Древнерусские летописи

Из предшествующего сопоставительного анализа предположительна нарративная «целостность» годовых статей из Суздальской летописи за 1185 г. и 1186 г. Для более детальной аргументации обратимся к сюжетным и возможным цитатным пересечениям исследуемого рассказа за 1186 г. (поход Игоря на половцев) с другими летописными фрагментами (возможными претекстами). Так, наблюдается близость повествования за 1186 г. (СЛ) с уже ранее упомянутыми статьями из ПВЛ за 1103 г. и 1111 г. и из Суздальской летописи - за 1169 г. В первом случае в тексте наличествует элемент «хвастливой» речи половцев, соотносимый с речью Ольговичей (СЛ, 1186 г.): ПВЛ: «И р?ша уншии Урусоб?: «Аще ся ты боиши руси, но мы ся не боимъ. Сихъ бо избивше и поидемь в землю ихъ, и приимемъ вся грады ихъ, и кто избавить ихъ от насъ?»»; СЛ (1185 г.): «Половци же услышавше русь, оже пришли на них, ради быша, над?ющеся на силу, рекоша: «Се Богъ вдалъ есть князи русски? и полкы ихъ в руц? наши»»; СЛ (1186 г.): «… А мы в земли их есмы, и сам?хъ избили, а жены их полонены, и д?ти у насъ. А нон? поидемъ по них за Донъ и до конця избьемъ ихъ. Оже ны будет ту поб?да, идем по них и луку моря, гд?же не ходили ни д?ди наши, а возмем до конца свою славу и честь» (ср. с подобной «хвастливой» речью половцев в Суздальской летописи (1169 г.): «и сдумаша. се Глебе ехале на ону сторону кь онемь половьцемь. а тамо ему постряти. а кь наме не ехале. поидеме за Кыеве. возмеме села. поидеме же с полономе вь Половьце»).

В обоих текстах (ПВЛ, 1103 г., СЛ, 1186 г.) фигурирует авторский комментарий, проявляющийся в высказывании имплицитного предположения о причинах исхода сражения (нарушение клятвы или провиденческий аспект) (ПВЛ: «И пришедшю ему, упроси его Володимеръ: «То веде, яла вы рота. Многажды бо, ходивше рот?, воевасте Русьскую землю. То чему ты не училъ сыновъ своихъ и роду своего не переступати рот?, но проливаете кровь хрестьяньску? Да се буди кровь твоя на глав? твоей»»; СЛ (1185 г.): «Сд?я Господь спасенье велико нашим князем и воемъ ихъ надъ врагы нашими, поб?жени быша иноплеменьници... кумани, рекше половци»); СЛ (1186 г.): «Се же... зд?яся гр?х ради наших, зане умножишася гр?си наши и неправды. Богъ бо казнить рабы своя напастьми различьными, огнемь и водою и ратью, и иными различными казньми, хрестьяномъ бо многыми напастьми внити въ царство небесное».

Относительно сюжета из ПВЛ за 1111 г. ключевым для его сопоставления с рассказом из СЛ (1186 г.) является упоминание о божественном знамении. В 1111 г. то был лик ангела (в виде огненного столпа), в 1186 г. - солнечное затмение. Если в 1111 г. князья правильно смогли истолковать божественную волю (предсказание последующей громкой победы), то в 1186 г. князья пошли наперекор тревожному знаку (в этом аспекте сюжеты встают в оппозиционную пару).

Таким образом, очевидно, что оба сюжета из Суздальской летописи (1185 г. и 1186 г.) вписаны в единую повествовательную традицию, они, в большей или меньшей степени, отсылают к предшествующим текстам (фрагментам из ПВЛ и самой Суздальской летописи). Подобное пересечение (относительно гипотетических претекстов) актуализирует идею о целостности рассматриваемых годовых статей, аккумулирующих неделимый нарратив.

2.2.2.2.а Рассказы о походе Игоря на половцев 1185 г. (1186 г.) в Суздальской и Киевской летописях

Для очередного подтверждения мысли о единении двух статей Суздальской летописи (за 1185 г. и 1186 г.) обратимся к другому примеру - тексту, выстроенному несколько иначе Доказательство идеи слитности сюжетов из СЛ (1185 г. и 1186 г.) будет совершено методом от обратного (привлечение для сравнительного анализа текста о том же событии, с одной стороны, построенного согласно ранее выделенному инварианту повествования о борьбе русских с половцами, с другой - несколько переосмысляющего эту нарративную модель). - касающемуся того же события (похода Игоря на половцев), но репрезентирующему альтернативную авторскую стратегию. Речь идет о статье за 1185 г. из Киевской летописи. Проследим то, как в ней представлен поход Игоря на половцев. Для этого выделим все элементы «воинского» нарратива (русские против половцев) в исследуемом фрагменте:

1) мысль о походе на половцев русским князьям внушает Бог (провиденческий элемент). Инверсия: князь самовольно (вопреки и мнению дружины) решает пойти на половцев: «Игорь же молвяшеть Святославлю мужеви: «Не дай Богъ, на поганы? ?здя, ся отрещи: поганы есть всимъ намъ обьчий ворогъ!» <…> Рекоша ему дружина: «Княже, потьскы не можешь перелет?ти: се при?халъ к тоб? мужь от Святослава в четвергъ, а самъ идеть в нед?лю ис Кыева, то како можеши, княже, постигнути?». Игореви же бяшеть нелюбо, оже ему тако молвять дружина, хот? же ?хати полемь перекъ, возл? Сулу»;

2) княжеский совет (или перечисление участников (русских князей) предстоящего похода): «В то же время Святославичь Игорь, внукъ Олговъ, по?ха из Новагорода м?сяца априля въ 23 день, во вторникъ, поимяи со собою брата Всеволода ис Трубечка, и Святослава Олговича, сыновця своего изъ Рыльскаи Володим?ра, сына своего, ис Путивля. И у Ярослава испроси помочь -- Ольстина Олексича, Прохорова внука, с коуи черниговьскими»;

3) князь идет на врага вопреки божественному знамению (при этом степень «дерзновенности» князя смягчается за счет того, что Игорь признает верховенство божественного закона): «И рече бояромъ своимъ и дружин? своей: «Видите ли? Что есть знамение се?». Они же узр?вше и видиша вси и поникоша главами, и рекоша мужи: «Княже! Се есть не на добро знамение се». Игорь же рече: «Братья и дружино! Тайны Божия никтоже не в?сть, а знамению твор?ць Богъ и всему миру своему. А намъ что створить Богъ или на добро, или на наше зло, а то же намъ видити»;

4) начало пути войска русских князей (движение к реке (через реку) + использование точных данных (количество дней): «И то рекъ, перебреде Дон?ць и тако приида ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода: тотъ бяше шелъ инемь путем ис Курьска. И оттуда поидоша к Салниц?…»;

5) фиксация количественной силы врага (гиперболизация): «Видихомся с ратными, ратници ваши со... досп?хомъ ?здять»; «начаша выступати полци половецкии, акъ боров?»; «Изум?шася князи рускии, кому ихъ которому по?хати: бысть бо ихъ бе-щисленое множество. И рече Игорь: «Се в?даюче, собрахомъ на ся землю всю -- Кончака, и Козу Бурновича, и Токсобича, Колобича, и Етебича и Терьтробича»;

6) введение автором дополнительной мотивировки Игорева похода (концепт чести): «Игорь же рече с братьею своею: «Оже ны будеть не бившися возворотитися, то соромъ ны будеть пуще и смерти; но како ны Богъ дасть»»;

7) описание расстановки войск русских князей и их противников: «уср?тоша полкы полов?цьки?, бяхуть бо до нихъ досп?л? -- веж? сво? пустили за ся, а сами собравшеся от мала и до велика, стояхуть на оной сторон? р?кы Сюурлия. И ти изрядиша полковъ 6: Игоревъ полкъ серед?, а по праву брата его -- Всеволожь, а по л?ву -- Святославль, сыновця его, на перед? ему, сынъ Володим?рь и другий полкъ Ярославль, иже бяху с Ольстиномъ коуеве, а третий полкъ напереди же -- стр?лци, иже бяхуть от всихъ князий выведени»;

8) войска русских князей выступают против половцев, уповая на божественную помощь (смягчение в репрезентации непокорности русских князей): «И тако поидоша к нимъ, положаче на Боз? упование свое»;

9) войска русских князей одерживают временную победу, половцы бегут: «Переднии же ти русь биша ?, имаша. Половц? же проб?гоша веж?, и русь же дошедше вежь и ополонишася»;

10) князь продолжает наступление, чувствуя силу божественной помощи: «Се Богъ силою своею возложилъ на врагы наша поб?ду, а на нас честь и слава. Се же видихомъ полки полов?цькии, оже мнози суть, ту же ци вся си суть совокупили. Нын? же по?демы чересъ ночь, а кто по?д?ть заутра по насъ, то ци вси по?дуть, но лучьшии коньници переберуться, а сам?ми как ны Богъ дасть»;

11) князья решают спешиться, думая о благе «простых людей» (князья милосердны): «И тако угадавше, вси сос?доша с коний, хотяхуть бо бьющеся доити р?кы Донця; молвяхуть бо, оже поб?гнемь -- утечемь сами, а черныя люди оставимъ, то от Бога ны будеть гр?хъ: сихъ выдавше, поидемь. Но или умремь, или живи будемь на единомь м?ст?»;

12) ранение князя Игоря: «И тако Божиимъ попущениемь уязвиша Игоря в руку и умртвиша шюицю его. И бысть печаль велика в полку его»;

13) перелом в ходе сражения (половцы наступают): «И тако бишася кр?пко ту днину до вечера, и мнози ранени и мертви быша в полкохъ руских»;

14) пленение князя Игоря; Игорь сопереживает брату (Игорь - братолюбивый князь): «И яко приближися Игорь к полкомъ своимъ, и пере?хаша поперекъ и ту яша, единъ перестр?лъ одале от полку своего. Держим же Игорь вид? брата своего Всеволода кр?пко борющася, и проси души своей смерти, яко дабы не видилъ падения брата своего»;

15) поражение русских войск как божественное наказание: «И тако во день Святаго Воскресения наведе на ня Господь гн?въ свой, в радости м?сто наведе на ны плачь, и во веселиа м?сто желю на р?ц? Каялы»;

16) речь Игоря - речь раскаявшегося грешника: «Помянухъ азъ гр?хы своя пред Господомь Богомъ моимъ, яко много убийство, кровопролитье створихъ в земл? крестьяньст?й, якоже бо азъ не пощад?хъ хрестьянъ, но взяхъ на щитъ городъ Гл?бовъ у Переяславля<…> Се возда ми Господь по безаконию моему и по злоб? моей на мя, и снидоша днесь гр?си мои на главу мою. Истиненъ Господь, и прави суди его з?ло»;

17) описание Игоря в плену: «И тогда кончавшюся полку, розведени быша, и поиде кождо во своя вежа. Игоря же бяхуть яли Тарголове, мужь именемь Чилбукъ, а Всеволода, брата его, ялъ Романъ Кзичь, а Святослава Олговича -- Елдечюкъ въ Вобурцевичехъ, а Володимера -- Копти в Улашевичихъ. Тогда же на полъчищи Кончакъ поручися по свата Игоря, зане бышеть раненъ»;

18) последствия сражения (перечисление пленных и убитых): «И тогда кончавшюся полку, розведени быша, и поиде кождо во своя вежа. Игоря же бяхуть яли Тарголове, мужь именемь Чилбукъ, а Всеволода, брата его, ялъ Романъ Кзичь, а Святослава Олговича -- Елдечюкъ въ Вобурцевичехъ, а Володимера -- Копти в Улашевичихъ <…> Но наших руси съ 15 мужь утекши, а ковуемь мн?е, а прочии в мор? истопоша»;

19) введение дополнительной мотивировки (причины поражение русских князей), речь старшего князя (Святослава); Святослав - братолюбивый и христолюбивый князь: «О, люба моя братья, и сынов? и муж? земл? Руско?! Дал ми Богъ притомити поганыя, но не воздержавше уности отвориша ворота на Русьскую землю. Воля Господня да будеть о всемь!»;

20) плач русского народа (инверсия элемента - восхваление Бога за победу над погаными): «То бо слышавше, возмятошася городи посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всемь Посемьи и в Нов?город? С?верьскомъ и по всей волости Черниговьской: князи изымани и дружина изымана и избита. И мятяхуться, акы в мутви, городи воставахуть, и не мило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мноз? тогда отр?кахуся душь своих, жалующе по князихъ своихъ»;

21) «хвастливые» речи половцев (концепт гордыни): «Поганыи же половци, поб?дивъше Игоря с братьею, и взяша гордость велику и скупиша всь языкъ свой на Рускую землю. И бысть у нихъ котора; молвяшеть бо Кончакъ: «Поидемъ на Киевьскую сторону, гд? суть избита братья наша и великый князь нашь Бонякъ», а Кза молвяшеть: «Поидем на Семь, гд? ся остал? жены и... д?ти: готовъ намъ полонъ собранъ, емлем же городы без опаса»»;

22) перелом в ходе сражения (русские войска, во главе со старшим князем, наступают); половцы отправляются к Переяславлю: «Святослав же съ Рюрикомъ и со ин?ми помочьми влегоша во Дн?прь противу половцемь, а Давыдъ возвратися опять со смолняны. То слышавше половци и возвратишася от Переяславя»;

23) осада Переяславля, описание жертв/потерь: «…И на прочая гражаны наиде страх, да котор?и же гражан? выидоша изъ града и бьяхуться, ходяще по Римьскому болоту, то т? и избыша пл?на, а кто ся осталъ в город?, а т? вси взяти быша. Володимеръ же слашеться ко Святославу Всеволодичю и ко Рюрикови Ростиславичю, понуживая ихъ к соб?, да быша ему помогл?. Он же опоздися, сжидающе Давыда с смолняны. И тако княз? руски? опоздишася и не за?хаша ихъ. Половци же, вземше городъ Римовъ, и ополонишася полона и поидоша восвояси, князи же возворотишася в домы своя, бяхуть бо печални и со сыномъ своимъ Володим?ромъ Гл?бовичемъ, зане бяшеть раненъ велми язвами смертьными…»;

24) рассуждение автора летописи о «поганых врагах», наведенных на землю Русскую за грехи: «И се Богъ, казня ны гр?хъ ради нашихъ, наведе на ны поганыя, не аки милуя ихъ, но насъ казня и обращая ны к покаянью, да быхом ся востягнули от злыхъ своих д?лъ. И симъ казнить ны нахожениемь поганыхъ, да некли смирившеся воспомянемься от злаго пути»;

25) речь Игоря - речь, раскаявшегося грешника (2): «Азъ по достоянью моему восприяхъ поб?ду от повеления твоего, владыко Господи, а не поганьская дерзость обломи силу рабъ твоихъ. Не жаль ми есть за свою злобу прияти нужьная вся, ихже есмь приялъ азъ»;

26) описание Игоря в плену (2): «Половци же, аки стыдящеся воевъдъства его, и не творяхуть ему, но приставиша к нему сторожовъ 15 от сыновъ своихъ, а господичичевъ пять, то т?хъ всихъ 20, но волю ему даяхуть: гд? хочеть, ту ?здяшеть и ястрябомъ ловяшеть, а своих слугъ съ 5 и съ 6 с нимь ?здяшеть. Сторожев? же т? слушахуть его и чьстяхуть его, и гд? послашеть кого -- бесъ пря творяхуть повел?ное им. Попа же бяшеть привелъ из Руси к соб? со святою службою»;

27) рассуждения Игоря о возможности или невозможности побега: «Будущю же ему в половцехъ, тамо... нал?зеся мужь, родомъ половчинъ, именемь Лаворъ. И тотъ приимъ мысль благу и рече: «Поиду с тобою в Русь». Игорь же исперва не имяшеть ему в?ры, но держаше мысль высоку своея уности, мышляшеть бо, емше мужь, и б?жати в Русь, молвяшеть бо: «Азъ славы д?ля не б?жахъ тогда от дружины, и нын? неславнымъ путемь не имамъ поити». С нимъ бо бяшеть тысячского сынъ и конюший его, и та нудяста и глаголюща: «Поиди, княже, в землю Рускую, аще восхощет Богь -- избавить тя»…»;

28) побег князя Игоря (христолюбивый князь: просит Бога о спасении, берет с собой крест и икону): «А и бы при вечер? пришедъ конюший пов?да князю своему Игореви, яко ждеть его Лаворъ. Се же вставъ, ужасенъ и трепетенъ, и поклонися образу Божию и кресту честному, глаголя: «Господи сердцевидче! Аще спасеши мя, Владыко, ты недостойнаго!» И возмя на ся крестъ и икону, и подоима ст?ну, и л?зе вонъ, сторожем же его играющимъ и веселящимся, а князя творяхуть спяща»;

29) спасение князя - божественное спасение: «Се же избавление створи Господь в пятокъ в вечер?»;

30) русские князья радуются спасению Игоря ( элемент «славы», инвертирование элемента «плач»): «иде во свой Новъгородъ, и обрадовашася ему. Из Новагорода иде ко брату Ярославу к Чернигову, помощи прося на Посемье. Ярослав же обрадовася ему и помощь ему... об?ща. Игорь же оттол? ?ха ко Киеву, к великому князю Святославу, и радъ бысть ему Святославъ, такъже и Рюрикъ, сватъ его».

Из приведенной «разбивки» текста на отдельные элементы «воинского» нарратива очевидно, что в нем, на первый взгляд, сохраняются все ключевые компоненты, однако добавляются и новые, делающие явственным несколько другой ракурс взгляда летописца на события 1185 г. В сравнении с Суздальской летописью, в Киевской - присутствует большее число конкретной информации (географических подробностей, репрезентирующих передвижение русских княжеских и половецких войск, наличествует точное перечисление участников похода, дислокации полков и т.д.). Но существеннее то, что автором вводится целый ряд дополнительных мотивировок, объясняющих (и даже оправдывающих) поступки русских князей. Если в Суздальской летописи действия Ольговых внуцей (до сцены освобождения Игоря из плена) переданы в парадигме описания поведения «поганых» (в виду нарушения ряда запретов), то в Киевской - образ Игоря (который в этом рассказе (как и в «Слове о полку Игореве) становится центральным) - и в частности концепт «дерзновенности» его похода против половцев, смягчен. Каждое «нарушение запрета» не кажется столь «крамольным», как в Суздальской летописи, благодаря авторским нюансировкам.

Так, например, Игорь идет на половцев вопреки природному знамению (солнечному затмению), признавая его частью божественного промысла - такой же частью Провидения Игорь считает и собственную боевую операцию против половцев, «вручая» исход сражения в руки Господа: «Тайны Божия никтоже не в?сть, а знамению твор?ць Богъ и всему миру своему. А намъ что створить Богъ или на добро, или на наше зло, а то же намъ видити». Отступить от численно превосходившего его врага Игорь также не смог, согласно летописцу, потому что если, пойдя на сражение, не биться, то «соромъ ны будеть пуще и смерти, но како ны Богъ дасть» (автором вводится концепт княжеской (ратной) чести). Сцена продолжения Игорева наступления на половцев также вписывается в рамки провиденческого повествования: Игорь не может прекратить преследование врага, т.к. «се Богъ силою своею возложилъ на врагы наша поб?ду, а на нас честь и слава». Размышляя о причинах поражения Игоря, киевский летописец (как и автор «Слова о полку Игореве») вводит гипотетическую речь Святослава, в которой старший князь на правах «сюзерена» порицает непокорных «вассалов», и сожалеет об их поражении, оправдывая его «уностью» князей. Подобные авторские мотивировки «смягчают» дерзновенность Игорева похода на половцев и создают кординально другой образ князя (при сравнении его интерпретации в Суздальской летописи). Игорь фигурирует в нарративе и «как христианин, не осененный благодатью», и как «раскаявшийся грешник» - его образ амбивалентен, однако константно то, что в летописи (как именно провиденческом нарративе) князь все время вступает в незримый диалог с Богом (этика христианской морали становится «матрицой», в которую вписывается поведение князя).

Соответственно в Киевской летописи (в противовес Суздальской) сохраняется типовая оппозиция: князья - носители положительных характеристик (при наличии «грехов» князь раскаивается; в сознании князя нерушимо верховенство божественного закона); половцы - в качестве «поганых» в своем образе репрезентируют все противоречащие этике христианской морали качества. Так, половцы произносят «хвастливые» речи (как и в сюжете из Суздальской летописи за 1185 г.), изобличающие их гордыню, тщеславие и тягу к кровопролитиям: «Поганыи же половци, поб?дивъше Игоря с братьею, и взяша гордость велику и скупиша всь языкъ свой на Рускую землю. И бысть у нихъ котора; молвяшеть бо Кончакъ: «Поидемъ на Киевьскую сторону, гд? суть избита братья наша и великый князь нашь Бонякъ»…»». Они контрастируют с монологом раскаявшегося в своих грехах Игоря: «Помянухъ азъ гр?хы своя пред Господомь Богомъ моимъ, яко много убийство, кровопролитье створихъ в земл? крестьяньст?й, якоже бо азъ не пощад?хъ хрестьянъ, но взяхъ на щитъ городъ Гл?бовъ у Переяславля<…> Се возда ми Господь по безаконию моему и по злоб? моей на мя, и снидоша днесь гр?си мои на главу мою. Истиненъ Господь, и прави суди его з?ло». В Киевской летописи (1185 г.) Игорь нередко описан по модели «благого правителя» (как в Суздальской - представители Мономашичей): он христолюбив, братолюбив, милосерден (что особо наглядно в сценах, когда князья решили спешиться, ратуя за благо «простых людей; когда Игорь сочувствует участи своего брата Всеволода, окруженного врагами и соответственно - обреченного на гибель).

Таким образом, при сопоставлении двух повестей из Суздальской и Киевской летописей очевидно, что, с одной стороны, обе они вписаны в определенную модель построения воинского нарратива, с другой - они демонстрируют вариативные авторские интерпретации одного и того же исторического события. Если в Суздальской летописи очевидна порицающая (критикующая) интенция автора, то в Киевской - оправдательная (автор пытается выявить целый комплекс гипотетических причин похода и поражения русских князей, которые хоть и преступили ряд «запретов», однако пошли против «поганых» (считая этот поход праведным)). Исходя уже из авторских стратегий (и практически отсутствия прямых цитатных пересечений (исключением является речь Игоря и Ольговых внуцей: КЛ: «и ре(ч) Игорь...се бе силою своею возложил на врагы наша победу, а на на(с) ч(с)ть и слава»; СЛ: «а рекуще (Олгови внуци)...оже ны буде(т) ту победа. а возме(м) до конца свою славу и чть» - хотя подобные реплики в целом относятся к этикетным построениям), можно предположить о самостоятельности текста Суздальской летописи (гипотетическое влияние Киевской на нее довольно опосредованно Для подтверждения или опровержения гипотезы необходим более детальный текстологический анализ. В рамках этой работы будем считать, что оба текста являются выразителями определенной модели построения «воинского» летописного нарратива (русские против половцев). При этом, текст Киевской летописи усложнен - в первую очередь, дополнительными мотивировками, репрезентирующими оправдательную интенцию автора. ). Во многом ее нарратив уникален и представляет собой явственное сцепление сюжетов из двух годовых статей за 1185 г. и 1186 г.

2.2.2.2.б О явлении «скользящей характеристики» в нарративах Суздальской летописи за 1185 г., 1186 г. и в других летописных сюжетах

Наиболее же характерный показатель родственности указанных статей и вместе с тем - отличия от подобных текстов о борьбе русских с половцами, кроется в конкретном цитатном месте, не воспроизведенном ни в одном из сюжетов ранее - в интересующей нас библейской сентенции: «н?сть мужества, ни есть думы противу Богови». Данная цитата сигнализирует не только о необходимости сопоставления сюжетов (аккумулирующих нарратив о походах русских князей против половцев (на идейном уровне сохраняется триединство: тезис - антитезис - синтез / победа - поражение - преодоление поражения (спасение князя из плена + надличностное рассуждение автора о верховенстве божественного закона), но и в более частном порядке - о важности анализа репрезентации действующих лиц. Сентенция свидетельствует о явлении «переходности», «скольжения» характеристики героев летописной повести: в рассказе за 1185 г. цитата используется для осуждения половцев, в статье за 1186 г. - русских князей. В этом плане важно понять, насколько подобная «переходность» характеристик и соответственно - оценок автора, мотивирована.

Явление «скользящей» характеристики напрямую связано с амбивалентным отношением автора к персонажу. Половцы О половцах, сыгравших значительную роль в истории Древней Руси, посвящена обширная историография, обзор которой (от В.Н. Татищева до работ 60-х гг. XX в. П.П. Толочко, С.А. Плетневой и др.) был проведен в книге Р.М. Мавродиной (Мавродина Р. М. Киевская Русь и кочевники (печенеги, торки, половцы). Историографический очерк, Ленинград, 1983). В 90-е гг. XX в. весомый вклад в изучение истории взаимодействий между Русью и половцами внесли работы С.А. Плетневой (Плетнёва С. А. Половцы, Москва, 1990) и В.Л. Егорова (Егоров В. Л. Русь и ее южные соседи в X-XIII веках // Отечественная история. 1994. № 6. С.184-200). Существенные выводы о генезисе этнонима половцы и географической локализации половецких территорий были сделаны Е.Ч. Скржинской (Скржинская Е. Ч. Половцы. Опыт исторического исследования этникона // Византийский временник. 1986. № 46. С. 255-269). В 2001 г. А.А. Инковым была защищена диссертация на тему «Древняя Русь и половцы во второй половине XI - первой трети XIII в.», в которой были продемонстрированы попытки очертить общую картину экономического, духовного и политического развития половцев (Инков А. А. Древняя Русь и половцы во второй половине XI - первой трети XIII века // Дисс. [...] кандидата исторических наук. Саранск, 2001). П.П. Толочко в своем труде «Кочевые народы степей и Киевская Русь» посвятил соответствующий отдел половцам, в котором на обширном археологическом материале и свидетельств русских и зарубежных письменных источников проследил историю половцев и их передвижений с X в. (Толочко П. П. Кочевые народы степей и Киевская Русь. СПб, 2003). В настоящее время активно и плодотворно рассматривается трактовка ранними летописцами половцев как некоего языческого этноса (с точки зрения концепции А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенского - «образцовых язычников»: Литвина А. Ф., Успенский Ф.Б. Русские имена половецких князей: Междинастические контакты сквозь призму антропонимики. М., 2013) с историософского ракурса, в контексте библейских параллелей (см. работы Л.С. Чекина (Чекин Л. С. Безбожные сыны Измаиловы. Половцы и другие народы степи в древнерусской книжной культуре // Из истории русской культуры. Т. 1. М., 2000. С. 691-716), А.В. Лаушкина (Лаушкин А. В. Русско-половецкие контакты в свете летописной лексики этноконфессионального размежевания // Восточная Европа в древности и средневековье: XX чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто, М., 2008. С. 128-132; Лаушкин А. В. «Провиденциальные круги» народов в русском летописании XI-XIII в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. № 3(53). С. 78-79.; Лаушкин А. В. Наследники праотца Измаила и библейская мозаика в летописных известиях о половцах // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. № 4(54). С. 76-86). не всегда репрезентированы в летописях как «поганые». Приведем ряд наиболее показательных примеров В задачи данной работы не входит полное перечисление всех летописных упоминаний о контактах Руси с половцами, в которых последние представлены не в качестве нечестивых. В рамках настоящей работы будут приведены лишь некоторые, наиболее репрезентативные примеры (число которых в летописях намного больше) для выведения общей традиции амбивалентного описания летописцами половцев. . В Повести временных лет в сюжете за 1095 г. Владимир Мономах, сомневаясь о том, как поступить с половецким посольством во главе с Итларем и Китаном, произносит: «Како могу се азъ створити, рот? с ними ходивъ»» (ср. с речью Владимира Святославича о печенегах и др. схожим сюжетом о «суде» Владимира Мономаха над Белдюзем (ПВЛ, 1103 г.) В этом рассказе (ПВЛ, 1103 г.) судьба пленного половца Белдюзя также долго решается. Наличествует сторона, которая не стремится к немедленной расправе над врагом - таковым является Святополк. Он, не решаясь, свершить скорый суд, отдает пленного Владимиру Мономаху, который читает «морализаторскую проповедь» нечестивому врагу, неоднократно нарушевшему клятвы. Рассматриваемый сюжет А.В. Лаушкин (Наследники праотца Измаила и библейская мозаика в летописных известиях о половцах // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. № 4(54). С. 76-86) анализирует через призму библейских аналогий. Согласно исследователю, в уста князю Владимиру, решающему судьбу Белдюзя, вложена распространенная в Ветхом Завете формула возмездия за убийство: «буди кровь твоя на главе твоеи» (Цар 1:16; Цар 2: 32, 37), «сплетения» псалмов (117 - о победе над окружающими народами и 73: «скруши главы змиевыя и далъ еси сих брашно людем») фигурируют и в дальнейшей речи Мономаха. Весь этот актуализируемый библейский контекст, по мнению Лаушкина, свидетельствует о значимости в летописании идейной парадигмы богоизбранности русского народа (князей). В этом контексте, ведение борьбы с половцами (казнь половцев) представляется как богоугодное дело (сравнение бегства половцев от Святополка и Владимира с бегством филистимлян от войск Саула). ). На первый взгляд, речь Владимира может расцениваться как дань этикетному построению Речь разнится с последующими событиями - расправой с половцами: «и тако Ельб?хъ Ратиборечь, вземъ лукъ свой и наложивъ стр?лу, вдари Итларя подъ сердце, и дружину его всю постр?ляша. И тако зл? испроверже животъ свой Итларь со дружиною своею в нед?лю Сыропустную, въ 1 час дни»., согласно которому князь кроток, христолюбив, однако, это не отменяет того, что половцы в данном пассаже выступают как «враги», способные заслужить милосердие. Наличествует закономерная неоднозначность и в летописной репрезентации «поганых» при описании столкновения у Переяславля русских князей - Святополка Изяславича и Владимира Всеволодича - с половцами (ПВЛ, 1096 г.). Летописец с самого начала подчеркивает, что половецкий хан Тугоркан - тесть Святополка, а в самом конце присовокупляет, что Святополк нашел тело Тугоркана «и вз?ша и Ст?ополкъ. акъэ тьст? сво?го и врага. [и] привезше и г Къэєву. погребоша и на Берестов?мь. межю пу темъ идущимъ на Берестово. и другъэмь в манастъэрь идуще», видимо, по половецкому обычаю.

Примечателен и другой пример, касающийся уже битвы Михалки Юрьевича с половцами в 1169 г. (СЛ) и свидетельствующий о некоторой рефлексии русской военной элиты об участи взятых в плен половецких «сторожей», давших ценные сведения о количественной силе войск и их передвижении. До того, как известить о том, что русские воины решились на убийство всех пленных, летописец посчитал нужным привести их довольно пространные аргументы: «наши же слъэшавше думаша ?же дамъэ симъ животъ а Половець много єсть назади. а нас? єсть мало. ?же с? с ними начнем? бити то се нам? будуть первии ворози. и избїша ? вс? не оупустивше ни мужа и поидоша по дороз? ихъ». При этом, инкорпорирование в текст подобного рода размышлений, исходящих из уст русской военной элиты, происходило далеко не всегда. Например, в сюжете за 1149 г. (СЛ) Изяслав Мстиславич, пленив «дикого половца» из числа союзников Юрия Долгорукого и получив от него нужные сведения, сразу же приказывает его убить.

Нередко описание половцев осуществлялось авторами в категориях «свои». Так, в Повести временных лет в статье за 1097 г. языческие обряды половцев становятся не менее эффективными, чем христианские обычаи (притом, что зачастую летописцами совершалось строгое разграничение между языческими обрядами как нечестивыми и благими христианскими). В указанной статье рассказывается о том, как князь Давид Игоревич с союзниками-половцами готовились к битве с венграми. Ночью в канун сражения «въставъ Бонякъ отъ?ха от рати и поча выти волъчьски, и отвыся ему волкъ, и начаша мнози волци выти. Бонякъ же, при?ха, пов?да Давыдови, яко «Поб?да ны есть на угры»». Гадание оказалось правдивым - венгры были повержены. Показательно и то, что летописец нередко проявляет интерес к специфике военной тактики половцев, детально рассказывая о маневрах полков Боняка в битве с венграми, а иногда и весьма «поэтично» описывает орды кочевников, подбирая особые метафоры: «и сбиша угры, акы в мячь, яко се соколъ сбиваеть галиц?», «поидоша аки борове» и т.д.

Еще один эпизод, предоставляющий некоторые сведения уже не о верованиях, а, скорее, о традициях, системе ценностей половцев - это повествование Галицко-Волынской летописи за 1201 г., проистекающее, видимо, из устных преданий и половецкого эпоса, в котором в связи с восхвалением Романа Мстиславича вспоминаются победы над «поганъэ? Измалт?нъэ рекомъэ? Половци» деда Романа - Владимира Мономаха. Из этого нарратива становится известно, что выгнанный с исконных земель Сырчан питался рыбой («Сърчанови же ?ставшю оу Доноу. ръэбою ?живъшю»), а запах травы «евшан» (полыни) способен побудить его брата Отрока покинуть Обезские земли и возвратиться в родную степь (присутствует в тексте и «гудец» Орев, исполняющий половецкие песни). Особую значимость в этом сюжете имеет реплика Отрока: «да лоуче есть на своеи земл? костью лечи. и не ли на чюже славноу бъэти», которая в вариативной форме атрибутируется летописцами разным князьям (реализация концепта «дурная жизнь - благая смерть»): «Увы мн?, Господи! Луче бы мн? умрети с братомь, нежели жити вь св?т? семь» (ПВЛ, 1015 г.; о Глебе); «Якоже си зло учиниша Цесарюграду; сами к собе вси: «оже намъ н?ту Исаковиця, с нимь же есме пришли, да луче ны есть умрети у Цесаряграда, нежели съ срамомь отъити»» (Новгородская летопись, 1204 г.; о захвате фрягами (крестоносцами) Царьграда); «…и Андр?и тако ре^ч?. сдумавъ с дружиною своєю. л?пл?? ми того смр?ть а с^овоєю дружиною. на своєи во?чин?. и на д?дн?. нежели Курьскоє кн?женьє. ?ц?ь мои Курьск? не с?д?лъ. но в Пере?славли. и хочю на своєи ?чин? см?рть при?ти» (СЛ, 1139 г.; об Андрее Владимировиче); «Изяслав же молвящю им: «Луче, братья, измрем зде, нежели сором възмем на ся!»» (СЛ, 1150 г.; об Изяславе Мстиславиче). Рассмотренный сюжет - это очередной пример амбивалентного отношения летопица к половцам: с одной стороны, они описаны как «поганые»: «?дол?вша всимъ поганьскъэмъ ?зъэком?», «оустремил бо с? б?ше на поганъэ? ?ко и левъ», «погоубившемоу поганъэ? Измалт?нъэ. рекомъэ? Половци», с другой - их образ несколько опоэтизирован, наделен эмотивностью: «и дасть емоу зелье. ?номоу же ?боухавшю. и восплакавшю» и раскрывается в речах, ранее и позже атрибутируемых летописцами (чаще всего именно) русским князьям (половцы могут быть репрезентированы в категориях «свои» Противоречивость репрезентации может быть мотивирована фактом того, что хан Отрок (Атрак) стал отцом Кончака - того самого половецкого хана, с которым русские князья сражались и которого призывали одновременно к разрешению внутренних распрей. Он также явился «сватом» Игоря Святославича, сын которого был женат на дочери хана Кончака (таким образом, автор летописи гипотетически использует не только ретроспективный метод (восхваление Романа Мстиславича через подвиги его деда князя Владимира), но и имлицитно предвосхищает будущие события (рассказывая о предке «известного» половца). ).

То, что половцы могут быть описаны в категориях «свои» доказывает и близость двух фрагментов из ПВЛ за 1093 г. и 1103 г., касающихся оценки летописцем политики Всеволода Ярославича и военного совета половцев (Ср. 1093 г.: «У сихъ же печали въсташа и недузи ему, и присп?ваше к нимъ старость. И нача любити смыслъ уныхъ и св?тъ творяше с ними, си же начаша Ми заводити и негодовати дружины своея первыя, и людемь не доходити княж? правд?. И начаша тивун? его грабите люди и продаяти, сему не в?дущю у бол?зн?хъ своихъ»; 1103 г.: «Половци же, слышавше, яко идуть русь, и собрашася бес числа и начаша думати. И рече Урусоба: «Просимъ мира в руси, яко кр?пко ся имуть бити с нами, мы бо много зла створихомъ Руской земли». И р?ша уншии Урусоб?: «Аще ся ты боиши руси, но мы ся не боимъ. Сихъ бо избивше и поидемь в землю ихъ, и приимемъ вся грады ихъ, и кто избавить ихъ от насъ?»») - оба нарратива строятся на противопоставлении «старых» и «уных». При этом, значимо, что в самом рассказе 1103 г. о походе коалиции русских князей в степь дается высокая оценка воеводе Алтунопе, возглавлявшему половецких «сторожей»: «и послаша пред? собою [в] сторож?. Алтунопу. иже слов?ше в них? мужством?. такоже Русски? кн?зи» (повествование на основе параллелизма - русские/половцы).

Половцы нередко становились союзниками князей в междоусобных конфликтах и были связаны с Рюриковичами династическими браками. Особого внимания заслуживают половцы - союзники русских князей (Ольговичей, Мономашичей и т.д.) в XI-XII вв.

Так, три основных политических деятеля 1090-х - Святополк Изяславич, Олег Святославич и Владимир Мономах - в большей или меньшей степени были связаны с кочевниками. Святополк был женат на дочери хана Тугоркана (что впоследствии привело к трагическим событиям: хан был убит в битве с полками собственного зятя, и Святополку пришлось хоронить его «как тестя своего и врага»).

Олег Святославич не раз использовал половцев в качестве военной силы (половцы стали подспорьем для князя, например, в борьбе с дядьями: в 1078 г. на реке Сожице вместе с Борисом Вячеславичем и половцами Олег одержал победу над Всеволодом Ярославичем; и в противостоянии с Владимиром Мономахом - в 1094 г. Олег с половцами совершил поход на Чернигов (в котором тогда княжил Владимир) с целью добыть себе отцовский стол и т.д.), сам он второй раз был женат на половчанке, воспитывал сына половецкого хана Итларя и женил своего сына Святослава Ярким примером характера взаимоотношений половцев с русскими князьями является сюжет из Киевской летописи за 1147 г., когда к Святославу Ольговичу, находившемуся под Неринском, пришли «сли ис Половець. ? оуевъ его. съ Василемъ Половциномъ. ??. чади прислалис? б?хоуть тако рекоуче прашаемъ здорови? твоего. а коли нъэ велишь к соб? со силою прити». Позднее при переходе Святослава к Дедославлю к нему являются и другие половцы, также предлагая в помощь свои военные силы. Кроме этого, в отношении Ольговичей можно даже обнаружить признаки включения союзных половцев в состав военной элиты. Так, в сюжете за 1146 г. (СЛ) половцы называются после князей, но до бояр: Святослав Ольгович советуется с «братею и с Половци с моужи своими». на дочери половецкого князя Аепы (соответственно сын Святослава князь Игорь гипотетически мог быть наполовину половцем (если учитывать то, что его мать - дочь Аепы, а не вторая жена Святослава из Новгорода). Позднее в брак с половчанкой вступил и правнук Олега Святославича (внук Святослава Ольговича), Владимир Игоревич (его отец Игорь Святославич женил его на дочери хана Кончака, с которым до этого вступил в борьбу Более подробно о браке Владимира Игоревича и дочери Кончака в контексте явления «сватъства» и русско-половецких договоренностей (и о других династических браках Рюриковичей с половцами) см. в: Литвина А. Ф., Успенский Ф.Б. Русские имена половецких князей: Междинастические контакты сквозь призму антропонимики. М., 2013. Исследователями детально рассматривается история взаимоотношений двух «сватов» Игоря и Кончака до брака их детей (доказывается факт тесного взаимодействия чирниговского князя с половцами): «…мы находим его (Игоря) в весьма тесном и близком контакте с Кончаком. Степень этой близости, судя по всему, была редкой (хотя, возможно, и не уникальной) для русского князя. Так, на помощь своему кузену Святославу Игорь приходит с половцами, Кончаком и Боняком <…> не кто иные, как половцы, просят затем Святослава, чтобы тот отпустил Игоря для совместных действий против Рюрика Ростиславича, «…ать л?жеть с ними по Лобьскоу» [ПСРЛ, II, 621]. Более того, когда воеводам Рюрика все же удалось разгромить эту коалицию, то Игорь с Кончаком бегут с поля битвы в одной ладье на Городец к Чернигову. При этом в летописи отмечается, что брат Кончака убит в сражении, а двое его сыновей попали в плен [ПСРЛ, II, 623]». ).

Владимир Мономах же принимал половцев к себе в дружину и отправлял в походы вместе со своими детьми (например, в 1076 г. Владимир с отцом Всеволодом Ярославичем и Святополком Изяславичем ходили против Всеслава Полоцкого, впервые использовав половцев в качестве наемного войска для междоусобной войны; в 1096 г. против Олега Святославича ходили Мстислав Владимирович и Вячеслав Владимирович (в союзе с половцами) - он был послан отцом с юга). Помимо этого, два сына Владимира Мономаха - Юрий Долгорукий (соответственно, сыновья Юрия Долгорукого - Андрей Боголюбский В случае с Андреем Боголюбским (носившим кроме христианского имени, половецкое - Китан) можно привести яркий пример союзничества русских с половцами. Особо памятен сюжет, в котором Андрея Боголюбского, в пылу сражения оторвавшегося от союзных половецких полков, удерживает «?дїн же Половчинъ»: «Андр?єви же гнавшю ратнъэ? малъэ не до полковъ ихъ. ?дїн же Половчинъ ?тъ конь под ним? за поводъ. и възврати и ла? дружин? своєи. зане б?хуть ?стали ?го вси Половци. и възвратис? ?ээ?т? невреженъ и схраненъ Бг?мь. и мл?твою родителю сво?ю» (СЛ, 1152 г.). Ср. с рассказом из СЛ за 1169 г. о походе его сводного брата Михалки Юрьевича (сына Юрия Долгорукова, внука Владимира Мономаха) на половцев. Как и летописное повествование об Андрее Боголюбском за 1152 г., рассказ о походе Михалки Юрьевича выделяется наличием в нем живописных деталей, особой «картинностью»: примечательно описание того, как представитель кочевого народа останавливает князей: Глеба Юрьевича и Михалку Юрьевича («береньдееве яша коня за поводе»), во имя их спасения (ср. с СЛ, 1152 г.: «Половчинъ ?тъ конь под ним? за поводъ»). В обоих случаях на нарративном уровне кочевники выполняют функцию спасителей. Сентенционная близость текстов может быть в очередной раз объяснена за счет «генеалогического принципа» (повествования о родственниках (сводных братьях) совершены в едином ключе). и Глеб Юрьевич О факте наиболее тесных половецких контактов именно Глеба Юрьевича среди его братьев (Юрьевичей) (XII в.) читаем в: Литвина А. Ф., Успенский Ф.Б. Русские имена половецких князей…С. 172: «Сложилось так, что после смерти брата Ивана именно Глеб чаще всего непосредственно взаимодействует со Святославом Ольговичем, союзником своего отца [ПСРЛ, II, 339, 342, 355], а тот, в свою очередь, весьма охотно эксплуатирует собственные родственные связи со степняками, втягивая в войну своих «диких уев», дядьев с материнской стороны, которые приходят на помощь ему и его партнерам. В первой половине 50-х годов Глеб и вовсе превращается в своеобразного посредника между Рюриковичами и половцами -- за военной поддержкой или для заключения мира его посылает к кочевникам то отец, то несколько неожиданный новый союзник, Изяслав Давыдович, и всякий раз молодому Глебу в нужный момент удается привести на помощь старшим родичам весьма значительные половецкие силы [ПСРЛ, I, 341, 342, 343; II, 468, 471, 474]». Исследователями отмечается и то, что первую половину жизни Глеб Юрьевич тесно взаимодействовал с разными ветвями половецкой знати - как с родственниками по материнской линии, так и с родней Святослава Ольговича, а вместе с этим - и с теми, кто помогал Изяславу Давыдовичу. Кроме этого, большая часть княжеской карьеры Глеба (до 60-х гг.) была связана с переяславским столом, что также делало неизбежным его тесные контакты с кочевниками (в том числе, в 60-х гг. он участвовал в двух походах против половцев). - наполовину половцы) и Андрей - были женаты на половчанках (впоследствии в брак с половчанками вступали и дальнейшие потомки Владимира Мономаха - два правнука Мономаха - Рюрик Ростиславич и Ярослав Всеволодич, праправнук Мономаха - Мстислав Мстиславич Удатный Еще более амбивалентна и противоречива репрезентация половцев в летописных сюжетах о событиях первой трети XIII в. Обратимся к 1222-1223 г., в летописных указаниях о которых половцы, с одной стороны, выступают в качестве пострадавших от татар, как союзники Руси против последних, с другой - они все также характеризуются как «безбожные, «беззаконные», «окаянные». Об их потерях и жертвах в битвах с татарами летописец рассказывает без доли сочувствия: «Половьчь безбожьныхъ множьство избиша, а ин?хъ загнаша, и тако измро¬ ша убиваеми гн?вомь Божиемь и Пречистыя Его Матере; много бо зла створиша ти оканьнии Половчи Русьскои земли, того ради Всемилостивыи Богъ хотя погубити безбожныя сыны Измаиловы Куманы, яко да отмьстять кръвь крестьяньску, еже и бысть над ними безаконьными» (по Новгородской первой летописи). Согласно летописному повествованию, половцы приходят к русским князьям с дарами, для того чтобы последние не оставили их один на один в сражении с татарами. Мстислав Удатный, женатый на дочери Котяна, обращается к русским князьям с предложением внять мольбам половцев, но не из сочувствия, а из прямо прагматических соображений: «оже мы, братье, симъ не поможемъ, тъ си имуть придатися к нимъ, тъ он?мъ больши будеть сила» (Новгородская первая летопись). Однако далее летописец подчеркивает, что русские пошли против татар “поклона д?ля и молбы князь Половьчьскыхъ”. Подобную тональность наррации можно объяснить, во-первых, усилившейся напряженностью отношений с половцами (с конца XII в.) (особенно от нападений половцев страдал близкий к ним Переяславль); во-вторых, самим исходом битвы на Калке (о котором уже знал летописец): половцы, побудившие русских князей идти против татар, в ключевой момент битвы бежали, смяв в бегстве русские войска: «и потъпташа бежаще станы русскыхъ князь, не усп?ша бо исполчитися противу имъ; и съмятошася вся, и бысть с?ця зла и люта». Подобное поведение «трусливых союзников» не могло не вызвать осуждения летописца, отчетливо проявившегося в самом начале повествования об этих событиях (но так как половцы предлагают идти против более мощного общего врага - татар - местами прослеживается смягчение «категоричности» летописца (нейтральный тон)).). Несмотря на то, что многие князья обращались за помощью к половцам, особого осуждения со стороны летописцев удостаивается именно «крамольный» Олег Святославич (Гориславич): «се уже третьее наведе поганыя на землю Русьскую, егоже гр?ха дабы и Богъ простилъ, занеже много хрестьянъ изгублено бысть, а друзии полонени и расточени по землям».

Одно из самых первых полных летописных упоминаний (в ПВЛ) об Олеге Святославиче относится к 1076 г. (битва на Сожице), когда, объединившись с Борисом Вячеславичем и половцами, Олег пошел против своего дяди Всеволода Ярославича: «приведе Олегъ и Борисъ поганыя на Рускую землю и поидоста на Всеволода с половц?. Всеволодъ же изоиде противу има на Съжици, и побидиша половц? русь, и мнози убьени быша ту: убьенъ бысть ту Иванъ Жирославичь, и Тукы, Чюдинь братъ. Пор?й и ини мнози м?сяца августа 25 день». Не порицается объединение русского князя с половцами, но осуждается факт пролитой «христианской крови»: «Олегь же и Борисъ придоста Чернигову, мьняще одол?вше, а земли Руской много зла створившим, прольяше кровь хрестьяньску, еяже кровь взыщеть Богъ от руку ея, отв?тъ дати за погиблыя душа хрестьяньск?». В данном случае автором ПВЛ противопоставляются личные княжеские амбиции и стремление к благу земли Русской и всего русского христианского народа (соотношение двух фраз: «мьняще одол?вше»/ «а земли Руской много зла створившим»); сам Олег имплицитно приравнивается к грешнику, которому летописец грозит скорой божественной расправой: «еяже кровь взыщеть Богъ от руку ея, отв?тъ дати за погиблыя душа хрестьяньск?».

Другая черта Олега (и его брата Бориса Вячеславича), порицаемая автором ПВЛ, - это гордость, хвастливость (а соответственно - отсутствие кротости, богобоязненности) - что явственно из следующего ключевого события - битвы на Нежатиной Ниве (1076 г.). Свидетельствуя о стремлении Олега и Бориса пойти на дядьев, летописец подчеркивает возможность примирения враждующих сторон, но отказ от него из-за горделивости и самонадеянности молодых князей: «И рече Олегъ к Борисов?: «Не ходиви противу, не можев? стати противу чотырем княземь, но пошлив? с молбою къ строема своима». И рече ему Борисъ: «Ты зри готова, язъ имъ противен всимъ». И похвалився велми, не в?ды яко Богъ гордымъ противится, см?реным же благодать даеть, и да не похвалится силны силою своею». Авторское осуждение проявляется в околобиблейском комментарии («не в?ды яко Богъ гордымъ противится, см?реным же благодать даеть»), схожим с тем, что используется в рассказе о походе Игоря на половцев в Суздальской летописи: «А не в?дуще Божья строенья»; «Наши же <…> не в?дуще глаголемаго пророкомъ: «Н?сть челов?ку мудрости, ни есть мужства, ни есть думы противу Господеви». Порицание гордости и хвастливости крамольных князей прослеживается и в специфике подачи факта гибели Бориса, ставшей следствием не столько молодости, сколько именно «хвастливости», противоречащей идее «богобоязненности и смирения»: «И п?рвое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившаго велми» (элемент провиденческого нарратива: нечестивый наказан за грехи свои). Не достойно восхваления автором ПВЛ и то, что «крамольные» князья идут против представителей собственного рода - против дядьев. Так, по контрасту с Олегом и Борисом показан в сюжете за 1078 г. Изяслав - автор посвящает ему панегирик, в котором особое место уделяется именно братолюбию князя: «Что еси бес печали пожил на св?т? семь, многи напасти приемь от люд?й и от братья своея? се же погибе не от брата, но за брата своего положи главу свою».