Муратбекова относится к религиозному экзистенциализму. Сам способ освоения действительности писателем можно назвать феноменологическим: «Феноменология отказывается объяснять мир, она желает быть только описанием переживаний. Она освещена направленным на нее вниманием сознания. Сознание не формирует познаваемый объект, оно лишь фиксирует его, будучи актом внимания» [71, с. 251].

Насколько точно мы определили философское поле и сами философские поиски писателя, поможет определить анкета, на вопросы которой ответил С. Муратбеков.

Анкета

Саин Муратбеков

Вопрос 1: Как Вы считаете, существует ли взаимосвязь философии и литературы? В чем Вы ее видите?

Ответ: Философия мен ?дебиет бірінсіз бірі ?мір с?руі м?мкін емес. ?йткені екеуіні? де зерттеу объектісі, та?ырыбы біреу - адамны? таби?аты немесе адамзат ?міріні? ??былыстары. ?дебиет оны к?ркемдік ??ралымен суреттеп к?рсететін болса, философия оны? себеп-салдарынан, н?тижесінен ой т?йіндейді. Сонды?тан да адамзат тарихында ?лы философтарды жазушы деп те таны?ан (Жан-Жак Руссо т.б.), керісінше ?лы жазушыларды ойшыл философ деп те таны?ан. Б??ан мысал ?те к?п (Толстой, Абай т.б.).

Вопрос 2: Имеют ли на Вас влияние философские, этические, эстетические, религиозные концепции, теории? Какие именно?

Ответ: ?дебиетте, жазып отыр?ан шы?арманы? таби?атына (та?ырыбына) орай белгілі д?режеде ?з философиямды ?сынам. Ол философиям ?зім ?мірде т?йген, о?ы?ан, естіген ой-тол?амдармен, пікірлермен астасып отырды. Б?л т?ста жазушы біреуді? дайын ойын, п?лсапасын ?аз-?алпында алып шы?армасыны? бойына сі?іре салмайды. ?лбетте на?ыз жазушы дайын, п?лсападан ?ашады, кайта ?зіндік пікір айту?а, ?зінше ойлап-пішіп, ?зінше тырысады.

Вопрос 3: Какая тема Вам ближе в круге «Человек-Мир»:

Ответ: Адам ?міріне байланысты бол?андыктан м?ны? б?рі де жазушы?а жа?ын ?ана емес бірден-бір ??жет т?сініктер. Адам таби?атсыз, ?о?амсыз ?мір кеше алмайды да, ал оны? басынан ?ткізері ?зінен-?зі тарих боп аталары аны?. Дегенмен б?л ?ш т?сінікті де жеке-жеке та?ырып деу а?атты?. Адам ?мір с?рген жерде таби?ат та, ко?ам да, тарих та бірі-бірінен б?лінбей ?айта бірін-бірі толы?тырып туратын т?тас к?былыс, я?ни ?мір деген т?сінікке саяды.

Вопрос 4: Какие константы человеческого существования (свобода, выбор, любовь, творчество, смерть, рождение и т.п.) представляются Вам наиболее ценностными, вызывающими Вашу рефлексию?

Ответ: Б?л т?сіндіктерді? ?р?айсысы ?р шы?армада ?рт?рлі д?режеде шы?арманы? таби?атына орай ?ажетті д?режеде суреттелуі м?мкін. «Тума? бар да, ?лмек бар» десек, адам таби?атына байланысты к?былыстарды? б?рі де ??нды. ?лімді суреттеу ар?ылы тіршілікті? с?лулы?ын ба?алау?а, ал махаббат жазып отырып адам жаныны? жарасын к?рсетуге болады. Ендеше осынау т?сініктерді? бірін арты? к?рем, бірін кем к?рем деу жазушы ?шін жараспайды.

Вопрос 5: В чем Вы видите единство человека и мира?

Ответ: Адам мен д?ниені? бірлігінен тіршілік ?ркендейді деп білем. Ал тіршілік бар жерден адам ?мір кешкен ортаны, я?ни оны? айнала ?лемін айтамыз.

Вопрос 6: Каков Ваш человек, герой?

Ответ: ?р кезде ?р?илы герой к?кірегі?е ?ялап ?зі коз?айды. Кейде ол ас?а? ойлы арманшыл герой болуы м?мкін, ал кейде к?кірегі ?ан жамыл?ан м?гедек жан болуы да м?мкін. Тек жанды бейнеге айнала алса ол геройды ?зімдікі деп ма?танышпен айта аласы?.

Вопрос 7: О чем бы Вы написали (пишите) сегодня, какая тема Вас больше всего волнует?

Ответ: Б?гінгі к?нні? ??былыстары.

Вопрос 8: Чье влияние Вы испытали наиболее остро в своем творчестве - влияние какого писателя, произведения, идеи?

Ответ: ?р кезе?де ?рт?рлі жазушы ?сер етті. Ал соларды? ішінде ерекше ?сер еткендері: А. Чехов, И. Бунин, М. Горький, М. Ауэзов. Адамды жа?сы к?ріп отырып (кейде тіпті ?ашы? ?ауілмен) жазу, адам?а деген жа?ашырлы?, аяушылы? сезім, адам бойынан жа?сылы?ты іздеу, д?ниеден, айналамнан елжірей отырып жа?сылы?ты к?рсем деу - мені? басты м?ратым.

3.3 Родовое и творческое сознание героев Мухтара Магауина

Г. Мусрепов, оценивая талант М. Магауина, назвал статью о нем «Екі М?хтар». Т. Сыдыков так писал о писателе: «М?хтар ?лкен ?дебиетке, ?лы д?бір жарыс?а, ет ?ызыумен ?кпе т?стан килікпей, ?илы ?нер мектептерінен ?тіп барып, шыны?ып, «додо?а» ?мбебап к?йінде ?осылады» [72]. Нельзя более точно охарактеризовать всю художественную натуру творца.

Е. Д. Турсунов, исследуя генезис тюркских эпических сказаний, отмечает следующий факт: «…Большинство (если не все) средневековых казахско-ногайских и казахских жырау были одновременно замечательными воинами или полководцами: древнейшая традиция наградила их знанием обрядов военной магии, а затем, с течением времени, когда утратилась их ритуальная функция, осталась традиция участия в военных походах и исполнения героического эпоса и исторических песен…перед сражениями. Так, известный жырау Кетбука (погиб 3 сентября 1260 г. после поражения от тюрок-мамлюков при Айн-Джалуде в Палестине) был верховным полководцем племени найман; Казтуган Суюниш-улы был полководцем, Доспамбет - воином, Шалкииз Тленши-улы принадлежал к военной аристократии, Жиенбет Бортогаш-улы являлся одним из полководцев, а Маркаска-жырау - одним из батыров хана Есима, Актанберды Сары-улы - одним из полководцев племени найман» [73]. При этом устный сказитель-кшатрий всегда был провидцем, проводником между живыми и духами-аруахами, сохраняя священное в мирском.

Выше отмечалось, что казахский писатель ставил задачу творения истинной реальности, а для этого в условиях всеобщего тоталитарного устройства нужно было обладать бойцовским духом. Пример кшатрия писателя - это, конечно же, Мухтар Магауин. Его научное и художественное творчество было с первых шагов ориентировано на преодоление колониального наследия в истории и культуре нации, что требовало и требует поныне недюжинного интеллекта и силы духа воина.

Путь воина, к примеру, в Японии, предстает «как искусство жизни». [74] Самый знаменитый японский фехтовальщик Миямото Мусаси, создавший множество картин и скульптур, утверждал, что «нет разницы между Путем меча и Путем кисти»…

Проза Мухтара Магауина привлекает к себе скрупулезным, детальным знанием не столько истории казахского народа, сколько подробностей этнографического уклада его жизни. Сюда входят и народные знания в области ремесел, промыслов, охоты, ветеринарии, разведения и содержания ловчих птиц, охотничьих собак, скаковых лошадей. Сюда входит и музыкальное, песенное творчество. Даже из этого простого перечисления знаний писателя можно сделать вывод, что основой авторской концепции мира и человека является идея познания. Познания человеком мира, себя, через рациональное знание (опыт разума), чувственное (опыт чувства) и духовное (опыт духа). Познание же по сути своей является актом творчества. И мы можем говорить о концепции человека познающего мир и творящего мир красоты, гармонии, истины. Эту концепцию не нарушают ни избранный в данный момент писателем жанр, например, романа или повести, ни предлагаемая писателем тема, например, историческая или анималистическая. Но что образует эту концепцию? Что образует этого познающего и творящего человека? Прежде всего - духовные эманации народа. «О Всевышний, все проходит, все меняется в мире, жизнь течет как река, но пока живет народ, пока у матерей родятся дети, - не умрут и добрые обычаи, идущие от дедов и прадедов!» - эти слова Мамая, героя повести «Судьба скакуна», полностью определяют философскую концепцию всей художнической идеи Мухтара Магауина.

В этой повести автор представляет двух героев - атбеги Мамая и скакуна Наркызыла. Первый является хранителем народных знаний и народной мудрости. Второй - выражением творца. С присущими тому характером и судьбой: «Не зря говорят: благородному человеку лишиться чести все равно, что лишиться жизни. А чем Наркызыл хуже человека?» И судьба скакуна особая, и «бурная жизнь, полная борьбы и огня, а конец - мучительный и жестокий», - предвидит жизнь Наркызыла Мамай, которому все известно о Предопределении. Сколько в степи было скакунов, Наркызыл - один из них. И ему не уйти от общей судьбы.

Когда атбеги Мамай на байге впервые увидел Наркызыла, то «сердце его дрогнуло». У коня, как сразу определил старик, был нрав «не строптивый, скорее, кроткий, поскольку норовистость вообще не в характере скакуна. И дело не в нетерпении. Просто красный конь не может идти с кем-то вровень. Только впереди». Но конь был чужой и неподготовленный к изнурительной борьбе байги. Наркызыл сошел с половины дистанции. Не желая брать грех на душу, Мамай уговаривает председателя колхоза купить скакуна, а хозяина коня - продать его: «Если он околеет, грех на мне будет». Он кинулся к коню, прощупал его бока. «Лицо старика просветлело. Он боялся, что ребра скакуна заросли жиром. Тогда жировой слой толщиной с большой палец должен был расплавиться - и конец коню, его бы уже ничто не спасло». А дальше начинается священнодействие опытного, искусного атбеги, которое подробно описывает писатель: «Мамай сбросил с себя просторный чапан и накинул на скакуна. Отвязав шылбыры - длинные поводья, употребляемые для привязи лошади на стоянке, - Мамай накрепко перетянул ими туловище коня, старательно укутав спину и бока. После этого он взял коня под уздцы и потянул за собой, но обессиливший скакун не сделал и шага. …Мамай вынул из кармана складной нож и срезал три тонких ломтика жира. Потом он раздвинул судорожно сведенные челюсти коня, вынул изо рта у него удила и, приговаривая «мох… мох…», принялся заталкивать в угол рта, из которого сочилась густая слюна, ломтик сала. Старый атбеги быстро нагнулся, руки его с сочным хрустом рвали только-только начавшую покрываться мелкими цветочками белую полынь. Он мял и растирал ее листья между ладоней, выдавливая зеленый сок. Затем подносил свои ладони к голове коня. И, не давая разжать тому челюсти, заставлял вдыхать горький, терпкий аромат. Красный конь неуверенно сделал два-три шага». Запаленный в байге конь не околел, его выходил атбеги: «Мамай боялся задержки мочи у коня, но, массируя ему пах, добился своего. В течение четырех дней, предварительно растерев коню голени в нижней части, он попеременно из всех четырех ног спускал кровь, очищал их от застоя. Потом надел на ноги коню торбы из плотной мешковины, наполненные холодной и вязкой глиной. …Кормил травой - по стебелечку, поил водой - по тостагану». М. Магауин настолько точен, настолько последователен в описании несравненного искусства атбеги, как это впору этнографу.

Наркызыл победил уже в первой своей с Мамаем байге. Мамай боялся одного - дурного слова и недоброго глаза. Верил в духов предков - аруахов, в духов-покровителей скакунов - кие. Был уверен в том, что «желаемого можно добиться трудом и талантом, но при этом не забывал о фортуне - маленьком счастье, которое даруется свыше». Заметим, что Магауин не однажды подчеркнет в повести роль везения и удачи. Учил мальчишку-шабандоз-бала быть смелым: «Трусит тот, у кого нечистые помыслы». Сам набожный и при этом суеверный, Мамай не терпел богохульства и высокомерия. Этому учил своего внука, который уже доставил ему огромную радость и огромное огорчение, - в университете научная работа внука-студента заняла первое место. Писал ему: «Не старайся в каждодневной суете быть на виду; только в большой байге, когда испытываются честь и совесть жигита, вступай в битву», твердил: «Не старайся опередить, не обгоняй!»

Итак, для Магауина жизнь - это байга, это «испытание, когда на чашу весов ложилась честь - не одного коня, даже не одного аула, а - случалось - всего народа. Честь и гордость, достоинство и благородство, мужество и стойкость духа - вот чем была для степи во все времена байга!» В жизни человек испытывает именно эти качества. Что помогает побеждать в байге? Не только физические качества - выносливость, скорость и сила дарят победу, прежде - характер: «Быть не просто первым - быть первым, ушедшим далеко! Драгоценное качество. Но на радость оно или на муку?» Магауин подводит черту: «Однако старый Мамай в тот момент не подумал о том, что судьба тех, кто далеко обогнал остальных, большей частью одинакова, будь то конь, будь то человек. У казахов одним словом называют тех и других - ж?йрік, что значит - скакун…» Наркызыл на всех скачках в течение нескольких лет приходил первым, причем с большим отрывом от других - побеждал легко и радостно. Но люди завистливы. Они не переносят чужого успеха, даже конская слава гложет их: «Только бы не торжествовать Наркызылу. Это не по правилам. Это не по справедливости. Так не скачут. Так никто не скакал. Так не положено скакать. Так пускай же его перегонят!» И подленько увеличили дистанцию скачек. Многие кони не выдержали, и Наркызылу пришлось нелегко. Тут взмолился Аллаху Мамай: «Пускай он даст себя перегнать, пускай проиграет байгу - только бы сам уцелел! Что байга?.. Спор хвастунов… Состязание любителей скоротечной славы… Стоит ли эта слава одного светлого дня на белом свете?» Такие мысли пришли в голову атбеги в первый и, оказалось, в последний раз. Он не выдержал напряжения скачек, не выдержал вида охромевшего Наркызыла и умер. Люди завистливы. Ночью, перед этой последней байгой старика и скакуна, «злобный, исполненный черных мыслей человек» воткнул иглу Наркызылу под отросток у головки плечевой кости, «глубоко, так, чтобы не вылезла наружу, не передвинулась в другое место». От иглы, «крошечной» - зависела судьба скакуна. Конь охромел навсегда. Но был бы жив Мамай, он сразу бы определил, в чем дело: «Он связал бы коню три ноги, уложил его на бок и скрупулезно осмотрел - ощупал больную ногу. …И вспомнилось бы ему слышанное в давние годы. Вся беда - в рогообразном отростке у головки плечевой кости…» Но нет Мамая. И Наркызыла «взвесили на весах и присоединили к лошадям, которых должны гнать в Семипалатинск… Теперь его ждал не ипподром, а мясоконсервный комбинат». Привыкший быть впереди, Наркызыл «и в убойный цех обречен был войти первым». Было бы иначе, знай он о таком конце, уготованном судьбой, спрашивает автор и отвечает: «Мне думается, все равно он стремился бы вперед, только вперед. Поскольку выложиться без остатка, выдать все, что дано тебе природой, - разве это не свойство всех без исключения скакунов, которого они лишаются только вместе с жизнью?..»

Итак, человек по сути своей - борец, мир - это арена его борьбы за право быть человеком. Ибо человек отстаивает «честь и гордость, мужество и достоинство, благородство и стойкость духа». В борьбе человеку помогают знания, умения, навыки, определяет исход схватки - характер. Отчасти удача. Но все это было уже Предопределено, жизнь человека и его смерть - во власти судьбы.

Логическим продолжением этой темы является повесть «Змеиное лето», хотя и написанная раньше повести «Судьба скакуна». Магауин выводит героя - подростка Едиге, которого можно назвать ж?йрік. Мальчик полностью погружен в процесс активного освоения жизни. Он уверен, как и старики, рассказывающие ему про силу и мощь его прадеда Жанибека, его мастерское владение искусством камчигера, что «сила нужна человеку. Быть сильным - это благо». Сила - это и физическая мощь, и сила характера, внутренних позиций человека. Даже рыбы в реке, уверяет писатель, должны быть готовы к борьбе: «Рыбка так и вырывалась из рук Едиге. Это был детеныш маринки, завтрашняя настоящая рыба, хозяйка этой реки. И всего-то с мизинец, а уже с норовом». Те же, кто не борется, пишет далее М. Магауин, «всю жизнь будут маленькими, мелкими, ничтожными». Правда, при этом старики вздыхают: «Эх, жизнь! Сильным тоже приходится нелегко в этой жизни». Мальчик тоже вздыхает, но пока только в подражание им. Едиге восторженно думает о сноровке и поразительном искусстве найзагеров и камчигеров. И сам пытается овладеть камчой. Перед ним только открывается мир, ясный, понятный: «Перед Едиге внизу раскинулся районный центр; он просматривался с холма так ясно, будто мальчик держал его на ладони. …Кругом красота и покой, простор и небо». Мир открывался мальчику еще через книги: «Страницы под его пальцами шелестели, а Едиге воображал, что это шепчет, говорит с ним объятая книжным безмолвием жизнь. Безграничная жизнь, сложность, прекрасность и таинство которой он ощутил вдруг каким-то сверхчутьем». Полный благоговения, как пишет автор, Едиге читал книги, впитывал их мудрость, сравнивал то, что читал, и то, что видел; с трепетом внимал рассказам своего деда Мамая и его друга Усы о временах прошлых, о жизни, о людях и скакунах, о событиях героических и подлых. Так в нем прокладывается нравственно-рациональная ось человеческой жизни. В диалоге Усы и Мамая заключена вся философия жизни М. Магауина:

« - Чего нам бояться? Умрем, в тот же миг погрузимся в черную, беспросветную мглу. Ни чувств, ни мыслей. Это и есть смерть… У бога нет с мертвых спроса, мертвые не ответчики… - говорил Мамай.

По-твоему, выходит, пока человек топает по земле, он может делать-творить все, что ему в голову взбредет?

Надо стараться выполнить то, что замыслил, чего решил».

Смыслообразующей ценностью тут выступает человеческий акт творения через осуществление собственной цели.

Есть ли цель у Едиге? Его всего переполняет чувство жизни, он полон и захвачен ею. Жить, познавая как можно больше, приобретая знания и умения, причем все в превосходной степени. Быть первым, быть лучшим - естественное желание подростка: «Кто же это выступает так плавно на великолепном тулпаре? - опять зазвучало в ушах Едиге, зазвучало сладостной музыкой.

Е-е-е, неужто не признаете? Это же внук старого охотника. Вот молодец! Я слышал, он и в школе первый из первых отличников!»

Мальчик действительно - первый из первых в школе, он мастерски овладел искусством камчигера, стрелка и рыболова. Едиге - великодушный, прямолинейный, норовистый - умеет восхищаться: у него «замирает сердце перед мастерством, перед искусством другого человека». Позабыв, что Меркена (второгодника, великовозрастного юнца) он считал до этого «глуповатым, даже без царя в голове и даже шутом», Едиге, увидев его искусство джигитовки, теперь не может его не уважать: «Искусство есть искусство, лихость есть лихость, ловкость есть ловкость».

Жизнь Магауин сравнивает то с котлом, в котором все кипит, то с рекой. «Вода в Кырыккулаше кипела, бурлила, пенилась. Разрезая воду, плыли косяком против течения маринки. Едиге зашуршал галькой, и передние ряды их испуганно и стремительно рванулись вперед. Задние же, …будто почуяв опасность, метались, сбивались кучками. Маринки, которые успели проскочить вперед, исчезли, будто растворились в глубинах Кырыккулаша. Мальчик знал, что на глубине они не задержатся, пропорют Кырыккулаш и окажутся на мелководье, там, где стерегут-подстерегают их удочки». Жизнь подстерегает и мальчика, то чуть конь не понес и едва не погубил: «Бабушка испугалась, потом обрадовалась, запричитала, что это бог спас ее внука, духи предков защитили и охранили… Испекла после этого семь лепешек, созвала всех старух аула: совершила-таки свой религиозный обряд благодарения аллаху». Второй раз испытала Едиге река. Хотя перед купанием в ней ему «явилась странная мысль: «Утону, бабушка найдет, где…» Река приняла Едиге поначалу ласково в «теплой как парное молоко воде», «заключала его в свои объятия», «с любопытством наблюдая за ним: что-то мальчик дальше сделает?» «Едиге отважился измерить глубину». Она оказалась смешной - всего-то в человеческий рост. И мальчик решил плыть «вперед, к настоящей глубине». У реки, в обманчивой видимости которой такое мелкое дно, оказалось сильное течение. Оно уносило мальчика. Его пронзил ужас. «Никто не заставлял его …искать глубокие места. Сам, по собственной воле, оказался тут, самому и находить выход из положения». Выход один - «нужно, нужно двигаться вперед, нужно! Иного выхода нет». Когда он глянул в воду, то обрадовался: в прозрачной воде дно так близко. И он решил встать на ноги. Река его опять обманула, он стал захлебываться в воде. Тут его осенило - нужно лечь на спину, успокоиться и просто отдаться течению, отдыхая и набираясь сил. Едиге так и поступил. Радость переполнила его. Он познавал тайны жизни: «Чистое, оно всегда при поверхностном взгляде кажется неглубоким. Недалекая, неуклюжая мысль никогда не откроет, не разгадает за кристально-чистым и прозрачным - сложное, глубокое и таинственное». За кажущейся простотой скрывается глубина и сложность мысли, мира. Мир открывался своей необъятностью и загадочностью. И «мальчик почувствовал в теле легкость, она влилась в него свежими силами, верой в то, что он доплывет до берега и вообще осуществит все-все свои замыслы и мечты; какие - он еще не знал, но когда они у него появятся, он их осуществит обязательно. Он плыл и плыл - уверенно и спокойно. Всего себя подчинил одному - беспрерывному движению, которое давало ему все новые и новые силы».

Так М. Магауин обозначил свою концепцию мира и человека. Жизнь - это река, в которой бурлят страсти человеческие, судьба стережет человека, а смерть - это Ничто. Мир абсурден. Что же остается делать человеку? Как жить? Чем руководствоваться? Или «делать все, что в голову взбредет?» Ответ прост: человек должен - первое: отдаться жизни, второе - обрести цель жизни как смыслообразующую ценность и идти к ней, чего бы это ему не стоило. Тогда только человек выходит из абсурда, а мир во всей своей сложности и тайне становится ясным и обжитым. Тогда только человек может называться человеком, тогда только жизнь проходит достойно.

Но философская мысль Магауина куда глубже, куда сильней. Едиге - воспитанник деда и бабки, он впитал их мудрость, их смысложизненные ориентиры. Но они жили в казахской степи, такой красивой, такой просторной: «кругом красота и покой, простор и небо, бескрайнее небо». Мальчик же живет в двух мирах. Первый - это мир Мамая и Орынкуль - с их традициями, обычаями, поверьями, памятью и верой - который захватывает полнотой своей и загадками. Второй - это колхоз «Новая эпоха» и райцентр Сартерек с липовыми сводками, ложными человеческими отношениями, уродливым внешним обликом. Когда-то здесь стояла густая стена тугаев, были богатые сочной травой жайляу. Теперь же деревья вырубили на топливо, а вместо них сгрудились, «будто сбежались на чей-то зов, дома; кое-где разбросаны, точно в панике разбежались», «суматошный беспорядок построек», высыхающая речка, а люди называют свой поселок пренебрежительно - Котыркала. А в ауле Едиге над серыми, плоскими домами и обветшавшими юртами возвышается добротный дом и белая юрта председателя колхоза. В мир Едиге врываются ложь, демагогия, словоблудие начальника райсельхозотдела товарища Балтабаева, приспособленчество и трусость председателя колхоза Ерназарова, уже изуродованные в сути своей дети начальников - Меркен и Жадигер. В Едиге впервые зарождается ненависть к подлости, впервые он кричит в истерике: отказывается поступиться своей честью - и не берет рыболовные крючки у Меркена, которые тот предлагает в надежде, что Едиге станет его посыльным к девушке Гайни. Этот второй мир чужд Едиге, мир этот пуст, потому что нет в нем «такого вот старинного шанырака с медным обручем, кровати с костяной инкрустацией», «казахского седла, искусно украшенного серебром»; потому что в нем не признают духов-аруахов; потому что впрягают в повозку прославленного скакуна Коксерке.