Устойчивое развитие как концептуальная основа стратегии национальной безопасности России

Как пишет Д.Ж. Маркович, существуют две разновидности видения НМП: как широкого демократического диалога, "солидарного сотрудничества", прихода взаимозависимости на смену зависимости, и как гегемонистского навязывания власти тех, кто сильнее, тем, кто слабее, власти меньшинства над большинством, без всякого уважения к культурной специфике данного народа. Источником первого, в основном, выступают новые политические акторы на международной арене, включая экологические НПО (экоНПО), а источником второго - индустриальные государства в союзе с крупным бизнесом. Маркович видит НМП способным сохранить национальную и культурную самобытность народов, охваченных процессом глобализации См. Д.Ж. Маркович. Глобализация и экологическое образование // СОЦИС, №1, 2001.. Но каких государств и за чей счет? Первое видение НМП подразумевает открытость, взаимное уважение и диалог, второе - доминирование, в том числе - культурное, одних стран за счет тех, у кого нет ресурсов поддерживать свою культуру. Стороной этого доминирования с необходимостью становится навязывание определенного пути развития, пути истощающего природных комплексы этих стран.

Первое видение само собой подразумевалось в модели глобализации, которую представляли себе авторы Римского клуба, модели, основанной на идеологии социального глобализма, в основе которой лежал "новый гуманизм" Аурелио Печчеи, предполагавшего примат гуманистических императивов над ценностями материального производства. Римским клубом была поставлена задача создания эффективной системы глобального управления, подчиненная требованиям экологически устойчивого и безопасного развития. Глобализация понималась в рамках социального глобализма как предпосылка совместного выживания и единства общей судьбы человечества. Ее результатом должно было стать создание такого мирового экономического и политического порядка, который бы отвечал общечеловеческим ценностям, первейшей из которых является удовлетворение насущных потребностей в равной степени ВСЕХ жителей планеты. Были выдвинуты идеи подписания планетарного соглашения, которое бы позволило создать в международных отношениях правовую основу подобного порядка. Данный правопорядок предполагал полицентричное управление планетой в рамках многополярного мира, полюса которого, согласно распространенной в то время теории конвергенции, постепенно должны были сближаться. Плюрализм, толерантность, коллегиальность в принятии политических решений легли в основу модели глобального управления, названной коллективистской (коммунитарной).

Социальный глобализм требовал сделать акцент на социокультурных и этногенетических последствиях глобальных перемен. Встала задача формирования единого глобального этоса, созданного на основе уникальных для разных этнических групп и народов "культурных кодов с формированием общезначимых культурно-ценностных установок, обусловленных реакцией индивидов на глобальные вызовы" Вебер А. Б. Устойчивое развитие как социальная проблема. М., 1999. Стр. 46.. Между тем, предполагалось их мирное сосуществование и развитие через диалог, и, в тех случаях, когда этнос, его культурная идентичность находились под угрозой, глобальное сообщество должно было способствовать его сохранению. Именно в те времена возникло понятие "прав местного населения" и требование представительства малых этносов, а также их гражданского участия не только на местном, но и на национальном и международном уровне. Это должно было быть достигнуто формированием оси "местные органы власти - международные организации". Встала задача вовлечь малые народы в принятие не только национальных, но и международных решений в рамках лозунга экологистов "наделите человека властью" (empowerment of people), который мог трактоваться и как наделение властью малых народов: предполагалось "наделение" властью людей не как индивидуумов, а через передачу властных полномочий местным общинам, в том числе - компактно проживающим этносам. Земля, леса, недра должны управляться с участием рядовых граждан, местных жителей на уровне сел и деревень См. Saving the planet. How to shape environmentally sustainable global economy. NY., London, 1991.. Коммунитарная модель политики предполагала, что человек получал власть как член малого коллектива, что должно было усиливать (и усиливало!) процессы самоидентификации, поиска культурных корней. В рамках теорий экологически устойчивого, безопасного развития предполагалось действовать н международной арене исходя из первенства интересов индивидуума и его выживания, но лишь через интересы этноса и его выживание, а через выживание ее этносов и их культур предполагалось выживание цивилизации в целом См. Брунтланд Г. Х. Наше общее будущее. М., 1989.. "Демократия участия", примененная по отношению к этносам, должна была стать некой гарантией того, что это не останется утопией. В основе видения миропорядка, предложенного Римским клубом, лежит стремление предложить механизмы упорядоченного, управляемого, прогнозируемого развития, которые должны были развернуться в рамках определенной модели регулирования мирохозяйственных связей. Помимо политической реформы международных отношений, и ориентированности на коммунитарный капитализм в противовес его версии, основанной на ТНК, так же ставших отличительной чертой данной модели управления, данная модель была определенным образом позиционирована по отношению к мировому капитализму. Предложенные идеи безуспешно пытались реализовать через индустриально-рыночные институты.

Установление упорядоченного миропорядка теоретиками Римского клуба виделось сквозь призму решения вопроса о «мировом правительстве». Четкость тенденции постепенной гомогенизации мира и тревожные симптомы того, что государство перестало контролировать происходящие в мире процессы казались для них объективной предпосылкой данного процесса: «Сейчас не стоит больше вопрос о том, будет или не будет мировое правительство к 2000 году. Вопрос, который надо ставить, заключается в том, каким образом будет образовано это правительство: за счет катаклизма, эволюции или целенаправленной деятельности, будет ли оно тотальным отрицанием насилия или основанным на демократии участия» Предисловие профессора Института мирового порядка С. Мендловица к книге Falk. R. A Study of Future World. New York, 1975, P. XVII.. Теоретики Римского клуба, таким образом, понимали, что "мировое правительство" - обоюдоострое оружие, которое может служить и во благо, и во вред мировой цивилизации и выступали за его модель, основанную на социал-глобализме и "новом гуманизме".

Естественным образом взоры и надежды теоретиков Римского клуба и иных, дружественных им авторов-экоцентристов, обратились к представителям иной социальной системы.

Трудно сказать, насколько глубоки были их иллюзии по поводу СССР и его достижений в социальной сфере, понимали ли они, что советская система - тоже разновидность индустриального общества, но объективное существование биполярного мира, наличие зримого противостояния должно было, казалось, "сыграть на руку" ценностям утверждения гуманистической модели НМП в мирвоой политике. Экоцентристы и стоящие на тех же позициях экологические движения понимали Экологическое движение до начала 70-ых гг. было, по преимуществу, охранительным (conservation, консервационистским). С конца 60-ых - начала 70-ых гг. в охрану окружающей среды был методологически включен социум, и на Западе получили распространение массовые политизированные движения, пропагандировавшие экологические ценности и добровольно взявшие на себя функцию экологического лоббизма. Экологизм перешел от движения системного, носящего неполитический характер, к движению оппозиционному, выступающему за социальные изменения и прямые политические действия. Но "старые" движения еще существуют, и экологическое движение как таковое неоднородно: новый экологизм стоит на экоцентристских позициях, а представители "старого" зачастую разделяют технооптимистические взгляды. , что предлагают нечто, подрывающее основы мирового капитализма, враждебное ему, а враг моего врага, как известно, мой друг…

Советские ученые активно сотрудничали с Римским клубом, именно постольку, поскольку была очевидна его оппозиционность западному истэблишменту. Были симпатизировавшие идеям Римского клуба и среди окружения М.С. Горбачева. Трудно сказать, в какой мере они были теоретиками "перестройки" (в том числе в силу концептуальной незавершенности, недостаточной продуманности этого политического курса), но на международной арене именно в эпоху "нового политического мышления" были сделаны попытки реализации гуманистической модели НМП. Они делались в период существования биполярности, как, казалось бы, ни странно, данная модель мироустройства не виделась им противоречащей их замыслам. С распадом СССР и уходом М.С. Горбачева с политической арены, и последовавшим затем началом "перехода к рынку" все постсоветских стран, модель отошла на второй план, масштабных попыток ее реализовать более не было.

Стратегия социального глобализма проиграла потому, что ее экологическим измерением было явственное снижение антропогенного воздействия человека на природу, соответственно, препятствующий этой задаче уклад хозяйствования и международная экономическая система должны были быть элиминированы. Политические механизмы, нацеленные на то же, содержали потенциальный удар по господствующей глобальной политической системе. Но на пути осуществления задач, стоявших перед Римским клубом, встал суверенитет национального государства эпохи "кризиса властей". Система международных организаций, в основе которой лежит нерарывно связанное с господствующей индустриальной системой государство, фактически, отторгла данную модель глобального порядка, как нечто инородное.

С началом 90-ых гг. ХХ столетия (переломным стал распад СССР) происходит ренессанс индустриально-капиталистических ценностей. Глобализация предстала на данном этапе как единство человеческой судьбы перед лицом нового феномена - формирования нового вида человека - homo economicus, отличающегося особой рациональностью, и подчиняющего свою жизнь интересам накопления. Именно он, потребитель, лишенный родины, культуры, национальности, "пришел на смену" глобальному этосу социал-глобалистов.

Монополистская система глобального управления, "прописываемая" ООН и международному сообществу, предполагает объединение национальных ресурсов, подчинение их новому общепланетарному центру силы, но не в целях всеобщего выживания, а в интересах самого центра, политическое влияние которого основано на глобальном капитале. Таким образом, глобализация видится ныне как процесс формирования общепланетарной инфраструктуры международных отношений, подчиненных единому центру глобального управления. На его роль центра претендуют США при поддержке "атлантического концерта". Из этого, однако, не следует, что США всерьез озабочены положением в мире. США интересует все, что находится в сфере их жизненных интересов (чисто экономических интересов, приоритетов и выгод ТНК), лежащие "по ту сторону" представлений об эффективном глобальном управлении. Они не заинтересованы в разрешении каких-либо национальных, этнических конфликтов. Их тревожит лишь удовлетворение нужд американского бизнеса, решение задачи повышения конкурентноспособности их экономики в данном регионе и по всему миру. А это может требовать продолжения или даже эскалации конкретных конфликтов. Вот почему доминирует логика "двойного стандарта" в решении проблем национальных меньшинств по всему миру - албанцев в Сербии, палестинцев в Израиле, курдов в Турции и Ираке.

Лежащий за пределами интересов американского капитала мир США всерьез не волнует. Этот "попустительский" стиль руководства планетой ведет к тому, что Соединенные Штаты, естественно, не справляются с задачей мирового лидерства. Фактически, навязываемая ими моноцентричная модель глобального управления ведет к обострению тенденций беспорядка, ежедневно возникают новые риски.

Известный общественный деятель, профессор Массачусетского технологического университета Н. Хомский открыто утверждает, что знаменитая неолиберальная американская риторика - лишь замаскированная политика правительства США, через действие подконтрольных ему международных финансовых институтов стремящихся к мировому господству. Соединенные Штаты с помощью лозунгов о либерализации цен и финансов, приватизации и свободе рынка ищут лишь максимально ослабить позиции правительств других государств именно для того, чтобы стать единственным «мировым правительством новой имперской эры», у которого не останется конкурентов Хомский Н. Прибыль на людях. М., 2002, С.28.. Вся мировая прибыль будет доставаться развитым капиталистическим странам Запада и, прежде всего, США. Лозунги о свободном рынке никогда не были в действительности на вооружении у стран Запада: правительства США и государств Западной Европы всегда основывали свою деятельность на жестком экономическом протекционизме, постоянно осуществляя денежные влияния в промышленность. (Самые большие субсидии были сделаны именно в эпоху Р. Рейгана).

Это четко умещается в логику ведения нами современного индустриального рынка как такового как феодального, точнее, феодально-монополистического, стремящегося избежать конкуренции, и одновременно показывает, насколько сильно взаимопроникновение государство и бизнеса, оттеняя облик мирового капитала как государственно-монополистического.

Причины происходящего, однако, не в политическом курсе того или иного президента США, а в самом индустриальном хозяйственном укладе. Предпосылки нынешнего поведения американцев - в недрах эволюции индустриального общества, и проистекают из техноцентристской классической модели развития. Как показало время, "социально-несбалансированная индустриально-рыночная модель исчерпала себя, так как воспроизводит в расширенном масштабе экологические, военно-технические, экономические, социальные и другие угрозы устойчивости развития» Левашов В.К. О социальной сущности концепции устойчивого развития // СОЦИС, №4, 1997. . То есть, если представить себе, что США вдруг гигантская волна сметет с лица Земли, то найдется другая страна, Великобритания, Япония или Китай (последняя наверняка!), которая будет претендовать на эту же роль, будет действовать в рамках той же логики, так как функционирование нынешней хозяйственной системы, основанной на экстенсивном экономическом росте, подразумевает наличие именно такой линии поведения стран-лидеров роста.

Эта модель миропорядка может быть рассмотрена в качестве версии экстремального, хаотического развития. Она не эффективна, поскольку, как объясняют неклассические теории развития, невозможно управлять сверхсложным и быстроразвивающимся глобальным социумом из одного центра посредством традиционных политических механизмов. Именно данная модель хаотического развития, по мнению ряда авторов, вскоре, вполне возможно, приведет к реализации альтернативы глобального тоталитаризма, орудием чего выступит пресловутое мировое правительство, за которое ратовал социал-глобализм, противопоставляя его национальному государству индустриальных элит. От правительства, в которое войдут делегаты всех государств элит мира, ничего хорошего ждать не приходится Теоретики Римского клуба, конечно, надеялись, что в это правительство войдут и делегаты от мирового гражданского сообщества, от экоМНПО, и уравновесят собой международных чиновников. .

Интересы либеральной глобализации и ценностей экологической устойчивости развития диаметрально противоположны: либеральный стандарт, нацеленный на консервационизм как экологическую парадигму, делает неклассические и экоцентристские концепции, каковой является теория УР, неуместными. (Неслучайно международная и национальная реализация стратегии УР, совпавшая с началом либеральной эры, оказалась затруднена.)

Сейчас глобальное "поле боя", после поражения социал-глобалистов, выглядет печально. Международная арена принадлежит ныне национальной политической элите. Голос гражданских активистов и малых народов не слышны в международной политике, местный активизм и меньшинства не представлены в международных организациях. Но такое не может продолжаться долго в силу объективности глобального экологического кризиса, который меняет содержание безопасности развития за счет введения сюда экологической составляющей. Каждое конкретное государство решает свои экологические проблемы не вместо и не за счет, а только вместе с другими народами, так как выживание одного народа - условие выживания всех. Но попытки выдвинуть экологические проблемы на должную высоту сразу обернулись ростом международной напряженности. В условиях конечности пределов планеты, лимитированности ее "несущей способности", нельзя повысить уровень потребностей бедных стран Юга до уровня богатых Севера Возможно, уже не отвечающими более действительности следует признать деление стран на страны Севера и Юга. Так, Россия - сырьевой донор и зависит от импортируемых технологий, но, отчасти, и живет за счет производства высокотехнологичных товаров, как страна Севера, и как страна Юга. Но Россия - это мировая цивилизация в миниатюре, и с необходимостью находится на переднем крае глобальных изменений, располагаясь между старым и новым центрами многополярного мира. То, что она не укладывается в схему "Север-Юг", отражает порочность этой схемы, безусловно, выдержанной в классической логике развития., одновременно сохраняя потребности богатых даже на том же уровне. Вот почему механизмы действующего НМП немедленно включились и высокоразвитые страны, давно вышедшие за пределы своей "несущей способности", пролоббировали право на продолжение индустриального экономического роста за счет других стран, которым он необходим для удовлетворения первичных потребностей людей.

Делались, делаются и будут делаться попытки смягчить, завуалировать или проигнорировать приведенный выше вывод. Индустриальные элиты, не заинтересованные в радикальных переменах, навязывают мировому сообществу борьбу с последствиями сложившихся общественных отношений, а не с самими этими отношениями.

До 1987 года считалось, что страны Севера виновны в экологическом кризисе. И УР - это реформы, направленные на изменение социальной организации в развитых индустриальных странах. После 1987 года вошло в моду перекладывать вину за экологический кризис на страны Юга. Данный подход продолжает удерживать свои позиции и теперь, приобретя влияние благодаря международным органам охраны окружающей среды и ООН, политика которых зачастую не самостоятельна, и политические решения принимаются не столько в интересах международного сообщества, сколько под давлением конкретных национальных государств. Структуры ЕС и ООН основаны на принципе национального суверенитета, сами являются большой бюрократической организацией, сохраняя все пороки индустриального государства. Им присуща олигархичность и порочные практики принятия решений эпохи "кризиса властей". Международная арена принадлежит ныне национальной индустриальной политической элите. Малые народы, местный активизм не представлены в международных организациях.

Среди попыток проигнорировать данный вывод - ущербное представление, что лишь средне- и мало развитые страны должны осуществлять особенно внятную экологическую политику, в том числе и с ограничением экономического роста, на них была свалена вся вина за экологический кризис из-за демографического взрыва, "съедающего" плоды их же экономического роста. (Пока страны Юга будут сокращать антропогенную нагрузку на биосферу, за счет "их" сэкономленной нагрузки страны Севера продолжат экономический рост.) Представление это содержательно связано с противоположной позицией, что переходить к экологически устойчивому развитию должны лишь богатые страны: якобы сначала общество должно достичь определенного уровня экономического развития, который будет достаточен для удовлетворения первичных потребностей людей, затем финансовые ресурсы от экономического роста направляются на восстановление разрушенной им окружающей среды; при этом экономическое развитие не останавливается, но с определенного момента значительная часть прибыли рефинансируется в природоохранную сферу. Оба данные подхода - стороны одной медали, их объединяет приятие идеи экономического роста, их защищают заинтересованные в сохранении status quo индустриальные элиты развитых стран Запада.

От степени справедливости механизмов принятия глобально значимых решений, от системы международного разделения труда, фактически, от складывающегося мирового порядка зависит, кому будет "разрешено" дальнейшее экономическое развитие, и в условиях гегемонистского НМП принятие решений, касающихся глобальной экологической безопасности, всецело во власти порочных индустриальных практик, правила игры в рамках которых диктуют экономически влиятельные элиты стран Севера, неоправданно пытающиеся свалить вину за деградацию окружающей среды на развивающийся Юг.

Сегодня механизмы НМП оказывают решающее влияние на распределение антропогенной нагрузки (и ограничений на нее) между национальными государствами, следовательно экологическая безопасность дальнейшего развития планеты тесно взаимосвязана с обликом НМП.

Итак, гегемонистская модель не дает политического ответа на глобальный экологический вызов, а лишь служит легитимации гегемонии индустриальных политических элит, заинтересованных в сохранении экономического и политического статус-кво. Государства индустриальных элит и их организации являются выразителями гегемонистской версии НМП, в то время, как такие международные акторы, как экоНПО чаше выступают за видение НМП как диалога.

Сами по себе будучи слабыми менеджерами вопросов, касающихся проблем охраны окружающей среды и преодоления экологического кризиса, национальные государства, однако, не спешат делегировать компетентным в части решения экологических проблем наднациональным структурам свои полномочия, держатся каждое за "свой" суверенитета.

Лишь полицентричная, предложенная социальным глобализмом Римского клуба модель, а не моноцентричная, которую пытается навязать США, действительно, видимо, способна вывести ситуацию в мире из тупика См. Глушенкова Е.И. Проблема формирования политической модели устойчивого развития // Вестник МГУ, сер.12: Политические науки. - №2, 2002. . Получается, что у многополярного мирового порядка Римского клуба в долгосрочной перспективе вроде бы нет альтернативы.

Система глобального управления монетаристского типа имеет свои пределы - физические пределы Земли. Если действительно к началу нового тысячелетия капиталистическая мир-система уже переступила естественный порог своего развития, поскольку вышла за грань "несущей способности", дальнейшее экстенсивное развитие невозможно.

И господствующую систему глобального управления, основанную на суверенитете национальных государств, за которыми "маячат" интересы их индустриального развития, их бизнеса и ТНК, ждет фиаско.

Глобализация в либеральную эру в любом случае сопровождается потерей национального суверенитета, того самого, который встал на пути социал-глобалистов. Автономное устойчивое существование национального государства - под угрозой, только это угроза, проистекающая из другого источника, это - угроза гибели национальных государств в результате не планомерных целенаправенных реформ, а усиления беспорядочного, хаотичного развития. Если Римский клуб говорил о подрыве национального суверенитета в интересах выживания, либеральная глобализация ведет к росту капиталистического накопления, к усилению позиций общепланетарного центра силы, и потере национального суверенитета под давлением транснациональных индустриальных элит, какого бы, иностранного или, так сказать, "местного", происхождения они не были.

Россия, будучи сама цивилизацией в миниатюре, вся соткана из разных цивилизаций. Огромные просторы нашей страны - это не только глобальный ресурсный резерв, это еще и островок миросистемы, на котором пока не действует полномасштабно глобальный рынок. Россия представляет собой уникальный заповедник дикой природы, с участками, где не произошел пока выход за пределы "несущей способности". Российский глобальный фактор есть потенциальная возможность России, опираясь на богатейшие экологические ресурсы (по иронии, проистекающие от недостатка финансовых ресурсов, невозможности их освоения) выступать в качестве центрообразующей силы не только на постсоветском, но и на общемировом пространстве. Это возможно, однако, лишь при одном условии - если российское руководство выступит перед лицом мирового сообщества, защищая национальные интересы, состоящии в поддержании экологической безопаснсоти своего развития, и одновременно - дружественные им интересы экологической безопасного развития и полицентричного мира.

Но к этому имеются серьезные препятствия. Проблема состоит в векторе политического развития в нашей стране, представляющим собой все тот же ренессанс индустриально-капиталистических ценностей, и детерминирующем, во многом, значительное распространение материалистических ценностей среди населения. Этот ренессанс не есть некий культурный феномен или интеллектуальное движение. Автор исходит из несоответствия реальному постсоветскому развитию России понимания перехода нашей страны от некоего "ненормального" общества, которое публицисты прежде называли "бюрократическим социализмом" или тоталитаризмом, к "рынку", "нормальной" западной цивилизации рыночного либерализма и демократии.

Рынок, как универсальный механизм ценообразования, существовал и в нашей стране. Только он не играл ТАКУЮ роль, какую играет рыночная сфера в позднеиндустриальном обществе. С другой стороны, вслед за Р. Ароном, Х. Арендт, А.Е. Гэром, другими учеными следует признать, что, как уже говорилось, современное общество вместе с характерным ему индустриальным способом производства материальных благ составляет единую общественно-экономическую формацию, а различные социальные системы, характерные миру в ХХ веке, - лишь политические надстройки над общим индустриальным экономическим базисом, впрочем, развивающиеся в рамках одного рода тенденций. Так называемый "переход к рынку" - не что иное, как смена политической надстройки в рамках одного и того же типа формации. И попытка экоцентристов и теоретиков Римского клуба вовлечь СССР в утверждение экологически дружественного НМП была, возможно, поэтому обречена на провал. У них, как они, вероятно, думали, оставались шансы, пока советская Россия не вошла в позднеиндустриальную стадию со всему вытекающими из этого последствиями. Как только это произошло (распад СССР и уход М.С. Горбачева здесь является естественным рубежом), они потеряли Россию, а, вместе с ней и весь мир…

В массовом сознании присутствует иллюзия того, что "Запад нам навязывает свой путь развития". В действительности все наоборот. Запад, Америка требует от нас продолжения нашего старого пути развития, по которому Россия идет с начала индустриальной модернизации, хотя точкой отчета складывания ее версии этой модернизации является именно 1917 год. Просто, в рамках прежней политической надстройки сохранение данной модели было уже невозможно, но политические реформы продлили ей жизнь.

Активность, особо явственно проявившаяся именно в 90-ые гг., различных западных эмиссаров, агентов и НПО была направлена не на подрыв России, ее безопасности, превращение ее в "сырьевой придаток", а несколько на другое. Правящие индустриальные элиты Запада должны были быть уверены, что наша страна изберет тот же путь развития, путь рынка как экстенсивного экономического роста, по которому идут и они сами. Если бы мы этого не сделали, а встали бы на путь реформы индустриального общества, предлагаемый экологизмом и солидарным с ним НМП Римского клуба, их бы ждал неминуемый крах и облик мировой политики сегодня был бы иным…

В окружении М.С. Горбачева, похоже, были силы, которые чувствовали смысл происходящего, но неизвестно, как они себя бы проявили в дальнейшем: "беловежский сговор", путч (путчисты, конечно, до сих пор не подозревают, что лили воду на мельницу Запада) и вынужденный уход Горбачева не дали им шансов.

Вот почему на Западе говорят, что победили в "холодной" войне. Это была не победа системы над системой, а принципиальная победа индустриальной социальной парадигмы над "новым гуманизмом" и социал-глобализмом, победа, одержанная "на полях" России, в крупнейшей и богатейшей в мире стране.

Но Россия, небезболезненно, но перешла от одной политической версии индустриального общества к другой, от версии "государства благосостояния" социалистического индустриализма к "обществу потребления" западного типа.

И немедленно вступила вместе с этим обществом в полосу кризиса.

России ныне характерен как структурный, так и системный кризис, но видится он лишь как часть общемирового кризиса современного индустриального общества. С другой стороны, если ныне Россия и мир переходят на новый этап развития глобального социума, то стратегия этого перехода может быть лишь едина для всех. Россию захлестнула волна позднеиндустирального развития. Это стало одним из ощутимых толчков к распаду СССР. Но кризис, затем, распад СССР, который стал логическим продолжением крушения мировой системы социализма, был не кризисом социалистической системы как таковой, а кризисом этой системы как части мирового индустриального общества, кризисом национального государства, и для европейских соцстран стал этапом децентрализации политики, переноса ее центра тяжести с национального на другие уровни (в рамках европейской интеграции). Превращение России в более открытое общество позволило лишь более адекватно представить происходящее: назревающий "кризис властей", отсутствие стратегии развития в подлинном смысле этого слова, еще более "подстегнули" эти процессы.

"Открытие" России миру ознаменовало не превращение ее в часть мировой системы, которой она была всегда, а превращение России, из страны с определенным, отличным от западного, политическим устройством, из полюса биполярного мира в одну из тех стран, где происходят рядовые процессы глобализации и обостряются глобальные кризисные явления.

Происходящее ныне на национальных окраинах России совпадает с картиной глобального мира. Имеется общность мирового сообщества перед лицом единой судьбы и опасностей, с другой - по всему миру заметна усиливающаяся регионализация, когда те, кто стоит у руля национальных государств, стремятся дистанцировать себя от остальной цивилизации. В этом контексте попытки самоизолироваться, предпринимаемые со стороны российских национальных окраин, может быть рассмотрен как процесс, аналогичный происходящему повсюду в мире, хотя имеет свою - иную - историю и ряд особенностей.

То, что из сверхдержавы Россия превратилась в один из полюсов многополярного мира, вызвало критику тех, кто не понимает неизбежности этого процесса, воспринимая его лишь как последствие распада варшавского блока. После распада варшавского блока, а, затем, СССР, в России разрушились прежние вертикальные связи. Соответственно, усилились горизонтальные, возникли элементы самоорганизации гражданского общества. Именно в это время на порядок возрос уровень прозрачности, потоки информации, капиталы и ресурсы, в том числе трудовые, стали передвигаться из страны и внутрь нее со значительно меньшими препятствиями. (России прежде этого недоставало, так, передвижение по самой России было, порой, более проблематично, чем за ее рубежи и обратно; это выглядит как рудимент далекого прошлого, но на самом деле несет в себе и черты постсовременного общества, которое неслучайно называют "новым средневековьем").

В ходе распада СССР Россию захлестнула волна постиндустриализации, которая ознаменовала, прежде всего, значительное усиление роли и функций гражданского общества в политической жизни страны. На смену старым, неэффективным методам регулирования общественной жизни, осуществляемым исключительно государством, казалось, начала приходить частичная самоорганизация гражданского общества. Властям стало очевидно, что только при помощи децентрализации управления можно восстановить контроль над огромной страной. Но власть на местах в результате децентрализации подхватили созревшие еще в недрах советской империи местные и региональные национальные, промышленные и иные элиты. Последние готовы были взять на себя, "проглотить" самые широкие полномочия, чтобы действовать в интересах себя и влиятельных экономических сегментов, которых они представляли. Ими же была "задавлена" гражданская активность "на местах", при попустительстве центральных властей.

В таком большом государстве, как Россия, где каждая область равна по размерам и населению целой европейской стране, это означало воспроизводство той же властной вертикали, но укороченной: местным властям, тем более, рядовым гражданам ничего "не перепало" от децентрализации. Децентрализация в России не приведет ни к каким позитивным результатам, пока не дойдет до самого низа, пока рядовые граждане не получат шанса участвовать в принятии решений.

Власти нашей страны поняли значение децентрализации слишком узко, и не знали, что существует опасность узурпации власти местными элитами. В качестве противовеса современное видение децентрализации предполагает наделение властью гражданского общества, которое недостаточно организовано в России и нужно еще создавать условия для его саморазвития.

Не во всех случаях децентрализация оправдана. Собственно, а области охраны окружающей среды, например, сопровождающаяся децентрализацией фрагментация ответственности за принимаемые решения не способствует, а лишь мешает. Необходимо функционирование единого центрального органа охраны окружающей среды, который будет координировать политику в области окружающей среды всех ведомств, и четкое распределение реальных властных функций между центральными, местными и региональными органами государственной власти.

Ничего этого не было сделано. В целом динамика политического развития была такова, что гражданское общество в целом в результате децентрализации укрепило свои позиции, но различные его агенты получили разное количество политических дивидендов, и, главное, оказались в неравном положении перед лицом государства. Влияние крупного бизнеса усилилось, влияние мелкого и широких слоев среднего класса - нет. Положение это, разумеется, устраивало олигархов, и они попытались его укрепить и развить.

Постсоветская децентрализация означала передачу реальной полноты власти не на местный, а на региональный уровень, не развитие местного самоуправления, а укрепление региональных элит, из-за плеч которых, в ряде важных регионов, выглядывал крупный бизнес, воротилы ТЭК, богатейшие в Европе, подстегнувшие еще и процессы субполитизации политики.

В России созданному здесь впервые в начале 90-ых гг. экологическому ведомству приходилось иметь дело напрямую с влиятельными экономическими субъектами, интересы которых противоречат охране окружающей среды, и, когда конфликт достигал подлинной остроты, государство прямо становилось на сторону последних, и экологи терпели поражение См., например, Глушенкова Е.И. Основные участники экологической политики России переходного периода // Вестник МГУ, сер.12: политические науки. - №2, 1998.. Эти факты показывают, что еще с начала 90-ых гг. власть в России уже была теснейшим образом связана с экономическими элитами индустриального общества.

В настоящее время российская рентабельная экономика превратилась в часть мировой капиталистической экономики, а российская политическая и бизнес-элита - в часть мировой политической элиты индустриального общества, с едиными интересами. Субполитизация идет и в России. В России, как и по всему миру, растет влияние той части глобального гражданского общества, которое называется бизнесом. В руках индустриальной политической элиты, которая все более сливается с экономической элитой, находится государственная власть по всему миру. Субполитизация полностью нейтрализует последствия усиления государственного регулирования и создает двусмысленную ситуацию, когда государству предлагается регулировать деятельность бизнеса, а ряд уровней его власти находится, фактически, в руках тех, кого они призваны регулировать, система, исторически уходящая корнями во времена СССР Исследователь экологической политики СССР Б. Джанкар-Вебстер пишет: в условиях государственной монополии на хозяйственную деятельность в СССР отсутствовало традиционное для экологической политики на Западе противоречие интересов экономических субъектов и государства. А, при отсутствии органа, ответственного за осуществление экологической политики, отсутствовало и разделение функций использования и охраны. Соответствующая деятельность должна была осуществляться конкретным ведомством, ведающим освоением данного ресурса в рамках производственной деятельности подотчетных ему предприятий, коллизия, на новом этапе внезапно обнаружившая себя сегодня. См. Jancar Barbara. Environmental management in the Soviet Union and Yugoslavia. Durham, 1987 и др. ее работы..

Неформальные сети охватывают собой государство, превращая его в "идеального совокупного капиталиста". Влиятельными корпорациями контролируется политическое развитие; крупный бизнес и ТНК, тысячью незримых нитей давно связанные с современным государством, стали новым центром власти. Тесно связанные, индустриальные политические и деловые элиты не заинтересованы в построении полицентричного мира, в гуманистической версии НМП.

Россия и ее политика не находится в стороне от этого процесса. Попытки нынешней власти в России сместить одних <независимых> олигархов, и посадить на их место иных, <послушных>, не должны в этом смысле вводить в заблуждение.

Действительно ныне власти России повели наступление на гражданское общество (наверное, видя в нем источник своих бед), но пострадали опять его широкие слои, а не олигархический капитал, который действительно опасен, но не может быть сметен нынешними правителями, поскольку, в широком смысле, является их опорой, будучи связан с ними тысячью незримых нитей. Сами власти России являются "идеальным совокупным капиталистом", частью мировой индустриальной элиты, и вряд ли можно от них ожидать защиты гуманистически рассматриваемого НМП, или интеерсов экологизма или защиты прав гражданского общества. Для того, чтобы ситуация здесь изменилась, нужна внятная политическая реформа, выводящая нас за пределы политических практик индустриального общества. Каково направление этой реформы - подскажет нам рассмотрение концепции УР.

Выводы:

1. В настоящее время можно говорить о наступлении эпохи многополярного мира, но, поскольку, рядом влиятельных мировых держав делаются попытки навязать однополярный миропорядок, он выглядит как семиоднополярный. Попытки действительно запустить в нем механизмы однополярности, предпринимаемые, в частности, США, могут быть признаны неудачными, поскольку они не справляются с функциями "мирового полицейского". Но США, осознающих это, такое положение устраивает, так как экономические задачи, которые они пытаются при этом решить, так или иначе, находят в рамках данной политики свое воплощение. Более того, США не заинтересованы в установлении никакого действенного миропорядка, ни однополярного, ни, тем более, многополярного. Нынешнее, эффективно не регулируемое ни ими, ни кем-либо иным, состояние миросистемы, имеет для них даже больше преимуществ, так как позволяет американскому бизнесу извлекать больше прибыли по всему миру, невзирая на какие-либо политические препятствия.

Существующая модель НМП глубинно связана с господствующей моделью мирового капитализма, называемой нами феодальным рынком. Им, и всей господствующей индустриальной модели, бросает вызов глобальный экологический кризис. Встает вопрос: как выходить из кризиса? Имеются версии, как дружественные господствующей модели, так и недружественные ей, и являющиеся близкими неклассическому пониманию теории УР, бросающей вызов индустриально-капиталистическому хозяйственному укладу. В частности, Римский клуб предлагал модель НМП, основанную на социал-глобализме, при которой те проблемы глобального развития, которые мы лицезреем сейчас, скорее всего, не возникли бы. (Его теоретики хотели и установления власти мирового правительства, но видели его в качестве проводника гуманистических и экологических ценностей.)

Происходящие ныне в мировой политике противоборства - отголосок борьбы этих версий развития. Россия должна как-то определиться в данном вопросе. Ей следовало бы противопоставить позиции США видение миросистемы в рамках социал-глобализма, но российская политическая элита ничего не предпринимает в этой связи, "попуская" США и их союзникам дальнейшую эскалацию напряженности в рамках хаотического развития мирового социума, проистекающего от нынешнего гегемонистского НМП. Это имеет место потому, что, как развитие мировой экономики в настоящее время можно охарактеризовать как борьбу тенденций инерции экстенсивного развития-расширения индустриального капитализма и постиндустриальных изменений в производстве материальных благ, так и в мировой политике происходит противостояние сил, за которыми стоят либо акторы, выступающие в интересах индустриальных политических элит, либо акторы, не входящие в состав этих элит и выступающие за перемены в системе общественных отношений. В России одерживают верх первые.

2. Не существует очевидных свидетельств того, что глобализация сама по себе порождает какую-либо модель НМП, или подрывает способность государств контролировать ситуацию, ведет к подрыву суверенитета. Это тем более спорно, что процесс глобализации и процесс усиления активности государства протекают одновременно. «Нет никаких убедительных свидетельств того, что международные процессы в наши дни оказывают большее влияние на государственное устройство различных стран, нежели это было в прошлом» Krasner S. Globalization and sovereignty// State and sovereignty in the global economy. L.; N.Y., 1999, P. 34..

Неправильно связывать дальнейшее развитие капиталистических отношений, которое можно наблюдать в процессе глобализации, и с упадком национального государства, потерей им суверенитета, поскольку два эти института (капитализм и государство) неразрывно связаны и не могут существовать друг без друга.

Те признаки кризиса суверенитета, причиной которых называют экономическую глобализацию, вовсе не являются уникальным явлением нашего времени: «Ни одно современное государство никогда не было по-настоящему внутренне суверенно де факто, поскольку всегда существовало противодействие власти со стороны внутренних сил» Wallerstein I. States? Sovereignty? The dilemmas of capitalists in an age of transition// State and sovereignty in the global economy. L.; N.Y., 1999, P. 22.. Глобализация - форма существования индустриального общества на нынешнем этапе его развития. К потере суверенитета и "кризису властей" ведет внутренняя логика этого развития.

Следствием этой логики стал и процесс развертывания глобального экологического кризиса как кризиса цивилизации, суть которого в том, что конечность пределов Земли препятствует дальнейшему развитию индустриально-рыночной цивилизации.

3. "Кризис властей", проистекающий не от глобализации или существующей модели НМП, а как политическое измерение глобального кризиса цивилизации, внутренне связан с неспособностью современной системы (государства, иных традиционных веберовских структур) переработать информацию, нужную для принятия решений. Вместе с нарастанием глобального хаоса, беспорядочности развития, проистекающим от гегемонистского НМП, это объективно подводит к росту опасности возникновения некой модели глобального тоталитарного общества. За призывами к установлению такого рода порядка скрывается высокая вероятность установления технооптимистической реакции: если количество ресурсов со временем будет действительно ощутимо снижаться, то, чтобы обществу выжить и далее развиваться в том же направлении, потребуется ужесточение механизмов их перераспределения, в том числе и за счет несоблюдения неотъемлемых прав и свобод человека Такого мнения, в частности, придерживался акад. Н.Н. Моисеев, который опасался экологического тоталитаризма. (Он ему виделся как мир, где "золотой милиард" живет в экологически чистой деревне за счет агонизирующего остального мира. И это достигается могучей полицейской системой.) См. Н.Н. Моисеев. Размышления о современной политологии. М., 1999.. Переход на модель УР только тогда имеет смысл, если даст "миру политическому" шанс выйти за рамки данной порочной логики.

2. УСТОЙЧИВОЕ РАЗВИТИЕ КАК ТЕОРИЯ И СТРАТЕГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ

2.1 УР как теория

Главной предпосылкой возникновения теории УР, корни которой, как считают некоторые авторы, следует искать в немецкой школе лесного хозяйства См. подробнее The politics of sustainable development: global norms for national implementation // Environmental politics, Volume 5, #2, 1996., считается обострение экологического кризиса Ранние попытки понять природу экологических проблем можно отнести к началу ХХ века, так, едва ли не самая первая Конференция по международной охране природы состоялась в ноябре 1913 года в швейцарском городе Берне. См Розенберг Г.С., Черникова С.А., Краснощеков Г.П., Крылов Ю.М., Гелашвили Д.Б. Мифы и реальность устойчивого развития // Проблемы прогнозирования, №2, 2000..

История возникновения теории УР тесно связана с эволюцией экологической политики в ХХ веке. Во второй половине 60-ых - начале 70-ых гг. ХХ века в ряде западных стран получили распространение массовые политизированные движения, пропагандировавшие экологические ценности и добровольно взявшие на себя функцию экологического лоббизма. Они инициировали сам факт утверждения экологической проблематики в политической повестке дня, процесс, сопровождавшийся расцветом литературно-публицистического направления, названного алармизмом, написанием книг, памфлетов и статей, цель которых состояла в том, чтобы взбудоражить общественное мнение, привлечь внимание политиков Примером таких работ может служить, например, изданная в России книга Барри Коммонера «Замыкающийся круг». Ей свойственны основные черты такой литературы: социальный алармизм, биоцентризм, критика вплоть до полного разрыва с господствующими общественными отношениями (из-за чего, ее, видимо, стали переводить и издали в России). . В них выдвигались требования контроля со стороны гражданского общества за действиями техно- и бюрократов, чье некомпетентное вмешательство якобы вызвало деградацию окружающей среды, ставилась проблема выработки путей минимизации цены, которой общество оплачивает политические приоритеты и задача разработки стратегии, позволяющей реализовать в процессе принятия решений подлинный общественный интерес, состоящий в поддержании равновесия в системе "природа-общество". Одновременно это стало началом их систематического политического участия.

Экологические неправительственные организации (экоНПО), иные новые социальные движения гражданского общества, в том числе антивоенное, женское, чье появление, фактически, было обусловлено пресловутым "кризисом властей", серьезным образом изменили политический ландшафт в большинстве развитых стран. К концу 70-ых гг. экологическая составляющая постепенно стала полноправной частью политики многих стран Запада.

Ученые неклассического направления, работавшие над теорией первоначально, внесли в нее анти-индустриальный, анти-технократический и анти-позитивистский призыв. В те годы не нуждалась в доказательствах аксиома: экологическая угроза вызвана индустриальным экономическим развитием, экологическая устойчивость и экономический рост несовместимы. На эту мысль наводили и материалы I Конференции ООН по окружающей среде в Стокгольме 1972 года Как и Конференция 1992 года в Рио-де-Жанейро, она была задумана как всемирная встреча глав государств и правительств, но не стала таковой. СССР, например, ее байкотировал под надуманным предлогом. . И первый широко известный официальный международный документ, где упомянута теория УР, одобренный Генеральной Ассамблеей ООН в 1980 году («Глобальной стратегией консервации»), не давал оснований для вывода о совместимости экологической угрозы и экономического развития Создан Международным Союзом за Сохранение (conservation) природы, Всемирным фондом дикой природы и ЮНЕП (United Nations Environmental Program)..

С момента зарождения теории УР в середине 70-ых гг. и до 1980 года в ее эволюции шел этап зарождения, "неклассический" по своей сути. Первым этапом развития теории можно считать период с 1980 по 1987 год. Именно в эти годы теория УР предстает перед нами в виде постмодернистской, постиндустриальной неклассической теории развития. К 1987 году сформировалось концептуальное ядро теории, но она была известна в очень узких кругах и являлась маргинальной даже для широких кругов научной мировой общественности, не говоря уже о политиках и бизнесе. Ее радикализм отталкивал, вдобавок не были разработаны многие прикладные вопросы.

Поворотным пунктом в развитии теории стал доклад Комиссии ООН под руководством Г.Х. Брунтланд 1987 года, после чего она стала всемирно известной Так называемый "Доклад Брунтланд" (издан под заголовком «Наше общее будущее»), стал результатом деятельности World Commission on Environment and Development, то есть Всемирной Комиссии по окружающей среде и развитию, созданной ООН как результат резолюции Генассамблеи 1983 года. Она, в свою очередь, была преемницей Комиссии ООН под руководством В. Бранта (название: "Program for Survival and Common Crisis", то есть "Программа Выживания <в условиях> общественного кризиса"), а та - комиссии У. Пальме ("Common Security", то есть "Общественная безопасность").. Ряд обозревателей отмечает, что Брунтланд, понимая, насколько невелики шансы этой революционной теории быть принятой правящими элитами индустриально развитых стран, едва ли не сознательно пошла на искажение ее сути, с целью привлечь к ней политических акторов (тех же представителей индустриальных элит), которым, как ей казалось, предстояло сыграть ключевую роль в переходе к УР О Брунтланд говорит Хесле (не называя ее имени); он не просто считает, что ослабление радикальности в ходе адаптации революционных идей неприемлемо, а думает, что это не имеет значения, если теория будет реализована в соответствии с ее действительной сутью, а нынешняя адаптация УР к экономическому росту и рынку - "дымовая завеса" с целью политически "обмануть противника", не меняя сути теории УР. См. Хесле В. Философия и экология. М., 1992. . С 1987 года началось широкое распространение теории УР в мире научной и политической общественности. В России, также, как и во многих других странах, оно шло уже после распада СССР, в эпоху, отличную от той, в которую теория УР зародилась, в эру ренессанса индустриально-капиталистических ценностей, торжества идей устойчивого экономического роста, политических практик неоконсерватизма.