Фольклоризм прозы Н.М. Карамзина

В старые годы все сватовства приканчивались с последним днем апреля» [82, 54-55].

Другая существенная сторона народных представлений, связанных с рождением человека и отраженных в романе, заключается в обиходных верованиях, согласно которым судьба человека определяется случайными событиями, встречными происшествиями, обстановкой, природными явлениями, совпадающими по времени с рождением и сопутствующими ему, попадающими в поле зрения роженицы, окружающих ее людей и самого новорожденного. А.Н.Веселовский, наиболее разносторонне и полно исследовавший идею судьбы в фольклоре и народных верованиях, отмечает этот момент в качестве исторического этапа развития народных представлений о судьбе-доле, участи, счастье и несчастье. В дополнение представлений о том, что доля является прирожденной и дается матерью через акт рождения или о том, что долю человеку нарекают в качестве приговора роженицы (западноевропейские фильгьи) является позднее взгляд на судьбу-долю как результат встречи, случая, неожиданного постороннего влияния. «Новым моментом в развитии идеи судьбы, - пишет А.Н.Веселовский, - явился мотив, устранивший представление унаследованности и неотъемлемости: момент случая, неожиданности, счастья или недоли, навеянных со стороны, ни весть откуда» [82, 55]. Этот этап развития народных верований в судьбу-долю, навеянную со стороны и, что важно, в сопоставлении с мотивами романа, особенно со стороны природных сил и влияний широко отражен не только в пословицах и поговорках, но и в народной лирической песне. Так одна из тематических групп имеет характерное начало: у героини жизнь складывается печально и безрадостно, так как мать родила ее в недобрый час, когда разливалась вешняя вода, затопившая луга и калину с малиною, или когда калина с малиною зацвели слишком рано:

Калинушку с малинушкой вода поняла;

На ту пору матушка меня родила. Или:

Калинушка с малинушкой рано расцвела;

В ту пору-времячко мать дочку родила. [82, 55-56].

Согласно А.Н.Веселовскому, на этой стадии народных представлений о доле появляется возможность противопоставить ей сознательную человеческую волю. Судьбу можно переработать, от нее можно уйти. «Когда к представлению прирожденной доли примешалась идея случайности, доли, навеянной со стороны, но и отводимой, само понятие судьбы должно было расшириться по разным направлениям. Долю можно было изменять, добиться другой...» - пишет А.Н.Веселовский [82, 56]. Такая возможность выхода из роковой предопределенности для романа и романтического героя очень важна, так как обнаруживает действенное начало мысли героя, его чувства и волевого душевного импульса, противопоставленных так или иначе складывающимся обстоятельствам.

Восьмидесятилетняя повивальная бабка, принимавшая роды, выступает в контексте приведенного отрывка в двойной роли: она толкует природные предзнаменования, но и как бы отчасти, подобно роженице, нарекает судьбу (родильный обряд). Первая роль вполне народная, вторая - скорее литературная, она могла возникнуть у Н.М.Карамзина не без влияния западноевропейских литературных персонажей, в частности из сказок Ш.Перро («Спящая красавица») и следовательно в основании тоже имеет фольклорные корни. Первая роль важнее. Предзнаменующие природные образы должны не только предупредить будущего героя, но и приблизительно наметить будущие сюжетные линии самого романа (счастливая и несчастливая любовь, измена, богатство и бедность, разочарования). «Читатель увидит, что мудрая бабка имела в самом деле дар пророчества», - говорит Н.М.Карамзин [9, 585].

Само же пророчество, его формы, символика природных образов выступают в двойном плане: фольклорном и литературном, причем первый имеет преобладающее значение в романе.

Природные предзнаменования группируются по признаку кричащая или поющая птица и место, где это происходит (роща, кусты): «в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование!» [9, 585]. С точки зрения фольклора, соединение примет или символов в единой картине -черта традиционная. Фольклорное символическое песенное значение образа орешника Н.И.Костомаров определял как женское начало, связанное с призывом любви. «К женским символам, - писал он, - принадлежит лещина (орешник), встречается в песнях, хотя и не часто. В одной песне лещина противопоставляется дубу, который сообразно своей постоянной символике, здесь явно означает молодца... Орех - символ приглашения к любви» [82, 57]. Образ соловья в народной русской и вообще восточнославянской песне -символ мужской любви, молодого человека, не нашедшего или ищущего постоянной привязанности и страдающего от этого. «В целом образ соловья символизирует холостого парня, не желающего брака или молодого мужчину, несчастного в браке», - пишет Т.А.Бернштам [82, 57]. Пение соловья, по народным приметам, связано с маем и началом майского цветения. «Второе мая - соловьиный день; с него в средней полосе соловьи запевают. Поют соловьи перед Маврой (накануне 3 мая) - и весна зацветет дружно!» [82, 57]. Следовательно, с фольклорной точки зрения, мы видим здесь контрастное соединение символических образов.

Контрастно соединяются также и образы кукушки и филина, с одной стороны, с символическим образом березы и березовой рощи - с другой. Береза в народной песне - женский образ, связанный со счастливой или несчастной любовью. Интересно, что исследователи определяют особый его оттенок, когда береза - это мать. В свадебной лирике береза - это символ девушки, а, более всего, замужней женщины, матери [92, 196]. Это особенно примечательно потому, что мать Леона играет исключительную роль в его судьбе.

По контрасту с образом-символом березы и березовой рощи филин и кукушка, по народным поверьям, наделены особенностью зловещего предзнаменования. Кукушка и филин - «плохие», несущие угрозу, пророчащие беду птицы [135, 347]. Филин и кукушка часто встречаются в причитаниях как вестники беды:

На наше на хоромное строеньице

Прилетала лесова птича незнаемая,

Как садилась на хоромное строеньице,

Она укала-то, птича, по-звериному,

Как свистала эта птича по змеиному,

Уж мы тут, бедны горюши, устрашилися. [92, 153].

«Филин да ворон зловещие птицы, крик их к несчастью», - замечает В.И.Даль в своем словаре [68, 534]. В «Словаре русских суеверий» М. Д. Чулкова (1782) читаем о филине: «Птица сия почитается предвестницею пагубы, и когда, прилетев на кровлю чьего-либо дома станет кричать, то кому-нибудь из того дома умереть вскоре, или чувствовать беду. Суеверы носят при себе ее когти, дабы привести себя в безопасность от чародейства» [82, 57]. В том же словаре М.Д.Чулкова о кукушке сообщается широко распространенное суеверие: «Эта птица почитается суеверными людьми за предсказательницу. Сколько раз прокричит, столько лет и остается жить тому человеку, которому она кукует» [82, 58]. В.И.Даль выделяет в своем словаре именно зловещий характер кукушкиных предсказаний: «Кукушка кукует, горе вещует...

Куковать, кричать кукушкой, предсказывать зловещее» [68, 214]. Соединение в предзнаменовании крика (а не кукования) кукушки и филина с женским образом березы с его оттенком материнства может соотноситься с ранней смертью матери героя и ранним сиротством Леона, для которого «мать была единственным его лексиконом». Совпадения образов романа с толкованием фольклорных образов в чулковском «Словаре русских суеверий», конечно, не случайны. И «Словарь», и его переиздание в 1786 году под названием «Абевега русских суеверий» почти совпадает с написанием романа.

Н. М. Карамзин, по замечаниям С. Б. Каменецкой, использует не только эти издания, но и «у него намечаются какие-то свои вполне самостоятельные фольклорно-этнографические источники. Правда, нельзя все относить только за их счет. В приводимых отрывках есть явная дань сентименталисткой, предромантической образности и стилистике. Сюда нужно отнести, вероятнее всего, образ малиновки, не встречающийся в русских верованиях и песенной символике (во всяком случае хоть сколько-нибудь широко и устойчиво). Сама малиновка, с точки зрения фольклорной, скорее могла быть связана с малиной как символом любви. И действительно, малиновые кусты встречаются в сцене последней главы романа. Характерны и березовая роща как роща, столь любимая сентименталистами, а не лес и не береза вообще, лексическая форма «кусточках» применительно к ореховым кустам и т.п., равно как и общий план легкой иронии, возникающий иногда («успех в любви и рога при случае»). Фольклорные образы и мотивы трансформировались литературными установками и целями» [82, 58-59].

Мать Леона не научила сына молитвам, она передала ему бытовое обращение к Богу. Поэтому «религией нашего героя» стала обычная бытовая молитва: «Нежная родительница наилучшим образом старалась утвердить ее в душе Леона. Срывая для него весенний луговой цветок или садовый летний плод, она всегда говорила: «Бог дает нам цветы, бог дает нам плоды!» - «Бог! -повторил однажды любопытный младенец. - Кто он, маменька?» - «Небесный отец всех людей, который их питает и делает им всякое добро; который дал мне тебя, а тебе меня». - «Тебя, милая? Какой же он добрый! Я стану всегда любить его!» - «Люби и молись ему всякий день». - «Как же ему молиться?» -«Говори: боже! будь к нам милостив!» - «Стану, стану, милая!..» Леон с того времени всегда молился богу» [9, 595].

Фольклорно-легендарные мотивы романа сказываются в подражании легендарной композиции и теме внезапного избавления ребенка от неминуемой смерти, благодаря помощи небесных сил (мотив чуда). Этой теме посвящена седьмая глава романа, «Провидение», в которой речь идет о страшном и странном случае, приключившемся с Леоном (случай из биографии Н.М.Карамзина) и оставившем на всю жизнь след в его душе. Возвращаясь со своим дядькою домой во время грозы, Леон чуть не становится жертвой медведя. «Гроза усиливалась: он любовался блеском молнии и шел тихо, без всякого страха. Вдруг из густого лесу выбежал медведь и прямо бросился на Леона. Дядька не мог даже и закричать от ужаса. Двадцать шагов отделяют нашего маленького друга от неизбежной смерти; он задумался и не видит опасности; еще секунда, две - и несчастный будет жертвою яростного зверя. Грянул страшный гром. какого Леон никогда не слыхивал; казалось, что небо над ним обрушилось и что молния обвилась вокруг головы его. Он закрыл глаза, упал на колени и только мог сказать: «Господи!», через полминуты взглянул - и видит перед собой убитого громом медведя» [9, 595]. В стилистике народной легенды и ключевое слово-представление «вдруг», и молния, казалось, обвившаяся вокруг головы Леона, но не причинившая ему вреда, и скорая молитва-обращение к господу -молитва отвела. В фольклорной поэтике в таких случаях героическая борьба с чудовищем или зверем заменяется чудесным спасением невинного, особенно ребенка. Начитанный в исторических и фольклорных древностях Н. М. Карамзин, таким образом, был хорошо знаком с поэтикой подобных рассказов.

По замечанию А. Н.Афанасьева, «молнию народ считает за стрелу, кидаемую Ильей-пророком в дьявола, который старается укрыться в животных и гадах, но и здесь находит и поражает его небесная стрела» [82, 60].

Едва оправившись от потрясения, Леон дрожа и все еще стоя на коленях, устремляет взгляд на небо и, как ему кажется, в густых и черных тучах различает там бога-Спасителя. За этим христианским эпизодом скрывается определенный подтекст, подготовленный предшествующими главами романа. Дело в том, что там, где в романе на предыдущих страницах появляется Бог, там неизменно рядом с ним стоит мать Леона, ее образ. Здесь раскрываются литературные и историко-философские идеи романа, связанные с темой воспитания. Они затрагивают тему судьбы, уходящую своими истоками в фольклорные мотивы.

Любовь к Богу впервые входит в сердце Леона, когда мать говорит ему о том, что бог «дал мне тебя, а тебе меня», т.е. через любовь к матери и как ее отголосок. Мать поначалу составляет для Леона весь окружающий мир, вернее, весь мир он воспринимает только благодаря ей и как бы «сквозь нее». «Уже внешние предметы начали возбуждать его внимание; уже и взором, и движением руки, и словами часто спрашивал он у матери: «Что вижу? Что слышу?», уже научился он ходить и бегать, - но ничто не занимало его так, как ласки родительницы, никакого вопроса не повторял он столь часто, как «Маменька! Что тебе надобно?», никуда не хотел идти от нее и, только ходя за нею, ходить научился»; «она учила его говорить и. он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово». Наконец, помимо любви и материнского начала, которые составляют главный источник воспитания Леона, названа также природа. Она окружает героя и его мать и как бы держит их в своем плену. Волжские дали, картины родной природы, чувство сопричастности вольному скольжению белых парусников и полета птиц над волжскими просторами - все это позднее для юного ума и сердца сливается в представление о родине, оно сопровождает героя всю его остальную жизнь.

«Иногда, оставляя книгу, смотрел он на синее пространство Волги, на белые парусы судов и лодок, на станицы рыболовов, которые из-под облаков дерзко опускаются в пену волн в то же мгновение снова парят в воздухе. - Сия картина так сильно впечатлелась в его юной душе, что он через двадцать лет после того, в кипении страстей, в пламенной деятельности сердца, не мог без особливого радостного движения видеть большой реки, плывущих судов, летающих рыболовов: Волга, родина и беспечная юность тотчас представлялись его воображению, трогали душу, извлекали слезы» [9, 594].

Материнская любовь и природа отгораживают героя от зла, столкновение с которым в будущем неизбежно и разрушительно, если этому столкновению не предшествует сформированное из первых впечатлений детства представление о безусловной и ни с чем несоизмеримой ценности любви и человеческой общительности. Литературный и философский источник карамзинских идей воспитания в романе назван на его страницах прямо - это Ж.-Ж.Руссо с его «Эмилием». Но мать героя не знает произведения Руссо, т.к. его еще в те времена попросту не было, и приходит к его идеям интуитивно, что усиливает их нравственную воспитательную силу воздействия.

Важно, что в триаде: материнское начало, любовь и природа - на первом месте для героя стоит мать, образ которой обнимает все остальные стороны и окружающего мира, и внутреннего мира самого Леона. Внутренняя природа Леона и природа, его окружающая, сливаются для него в одном любимом образе. Со смертью матери Леон не может представить себе возможности ее ухода из жизни, своей жизни без нее. Увидев мать мертвую, лежащую на столе, он хватает ее руку; «она была как дерево, - прижался к ее лицу: оно было как лед... «Ах, маменька!» - закричал он и упал на землю. Его опять вынесли больного, в сильном жару» [9, 590]. Поэтому первый вопрос, который Леон задает отцу, придя в себя: «Где она?» И слышит ответ: «С ангелами, друг мой» [9, 591-592]. Так прочерчивается подтекстовая линия сюжета, связанная с христианскими представлениями, принявшими форму бытовых, соприкасающихся с фольклорными, христианских верований: мать Леона, в чем не сомневается ни отец, ни сын - среди ангелов, и спасение от зверя есть также проявление ее заботы о сыне. «Его ангел-хранитель спас, уберег», - эту бытовую разговорную форму недаром В.И.Даль вносит в словарь живого русского языка [68, 16]. В русских народных сказках помощь герою предоставлялась от мертвых отца и матери. Таким образом, в романе есть указание на мифему, нашедшую свое отражение в широком сказочном материале, о помощи покойной матери.

Начатая таким образом подтекстовая линия не теряется автором в дальнейшем повествовании, но, намеченная пунктирно, выдерживается очень последовательно. В последнюю минуту расставания с умирающей матерью мальчику кажется, что мать хочет ему что-то сказать. «Надобно было силою оттащить его от умирающей. «Постойте, постойте! - кричал он со слезами. -Маменька хочет мне что-то сказать; я не отойду, не отойду!.. Но маменька отошла между тем от здешнего света». «И не будет к нам назад?» - спрашивает Леон об умершей у отца [9, 591]. Эпизод чудесного спасения от медведя завуалированно продолжает ту же тему и, наконец, не без литературного влияния западноевропейской традиции ХУШ века возникает тема второй матери героя, в которую перевоплощается умершая, чтобы не оставить свое дитя один на один с враждебным миром (главы Х. Важное знакомство; ХП. Вторая маменька). Это общечеловеческий мотив реинкарнации, известный по широкому спектру жанров (сказки, былички, обряды). При первом неловком официальном знакомстве с Мировой, «взглянув на миловидную графиню, Леон ободрился. взглянул еще и вдруг переменился в лице; заплакал, хотел скрыть слезы свои и не мог. Это удивило хозяев, спрашивали, но он молчал. Отец велел ему говорить, и тогда Леон отвечал тихим голосом: «Графиня похожа на матушку» [9, 600]. Но и Мирова неожиданно и навсегда привязывается к ребенку: «Все расстояние между двадцатипятилетнею светскою дамою и десятилетним деревенским мальчиком исчезло в минуту симпатии. но эта минута обратилась в часы, дни и месяцы. Я должен теперь рассказывать странности. Не мудрено было полюбить нашего героя, прекрасного личиком, миловидного, чувствительного, умного, но привязаться к нему без памяти, со всеми знаками живейшей страсти, к невинному ребенку: вот что называю неизъяснимою странностию!..» [9, 600]. Правда, Н.М.Карамзин тут же дает этой привязанности вполне житейские объяснения: графиня мечтает о ребенке (письмо ее к приятельнице), в деревне ей становится скучно, Леон обладает редким даром привлекать людскую любовь и расположение, что признают даже суровые друзья его отца. Но все это вместе взятое не разъясняет до конца и не отменяет странности графининой привязанности для самой графини, Леона и для читателя. При этом «неизъяснимою» привязанность не только названа. Эпитет этот подчеркивается, выделяется в тексте романа курсивом. Сам герой с чувством глубокого потрясения принимает предложение Мировой стать его матерью: «Леон! Я хочу заступить место твоей маменьки! Будешь ли любить меня, как ее любил?.. » Он бросился целовать ее руку и заплакал от радости; ему казалось, что маменька его в самом деле воскресла!.. » [9, 604]. Имеющая литературные, философские и мифологические истоки тема повторного воплощения затронута в романе не случайно. Она прозвучала, но уже открыто и в другом произведении Н.М.Карамзина, в повести «Чувствительный и холодный: Два характера», вышедшей в том же 1803 году, которым помечены последние главы «Рыцаря нашего времени». Об одном из героев повести Н. М. Карамзин замечает: «Если бы мы верили прехождению душ, то надлежало бы заключить, что душа его настрадалась уже в каком-нибудь первобытном состоянии и хотела единственно отдыхать в образе Леонида» [9, 620]. Однако в романе эта тема связана с образом любящей матери и ее осиротевшего ребенка, и это дает возможность предположить для нее также и русские, сказочно-мифологические предпосылки в таких типах сказочных сюжетов, как, например, 510. А. Золушка, 511. Чудесная корова: покойная мать помогает сироте-падчерице в ином облике. Подобные сказки в ХУШ веке были «на слуху» образованной части общества. «Даже русский помещик ХУШ века воспринимал народную песню, прибаутку, поговорку, сказку от своей матушки, нянюшки, от крепостного слуги или дядьки с самого детства, от своих крестьян у себя в поместье», - справедливо заметил Г.А.Гуковский [64, 223].

В самом романе важность этой темы для сюжета обнаруживается прежде всего в его композиции, в структуре сюжетного построения и развития. Сразу же за главой Ш, повествующей о младенчестве Леона, следует IV с необычным названием: «Которая написана только для пятой», и в ней начинает звучать тема судьбы и неисповедимости ее исторических путей. В главе V («Первый удар рока») говорится о преждевременной смерти матери Леона, глава ЛП («Провидение») рассказывает об избавлении героя от разъяренного медведя, и в ней мелькает намек на материнскую посмертную помощь. И, наконец, в главе Х («Вторая маменька»), Х1 («Отрывок графининой истории») и ХП («Вторая маменька») появляется новая мать героя, в которой он признает временами умершую.

Таким образом, в сюжете предромантического романа занимают существенное место мотивы, связанные с фольклором и русской народной культурой вообще. Они тесно сплетены и с западноевропейскими литературными мотивами. Тема судьбы, воспитания, отношения к миру и людям увязана с фольклорными и историческими отголосками в романе самым непосредственным образом. Жанры лирической песни, сказки, обряд, мифология, верования, легенда, бытовой народный уклад, психология играют в романе важную роль.

Роман Н.М.Карамзина стоит у начала складывающейся традиции произведений о герое времени. «Рыцарь нашего времени» воспринимается как очень значительное и новаторское литературное явление конца ХЛШ - начала Х1Х века.

«Рыцарь нашего времени» завершает второй период творчества Н.М.Карамзина. Начало нового, третьего периода, связано с обращением писателя к отечественной истории.

Интерес к отечественной истории, возникший у Н.М.Карамзина еще в ХУШ веке, развивался постепенно, приобретая все более глубокое содержание. Общественная и литературная жизнь начала Х1Х века, события 1812 г. - все это оказало существенное влияние на мировоззрение Н.М.Карамзина в целом, и в частности - на его отношение к проблеме национальной самобытности, а соответственно и к фольклору. В 1800-е годы начинается новый период в деятельности писателя, когда историческое прошлое становится для него предметом серьезного и всестороннего изучения.

Уже издание «Пантеона российских авторов» (1802) явилось результатом довольно продолжительной работы Н.М.Карамзина. Первая статья «Пантеона» посвящена Бояну как «древнейшему русскому поэту». «Слово о полку Игореве», кратко уже охарактеризованное Н.М.Карамзиным в статье «Несколько слов о русской литературе», названо здесь «древним русским сочинением, достойным Оссиана». С большой симпатией Н.М.Карамзин говорит о Несторе, Никоне, Святославе.

Самый факт издания «Пантеона российских авторов» и ярко выраженный здесь интерес к русской старине - все это свидетельствовало о стремлении писателя понять своеобразие национальной культуры. Правда, собственно народному творчеству не уделяется в «Пантеоне» серьезного внимания. Лишь в статье о М. Попове в связи с вопросом о славянской мифологии Н. М. Карамзин заявляет: «В деревнях наших сохранились сказки о леших и русалках; в припеве старых песен слышим имена Дидо, Ладо - и более ничего не знаем» [202, 383]. Очень характерно высказывание Н.М.Карамзина о С.Климовском: «Малороссийская песня: «Не хочу я ничего, только тебя одного», которую поют наши любезные дамы, есть также, как уверяют, сочинение Климовского, ученика природы, к сожалению не доученного искусством» [202, 383]. Позднее Н.М.Карамзин развил и углубил бегло высказанную здесь мысль о том, что фольклор - это первоначальная ступень в развитии художественного сознания.

Патриотизм Н. М.Карамзина основывается главным образом на интересе к отечественной истории. Героическое прошлое русского народа - вот что считает Н.М.Карамзин главным предметом «народной гордости». Писатель стремится быть как можно беспристрастнее, но отдавая должное достоинствам других народов, он отстаивает право своего народа на уважение и международное признание: «Согласимся, что некоторые народы вообще нас просвещеннее: ибо обстоятельства были для них счастливее; но почувствуем же и все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского; станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородною гордостию», - писал он в статье «О любви к отечеству и народной гордости» [202, 383].

Н. М. Карамзин не был одинок в своем стремлении поднять престиж отечественной культуры. По существу он продолжал традиции передовой журналистики ХУШ в., боровшейся с галломанией и отстаивавшей право русских на сохранение своей самобытности. Единомышленники нашлись у Н. М. Карамзина и в начале 1800-х годов. Так, например, в издании Галинковского «Корифей, или Ключ литературы» (1802) осуждаются «энтузиасты всего иноземного», относящиеся с «пренебрежением ко всему русскому». Особенно интересна статья Галинковского «Мнение о характере русских», где подробно говорится о «первоначальных доблестях» русского народа, о достоинствах русского национального характера. Появление подобных статей обнаруживает актуальность проблемы национального своеобразия для этого времени. Тем большее влияние на общественное мнение могли оказать высказывания Н.М.Карамзина, уже приобретшего известность и авторитет [202, 384].

Стараясь вызвать интерес к прошлому русского народа в широких читательских кругах, Н. М.Карамзин публикует «Анекдоты и разные известия о старой Москве и России, выбранные из чужестранных авторов» (1803). Писатель прямо говорит о своей цели: «Думаю, что эта статья для многих читателей будет занимательна. К несчастию, мы так худо знаем русскую старину, любезную для сердца патриотов» [202, 384].

В статьях 1800-х годов Н.М.Карамзин постоянно говорит о необходимости знать и любить прошлое своего народа («Отчего в России мало авторских талантов», «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств», «О любви к отечеству и народной гордости» и др.). В статье «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» Н.М.Карамзин отметил: «Должно приучить россиян к уважению собственного; должно показать, что оно может быть предметом вдохновений артиста и сильных действий искусства на сердце. Не только историк и поэт, но и живописец и ваятель бывают органами патриотизма. Если исторический характер изображен разительно на полотне или мраморе, то он делается для нас и в самых летописях занимательнее: мы любопытствуем узнать источник, из которого художник взял свою идею, и с большим вниманием входим в описание дел человека, помня, какое живое впечатление произвел в нас его образ. Я не верю той любви к отечеству, которая презирает его летописи или не занимается ими: надобно знать, что любишь; а чтобы знать настоящее, должно иметь сведение о прошедшем. Во всех обширных странах российских надобно питать любовь к отечеству и чувство народное» [5, 105-112].

В статье «О любви к Отечеству» писатель-сентименталист подчеркнул: «Я не смею думать, чтобы у нас в России было не много патриотов; но мне кажется, что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве. Кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут» [5, 94].

Статья Н. М.Карамзина «Мысли об истории» содержит следующее высказывание писателя: «Знаю нам нужно беспристрастие историка: простите: я не всегда мог скрыть любовь к Отечеству, но не отрицал пороков в добродетели: не говорил, что русские лучше французов, немцев, но люблю их больше: один язык, одни обыкновения, одна участь и проч... Народ, презиравший свою историю, презрителен: ибо легкомыслен, - предки были не хуже его» [5, 159-160].

Особенно большое значение писатель придает сохранению самобытности родного языка. Н.М.Карамзин сетует, что «в лучших домах говорят у нас более по-французски» [202, 384]; он подчеркивает достоинства русского языка: «Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогических слов, то есть сообразных с выражаемым действием» [202, 384]. Однако уже в этой характеристике чувствуется известная ограниченность Н. М.Карамзина как реформатора языка. Прежде всего писатель искал средств для выражения «звуков сердца и чувствительности», невольно сужая сферу литературного языка, требуя «приятности». Говоря о преимуществах русского языка над французским, писатель, однако, сам нередко злоупотребляет галлицизмами.

Исследователи карамзинского стиля справедливо отмечали, что писатель, ориентировавшийся на разговорный язык, «не считал возможным вводить в литературу язык простонародный» [202, 384]. Однако это не мешало ему быть писателем национальным и народным в том значении, в каком определил эти понятия В.Г.Белинский.

Статьи Н.М.Карамзина, опубликованные в «Вестнике Европы», были как бы подготовительным этапом в его работе над «Историей государства Российского», к которой он вплотную приступил в 1803 г. В предисловии к «Истории» (1815) Н.М.Карамзин подчеркнул патриотический смысл задуманного и частично осуществленного им труда: «Чувство: мы, наше, оживляет повествование - и как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в историке: так любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть [202, 385].

Н. М. Карамзин не был склонен преувеличивать заслуги и достоинства своих соотечественников. Общечеловеческое у него всегда оказывается на первом плане. «Красоты особенные, составляющие характер словесности народной, уступают красотам общим: первые изменяются, вторые вечны. Хорошо писать для россиян: еще лучше писать для всех людей», - заявляет он в «Речи, произнесенной в торжественном собрании имп. Российской академии» (1818) [202, 385]. Однако в этой же речи много места писатель уделяет рассуждениям о «народном свойстве россиян», хотя не совсем четко представляет себе, в чем оно состоит. Во всяком случае Н.М.Карамзин высказывает мысль, оказавшуюся чрезвычайно плодотворной для писателей последующих поколений: «... будучи зерцалом ума и чувства народного, она (словесность, -Н. К.) также должна иметь в себе нечто особенное, незаметное в одном авторе, но явное во многих... Есть звуки сердца русского, есть игра ума русского в произведениях нашей словесности» [202, 385].

Таким образом, проблема национального своеобразия русской культуры стояла перед Н.М.Карамзиным крайне остро. По-видимому, размышления над этой проблемой заставили писателя с большим вниманием, чем прежде, отнестись к собиранию и изучению русского фольклора.

В воспоминаниях К.С.Сербиновича, относящихся к 1820 г., есть интересное свидетельство о том, что Н.М.Карамзин «давно сам намеревался собрать лучшие (старинные русские песни, - Н. К.) и напечатать» [202, 385]. Осуществить это намерение писателю не удалось, но он с большим вниманием относился к работе других литераторов, собиравших фольклор. Так, он горячо рекомендовал Ходаковскому издать «собрание народных преданий, старинных песен, сказок, относящихся к обычаям или к мифологии славян» [202, 385].

Заняться изданием пословиц и песен Н.М.Карамзин советовал также П.А.Вяземскому (1821) [202, 385]. Историограф положительно оценил издание сборника Кирши Данилова. Наконец, в текст своей «Истории» он сам включил несколько народных песен об Иване Грозном, ознаменованных, по его словам, «истиною чувства и смелостию языка». Для Н.М.Карамзина фольклор ценен и своей эстетической стороной, и исторической. В народных песнях он находит «любезные предания старины», дополнительные исторические свидетельства, позволяющие представить прошлое более полно и живо. Для Н.М.Карамзина, таким образом, фольклор - это национально-историческое явление.

Добросовестный историограф, Н.М.Карамзин внимательно изучает тот период, когда создавались исторические песни, чтобы лучше понять их содержание.

В соответствии с теорией постоянного прогресса в развитии человечества Н. М. Карамзин по-прежнему считает, что фольклор - это начальная форма искусства, свойственная народам непросвещенным. Это искусство, в глазах Н. М. Карамзина, не лишено своеобразной прелести и обаяния, но оно представляет собой этап, уже давно пройденный. До конца своих дней остававшийся просветителем Н.М.Карамзин верил в возможность совершенствования человека с помощью науки и искусства. Ратуя за самобытность русской литературы, он хотел, чтобы эта литература создавалась на уровне, достигнутом просвещенными народами. Н.М.Карамзин существенно помог писателям Х1Х в. решить проблему народности литературы. Своими произведениями Н.М.Карамзин доказал необходимость знать и любить прошлое своей страны. А «История государства Российского» стала источником, вдохновившим А.С.Пушкина на создание истинно народных произведений. К историческим трудам, прозе Н.М.Карамзина постоянно стали обращаться писатели Х1Х в., пытаясь разрешить проблему национального своеобразия русской литературы.

Эволюция отношения Н.М.Карамзина к фольклору в своем развитии прошла три периода. Нами был особо выделен второй период творчества писателя. Фольклоризм прозы Н.М.Карамзина не был единым. Так, при исследовании очерка «Сельский праздник и свадьба» с точки зрения отражения в нем устно-поэтического материала выясняется, что писатель обращается к фольклору с искренним желанием с его помощью познать народ (народно-познавательный фольклоризм). В очерке «Сельский праздник и свадьба» древнейший обряд русской свадьбы является главным средством изображения авторской идеи.

Вторым этапом обращения Н.М.Карамзина к фольклору представляется повесть «Бедная Лиза». Характер фольклоризма повести уже иной. Доминирующим жанром фольклорного контекста повести следует признать лирическую песню. Было отмечено, что писатели-сентименталисты особое предпочтение отдавали этому жанру. Художественные средства лирической песни позволили Н.М.Карамзину создать в повести образ героини, отмеченный высокой нравственностью. Соприкосновение с миром фольклора в повести Н.М.Карамзина иное, более сложное. Оно определяется не текстуально подтвержденным заимствованием фольклорного материала, а ориентацией на его эстетическую ценность. Н. М.Карамзин ориентировался прежде всего на эстетический мир русского фольклора, на высоту его нравственных ценностей.

Следующим этапом в эволюции отношения Н.М.Карамзина к фольклору, где отмечается усиление интереса писателя к культуре народа, явилась повесть «Наталья, боярская дочь» (1792). Повесть позволяет говорить о творческом интересе Н.М.Карамзина к широкому спектру фольклорных жанров (историческое предание, былина, лирическая песня, сказка). Сюжетообразующими мотивами повести стали «перемена пола» и «брак-убег». Идеализация образа Натальи совпадает с поэтическими представлениями устного творчества о женщине, воплощающей народный идеал ума и красоты. Фольклорный материал в повести играет историкоэтнографическую роль. Характер обращения к устному народному творчеству в «Наталье, боярской дочери» может быть определен как народно-познавательный тип литературного фольклоризма.

«Прекрасная царевна и счастливый карла» - это своеобразное обобщение Н. М. Карамзина накопленного опыта в области использования фольклора. Это новая «попытка» писателя создать сказку, хотя и на основе сюжета западноевропейской сказки. «Старинная сказка» несомненно отличается от сказочной поэмы «Илья Муромец» (тип фольклоризма - квазистилизация). Фольклоризм «старинной сказки» - это стилизация, герои повести сопоставимы с героями народных сказок, в которых происходят чудесные превращения: безобразное становится прекрасным благодаря победе добрых сил над злыми. Аллегорически здесь воплощена важная для писателя мысль о том, что добро порождает красоту, красота - добро.

Неоконченный роман Н.М.Карамзина «Рыцарь нашего времени» -произведение новаторское для литературы начала Х1Х века. Синкретизм произведения проявляется в сочетании элементов трех литературных направлений: сентиментализма, романтизма и реализма. Нами не раз отмечалось присутствие в произведениях писателя реалистических черт. Так, в «Рыцаре нашего времени» дана попытка автора объяснить истоки характера Леона: духовный мир героя сформировался под воздействием народной культуры, в «маленькой» деревеньке, которая сохранила традиционное мировоззрение старой русской деревни. Фольклорные мотивы занимают существенное место в сюжете романа. Они тесно сплетены и с западноевропейскими литературными мотивами. Тема судьбы, воспитания, отношения к миру и людям увязана с фольклорными и историческими отголосками в романе самым непосредственным образом. Жанры лирической песни, сказки, обряд, мифология, верования, легенда, бытовой народный уклад, психология играют в романе важную роль. «Рыцарь нашего времени» относится к пятому этапу, определяющему эволюцию отношения

Н. М. Карамзина к народной культуре. Принципы типизации и изображения действительности в «Рыцаре нашего времени» соответствуют народно-познавательному типу фольклоризма.

Таким образом, фольклоризм прозы Н.М.Карамзина, согласно классификации А.И.Лазарева, можно обозначить как народно-познавательный. Творчество писателя в обращении к фольклору с желанием с его помощью познать народ - новаторское, опережающее свое время. Поэтому оно во многом явилось образцом для подражания писателей Х1Х века. В хронологическом отношении творчество Н.М.Карамзина, как подчеркнула О.Б.Лебедева, «завершает собою историю русской литературы ХУШ в. Но его творческий путь от «Писем русского путешественника» к «Рыцарю нашего времени», от географического пути самопознания к духовной позиции самостояния неоспоримо свидетельствует: в эстетическом отношении художественная проза Карамзина стала качественным преобразованием стоящей за ней национальной литературной традиции нового времени. В этом смысле его можно назвать первым классиком русской литературы Х1Х в., поскольку именно его творчество стало отправной точкой для русских литераторов следующего поколения» [114, 398].

Заключение

В результате исследования фольклоризма прозы Н.М.Карамзина мы пришли к следующим выводам:

Одной из актуальных проблем современной филологической науки является изучение роли фольклора в литературе сентиментализма. Фольклоризм литературы ХУШ века, по нашему мнению, нуждается в более детальном изучении, в пересмотре сложившихся точек зрения на место и роль народной культуры в творчестве писателей-сентименталистов.

В нашей работе высказывается мысль о присутствии фольклора в произведениях писателей сентиментализма, об их глубоком интересе к народной культуре, о понимании места и роли народного творчества в сентиментальной литературе. Нами было уточнено, что обращение писателей сентиментализма к национальным истокам было естественным в попытках понять свою историю и свой народ. В своих истоках и развитии фольклоризм сентиментальной литературы был национально-самобытным явлением, выросшим на русской почве.

Собирание и публикация фольклорных памятников - распространенное явление русской действительности ХУШ века. Важное место в нем отводится Н. М. Карамзину, который принимал активное участие в издании памятников старины.

В творчестве Н.М.Карамзина можно выделить три периода, отражающих эволюцию его отношения к фольклору: 1) начальный - формирование интересов к устному народному творчеству (середина 80-х - 90-е гг.); 2) творчество писателя конца ХУШ - начала Х1Х вв. - широкое освоение и использование средств и принципов народного творчества; 3) 1803-1826 гг. -работа Н.М.Карамзина над «Историей государства Российского».

Начало второго периода в творчестве Н.М.Карамзина связано с созданием очерка «Сельский праздник и свадьба» (1791), который показывает отношение молодого писателя к народности и народному языку, к крестьянскому быту и народно-поэтическому творчеству. Описание сельского праздника и свадьбы в очерке Н.М.Карамзина - значительный вклад в становление и развитие фольклористики и этнографии. Впервые в русской прозе художественным средством изображения внутреннего мира героев явился древнейший обряд свадьбы; мастерская русского фольклора была привлечена так полно и широко.

Идея свободы чувств, высказанная Н.М.Карамзиным в очерке «Сельский праздник и свадьба», становится определяющей в повести «Бедная Лиза» (1792). Сопоставление повести с очерком выявляет расширение объема фольклорного пласта в «Бедной Лизе», показывает углубленный интерес писателя к жанровой системе фольклора и фольклорным принципам создания характеров, фольклорной символике. Повесть «Бедная Лиза» явилась вторым этапом в эволюции отношения Н.М.Карамзина к фольклору. Взаимодействие литературной традиции и фольклорной выходит в повести на структурообразующий уровень. Нами отмечена ориентация Н.М.Карамзина на поэтику жанров баллады и народной лирической песни. Но, в отличие от первого этапа, связь развития сюжета с народной лирической песней здесь более сложная, внутренняя. Писатель обращается к психологическому параллелизму, который становится главным приемом в раскрытии тяжелых душевных переживаний героини. Опора на эстетический мир русского фольклора, на высоту его нравственных ценностей позволила Н.М.Карамзину изобразить яркую личность, ее неповторимый внутренний мир.

Следующим этапом в эволюции отношения Н.М.Карамзина к фольклору, где отмечается усиление интереса писателя к культуре народа, явилась повесть «Наталья, боярская дочь» (1792). Повесть позволяет говорить о творческом интересе Н.М.Карамзина к широкому спектру фольклорных жанров. Процесс работы над лирической песней был освоен писателем. Тема исторического прошлого требовала обращения к другим жанрам. Н.М.Карамзин использовал поэтику разных фольклорных жанров; для раскрытия внутреннего мира героев, изображения эволюции их чувства автор опирался на поэтику лирической народной песни (жанровый фольклоризм). В «Наталье, боярской дочери» ярко проявляется опора на фольклорную стилистику: произведение включает в себя фольклорные мотивы «брака-убега» и «перемены пола», ставшими сюжетообразующими. Для повести характерен также фольклорный принцип изображения времени, отражение глубинных представлений о бытии, добре и зле.

8. Роман «Рыцарь нашего времени» заканчивает второй период творчестваН. М. Карамзина. В сюжете предромантического романа занимаютсущественное место мотивы, связанные с фольклором и русской народнойкультурой вообще. Тема судьбы, воспитания, отношения к миру и людямувязана с фольклорными и историческими отголосками в романе самымнепосредственным образом. Жанры лирической песни, сказки, обряд,мифология, верования, легенда, бытовой народный уклад, психология играютв романе важную роль. Роман Н.М.Карамзина стоит у начала складывающейсятрадиции произведений о герое времени. «Рыцарь нашего времени»воспринимается как очень значительное и новаторское литературное явлениеконца ХУШ - начала Х1Х века.

9. Таким образом, фольклоризм прозы Н.М.Карамзина, согласноклассификации А.И.Лазарева, можно обозначить как народно-познавательный.Творчество писателя в обращении к фольклору с желанием с его помощьюпознать народ - новаторское, опережающее свое время. Поэтому оно вомногом явилось образцом для подражания писателей Х1Х века.

Список использованной литературы

традиционный фольклор филологический

1. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. - 127 с.

2. Карамзин Н. М. Записки старого московского жителя: Избранная проза. -М.: Московский рабочий, 1986. - 525 с.

3. Карамзин Н.М. Избранное. - М.: Правда, 1984. - 463 с.

4. Карамзин Н.М. Избранные сочинения: В 2 т. - М.-Л.: Худож. лит., 1964. -2 т.

5. Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. - М.: Современник, 1982. -351 с.

6. Карамзин Н.М. Илья Муромец. Богатырская сказка //Литературная сказка пушкинского времени /Сост., вступ. ст. и комм. Н.А. Тарховой. - М.:

7. Правда, 1988. - С. 43-54.

Карамзин Н.М. Марфа-посадница: Повести; Главы из «Историигосударства Российского». - Л.: Худож. лит., 1989. - 432 с.

8. Карамзин Н.М., по его сочинениям, письмам и отзывам современников: Материалы для биографии, с примечаниями и объяснениями. - М., 1866. -507 с.

9. Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 т. - Л.: Худож. лит., Ленингр. отд-ние, 1984. - 2 т.

10. Адрианова-Перетц В.П. Древнерусская литература и фольклор. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1974. - 171 с.

Азадовский М.К. История русской фольклористики: В 2 т. - М.: Госуд. уч.-пед. изд-во Мин. просвещ. РСФСР, 1958-63.- 2 т.

Азадовский М.К. Статьи о литературе и фольклоре. - М.-Л.: Худож. лит., 1960. - 548 с.

Акимова Т.М. и др. Русское народное поэтическое творчество. - М.: Высш. шк., 1983. - 208 с.

Акимова Т.М. О фольклоризме русских писателей: Сб. ст. - Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. - 204 с.

Аникин В.П. Календарная и свадебная поэзия. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1970. - 122 с.

Аникин В.П., Круглов Ю.Г. Русское народное поэтическое творчество. -Л.: Просвещение, 1983. - 416 с.

Аникин В.П. Русский фольклор. - М.: Высш. шк., 1987. - 286 с.

Арзуманова М.А. Русский сентиментализм в критике 90-х годов ХУШ века //Русская литература ХУШ века. Эпоха классицизма. - М.-Л.: Наука, 1964. - С. 197-224.

Балашов Д.М. и др. Русская свадьба. Свадебный обряд на Верхней и Средней Кокшеньге и на Уфтюге (Тарногский район Вологодской области). - М.: Современник, 1985. - 390 с.

20. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культурасредневековья и Ренессанса. - 2-е изд. - М.: Худож. лит., 1990. - 543 с.

21.Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. - М.: Худож. лит., 1976 - 1982. Т. I: Статьи, рецензии и заметки 1834-1836 гг. - 736 с. Т. 2: Статьи, рецензии и заметки, апрель 1838 - январь 1840 гг. - 631 с. Т. 3: Статьи, рецензии, заметки, февраль 1840-февраль 1841 гг. - 614 с. Т. 4: Статьи, рецензии и заметки, март 1841 - март 1842 гг. - 654 с. Т. 5: Статьи, рецензии и заметки, апрель 1842 - ноябрь 1843 гг. - 631 с. Т. 6. Статьи о Державине; Статьи о Пушкине; Незаконченные работы. - 678 с. Т.7. Статьи, рецензии и заметки. Декабрь 1843 - август 1845 гг. - 799 с. Т. 8. Статьи, рецензии и заметки, сентябрь 1845 - март 1848 гг. - 783 с.

22. Берков П.Н. Державин и Карамзин в истории русской литературы концаХУШ начала Х1Х вв. //Русская литература ХУШ века. Исследованиясоветских ученых. - Минск: Университетское, 1988. - С. 208-221.

23. Берков П.Н., Макогоненко Г.П. Жизнь и творчество Н.М.Карамзина//Н.М.Карамзин. Избр. сочинения: В 2-х т. - М.-Л., 1964. - Т. 1. - 142 с.

41. Берков П.Н. Проблемы исторического развития литератур: Статьи. - Л.:Худож. лит., 1981. - 496 с.

Бестужев-Рюмин К. Биографии и характеристики. (Летописцы России). Татищев, Шлецер, Карамзин, Погодин, Соловьев, Ешевский, Гильфердинг. - М.: Изд-во «ВЕК», 1997. - С. 172-195.

Благой Д.Д. Закономерности становления новой русской литературы //Исследования по славянскому литературоведению и стилистике: Доклады советских ученых на 1У Международном съезде славистов. -М., 1960. - С. 106-179.

44. Благой Д.Д. История русской литературы ХУШ века. - М.:Государственное учебно-педагогическое издательство НаркомпросаРСФСР, 1945. - 420 с.

Благой Д.Д. История русской литературы ХУШ века. - 2-е изд. - М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства Просвещения РСФСР, 1951. - 582 с.

Благой Д. Д. От Кантемира до наших дней. - М.: Худож. лит., 1972. - Т. 1. - 560 с.

Богатырев П.Г. и др. Русское народное творчество. - М.: Высш. шк., 1966. - 358 с.

48. Бочаров Д.В. «Беседа любителей русского слова» и отечественнаяфольклористика //Литература и фольклорная традиция. Тезисы докладовнаучной конференции 15-17 сентября 1993 г. - Волгоград: Перемена, 1993. - С. 15-17.

49. Булгаков Н.Н. «Простонародность» в русской литературе конца ХУШ -начала Х1Х столетий //Ежегодник научных работ. 1960 г. Гуманитарныенауки. Министерство просвещения УССР. Херсонский государственныйпед. институт им. Н.К. Крупской. - Херсон, 1961. - С. 115-119.

Фаддей Булгарин. Встреча с Карамзиным //Ф. Булгарин. Сочинения. -М.: Современник, 1990. - С. 667-677.

Вацуро В.Э., Гиллельсон М.И. Сквозь «умственные плотины». Из истории книги и прессы пушкинской поры. - М.: Книга, 1972. - 320 с.

Вербицкая В.В. Народ или нация? Употребление заимствованной лексики в русской литературе конца ХУШ - начала Х1Х в. (На примере произведений Н.М. Карамзина) //Карамзинский сборник. Национальные традиции и европеизм в русской культуре. - Ульяновск, 1999. - С. 3-7.

53. Виноградов В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. ОтКарамзина до Гоголя. - М.: Наука, 1990. - 388 с.

54. Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языкаХУП-ХУШ веков. - 3-е изд. - М.: Высш. шк., 1982. - 530 с.

55. Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. - М.: Худож. лит.,1961. - 614 с.

56. Вознесенский М.В. Народная музыкальная культура в русскойсентиментальной повести //ХУШ век. Сборник 17. - Санкт-Петербург:Наука, С.-Петербургское отд-ние, 1991. - С. 203-206.

57. ХУШ век. Сборник 8. Державин и Карамзин в литературном движенииконца ХУШ - начала Х1Х века. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1969. - 355с.

58. Выходцев П.С. На стыке двух художественных культур (Проблемафольклоризма в литературе) //Русский фольклор. Вопросы теориифольклора. Сборник Х1Х. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1979. - С. 3-30.

59. Глухов В.И. «Евгений Онегин» Пушкина и повести Карамзина//Карамзинский сборник. Творчество Карамзина и историко-литературный процесс: Сборник статей. - Ульяновск: УГУ, 1996. - С. 24-35.

60. Гончаров Б.П. Фольклор в творчестве писателей //Литература в школе. -1995. - № 3. - С. 48-51.

Горелов А.А. К истолкованию понятия «фольклоризм литературы» //Русский фольклор. Вопросы теории фольклора. Сборник Х1Х. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1979. - С. 31-48.

Грассгоф Х. О перспективе в повестях Карамзина //Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика В.В. Виноградова. -Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1971. - С. 95-101.

Гуковский Г.А. Карамзин //История русской литературы: В 5 т. - М.- Л., 1941. - Т. 5. - 345 с.

Гуковский Г.А. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли ХУШ века. - Л.: Худож. лит., 1938. - 315 с.

Гуковский Г.А. Русская литература ХУШ века. - М.: Аспект Пресс, 1999. - 453 с.

Гура В. Времен соединенье: Очерки, портреты, этюды, обзоры. -Архангельск, Вологда: Сев.-зап. кн. изд-во. Волог. отд-ние, 1985. - 335 с.

Далгат У.Б. Литература и фольклор. Теоретические аспекты. - М.: Наука, 1981. - 303 с.

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т.- М., 1981-82. - Т. 4. - 534 с.

Даркевич В.П. Народная культура средневековья: светская праздничная жизнь в искусстве 1Х-ХУ1 веков. - М.: Наука, 1988. - 344 с.

70. Державин и Карамзин в литературном движении ХУШ - начала Х1Хвека. - Л., 1969. - 356 с.

Десницкий В. Избранные статьи по русской литературе ХУШ-Х1Х вв. -М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1958. - 404 с.

Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. -СПб: Тропа Троянова, 2000. - 432 с.

Евгеньева А.П. Очерки по языку русской устной поэзии в записях ХУП-ХХ вв. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, Ленингр. отд-ние, 1963. - 348 с.