Плюрализм и толерантность как социально-деструктивные феномены

- культура рассматривается не как цельная, а как фрагментарная, мозаичная;

- многовариантность порождает маргинальность культуры;

- представления о радикальной плюральности соцокультурного бытия, "эластичное" этико-эстетическое сознание приобретают большее значение, чем генерализация бытия;

- пропагандируются утверждения о том, что невозможна никакая рациональная, цельная для данного общества идеология (национальная идея), а лишь локальные "миниконцепции".

В современном мире плюрализация выступает и как наличная реальность, и как тенденция отношения к социокультурному бытию. В качестве последней множественность / плюральность культуры обнаруживает склонность к нивелированию различий социокультурной реальности во имя их терпимого сосуществования, а также удобной и выгодной массовизации производства и потребления артефактов - как в технологическом, так и в содержательном аспектах. Поэтому, как мы считаем, с плюрализацией / маргинализацией культуры непосредственно связана конъюнктурность культуры, когда традиционные механизмы нравственного осуждения или эстетической принципиальности теряют свою актуальность и эффективность или несовместимы с авантажностью. Для человека, воспринимающего и потребляющего маргинальную культуру, нет чётких границ, разрушаются всякие "табу", всё находится в допустимом состоянии. Соответственно, установка на равнозначность фрагментов культуры нашла полное воплощение во внедрении в общественное сознание идеологического агента "толерантность", который приобрел гипертрофированное значение и обеспечил культурную вседозволенность. Мы убеждены, что гипертрофированная толерантность поощряет ценностный релятивизм и эстетическую вульгарность, порождает деструктивную примитивизацию культуры, когда в культурном процессе "духовное содержание самой высокой пробы разрушается и вытесняется элементами низшего содержания" [209, с. 126]. За аргументами можно обратиться, например, к С. Вальцеву, который описывает экспозицию "Мусорные люди" в Германии (скульптуры из обычных отходов: банок, бутылок, обрывков газет и другого хлама); современный Голливуд правомерно рассматривать как "окончательную победу маркетинга над киноискусством и художественным смыслом" [40]. Мы бы добавили к данным ещё ряд примеров. В частности, повсеместное и всеобщее замещение этико-эстетической принципиальности (преподносится как нетолерантность) конформизмом (преподносится как толерантность) во имя избегания коммерческих рисков. Один из самых распространённых видов современного искусства - эстрада, которая в середине прошлого века ещё представляла собой вид высокого искусства (французский шансон). В постмодернистской культурной среде эстрада трансформировалась в нацеленный на получение сверхприбылей грандиозный шоу-бизнес, в котором полностью атрофированы моральные и эстетические оценки. Обществу же внушается некритично толерантное восприятие этого сегмента музыкальной культуры. Но, пожалуй, наиболее показательно культово толерантное отношение к этико-эстетическому феномену гламура как "специфически-образной форме выражения бытия, основанной на принципах гедонизма" [190, с. 19]: роскошь, шик, иллюзорная привлекательность, внешний блеск. В результате, общество реагирует поразительно толерантно на эрзац-культуру гламура.

"Примитивный пласт сознания" и культуры поднимается на поверхность, а технология "толерантность" обеспечивает терпимость к этим духовно-интеллектуальным суррогатам, создаваемым и воспроизводимым при помощи массового кино, телевидения, Интернета, кулинарии, парков развлечений, компьютерных игр: "Суть роста примитивности состоит в том, что духовная жизнь общества в целом и отдельного человека в частности упрощается и огрубляется. Процесс принимает патологический характер, духовная жизнь общества и человека низводится до примитивных животных проявлений. Всеми силами, стирая различия между нациями, полами, религиями, человечество стараются превратить в серую безликую массу. Всё подлинно великое, индивидуальное уничтожается, высмеивается, отторгается. В кумиры обществу навязывают посредственных, а часто и бездарных актеров, писателей, певцов, модельеров, большая часть из которых к тому же извращенцы" [228, с. 125]. Как результат - легитимизация уродливого, дисгармоничного в искусстве и моде, ложного в СМИ, бесполезного на смысловом уровне: "… разрушается общая иерархия ценностей, вследствие чего ценности, имеющие важное социальное значение, приравниваются к малозначимым. Человек, удачно ограбивший банк, оценивается одинаково с человеком, написавшим удачную книгу. Культурист не менее значим, чем политик. Половой извращенец также защищён государством, как и нормальный человек. Более того, во всех без исключения современных фильмах человек, борющийся с извращенцами, - это сумасшедший с кучей комплексов. Человек в таком обществе перестает понимать, что хорошо и что плохо, кем стать - культуристом, политиком, грабителем банков или извращенцем" [40, с. 103]. Современной социальной системе выгодно терпимое отношение к этой неопределённости, поскольку в обществе массового потребления ценностные запросы должны быть стереотипно допустимыми, чтобы их реализация происходила в упрощённом виде и гарантированно приносила прибыль: "Чем проще, чем стандартнее и унифицированнее жизнь людей, тем им легче общаться между собой, тем легче жить. Но на самом деле примитивизация приводит к потере оригинальности, индивидуальности, национального колорита и своеобразия" [56, с. 7]. Трагедия современной культуры заключается в том, что духовное творчество представляется не как сложный, ответственный и кропотливый труд, а как нечто такое, чем могут заниматься все, и что не будет подвергнуто сомнению или критике. Общество должно лишь умиляться, поскольку это демократично и гуманно, а требовательность, принципиальность и критичность не толерантны, а потому не допустимы. В этих условиях аристократичная культура востребована абсолютным меньшинством социума, которое не толерантно, потому, что желает сохранить эстетический эталон и высокую духовно-интеллектуальную планку, мыслить самостоятельно и не примитивно. Но нетолерантность к безобразному и дисгармоничному в культуре не приветствуется и замещена современной гипертрофированной толерантностью к посредственным и вульгарным "творениям". Социальное большинство обезличено (Das Man М. Хайдеггера) и не стремится рефлектировать над смыслами бытия, оно желает "хлеба и зрелищ". Индустрия массовой культуры служит порабощению атомизированных индивидов при помощи "репрессивной толерантности" (термин Г. Маркузе), которая сама по себе становится тотальной идеологией. Если умеренная толерантность означала терпимость к конкретному иному, готовность сосуществовать с ним (различия религиозные, различия в обычаях, образах жизни), то фетишизированная толерантность в современном социуме ко всему вообще порождает деструктивные следствия для личности и парадоксальным образом ведёт к саморазрушению общества, поскольку поддерживает и усиливает процесс примитивизации культуры, из которой выхолащивается эстетическая "изюминка" и нравственный смысл.

Фетишизированная радикальная толерантность стала реальностью в результате окончательного утверждения постиндустриализма и постмодернизма. Формально позитивные требования уважать Иное, этнические и национальные особенности, различия в социальных воззрениях и традициях фактически приобрели конфигурацию перманентного социокультурного компромисса и беспринципности. Глобализированный человек постиндустриального типа общества не может извлечь выгоду из отношений с людьми, если не способен к консенсусу и соглашательству. Так толерантность становится одновременно технологией существования и деструкции современного общества и в контексте данной тенденции получает особенный, зловещий смысл: под знаком терпимого отношения к плюрализму ценностей и моделей поведения утверждается вседозволенность, а инклюзивное принятие Другого превращается в попустительство откровенно девиантным - аморальным и эстетически сомнительным - практикам. Принятая в парадигме постмодерна рядоположенность ценностных и моральных стандартов, известная как отказ от "этики убеждений", лишает общество возможности применить не только правовые, но и моральные санкции в отношении тех, кто подрывает социальные основы. Напротив, образуется стройный хор "апологетов" толерантности, предлагающих разные оправдания девиантных форм культурной деятельности, преподносимых и как смелая инициатива, и инновационность, и независимость от традиционных институтов и норм. Происходит романтизация и героизация "сильной личности" теневого дельца, вседозволенность намеренно путается со свободой, под лозунгом "прав человека" на самореализацию и творческую активность утверждается эстетическая и этическая безвкусица и вульгарность. В тоже время, жесткая критика девиантных аморальных и асоциальных культурных практик, попытки принять меры против разрушительных для общества форм культурной деятельности, клеймятся как не толерантное "ретроградство", гибель прогресса, ущемление свободы и прав человека. В таком контексте защитники истинной аристократичной культуры выглядят как её наиболее не толерантные разрушители, поскольку демонстрируют нежелание признать легитимными беспринципность и отказ от нравственных и эстетических идеалов во имя лжедемократизации культурного процесса и общественной жизни.

В российской ситуации эта проблема приобрела специфически обострённое выражение, поскольку у нас отсутствует опыт демократизации социокультурного созидания, а понимание толерантности сведено к терпимости "ко всему и вся" и может привести к разрушению едва возникшей демократии. К сожалению, приходится констатировать, что ни официальная власть, ни общество в целом не осознают и не видят данной угрозы. Российская массовая культура наполнена намёками "понять и простить" всё, что угодно. Весьма показательна, на наш взгляд, ситуация с феноменом "гламур" в отечественной культуре. Один из вызовов российскому социуму связан с толерантным отношением к растущей гламуризации культуры. В определённом смысле толерантность как будто освобождает личность от обязанностей, налагаемых социальными взаимодействиями, и подразумевает терпимость к пороку потребительства. Соответственно, целью гламура может быть, например, стимуляция потребительского спроса. Вложенные в процесс финансовые средства делают необходимым воспроизводство, которое обеспечивается технологией толерантность и неизбежно приводит к тому, что стандартные гедонистические потребности удовлетворяются посредством стандартизированных гламурных продуктов. Технология толерантность идеологически обслуживает несомненное принятие культуриндустрии как феномена производства стандартной множественности, которая совершенно безапелляционно объявляется приемлемой на данный момент и не допускает каких-либо сомнений (телевизионный шоу-проект "Фабрика звёзд"). Таланты являются собственностью культуриндустрии, которая решает их судьбу однозначно и "не терпит нетерпимости" по отношению к своим вердиктам (телевизионный шоу-проект "Голос"). Заинтересованные стороны охотно сотрудничают: талант "отдаёт себя в аренду гламуру", а культуриндустрия получает прибыль. Общественному сознанию, посредством технологии толерантность, внушается одобрительное отношение к производству культурного хлама: многочисленные однотипные шлягеры, телесериалы, рекламные ролики, ток-шоу благополучно существуют как взаимозаменяемые клише, всецело подчинённые канонам гламуризации. В связи с этим, гламурные продукты культуриндустрии проворно продаются и потребляются, безнадёжно отравляя эстетический вкус потребителя. Что касается масскультового рынка, то он абсолютно нетерпим и агрессивен. Как пишет А. Панарин: "Менеджер преследует в качестве сомнительных и незаконных все мотивы в культуре, кроме экономических, и выступает в роли резонёра, призывающего публику расходиться, если дело не пахнет дивидендами" [142, с. 89]. Поэтому только прибыль, как высшая ценность потребления, диктует толерантность ко всему, что не угрожает ей и полезно ради сохранения привычных стандартов потребления. В тоже время - никакой толерантности к иным вариантам, перспективам и целям. Культуриндустрия окончательно фетишизирует технологию толерантность. В свою очередь, в условиях абсолютизации (фетишизации) толерантности культуриндустрии удаётся воспроизводить и производить "облегчённый гламур-продукт": зритель не должен иметь никакой потребности в собственной мысли, любая из возможных реакций является предусмотренной самим продуктом. Толерантность к дисгармонии как фактическое неразличение красоты и уродства, толерантность к безобразию и дурному эстетическому вкусу делают мир как будто бескачественным, содержательно размытым, следовательно, примитивным. Похоже, что от явления стараются просто дистанцироваться, чем сформировать сознательную и внятную позицию по отношению к нему.

Крайне сложным остаётся вопрос о толерантности в сфере религии. Известно, что толерантность в современном понимании складывается в Новое время как продукт модернизации западного общества и первоначальное значение получила как веротерпимость: признание за каждым гражданином права исповедовать любую религию, более или менее позитивное отношение к другим религиозным воззрениям, всякому инаковерию. При этом, "в мировой истории веротерпимость … никогда не считалась добродетелью. Она четко формулировала проблему различия между религиозными течениями" [184]. Веротерпимость тождественна признанию расхождений между религиями. Однако, притязание религиозной толерантности на абсолютную добродетель - её фетишизация - на практике оборачивается клерикализацией светской культуры, то есть вторжением религии "на территорию" светского гуманизма, что и наблюдается в современной России.

В языческих культурах, когда каждый народ поклонялся "своим" богам, сферой проявления веротерпимости было отношение к "чужим" богам. Примером веротерпимости в античном мире может служить Римская империя, в которой по политическим соображениям государство позволяло покорённым народам сохранять свои культы, хотя христианство оставалось исключением из этого правила и было религией запрещённой. Миланский эдикт 313 г. распространил принцип терпимости и на христианство. Стремление обеспечить единство распадающейся империи с помощью единой для всех подданных христианской религии вскоре привело к запрещению языческих культов. В Средние века абсолютистские притязания христианской церкви основывались на представлении, что истинной может быть только одна вера, поэтому христианскому средневековью идея веротерпимости была чужда. К ней христианство вернулось в эпоху Реформации. Борьбу за церковные преобразования реформаторы вели под лозунгом религиозной свободы, права личности на религиозное самоопределение. М. Лютер отверг мысль о ереси как "убийстве души". Однако, содержавшийся в христианстве исходный пункт идеи веротерпимости (Новозаветная заповедь любви к ближнему, даже к врагу), в действительности оказался невыполнимым. Со временем сами реформаторы вернулись к принуждению в делах веры. Ж. Кальвин и М. Лютер требовали от светской власти казни еретиков и вольнодумцев, которых обвиняли в богохульстве. В Новое время защита веротерпимости приобрела антиклерикальный характер. Одним из главных философов, размышлявших на тему веротерпимости, был Дж. Локк, обосновавший веротерпимость, исходя из веры в достоинство человека, милосердие, и в особую ценность личного выбора: "…дело истинной религии представляет собой абсолютно иной подход. Такая религия устанавливается не для того, чтобы создать внешнюю помпезность, обрести церковную власть или использовать религию в качестве принуждающей силы, а для того, чтобы направлять жизнь человека в соответствии с законами праведности и богобоязненности" [108, с. 223]. Очевидно, что Локк опирался на западную социокультурную традицию. Однако, идеи неотъемлемого достоинства человека, отсутствия принуждения в духовной сфере являются не только частью западной философии, но универсальны. Представители философии Просвещения 18 века развили идею толерантности (Ф.М. Вольтер в трактате о толерантности, французские энциклопедисты Д. Дидро и Д'Аламбер, Г. Лессинг в Германии и др.): Просвещение одержало победу над клерикализмом, что обозначило начало того цивилизационного процесса, завершением и результатом которого является наша современность. В XX веке наблюдался весь спектр возможных отношений к религии со стороны государства или общества, а также отношений между религиями: от религиозной нетерпимости, обусловленной межрелигиозными конфликтами, до ограниченной и относительной веротерпимости в тех многоконфессиональных обществах, где существует де-юре или де-факто государственная религия, и до религиозной свободы в демократических обществах, в ситуации религиозного плюрализма, порождающей такой феномен, как "гражданская религия" (например, в США государство и общество поддерживают основные религиозные принципы, считая их полезными, не связывая их с какими-либо конкретными конфессиями). Умеренная религиозная толерантность означает признание права каждого человека свободно выбирать и высказывать свои убеждения относительно религиозной веры. Свободомыслие основывается на признании приоритета светского гуманизма, на освобождении от безусловного подчинения религиозной традиции. Но это теоретически. Фактически, как в истории, так и в современном обществе, включая российское, веротерпимость и свободомыслие осуществляются лишь ограниченным образом. В частности, в современном российском государстве произошло переосмысление роли и места религии в жизни общества, обусловившее активизацию клерикальных практик. Преодоление крайности радикального атеизма советского периода обернулось симметричной крайностью радикальной веротерпимости. Явная гипертрофированность толерантного отношения к конфессиям в современной России вызывает недоумение, поскольку вступает в противоречие со статьями 14 и 28 Конституции РФ; создаёт условия для вытеснения свободомыслия и светского гуманизма из культурного пространства (присутствие представителей христианско-православного и исламского клира на ведущих телеканалах, в структурах власти, на официальных мероприятиях; "валовый" подход к строительству религиозных объектов; "ползучее" проникновение, буквально, просачивание клира и культа в армию и среднюю школу и др.). Клерикализация общественной жизни настораживает не только широкомасштабностью, ещё более - чертами явного онтологического абсурда: освящается "всё подряд" - воинские казармы, детсадовские площадки, больничные палаты, стройплощадки, места лишения свободы; кровью жертвенных животных окропляются улицы мегаполисов; поклонение "поясу богородицы" устраивается "по образу и подобию" турне-шоу; в аэропорту г. Минеральные Воды (Ставропольский край) планируется построить часовню для молитвы пассажиров перед полётом и после приземления. Но если приведённые примеры вызывают досаду, то гегемония религиозной толерантности в ущерб национальной безопасности и социальной стабильности, как того требуют международные обязательства, грозит созданию тупиковой социальной ситуации: "Международные соглашения не позволяют ограничение религиозной свободы по причине сохранения национальной безопасности. Сохранение социальной гармонии или национальной безопасности не может по своей значимости перевесить личного права на свободу религии. По этому поводу Комитет ООН по правам человека отметил следующее: "ограничения не могут быть позволены на основаниях, не отмеченных в статье, гарантирующей свободу религии, даже если таковые ограничения будут разрешены в отношении других прав, защищённых Пактом, к примеру, национальной безопасности" [184]. Необходимость установления жесткого государственного контроля над религиозно-террористическими группировками и религиозными тоталитарными сектами не может быть адекватна этой норме, зато соответствует интересам сохранения здоровья и жизни граждан.

Становление, развитие и формирование российской цивилизации происходило под влиянием христианского православия. Именно этот факт выдающийся отечественный философ П. Чаадаев считал одной из детерминант социально-онтологической деградации России. Известно, что любая религия входит в число важнейших признаков-опор авторитарного режима, поэтому закономерно и адекватно, например, использование христианского православия С. Уваровым (с подачи Н. Карамзина и по поручению Николая I) при создании в 1833 году официальной идеологической системы, вошедшей в историю как "Теория официальной народности", основными принципами которой были "православие, самодержавие, народность". По нашему мнению, радикальная религиозная толерантность в России обладает мощным деструктивным потенциалом потому, что она сущностно фальшива: российское православие теоретически провозглашает себя религией терпимости, милосердия и любви к ближнему, однако, в его истории есть множество прецедентов нетерпимости и непримиримости к инакомыслию (например, гонения на ереси стригольников, на нестяжателей, на старообрядцев) и, в тоже время, лояльности и оправдания негативных социальных явлений (например, крепостного права). Современная российская власть старательно создаёт имидж либерально-демократического режима при этом, забывая (?), что основным признаком демократического либерально-правового общества является приоритет светской культуры. Попытки власти вернуть православию статус ведущей формы общественного сознания нельзя квалифицировать иначе, как неадекватные заявленным социально-политическим притязаниям и потому онтологически-сомнительные. Клерикализация общественной жизни, также, не совместима с процессами модернизации, поскольку в ценности "модернити" входит не религиозный, а светский гуманизм.

"Постиндустриалисты говорили об инвестициях в человека и создании гомо сапиенс очень высокого потенциала, а на деле мы видели совсем иное -мягкотелого обывателя, а отнюдь не дерзкого творца" [1] - существо беспринципное в плане нравственных, эстетических и религиозных ориентиров, существующее в "размытой" духовно-культурной реальности. Подмена социально принципиальной позиции пустой демагогией наблюдается, когда общество жаждет стабильности и под видом толерантности стремится искусственно формировать и внедрять конформизм. Содержательная инверсия толерантности осуществляется посредством культивирования безадресной тотальной толерантности: "толерантность всегда - только хорошо, а интолерантность всегда - только плохо". В целях воспитания такой "толерантности" чаще всего используется неумение строить объективную картину мира, духовно-культурная неустойчивость. Склонность к этическому лицемерию и беспринципности (преподносятся как способность к консенсусу); эстетическому "всеприятию" и конфессиональному приспособленчеству (выдаются за способность к художественному и религиозному самоопределению) целенаправленно, но латентно задействованы государством как ресурсы технологии "толерантность" в примирении с современной российской действительностью и воспитании "прекраснодушия" и "всеядности". Терпимое отношение к тому, что не может быть терпимо, является, по нашему убеждению, результатом некритического восприятия традиции и отсутствия в нашей культуре рациональной гарантии морального согласия; продуктом идеологического "зомбирования" или нагнетанием онтологического страха отступить от "генеральной линии" власти. Отсутствие недвусмысленности в оценке артефактов и культурных ситуаций, будучи удобной социально-онтологической позицией, позволяет человеку избегать опасностей, которыми чреват принципиальный выбор и принятие ответственного самостоятельного решения. Вот почему такая позиция выгодна. В условиях эйфорической глобализации и постмодернизации релятивизированная система духовных ценностей репрезентируется как некий оптимум и прецедент развития цивилизации. Нам представляется правомерной система характерологических черт такого общества, предложенная В. Аверьяновым [1]:

во-первых, это гипертрофия СМИ, рекламы, моды и принципа "престижности";

во-вторых, это низведение человека до состояния носителя престижных статусов и модных аксессуаров;

в-третьих, фетишизация потребления, превращение человека в сверхпотребителя;

в-четвертых, подмена формирования естественной подлинной духовно-интеллектуальной элиты выделением некоего искусственного "избранного меньшинства" из числа центральных / региональных олигархов и представителей власти, гламурных "деятелей" культуры - "фальш-элиты".

В современном обществе идеалы и ценности используются как демагогические формы для оправдания корпоративной стратегии "фальш-элиты". В этих условиях "толерантность" является и питательной средой для формирования стереотипных, сконструированных извне потребностей "фальш-элиты", и технологией клонирования её как культурного типа. Сложился класс постиндустриального "люда" и в РФ - одинаковых обезличенных индивидов Das Man "с коммуникаторами в карманах" брендовой одежды, со стремлением к экономической эффективности, измеряемой исключительно монетарными категориями, с установкой на престижное потребление как единственный маркер положения в обществе.

Таким образом, реальность постиндустриализма и постмодернизма, с нашей точки зрения, оказалась гипертрофированно плюралистичной и толерантной, и именно потому "расчеловечивающей" и губительной для культуры. "Прощание с навязчивой идеей единства" [107] стало важнейшим "достижением" постмодернистской культуры. Нам представляется, что в условиях, когда российское общество, как и человечество в целом, "обольщено" тотализацией социокультурного плюрализма и толерантности, доведённые до абсурдной культовости эти идеологические агенты начинают порождать угрожающе-деструктивные для культуры перспективы социально-онтологической деградации. В этих условиях особенно актуален теоретический поиск умеренно допустимых статуса и значения множественности бытия (плюральности) и терпимости к этой множественности (толерантности).

2.3 Социально-онтологический статус и значение плюрализма и толерантности для развития социума

Современное общество развивается в режиме глобализации, что актуализирует глубокие размышления человечества над своими социально-онтологическими перспективами, которые могут быть представлены определёнными теоретическими "сценариями":

- радикально-глобалистский сценарий предусматривает постепенное сближение национальных государств и слияние локально-этнических культур в единое культурное пространство;

- умеренно-глобалистский сценарий допускает увеличение общего в социокультурном бытии разных народов, но при непременном условии сохранения их культурной специфики;

- антиглобалисткий сценарий рассматривает глобализацию и мультикультурализм как стимулы для демонстрации различий между культурами и провокаторы конфликта между ними.

Какой бы из сценариев не стал приоритетным, на данном этапе развития человечества уже явно, что глобализация объективно создаёт благоприятные условия для усиления процессов маргинализации культур посредством толерантного нивелирования границы между культурной нормой и девиацией, для негативной девиации социальных практик. На этом фоне выстраивание и осуществление объективного анализа современной социальной реальности предполагает признание права исследователя на критическое рассмотрение плюрализма и толерантности: "Для возвращения гуманитарного, социокультурного измерения в международные отношения необходим критический анализ самого понятия толерантности, раскрывающий её сущность, возможности, условия, необходимые пределы" [77]. Мы исходим из того соображения, что плюрализм ("позиционирование множественности") и толерантность ("сосуществование множественности") не однозначно конструктивны, но и существенно деструктивны, и эту данность нельзя игнорировать, если стремиться минимизировать социальную утопию и маскимализировать действительное положение дел в современном социуме. Постиндустриальная / постмодернистская трансформация общества с неизбежностью повлекла за собой не только изменения его экономических и структурных параметров, но и обострила вопрос о сохранении социокультурной идентичности "единственности" в условиях приоритетности "множественности". В подобной ситуации, как справедливо считает А. Гидденс [57], глобализированные социальные отношения могут, как уменьшить проявления чувства неприязни и конфронтации, так и вызвать их интенсификацию. Мы считаем, что, в этой связи, важное значение для социума приобретает определение статуса и значения плюрализма и толерантности как идеологических агентов мультикультурализма / глобализации.

Конструктивная парадигма глобализации представляет собой признание многообразия мира, реального плюрализма форм социальной жизни и вариантов её развития, практического использования этого многообразия для обогащения совокупного опыта человечества. Концепция "поликультурного общества" с приоритетом свободного выбора модели общественной жизни, безусловно, привлекательна. Сформулированная А. Сеном в "Докладе о развитии человека 2004" концепция содержит актуальное для подкрепления нашей позиции обоснование разнообразия (плюрализм) не как цели, а как средства "…предоставления индивидам права жить и существовать в соответствии с собственным выбором, имея реальную возможность оценить другие варианты" [99, с. 19]. Действительно, плюрализм социальной жизни обеспечивает приращение культурного капитала человечества и пополнение резервуара социального опыта новациями, что является несомненным благом: "Хочешь быть целым - позволь себе разделённость" [101, с. 47]. Вместе с тем, плюрализм социальной жизни даёт повод для её радикально критического оценивания: "Недавно появившиеся предложения по замене - якобы отжившего своё - национального государства на так называемое мультикультурное общество нелепы и коренятся в мышлении, чуждом всякой действительности" [213, с. 9]; порождает серьёзную социально-онтологическую проблему - "разбегаемость" форм культуры и их неустойчивость создают угрозу утраты определённого качества, постоянства, социокультурной идентичности. Иными словами, обнаруживает себя деструктивное значение плюрализма, детерминирующего маргинализацию культуры. Очевидно, что назрела необходимость предпринять определённые усилия для изменения ситуации, грозящей стать необратимой. В связи с этим, считаем правомерным высказать ряд принципиальных соображений:

1. Прежде всего, не следует игнорировать предостережение У. Оккама и без нужды "умножать сущности". Принцип, требующий "…множественность никогда не полагать без необходимости…", называют "бритвой Оккама", хотя известен он ещё со времен Аристотеля. Этот принцип, также именуемый законом экономии или бережливости, означает, что "срезается" лишнее: уменьшается число явлений и сущностей, которые в избыточном состоянии могут повредить процессу или явлению. Но если У. Оккам имел в виду скорее методологический плюрализм, то мы подразумеваем социально-онтологический плюрализм - "экономию или бережливость" потенциалов общественной жизни.

2. "Многоукладности" (плюралистичности) социальной реальности необходимо "надстраиваться" над некой фундаментальной инвариантностью / нормативностью. В противном случае "поливариативная конструкция" социума будет зыбкой и шаткой. Чтобы многообразие не "растащило" бытие целого социального организма, плюрализм не должен подменить собой инвариант / норму.

3. В условиях структурной модернизации и плюрализации общественной жизни размножение поведенческих образцов, смешение сфер социума (например, перенесение рыночных принципов из экономики в межличностные связи, мораль, искусство, образование и т.д.) на самом деле не повышает, а снижает стабильность в обществе, делает его более конфликтным. Социально вредно поощрять фетишизацию плюрализма, социально предпочтительно (полезно) укреплять умеренно-прагматичное отношение к плюрализму.

4. Стоит принять во внимание идею Т. Питерса [152] о том, что глобализация это не мультикультурализм, а межкультурализм. Представляется, что наиболее реальную альтернативу абсолютизированному плюрализму может составить инклюзивная концепция культуры, которая более адекватна парадигме глобализации. Инклюзивизм предполагает способность той или иной социокультурной системы сосуществовать с инокультурными элементами, расширяя собственную систему культурных сегментов.

Эмоционально декларируемый плюрализм в статусе фетиш-ценности нередко сводится лишь к проявлению сочувствия к иной культуре. Чтобы плюралистичность не превратилась в социальную аффективность, необходимо рациональное понимание особенностей Иного. Поэтому мы предлагаем внести коррективы в когнитивные акценты: отказаться от феноменолизации плюрализма как фетиш-ценности и "узаконить" статус плюрализма как идеологического агента, что позволит изменить радикально-эмоциональные акценты общественного восприятия на умеренно-рациональные и минимизировать деструктивные значения плюрализма.

Чтобы сдержать процесс радикальной глобализации общества, в логике современного социума должна присутствовать предупреждающая установка на то, что плюралистичность общества содержит потенциальную социокультурную угрозу: возможность потеряться в стереотипной множественности культур. По причине своей существенности плюрализация всегда есть вызов обществу; в силу онтологической данности в современном мультикультурном социуме она непременно требует рефлексии, от неё нельзя отмахнуться, на неё нельзя не реагировать. Именно на уровне существенных различий - размножения множественности - появляется потребность в технологии события в сложном, насыщенном дифференциациями и сингулярностями мире. Толерантность позиционируется нами как ответ на эту потребность.

В современном общественном сознании, не без усилий учёных, сложилось практически однозначное представление о том, что толерантность есть только ценность, благо и добродетель. Существует широко распространённая тенденция этико-аксиологической оценки статуса толерантности (плюрализм и толерантность - ценности и добродетели), которая исходит из общепринятого взгляда на значение добродетелей и ценностей, выполняющих в социуме функцию основополагающих этико-аксиологических ориентиров, когда именно добродетели и ценности, в частности, плюрализм и толерантность, считаются залогом прочного государственного и общественного благополучия. В научной литературе преобладает "поверхностное либо тенденциозное толкование толерантности, непонимание того, что толерантность сама по себе ещё отнюдь не обеспечивает действительного взаимопонимания между представителями различных этносов, социальных слоев, между носителями различных культур" [148, с. 33]. Более того, толерантность, зачастую, навязчиво интерпретируется как способность дистанцироваться от собственных ценностей - "посмеяться над своими богами" - и принять чужие ценности и интересы в угоду общественно-политической моде на терпимость, в угоду тому, что свои ценности утрачивают значимость и интимную привязанность: "Многие сторонники толерантности видят в ней панацею, лекарство от всех социальных бедствий. Они не осознают при этом, что толерантность - лишь промежуточный этап в движении от конфликта к действительному взаимопониманию и взаимодействию" [148, с. 31]. Существует и иная концептуальная модель, сторонниками которой мы являемся. В частности, Р. Вольф отмечает, что толерантность является ключевой идеей современной плюралистической демократии, необходимой для сокрытия неприглядной социально-политической действительности и уменьшения претензий к власти. Г. Маркузе углубляет критику толерантности, которая для него носит социально ограничительный, репрессивный характер: "Люди … терпят правительство, которое в свою очередь терпит оппозицию в рамках, определённых властями" [120, с. 83]. Выигрывает от подобной терпимости, естественно, власть. Данные авторы показывают, что толерантность, вопреки господствующим представлениям о ней как о добродетели и ценности, является обязанностью, причём зачастую репрессивной. При этом от толерантности выигрывают, прежде всего, наиболее привилегированные группы, прямо пропорционально мере своих привилегий - финансовых, статусно-должностных и прочих. Для "униженных и оскорблённых" социальных групп толерантность, напротив, зачастую носит вынужденный характер, подкреплённый административными, идеологическими, правовыми и финансовыми возможностями доминирующих групп. Толерантность, таким образом, оказывается, прежде всего, социальной обязанностью, "задекорированной" под добродетель или ценность, обеспечивающую потребность социума в безопасности и покое. Мы убеждены, что толерантности нельзя приписывать исключительно позитивные потенциалы. Толерантность является крайне противоречивым феноменом: она может как усилить общество, так и ослабить его, став угрозой существования этноса, культуры. Вопреки распространённому представлению, мы считаем, что толерантность не является однозначно и безотносительно к ситуации благом, а нетерпимость - всегда злом. Они амбивалентны: социальный смысл и значение действий, оцениваемых как толерантные или как нетерпимые, всякий раз определяется конкретной ситуацией. Нередко выдаваемая за добродетель толерантность скрывает слабость и деструктивные начала: ненадёжность, двусмысленность, "всеядность", конформизм и беспринципность. Неотъемлемой частью существования человека является его отношение к другим людям, восприятие их идей и убеждений. При этом, доминирующее влияние общественного сознания порождает значение толерантности как фетиш-ценности, предполагающей непременное признание достоинства мнений и убеждений других людей, с которыми человек не согласен.

Очевидно, что некоторые ценности в современной мультикультурной цивилизации принципиально несовместимы друг с другом, а значит, находятся в состоянии перманентного явного или латентного конфликта, поэтому навязывать обществу толерантность в виде фетиш-ценности не представляется социально полезным. Некоторые акценты в устоявшемся понимании толерантности, с нашей точки зрения, необходимо изменить: "…либеральная толерантность начинается как проект мирного сосуществования в христианских общинах, чьи соперничающие претензии на истину и политическую власть закончились войною. Происхождение толерантности из религиозных конфликтов Европы Нового времени делают её плохим руководством к modus vivendi современных обществ, обладающих высокой степенью гетерогенности" [59]. Мы убеждены, что толерантность не способна разрешить конфликты ценностей, потому, что, понимаемая как ценность, она сама находится в аксиологическом ряду как "равная среди равных". В связи с этим, необходимо попытаться переосмыслить самые основы "общей" теории толерантности: этико (толерантность суть добродетель)-аксиологический (толерантность суть ценность) статус мы предлагаем заменить социально-онтологическим (толерантность суть идеологический агент) и социально-прагматическим (толерантность суть технология) статусом. Для нас очевидно, что следует отказаться от статуирования толерантности как фетиш-ценности: её место и роль в мультикультурном пространстве - быть способом, технологией обращения с ценностями в условиях глобализации, когда позитивное отношение к чужеродному не насаждается радикально, но представляет собой рационально гарантированную (осознанную) технологию "…цивилизованного компромисса между конкурирующими культурами" [9], сосуществования разнородного. Толерантность как технология должна обеспечивать адаптацию ценностей социальных сообществ; просто внимательное и, до некоторой степени, отстранённо-критическое / мудрое отношение людей к идеям друг друга.

Процесс сущностной демаркации толерантности получает дополнительные импульсы от проблемного осмысления ее включенности в нормативную систему общества. Трансформация восприятия толерантности настоятельно необходима, поскольку в современном обществе укрепляется деструктивная тенденция своеобразной "атаки на норму": не отменить норму вообще, а заменить или изменить норму. Субституция нормы становится механизмом воздействия на общественное сознание таким образом, чтобы подменить его базовые ценности. В условиях возрастающей плюрализации общества это ведёт к сужению сферы "нормативного" поведения людей и социальных групп. Наряду с непреложными и общеобязательными нормами поведения практикуется расширение репертуара поведения, разномыслия и разноверия, которое, с одной стороны, может повышать жизнеспособность социума, но, с другой стороны, ставит под угрозу его существование. Толерантность, в этом случае, правомерно считать не более чем технологическим "допуском" в отклонении от нормы, за пределами которого лежит, с одной стороны, всё неприемлемое, оцениваемое негативно, а, с другой, - желаемое и должное. Не можем не согласиться с Дж. Роулзом, который в своей книге "Теория справедливости" [162], придя к заключению, что общество в целом должно быть терпимым, тем не менее, настаивает на разумном праве самозащиты общества и его социальных институтов, которое должно преобладать над правом терпимости. Следовательно, к "иному" необходимо относиться терпимо, но лишь до тех пор, пока оно не создаёт угрозу обществу, и вопрос о роли толерантности - это вопрос о степени допустимой терпимости. Значение толерантности как технологии компромисса предполагает идею меры, границы, до которой можно терпеть другого, даже если его действия вызывают у тебя раздражение и желание сопротивления. В самом общем плане границы толерантности задаются характером или природой тех различий, с которыми нам приходится иметь дело. Простые различия нашего повседневного существования улаживаются такими душевными качествами, как великодушие, предупредительность, тактичность, вежливость. Конечно, существует граница, которую проводят индивид или группа, определяя для себя лежащее по одну сторону этой границы как приемлемое или терпимое, а по другую - как нетерпимое. В ситуации множественных культурных контактов социально неэффективными являются реакции, как полного отторжения "чужого", так и его безоглядного восприятия. Рационально уязвимые, эти две радикальные позиции легко подвергаются инверсии, позитивное отношение сменяется негативным (в истории целые народы время от времени "сжигали всё, чему поклонялись", а затем начинали "поклоняться тому, что сжигали" ещё вчера). Граница толерантности проходит по рубежу "норма - патология" социальной реальности. Несомненно, сложно установить параметры технологии "толерантность" - они подвижны, относительны, определяются социальной структурой общества и социальными отношениями, и именно с этой точки зрения толерантность является по существу социально-онтологическим феноменом. И всё же, на наш взгляд, критериальным параметром толерантности общества следует рассматривать именно допустимую "инаковость", степень девиации относительно общей нормы. В противном случае устраняется онтологическая грань между порочностью и непорочностью, что недопустимо. При этом, стремление усовершенствовать иное, возможно, не обязательно, поскольку может быть истолковано как посягательство на внутреннюю свободу иного, но констатация негативной девиантности как порочности иного необходима, поскольку позволяет избежать онтологической двусмысленности и лицемерия в отношениях. Толерантность не должна вытеснить единые нормы общественной жизни, по поводу которых разные социальные сообщества обязаны прийти к согласию, если они желают сосуществовать. Важно то, что качественно эти нормы должны быть инвариантны и всегда приоритетны в случае противоречия какой-либо специфической установке той или иной культуры / социального сообщества. Иначе толерантность превращается во "вседозволенность" и "попустительство", что ведёт к деградации общества. Чтобы гарантировать толерантность в качестве основания совместных усилий участников взаимодействия, следует отказаться от утопических представлений о толерантности как о нравственной панацее и трактовать её не как добродетель и, тем более, фетиш-ценность (этико-аксиологический аспект), а как идеологему (социально-онтологический аспект) и технологию (социально-прагматический аспект) сосуществования социальных процессов и артефактов. Поскольку "толерантность является предпосылкой любого стабильного modus vivendi среди неисправимо несовершенных существ" [59], то следует репрезентировать толерантность как технологию развития межчеловеческих отношений, когда быть умеренно толерантным выгоднее, чем быть радикально толерантным; когда быть умеренно ассертивным приемлемо и нормально. Толерантность должна являться технологией нахождения разумных компромиссов между социокультурными различиями, когда унижение своего визави не выгодно, ибо автоматически наносит вред собственной культуре. При этом не исключается возможность экономических, политических и иных уступок ради сохранения стабильности, но "в пределах": сохранение приоритетности инварианта / нормы должно быть незыблемо.

Мы предлагаем общественному сознанию изменить ракурс отношения к толерантности: с одной стороны, "…освободиться от боевитости и непримиримости, причем, не только в этике и в политике, на поверхности, но и в глубине, в основополагающих мировоззренческих представлениях, в сфере онтологии и гносеологии" [148, с. 29], и, с другой стороны, в социально-онтологическом и социально-прагматическом плане использовать толерантность как технологию безопасного сосуществования крайностей социальной реальности:

1) необходимо начать изменение характера доминирующей установки общественного сознания: взамен традиционного провозглашения толерантности добродетелью и фетиш-ценностью мы дефинируем толерантность как технологию обращения с ценностями;

2) в соответствии с "золотым правилом нравственности" должно приветствоваться ментально-мировоззренческое отношение к толерантности как к средству (технологии) обеспечения социокультурной малоконфликтности;

3) рассматривать толерантность в качестве феномена инструментального обеспечения мирного со-жития / со-бытия социальных сообществ и построения их гуманных взаимоотношений - "реально постоянно, многопланово действующую "организующую силу в развитии общества" [29, с. 227];

4) не допускать расширения зоны терпимости. Мы провозглашаем позитивный ригоризм (нравственную строгость) по отношению к угрозам социальной жизни: в зону терпимости не должны попадать те явления, которые противоречат сбережению народа и сохранению государства. В частности, терпимость к сексуальным меньшинствам согласуется с идеологией гендерного равноправия. Однако, нельзя не реагировать на агрессивное навязывание "сексуальными меньшинствами" себя как нормы социуму. Распространение толерантности по отношению к гомосексуализму происходит за счёт настойчивых попыток утвердить позицию "гомосексуализм - норма", что предполагает деструкцию нормы "гетеросексуальность". Но, очевидно, что тотальное распространение гомосексуальности есть негативная девиация, поэтому гомосексуализм ни в коей мере не может быть признан базовой ценностью общества, это явление допустимо квалифицировать лишь как условно-терпимое. Жёсткость зоны терпимости в отношении ЛГБТ - это защита социума от чего-то чуждого самому процессу жизни и её продолжения, поскольку ЛГБТ ведёт к вырождению физическому и нравственному. В данном случае государство и общество в целом обязаны остановить вовлечение детей и подростков в так называемую "гей-культуру". Социум должен проявить позитивно-ригористическую принципиальность к пропаганде и распространению гомосексуальной девиации: гомосексуализм имеет право на легитимность своего существования только при условии, что его активность останется на уровне закрытой частной жизни. Пропаганда гомосексуализма должна быть законодательно запрещена точно также, как и пропаганда табакокурения, алкоголя и наркотиков;

5) позиционировать толерантность не более чем, формирующей чувство баланса, которое удерживает от "резких движений", агрессивного поведения, проявления сильных чувств: нечто просто принимается во внимание в пределах отстранённой заинтересованности, обычной вежливости или досады, которую можно не демонстрировать;

6) в мире "тотального регулирования жизни" [4, с. 329] толерантность следует рассматривать как одно из условий стабильности общества, разделённого многочисленными социокультурными барьерами. Например, представитель определённой конфессии, по определению, ни в коей мере не может признать и принять чужой веры как равной своей собственной. Для верующего его религия является единственно верной и истинной, и, соответственно, другая религия представляется ложной или не обладает всей полнотой истины. В этих условиях "веротерпимость крайне важна, потому, что религия… для многих составляет центр жизни. Путь к мирному сосуществованию лежит через веротерпимость, включая веротерпимость к тем, чьи взгляды и верования мы не принимаем" [184]. Значит, религиозная толерантность лишь устанавливает допустимые границы во взаимоотношениях между конфессиями в целях стабильного и поступательного развития общества. Кроме того, важно отстранённо-почтительное отношение не только между религиями, но и между светской и религиозной сферами социальной жизни: необходимо принять за основу фундаментальный принцип Э. Дюркгейма - дихотомия "сакральное / профанное", - который определяет "онтологический статус" толерантности в случае, если конфессиональное вторгается в светское: тогда светский гуманизм имеет полное право проявить себя как приоритет, используя ресурсы свободомыслия - продукты развития наук, образования, искусства и нравственности. Миропонимание, чётко разделяющее конфессиональное и светское, не оставит, на наш взгляд, возможности для нетолерантности и взаимной агрессии. Вариантом умеренного толерантного отношения к религии и, одновременно, к светскому гуманизму может быть предложенная американским социологом Р. Беллой концепция гражданской религии, находящейся на стыке духовной и политической культуры современного общества. Напряжение религиозной жизни может быть трансформировано в гражданскую религию, служащую укреплению национальной солидарности. Феномен "гражданская религия" уходит корнями в древнеримскую парадигму культурообразующей идеи общества и в идеологию французского Просвещения. В современном мире наиболее наглядно существование "гражданской религии" в США. Принципиально важным для гражданской религии является представление о боге как об эталоне / образце бытия, а не как о спасителе (в традиционных религиях человек ищет личного спасения, поэтому традиционные религии определяют его частную жизнь). Гражданская религия реализуется как сакрализация светского идеала. Это "особое, религиозно-символическое измерение общественно-политической жизни, придающее высшую (божественную) легитимность государственным и демократическим институтам страны. Данный феномен определяется как религиозное отношение к гражданским ценностям и традициям, выраженное в конкретных идеалах, символах и ритуалах, объединяющих членов общества на сакральной интерконфессиональной основе" [102, с. 37]. Правомерно оценить гражданскую религию как компромиссный альтернативный вариант традиционным конфессиям. Подобное положение особенно важно для поликонфессионального общества, такого как Россия. Тем более, что в современной России религиозная толерантность приобрела репрессивный характер категорического требования к обществу признать явное превращение религии в государственно-корпоративный приоритет. Агрессивный "ренессанс" традиционных религиозных ориентаций (христианско-православной и мусульманской) в России может оказаться дорогой "в никуда". Фундаментальные духовные ценности в современной России являются рыночно инструментальными (скандал в РПЦ относительно её участия в рыночных структурах, материального благосостояния священнослужителей, демонстративной роскоши конфессиональной архитектуры и в православии, и в исламе), они вполне могут выступать в качестве значительных величин в отношениях с другими субъектами экономики и с внешним миром вообще. К сожалению, идея гражданской религии остается чуждой для нашего общества;