Теория международных отношений

Природа и последствия анархичности международных отношений (отсутствие верховной власти и вытекающая из этого необходимость для каждого государства рассчитывать только на себя). Неореалисты считают, что анархия накладывает на поведение государств жесткие ограничения и принуждения. Для неолибералов эти ограничения и принуждения, хотя и существуют, но не являются непреодолимыми.

Содержание межгосударственного сотрудничества. Для неореалистов это главным образом вопросы общей военной безопасности, тогда как для неолибералов -- вопросы взаимных экономических выгод.

Абсолютные и относительные выгоды от сотрудничества. Неолибералы считают, что движущей силой межгосударственного взаимодействия является достижение абсолютных выгод. С точки зрения неореалистов, установить сотрудничество достаточно трудно даже тогда, когда все стороны могут достигнуть абсолютной выгоды, поскольку ни одно государство не согласно на полуление меньшей абсолютной вы- годы, чем любое другое. Беспокойство, касающееся относительной прибыли, таким образом, вероятно, препятствует сотрудничеству. Перед лицом таких потенциальных проблем, как возможность обмана и девальвации преимуществ, государства стремятся к «справедливости» в распределении выгод от сотрудничества, которая рассматривается как сохранение баланса возможностей, существовавшего до сотрудничества. «Ни одна страна не допустит политических преимуществ другой, пишет Джозеф Грико, -- без ожидания (обоснованного или нет) получить взамен пропорциональные преимущества» (цит. по: МШег. 1992. Р. 469).

Приоритет государственных целей и, по сути, источники или причины сотрудничества государств. С этой точки зрения, для неореалистов, главным является изучение проблем военной безопасности государств. Согласно же неолибералам, основной целью, которую преследуют государства, вступая в сотрудничество в мире, где существует возможность использования военной силы, является максимальное экономическое процветание.

Вопрос о намерениях. По мнению неореалистов, поведение государств определяется, с одной стороны, системными принуждениями и ограничениями, а с другой -- их реально существующими возможностями и способностями. Неопределенность намерений не позволяет использовать их в качестве инструмента анализа, поэтому при анализе государственной политики ими вполне можно пренебречь. Неолибералы, напротив, не отрицают значения реальных возможностей. Они считают государственные намерения достаточно важными и поэтому настаивают на том, что при изучении международных отношений их следует обязательно принимать во внимание.

Международные режимы. И неореалисты, и неолибералы отме чают их значение для межгосударственных взаимодействий. Но они расходятся в оценке их регулирующей роли: неореалисты считают, что их оппоненты преувеличивают важность международных режимов и институтов в смягчении принудительных эффектов международной системы для сотрудничества государств.

В последние годы предметом спора между неолибералами и неореалистами все чаще становятся проблемы безопасности. Этот этап дискуссии дает представление о тех изменениях, которые претерпели рассматриваемые парадигмы. Концепции и теории, господствующие в либерально-идеалистической парадигме сегодняшних дней, во многом отличаются не только от взглядов Вудро Вильсона и его сторонников, но и от неолиберальных построений первой половины 1990-х гг. (что, впрочем, не означает исчезновения указанных взглядов: они лишь отходят как бы на второй план, сосуществуя с новейшими концептами)¹.

Изменения коснулись, прежде всего, главных тем современной международно-политической науки: проблем экономического развития и безопасности. Они как бы поменялись местами в неолиберальных предпочтениях как с точки зрения содержания исследовательских проектов, так и в самой политической практике. Отсюда и смещение акцентов в споре неолибералов с неореалистами, особенностью которого становится то, что этот спор происходит сегодня на территории неореалисткой парадигмы. На передний план выдвигаются проблемы, поставленные и отстаиваемые классической традицией с самых первых шагов ее существования: проблемы анархии как сущности международных отношений, государства как их главного участника, и обеспечения его безопасности как основной задачи научной теории и политической практики. И напротив, исконные для либеральной традиции вопросы, относящиеся к институционально-правовому преодолению анархии, к тенденции вытеснения государства с его роли главного международного актора, к достижению безопасности на основе экономического, культурного и иного сотрудничества, основанного на общечеловеческом, общемировом характере интересов, потребностей и идеалов (особенно -- в эпоху возрастающей взаимозависимости), отодвигаются на второй план.

По-новому трактуют неолибералы и анархию. Еще недавно отсутствие верховной власти в международных отношениях предлагалось компенсировать путем укрепления существующих и создания новых МПО и НПО, а также путем совершенствования и развития международных юридических норм, закрепляющих и расширяющих права и обязанности всех участников международных отношений. Сегодня предпочтение отдается силовым действиям «хороших» акторов, которые призваны создать справедливый мировой порядок и обладают для этого моральным превосходством и материальными средствами, против «плохих», несущих угрозу демократическому миру. В этой связи международную анархию и ее неизбежное следствие -- «самопомощь»

¹ Нелишне напомнить, что в рамках каждой из этих парадигм сосуществуют и конкурируют множество теорий и концепций, объединить которые можно лишь весьма условно. Так, например, в рамках неолиберализма могут быть выделены «рыночный либерализм», «институциоиализм» и «демократический пацифизм». Первое и третье из этихтечений по ряду позиций сближаются, соответственно, с некоторыми течениями неомарксизма и неореализма, тогда как только третье в известном смысле «хранит идейную чистоту» неолиберальной парадигмы. Разумеется, подробное рассмотрение этих различий не входит в наши планы, поскольку уведет далеко от основной темы данного учебного пособия.

предлагается преодолевать не путем создания всеобъемлющей системы коллективной безопасности перед лицом глобальных угроз общечеловеческого характера, а путем объединения усилий демократических государств.

Государство, таким образом, остается в центре дискуссии, содержание которой смещается в сторону его роли и возможностей. Если для неореалистов оно является все же вторичным, как причина конфликтов и войн и, следовательно, как основной источник угроз безопасности, то для неолибералов дело обстоит как раз наоборот: именно «плохие», т.е. недемократические, государства представляют сегодня главную угрозу всеобщему миру.

Отсюда третий пункт разногласий. Неореалисты придерживаются традиционной позиции относительно средств безопасности: основой основ мирного сосуществования, международного порядка и безопасности остается баланс сил в рамках мультиполярного мира. Неолибералы, напротив, полагают, что безопасность достижима только путем объединения демократических государств, а для достижения всеобщего мира необходимо всемерно распространять демократию как идеал, ценность и тип политического режима.

Следует отметить, что в конечном итоге дискуссия неореалистов и неолибералов мало обогатила международно-политическую науку. Причина ее столь невысокой теоретической плодотворности состоит в совпадении основного существа обеих парадигм «рационального выбора», которое дает основание рассматривать неолиберализм как особый случай «гибкого реализма» (Сандерс. 1999. С. 420). Ни одной из участвующих в споре сторон не удалось дать убедительный анализ категории «интересы» и разъяснить понятие «структурные ограничения» (там же. С. 413). И хотя в ходе дискуссии об относительных и абсолютных выгодах отмечалось, что интерес государства не остается неизменным, однако влияние на него особенностей «окружающей стратегической среды» не анализировалось (Ром>е11. 1994. Р. 344), или, иначе говоря, роль реальных неопределенностей, характерных для международных отношений, не учитывалась (см.: Сандерс. 1999. С. 416). Что касается проблем безопасности, то ее интерпретация.сто-ронниками обеих парадигм будет рассмотрена в одной из следующих глав. Предварительно же отметим, что и в этой области участники дискуссии гораздо более убедительны в критике оппонентов, нежели в позитивной разработке проблемы. Так, если Э. Линклейтер не без оснований упрекает неореализм в том, что он «своим позитивным теоретизированием увековечивает существующую действительность» (ПпкШег. 1999. Р. 166), то Р. Швеллер имел неменьшие основания заметить в адрес неолиберализма: «Мы, неореалисты, понимаем, что внешняя политика -- слишком серьезное дело для того, чтобы выдвигать утопические идеи о реконструкции социальных отношений».

В конечном счете альтернативность неореализма и неолиберализма достаточно условна: в известном смысле в их взглядах на международную политику больше общего, чем различий, поэтому спор между ними затрагивает ограниченную область международно-политической науки.

2. Международная политэкономия и неомарксизм Международная политэкономия

Вывод об относительности и узости сферы проявлений борьбы неореализма и неолиберализма не означает, однако, их исчезновения. Спор между двумя парадигмами не обошел стороной и такое сравнительно новое направление науки международных отношений, как международная политэкономия.

Ее институализация происходит в 1970-е гг., когда осмысление новых тенденций в мировом экономическом развитии и вытекающих из,них новых политических задач поставило перед наукой проблему соединения подходов соответствующих дисциплин в целях наиболее адекватного теоретического отражения происходящего, попыток прогнозирования будущего и выработки на этой основе рекомендаций политикам. В 1968 г. Ричард Купер, сыгравший значительную роль в генезисе международной политэкономии, формулирует ее основной вопрос следующим образом: «Как сохранить многочисленные выгоды от обширной сети международных экономических отношений, избавленных от уродующих их ограничений, и в то же время сберечь максимальную степень свободы для каждой нации, которая стремится преследовать свои законные экономические цели» (цит. по: Огаг. 1994. Р. 139).

Социетальные предпосылки международной политэкономии формировались в ходе усиления взаимозависимости мира, возрастающей роли транснациональных корпораций, фирм, предприятий и банков, обострения проблем, связанных с доступом к природным ресурсам и их коммерциализацией. Вставшие перед наукой 'задачи выявления и анализа способов и средств воздействия экономики и политики на международные отношения и сложившийся мировой порядок обусловили необходимость инвентаризации и ревизии ее теоретического арсенала и, как следствие, отказа от положений реалистской парадигмы, согласно которой «ключевой категорией политического реализма является понятие интереса, определенного в терминах власти. Именно это понятие связывает между собой разум исследователя и явления международной политики. Именно оно определяет специфичность политической сферы, ее отличие от других сфер жизни -- таких, как экономика (понимаемая в категориях интереса, определенного как богатство), этика, эстетика или религия. Без такого понятия теория политики, внутренней или внешней, была бы невозможна, так как в этом случае мы не смогли бы отделить политические явления от неполитических и внести хоть какую-то упорядоченность в политическую среду» (курсив мой. -- П.Ц.) (Моргентау. 1997. С. 191).

Новые реалии поставили под вопрос правомерность отделения политических явлений от неполитических. К 1970-м гг. в экономически развитых странах Запада наступил кризис, свидетельствующий о закате эпохи «славного тридцатилетия» : заметно снизились темпы роста производства; массовая безработица охватила около 10% активного населения и сопровождалась маргинализацией той его части, которая оказалась за порогом бедности; рос бюджетный дефицит и, соответственно, внешняя задолженность. Кроме того, микроэлектронная революция и роботизация производства вслед за рабочими лишает мест и служащих, периодический кризис перепроизводства обостряется затовариванием части рынка, а разрыв между производственной и финансовой деятельностью увлекает свободные капиталы в сферу спекулятивных операций в ущерб инвестированию. Указанные явления тесно переплетаются друг с другом: если, например, финансовая спекуляция ослабляет производственную ткань и этим способствует росту безработицы, то причиной такой спекуляции выступает задолженность, которая вынуждает государственные власти и предприятия предлагать капиталам более привлекательные проценты -- под угрозой бегства этих капиталов за границу в поисках более высокой нормы прибыли. Тем самым, как подчеркивает М. Мерль, речь идет о замкнутом круге, в который попали страны, привыкшие жить выше своих средств (Мег1е. 1974. Р. 57--58). Одной из причин потрясения мирового экономического порядка стала валютная политика США, результатом которой стало разрушение бистемы, установленной Бреттон-Вудскими Соглашениями. В августе 1971 г. Президент США издает декрет о «приостановке» конвертируемости доллара в золото. Эта мера стала неизбежной вследствие неосторожности самих США, которые, финансируя войну во Вьетнаме, ввели «нижнюю границу доллара» и оказались бы банкротами, если бы все владельцы американской валюты потребовали обменять ее на золото. По сути, эта мера означала девальвацию американской валюты. А в феврале 1973 г., после того как американское правительство решило ввести «плавающий» курс доллара, Брет-тон-Вудская система была окончательно разрушена, и обменные курсы были обречены на общую неустойчивость, т.е. на конъюнктурные колебания и биржевые спекуляции (подробнее см. там же. С. 59--60).

¹ В последние годы этим термином обозначают эпоху экономического процветания ^стран Западной Европы, начавшуюся с планом Маршалла и продолжавшуюся до рубежа 1970^Л 1980-х гг.

При исследовании основных тенденций международной жизни международно-политическая наука уже не могла исходить из примата высокой политики и игнорировать экономические процессы, происходящие в мире. Одновременно обнаружились недостатки и классической школы политической экономии. Продолжая традиции А. Смита и Д. Рикардо, которые в противовес меркантилистам отделяли экономику от политики, и развивая теорию абсолютных и относительных преимуществ, сторонники классической школы по-прежнему настаивали на невмешательстве государства в международные обмены, регулируемые «невидимой рукой рынка» (подробнее об этом см.: Буглай, Ливен-цов. 1996. С. 5--10). В результате эта школа оказалась не в состоянии ответить на запросы «творцов международной политики». Возникла острая потребность в новых политических средствах, способных обеспечить контроль и управление потрясениями международного экономического порядка, которые в противном случае, угрожают окончательно подорвать их взаимную легитимность. Перед исследователями международных отношений встала двойная задача, связанная с критическим анализом: 1) процессов легитимизации государственных аппаратов в их специфическом посредничестве между экономическим и политическим; 2) контекста кризиса, вызывающего необходимость «экономизации» политической деятельности государств на международной арене (Огаг. 1994. Р. 141).

Международная политэкономия (МПЭ) стремится опереться на накопленные ко времени приобретения ею «прав гражданства» теоретические предпосылки. Американские ученые Дж. Фриден и Д. Лайк, с которыми солидаризируется Р. Гилпин, называют три сложившиеся в международной политэкономии традиции. Реализм (вместе с меркантилизмом и Национализмом) исходит из приоритета политического над экономическим в международных отношениях, а также подчеркивает первостепенное значение силы среди целей, которые преследуют государства на международной арене. Марксизм в объяснении формирования, развития и взаимодействия наций и государств, международных конфликтов и сотрудничества настаивает на примате экономического над политическим. Либерализм разделяет экономическое и политическое, легитимируя международную политэкономию как автономную дисциплину. Указанные традиции оказали значительное влияние на международно-политическую науку, дав определенные положительные результаты в объяснении международной политики. Однако такие результаты сыграли не более чем роль стимула для дальнейших, более глубоких исследований. Использование гипотез о рациональности выбора, утилитаризма акторов, стремящихся к достижению максимальной экономической выгоды, об экономической подоплеке международных конфликтов и т.п. или же, наоборот, интерпретация международных экономических процессов в терминах силы, политического соперничества, различия правящих режимов и т.п. игнорируют самое главное в предмете политэкономии -- взаимодействие экономического и политического. Этот недостаток характерен и для либерального подхода. Именно поэтому, как подчеркивает Ж. Кусси, в отличие от указанных традиций, «основополагающее место в МПЭ могут занять только такие исследования, которые рассматривают взаимодействие между фактами, одни из которых не интегрированы и не могут быть интегрированы в экономическую парадигму, а другие не интегрированы и не могут быть интегрированы в политическую парадигму. ...Любая политэкономия рождается из признания несводимости парадигм и необходимости их одновременного использования. Такое использование разнородных элементов создает опасность утраты последовательности, но это приемлемый риск для достижения убедительности и обоснованности» (Соиаау. 1998. Р. 259).

Дальнейшее развитие МПЭ, подтвердив ограниченность монодисциплинарного подхода, пошло под знаком усложнения экономической проблематики дисциплины и целенаправленного стремления дать ответ на политические требования мирового хозяйственного развития. Важную роль в этом сыграл журнал 1п1егпаЫопа1 ОгдапггаНоп, выпустивший в 1975 г. тематический номер под названием «Мировая политика и международная экономика». Его издатели поставили перед собой цель организовать научную дискуссию, которая способствовала бы, во-первых, выяснению основ международных экономических механизмов и, соответственно, формулированию аргументированных политических рекомендаций; во-вторых, интеграции методов экономики и политических наук и, в-третьих, выработке институциональных новаций, связанных с МПЭ как относительно автономной дисциплиной ^в рамках международно-политической науки. Однако в ходе дальнейшего развития этой дисциплины выявилось, что недостатки, связанные ^с разделением экономического и политического не только не были преодолены, но и в чем-то даже обострились, хотя это и происходит На фоне попыток их примирения.

Действительно, как показывает Ж.-К. Гра, в 1970--1980-е гг. МПЭ характеризовалась, во-первых, «экономическим онтологизмом» (т.е. обособлением международных экономических факторов в ущерб политическим); во-вторых, попыткой «теоретического синкретизма», которая, тем не менее, сопровождалась имплицитным креном в сторону неореализма; наконец, в-третьих, «властным фетишизмом», свойственным неомарксистской парадигме (Огаг. 1994. Р. 144--152).

Первая из указанных тенденция достаточно отчетливо проявилась в теориях «гегемонистской стабильности» и «международных режимов».

Так, размышления сторонников теории гегемонистской стабильности вписываются в теории «коллективного действия» и «общих благ».Манкура Олсона и строятся вокруг интерпретации понятия гегемонии, которую дал ему в 1970 г. американский историк Киндель-бергер на основе исследования мирового экономического кризиса 1929 г. Правда, Киндельбергер не использовал термин «гегемония», предпочитая ему термины «ответственность» и «лидерство», он понимал под ними «захват диспозиций, необходимых для руководства распределением «общественных благ» (т.е. благ, потребление которых не делает их менее доступными для других потребителей). С этой точки зрения, «гегемонистская стабильность» основывается на благосклонности господствующей в международных отношениях державы, которая в состоянии распределять «коллективные блага» между государствами международной системы, ограничивая таким образом присущую ей анархичность. По мнению Киндельбергера, «для того чтобы мировая экономика стала стабильной, должен иметься стабилизатор -- единственный стабилизатор» (цит по: там же. Р. 145). Именно отсутствием такого «стабилизатора» сторонники теории гегемонистской стабильности объясняют как кризис мировой экономики в 1930-е гг., так и последовавшую затем депрессию, рост тарифных барьеров и в конечном счете Вторую мировую войну.

Ж.-К. Гра показывает, что, понимая этот тезис в контексте 1970-- 1980-х гг., т.е. дискуссии относительно последствий, которые могла бы иметь возможная эрозия американской гегемонии для «либерального порядка», теория «гегемонистской стабильности» остается в рамках довольно простого трилогизма: добровольное распределение «коллективных благ» в ансамбле государств международной системы зависит от существования гегемонистской силы (подразумеваются США -- тезис о гегемонистской стабильности); или же, всегда существуют «рвачи» (спекулянты), из-за которых возрастают издержки и потеря легитимности гегемонистской силы (подразумеваются европейские государства и Япония -- тезис об энтропии). Из этого следует, что «упадок гегемонистской силы отрицательно сказывается на способности распределять «коллективные блага» (подразумеваются условия процветания капиталистической экономики -- тезис об упадке) (там ясе. Р. 145--146). Таким образом, теория «гегемонистской стабильности» отдает явную дань неореалистской парадигме международно-политической науки и, следовательно, ей свойственны те недостатки, присущие данной парадигме, о которых говорилось выше.

В свою очередь, основные положения теории международных режимов, вписываясь в рамки неоинституционализма, роднят ее с неолиберальными позициями, которые, как мы уже видели, довольно близки к неореализму. Действительно, представляя собой, по определению Р. Кохэна и Дж. Ная, «совокупность явных и неявных принципов, норм, правил и процедур решения, вокруг которых сходятся ожидания акторов», международные режимы в конечном счете очерчивают «своего рода сферу действия «гегемонической державы» (или союза держав), содействующей распределению «коллективных благ». Различие двух концепций касается' понимания той роли, которая возложена на «гегемоническую силу» в формировании и поддержании международных режимов. Если для сторонников теории «гегемонистской стабильности» поддержание режимов обусловлено сохранением гегемонии, то для сторонников теории режимов это не обязательное условие. С точки зрения Кохэна, понятие международного режима обогащает концепцию «рационального выбора», позволяя осознать возможность межгосударственной кооперации, способной преодолевать «близорукий интерес государств» (там же. Р. 146).

Авторы, которых считают родоначальниками международной политэкономии, С. Стрэндж и Р. Гилпин попытались интегрировать не только эти различия, но и неомарксистские позиции, которые, по замечанию Ж. Кусси, «заметны во многих работах по международной политэкономии» (Соиззу. 1998. Р. 264). С точки зрения Р. Гилпина, предмет МПЭ связан с тремя принципиальными вопросами. Во-первых, это вопрос о причинах и следствиях возникновения глобальной рыночной экономики. Подчиняется ли функционирование рынка своей собственной внутренней логике, или же оно зависит от государственных регулирований? Во-вторых, это вопрос о диалектике экономических и политических изменений. В какой мере экономическая нестабильность может повлечь за собой политические потрясения? Как соотносятся стремление государств к сохранению своего суверенитета и глобализация способов экономического регулирования? В-третьих, ^это вопрос о политических путях вступления государств в процесс глобализации. Какими средствами располагает государство для контролирования рынка и какие стратегии имеет в своем распоряжении рынок -- вернее, те силы, которые его представляют, для преодоления или обхода государственных ограничений? Однако Гилпин в конечном итоге все же приходит к выводу, что «лучшую надежду миру на экономическую стабильность дает меркантилизм в мягкой форме» (ОПрт. 1987. Р. 408). Тем самым он подтверждает свою приверженность неореализму.

Со своей стороны, С. Стрэндж уже в одной из первых изданных ею работ по МПЭ (81гапде. 1970) подчеркивает, что «стремительность событий в международной экономике и изменений, связанных с экономической взаимозависимостью, порождает новые вопросы, касающиеся природы национального интереса» (там же. Р. 315), и настаивает на необходимости изучения международных экономических отношений на основе приоритета «политического». В этой связи она предлагает подход, основанный на структурном понимании власти. Основной вопрос международной политэкономии -- вопрос о соотношении государства и рынка -- С. Стрэндж рассматривает через структурное понимание власти. Власть уподобляется четырехграннику, стороны которого представляют собой структуры производства, безопасности, знания и финансов. Каждая сторона, соприкасаясь с тремя другими, оказывается с ними в положении тесной взаимосвязи, которая, в свою очередь, влияет на отношения между «властью» и «рынком». Развивая эту точку зрения в одной из своих последних работ (81гап§е. 1996), С. Стрэндж трактует международную систему как результат столкновений и борьбы, переговоров и компромиссов различных типов власти, которые стремятся навязать друг другу свой предпочтения. В настоящее время в этой борьбе наблюдается превосходство безличных рыночных сил. Автор называет две причины такой ситуации. Во-первых, это технологическая революция, которая привела к революции в сферах экономической деятельности и безопасности. А во-вторых, это удорожание стоимости капитала для предприятий и, соответственно, рост их потребности в финансах, на которую, в свою очередь, реагируют рынки. Результатом таких изменений становится переход власти над обществами и экономиками от государств к транснациональным корпорациям, фирмам и банкам. Производственная деятельность во всех секторах экономики все чаще осуществляется помимо государств. Распределение богатств в мире зависит уже не столько от государственных политик, сколько от трансфертов со стороны транснационального капитала. Фирмы и предприятия конфисковали у государств функции социального управления, обеспечения занятости, условий труда и его оплаты. Все это регулируется не столько государственными законами, сколько внутренними регламентациями самих фирм. Транснациональные фирмы играют растущую роль и в фискальной сфере. Кроме того, они все больше подрывают роль государств в политике безопасности, экономики, коммуникации и в целом его монополию на насилие. Однако, по мнению Стрендж, все это не означает, что можно прогнозировать исчезновение государства или его переход под полный контроль со стороны транснациональных фирм. История учит, что соотношение сил между институционально-политической и экономической властью -- величина переменная. Сегодня это соотношение складывается не в пользу государства, однако это не значит, что такая ситуация сохранится и в будущем. В то же время важное значение имеет рост асимметрии между государствами с точки зрения их способности управлять своими обществами и экономиками. Только США обладают всеми видами структурной власти. Поэтому выводы об утрате их гегемонии выглядят, по мнению С. Стрэндж, безосновательными.

«Экономический структурализм» С. Стрэндж стал не только попыткой теоретического синкретизма, т.е. преодоления крайностей и соединения преимуществ, конкурирующих в МПЭ позиций (см.: Огаг. 1994. Р. 151). Парадоксальным образом он совпадает в ряде своих положений с «неолиберальной контрреволюцией» и с концепцией «новой политэкономии», основанной на неоклассических подходах (см. об этом: Соизззу. 1998).

Действительно, одной из важнейших категорий «экономического структурализма», его «несущей конструкцией» выступает «глобализация», понимаемая как результат стратегии крупных предприятий, которые все более заметно утрачивают связь с какой-либо одной страной

:. и подчиняют государства своим решениям. Глобализация -- следствие неумеренной, но естественной экспансии капитализма, против которой

. бесполезно бороться. «Новая политэкономия» лишь усиливает этот тезис, «развенчивая» любые попытки государств воспрепятствовать процессу глобализации как неуместное вмешательство, противоречащее неумолимой логике рынка. Отсюда один из главных тезисов «новой политэкономии» -- о деполитизации современных экономических процессов. Представители данного течения (Р. Палан, Дж. М. Боучанан, Д. Колландер, А.О. Крюгер и др.) утверждают, что государственное регулирование национальных экономик должно уступить место саморегулированию, осуществляемому через механизмы мирового рынка, и что такое саморегулирование деполитизирует международные экономические отношения, сделает невозможными межгосударственные конфликты, ослабит проявления национализма и сведет роль государства к минимуму, т.е. к его представительским функциям. В то же время с целью навязать либерализацию сторонники рассматриваемого течения стремятся мобилизовать гегемонические отношения, использовать свои позиции в международных организациях и даже силу (подробнее об этом см.: Соиззу. 1998. Р. 266--267, 271-Богомолов. 2000). Таким образом, постклассическое течение в МПЭ характеризуется отказом от теоретического компромисса, возвратом к позициям вытеснения политического из экономического, свободы рыночных сил и минимизации (если не полного отрицания) государственного регулирования внутренних и международных экономических процессов. Некоторые из отмечаемых сторонниками данного течения тенденций и часть их прогнозов находят свое подтверждение в действительности. В мировой экономике усилилась роль транснациональных корпораций в ущерб государственным акторам. Рыночные отношения распространяются на все новые страны, втягивая их таким образом в процессы освобождения цен, снижения протекционистских мер в международной торговле. Большинство слаборазвитых стран и государств с переходной экономикой уже не конфликтуют с ТНК и международными валютными и экономическими институтами (как межправительственного, так и частного характера), а стремятся сделать все, чтобы выглядеть привлекательными в их глазах с целью обеспечения благоприятного климата для инвестиции. С другой стороны, противники неоклассицизма указывают на то, что либерализация мировых экономических отношений влечет за собой рост неравенства государств и народов, увеличивает угрозы для национальных экономик, обостряет социальные проблемы и опасность возникновения новых конфликтов. Самое общее -представление о международной политэкономии можно получить из табл. 2.

Наиболее радикальными критиками неоклассицизма и положений «новой политэкономии» выступают неомарксисты.

Неомарксизм

В институализации и развитии современной международной политэкономии значительную роль сыграли исследования неомарксистов. При осмыслении того места, которое занимает в современной международно-политической науке неомарксизм, следует учитывать следующие моменты. Во-первых, то, что объединяет его с традиционной марксистской парадигмой, и то, что его отличает от нее. Во-вторых, следует принимать во внимание, что неомарксизм, в отличие от канонического марксизма (но так же, как и другие парадигмы науки международных отношений), представляет собой чрезвычайно разнородное течение: обстоятельство, которое требует рассмотрения не только его общих (парадигмальных) характеристик, но и особенностей теоретических взглядов наиболее крупных представителей¹. При этом такие особенности нередко делают указанные взгляды настолько далекими от традиционного марксизма и, напротив, настолько приближают их к позициям экономического структурализма (или международной политэкономии), что порою кажется, что специфика неомарксизма утрачивает свое значение. Наконец, в-третьих, несмотря на то что его отдельные представители являются крупными учеными, пользующимися авторитетом в научном сообществе, в целом неомарксизм как идейное течение, как одна из парадигм международно-политической науки остается относительно маргинальным (см. об этом: Уеппеззоп. 1998. Р. 186). Подчеркнем, однако, именно относительность такой маргинальное™: если в странах Запада авторитетом пользуются отдельные представители рассматриваемого направления, то на «рынке» в развивающихся странах, а также государствах бывшего СССР и (хотя и в меньшей степени) Восточной Европы неомарксизм в целом занимает более прочные позиции.

Значительную роль в становлении неомарксистской парадигмы в международно-политической науке сыграли работы группы ученых, объединенных аргентинским экономистом Раулем Пребишем в рамках возглавлявшейся им в начале 1950-х гг. Экономической Комиссии Объединенных Наций по Латинской Америке. Пребиш и его

В рамках данной главы мы остановимся, главным образом, на обзоре общих черт неомарксизма, что же касается взглядов его отдельных представителей на те или иные проблемы, то они рассматриваются в соответствующих разделах, посвященных данным группа выступили с критикой реализма, который не выходил в рассмотрении экономических вопросов за рамки неоклассического течения экономической мысли, основанной на подходах «наделенности факторами». Они доказывали, что капиталистическое разделение труда не только не приводит к конвергированию национальных экономик, но в действительности поддерживает поляризацию между странами -- эспортерами сырья (т.е. «наделенными фактором труда») и странами -- экспортерами готовых продуктов (т. е. «наделенными фактором капитала»). Истоки этих исследований, которые обычно рассматриваются как «теории зависимости», лежат в контексте латиноамериканской борьбы против империализма США. Они отталкиваются от тезисов Бухарина, Гильфердинга и Ленина о господстве финансового капитала на высшей стадии монополистического капитализма. Рассматривая с этих позиций роль господствующих классов «периферийного капитализма» и их отношений с транснациональными фирмами, они стремились объяснить причины зависимости «периферийного капитализма» внутренними и внешними экономическими структурами (подробнее об этом см.: Огаг. 1994. Р. 136--137). Преодоление зависимости «периферии» от «центра» они видели на путях замены экономики, основанной на торговле сырьем и импорте готовой продукции, эффективной стратегией индустриализации, направленной на сохранение в слаборазвитых странах прибыли от использования новой техники.

Современные неомарксисты (среди которых следует назвать И. Валлерстайна, Р. Кокса, С. Амина, М. Рогальски, Й. Галтунга, Н. Ге-раса) представляют международные отношения в виде глобальной системы многообразных экономик, государств, обществ, идеологий и культур. Базовыми понятиями неомарксизма выступают «мир-система» и «мир-экономика»¹. Определяющее место в их взаимодействии принадлежит, естественно, «мир-экономике». Данное понятие отражает не столько сумму экономических отношений в мире, сколько систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в которой играют экономически наиболее сильные из них. Основные черты современной «мир-экономики» -- всемирная организация производства, рост значения транснациональных монополий в мировом хозяйстве, интернационализация капитала и рынков продуктов при одновременной сегментации рынка труда, стандартизация моделей потребления, уменьшение возможностей государственного вмешательства в сферу финансов и связанная с этим глобальная тенденция «финансизации» (высокие процентные ставки, «плавающие» обменные курсы, свобода спекулятивных трансфертов) и повсеместная приватизация. Неомарксисты подвергают логику международной экспансии современной, капиталистической «мир-системы» критике за сокращение социальных расходов, демонтаж политики полной занятости, изменение фискальных систем в пользу наиболее богатых. Они утверждают, что первым из главных следствий этого является рост неравенства между членами международной системы. Это лишает ее «периферийных» акторов (слаборазвитые государства и регионы) реальных шансов ликвидировать разрыв между ними и «центральными» акторами (государства при этом нередко уподобляются социальным классам: «государства-классы»). В среде последних, в свою очередь, происходят сложные процессы перераспределения влияния и кристаллизация «несимметричной взаимозависимости» в пользу США.

¹ В другой интерпретации эти понятия переводятся на русский язык как, соответственно, «мировая система» и «мировое хозяйство» (см.: Валлерстайн. 1998).

Резкой критике подвергается и господствующая в мировой системе идеология, обслуживающая управление указанными процессами * в пользу международного капитализма -- идеология «гиперлиберализма» (Сох. 1990. Р. 697). «Гиперлиберализм» рассматривает роль государства прежде всего с позиций помощи глобальным рыночным силам, осуждая всякие разговоры о перераспределении богатства в пользу бедных регионов как «протекционистское вмешательство». В современном мире существуют и противоположные процессы -- диверсификация экономических, политических, общественных, социокультурных и других организаций и структур, поиски новых путей развития. Но радикально-либеральная идеология внушает массовому сознанию, 'что альтернативы глобализации нет, поскольку речь идет о неумолимых экономических законах.

Гиперлиберальная мир-экономика нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. Такую роль присвоили себе США. Это позволяет им претендовать на привилегии, в виде исключений из правил. США -- самый большой должник в мире. Но их положение отличается от положения других дебиторов. США рассчитывают на дальнейшее получение кредитов от других стран и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные производительные возможности, ссылаясь на тяжесть «военной ноши», которую они Несут, защищая «свободный мир».

«Гиперлиберализм» меняет роль национального суверенитета. Роль государства рассматривается прежде всего с точки зрения помощи рыночным силам. И, наоборот, оно утрачивает свою роль социальной защиты населения. Подобно тому как это происходит во внутриобщественных отношениях, в мировом масштабе любые шаги, направленные на перераспределение в пользу бедных регионов, расцениваются господствующей идеологией как «протекционистское вмешательство», которое противоречит логике рынка. Поэтому регионы все меньше связывают свои интересы с «центром». Усиливаются автономистские движения: богатые не хотят делиться с бедными, а бедные не видят решения своих проблем в сохранении тесных связей с богатыми (Сох. 1990. Р. 698-699).

Все это порождает опасную для мира ситуацию как в экономическом, так и в политическом плане. Выход может дать только разрыв с указанной логикой, отказ государств подчинять ей свое развитие, новая, альтернативная нынешней, регионализация.

Обосновывая необходимость стратегии «антисистемного разрыва», Самир Амин исходит из того, что основные черты наблюдающейся сегодня «разнузданной глобализации» являются следствием пяти монополий, обусловливающих ее поляризующий характер. Это монополия на новые техники, на контролирование финансовых потоков, на контроль доступа к природным ресурсам, на контроль доступа к средствам коммуникаций и на обладание оружием массового уничтожения (Атт. 1997. Р. 33).

Поэтому основная задача «стратегии разрыва» с существующей системой -- это разрушение их мощи. Для этого необходимо формирование «фронта антисистемных народных сил». Такой фронт может быть создан через прогрессивный национализм в противовес обскурантистским, этническим, религиозно-фундаменталистским и шовинистическим формам национализма, которые столь широко распространены и поощряются стратегиями капитала. Этот прогрессивный национализм не исключает регионального сотрудничества. Он должен побуждать к формированию крупных регионов, которые являются условием для эффективной борьбы против пяти монополий. При этом, как подчеркивает С. Амин, речь идет о таких, моделях регионализации, которые кардинально отличаются от моделей, восхваляемых господ ствующими властями и призванных играть роль проводников импери алистической глобализации.

Интеграция в масштабах Латинской Америки, Африки, арабского мира, ЮВА вокруг континентальных стран (Китая, Индии), но также и Европы (от Атлантики до Владивостока), базирующаяся на народных и демократических союзах, в конечном итоге вынудит капитал, по мысли неомарксистов, приспосабливаться к требованиям этих союзов. С другой стороны, такие союзы выработают программы организации внутри- и межрегиональной взаимозависимости как в том, что касается «рынков» капиталов (цель которых -- побудить их инвестировать в расширение производственных секторов), так и валютных или торговых соглашений. Совокупность указанных программ придала бы силу амбициям демократизации как на уровне национальных обществ, так и на уровне мировой системы. «На этом основании, -- пишет С. Амин, -- я располагаю их в перспективу длительного перехода от мирового капитализма к мировому социализму, проходящему через ряд этапов» (Лтт. 1997. Р. 46).

Используя термин А. Грамши, Р. Кокс называет этот процесс длительного поэтапного перехода к новой системе международных - отношений «позиционной войной». Глобализация «мир-экономики», сопровождаемая ростом богатств для самых богатых, будет иметь следствием разрыв социальных связей, демографический кризис и поляризацию между богатыми и бедными в мировом масштабе. Вместе с тем по мере развития этого процесса наиболее обездоленные группы могут скоординировать свои усилия для смягчения его неблагоприятных последствий. Демократизация международных отношений способствует гомогенизации и стандартизации мира, манипулированию мировым политическим процессом со стороны тех, кто способен его финансировать и кто владеет сложными технологиями манипулирования национальным и мировым общественным мнением. Но одновременно она ведет и к диверсификации. Она расширяет возможности утверждения партикулярных идентичностей, которые стремятся избежать унификации культуры. Она может дать место проявлению желания жить и работать иначе. В длительной перспективе -- способствовать диверсификации общественных проектов и путей развития. Однако для осуществления этого необходимо вести постоянную воспитательную работу, которая является условием объединения широких народных сил и одновременно -- базовой деятельностью «позиционной войны», призванной преодолеть современный идеологический конформизм {Сох. 1990. Р. 702-703).

Таким образом, неомарксизм объединяют с традиционным марксизмом следующие черты. Во-первых, и тот и другой при анализе международных взаимодействий отдают приоритет экономическим структурам и их роли в общественном развитии. Во-вторых, оба течения рассматривают международные отношения как отношения классовой борьбы, господства и подчинения, эксплуатации и неравенства. Отсюда, в-третьих, характер международной среды трактуется как конфликтный, а ее основные проблемы как проблемы преодоления угнетенными международными классами эксплуатации и господства со стороны правящих классов. В-четвертых, как марксизм, так и его современные последователи в международно-политической науке исходят (хотя и в разной степени) из прогрессистских взглядов, отличаются верой в позитивный результат эволюции международных отношений , который, однако, по их мнению, требует для своего осуществления активных действий со стороны народных масс. Наконец, важно отметить и то, что как марксизм, так и неомарксизм в международно-политической науке гораздо более убедительны и концептуальны в критике существующего положения, нежели в выработке путей выхода из него и, особенно, в описании альтернативной картины, призванной заменить его. При этом, как можно было заметить из сказанного выше, к неомарксизму данное замечание относится еще в большей степени, чем к его предтече.

Вместе с тем, в отличие от традиционного марксизма, неомарксизм не может быть охарактеризован как экономический детерминизм: придавая важную, часто первостепенную роль экономическим структурам, представители неомарксизма не рассматривают международные отношения как «вторичные» и «третичные», не упоминают о «надстроечном» характере культуры или же институтов. Кроме того, неомарксисты в противоположность своим идейным предшественникам при анализе взаимосвязи и взаимодействия внутренней и внешней политики отдают приоритет не первой, а второй (что иногда дает основания для их обвинений во «властном фетишизме» -- см.: Огаг. 1994. Р. 51). Наконец, важным отличием неомарксизма, имеющим принципиальное значение -в контексте международно-политической науки, является то обстоятельство, что его сторонники считают необходимой разработку специальной и автономной теории международных отношений, чему традиционный марксизм не придавал особого значения.

Оценивая место международной политэкономии и неомарксизма в международно-политической науке и весомость их теоретического вклада, нельзя обойти вниманием то обстоятельство, что указанные направления оказали и продолжают оказывать значительное влияние на социологию международных отношений.

¹ Вместе с тем неомарксисты стремятся отмежеваться от модернистского понимания «детерминизма». Заявляя, что «человеческая история прогрессивна, и это неизбежно», И. Валлерстайн вместе с тем подчеркивает, что «анализ мировых систем стремится лишить понятие прогресса статуса траектории и открыть его заново как аналитическую переменную». Дискуссию «свободной воли» против «детерминизма» не следует вести в пределах «или -- или». Необходимо исследовать переходы, анализировать процессы, которые скрываются за этими понятиями, и быть готовыми к неожиданным результатам (см.: Вамерртайн. 1998. С. 138-139).

3. Социология международных отношений

Настоящее время все более интенсивное развитие и растущий авторитет в научном сообществе получает, исследовательское направление, возникшее на стыке социологии и международно-политической науки¹. Формально его институализация произошла более 30 лет назад -- в 1966 г. на VI Всемирном социологическом конгрессе в Эвиане, где был заслушан специальный доклад, обосновывающий становление новой научной отрасли. В 1970 г. на VII Конгрессе было принято решение о создании в рамках Международной социологической ассоциации Исследовательского комитета по социологии международных отношений. Своими корнями данное направление уходит к 1940-м гг.: именно в этот период появляются работы сторонников школы «международного общества» (прежде всего, М. Уайта) в Англии. В США первые работы социологического направления увидели свет на рубеже 1940--1950-х гг. Во Франции данное направление заявило о себе в конце 1950-х -- начале 1960-х гг. (в частности, работами Ж. Вернана, Р. Арона, Г. Бутуля, Р. Боска и др.), хотя первые попытки социологического анализа международных отношений были предприняты еще в 1930-- 1940-е гг. (например, в работах Ж. Сиотиса). В Норвегии оно разрабатывается Й. Галтунгом. В СССР и в России в силу особенностей развития политической социологии (см. об этом: Амелин В.Н., Дегтярев А.А. 1997) их «встреча», а стало быть, и конституирование социологии международных отношений как относительно самостоятельной субдисциплины состоялись позднее, чем на Западе (см. об этом: Тюлин. 1997)². Однако отечественная социология международных отношений накопила определенный опыт: в последние десятилетия в этом направлении работали такие известные ученые, как Ф.М. Бурлацкий, А.А. Галкин, Д.В. Ермоленко, Б.Ф. Поршнев, М.А. Хрусталев и др. (см., например: Бурлацкий, Галкин. 1974; Ермоленко. .1977; Поршнев. 1970; Хрусталев. 1992; Политическая социология. Политология. Социология международных отношений. 1991).

В то же время было бы неправомерно говорить о социологии международных отношений как о сложившейся автономной дисциплине. Скорее, она представляет собой совокупность наиболее распространенных прежде всего именно в социологической науке подходов, проблематик и методов, заявляющих о своей альтернативности традиционным парадигмам и теориям международно-политической науки или же претендующим на дополнительность по отношению к ним.

В отличие от неореалистов и неолибералов, представители социологического направления в исследовании международных отношений подчеркивают значимость в мировой политике не столько национальных интересов, сколько ценностей, норм, идентичностей, культурных особенностей, традиций и идей. В результате все основные вопросы международных отношений (характер международной среды, перспективы ее изменения, основные процессы, их участники, возникающие между ними проблемы, пути их разрешения), как и наиболее распространенные теории (национального интереса, безопасности, баланса сил, сотрудничества, демократического мира), получают трактовки, альтернативные тем, которые господствовали в международно-политической науке на протяжении многих десятилетий (см.: Цыганков (отв. ред.). 1998).

¹Одним из важных, хотя и формальных признаков этого является издание профильных журналов в Лондоне и Париже

²Впрочем, следует отметить, что подобное конституирование далеко от своего завершения и в мировой науке.

На первых порах социология международных отношений (начало 1960-х гг.) рассматривала международные отношения как особую сферу общественных взаимодействий, стремилась дополнить их исследования, осуществляемые в рамках традиционных дисциплин -- истории, права, экономики и др. Так, в исследованиях французской школы данного периода социология международных отношений поначалу трактовалась как своего рода теория среднего уровня, призванная обобщить предпринимаемое в рамках различных дисциплин изучение международных взаимодействий путем выявления присущих им общих детерминант и закономерностей. Делается и попытка формулирования основной проблематики нового направления, центральными в которой называются проблемы войны и межгосударственных конфликтов и лишь во вторую очередь -- проблемы мира (см.: Агоп. 1963; Агоп. 1962; Возс. 1965; Вои1ои1. 1970; Мег1е. 1974; Бегггептс. 1977). Наряду с уже названными, для данного периода характерны еще три особенности. Во-первых, речь идет главным образом об исторической социологии международных отношений со свойственным ей обращением к историческим аналогиям, но и с одновременным стремлением к преодолению разрыва между микро- и макропарадигмами . Во-вторых, наблюдается достаточно четкое размежевание двух основных ветвей социологического направления -- акционалистской, идентифицирующей себя с веберовскими традициями (во Франции это работы Р- Арона и его последователей), и детерминистской, опирающейся на творческое наследие Дюркгейма (школа гголемологии Г. Бутуля и его сторонников). Наконец, в-третьих, социология международных отношений данного периода находится под очевидным воздействием реалий холодной войны, которое проявляется как в тематике (вписывающейся в рамки традиций политического реализма), так и в идеологической направленности исследований (подробнее об этом см.: Цыганков. 1996. С. 32-41).