Теория международных отношений

Такая позиция облегчает понимание происходящего на мировой арене и вполне может быть принята в качестве исходной в анализе мировой политики. Вместе с тем было бы полезно внести некоторые уточнения. Взаимодействие государств на мировой арене, двусторонние и многосторонние связи между ними в различных областях, соперничество и конфликты, высшей формой которых выступают войны, сотрудничество, диапазон которого простирается от спорадических торговых обменов до политической интеграции, сопровождающейся добровольным отказом от части суверенитета, передаваемого в «общее пользование», -- все это точнее отражаемся термином «международная политика». Что же касается понятия «мировая политика», то оно смещает акцент именно на ту все более заметную роль, которую играют в формировании международной среды нетрадиционные акторы, не вытесняющие, однако, государство как главного участника международных общений.

Очевидно, что различия существуют не только между мировой политикой и международными отношениями, но и между внешней и международной политикой: внешняя политика той или иной страны представляет собой конкретное, практическое воплощение министерством иностранных дел (или соответствующим ему внешнеполитическим ведомством) основных принципов международной политики государства, вырабатываемых в рамках его более, широких структур и призванных отражать,его национальные интересы. Что касается негосударственных участников международных отношений, то для

Таково, в частности, мнение французского исследователя М. Жирара.

многих из них (например, для многонациональных корпораций, международных мафиозных группировок, конфессиональных общностей, принадлежащих, скажем, к католической церкви или исламу) международная политика чаще всего вовсе и не является «внешней» (или, но крайней мере, не рассматривается в качестве таковой)¹. Вместе с тем подобная политика выступает одновременно как: а) «транснациональная» -- поскольку осуществляется помимо того или иного государства, а часто и вопреки ему, и б) «разгосударствленная» -- поскольку ее субъектами становятся группы лидеров, государственная принадлежность которых носит, по сути, формальный характер (впрочем, феномен «двойного гражданства» нередко делает излишней и такую формальность).

Разумеется, внешняя и международная политика государства тесно связаны не только друг с другом, но и с его внутренней политикой, что обусловлено, в частности, такими факторами, как единая основа и конечная цель, единая ресурсная база, единый субъект и т.п. (Именно этим, кстати говоря, объясняется и то обстоятельство, что анализ внешнеполитических решений возможен лишь с учетом расстановки внутриполитических сил.) Вместе с тем, как это, на первый взгляд, ни парадоксально, «транснациональная» и даже «разгосударствленная» политика все чаще используется в межгосударственном общении.

Действительно, как показывает швейцарский исследователь Ф. Брайар (ВтаШатй. 1994. Р. 29), внешняя политика перестает быть прерогативой только министерств иностранных дел. В силу возросшей необходимости сообща управлять все более сложными и многочисленными проблемами, она становится делом большинства других государственных ведомств и структур. Различные группы национальных бюрократий, имеющие отношение к международным переговорам, часто стремятся к непосредственному сотрудничеству со своими коллегами за рубежом, к согласованным действиям с ними. Это приводит к развитию оккультных связей и интересов, выходящих за рамки государственных принадлежностей и границ, делает внутреннюю и международную сферы еще более взаимопроницаемыми.

¹ Так, например, в мусульманских странах представления о национальном гражданстве появились к концу XIX в. До этого мусульмане различных государств юридически считались членами одной общины мусульман -- ал-Уммы, связанной отношениями покровительства-зависимости (вала дживар) и находящейся иод защитой «верховного» маула (вали) -- Аллаха (Ислам: Энциклопедический словарь. М., 1991. С. 242). Исламские же фундаменталисты, по сути, и сегодня не признают деления мусульман по национально-государственному признаку.

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики

Проблема взаимосвязи и взаимовлияния внутренней и внешней политики -- одна из наиболее сложных проблем, которая была и продолжает оставаться предметом острой полемики между различными теоретическими направлениями международно-политической науки -- традиционализмом, политическим идеализмом, марксизмом и такими их современными разновидностями, как неореализм и неомарксизм, теории зависимости и взаимозависимости, структурализм и транснационализм. Каждое из этих направлений исходит в трактовке рассматриваемой проблемы из собственных представлений об источниках и движущих силах политики.

Так, например, для сторонников политического реализма, внешняя и внутренняя политика, хотя и имеют единую сущность, которая, по их мнению, в конечном счете сводится к борьбе за силу, тем не менее составляют принципиально разные сферы государственной деятельности. По убеждению Г. Моргентау, многие теоретические положения которого остаются популярными и сегодня, внешняя политика определяется национальными интересами. Национальные интересы объективны, поскольку связаны с неизменной человеческой природой, географическими условиями, социокультурными и историческими традициями народа. Они имеют две составляющие: одну постоянную -- это императив выживания, непреложный закон природы; другую переменную, являющуюся конкретной формой, которую эти интересы принимают во времени и пространстве. Определение этой формы принадлежит государству, обладающему монополией на связь с внешним миром. Основа же национального интереса, отражающая язык народа, его культуру, естественные условия его существования и т.п., остается постоянной. Поэтому внутренние факторы жизни страны (политический режим, общественное мнение и т. п.), которые могут, меняться и меняются в зависимости от различных обстоятельств, не рассматриваются реалистами как способные повлиять на природу национального интереса: в частности, национальный интерес не связан с характером политического режима (Мог§еп1каи. 1948). Соответственно, внутренняя и внешняя политика обладают значительной автономией по отношению друг к другу.

Напротив, с точки зрения представителей ряда других теоретических направлений и школ, внутренняя и внешняя политика не просто связаны друг с другом, но их связь детерминирована. Существует две версии их детерминации. Согласно ортодоксальному марксизму, внешняя политика является отражением классовой сущности внутриполитического режима и зависит в конечном счете от определяющих эту сущность экономических отношений общества. Отсюда и международные отношения в целом носят «вторичный» и «третичный», «перенесенный» характер (Маркс, Энгельс. С. 735).

Согласно версии сторонников геополитических концепций, теорий «богатого Севера» и «бедного Юга», а также неомарксистских теорий зависимости, «мирового центра» и «мировой периферии» и т.п., исключительным источником внутренней политики являются внешние принуждения. Так, например, чтобы понять внутренние противоречия и политическую борьбу в том или ином государстве, И. Валлерстайн считает необходимым рассматривать его в более широком контексте: в контексте целостности мира, представляющего собой глобальную империю, в основе которой лежат законы капиталистического способа производства -- «миро-экономика». «Центр империи» -- небольшая группа экономически развитых государств, -- потребляя ресурсы «мировой периферии», является производителем промышленной продукции и потребительских благ, необходимых для существования составляющих ее слаборазвитых стран. Таким образом, речь идет о существовании между «центром» и «периферией» отношений несимметричной взаимозависимости, являющихся основным полем их внешнеполитической борьбы. Развитые страны заинтересованы в сохранении такого состояния (которое, по сути, представляет собой состояние зависимости), тогда как страны «периферии», напротив, стремятся изменить его, установить новый мировой экономический порядок. В конечном счете основные интересы тех и других лежат в сфере внешней политики, от успеха которой зависит их внутреннее благополучие. Значение внутриполитических процессов, борьбы партий и движений в рамках той или иной страны, определяется ролью, которую они способны играть в контексте «миро-экономики» (]Уа11ег51ет. 1975. Р. 1222).

Для представителей таких теоретических направлений в международно-политической теории, как неореализм (см., например: )Уа112. 1979) и структурализм (приобретающий-относительно самостоятельное значение) (см.: 81гапде. 1988), внешняя политика является продолжением внутренней, а международные отношения -- продолжением внутриобщественных отношений. Однако решающую роль в определении внешней политики, по их мнению, играют не национальные интересы, а внутренняя динамика международной системы. При этом главное значение имеет меняющаяся структура международной системы: являясь в конечном счете опосредованным результатом поведения государств, а также следствием самой их природы и устанавливающихся между ними отношений, она в то же время диктует им свои законы.

Таким образом, вопрос о том, детерминируется ли внутренняя политика государства его внешней политикой или наоборот, решается в пользу внешней политики.

Представители концепций взаимозависимости мира в анализе рассматриваемого вопроса исходят из тезиса, согласно которому внутренняя и внешняя политика имеют общую основу -- государство. Для того чтобы Получить верное представление о мировой политике, следует, как считает, например, профессор Монреальского университета Л. Дадлей, вернуться к вопросу о сущности государства. Любое суверенное государство обладает двумя монополиями власти. Во-первых, оно имеет признанное и исключительное право на использование силы в рамках своей территории, во-вторых, обладает здесь легитимным правом взимать налоги. Таким образом, территориальные границы государства представляют собой те рамки, в которых осуществляется первая из этих властных монополий -- монополия на насилие -. и за пределами которых начинается поле его внешней политики. Здесь кончается. право одного государства на насилие и начинается право другого. Поэтому любое событие, способное изменить то, что государство рассматривает как свои оптимальные границы, может вызвать целую серию беспорядков и конфликтов. Пределы же применения силы в рамках государства всегда обусловливались его возможностью контролировать свои отдаленные территории. Эта возможность зависит от уровня развития военных технологий. Поскольку современный уровень развития транспорта и вооружения позволяет значительно сократить государственные издержки по контролю над территорией, постольку увеличились и оптимальные размеры государства.

Что же происходит со второй из названных монополий? В рамках того или иного государства часть общего дохода, который изымается фискальной системой, составляет пределы внутренней компетенции государства, поле его внутренней политики. Положение этого поля также зависит от технологий, но на этот раз речь идет об информационных технологиях. Доступность специализированных рынков, экспертной информации, высшего образования и медобслуживания дает гражданам те преимущества, которыми они не обладали в простой деревне. Именно благодаря этим преимуществам уровень налогов можно повышать без риска вынудить индивидов или фирмы обосноваться в другом месте. Любое необдуманное расширение этого поля, например внезапное повышение налогов сверх определенных пределов, способное вызвать конфискацию совокупного дохода граждан, чревато риском внутренних конфликтов в стране. С этой точки зрения, одной из причин развала Советского Союза стала его неспособность генёрировать ресурсы, требуемые для финансирования своего военного аппарата (см.: ВиМеу. 1991).

Таким образом, для сторонников описанных позиций вопрос о первичности внутренней политики по отношению к внешней или наоборот не имеет принципиального значения: по их мнению, и та, и другая детерминированы факторами иного, прежде всего, технологического характера. При этом, если уже неореалисты признают, что в наши дни государство больше не является единственным участником мировой политики, то многие представители теорий взаимозависимости и структурализма считают, что государство утрачивает и свою, прежде основную, роль в мировой политике. На передний план выступают такие международные акторы, как межправительственные и неправительственные организации, транснациональные корпорации, политические и социальные движения и т.п. Усиление роли международных режимов и структур, рост влияния новых акторов на мировую политику иллюстрируются, в частности, происходящими в ней сегодня интеграционными процессами, которые и составляют ее наиболее характерную черту.

Еще дальше в этом отношении идут сторонники школы транснационализма (см., например: Биг1оп. 1972; коагй. 1991). По их мнению, в наши дни отношения между государствами уже не являются основой мировой политики. Многообразие участников (межправительственные и неправительственные организации, предприятия, социальные движения, различного рода ассоциации и отдельные индивиды), видов (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены, родственные отношения, профессиональные связи) и «каналов» (межуниверситетское партнерство, конфессиональные связи, сотрудничество ассоциаций и т. п.) взаимодействия между ними вытесняют государство из центра международного общения, способствуют трансформации такого общения из «интернационального» (т. е. межгосударственного, если вспомнить этимологическое значение этого термина) в «транснациональное» (т. е. осуществляющееся помимо и без участия государств). Для новых акторов, число которых практически бесконечно, не существует национальных границ. На "наших глазах возникает глобальный мир, в котором разделение политики на внутреннюю и внешнюю теряет всякое значение.

Значительное влияние на подобный подход оказали выдвинутые Дж. Розенау еще в 1969 г. идеи о взаимосвязи внутренней жизни общества и международных отношений, о роли социальных, экономических и культурных факторов в объяснении международного поведения правительств, о «внешних» источниках, которые могут иметь чисто «внутренние», на первый взгляд, события и т.п. (см.: Кохепаи. 1969).

Розенау был и одним из первых, кто стал говорить о «раздвоенности» мира: современность характеризуется сосуществованием, с одной стороны, поля межгосударственных взаимоотношений, в котором действуют «законы» классической дипломатии и стратегии; и с другой -- поля, в котором сталкиваются «акторы вне суверенитета», т.е. негосударственные участники. Отсюда и «двухслойность» мировой политики: межгосударственные отношения и взаимодействие негосударственных акторов составляют два самостоятельных, относительно независимых, параллельных друг другу мира «пост-международной» политики (Розенау. 1989).

Продолжая эту мысль, французский политолог Б. Бади останавливается на проблеме импорта странами «Юга» западных политических моделей (в частности -- государства как института политической организации людей). В широком смысле можно, считает он, констатировать явный провал универсализации западной модели политического устройства. Именно в этом провале заключается, по его мнению, основной источник беспорядка в современных международных отношениях и наблюдающихся сегодня противоречивых и сложных процессов переустройства мира (Байге. 1992).

В той мере, в какой государство-нация не соответствует социокультурным традициям обществ-импортеров, члены этих обществ не чувствуют себя связанными с данной моделью политического устройства, не идентифицируют себя с ней. Отсюда наблюдаемый в постколониальных странах феномен отторжения гражданских отношений. А поскольку социальная динамика не терпит пустоты, это отторжение ведет социальных акторов к поиску новых идентичностей и иных форм социально-политической организации. С этим связано такое явление, получившее широкое распространение в современном мире (и несущее в себе огромный конфликтный потенциал), как партикуляризм, который ошибочно отождествляют с национализмом или пробуждением наций. На самом деле происходит как раз обратное. Инфляция идентичности характеризуется в действительности ненадежностью способов ее кристаллизации¹ и поиском замещающих ее иных форм социальных и политических отношений. Такой поиск идет как в направлении микрокоммунитарных реконструкций («я не чувствую себя гражданином, следовательно, вместо этого я рассматриваю себя прежде всего как члена моего клана, даже моей семьи, моей деревни»), так и создания макрокоммунитарных связей («я идентифицирую себя с определенной религией, с определенной языковой, культурной или исторической общностью, которая выходит за пространственные рамки прежних наций-государств»).

С точки зрения вопроса о соотношении внутренней и внешней политики это достаточно серьезный феномен. Болезнь утраты легитимности, слабость и малопривлекательное моральных и идеологических аргументов, приводимых в оправдание своих действий, вынуждает правительство и политических лидеров придавать этим действиям не только национальное, но и международное значение. Так, Б. Ельцин и политические силы, выступавшие на его стороне во время октябрьских событий 1993 г., стремились привлечь на свою сторону общественное мнение граждан не только своей страны, но и всего международного сообщества, и прежде всего -- ведущих западных держав, используя существующие в них демократические традиции, а также опасения глобальных последствий призывов российской оппозиции к вооруженному противостоянию режиму. В свою очередь, оппозиция, независимо от провозглашаемых ею лозунгов, также стремилась создать себе определенный имидж не только внутри страны, но и за рубежом.

Завершая рассмотрение проблемы соотношения внутренней и внешней политики, можно сделать следующие выводы.

Во-первых, детерминистские объяснения соотношения внутренней и внешней политики малоплодотворные. Каждое из них -- идет ли речь о «первичности» внутренней политики по отношению к внешней или наоборот -- отражает лишь часть истины и потому не может претендовать на универсальность; Более того, уже сама продолжительность подобного рода полемики -- а она длится фактически столько, сколько существует политическая наука, -- свидетельствует о том, что на самом деле в ней отражается тесная связь эндогенных и экзогенных факторов политической жизни. Любые сколь-либо значимые события во внутриполитической жизни той или иной страны немедленно отражаются на ее международном положении и требуют от нее соответствующих шагов в области внешней политики. Так, например, уже на следующий день после того, как стали известны результаты парламентских выборов в декабре 1993 г. в России, эстонский премьер-министр М. Лаар заявил, что они должны подтолкнуть Европейский союз к быстрой интеграции Прибалтики в НАТО. Латвийский президент Г. Улманис подчеркнул, что восхождение Жириновского -- результат слабости политики Ельцина в последние шесть месяцев. Украинские политики настойчиво говорили, что теперь не может быть и речи об одностороннем ядерном разоружении. Все это не могло не повлечь за собой соответствующих изменений в российской внешней политике. Верно и обратное: важные решения, принимаемые в сфере внешней политики, влекут за собой необходимость адекватных мероприятий во внутриполитической сфере. Так, намерение РФ стать членом Совета Европы потребовало от ее руководства изменения своего отношения к проблеме прав человека, которые в постсоветской России, по свидетельству международных и отечественных правозащитных организаций, повсеместно нарушались. В свою очередь, принятие России в эту влиятельную межправительственную организацию было оговорено условием, согласно которому внутреннее законодательство РФ должно быть приведено в соответствие с западноевропейскими стандартами, а нарушениям прав человека должен быть положен конец не только на словах, но и на деле.

Во-вторых, в современных условиях связь между «внутренней» и «внешней» политикой становится настолько тесной, что иногда теряет смысл само употребление этих терминов, оставляющее возможность для представлений о двух отдельных областях, между которыми существуют непреодолимые границы, в то время как в действительности речь идет об их постоянном взаимном переплетении и «перетекании» друг в друга. Так, отношение постсоветсткого политического режима к российской национал-патриотической оппозиции или же к темпам и формам приватизации госсобственности, не говоря уже о реформах, касающихся армии, ВПК, природоохранных мероприятий или же законодательных основ в области прав и свобод человека, с самого начала не могло не увязываться им с официально провозглашенными внешнеполитическими ориентирами «на партнерские и союзнические отношения на основе приверженности общим демократическим ценностям со странами Запада» (см.: О сути концепции внешней политики России. 1993). В свою очередь, приоритеты в области внешней политики диктуются необходимостью продвижения по пути объявленных режимом внутриполитических целей -- политической демократии, рыночной экономики, социальной стабильности, гарантий индивидуальных прав и свобод, или, по меньшей мере, периодического декларативного подтверждения приверженности курсу реформ.

В-третьих, рост числа акторов «вне суверенитета» не означает/что государство как институт политической организации людей уже утратило свою роль или утратит ее в обозримом будущем. Внутренняя и внешняя политика остаются двумя неразрывно связанными и в то же время несводимыми друг к другу «сторонами одной медали», одна из которых обращена внутрь государства, другая -- вовне. И, как верно подчеркивает французский политолог М. Жирар, «большинство интеллектуальных усилий, имеющих смелость или неосторожность либо игнорировать эту линию водораздела между внутренней и внешней политикой, либо считать ее утратившей актуальность, пытающихся отождествить указанные стороны друг с другом, неизбежно обрекают себя на декларации о намерениях или на простые символы веры» гагй. 1994. Р. 7).

В-четвертых, усложнение политических ситуаций и событий, одним из источников и проявлений которого выступает рост числа и многообразия акторов (в том числе таких, как мафиозные группировки, преступные кланы, амбициозные и влиятельные неформальные лидеры и т. п.), имеет своим следствием то обстоятельство, что их действия не только выходят за рамки национальных границ, но и влекут за собой существенные изменения в экономических, социальных и политических отношениях и идеалах и зачастую не вписываются в привычные представления.

Все это затрудняет выяснение предмета теории международных отношений.

4. Предмет международно-политической науки

Одним из вопросов, широко обсуждаемых сегодня в научном сообществе ученых-международников, является вопрос о том, можно ли считать теорию международных отношений самостоятельной дисциплиной или же это неотъемлемая часть политологии. На первый взгляд, ответ на него вполне очевиден: международные отношения, ядром которых являются политические взаимодействия, как бы «по определению» составляют неотъемлемую часть объекта политологии. Обусловлено это тем, что международная политика как выражение, или модус существования, международных отношений, подобно любой другой разновидности политики (экономической, социальной и т. п.), представляет собой соперничество и согласование интересов, целей и ценностей, в процессе которых взаимодействующие общности используют самые различные средства -- от целенаправленного влияния до прямого насилия. Здесь так же, как и во внутренней политике, речь идет о столкновениях по поводу власти и распределения ресурсов.

Задумаемся, однако, над тем, почему же в существующей учебной литературе по политологии -- а она, как известно, отражает наиболее устойчивые, апробированные результаты, а также нерешенные проблемы исследовательского процесса -- международные отношения либо «блистательно отсутствуют», либо наличествуют чисто формально, в виде необязательного «довеска», зачастую во многом диссонирующего или же слабо коррелирующего с основным содержанием учебников?

Одним из ответов служит утверждение о том, что политология -- это наука о внутренней политике, ограниченной рамками организованного государственного общества. Тем самым вроде бы автоматически постулируется самостоятельность науки о международных отношениях. Однако основанная на подобном видении самостоятельность сводится к чисто количественному измерению. Так, например, М. Гунелль, полагающий, что предмет политологии ограничивается национальными (т.е. внутриполитическими) проблемами, не считает это препятствием для включения в него международных отношений: «Основным предметом науки о международных отношениях являются властные отношения... ее предмет совпадает с предметом политической науки... Разное только географическое поле». В качестве доказательства приводятся факты усиливающегося взаимодействия и взаимопереплетения внутриполитических и международно-политических процессов.

Действительно, в наши дни повсеместно наблюдается феномен взаимопроникновения внутренней и международной политики. Примерами тому служат воссоединение Германии, возрастающее влияние внешнеполитических акций правительства того или иного государства на электоральное поведение его населения. Впрочем, внутренняя и внешняя политика всегда были едины по своим источникам и ресурсам, отражая (более или менее удачно и эффективно) присущими им средствами единую линию того или иного государства. Речь идет в конечном счете о двух сторонах, двух аспектах политики как сферы и процесса деятельности, в основе которой лежит борьба интересов. Не случайно, например, наиболее распространенные методы прогнозирования внешней политики основываются либо на исследовании процесса принятия решений (работы Ч. Герменна, О. Холсти, Г. Аллисона и др.), либо на факторном подходе (Дж. Розенау, Д. Фрей, Д. Рюлофф), либо на анализе других аспектов и сторон, относящихся к внутриполитической области. Эти аспекты учитываются и системным подходом. И наоборот -- анализ внутриполитических процессов требует учета влияния на них изменений в международной системе.

Как известно, разработка модели принятия решений послужила отправным пунктом для создания (в конце 1960-х гг.) школы сравнительного внешнеполитического анализа под руководством Дж. Розенау и попыток формулирования «предтеории внешней политики», базирующейся на постулате о взаимосвязи и взаимодействии национальных (или «внутренних») политических систем и международно-политической системы. Идеи Дж. Розенау, оказавшие значительное влияние на международно-политическую теорию, получили дальнейшее развитие в начале 1990-х гг., когда им была выдвинута концепция «постмеждународной политики», основанной на тезисе о разрыве, бифуркации между традиционным государственно-центричным миром и новым полицентричным миром «акторов вне суверенитета» и о смещении, вследствие такого разрыва, всей совокупности параметров, регулирующих международные отношения. Изучение взаимосвязи между внутренней жизнью общества и международными отношениями, роли социальных, психологических, культурных и иных факторов в объяснении поведения участников этих отношений, анализ «внешних» источников, которые могут иметь, на первый взгляд, «чисто внутренние» события, стало сегодня неотъемлемой частью международно -политической науки.

Учитывая вышесказанное, представляется вполне понятным и плодотворным стремление рассмотреть основные вопросы политической науки без разделения ее проблем на внутренние и внешние (международные). Такого рода попытки отмечаются и в зарубежной, и в отечественной литературе (см., например: Мурадян. 1994; Поздняков. 1994; Байге. 1992).

Вместе с тем представления о чисто количественном характере различий между внутренней и международной политикой, а тем более утверждения сторонников транснационализма о стирании в эпоху взаимозависимости всякой грани между ними отражают не только тенденции развития политического процесса, но и состояние самой науки о международных отношениях. Как справедливо отмечал канадский специалист, «интенсивная концептуальная и исследовательская деятельность может создать впечатление о том, что разработка теории международной политики находится на пути своего удачного завершения, как это стремятся внушить некоторые видные представители школы сравнительной международной политики. Однако подобный оптимизм является, увы, довольно преждевременным».

В самом деле, несмотря на свой солидный возраст (одно из первых исследований в этой области -- работа Фукидида «История Пелопоннесской войны» появилась еще в V в. до н.э.), наука о международных отношениях не может похвастаться крупными успехами. Даже в рамках такого теоретического течения, как политический реализм, придающий исследованию внешней политики государства центральное место, ее понимание остается слишком общим, лишенным необходимой строгости. Главное, что удалось сделать наиболее крупным представителям указанного течения -- Г. Моргентау, Р. Арону, А. Уолферсу и др., -- это показать сложность данного феномена, его неоднозначный характер, связанный с тем, что он имеет отношение и к внутренней, и к международной жизни, к психологии и теории организации, к экономической сфере и социальной структуре и т.п.

Это позволило критикам политического реализма -- сторонникам модернистского направления приступить к конкретному изучению внешнеполитической деятельности государств, опираясь на возможности таких наук, как социология и психология, экономика и математика, антропология и информатика и др. С помощью методов системного подхода, моделирования, ситуационного и структурно-функционального анализа, теории игр и т.п. они (М. Каплан, Д. Сингер, К. Райт, К. Дойч, Т. Шеллинг и др.) подвергают проверке гипотезы, касающиеся прогнозирования внешней политики того или иного государства, основываясь на обобщении эмпирических наблюдений, дедуктивных суждений, изучении корреляций; систематизируют факторы, влияющие на международные ориентации правительств, формируют соответствующие базы данных, исследуют процессы принятия внешнеполитических решений. Однако модернизм не стал сколь-либо однородным теоретическим направлением. Догматизация принципа научной строгости и оперирования данными, поддающимися эмпирической верификации, обрекала его на редуйционизм, фрагментарность конкретных исследовательских объектов и фактическое отрицание специфики внешней политики и международных отношений.

Между представителями науки о международных отношениях периодически разгораются «большие дебаты», которые ведутся фактически с первых шагов ее конституирования в относительно самостоятельную дисциплину (по общему мнению, этот процесс, продолжающийся и поныне, начался в межвоенный период первой половины XX в.). Однако до сих пор у большинства из них нет неуверенности в эпистемологическом статусе своей дисциплины, особенностях ее объекта, специфике предметного поля и основных исследовательских методов. Более того, само продолжение таких дебатов, а главное -- их содержание убеждают (непосредственно или имплицитно, целенаправленно или по существу) в оправданности подобной неуверенности.

В этой связи симптоматично, что в конце 1994 т. по обе стороны Атлантики специализированные журналы в США и во Франции почти одновременно выпускают специальные издания, целиком посвященные выяснению состояния международных исследований и предмету науки о международных отношениях. Совпадает и один из главных выводов, вытекающий из обеих дискуссий, в соответствии с которым главное препятствие автономизации науки «международных отношениях вытекает из трудностей в идентификации ее объекта.

«Мы находимся в положении, -- пишет в этой связи Б. Ланг, -- когда реальность не дана исследователям в непосредственном восприятии, когда они не имеют дела с объектом, который характеризовался бы четко очерченными контурами, отличающими его от не-объекта» (Ьап§. 1994. Р. 12). Еще более определенно высказывается Ф. Брайар, утверждающий, что «объект изучения международных отношений не обладает нередуцируемой спецификой по отношению к широкому полю политики... Сегодня становится все труднее утверждать, что этот объект не поддается исследованию на основе подхода и концептов политической науки и что необходимо развивать для этого собственную научную дисциплину» (БгаШагй. 1994. Р. 26).

Традиционно объектом теории международных отношений считалась среда, в которой господствует «предгражданское состояние» -- анархическое, неупорядоченное поле, характеризующееся отсутствием центральной, или верховной, власти и, соответственно, отсутствием монополии на легитимное насилие и на безусловное принуждение. В этой связи Р. Арон считал специфической чертой международных отношений, «которая отличает их от всех других социальных отношений, то, что они развертываются в тени войны, или, употребляя более строгое выражение, отношения между государствами в самой своей сущности содержат альтернативу мира и войны» (Агоп. 1984. Р. 18). В целом с таким пониманием специфики объекта науки о международных отношениях соглашались и либералы, хотя они подчеркивали, что, во-первых, указанная анархичность никогда не была полной, а во-вторых, возникновение и развитие международных институтов, распространение и усиление международных режимов вносят все большую упорядоченность и регулируемость в отношения международных участников. Одновременно они обратили внимание на обстоятельство, которое затем стало использоваться транснационалистами в качестве главного контраргумента в полемике со сторонниками политического реализма. Речь идет о редуцировании международных отношений к межгосударственным взаимодействиям и абсолютизации принципа национального интереса, понимаемого реалистами, фактически, как некая априорная данность.

Однако как показало дальнейшее развитие исследований в области международных отношений, и транснационалистам не удалось преодолеть указанный недостаток. Ссылки на взаимозависимость мира и на взаимопроникновение внутренней и международной политики, равно как и критерий «политической локализации», который призван преодолеть присущее реализму редуцирование международных отношений к межгосударственным, проблему не решают. Как уже отмечалось, в соответствии с этим критерием объектом науки о международных отношениях являются любые социальные отношения и потоки, пересекающие границы и избегающие единого государственного контроля. Однако границы, на которые ссылается критерий политической локализации, -- неотъемлемый признак государственности, всемерно оберегаемый символ национального суверенитета, поэтому ссылка на них так или иначе возвращает нас к вопросу о зависимости международных отношений от межгосударственных взаимодействий, сводя существенэтого поля являются такие отражающие специфику международных отношений «частнонаучные» понятия и проблемы, как «плюрализм суверенитетов», «баланс сил», «би- и многополярность», «дипломатия», «стратегия» и т. н. Разрабатываемые в рамках автономного предметного поля, эти понятия все чаще с успехом используются политологией в исследовании внутриполитических процессов. Наука о международных отношениях уже обогатила политическую теорию такими ставшими общеполитологическими понятиями, как «национальный интерес», «переговоры» и т.п., которые в полне успешно применяются для анализа внутриполитических проблем. Тем самым она предстает как относительно автономная политическая дисциплина, имеющая собственный предмет исследования. Это подтверждается и такими косвенными, но в то же время важными признаками, как наличие специализированных журналов, существование международного научного сообщества -- специалистов, которые следят за работами друг друга, и совместными усилиями, через взаимную критику, опираясь на общезначимые достижения, полученные в рамках различных теоретических направлений и школ, развивают свою дисциплину, ставшую неотъемлемой частью университетского образования.

И хотя речь идет о сравнительно молодой дисциплине, об окончательном конституировании которой, ее полной автономности по отношению к политологии говорить пока еще рано (более того, особенности самого объекта международных отношений дают основания предполагать, что ее автономность вряд ли возможна и в сколь-либо обозримом будущем), это, в силу названных здесь обстоятельств, не избавляет от необходимости разработки проблем, касающихся самостоятельного теоретического статуса науки о международных отношениях.

Литература

Гладков В.П. Международное общество: утопия или реальная перспектива // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 6.

Иноземцев Н.Н. Ленинский курс международной политики КПСС. М., 1978.

Ислам. Энциклопедический словарь. М, 1991.

Кукулка Ю.Проблемы теории международных отношений. М., 1980.

Курс международного права: В 7 т. Т. 1. Понятие, предмет и система международного права. М., 1989.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12.

Моргачев С. Пространство, время и поде в мировой политике // Мировая экономика и международные отношения, 1989. М§ 7.

Мурадян А.А. Двуликий Янус. Введение в политологию. М„ 1994.

О сути концепции внешней политики России // Международная жизнь. 1993. № 1. С 19.

Перестройка международных отношений: пути и подходы // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 1.

Поздняков ЭА. Философия политики. М., 1994.

Социализм и международные отношения. М., 1975.

Четкое М. Осмысление мироцельности: новая оппозиция идей или их сближение? // Мировая экономика и международные отношения. 1995. № 2.

Шахназаров Г.Х. Грядущий миропорядок. М, 1981. С. 19.

Глава 2. Проблема метода в теории международных отношений

Основная цель данной главы -- познакомить с наиболее широко применяемыми методами, методиками и техниками изучения международных отношений и внешней политики. В ней не ставится такая, достаточно сложная и самостоятельная задача, как научить пользоваться ими. Впрочем, ее решение было бы и невозможно, так как для этого требуется, во-первых, подробное описание тех или иных методов, иллюстрируемое примерами их конкретного применения в исследовательской работе при анализе определенного объекта международных отношений, а во-вторых (и это главное), практическое участие в том или ином научно-теоретическом или научно-прикладном проекте, поскольку, как известно, нельзя научиться плавать, не входя в воду.

При этом следует иметь в виду, что каждый исследователь (или исследовательский коллектив) обычно использует свой излюбленный метод (или их группу), корректируемый, дополняемый и обогащаемый им с учетом имеющихся условий и инструментария. Важно иметь в виду и то, что применение того или иного метода зависит от объекта и задач исследования, а также (что весьма существенно) от наличных материальных средств.

К сожалению, приходится отметить тот факт, что специальная литература, посвященная проблеме методов и особенно -- прикладных методик анализа международных отношений, -- весьма немногочисленна (особенно па русском языке) и потому труднодоступна.

1. Значение проблемы метода

Проблема метода -- одна из наиболее важных проблем любой науки, так как в конечном счете речь идет о том, чтобы научить, как получать новое знание, как применять его в практической деятельности. Вместе с тем это и одна из самых сложных проблем, которая и предваряет изучение наукой своего объекта, и является итогом такого изучения. Она предваряет изучение объекта уже потому, что исследователь с самого начала должен владеть определенной суммой приемов и средств достижения нового знания. Она является итогом изучения, ибо полученное в его результате знание касается не только самого объекту, но и методов его изучения, а также применения полученных результатов в практической деятельности. Более того, исследователь сталкивается с проблемой метода уже при анализе литературы и необходимости ее классификации и оценки.

Отсюда неоднозначность и в понимании содержания самого термина «метод». Он означает как сумму приемов, средств и процедур исследования наукой своего предмета, так и совокупность уже имеющегося знания. Это значит, что проблема метода, обладая самостоятельным значением, в то же время тесно связана с аналитической и практической ролью теории, которая также играет и роль метода.

Распространенное мнение о том, что каждая наука имеет свой собственный метод, верно лишь отчасти: большинство социальных наук не имеют своего специфического, только им присущего метода. Поэтому они так или иначе преломляют применительно к своему объекту общенаучные методы и методы других (как социальных, так и естественно-научных) дисциплин. В данной связи принято считать, что методологические подходы политической науки (в том числе и международных отношений) строятся вокруг трех аспектов:

как можно более строгое отделение исследовательской позиции от морально-ценностных суждений или личных взглядов;

использование аналитических приемов и процедур, являющихся общими для всех социальных наук, что играет решающую роль в установлении и последующем рассмотрении фактов;

стремление к систематизации, или, иначе говоря, к выработке общих подходов и построению моделей, облегчающих открытие «законов» (Бгаий. 1992. Р. 3).

И хотя при этом подчеркивается, что данное замечание не означает необходимости «полного изгнания» из науки ценностных суждений или личных позиций исследователя, тем не менее передним неизбежно встает проблема более широкого характера -- проблема соотношения науки и идеологии. В принципе та или иная идеология, понимаемая в широком значении -- как сознательный или неосознанный выбор предпочтительной точки зрения, -- существует всегда. Избежать этого, «деидеологизироваться» в этом смысле нельзя. Интерпретация фактов, даже выбор «угла наблюдения» и т.п. неизбежно обусловлены точкой зрения исследователя. Поэтому объективность исследования предполагает, что исследователь должен постоянно помнить об «идеологическом присутствии» и стремиться контролировать его, видеть относительность любых выводов, учитывая такое «присутствие», стремиться избегать одностороннего видения. Наиболее плодотворных результатов в науке можно добиться не при отрицании идеологии (это в лучшем случае заблуждение, а в худшем -- сознательное лукавство), а при условии идеологической терпимости, идеологического плюрализма и «идеологического контроля» (но не в смысле привычного нам по недавнему прошлому контроля официальной политической идеологии по отношению к науке, а наоборот -- в смысле контроля науки над всякой идеологией).

Сказанное касается и так называемой методологической дихотомии, которая нередко наблюдается в международных отношениях. Речь идет о противопоставлении так называемого традиционного историко-описательного, или интуитивно-логического, подхода операционально-прикладному, или аналитико-прогностическому, связанному с применением методов точных наук, формализацией, исчислением данных (квалификацией), верифицируемостыо (или фальсифициру-емостью) выводов и т. п. В этой связи, например, утверждается, что основным недостатком науки о международных отношениях является затянувшийся процесс ее превращения в прикладную науку (Хруста-лев. 1992. С. 8, 9). Подобные утверждения страдают излишней категоричностью. Процесс развития науки является не линейным, а, скорее, обоюдным: происходит не превращение ее из историко-описательной в прикладную, а уточнение и коррекция теоретических положений через прикладные исследования (которые, действительно, возможны лишь на определенном, достаточно высоком этапе ее развития) и «возвращение долга» «прикладникам» в виде более прочной и операциональной теоретико-методологической основы.

Действительно, в мировой (прежде всего, американской) науке о международных отношениях с начала 1950-х гг. происходит усвоение многих релевантных результатов и методов социологии, психологии, формальной логики, а также естественных и математических наук. Одновременно начинается и ускоренное развитие аналитических концепций, моделей и методов, продвижение к сравнительному изучению данных, систематическое использование потенциала электронно-вычислительной техники. Все это способствовало значительному прогрессу науки о международных отношениях, приближению ее к потребностям практического регулирования и прогнозирования мировой политики и международных отношений. Вместе с тем это отнюдь не привело к вытеснению прежних «классических» методов и концепций.

Так, например, операциональность историко-социологического подхода к международным отношениям и его прогностические возможности были продемонстрированы Р. Ароном. Один из наиболее ярких представителей «традиционного», «историко-описательного» подхода Г. Моргентау, указывая на недостаточность количественных методов, не без оснований писал, что они далеко не могут претендовать на универсальность. Столь важный для понимания международных отношений феномен, как, например, власть, «представляет собой качество межличностных отношений, которое может быть проверено, оценено, угадано, но которое не может быть измерено количественно... Конечно,, можно и нужно определить, сколько голосов может быть отдано политику, сколькими дивизиями или ядерными боеголовками располагает правительство; но если мне потребуется понять, сколько власти имеется у политика или у правительства, то я должен буду отставить в сторону компьютер и счетную машину и приступить к обдумыванию исторических и, непременно, качественных показателей» (Цыганков. 1992. С. 171).

Действительно, существо политических явлений не может быть исследовано сколь-либо полно при помощи только прикладных методов. В общественных отношениях вообще, а в международных отношениях в особенности господствуют стохастические процессы, не поддающиеся детерминистским объяснениям. Поэтому выводы социальных наук, в том числе и науки о международных отношениях, никогда не могут быть окончательно верифицированы или фальсифицированы. В этой связи здесь вполне правомерны методы «высокой» теории, сочетающие наблюдение и рефлексию, сравнение и интуицию, знание фактов и воображение. Их польза и эффективность подтверждается и современными изысканиями, и плодотворными интеллектуальными традициями.

Вместе с тем, как верно подметил М. Мерль по поводу полемики между сторонниками «традиционных» и «модернистских» подходов в науке о международных отношениях, было бы абсурдно настаивать на интеллектуальных традициях там, где необходимы точные корреляции между собранными фактами. Все то, что поддается квантификации, должно быть квантифицировано (Мег1е. 1984). К полемике между «традиционалистами» и «модернистами» мы еще, вернемся. Здесь же важно отметить неправомерность противопоставления «традиционных» и «научных» методов, ложность их дихотомии. В действительности они взаимно дополняют друг друга. Поэтому вполне правомерен вывод о том, что оба подхода «выступают на равных основаниях, а анализ одной и той же проблемы проводится независимо друг от друга разными исследователями» (Лебедева, Тюлин. 1991. С. 8, 99--100). Более того, в рамках обоих подходов одно$ и той же дисциплиной могут использоваться -- хотя ив разных пропорциях -- различные методы: общенаучные, аналитические и конкретно-эмпирические. Впрочем, разница между ними, особенно между общенаучными и аналитическими, тоже достаточно условна, поэтому и надо иметь в виду условность, относительность границ между ними, их способность «перетекать» друг в друга. Данное утверждение верно и для международных отношений. В то же время нельзя забывать и о том, что основное предназначение науки состоит в служении практике и в конечном счете в создании основ для принятия решений, имеющих наибольшую вероятность способствовать достижению поставленной цели.

В этой связи, опираясь на выводы Р. Арона, можно сказать, что в фундаментальном плане изучение международных отношений требует сочетания таких подходов, которые опираются на теорию (исследование сущности, специфики и основных движущих сил этого особого рода общественных отношений); социологию (поиски детерминант и закономерностей, определяющих его изменения и эволюцию); историю (фактическое развитие международных отношений в процессе смены эпох и поколений, позволяющее находить аналогии и исключения) и праксеологию (анализ процесса подготовки, принятия и реализации международно-политического решения). В прикладном плане речь идет об изучении фактов (анализ совокупности имеющейся информации); объяснении существующего положения (поиски причин, призванные избежать нежелательного и обеспечить желаемое развитие событий); прогнозировании дальнейшей эволюции ситуации (исследование вероятности ее возможных последствий); подготовке решения (составление перечня имеющихся средств воздействия на ситуацию, оценка различных альтернатив) и, наконец, принятии решения (которое также не должно исключать необходимости немедленного реагирования на возможные изменения ситуации) (см. об этом: Рге1, Вм1о//. 1988. Р. 2027).

Нетрудно заметить сходство методологических подходов и даже пересечение методов, свойственных обоим уровням исследования международных отношений. Это верно и в том смысле, что в обоих случаях одни из используемых методов отвечают всем поставленным целям, другие эффективны лишь для той или иной из них. Рассмотрим -несколько подробнее некоторые из методов, используемых на прикладном уровне теории международных отношений.

2. Методы анализа ситуации

Анализ ситуации предполагает использование суммы методов и процедур междисциплинарного характера, применяемых для накопления и первичной систематизации эмпирического материала («данных»). Поэтому соответствующие методы и методики называют иногда также «техниками исследования». К настоящему времени известно более тысячи таких методик -- от самых простых (например, наблюдение) до достаточно сложных (как, например, формирование банка данных, построение многомерных шкал, составление простых и сложных показателей, построение типологий (факторный анализ) и т.п.

Рассмотрим наиболее распространенные из аналитических методик: наблюдение, изучение документов, сравнение.

Наблюдение

Как известно, элементами данного метода являются субъект наблюдения, объект и средства наблюдения. Существуют различные виды наблюдений. Так, например, непосредственное наблюдение, в отличие от опосредованного (инструментального), не -предполагает использования какого-либо технического оборудования или инструментария (телевидения, радио и т.п.). Оно бывает внешним (подобным тому, которое, например, ведут парламентские журналисты или специальные корреспонденты в иностранных государствах) и включенным (когда наблюдатель является прямым участником того или иного международного события: дипломатических переговоров, совместного проекта или вооруженного конфликта). В свою очередь, прямое наблюдение отличается от косвенного, которое проводится на основе информации, получаемой при помощи интервью, анкетирования и т. п. В теории международных отношений в основном возможно косвенное и инструментальное наблюдение. Главный недостаток данного метода сбора данных -- большая роль субъективных факторов, связанных с активностью субъекта, его (или первичных наблюдателей) идеологическими предпочтениями, несовершенством или деформированностью средств наблюдения и т.п. (Кукулка. 1980. С. 50--58).