Древнерусские летописи

После цитирования ряда других мест из летописи Лаврентий вновь возвращается к заимствованию некоторых цитат из похвалы Владимиру Мономаху, касающихся божественного всепрощения князя за его праведную, христианскую жизнь. Однако летописец в рамках посмертной похвалы Юрию Всеволодовичу не только апеллирует к соответствующим местам из похвалы Владимиру, но и осуществляет выборку фрагментов из статьи 1186 г., повествующей о распри между Всеволодом и рязанскими князьями, явно продолжая практически агиографически возвышенную характеристику князя. На это раз, заимствуется афористичная сентенция о войне и мире (предположительно околобиблейского происхождения).

Ряд других выборок в панегирике Юрию Всеволодовичу был продиктован статьями: о гибели Андрея Боголюбского (1175 г.) и о пожаре во Владимире (1185 г.). Приведем тексты в рамках всех цитатных пересечений.

Разложение всего текста панегирика Юрию Всеволодовичу на отдельные заимствованные цитаты и микротексты сделало очевидным его «мозаичное» построение, его повышенную «интертекстуальность». Одна сентенция в нём переплетается с другой и в итоге - образованная компиляция рождает определённый смысл, задает конкретный ракурс оценки исторической персоналии - в нашем случае князя Юрия Всеволодовича. Анализируемый цитатный комплекс стал ключом к нахождению пересечений между двумя нарративами в рамках летописного свода - панегириками: Владимиру Мономаху и его правнуку князю Юрию. Однако при детальном изучении посмертной похвалы последнего князя, выявились схождения и с другими сюжетами, касающимися уже не только его прадеда, но и отца Всеволода и дяди Андрея. Летописец моделирует свой текст как лицо непосредственно отдалённое от описываемых им событий - в этой связи он позволяет себе совершать хронологические ретроспективы, имплицитно задающие понятия «рода», «традиции», «генеалогии». Практически такой же ход, но в более упрощённой форме совершает автор Никоновской летописи, перечисляя выдающихся предков князя Владимира и его сыновей. Автор Суздальской - в этом плане реализует идею гораздо сложнее, подключая фрагменты и отдельные библейские сентенции из предшествующих нарративов.

Спорным является вопрос о причинах выстраивания летописцем подобного интертекстуального нарратива. С одной стороны, можно последовать гипотезе Комаровича и предположить, что Лаврентий «реабилитирует» князя Юрия, так строго порицаемого рязанским летописцем, на текст чьей летописи автор полагался при описании предшествующих сюжетов. Но данная гипотеза допустима только при точном подтверждении влияния рязанской летописи (как и ростовской) на текст Лаврентьевского свода - что требует отдельных кропотливых изысканий. С другой, стороны, можно рассматривать похвалу Юрию Всеволодовичу как одну из типичных летописных посмертных княжеских похвал, зачастую актуализирующих один и тот же спектр черт: христолюбивость, богобоязненность, смирение, милость к нищим и убогим и т.д. В этом контексте не становится удивительным перенесение автором отвлеченных черт чужих книжных характеристик на текстуальную репрезентацию князя. Тем более что указания на конкретные исторические черты Юрия практически отсутствуют (за исключением упоминания Нижегородского Благовещенского монастыря, но вместе с этим фигурирует и весьма общая конструкция: «грады многы постави»).

Таким образом, в рамках конкретной летописи исследуемый библейско-цитатный комплекс становится маркером одного и того же жанрового построения - посмертной похвалы князю. В плане организации текста, она позволила выявить два схожих панегирика Владимиру Мономаху и Юрию Всеволодовичу, сделала очевидной их компилятивную природу, подразумевающую использование летописцем нескольких цитат, отдельных микротекстов и сюжетов. С точки зрения, плана выражения данный цитатный комплекс в лишний раз подтвердил частое моделирование летописных похвал князьям в агиографическом духе, цель которых нередко заключалась в создании возвышенного идеалистического образа князя (боголюбивого, смиренного и даже мученического) и соответственно - выведения конкретной частной истории из бытового плана в план вневременной и вместе с этим истинно исторический (ср. с мыслью Сендеровича: «включить жизнь своего народа в универсальную христианскую историю, в определённую историографическую традицию и таким образом - изъять её из внеисторического бытия и мифологии, собственно сделав её историей»).

2.1.4 О специфике реализации жанра прижизненной похвалы в Киевской и более поздних летописях на примере панегирика Ярополку Владимировичу

Рассмотрев то, как конкретный библейско-цитатный комплекс функционирует в одном и нескольких летописных сводах в рамках определённого жанра - посмертной похвалы, обратимся теперь к изучению особенностей его реализации в несколько ином повествовании - в прижизненной похвале. На этом этапе объектом нашего анализа становится панегирик Ярополку, фигурирующий в Киевской летописи, в рассказе за 1136 г. В нём реализуется лишь часть рассматриваемого библейско-цитатной компиляции, но, несмотря на это, усеченная библейская цитата занимает в похвале доминирующее положение: «хоулоу. и оукоръ при? на с?. ? брат?? свое?. и ? всих? по рекшему любите враги ваша. и створи с ними миръ» («Амзъ же глагулю вбмъ: любимте врагим вбшя» (Мф. 5, 44; Лк. 6, 27; 6, 35)). Для того, чтобы обозначить специфику употребления данной сентенции в рамках сюжета, обратимся для начала к контексту, уводящему нас к предшествующему 1135 г.

1135 г. в Киевской летописи отмечен рассказом о вражде между черниговскими князьями Ольговичами и киевским князем Ярополком Владимировичем. Завязкой конфликта можно считать известие о разделе земель между сыновьями Владимира Мономаха: Юрий Владимирович требует у Ярополка Переяславль, взамен предоставляя ему Ростов и Суздаль. После этого без каких-либо поясняющих комментариев в летописи сказано: «про то заратишас? Олговичи», т.е. не указана причина недовольства Всеволода Ольговича, послужившая толчком для дальнейшего развития конфликта. После этого, летописец резко переходит к описанию того, как Ярополк с Юрием и Андреем Владимировичами пленяют села и города возле Чернигова; Всеволод Ольгович не выходит против них, т.к. не являются половцы. Ярополк, подождав несколько дней, возвращается в Киев. Так завершается первая часть повествования.

Дождавшись половцев, Всеволод, Изяслав и Святополк Мстиславичи направляются к Киеву, воюя по пути с городами Переяславской области, поджигают Городец, достигают Киева и останавливаются у Днепра. Однако встречи противников не происходит, т.к. Ярополк не может перейти реку из-за тонкого льда - об этом летописец рассказывает особо подробно: «?зд?ху по онои сторон? Дн?пра. люди емлюще. а другъэ? с?куще. н? оут?гшимъ. перевестис? имъ. н?лз? бо б?ше перевестис? крами. и плениша же и скота бещисленое множество ?рополку бо б?ше н?лз? перевестис? крами съ своими». По истечении трёх дней Мстиславичи и Владимировичи расходятся, впоследствии успешно заключая мир: «и ?туд? слюче межю собою створиша миръ».

Следующий рассказ под 1136 г. описывает развитие конфликта между Ольговичами и Ярополком. Летописец уделяет внимание тому, как Всеволод поджигает Устье; происходит сражение противников, во время которого погибает внук Владимира Мономаха; половцы бегут; войска Владимировичей покидают поле сражения. Под этим же годом в Киевской летописи фигурирует рассказ о том, как Ольговичи воюют возле Треполя. Ярополк, собрав войска, выходит навстречу противникам, но решает не творить кровопролития - на что летописец отзывается хвалебной характеристикой князя. Разрешается конфликт установлением мира, после того как Ярополк отдает Ольговичам желаемые волости: «и вда ?рополкъ Олговичемъ ?чину свою чего и хот?ли».

Из подобного повествования в Киевской летописи явственна интенция летописца по-особому расставлять акценты в репрезентируемых событиях. Так, наибольшего внимания с позиции летописца заслуживают именно Владимировичи - читатель имеет возможность проследить за множеством их действий. Из всех них наиболее полно представлена фигура Ярополка: летописец не только наделяет его целым спектром благочестивых» качеств («благоразумный», «милостивый» и т.д.), но и реконструирует мельчайшие детали его передвижений (например, повествование о том, как он не может перейти реку из-за тонкого льда). В самом разрешении конфликта Ярополк, согласно Киевской летописи, играет первостепенную роль, т.к. не захотел творить кровопролития: «и тако оут?ши блг?ооумнъэи кн?зь ?рополкь. брань ту лютоую». При этом, мотивировки поступков Ольговичей и Мстиславовичей намеренно растушеваны - что в ряде случаев приводит к утери понимания завязки и разрешения ключевых вех противостояния.

Характерно, что в текстах других летописных сводов взгляд на произошедший конфликт, в частности на его истоки совершенно иной. Так, в Московской, Воскресенской, Троицкой и Никоновской летописях имеются подробности, освещающие действия князей Мстиславичей. В Троицкой и Никоновской летописях указано на то, что сначала Изяслав Мстиславич прибыл в «Менеск», затем отправился в Новгород, где объединился с Ольговичами и Давыдовичами. В Московской и Воскресенской летописях встречаемся с уже более краткой сентенцией, а не подробным описанием: «Всъташа вси на рать» (подразумеваются Ольговичи, Мстиславичи и Давыдовичи). В Троицком, Московском и Воскресенском рассказывается о том, как Изяслав и Всеволод Мстиславичи держали путь в Ростов с новгородцами, и как новгородцы, добравшись до Волги, вернулись обратно. В Московской, Воскресенской, Троицкой и Никоновской летописях фигурирует и добавочное упоминание о том, что Всеволод Мстиславич отправился к Новгороду, а Изяслав остался на «Волоце Ламском». После этого во всех летописях рассказывается о том, как Изяслав, прознав о подходе Ярополка к Чернигову, направился туда же, а впоследствии присовокупляется: «И тое же осени уведав Изяслав, еже дядя его Ярополк с братьею к Чернигову идут, и иде тамо же к стрыем своим».

В рассматриваемых летописных сводах проясняется и роль Ольговичей в указанных событиях: после повествования о земельном перераспределении, произведённом Юрием Владимировичем, указано на то, что Мстиславичи объединились с Ольговичами и «восташа вси на рать». В трактовке событий в данных сводах, Ольговичи и Мстислвичи являются союзниками до конфликта между Ярополком и черниговским князем - что делает логичным их совместное выдвижение против Ярополка, о котором повествует Киевская летопись. Несмотря на то, что достаточное внимание в промосковских сводах уделяется Мстиславичам и Ольговичам, в некоторых летописях явственна симпатия их авторов к Владимировичам (как и в Киевской); например, в Троицком своде читаем: «Володимирича дружина лучшая»; в Московской, Воскресенской, Никоновской летописях: «Ярополча дружина и братьи его лучшая».

Таковы общий контекст событий и специфика их репрезентации в разных летописях. Теперь обратимся непосредственно к рассматриваемой похвале Ярополку, ставшей следствием решения князя не проливать кровь врага. Подобный поступок трактуется киевским летописцем как акт христианского смирения и кротости, а сам Ярополк в его представлении становится образцом «благоумного» князя-миротворца: «и приемъ расмотрение въ срд?ци не изиде на нь противу. ни створи кровопролить?»; «блг?ооумнъэи кн?зь ?рополкь». Подобная характеристика киевским летописцем киевского князя не кажется удивительной и в контексте явного авторского интереса непосредственно к Владимировичам и самому Ярополку. Летописец не выявляет возможного страха князя перед гипотетически возможным поражением; для него Ярополк - исключительно положительная, богобоязненная и христолюбивая фигура - и подобная характеристика сохраняется на протяжении всего свода. Так, о последнем году жизни Ярополка летописец отзывается следующим повествованием: «Всеволодъ же то слъэшавъ вниде в с? и поча слати с молбою къ ?рополкоу. прос? мира оу ?рополка. но ?рополкъ же бл?гъ съэ и млс?твъ нравомъ страхъ Би?и. им?? въ срд?ци ?коже и ?ц?ь его им??ше. страхъ Би?и. и ? всемъ расмотривъ. не восхот? створити кровопролить?. створи с нимъ миръ. сто?ша оу Морив?иска. и владившес? ч?ловаша чс?тьнъэи крс?тъ и разидошас? кождо въ сво?си. того же л?та преставис? кн?зь ?рополкъ. мс?ца феврал? въ. и?э. дн?ь и положенъ бъэс? въ ?нцин? манастъэри оу ст?го Андр??».

Очевиден параллелизм рассказа о кончине Ярополка и прижизненной похвалы ему. В обоих нарративах ключевое место занимает заключение мира (в первом случае - с Ольговичами; во втором - с Всеволодом), на который соглашается Ярополк, будучи смиренным христианином, не смеющим идти против врагов своих, проливать христианскую кровь (в репрезентации автора летописи). В двух рассказах Ярополк наделён одним и тем же спектром качеств: «благой и милостивый нрав», милосердие («мъэ бо в?даемъ млрс?дие ?рополче»), «благоумность» и т.д. Подобный спектр качеств (неоднократно воспроизводимых) и ретроспективная отсылка к предыдущей прижизненной похвале князя создает впечатление того, что автор пишет о жизни и смерти истинного праведника. Эту же мысль усиливает имплицитная отсылка к другому подобному панегирику - его отцу Владимиру («?рополкъ же бл?гъ съэ и млс?твъ нравомъ страхъ Би?и. им?? въ срд?ци ?коже и ?ц?ь его им??ше. страхъ Би?и»).

Для сравнения обратимся к тому, как панегирик Ярополку репрезентирован в других летописных сводах. Как и в Киевской летописи, симпатии авторов всецело отданы Ярополку. Однако, в Московском, Воскресенском и Троицком сводах рассказ носит более экспрессивный характер - в нем явственно резкое авторское осуждение врагов Владимировичей: «Олговичи же посем шедше с Половци взяша Треполь и Халеп пуст сотвориша, и придоша к Киеву хотяще ся бити с Володимеричи и пролияти хотяще кровь христианскую, хвалящеся в гордости своей. Бог же не вда им того сотворити». В Троицкой летописи предвосхищает само повествование оценочным высказыванием: «И паки крамола бысть в них немала». В Никоновской летописи авторский тон можно обозначить, скорее, как нейтральный, лишь завершая повествование, автор констатирует: «Бог не даде им того зла створити». Во всех сводах подчеркивается важность роли Ярополка как главного миротворца, по своему «боголюбию» не давшего пролиться христианской крови.

Изучив то, как строится похвала Ярополку, смысловым ядром которой является библейская сентенция «любите враги ваша» (часть изначально рассматриваемой нами библейско-цитатной компиляции), мы получили возможность наблюдать за любопытном фактом: летописец иногда прибегает к агиографической ретуши или даже «перенесению» отдельных эпизодов своего повествования в агиографический план в тех случаях, когда стремится подчеркнуть свою симпатию (или антипатию) к князю. Агиографические формулы, таким образом, могут быть не только данью «литературному этикету», но и способом обнаружения летописцем своего отношения к определённому историческому событию или деятелю.

***

Таким образом, мы подтвердили ранее заявленную идею о том, что повторяющиеся библейские сентенции в различных летописных сводах могут быть нередко связанны с определённой группой текстов, сюжетов и жанров. Одну из подобных групп в рамках нашего анализа репрезентировали именно прижизненные и посмертные похвалы князьям. На основании выявленных нами благодаря библейско-цитатной компиляции: «…и Бь?и страхъ прис?[но] им?? в срд?ци. помина? слово Гс?не. иже реч? ? семь познають въэ вси члв?ци. ?ко мои оуч?нци єсте. аще любите другъ друга. и любите врагъэ ваша. и добро творите ненавид?щим? вас?» - сюжетных и текстовых пересечений, мы рассмотрели то, как реализуются данные повествования в рамках нескольких летописных сводов - что привело нас к пониманию специфики освещения единичного сюжета вариативными авторами, отдалёнными в неравной степени от описываемых ими событий. На примере бытования посмертной похвалы Владимиру Мономаху в Суздальской и Никоновской летописях мы обнаружили явственную текстологическую апелляцию текста Никоновской летописи к Суздальской (при возможном обращении автора и к Киевскому своду); существование в летописных сводах ряда канонических текстовых построений (похвала Владимиру в Суздальской летописи), ставших основой для их дальнейшего заимствования более поздними летописцами.

Кроме этого, мы изучили то, как конкретный сюжет - посмертная похвала князю - фиксируется в рамках единичного летописного свода - Суздальской летописи - в определенных рассказах - посмертном панегирике Владимиру Мономаху (1125 г.) и Юрию Всеволодовичу (1239 г.). С точки зрения организации текста, анализируемая библейско-цитатная компиляция сделала явной «центонно-компилятивную» природу ряда летописных панегириков, подразумевающую использование автором нескольких цитат, отдельных микротекстов и сюжетов. Такой взгляд на подобные нарративы позволил нам «разложить» текст похвалы Юрию Всеволодовичу на ряд цитатных заимствований и тем самым - определить его происхождение (ретроспективные отсылки к предшествующим сюжетам из Лаврентьевской летописи - в частности - к похвале Владимиру Мономаху). С позиции плана выражения, данный цитатный комплекс подтвердил частое моделирование летописных похвал князьям в агиографическом духе, цель которых нередко заключалась в создании идеалистически возвышенного образа князя (боголюбивого, богобоязненного, смиренного, милостивого к нищим и убогим и т.д.).

Наконец, нам удалось отчасти рассмотреть специфику реализации в летописях двух схожих жанров - посмертной и прижизненной похвалы. Нами были выявлены явные пересечения между двумя тематическими повествованиями в рамках их структуры и содержания. Благодаря анализу прижизненной похвалы Ярополку Владимировичу в Киевской летописи за 1136 г. (при привлечении соответствующих мест из ряда промосковских сводов и в контексте репрезентации персоны князя в самой Киевской летописи) нами была замечена одна из характерных особенностей построения похвал - автор летописи может иногда прибегать к агиографической ретуши в тех случаях, когда желает подчеркнуть свою симпатию (или антипатию) к князю. В подобных случаях агиографические формулы становятся не просто данью «литературному этикету», а способом фиксации летописцем собственного отношения к конкретному историческому событию или деятелю.

Таким образом, взгляд на летописные тексты через призму наиболее емких и лаконичных структурных единиц - цитат, помог нам выявить принципы построения отдельных повторяющихся сюжетов, перекочевывающих из одного летописного свода в другой; изучить фигуру автора летописи, определив важность в ней творческого (интерпретационного), субъективного и традиционного (следование литературному этикету) начал; в ряде случаев - увидеть прямые текстологические заимствования в рамках одного и нескольких летописных сводов. Проделанный анализ привел нас к мысли о важности изучения библейско-цитатных пересечений в летописях; позволил очертить спектр их основных функций:

1) выделение конкретного сюжета, типовых этикетно-центонных построений в одной или нескольких летописях;

2) выявление авторской субъективной характеристики конкретной исторической персоналии или события;

3) возможность реконструирования ряда текстологических заимствований - а соответственно - гипотетического определения некоторых канонических (первичных) нарративных конструктов.

Данный перечень «функций», выполняемых повторяющимися библейскими цитатами, был выведен нами на основе единичного сентенционного примера, аккумулирующего панегирические сюжеты. Теперь же обратимся к следующему цитатному повтору: «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови» (Притч. 21:30) - и проследим специфику его репрезентации в повествованиях о борьбе русских князей с врагами-иноверцами в ранних и более поздних летописных сводах.

2.2 Повторяющаяся библейская сентенция как маркер летописного нарратива о борьбе войск русских князей с врагами-иноверцами

2.2.1 Об общем контексте употребления библейской цитаты «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови» (Притч. 21:30) в летописях и других памятниках древнерусской письменности

Летописные тексты, как мы убедились на предыдущем примере, предоставляют довольно обширный материал для изучения фактов цитирования Библии в первейших памятниках письменности, контекста употребления библейских сентенций, тематических «блоков» и жанров, актуализируемых ими. Благодаря большому объему летописей имеется возможность сравнить использование цитат авторами различных эпох - выявить тенденции к рецепции предыдущей традиции или ее переосмыслению.

На основе собственных наблюдений можно предположить, что летописи феодальной раздробленности неоднородны с точки зрения цитации: например, Южно-русские и новгородские летописи не так часто апеллировали к библейским текстам; летописцы же владимиро-суздальские как представители одного из самых сильных русских княжеств XII-XIII вв. довольно четко демонстрировали свое отношение к историческим лицам и событиям, подкрепляя свои взгляды сентенциями из авторитетных библейских книг.

В Суздальской летописи можно заметить факт не только частой цитации текстов Священного писания, но и повторного цитирования - что свидетельствует об особых законах построения летописи (наличии параллельных сюжетных конструкций, определенных тематических «блоков» и жанров внутри текста, который при более детальном изучении выявляет всю свою неоднородность). В этом плане для исследователя становится важным объяснить причины повторного цитирования - что в ряде случаев невозможно без актуализации ряда текстологических вопросов (например, о возможности инкорпорирования того или иного микросюжета, «летописной повести» авторами более поздней редакции летописного свода и соответственно - конструирования текста по уже существующим законам «должного», «этикетного» повествования или же моделирования текста для усиления определенного взгляда летописца на историю и актуальные для него события).

Этот же текстологический ракурс взгляда на летописи важен и при изучении более поздних сводов XV-XVI вв. - Троицкой, Симеоновской, Владимирской, Никоновской летописей, опиравшихся, в свою очередь, на предшествующие тексты, в частности, на Лаврентьевский свод (Суздальская летопись). В этих текстах эпохи «возрождения» национального летописания (в период восстановления культуры после татаро-монгольского ига) происходило суммирование и вместе с этим переосмысление предыдущей традиции, выразившееся в частичном усвоении структуры текста, в некоторых случаях - в точном или редуцированном переписывании отдельных погодных записей начальных летописей. В связи с возможными изменениями в текстах XV-XVI вв. в сравнении с «первоисточником» (который не всегда можно однозначно определить) имеет смысл сопоставить места цитатных и даже сюжетных пересечений, попытаться выявить закономерности в работе более поздних летописцев с материалом текстов раннего летописания и отдельно - библейскими текстами и очертить примерный круг причин реинтерпретации событий (если имеют место быть расхождения с пратекстами). Для осуществления подобных задач обратимся к конкретному цитатному повтору: «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови» (Притч. 21:30), неоднократно встречающемуся в Суздальской летописи в повествованиях за 1185, 1186 и 1237 гг. и впоследствии использованному в Троицкой, Симеоновской, Владимирской и Никоновской летописях в описаниях событий за те же годы.

Данная цитата связана в Суздальской и более поздних летописях с определенным тематическим блоком - повествованиями о битвах с внешними врагами. Сама цитата, изначально символизирующая идею наказания за грехи, чаще всего гордыню (показателями которой являются «ложная мудрость», «ложное мужество» (в значении самонадеянности)), представляет собой в летописи амбивалентную характеристику то «поганых» (половцев или татар), то русских князей. В тексте за 1185 г. эта цитата относится к половцам, решившим, что они победят русских князей. В следующей годовой статье, повествуя о неудачном походе Игоря Святославича против половцев, автор перед рассказом о второй, неудачной, битве порицает гордыню князей-ольговичей с помощью той же цитаты со ссылкой на слова пророка. В сюжете за1237 г. рассматриваемая сентенция использована при истолковании владимирскими князьями бед Руси (приход татар на Владимир) как наказание за грехи. В этом контексте является существенным проследить «скольжение» характеристики, относящейся попеременно то к русским князьям, то к врагам, рассмотреть контекстную специфику употребления адъективной цитаты в синхроническом и диахроническом срезах - в рамках не только одного летописного свода, но и нескольких (при подключении ряда промосковских летописей). Анализ употребления изучаемой цитаты в летописях различных эпох начнем с исследования специфики ее бытования в первейшей летописи - Суздальской (Лаврентьевский свод).

В Суздальской летописи цитата используется в практически неизменном виде: «Н?сть мужьства, ни есть думы противу Богови», представляя собой заимствование не из исходного библейского текста - Притч Соломона, но из сборника «мудрых словес» «Пчелы» по первоначальному переводу Семенов В. Древняя русская Пчела по пергаменному списку. СПб., 1893. С. 40. (Ср. в Притч. Соломона (Притч. 21:30): «Н?мсть премэдрости, н?мсть мэжества, н?мсть сов?мта у нечестимваго»; в «Пчеле»: Соломонъ. Н?(с?) чл?вк? м?дростї, н?(с?) [м?дрости, ни] моужьства, н?(с?) д?мы против? бв?и. Конь?готова?тьс? въ дн?ь брани я ? г?а помощь». На структурном уровне в летописной цитате сохраняются все компоненты цитаты из «Пчелы» - «ложные мужество» и «помыслы (думы)», которые в исходном библейском варианте фигурируют как «премудрость» и «мужество» (при добавлении элемента «совет»). В Притчах эта цитата встроена в длинную цепочку рассуждений о праведных и грешных, что мотивирует появление компонента «нечестивый», в то время как в «Пчеле» смысл цитаты, с одной стороны, более глобальный за счет элемента «противу Богови» (смещение смыслового акцента с фигуры нечестивого в сторону идеи верховенства божественного промысла), с другой - более локальный, т.к. благодаря определенной выборке актуализируется контекст «брани» («Конь?готова?тьс? въ дн?ь брани я ? г?а помощь»). Этот же контекст становится определяющим и для летописных цитат, т.к. каждая из них встраивается в повествование о битвах с внешними врагами (половцами или татарами). Определение конкретного источника цитатного заимствования, в данном случае, сборника «Пчела», проливает свет на вопрос о способах трансляции конкретной сентенции в летописном тексте - иногда летописцы обращались к «промежуточным звеньям» передачи, в нашем случае - к сборнику библейских и философских изречений «Пчела», переводы, переписывания и переложения которого неоднократно совершались в XII-XIII вв.

Сама цитата была довольно популярна для литературной среды переяславцев, так например, она использовалась в «Молении Даниила Заточника» (XIII в.), став частью гипотетической речи Святослава Игоревича перед походом на Царьград (970 г.), ретроспективно упомянутой в тексте на основе ассоциаций с актуальной для автора «Моления» Липицкой битвой 1216 г. В «Молении» сентенция утверждает о силе божественного провидения и невозможности предсказать итог битвы (под Аркадиополем). В применении к военному совету перед Липицкой битвой (событием, существенным для адресата «Моления» Ярослава Всеволодовича) эта сентенция напоминает о разных настроениях на нем: представитель «мужества» - «некто боляр княжь Юрьевых», выразитель «дум» - неизвестный боярин, разгневавший Ярослава. Изречение в этом контексте (благодаря ретроспективной отсылке к походу Святослава на Царьград, исход которого на некоторое время прекратил крупные военные действия на территории Византии) использовано для того, чтобы забыть распри, примирить представителей враждующих групп на памятном для князя и дружинников военном совете.

2.2.2 Специфика бытования цитаты «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови» в Суздальской летописи: в нарративах о борьбе войск русских князей с половцами

2.2.2.1 Летописный рассказ о битве на реке Орели в традиции подобных повествований о борьбе русских с половцами

Теперь обратимся непосредственно к контексту употребления цитаты: «Н?сть мужьства, ни есть думы противу Богови», в самой Суздальской летописи. Впервые библейская сентенция из Притч Соломона была использована в сюжете за 1185 г. (1184 г.), касающемся битвы русских с половцами на реке Орели. Автор летописи относит цитату именно к половцам, порицая их самонадеянное желание победить войско русских князей («ради быша, над?ющеся на силу»). Автор сохраняет логику следования речений из Притч, начиная повествование с характеристики «нечестивого» и заканчивая его назидательной сентенцией, во многом определяющей исход последующего сражения (по модели грех - наказание за грех (в данном случае - гордыню)). Характеристика половцев строится на инкорпорировании в текст их гипотетической «хвастливой» речи, предвосхищающей битву («Половци же услышавше Русь, оже пришли на них, ради быша, над?ющеся на силу, рекоша: «Се Богъ вдалъ есть князи русски? и полкы ихъ в руц? наши»»). В Киевской летописи (Ипатьевский свод) та же часть сюжета за 1184 г. передана менее субъективно, автор старается зафиксировать передвижения сторон, частично осветить интенции половецкого князя Кобяка, но при этом, в тексте отсутствуют литературные «приемы» (как, например, речь половцев). Субъектом в этом фрагменте текста в Киевской летописи является конкретное историческое лицо (а не метонимичный образ половцев): «Половецький же князь Кобякъ, мн?въ толко руси, возвратися и погна во сл?дъ ихъ. Идущим же имъ по нихъ, узр?ша полци руст?и, начаша ся стр?ляти о р?ку и начаша межи собою перегонити, и бысть имъ того надолз?».

Рассматриваемый пассаж в Лаврентьевской летописи (вкупе с описанием похода Игоря Святославича на половцев в следующей годовой статье) представляет довольно интересное явление - зачастую повествование приобретает иронично-субъективные тона, что отчасти делает явственными позицию и общие симпатии летописца. Забегая вперед, скажем, что подобными (как ранее в случае с половцами) «хвастливыми» (самонадеянными) речами автор наделяет и черниговских князей в сюжете за 1186 г. (1185 г.), поражение которых, по логике автора, было вполне заслуженным ими наказанием (такой интерпретации способствует введение в текст именно библейских назидательных сентенций). Подобных речей в тексте две, и каждой предшествует небольшое вступление - авторский комментарий: 1) «Того же л?та здумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь л?т? со всею князьею, но сами поидоша о соб?, рекуще: «Мы есмы ци не князи же? Такыже соб? хвалы добудем!»»; 2) «и стояша на вежах 3 дни веселяся, а рекуще: «Братья наша ходили с Святославомъ, великим князем, и билися с ними, зря на Переяславль, а они сами к ним пришли, а в землю ихъ не см?ли по них ити. А мы в земли их есмы, и сам?хъ избили, а жены их полонены, и д?ти у насъ. А нон? поидемъ по них за Донъ и до конця избьемъ ихъ. Оже ны будет ту поб?да, идем по них и луку моря, гд?же не ходили ни д?ди наши, а возмем до конца свою славу и честь». Несмотря на всю нетривиальность данного приема для летописания XII в., он встречался и раньше. В Повести временных лет в сюжете за 1103г., касающемся битвы между русскими и половцами на реке Сутени (в которой участвовали Святополк Изяславич, Давыд Святославич, Владимир Мономах и др.) половцы также произносят «хвастливые» речи, сходные с теми, что позднее произнесут половцы в 1185 г. (1184 г.) и черниговские князья в 1186 г. (1185 г.). Сходство усиливается и в связи с тем, что «горделивые» вояки во всех случаях терпят поражение. Ср.: «Половци же, слышавше, яко идуть русь, и собрашася бес числа и начаша думати. И рече Урусоба: «Просимъ мира в руси, яко кр?пко ся имуть бити с нами, мы бо много зла створихомъ Руской земли». И р?ша уншии Урусоб?: «Аще ся ты боиши руси, но мы ся не боимъ. Сихъ бо избивше и поидемь в землю ихъ, и приимемъ вся грады ихъ, и кто избавить ихъ от насъ?»».

Но на наличии общего способа репрезентации образа нечестивого текстуальные, сюжетные и композиционные пересечения в двух фрагментах текстов (за 1185 г. (1184 г.) и 1103 г.) не ограничиваются. Важно отметить, что оба рассказа строятся как отдельные микротексты, посвященные битвам с врагами-иноверцами. Общими в обеих повестях являются: 1) мысль о походе на половцев русским князьям внушает Бог (провиденческий элемент) (ПВЛ: «Вложи Богъ у серьдце русьскымъ княземъ мысль благу: Святополку, Володимеру, и снястася думати на Долобьск?»; СЛ: «В то же л?то Богъ вложи... в сердце княземъ русскымъ; ходиша бо князи русстии вси на половци»); 2) княжеский совет (или перечисление участников (русских князей) предстоящего похода) (ПВЛ: «Володимерь же, ц?ловавъ брата своего, поиде Переяславлю, а Святополкъ по немь и Давыдъ Святъславичь, и Мьстиславъ, Игоревъ унукъ, Вячьславъ Ярополчичь, Ярополкъ Володимеричь. И поидоша на конихъ и в лодьяхъ»; СЛ: «Святославъ Всеволодичь, Рюрикъ Ростиславичь, Володимеръ Гл?бовичь, Святославичь Гл?бъ, Гюргевичь Гл?бъ Туровьскый, Романовичь Мстиславъ, Давыдовичь Изяславъ, Всеволодъ Мстиславичь и галичьская помочь и володимерьская и лучьская. И поидоша к ним вкуп? вси»); 3) начало пути войска русских князей (движение к реке (через реку) + фиксация точных данных (количество дней)) (ПВЛ: «И поидоша на конихъ и в лодьяхъ, и приидоша ниже порогъ, и сташа въ протолчехъ и в Хортичимъ остров?. И вс?доша на кон?, и п?шьци из лодей выс?давше, идоша в поле 4 дни и придоша на Сутинъ»; СЛ: «И поидоша к ним вкуп? вси, и, перешедше Уголъ р?ку, 5 дний искаша ихъ. Володимеръ же Гл?бовичь, внукъ Юргевъ, ?здяше напереду в сторожих с переяславци, и беренд?евъ было съ нимь 2000 и 100»); 4) позиция половцев (их характеристика; произнесение бессубъектной речи (обобщенное - половцы/молодые половцы) (ПВЛ: «И р?ша уншии Урусоб?: «Аще ся ты боиши руси, но мы ся не боимъ. Сихъ бо избивше и поидемь в землю ихъ, и приимемъ вся грады ихъ, и кто избавить ихъ от насъ?»»; СЛ: «Половци же услышавше русь, оже пришли на них, ради быша, над?ющеся на силу, рекоша: «Се Богъ вдалъ есть князи русски? и полкы ихъ в руц? наши»»); 5) по контрасту: молитва русских князей и воинов - усиление идеи нечестивости иноплеменного врага (ПВЛ: «Рустии же князи и вои моляху Бога и причистии его матери, ово кутьею, овъ же милостынею къ убогымъ, ови же манастыремъ тр?бованья. И сице молящимъся, поидоша половьци»; СЛ: «Володимеръ же Божьею помочью и святое Богородици и д?да своего святою молитвою укр?пляем и отца своего, поиде противу им»); 6) описание авангарда (или разведки) (ПВЛ: «и посла передъ собою въ сторож? Алтунопу, иже словяше мужьствомъ. Тако же и русьстии князи послаша сторож? свои. И въстерегоша Алтунопу, и объступиша Алтунопу и въбиша им и сущая с нимъ, ни единъ не избы от нихъ, но вся избиша»; СЛ: «Володимеръ же Гл?бовичь, внукъ Юргевъ, ?здяше напереду в сторожих с переяславци»); 7) фиксация количественной силы врага (гиперболизация, наделение образа врага практически демоническими коннотациями) (ПВЛ: «И поидоша полци половецьстии аки борове, и не б? перезрити ихъ, и русь поидоша противу имъ»; СЛ: «Поидоша противу Володимеру, кличючи, яко пожрети хотяще»); 8) перелом в ходе сражения, наступление войск русских князей (русским князьям помогает божественная сила) (ПВЛ: «И великий Богъ вложив жалость велику у половц?, и страхъ нападе на ня и трепетъ от лица русьскыхъ вой, и др?маху сам?, и конемъ ихъ не бяше сп?ха у ногахъ. Русь же с весельемь на конихъ и п?ши потекоша к нимъ. Половци же, видивше устремленье руское на ся, не доступивше, поб?гоша передъ рускыми князи. Наши же погнаша, с?куще я»; СЛ: «Половци же, узр?вше полкъ Володимерь кр?пко идущь на них, поб?гоша гоними гн?вомъ Божьимъ и святое Богородици. Наши же погнаша, с?куше я»); 9) победа войск русских князей как божественное спасение (фиксация точной даты, соотносимой с днем святого) (ПВЛ: «Въ 4 м?сяца априля, и великое спасенье створи Богь въ тъ день благов?рнымъ княземъ русьскымъ и всимъ хрестьяномъ, а на врагы наш? дасть поб?ду велику»; СЛ: «И поможе Богъ и святая Богородиця Володимеру м?сяца иуля въ 31 день в понед?лник, на память святаго Евдокима Новаго»); 10) последствия сражения (перечисление убитых и пленных половцев) (ПВЛ: «И убиша ту в полку князий 20: Урусобу, Кочия, Яросланопу, Китанопу, Кунама, Асупа, Курътыка, Ченегрепа, Сурбаря и прочая князя ихъ, а Бельдузя яша»; СЛ: «Кобяка руками яша, Осолука, Барака, Тарга, Данила, Башкърта, Тарсука, Изу, Гл?ба Тирьевича, Ексна, Алака и Толгыя, Давыдовича тести, с сыном, Т?тия с сыном, Кобякова тьсти Турундая»); 11) имплицитное предположение о причинах исхода сражения (нарушение клятвы; провиденческий аспект) (ПВЛ: «И пришедшю ему, упроси его Володимеръ: «То веде, яла вы рота. Многажды бо, ходивше рот?, воевасте Русьскую землю. То чему ты не училъ сыновъ своихъ и роду своего не переступати рот?, но проливаете кровь хрестьяньску? Да се буди кровь твоя на глав? твоей»»; СЛ: «Сд?я Господь спасенье велико нашим князем и воемъ ихъ надъ врагы нашими, поб?жени быша иноплеменьници... кумани, рекше половци»); 12) князь восхваляет Бога, благодарит за победу (спасение) (образ христолюбивого князя, праведника) (ПВЛ: «И по семь сняшася братья вся, и рече Володимеръ: «Се день, иже створи Господь, възрадуемься и възвеселимься во нь, яко Богъ избавилъ ны есть от врагъ нашихъ, и покори враги наша, и скруши главы зм?евыя, и далъ есть Господь брашно ихъ намъ»»; СЛ: «И рече Володимеръ: «Сь день, иже створи Господь, възрадуемся и възвеселимся в онь, яко Господь избавил ны есть от врагъ наших и покори врагы наша под ноз? наши, и скруши главы змиевыя»» В обоих случаях за основу взят единый компилятивный текст с использованием Псалтыри (73, 13--14).); 13) описание военной добычи победителя (строится практически по закону библейской притчи, в конце которой праведник получает награду за благие дела (спасение)) (ПВЛ: «Взяша бо тогда скоты, и овц?, и кони, и вельблуды, и веж? с добыткомъ и съ челядью, и заяша печен?гы и торъкы с вежами. И приидоша в Русь с полономъ великымъ и съ славою и с поб?дою великою усвояси»; СЛ: «И бысть радость велика: дружина ополонишася и колодникы поведоша, оружья добыша и конь, и възвратишася домовь, славяще Бога и святую Богородицю, скорую помощницю роду хрестьяньску»); 14) природный катаклизм, предвещающий последующие беды, военные поражения (ПВЛ: «Того же л?та приидоша прузии, августа въ 1 день. Томъ же л?т?, того же м?сяца въ 18 день иде Святополкъ и сруби Гурьговъ, егоже б?ша пожьгл? половци. Того же л?та бися Ярославъ с моръдвою м?сяца марта въ 4 день, и поб?женъ бысть Ярославъ»; СЛ: «М?сяца мая въ 1 день на память святаго пророка Иеремия, в середу на вечерни бы знаменье въ солнци и морочно бысть велми, яко и зв?зды вид?ти челов?комъ, въ очью, яко зелено бяше, и въ солнци учинися яко м?сяць, из рогъ его яко угль жаровъ исхожаше. Страшно б? вид?ти челов?комъ знаменье Божье»).

Кроме выявленных композиционных пересечений, в сравниваемых фрагментах можно выделить ряд прямых цитатных заимствований: «Вложи Богъ у серьдце русьскымъ княземъ мысль благу», «половци же, видивше устремленье руское на ся, не доступивше, поб?гоша <…> Наши же погнаша, с?куще я», «И рече Володимеръ: «Сь день, иже створи Господь, възрадуемся и възвеселимся в онь, яко Господь избавил ны есть от врагъ наших и покори врагы наша под ноз? наши, и скруши главы змиевыя»».

Помимо точных цитатных совпадений, на себя обращает внимание и выдвижение на первый план в обоих повествованиях фигуры князя Владимира, в Повести временных лет - Владимира Мономаха, в Суздальской летописи - уже его правнука Владимира Глебовича. Таким образом, основополагающим является ранее упомянутый См. предыдущую главу. «генеалогический принцип», согласно которому нарративы, касающиеся членов одного рода выстраиваются в едином ключе. Повествования за 1103 г. и 1185 г. (1184 г.) в этом плане являются репрезентативными, т.к. основными героями сюжетов являются представители одного рода - Мономашичей. Если в Киевской летописи (Ипатьевский свод) центральные фигуры похода на Кобяка - киевский князь Святослав и Рюрик Ростиславич (по факту организаторы похода) То же встречаем и в «Слове о полку Игореве». Святослав назван как князь, чья борьба с язычниками была успешной (упоминается битва против Кобяка). , то автор Суздальской летописи делает субъектом повести далеко не самого главного персонажа - Владимира Глебовича. В Суздальской летописи он репрезентирован как «благой» князь, ратующий за победу войск русских князей («Володимеръ же Гл?бовичь, внукъ Юргевъ, ?здяше напереду в сторожих с переяславци»); он следует принципу княжеского старшинства, испросив разрешение на наступление у киевского князя Святослава («Испросилъся бяше у Святослава, рекъ: «Моя волость пуста от половець; пусти мя, отче Святославе, напередъ с сторожи»); он боголюбив и смиренен («Володимеръ же Божьею помочью и святое Богородици и д?да своего святою молитвою укр?пляем и отца своего, поиде противу им» (молитва отца и деда - «генеалогический» аспект), «И рече Володимеръ: «Сь день, иже створи Господь, възрадуемся и възвеселимся в онь, яко Господь избавил ны есть от врагъ наших и покори врагы наша под ноз? наши, и скруши главы змиевыя»»).

Таким же «христолюбивым», «благим» князем в Повести временных лет (1103 г.) выступает Владимир Мономах. Он ратует за благоденствие своего народа: «И рече Володимеръ: «Дивно ми, дружино, оже лошади кто жалуеть, еюже ореть кто, а сего чему не расмотрите, оже начьнетъ смердъ орати, и половчинъ при?ха, ударить смерда стр?лою, а кобылу его поиметь, а в село въ?хавъ, поиметь жену его и д?ти, и все им?нье его возметь. То лошади его жалуешь, а самого чему не жалуешь?» И не могоша противу ему отв?щати дружина Святополча». Он храбр, «мужественен» (усиление на основе антитезы Владимир Мономах / Олег): «И посласта къ Давыдови и к Олгови, глаголюща: «Поидита на половци, а любо будемь живи, любо мертви». Давыдъ же послуша ею, а Олегъ не послуша сего, вину река: «Не здоровлю». Володимерь же, ц?ловавъ брата своего, поиде Переяславлю». Мономах также верит в силу молитвы и прославляет Бога за дарованное спасение («Рустии же князи и вои моляху Бога и причистии его матери, ово кутьею, овъ же милостынею къ убогымъ, ови же манастыремъ тр?бованья»; «и рече Володимеръ: «Се день, иже створи Господь, възрадуемься и възвеселимься во нь, яко Богъ избавилъ ны есть от врагъ нашихъ, и покори враги наша, и скруши главы зм?евыя, и далъ есть Господь брашно ихъ намъ»»).

Однако если более детально изучить причины битвы на Сутени, то персона Мономаха предстанет как довольно противоречивая. В Повести временных лет он казнит Белдюзя за то, что «веде, яла вы рота. Многажды бо, ходивше рот?, воевасте Русьскую землю. То чему ты не училъ сыновъ своихъ и роду своего не переступати рот?, но проливаете кровь хрестьяньску?». Но о нарушении какой клятвы идет речь? Возможно, подразумеваются события 1095 г., когда большое половецкое войско во главе с ханами Итларем и Китаном подошло к Переяславлю - что нарушило мир, некогда заключенный половцами со Святополком. Тем не менее, на момент битвы на Сутени было более актуально другое мирное соглашение - 1101 г., принятое на съезде у Сакова. Ряд исследователей Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. Киев: Тип. И. И. Чоколова, 1897.

Рыбаков Б. А. Обзор общих явлений русской истории IX -- сер. XIII вв. // Вопросы истории. 1962. № 4. С. 34-58. предполагает, что причиной похода Святополка и Мономаха стали активные боевые действия со стороны самих половцев в период между 1097 - 1103 гг., но конкретных примеров нарушения половцами мирного договора никто из авторов не приводит. Существует гипотеза Инков А.А. О причинах похода русских князей на половцев в 1103 году // Научные труды МГУ. 2016. №4., что подобных «нарушений» со стороны половцев не было, иначе они каким-либо образом нашли бы отражение в летописных упоминаниях. Из этого следует большая вероятность того, что сами Святополк и Владимир могли нарушить условия мирного договора ввиду выгодности подобного военного мероприятия с двух сторон: с одной - поход был направлен на ослабление половецкой угрозы русским землям (спланированность похода подтверждается и точным выбором места и времени нападения), с другой - он был подчинен решению внутриполитических задач, связанных с укреплением единства страны, прекращением удельных усобиц (например, Волынская усобица 1096-1101 гг.) за счет вовлечения «князей-изгоев» (лишенных уделов) в решение крупных внешнеполитических задач и предоставления им шанса обогатиться. На корыстный интерес князей в походе 1103 г. намекает и сам автор Повести временных лет, подробно перечисляя захваченную победителями добычу: «Взяша бо тогда скоты, и овц?, и кони, и вельблуды, и веж? с добыткомъ и съ челядью <…> И приидоша в Русь с полономъ великымъ и съ славою». Стоит отметить, что в Повести временных лет это образец одного из первых подробных описаний захваченной русским войском добычи.

Таким образом, в сюжете 1103 г. заметно явление особого моделирования образа князя, с присущей ему идеализацией, если рассматриваемая историческая фигура является объектом симпатии летописца. Подобный субъективный тон повествования присущ многим фрагментам текста Лаврентьевского свода (Повести временных лет или Суздальской летописи). Автор Суздальской летописи не одобряет самонадеянность черниговских князей в событиях 1186 г. (1185 г.) (о чем будет далее сказано более подробно), что становится явственным благодаря имплицитному сравнению с сюжетом 1185 г. и подразумеваемой статьей за 1103 г. (с расчетом на память читателя)), в которых представители враждебного для Ольговичей рода Мономашичей предстают более последовательными и ценящими принцип княжеского старшинства. Именно Мономашичам (в частности - детям и внукам Юрия Долгорукова) автор Лаврентьевской летописи уделил особое внимание, выдвинув их на авансцену важных для Древней Руси событий (в особенности похода Игоря на половцев в 1185 г.).