https://lareviewofbooks.org/article/translating-mo-yan-an-interview-with-howard-goldblatt (15.05.2019) Теперь, имея оба текста перевода рассказа и текст оригинала, мы можем на практике сравнить функциональные составляющие переводов на русский и английский языки и заодно рассмотреть, в рамках темы исследовательской работы, подход переводчиков к вопросу сохранения авторского стиля.

Некоторые места показали, что в английском языке могут быть доступны инструменты, которыми не был наделён переводчик на русский язык: например, переводя предложение Ў¶ЛыГЗµД¶ЇЧчХыЖл¶шжµКм Ј¬Т»їґѕНЦЄµАѕГѕ­СµБ·ЎЈЎ·[1; с. 187], Говард Голдблатт привёл практически идентичное по построению предложение: Their movements were practiced and orderly; they were well trained. Тогда как при переводе на русский нет возможности привести настолько же краткую фразу - «они были натренированы» грубо звучит и не совсем соответствует действительности по смыслу - поэтому в русском переводе появилась достаточно распространённая фраза: Их движения были такими отточенными и привычными, что не было сомнении? в том, что это давно натренированный навык. Другим примером англоязычной краткости может послужить предложение …wanting to cry. So he did. [4; с. 11] транслирующее оригинальное Ў¶ПлїЮЈ¬ПлїЮЛыѕНїЮЖрАґБЛЎ· [1; с. 186], для которого в русском языке не нашлось сопоставимого аналога. Эта фраза также потребовала распространённого объяснения: почувствовав себя горько, захотел заплакать и сразу позволил этому случиться.

В работе Говарда Голдблатта можно найти примеры неидеального переложения стилистики текста, например, перевод диалога двух главных героев рассказа, радующихся законченной работе -Ў¶--К¦ёµЈ¬іЙБЛЈЎ--іЙБЛЈЎЎ·[1; с. 198], выглядит так: Shifu,.. it's done. Yes, it is [4; с. 27]. В таком варианте теряется восторг восклицания о готовности большого дела и остаётся только достаточно сухой текст.

Нельзя сказать точно, что каждый из специалистов один раз и навсегда определил свои переводческие инструменты: и в работе Говарда Голдблатта, и в работе автора есть моменты, когда одно и то же по своей природе затруднение решается в тексте одного произведения разными способами. Например, герой рассказа говорит, обращаясь к рабочим: Ў¶Н¬ЦѕГЗЈ¬ОТГЗ№¤ИЛЅЧј¶µДЛ«КЦДЬ№»Е¤ЧЄЗ¬А¤Ј¬ДСµА»№ХхІ»іцБЅёцВшН·Вр?Ў·[1; с. 183] - Товарищи, неужели рабочий класс, который способен собственными руками кардинально изменить любую ситуацию, не сможет добыть себе двух маньтоу? У Говарда Голдблатта конец предложения выглядит так: it shouldn't be hard to find a way to make a living, should it? [4; с. 8] Выделив словоЎ¶ВшН·Ў·как лакуну, не имеющую аналога в русском языке, автор работы считает уместным оставить слово в виде транскрипции, уточнив значение по необходимости в сноске. Говард Голдблатт счёл более важным передать смысл, а не дословный строй фразы, поэтому посчитал, что буквально означающее «добыть хлеба» словосочетание будет уместно перевести как «обеспечить жизнь» или «обеспечить себе пропитание». Да, такой подход способен помочь сделать текст более понятным и близким читателю, но в таком случае теряется его национальный колорит. Сделав вывод, что Говард Голдблатт всегда отдаёт предпочтение эмоции и смыслу перед дословностью и культурными объектами, исследователь будет не прав: например, в его тексте приведён прямой перевод устойчивого выражения Ў¶ЛАГЁ·цІ»ЙПКчЎ·[1; с. 188] - you can't help a dead cat climb a tree. [4; с. 13] Тогда как автор исследования посчитал, что в данном случае, так как речь идёт об эмоциональном упрёке старухи-жены по отношению к мужу, больше значения имеет эмоция и значение, которую она передаёт: …бранила, называя лентяем, которого уже никак нельзя заставить что-либо сделать.

Ещё одним отличием подхода Говарда Голдблатта будет являться тот факт, что он перевёл прямо названия марок сигарет Ў¶ЅріЗЎ·Ј¬Ў¶·ЙСаЎ·- «Golden City», «Flying Swallow» [4; с. 35], тогда как с нашей точки зрения в этом нет необходимости, в русском тексте у этих марок названия даны транскрипцией.

Несмотря на теоретические и фундаментальные сложности, которые преследуют перевод китайского художественного произведения на русский и английский языки, переводы Говарда Голдблатта и автора работы во многом схожи, достаточное количество предложений настолько легко, без потерь для нормативности и звучности копирует строение китайского оригинала, что даже с поправкой на по определению не идеальные аналогии в итоге мы видим практически идентичные предложения. Оба переводчика в каких-то местах позволили себе некоторые вольности, на свой вкус добавив тексту перевода литературной составляющей. Отдельно стоит отметить, что Говард Голдблатт в предисловии благодарит за благотворную совместную работу носителя китайского языка, помогавшего переводчику с проверкой работы, и самого писателя, с которым у переводчика был налажен контакт. Таким образом, работу Говарда Голдблатта в любом случае следует считать если не лучшей, то в максимально возможной степени лишённой переводческих ошибок, связанных с непониманием текста или культурных аспектов.

Заключение

Итак, индивидуальный стиль автора, отличающий его произведение от произведения другого писателя, заключается не только и не столько в мастерском владении языковым инструментарием, а, скорее, в оригинальности мысли и лежащей в основе текста идеи, на которую в свою очередь неоспоримое влияние имеет сочетание родной культуры автора, его когнитивного опыта и внутреннего мироощущения. Таким образом, перевод художественного произведения для сохранения индивидуальности оригинального текста требует от переводчика-специалиста опоры на культурные особенности биографии писателя и вынесения о нём собственного суждения, постоянного определения авторской позиции по отношению к тому или иному аспекту действия, из чего можно сделать вывод, что репрезентация писателя различными переводчиками также будет разниться из-за субъективности.

Обозначив в рамках исследования те особенности художественного текста, которые относятся исключительно к индивидуальному стилю писателя, мы выделили на доступном материале те характеристики, которые отличают литературу Мо Яня, его слог и способы выражения. К движению «поиска корней» Мо Яня позволяет отнести его сосредоточенность на описании народной жизни китайской деревни его прошлого, однако кажущаяся «биографичность» ломается второй реальностью, сказочным повествованием. Изображению действительности автора свойственны наивность бедняка-крестьянина, в ряде произведений ещё ребёнка, и сатира, ирония незримого рассказчика в повествовании от третьего лица. Всё это может иметь прямое влияние на «переводческую установку» при художественном переводе произведений Мо Яня, то есть каким-либо методом сохранённое в языке-рецепиенте сможет передать читателю те аспекты индивидуального стиля писателя, которые доступны для понимания его национальному читателю.

Несомненно, в китайской современной литературе Мо Янь выделяется благодаря многим факторам: своему происхождению, своему вниманию к китайской классической культуре, литературе и умению смешивать плоды своего воображения, доведённые до невероятной концентрации реализма воспоминания и мифы и сказания, принадлежащие народному мышлению. Мо Янь вписал себя в историю не только как первый житель КНР, получивший Нобелевскую премию, он уже был вписан в мировую историю после первых своих работ, привлёкших внимание критиков, работ, критикующих строй и воспевающих китайский народ, работ, открыто насмехающихся над слепо верящими партии людьми, и работ, в предисловии к которым автор подробно описывает свою лояльность существующей власти. Двойственность литературы, двойственность личности - вот каким запоминается Мо Янь. И вот на какие качества следует опираться переводчику, если он хочет без лишних прикрас и в то же время достаточно эстетично передать местному, жадному до нового читателю то, какой Мо Янь, и то, какова его литература.

Данное исследование не только знакомит с особенностями слога Мо Яня, но и обозревает возможности по переводу его художественных произведений на русский и английский языки. Также в оборот вводятся ранее не опубликованные на русском языке переводы рассказов «Шифу, а вы всё шутите!» и «Марафон тридцатилетней давности».

Приложение

Марафон тридцатилетней давности

Малое предисловие

Этот рассказ был записан для того, чтобы не дать кануть в небытие памяти о невероятном таланте.

Талант этот принадлежал человеку по имени Чжу Цзунжэнь.

Чжу Цзунжэнь замещал учителя в моей начальной школе Даянлань. Он был правым, из зажиточной семьи.

Порывшись в памяти, я могу воссоздать то, каким он был тридцать лет назад: на тот момент он, думаю, совсем мало отличался от таких же мужчин среднего возраста. Его волосы были гладко-гладко зачёсаны назад, обнажая большой, выпуклый, как тыква-горлянка, лоб; по причине близорукости он носил очки с перетянутыми изоляционной лентой дужками; лоб его не имел ни складки, но щеки, наоборот, были испещрены вертикальными морщинами; бороды не было, разве что несколько разрозненных волосков; уши были посажены выше, чем обычно, и не прижимались к голове, а заметно оттопыривались. Про него в деревне говорили: «Уши-лопасти - предатель попросту». Точная дата рождения его неизвестна, может быть, он ещё жив, а быть может, уже умер. Хотя малоправдоподобно чтобы он ещё был жив: ещё тогда он часто говаривал нам, что если он пропадёт, это будет означать, что он ушёл куда-то, где его тело могли бы растерзать тигры. В то время он открыто высказывал своё неприятие кремации - недавно появившейся, считавшейся на тот момент передовой, технологии, сменившей традицию захоронения. По его мнению, все накопившиеся захоронения и так были грубым вмешательством человека в жизнь и законы природы, и если и считать их устаревшей формой, то как можно назвать кремацию каким-то прорывом? Нужно ведь разжигать печь, наполнять урну прахом, потом нужно оборудовать колумбарий - в конечном итоге, это всё ещё большие хлопоты, чем простое захоронение. По его словам, если сравнивать все эти методы, то тибетское захоронение, подразумевающее оставление тела под открытым небом, остаётся самым близким к божественному предопределению… Но и оно требует от людей лишних усилий. Нужно ли тиграм, чтобы говядину нарезали на куски? Скажут ли стервятники спасибо гробовщику за его ритуалы? Так он всегда говорил: «Если бы у меня была возможность, я бы ушёл умирать в лесную чащу, чтобы как можно скорее дать возможность «бренному телу» вернуться в природный цикл. Пока погибшие в одно время со мной будут, издавая зловонный запах, разлагаться в своих могилах, я уже буду бежать или лететь, став частью кого-то».

Однажды, задумавшись о чём-то, люди припомнили:

- А что там с учителем Чжу? Где он теперь?

- Что-то давно его не видели.

- Да, давненько.

- Куда же он делся? - Вот таким незамысловатым образом он и исчез из нашей жизни. Прежде я уже упоминал обстоятельства из его жизни в своих произведениях, но, посчитав это недостаточным, я, чтобы почтить его память, чтобы выразить ему свою благодарность и чтобы воспеть ему славу - ради него я создаю эту работу.

Большое предисловие

С давних пор и до сегодняшнего момента слово «правые» (позвольте автору для удобства далее не выделять слово кавычками) было в нашем лексиконе синонимом слова «всемогущие». Мы полагали, что для абсолютно любой проблемы может найтись подходящее решение стоит только обратиться к правым. Корова не ест траву - можно обратиться к правым; курица не несёт яйца - можно обратиться к правым; женщина не может родить - стоит только обратиться к правым, как проблема будет решена.

Если обратиться к истокам этого поверья, то можно обнаружить, что в полутора километрах от нашей деревни Даянлань в совхозе Цзяохэ ещё раньше сосредоточились более четырёх сотен правых, из которых почти все без исключения обладали своими уникальными талантами. Среди них были: главный редактор провинциальной газеты Ли Чжень; заведующий хирургическим отделением в народной больнице провинции Лю Куайдао; известная актриса пекинской оперы Цзян Гуйин; артист провинциального драматического театра Сун Чао; владевший игрой на струнном инструменте эрху музыкант из провинциального ансамбля народной музыки Сюй Цин; был главный инженер строительной компании провинции, были профессор математического факультета и профессор факультета китайской речи университета провинции, преподаватель животноводства и преподаватель предмета селекции провинциальной сельскохозяйственной академии, были представлявшие провинцию в спортивной команде прыгуны в высоту и в длину, пловцы, бегуны на короткую и длинную дистанции, мастера настольного тенниса, баскетболисты, футболисты, метатели копья; был писатель с треугольными глазами, написавший роман о бродягах; был старший бухгалтер банка; а также различные студенты, которых приписали к правым. Одним словом, в то время совсем небольшой совхоз Цзяохэ был настоящим сборищем талантов, все, обладавшие богатыми навыками жители провинции, в основном, стекались именно сюда. Все они были непросты, потому, если бы их не определили «правыми», нам, деревенской детворе, невероятного труда, сложнее, чем вскарабкаться на небо, стоило бы даже просто увидеть их своими глазами. Конопатый дядька из нашей деревни Хоу Ци говорил, что Цзян Гуйин ещё до освобождения Китая в 1949 году поцеловала через стекло какого-то богача и получила за это десять слитков золота:

- А если не через стекло, и вообще если бы они перекрестили ноги и спали в одном одеяле… Боже, подумайте только, на сколько слитков это тянет!

И это та самая Цзян Гуйин, что бок о бок с моей сестрой разводила кур на птицеферме. Сестра была на птицеферме бригадиром и руководила работой, в том числе, и Цзян Гуйин: она могла послать убирать птичий помёт и та шла его убирать; могла послать собирать яйца и та шла собирать. Красавица беспрекословно подчинялась приказам и выполняла все распоряжения без намёка на непослушание. Некоторые её жалели, говоря о ней: «потерявший оперенье феникс стоит меньше курицы». В конце концов выяснилось, что и фениксом-то она не была: в тайне от всех она, прячась в курятнике, пила сырые яйца, на чём и была поймана моей сестрой. Красавица оказалась не только охотницей до полного рта, но и охотницей до полного чрева: за время деревенских «исправительных работ» она выносила и родила двух детей, отцов которых и сама не могла назвать. Про писателя с треугольными глазами наш деревенский умник Лэй Пибао, учившийся в уездной школе, говорил: «Хоть и выглядит неказисто, но и он выдающийся чёрт. Птица высокого полёта: написав одну-единственную книжонку, он заработал десять тысяч юаней!» Лэй Пибао кричал, что писатель разлагается заживо и, с тех самых пор как прославился, только и делает что предаётся радостям загнивающей буржуазной жизни. В день на его столе трижды оказывались пельмени, а если не пельмени, то паровые булки с мясом, в любом случае, ни одна трапеза не обходилась без обильной начинки. Булки, пельмени - всё трещало от жирного мяса внутри и любой укус заставлял разбрызгиваться вокруг лоснящийся жир. Этот парень не просто написал роман о бродягах, он и сам был тем ещё прохвостом: Лэй Пибао рассказывал, что тот один раз ехал на поезде и, увидев сидящую возле путей красавицу, ни о чём не заботясь, спрыгнул прямо на ходу, сломав ногу.

- Обратили внимание? - говорил Лэй Пибао. - У него одна нога короткая, другая длинная, идёт по дороге и переваливается.

После этого мы внимательно разглядывали походку того парня и действительно оказалось, что он хромает и идёт переваливаясь с боку на бок - Лэй Пибао не наврал.

Все эти правые с виду были вполне счастливы, разительно отличаясь от правых, которых ссылали в другие места - те после реабилитации, распустив слюни-сопли, жаловались на тяготы своей жизни, описывая ссылку как беспросветно тяжёлое время. Может, в других местах в шестидесятые правые и рыдали горючими слезами, но наши проводили время в радости, источая оптимизм. Каждый вечер они играли и пели, хотя некоторые и посмеивались, называя их «попрошайками, горланящими бедняцкие песни». Несмотря на жадность Цзян Гуйин до полного рта и «полного чрева», её горло всё же не находило себе равных, её голос поражал своей силой и сладостью, она умела поиграть чувствами и, стоило ей закончить песню, как все мужчины нашей деревни, и стар и млад, оказывались у её ног. Революционные кадровые служащие бранили её потаскухой, но и они при одном взгляде на красавицу пускали слюни. Иногда пробегает мысль, что возможно и то, что правые просто прятали свои страдания внутри себя, не показывая нам, простому люду. Да, наверное, так и было.

После того как правых собрали в нашем колхозе, деревенские поначалу протестовали, при всех трудностях своей жизни считая их только лишней никому не нужной обузой. Но те очень быстро раскрыли свои способности, каждый найдя себе подходящую нишу, и радикально изменили отношение к себе простого люда.

Главный редактор провинциальной газеты Ли Чжэнь взял на себя оформление стенгазеты на меловой доске. За периодическое обновление этой стенгазеты отвечал секретарь Ци из деревенской администрации, но каким же картинным для него было это занятие! Сначала он писал черновик, беспрестанно внося в текст всё новые правки, затем вооружался большими и маленькими линейками, приносил табурет, мел, надевал специальные нарукавники. Приблизившись к доске, он расставлял вокруг все принадлежности в определённом порядке, а затем начинал перешагивать вперёд-назад, подходить к доске и снова пятиться от неё. Временами он вытягивал руку над глазами, изображая Сунь Укуна - с прямой ладонью и взглядом вдаль; иногда он начинал что-то бормотать себе под нос, напоминая этим другого персонажа «Путешествия на Запад» - погружённого в молитвы танского монаха. Много раз повторив все эти действия, он наконец приступал к разметке доски квадратами, и только наметив все квадратные проёмы, начинал вписывать в них иероглифы, не упуская возможности по три раза исправить каждый написанный знак. Ему не нравилось, когда мы собирались вокруг, будто бы он был занят невероятно судьбоносным делом, так что даже смущался и прикрывал свою работу. Ли Чжэнь же успевал сходить на поле с навозной корзиной, на обратном пути подойти к доске и, схватив мел, сразу начать на ней писать, не пользуясь никакими заметками. И в его нарисованных мелом иероглифах горизонтальные черты были горизонтальными, вертикальные - вертикальными, откидные черты влево и вправо точно следовали своему направлению. Он не только чисто и аккуратно писал, он даже мог что-нибудь нарисовать! Возле текста он добавлял нарисованные цветными мелками растения, цветы, и каждый цветок отличался красотой, изяществом, от чего мы только рты раскрывали - не просто так, мол, его объявили правым. Мой отец говорил:

- А ты как думал, без мало-мальского таланта можно в правых попасть?

Расскажу ещё историю, как Обезьяна Чжао строил амбар. Обезьяна Чжао - так называли того самого главного инженера строительной компании. Он был худой, с небольшим ртом на и так узком лице со впалыми щеками и с болезненной привычкой часто перемаргивать. Фамилия его на самом деле была Чжао, а вот настоящее имя - Хоучжи, за созвучие с «обезьяной» - по-китайски «хоуцзы» - он и получил от нас такое прозвище. За «Обезьяну» он на нас не сердился, рассказывая, что и в столице провинции его называли так же:

- Так что, по этому можно судить, что простые деревенские жители показали себя не глупее жителей провинции.

Годами совхоз был озабочен проблемой хранения зерна, и однажды обратился к Чжао Обезьяне с предложением спроектировать большой амбар-хранилище. За полдня тот набросал чертёж будущего амбара, после чего снова получил распоряжение, теперь уже возглавить постройку. Не прошло года, как стройка была закончена и нашему взгляду предстал амбар, про который потом говорили: «Издали - храм, вблизи - соломенная шляпка. Выйдешь - обратно не зайдёшь, а зайдёшь - так не выйдешь». Имелись в виду трудности с обнаружением дверей - выйдя наружу, человек терял вход, а зайдя внутрь, мог безуспешно искать выход. Мы получили настоящий лабиринт, второго которого нельзя было сыскать во всём мире.

Ещё я мог бы рассказать историю бухгалтера, которого у нас все звали уважительно Лао Фу. Тогда ему было порядка пятидесяти лет с лишним, и, если бы он оказался до сих пор жив, ему должно бы стукнуть уже больше ста. Поговаривали, что до установления республики он был главным бухгалтером на Цзяочжоу-Цзинаньской железной дороге, а позже 1949 года работал в банке. Он был так хорош, что и компартия не могла себе отказать в пользовании его услугами. Лао Фу мог с двух рук щёлкать счётами, двумя руками в одно время считать купюры, писать обеими руками каллиграфию в стиле «чжуаньшу» с иероглифами, украшенными цветами слив, - мой отец сравнивал это умение со способностями матери Сюй Шу, героини «Троецарствия». В то время наши деревеньки, всего больше десяти, управлялись совхозом Цзяохэ и в конце каждого года должны были посылать сотрудников бухгалтерии с отчётом в администрацию. Лао Фу же был поставлен администрацией за главного. Он в одиночку считал со скоростью, достойной самого быстрого водного потока; со звуком, похожим более всего на скворчание жарящегося гороха, он расщёлкивал счёты за десять с лишним деревень. И все мечтали показаться перед ним в лучшем свете. Мой дядя работал в деревне бухгалтером, с малых лет он работал помощником аптекаря и выучился отлично считать, чем и был известен населению всего нашего десятка деревень. Я видел в деле своего дядю, то как он работал со счётами, и это было удивительное зрелище: нельзя было разглядеть пальцев, находящихся в постоянной работе, всё, что было доступно, - это звонкие «клик-клак» стукающихся костяшек. В технике работы со счётами мой дядя редко кому уступал, но, увидев как работает Лао Фу, он присмирел и стал скромнее. Он тогда говорил: «Вот Лао Фу считает: глаза полузакрыты, потом в носу поковыряется, потом в ухе… Следующие полдня гоняет туда-сюда одну костяшку, ждёт, когда мы достукаем посчитанное им сто лет назад. А бывает, мы все, дюжина человек, насчитаем - и не сходятся результаты с его вычислениями. Лао Шу тогда скажет, что мы ошибаемся. И, ведь правда, ошибка наша.»

Ещё я мог бы рассказать о спортсмене-метателе копья Ма Ху и о незабываемой пробежке. Несмотря на прямое значение иероглифов имени - «небрежный» - Ма Ху не проявлял и толики нерасторопности. Его броску не хватало какого-то сантиметра до национального рекорда. Но в нашем понимании на соревнованиях по метанию важнее просто далёкого броска была точность попадания. Думаю, в первобытные времена ценностью броска копья тоже была именно точность попадания, она дарила метателю необходимую добычу. С точки зрения меткости Ма Ху уж точно не было равных, так что он был достоен даже звания чемпиона страны.

В то время жизнь людей была полна трудностей, лишений, недоставало мясной пищи - если руководящие кадры ещё могли получить немного мяса, то простым людям оставалось только баловать себя выловленными мышами или воробьями. Наши места отличали широкие пространства, куда ни кинь глаз, везде безлюдные пустоши - и на них водилось много диких кроликов. Дошло до того, что в один год со склонов далёкой горы Байтоушань прибежал порезвиться один волк, но местных кроликов было настолько много, что от стараний насытиться он объелся до смерти. Некоторые спросили бы: ну а как же простой люд, не улучшал условия жизни с помощью мяса этих кроликов? Но нам не были доступны ни копья, ни луки со стрелами. Администрация совхоза тоже не была лишена желания поесть мяса и снарядила Ма Ху и ещё нескольких спортсменов из правых на охоту за кроликами. Отправленный в деревню на «исправительные работы», Ма Ху не забыл свое занятие и прихватил из центра провинции метательное копьё. Он зачистил наконечник копья, сделав его невероятно острым и заставив сверкать ярче солнца. Подняв копьё, он, даже не целясь, метко бросал его в несущихся по своим делам животных. Со свистом, напоминающим шуршание гремучей змеи, копьё проносилось в воздухе и втыкалось в голову кролика, с практически стопроцентной точностью не пробивая голову, но ломая животному хребет. Таким образом за полдня он поражал более сорока жертв. Конечно, нельзя отрицать и вклад других правых. Ему помогали бегун на длинные дистанции Ли Те и спринтер Чжан Дянь - их задачей было пригнать кроликов к Ма Ху. Эти двое пригождались как первоклассные гончие: одна для долгой погони без остановки, другая для коротких и быстрых бросков. Один кролик оказался слаб здоровьем и настигнувший его Чжан Дянь убил зверька пинком ноги - можете представить, с какой скоростью он бежал. В тот раз Ма Ху и Чжан Дянь вернулись в деревню увешанные с головы до пят кроличьими тушками, как воины после блестящей победы, и их тепло встретили все правые, все рабочие совхоза и все кадровые работники.

Я уже грубо набросал для всех какое-никакое описание жизни многих талантливых правых, и поэтому перейду к истории нашего Чжу Цзунжэня. Не в пример всем этим приезжим правым, он не мог похвастать никакой особой квалификацией: он не имел профильного образования, и тем более не был умудрённым профессором. Он был простым рождённым и выросшим в этих краях сыном зажиточных крестьян. Всё его образование, по-видимому, заключалось в нескольких днях обучения в частной школе учителя Фань Эра ещё до провозглашения республики; но и в те времена он не проявлял особого таланта. Мой дядька Лю учился тогда вместе с ним и, когда ни заходит разговор о Чжу Цзунжэне, он всегда рассказывает:

- Да он малым тупее меня был, уроки не давались и регулярно доставалось от учителя Фань Эра линейкой по рукам, как жалкому лягушонку, - так получал, что потом за столом палочки держать не мог. Зато что умел, так это побаловаться, кучу штук знал: один раз набрал помёта диких зайцев, растёр в порошок и подсыпал в табак учителю, тот потом, покурив, не мог сдержать икоты. Ещё подбросил в ночной горшок лягушку, напугав до полусмерти пришедшую опорожниться жену учителя. Ну и за все выходки, само собой, получал хорошенько.

- А то, что он сейчас такой умный, - продолжал дядька, - это он наверняка в Дунбэе наелся их местных пилюль из растения, которое ума прибавляет.

В сравнении с правыми, Чжу Цзунжэнь уступал и во внешности, и в общем оставляемом впечатлении. Немудрено, ведь правые могли похвастать такими женщинами, как оперная певица Цзян Гуйин и знавшая языки Чэнь Байлин, - вот уж кто выделялся буквально небесной красотой. Среди деревенских холостяков в годах ходила сложенная кем-то песенка:

Стоит Цзян Гуйин посрать - мужиков набьётся рать,

Ну а Чэнь Байлин поссыт - за километры прибежит.

Даже мужская половина правых не шла ни в какое сравнение: прыгун в высоту Цзяо Тин, актёр Сун Чао… Все были стройными красавцами, с небольшим лицом и белоснежной кожей, при одном виде которых всё бабьё вставало на месте как вкопанное. Женщины тридцати-сорока лет желали только одного - схватить их в охапку; девушки двадцати и больше мечтали быть обнятыми ими же. Самым уродливым из правых считался писатель с треугольными глазами, но и тот смотрелся выигрышно в сравнении с Чжу Цзунжэнем. Хотя его лицо и было неприятным, всё же он обладал завидной комплекцией, без этого аргумента он точно не решился бы тогда прыгать с поезда за девушкой. Чжу Цзунжэня же отличал его горб - со стороны можно было подумать, что он стащил где-то котёл и вечно таскает его за спиной. Ходило много предположений о том, где он заработал свой горб, и самым вероятным из них было то, что он, пересекая вместе с мигрантами горы Большого Хингана, нёс бревно и повредил позвоночник из-за какого-то хэнаньского негодяя, отсюда нарушения в развитии и горб. Ещё одна версия заключалась в том, что Чжу Цзунжэнь пытался украсть чью-то жену, был мужем замечен и, потеряв рассудок, загнанный в тупик, полез через стену и упал, сломав себе спину, отсюда и горб. Я лично верю первой версии и категорически отрицаю вторую, потому что в моём сердце Чжу Цзунжэнь остаётся героем и, как по мне, поднять бревно и надорваться звучит как-то более достойно, хоть каплю героического духа, но содержит. Не гоняться за юбкой, а с честью получить увечье. Горы Большого Хингана, девственный лес, сосны выше неба со стволами толщиной больше человека… Самые высокие - десять метров, самые тяжёлые - десять тысяч кило. Восемь человек, четыре перекладины; крик - и они поднимают ношу, следующий крик - и, пошатываясь, они начинают идти вперёд: «Ай-да! Ай-да! Ай-да!». Тропка среди деревьев сплошь покрыта гниющей листвой и каждый шаг выжимает из перегноя лужицу воды.

- Ай-да! Ай-да! Ай-да! - на деревьях с характерным щёлканьем носятся белки; стрекочет птичка-кедровка, распускает наподобие веера красочный хвост и вот уже она покинула крону дерева и спорхнула куда-то в кусты. В этот самый момент неожиданно хэнаньский бродяга Сяо Хуаху, отвечавший за ту же перекладину, что и Чжу Цзунжэнь, бросает свою ношу! Не ожидавший этого Чжу Цзунжэнь пошатывается, выпрямляет спину с резким звуком, который нельзя было не заметить, и падает на землю, будто паршивый пёс, которому перебили хребет. С этого момента его стройный как деревце стан навсегда искривился; его ровная как листовая сталь спина навсегда обрела горб - и добрый парень уже больше ни на что не годился. Однако, стоит заметить, что, если бы не пережитое им несчастье, не было бы того человека, который заслуживает сейчас, чтобы о нём вспомнили.

В те времена каждый год на праздник труда первого мая в начальной школе нашей деревни Даянлань обязательно проводили спортивные состязания. Поначалу это было просто поводом для детей побегать, попрыгать, поиграть в баскетбол или побросать гранату, всё в таком духе, и мероприятие заканчивалось за полдня. Затем, и для меня до сих пор остаётся загадкой как, состязания школьников переросли в состязания учителей, а те в свою очередь привлекли к участию правых из совхоза. Это сделало первомайские соревнования в нашей школе известными, очень быстро о них прознали во всём уезде, во всей области и практически на половине территории провинции.

Когда я был в третьем классе начальной школы, я написал «Записки о прошедшем соревновании по прыжкам в высоту» и удостоился за своё сочинение хорошей оценки учителя. Вооружившись красными чернилами, учитель обвёл многие места в моей тетради и ещё большее количество отметил точками - что означало признание этих мест интересными и заслуживающими похвалы. Он также приписал своей красной ручкой более двухсот иероглифов отзыва, примерно в таких выражениях: «грамотный слог», «живые описания», «чёткая структура», «уместно подчёркнуты ключевые моменты», «продолжать в том же духе», «не задаваться» и тому подобное. Позже мой учитель родной речи показал «Записки» профессору факультета китайского языка - очередному правому - по имени Лао Дань. Тот, посмотрев, сказал, что написать такого уровня сочинение должно быть непросто для десятилетнего. Лао Дань был знаменит на всю страну как эксперт по части истории литературы, знающий всё, хоть фамилию бабушки поэта Ли Бо, и одобрение от него было сродни одобрению самого Го Можо. Но на этом мой учитель словесности не остановился и без капли смущения вручил мои «Записки» главному редактору газеты провинции Ли Чженю. Ли Чжень в минуту закончил читать моё сочинение, потом в его руках появилась ручка с угольно-чёрной тушью, он что-то начеркал, вынеся за скобки сочинения в тысячу иероглифов около пятидесяти и сказал:

- Ну вот, пришлите в таком виде и, может статься, опубликуют.

Мой учитель не отстал от него, пока тот не сдался и не написал вдобавок рекомендательное письмо редактору газеты в сто с лишним иероглифов. Мы с учителем, преисполненные надежд, послали черновик и следующие несколько дней проверяли газету, наконец, действительно найдя моё сочинение опубликованным. Это сделало известным меня, моего учителя, нашу школу, ну а более всего, конечно, поспособствовало известности наших первомайских состязаний. На следующий год после этих событий наша школа организовывала спортивные состязания для учителей всего уезда; ещё на следующий год - некоторые школы уезда снарядили экспедиции своих физкультурников для обмена опытом. В то время ещё товарищ Гао Фэн, на тот момент председатель революционного комитета уезда, бывший прыгун в высоту спортивного отряда НОАК, после травмы ушёл из спорта и приехал к нам. Он любил спорт и чувствовал спорт, он всегда радовался, приходя на стадион, а при виде стойки для прыжков его глаза наполнялись слезами. На одних первомайских состязаниях нашей школы он присутствовал лично, наблюдал все соревнования в качестве зрителя и крайне воодушевился. Среди всех своих занятий на этот день он успел ещё встретиться со мной, и, шлёпнув мне на голову свою увесистую лапищу, заявил:

- Парень, видел твоё сочинение - недурно написано. Продолжай в том же духе и вырастешь прекрасным репортёром, в журналистику пойдёшь.

После этих слов он извлёк из нагрудного кармашка брендированный паркер и вручил мне в качестве поощрения. От избытка чувств я напрудил в штаны. После окончания соревнований он не уехал в уездный центр, а зашёл в совхоз и долго о чём-то совещался с руководством. Вернувшись, он выделил 100 000 юаней школе на покупку спортивного снаряжения и на обустройство спортивной площадки. Всю техническую часть вопроса взяли на себя правые, всё, что касалось грубой силы, - было на нас, жителях десятка окрестных деревень. Пустить на такое дело все силы было для моего отца, для всех них невероятным счастьем, они чувствовали себя причастными к благородному делу. Сто тысяч китайских юаней - для простого народа это была астрономическая сумма; мы тайком обсуждали, как вообще можно пересчитать такую кипу. На это тут же находился ответ: «А Лао Фу нам на что? Сто тысяч, да Лао Фу пальцами ног по счётам их перещёлкает, а уж если руками!..»

В те времена когда я писал свои «Записки», спортплощадка школы была вся в ухабах, не была посыпана шлаком, не была покрыта песком. В ветреный день тебя закидывало землёй, в дождливый ноги были покрыты грязью. Не было никакой мягкой подложки для прыжков в высоту, не то что мы её никогда не видали - о подложке даже не слышали. Мы вырыли сбоку поля прямоугольную яму и насыпали в неё песчаной почвы так, что перелетевший перекладину спортсмен с криками падал в эту яму с песком. Стойку для прыжков сделал мой отец, бывший в деревне столяром-плотником, работа его была грубая, но быстрая. Подготовив два деревянных бруса, он построгал рубанком, прибил внизу несколько ножек и по длине брусов отмечавшие высоту гвозди. Подтащив эту конструкцию к яме с песком, отец установил посередине бамбуковую жёрдочку и привёл всё в устойчивое положение.

Был ещё один учитель нашей школы Сяо Ван, выпускник педагогического училища, тоже из правых, все наши школьные уроки физкультуры были на его плечах. Он был низкий, коренастый и мог прыгать хоть целый день напролёт, напоминая собой кролика. Мы в его честь придумали тогда песенку: «Ван Сяотао, отбитый от пола, как рисовый шарик взлетит над землёю». Мой отец ругался:

- Ну вы, хулиганьё, и выдумщики! Если по мячу ударить, он высоко подпрыгнет, а как будет прыгать рисовый шарик? Кусок теста ещё может хоть как-то, но рисовый шарик?

Сяо Ван быстро бегал, несравнимо, конечно, с правым из центра провинции Чжан Дянем, но среди молодёжи деревни он считался лучшим бегуном.

Уездное начальство пожертвовало деньги на строительство спортивной площадки, а директор школы с начальством совхоза, посовещавшись, договорились о необходимости поставить трибуну, чтобы руководство могло в стороне беседовать с видом на поле. Для такого дела школа снарядила людей, чтобы закупили в уездном центре машину древесины. В тот день, когда машина привезла дерево, для нас это было праздником побольше Нового Года, для всех деревенских, кроме видевшего уже машину Лэй Пибао. Наконец, могучий транспорт затащил в деревню несколько сотен брёвен. Машину окружила толпа кольцом настолько плотным, что яблоку негде упасть; кто-то ощупывал капот, кто-то - фары, и всё это вызвало недовольную реакцию водителя. Директор школы и председатель колхоза пригласили много правых, им пришлось всеми правдами и неправдами оттащить нас от машины. Правые сразу забрались в кузов, чтобы спускать брёвна, большая часть деревенских тоже выступила вперёд в готовности помочь. Как только все материалы оказались рядом с площадкой, машина уехала. Мы с тяжёлым сердцем бросились за ней. Машины и след простыл, уже и поднятая колёсами пыль улеглась, а мы всё ещё стояли там. На глаза наворачивались слёзы, душа ныла. Брёвна были уложены друг на друга ровными штабелями возле площадки. Мой отец погладил дерево и его глаза засветились:

- Хорошая древесина, очень хорошая древесина! Это всё настоящая сосна с Чанбайшаньских гор, - он соскрёб с поверхности каплю смолы и поднёс к носу, вдохнув аромат. - Сделай из этого дерева гроб и он и за сто лет в земле не сгниёт; сделай раму и вставь в окно - и за сто лет ни одна непогода его не пошатнёт.

Вокруг брёвен собирались люди, жадно вдыхавшие густой масляный запах и слушавшие моего отца. Он не собирался становится оратором, но нашлись люди, готовые быть его слушателями. Внимательнее всех его слушал Го Юань, тщедушный бледный молодой человек. В ту же ночь Го Юань украдкой прокрался на площадку и схватил одно бревно.

Подняв бревно, он прошёл шатаясь десяток шагов и услышал за спиной крик: «Там вор!» Бросив добычу, парень рванул с места, и преследователи ринулись за ним. Го Юань отличался высоким ростом и длинными ногами и с детства имел репутацию человека, который с бегом на ты, ещё и подстёгнутый страхом пойманного на преступлении воришки он развил невероятную скорость, словно разогнавшийся мустанг, и был бы недосягаемым для преследователя из деревенских, но сейчас за ним следовали по пятам наш учитель Сяо Ван и правые Чжан Дянь и Ли Те. Они трое наворачивали в погоне за Го Юанем круги по спортплощадке и, если бы был светлый день, со стороны это было бы неотличимо от соревнования по бегу, никто бы и подумать не мог, что дело в поимке вора. После нескольких кругов Ли Те догнал Го Юаня и пнул по пятке, заставив того истошно вскрикнуть и упасть на землю как дерьмо испражнившейся собаки. На ногах Ли Те были шиповки и этим ударом он практически сделал Го Юаня калекой. Трое потратили немало сил для того, чтобы поднять парня в стоячее положение. Учитель Сяо Ван чиркнул спичкой и та осветила лицо Го Юаня.

- Го Юань, ты! Но как?! - от удивления учитель сорвался на крик.

У парня рот был полон крови и получилось только смущённо что-то пробормотать. Два передних зуба были выбиты и лицо представляло собой кровавую пещеру. Сяо Ван торопливо зажёг огонь, наклонившись и помогая парню с поиском зубов, найдя их уже крепко застрявшими в земле. Го Юань и Сяо Ван были давними приятелями, они часто вместе тренировали легендарную технику ушу «взлетать и ходить по стенам», с натяжкой их можно было назвать даже неразлучными друзьями. Го Юань поник и мог только хныкать:

- Нет, я не могу смотреть вам в лицо… Не подниму лицо…

Сяо Ван настаивал:

- Такой хороший парень, зачем тебе понадобилось брать это бревно?

- Хотел матушке гроб сделать…

Наконец, видя такое дело, отозвались Ли Те и Чжан Дянь:

- Иди, будем считать, что мы ничего не видели.

Тот, ковыляя, удалился. Троим пришлось поднять бревно и вернуть на место. Они тяжело дышали и в непроглядной тьме Чжан Дянь заговорил:

- Жаль, что так получилось с этим другом. Дал бы он мне месяца три, чтобы его подготовить, и он, быть может, побил бы рекорд провинции на 10 000 метров бега.

Ли Те сказал, обращаясь к Сяо Вану:

- Если бы я знал, что это ваш друг, никогда бы не позволил себе его пнуть…

Тот ответил:

- Вы оба слишком беспокоитесь. Ему некого винить, кроме самого себя. Мы и так его отпустили, это большое одолжение, в противном случае он бы, возможно, даже попал в тюрьму.

На следующий день Го Юань пропал из деревни и никто не знал, куда он делся. Бригадир производственной бригады искал его дома, спрашивал про него у матери, у младшего брата, все ответили, что не знают, где он.

Я моргнуть не успел как прошло десять лет, и в то время, когда его уже основательно забыли, а я уже превратился из подростка в молодого юношу - в этот момент Го Юань появился в деревне, неся с собой свёрнутое в куб лёгкое серое одеяло. На вопрос о том, где он бывал за эти десять лет, он ответил, что был в горах Большого Хингана. На вопрос, чем он там занимался, он ответил, что носил брёвна, истекающие смолой сосновые брёвна. За то, что однажды он схватил бревно, которое не должен был хватать, он бежал в горы Большого Хингана и заплатил высокую цену, в течение десяти лет таская брёвна. Мы с Го Юанем стали друзьями и, когда из-за непогоды я не мог идти работать, я всегда забегал к нему, чтобы послушать удивительные истории про жизнь в горах Большого Хингана. Я отметил для себя, что за эти десять лет он узнал множество вещей, которые нельзя узнать, оставаясь навсегда в нашей деревне, так что, можно сказать, что эта неудача даже пошла ему на пользу. На его шее надулась шишка, сам он объяснял её происхождение трением этого места весом брёвен. Ещё и из-за этого я больше верю в то, что горб у Чжу Цзунжэня вызван совсем не падением при перепрыгивании стены во время погони за очередной юбкой.

В тот раз в соревнованиях по прыжкам в высоту всего участвовало четверо спортсменов: одним из них был профессиональный прыгун в высоту из правых - Ван Гаочао; другим был наш школьный учитель физкультуры - Сяо Ван; ещё одним участником был Сунь Цян из спортивного отряда коммуны; и последний, конечно, наш учитель Чжу. С самого начала планку положили на высоту в метр с половиной, и Ван Гаочао, подняв руку, объявил о пропуске попытки, учитель Сяо Ван тоже спросил о возможности пропустить. Сунь Цян не стал пропускать, отговорившись, что пришёл поучаствовать во всеобщем веселье, а не бороться за место. Сам он был из разведчиков и его движения выдавали приобретённую в активных войсках строевую подготовку. Он скинул верхнюю одежду и остался в одних шортиках и майке. Майка была рваная и напоминала собой скорее рыболовную сеть, но красная надпись «разведка» сохранила свою яркость. Пока Сунь Цян разминался, в стороне толпа его обсуждала. Поговаривали, что он головой пробивает камень, раскалывает ладонью кирпичи и может на слух выстрелить, убив птицу, голыми руками отбирает оружие. У нас тогда высшим признанием человека было звание «жёсткий» - в том смысле, что называя «жёстким», например, Чжуан Цзэдуна, имели в виду его выдающиеся способности, без какого-либо негативного оттенка. Пока Сунь Цян в стороне разминался, мы обсуждали его блистательную биографию, говоря о том, какой он «жёсткий». В этот момент Сунь Цян задвигал мышцами, будто конь, разгорячённо бьющий землю копытом. Наконец он со стороны добежал до положения перед стойкой, одно движение ласточки, подхватывающей каплю воды с поверхности озера, - и планка преодолена. Мы сразу разразились аплодисментами и радостными криками. Следующим выступил вперёд учитель Чжу, и его появление заставило всех рассмеяться. в этом не было никакой насмешки, он действительно выглядел забавно. Он так же снял верхнюю одежду и остался в одних трусах и майке. Его ноги были тонкими и чёрными - и бёдра, и голени были сплошь покрыты чёрными волосами. Деревенские дали ему прозвище «Свиной хвост», с одной стороны, конечно, имелось в виду созвучие его фамилии с китайским названием свиньи - «чжу» - с другой - его покрытое чёрной шерстью тело. Он всегда носил длинную одежду, которая хоть как-то прикрывала его неприглядность, но, оголившись, учитель Чжу обнажился во всей красе. Спина была наклонена на сорок пять градусов и за шеей начинался неестественно торчащий комок, похожий на арбуз. При необходимости взглянуть на человека, ему приходилось прилагать видимые усилия для того, чтобы только вскинуть лицо, и его вид в этот момент заставлял не только разжалобиться, но и сполна прочувствовать тяжесть его жизни. В такие моменты мы прятали в глубине души немой вопрос: не лучше ли для человека умереть, чем стать подобным горбуном?..

Когда мы рассмеялись, он непонимающе уставился на нас, спрашивая:

- Над чем вы смеётесь? Что смешного? - на это кто-то ответил, чтобы учитель Чжу бросил эту затею и не позорил всю деревню. Беспрестанно перемаргивая прищуренными глазами, скрытыми за выцветшими очками, он ответил:

- Важное различие дикого зверя и человека состоит в том, что человек - единственное животное, сознательно занимающееся спортом для того, чтобы продлить срок своей жизни.

Мы тогда не поняли, что он сказал, но, правый из провинциального центра, Ван Гаочао несомненно понял, о чём говорил учитель, потому что он одарил его понимающим взглядом и ответил на его речь киванием. Учитель Чжу тоже ответил кивком и это стало началом близкой дружбы этих людей. Если бы не это единение ума, они не были бы правыми! Видимо, увидев друг друга, двое правых как два посмотревших друг на друга орангутана чувствуют какую-то особую близость мысли. Мы не были правыми и физически не могли осознать это охватывавшее их при встрече чувство. Учитель Чжу прекратил улыбаться и, по примеру бывшего разведчика, начал разминать руки и ноги, готовясь к прыжку. Мы снова сочли это зрелище слишком комичным, будто обезьяна повторяла движения за человеком. Лао Чжу активно двигался и одновременно отступал назад. Мгновение назад разведчик прыгал, начиная вблизи стойки, Лао Чжу же отступил уже на десять с лишним метров. Кто-то крикнул, мол, подойдите сбоку, учитель! Он упёр взгляд:

- Отчего же? Почему я должен подойти сбоку?

- Разведчик же только что брал разбег сбоку и перемахнул планку! Зачем же ты стоишь посередине?

Тот усмехнулся и ответил односложно:

- Прорыв с фронта! - И больше не обращал на нас внимания.

Потом он поднял руку, чтобы дать знак выполнявшему роль судьи Юй Дацзю. Тот ответил криком:

- Кончай там копаться, есть чем помочиться - сливай, не задерживай остальных.

Лао Чжу ответил:

- Ах вы сукины дети, не смотрите на влиятельность, смотрите на человека! - закончив фразу, он закричал «Йа-а-а!», и с этим криком рванул в сторону планки. Когда он приблизился к планке, чёрная тень на секунду ослепила наши глаза, он перемахнул преграду. Учитель с головой улетел в яму позади, издав ещё несколько нечленораздельных звуков. Выбравшись, он уронил очки. Всё лицо учителя было в песке, он отплевался от того, что попал ему в рот, и присел, вслепую нащупывая пропажу.

Мы остались в смешанных чувствах, не в полной мере веря своим глазам: разве мог горбун перепрыгнуть высоту в полтора метра? Мы старались припомнить произошедшее: вот Лао Чжу громко закричал «Йа-а-а!», побежал навстречу стойке, приблизившись к ней, он будто застыл на мгновение, едва заметная пауза и через миг он подпрыгнул в воздух как резиновый мяч, перемахнув планку на высоте в полтора метра. Мы снова пытались восстановить всё в малейших деталях: резкий крик, он несётся к стойке, без сомнения, потом последовала остановка и в эту секунду его тело совершает половину оборота… Начинал он спиной к нам, и неоспоримым доказательством служил его горб, врезавшийся в память, но в момент прыжка он повернул к нам лицо - и неоспоримым доказательством служили врезавшиеся в память белые выцветшие очки. Затем он как мячик взлетает в воздух, выше, выше и выше, и наконец спина перевешивает и ногами вверх он улетает в яму. После прыжка его горб оставил отчётливое углубление в песке и, вынужденный перекатиться, Лао Чжу ещё и погрузился в песок лицом.

В тот момент мы и не могли подозревать, насколько революционным для истории спортивных прыжков в высоту был этот прыжок учителя Чжу. Тогда самой часто используемой была техника «ножницы» и именно так прыгнул бывший разведчик. Передовой техникой на тот момент был «нырок» с животом над планкой, спустя несколько лет Ни Чжицинь, китайский атлет, побьёт мировой рекорд именно в «нырке». Правый из провинции Ван Гаочао был знаком с этой техникой, но мастерски тогда ею не овладел. И такой прыжок, который выполнил Лао Чжу, был несомненно первым в мире. Даже Ван Гаочао не разглядел тогда научной составляющей прыжка, он, как и мы, застыл в оцепенении. Любой бы был поражён на нашем месте: на наших глазах инвалид, используя чудную технику, преодолел высоту в метр пятьдесят. Потом Ван Гаочао рассказывал, что тогда он просто был чем-то смущён, и только через десять с лишним лет, когда в мире набрал популярность «флосбери-флоп», прыжок спиной, затмив собой «нырок», и он, Ван Гаочао, стал уже тренером, только тогда он наконец осознал что произошло и дальше уже только ненавидел себя за эту запоздалость реакции. Перед ним, на блюдечке был шанс обрести славу в мире и он позволил ему раствориться во времени невостребованным.

Ван Гаочао первым начал хлопать и уже вслед за ним и мы рассыпались в аплодисментах. Кто-то крикнул: «Лао Чжу, можешь же, чертяка!» Тот не преминул ответить:

- И вы только сейчас поняли, что могу? Запомните, сукины дети, человека не судят по внешности, как океан не определяют по капле! Народная мудрость не ошибается: «глотая нож - убедись, что ты по форме на него похож!»

Следующая высота планки была метр шестьдесят. Бывший разведчик за три попытки её не одолел и признал это своим пределом. Учитель Сяо Ван с первого раза не взял высоту, но на втором прыжке она ему далась - он тоже использовал технику «ножниц». Учитель Чжу подошёл к стойке, потянулся рукой к планке, нависшей над его головой, и сказал:

- Слишком высоко, остаётся только мечтать! Так я не смогу, ещё и прыгаю я нестандартно - пока посмотрим как справится дорогой товарищ Ван.

Ван Гаочао отступил несколько шагов и, практически без разбега, перемахнул высоту в метр шестьдесят. Его стилем был «нырок». Лао Чжу изо всех сил захлопал в ладоши:

- Как красиво, как красиво! Между профессионалом и любителем действительно пропасть!

Установили новую высоту - метр семьдесят. Сяо Ван тоже выбыл, Ван Гаочао взял несколько шагов разбега и в один мах преодолел новую высоту. Чемпион соревнования уже определился, но Ван Гаочао не хотел останавливаться и попросил установить ещё - метр девяносто, вровень с цветущим возле площадки топольком. У нас перехватило дыхание - он собирался в нашей яме для прыжков установить рекорд всей провинции! Мы не сводили с него глаз. Он тоже в этот раз отнёсся к прыжку серьёзно, отошёл на десяток метров, не переставая разминать ноги и поясницу, и как маленький вихрь понёсся к стойке. Спортсмен снова воспользовался техникой «нырок» и с ловкостью ящерицы преодолел преграду. Он всё-таки задел собой планку, но на нашей стойке планка крепко держалась на гвозде и не падала просто так, так что стойка покачалась, не упав, планка тоже не упала и прыжок был засчитан. Метр девяносто, высота тополя неподалёку! Все разразились криками и заскакали на месте, искренне радуясь за спортсмена. А кричавшим громче всех, прыгающим выше всех был учитель Чжу, не знавший зависти. Он подлетел к Ван Гаочао, схватив его руку, и, полный восторга, выпалил: