Древнерусские летописи

Следующее летописное упоминание Олега Святославича относится к 1094 г., когда Олег вместе с половцами предпринял поход на Чернигов с целью добыть себе отцовский стол. В то время в Чернигове княжил Владимир Мономах. Несколько дней продолжалась осада Чернигова; окрестности и монастыри были выжжены и разграблены. Мономах, вероятно, не видя больше возможности обороняться, передал Чернигов Олегу, а сам вернулся на отцовский стол в Переяславль. Олег сел в Чернигов, предоставив половцам полную свободу грабежа (возможно, не имея средств расплатиться с ними за поход). Летописец строит свой нарратив практически в притчевом духе (притча о «великом грешнике»: сохраняется трехчастная структура - три греха (три нарушения запрета), каждый из последующих тяжелее предыдущего, и неминуемая расплата - не случайно годовая статья в ПВЛ заканчивается описанием природного катаклизма: «В се же л?то приидоша прузи на землю Рускую м?сяца августа въ 16 и пояша всяку траву и многа жита. И не б? сего слышано во днехъ первыхъ в земл? Руской, якоже видиста очи наша за гр?хи наша» (возможна и другая интерпретация: описание саранчи на символическом уровне отсылает к нашествию половцев, разграбивших русскую землю - такой прием фигурирует и в «Слове о полку Игореве» в пассаже, касающемся как раз Олега Гориславича)). В рассматриваемом сюжете Олег вновь репрезентирован как грешник, так как не только пошел против «смиренного» князя («Володимеръ же створи миръ со Олгомъ и иде из города на столъ отень до Переяславля»), но и потому что вновь жертвует благосостоянием земли Русской и русского христианского народа ради собственного корыстного интереса (завоевание отцовского стола), разрешая пролиться «крови христианской»: «егоже гр?ха дабы Ми Богъ простилъ, понеже много хрестьянъ изъгублено бысть, а другое полонено бысть и расточено по землямъ».

В следующей годовой статье (1095 г.). Олег, решивший пойти на половцев отдельно от Владимира и Святополка, показан как князь 1) тщеславный и корыстный (Олег самовольно идет на половцев, вероятно, чтобы не делить военную добычу с братьями); 2) идущий против воли двоюродных братьев (не выдал пленного Итларевича Владимиру и Святополку); 3) не признающий принципы княжеской иерархии (отказ подчиняться главному, киевскому князю Святополку); 4) проявляющий симпатию к половцам (оставляет Итларевича в живых). Согласно виденью летописца, действия Олега разожгли княжеские распри («Олегъ же сего не послуша, и бысть межи ими ненависть»), сын Владимира Изяслав с разрешения самого народа в этом же году захватывает принадлежавший Олегу Муром и пленяет Олегова посадника.

В рассказе за 1096 г. Олег в качестве «великого грешника» проявляет новые черты: он открыто отрицает принципы церковной иерархии (легитимность наместников Бога на Земле); он ставит интересы «поганых» выше благосостояния отеческой земли. Так Олег отказывает Святополку и Владимиру в просьбе пойти в Киев, чтобы урядиться о земле Русской «пред епископами, игуменами, мужами отцов и людьми городскими», как на будущее время защищать русскую землю от «поганых», произнеся дерзновенную речь: «Н?сть л?по судити епископомъ и черньцемъ или смердомъ». Подобный поступок Олега вновь стал причиной княжеских распрей: Святополк и Владимир пошли на Олега, выгнали его из Чернигова, успешно провели осаду Стародуба, в котором затворился их «крамольный» двоюродный брат и в итоге - заставили его «пойти на мир». Олег получил мир, согласившись съездить в Смоленск со своим братом Давыдом и вместе с ним приехать на совещание в Киев: «Олег же об?щася створити, и на семь ц?ловаша хрестъ.». Таким образом, он дал клятву, но, будучи (как уже ранее было отмечено летописцем) «самоосвобожденным» от влияния христианских законов и принципов княжеской (и в то же время - братской) договоренности (Олег репрезентирован как «поганый», т.к. действует по обычаю «поганых»), он легко преступает клятву, пойдя с Давыдом не в Киев, как было оговорено, а в Муром с целью добыть «волость отца своего».

Как рассказывает летописец, в этом же 1096 г. Олег с Давыдовыми полками вновь добыл Муром (в битве под Муромом был убит Изяслав Владимирович), захватил Суздаль, Ростов и всю землю Муромскую и Ростовскую, посадил в городах посадников и стал собирать непомерные дани. В описании этих событий степень «нечестивости» (и даже «демоничности») Олега достигает своего пика (так, автор ПВЛ детально останавливается на описаниях урона, наносимого Олегом Руси: «Олегъ же по приятьи града изоима ростовц?, и б?лозерци и суждальц? и скова, и устремися на Суждаль. И пришедъ Суждалю, и суждалци дашася ему. Олегъ же, омиривъ городъ, овы изоима, другыя расточи, им?нье ихъ взя. И приде к Ростову, и ростовци вдашася ему. И перея всю землю Муромьскую и Ростовьскую, и посажа посадники по городомъ и дани поча брати» (в таких же практически эсхатологических тонах были ранее показаны действия если только «лютых» врагов Руси - половцев и позднее - татар).

Отпор «крамольному» князю дал Мстислав (первый сын Мономаха), прогнавший Олега не только из завоеванных им городов, но и из Рязани. С муромцами и Ярославом Святославичем Мстислав заключил мир; позднее - в 1097 г.на Любеческом съезде был подписан и мирный договор с «крамольными князьями» (Олегом, Давыдом и др.). В ходе этих событий явственно четкое разграничение в репрезентации Олега как «крамольного», непокорного, тщеславного и вероломного князя и Мстислава (потомка Мономаха) как кроткого, милосердного и признающего принципы княжеской иерархии. Мстислав неоднократно призывал Олега к миру (несмотря даже на то, что последний стал виновником гибели его брата) и уверял в покорности при условии смирения старшего князя: «И азъ пошлю молиться съ дружиною своею къ отцю моему и смирю тя с нимь. Аще и брата моего убилъ еси, то есть недивно: в ратехъ бо цесари и мужи погыбають»; «Мний азъ есмь тебе; шлися ко отцю моему, а дружину вороти, юже еси заялъ, а язъ тебе о всемь послушаю», а после капитуляции Олега - пообещал ему (в качестве крестного сына) похлопотать за него перед отцом: «Не б?гай никаможе, но послися ко братьи своей с молбою не лишать тебе Русьской земли. А язъ послю къ отцю молится о тоб?». Олег, напротив, отказывается покорствовать и нередко идет на обман (=льстивый (лживый) правитель): «Олегъ же посла к нему хотя мира лестью. Мьстислав же, емь в?ры льсти и распусти дружину по селомъ. И наста Федорова нед?ля 1 поста, и присп? Федорова субота, Мьстиславу с?дящю на об?д?, и прииде ему в?сть, яко Олегъ на Клязьм?, близь бо б? пришелъ без в?сти. Мьстиславъ бо емъ ему в?ру, не постави сторожовъ. Но Богъ в?сть избавити челов?кы благочтивыя своя ото льсти». Подобное разграничение задает перспективу для дальнейшего нарративного противопоставления Ольговичей и Мономашичей (в котором будет нередко сохраняться неизменность трактовки одних как положительных и других как отрицательных, воплотивших в себе черты «крамольного» предка).

Последующие упоминания Олега в летописях довольно эпизодичны (они касаются княжеского съезда в Городце 1098 г., похода на Святополка по обвинению его в союзе с Давыдом Игоревичем, съезда у Сакова 1101 г. (мирное соглашение с половцами) и т.д.). Обращает на себя внимание статья за 1115 г., посвященная кончине князя Олега Святославича. Автор описывает это событие крайне лаконично (очевидно, не воздавая посмертных похвал князю, т.к. тот не стал примером «образцового» правителя (кроткого, христолюбивого, милосердного, братолюбивого и т.д.) ). Единственной дополнительной деталью явилось упоминание о солнечном затмении: «В се же л?то бысть знамение: погибе солнце и бысть яко м?сяць, егоже глаголють нев?гласи сн?даемо солнце. В се же л?то преставися Олегъ Святославличь», с одной стороны, инкорпорированное в сюжет о «великом грешнике» (репрезентация образа Святослава в эсхатологических тонах), с другой - напрямую соотносимое со сценой затмения в рассматриваемом нами фрагменте Суздальской летописи за 1186 г. о походе Игоря на половцев. Подобное пересечение дает нам лишний раз утвердиться в мысли о наличии в летописных текстах «родственных» повестей, построенных на основе «генеалогического принципа».

Таким образом, на примере ряда летописных упоминаний о половцах и «крамольных» князьях, в частности - Олеге Святославиче (в сравнении с «должными» (в понимании летописца) правителями Подобная описательная парадигма, согласно которой выделяется фигура «образцового правителя» (в частности, Мономаха и его ближайших родственников) и фигура князя-«антогониста» (Олега Святославича) - и соответственно репрезентация Олега Святославича (в большей степени) как «нечестивого» могут быть продиктованы вариативными факторами. В этом случае немаловажным является вопрос «авторства» ПВЛ и гипотетического влияния того или иного князя на летописание. Так, существует гипотеза, что редакция ПВЛ за 1116 г. была составлена при значительной инициативе Владимира Мономаха, автором же этой версии был летописец Мономаха игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр (отредактировавший текст Нестора в 1116 г.) (более подробно см. в: Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. СПб, 1996. С. 80; Зимин А.А. Холопы на Руси. М.,1973. С. 159., Свердлов М.Б. От Закона Русского к Русской Правде, М.,1988. С. 106; Петрухин В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. // Из истории русской культуры. Т. 1. (Древняя Русь). М., 2000. С. 201). Это же предположение подтверждает приписка летописца (или по другим трактовкам - редактора-переписчика) к ПВЛ: «Игумен Силивестр написах книги си летописец, недеяся от Бога милость прияти, при Князе Володимире, княжащю ему Кыеве, а мне игуменящу в то время у святого Михаила, в 6624 (1116 г.)». Объем и характер работы Сильвестра стал предметом дискуссии в современной историографии (см. Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI-XIV вв. Л., 1987. С. 390-391), но под тем же 1116 г. Мономах называется «великим князем киевским». Титулование «великий князь» известно из договора Олега 911 г. и представляет собой кальку с греческого титула «великий архонт», встречающегося и на печатях русских князей, не занимавших киевский стол (Янин В.Л., Литаврин Г.Г. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха // Историко-археологический сборник. М., 1962. С. 209-210; Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X-XV вв. Т. 1. М., 1970. С. 20), но в летописном контексте это титулование, как и титул «великий князь всея Руси», встречается впервые. Приведя подобную научную гипотезу, мы актуализируем идею о возможном влиянии самого Мономаха на ПВЛ, но для более точного утверждения необходима детальная текстологическая работа. При признании же верности этого предположения может быть прояснен вопрос о причинах негативного отношения к черниговскому князю Олегу (при том, что сам князь во многих случаях выступал против Мономашичей для возвращения собственного княжеского стола; факт обращения к половцам как военной силе при разрешении внутренних междоусобиц был присущ политике не только Ольговичей, но и Мономашичей и др. родов) и т.д.). В этом контексте, особую роль могла играть оправдательно-восхвалительная нарративная стратегия автора (редактора-переписчика) (при резко негативной репрезентации «другого») с целью «растушевки», «смягчения» действий Мономашичей, не всегда поступавших «по правде». Таким «крамольным» поступком, например, является захват Мурома Изяславом, о котором в своем «Поучении» «раскаивается» Мономах (он объясняет это действие сына «безумьем» последнего). При всем при этом, Олег Святославич мог быть порицаем летописцем-экзегетом, будучи сам носителем качеств неприемлемых для «смиренного и радеющего за благосостояние земли Русской автора летописи. Так, в большей степени, чем другие князья того времени Олег Святославич старался блюсти собственные интересы (концепт тщеславия): он воздерживался от общих походов на половцев, если они не могли принести ему существенную пользу - в 1095 г. по требованию Святополка и Мономаха он отправился в поход, не соединившись с остальными князьями; в 1103 г. на приглашение участвовать в походе он прислал лаконичное «не здоровлю», подобным образом он отнесся к предприятию Мономаха 1111 г. Вместе с этим, он выходил против половцах, когда речь касалась защиты границ: в 1107 г. Олег вместе с Мономахом отразил Боняка и Шаруканя от Лубен, в 1113 г. он бил половцев у Выря и т.д. Особо неприемлемыми для «послушного книжника-экзегета» могли быть произнесенная Олегом речь, отрицающая принципы церковной иерархии: «Н?сть л?по судити епископомъ и черньцемъ или смердомъ» и последующее нарушение клятвы (крестного целования). Все, названные причины негативного отношения автора ПВЛ к Олегу носят гипотетический характер и требуют более детального изучения. ) было прослежено явление «скольжения» характеристики, напрямую связанное с амбивалентностью репрезентации героев в тех или иных сюжетах. Половцы не всегда выступают в летописях в качестве «нечестивых» (в основном это касается случаев, когда они приносят пользу князьям в военных походах, помогают разрешить княжеские междоусобицы). В свою очередь, князья могут быть репрезентированы как «поганые», если действуют по обычаю «поганых». Сюжетная модель поведения «поганых» (нечестивых) подразумевает следующие элементы: 1) проявление гордости, хвастливости (произнесение хвастливой речи) - а соответственно - отсутствия таких ценных для летописца-экзегета черт, как кротость, богобоязненность, смирение (князь идет против другого «кроткого» княня); 2) неимение братолюбия (князь выступает против представителя собственного рода); 3) проявление тщеславия и корыстности (князь самовольно отправляется в поход на врага; князь пытается завоевать не принадлежащий ему удел); 4) факт пролития «праведной христианской крови» (князь идет против войск другого князя; князь разрешает врагу грабить и убивать на собствееной земле); 5) не признание принципов княжеской иерархии; 6) отрицание правил церковной иерархии (легитимности наместников Бога на Земле); 7) пренебрежение принципами христианской морали, божественными предзнаменованиями (природные знамения); 8) преступление клятвы, обман (=льстивый (лживый) правитель); 9) проявление симпатии к врагу (князь ставит интересы «поганых» выше благосостояния отеческой земли).

Как уже было ране отмечено, в сюжете за 1186 г. из Суздальской летописи к характеристике «Ольговых внуцей» применяется цитата, свойственная дискурсу «поганых» (в предыдущей годовой статье в подобном ключе были описаны половцы): «н?сть мужества, ни есть думы противу Богови». Уже на этом цитатном уровне явственно «скольжение» характеристики, которое мотивировано, с одной стороны, генеалогическим принципом (схожая репрезентация действий родственных князей; автор называет участников похода не просто Ольговичами, а «Ольговыми внуцами» (что, в большей степени, отсылает к идее «прямых потомков» основополагателя рода)), с другой - вписанностью поступков князей в парадигму поведения «нечестивцев».

Так, в походе на половцев Ольговичи: 1) проявляют гордость, хвастливость «рекуще: «Мы есмы ци не князи же? Такыже соб? хвалы добудем!»»; «Братья наша ходили с Святославомъ, великим князем, и билися с ними, зря на Переяславль а они сами к ним пришли, а в землю ихъ не см?ли по них ити. А мы в земли их есмы, и сам?хъ избили, а жены их полонены, и д?ти у насъ…»; 2) тщеславие, корыстность («здумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь л?т? со всею князьею, но сами поидоша о соб?, рекуще: «Мы есмы ци не князи же? Такыже соб? хвалы добудем!»»); 3) по их вине (согласно летописному нарративу) проливается «праведная христианская кровь» («Князи вси изъимани быша, а боляре и велможа и вся дружина избита, а другая изъимана и та язвена»); 4) они не признают принципы княжеской иерархии (и даже соперничают с киевским князем): «Братья наша ходили с Святославомъ, великим князем, и билися с ними, зря на Переяславль, а они сами к ним пришли, а в землю ихъ не см?ли по них ити. А мы в земли их есмы, и сам?хъ избили, а жены их полонены, и д?ти у насъ. А нон? поидемъ по них за Донъ и до конця избьемъ ихъ. Оже ны будет ту поб?да, идем по них и луку моря, гд?же не ходили ни д?ди наши, а возмем до конца свою славу и честь»; 5) пренебрегают божественными предзнаменованиями (природными знамениями): идут на половцев вопреки солнечному затмению и не получив божественного благословения («Того же л?та здумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь л?т? со всею князьею, но сами поидоша о соб?»).

На конкретном сюжетном уровне рассказ о походе Ольговичей на половцев в Суздальской летописи соотносится с повествованием об Олеге Святославиче в ПВЛ в следующих фрагментах: 1) в статье за 1078 г. автор осуждает гордыню Олега и хвастливость Бориса, ссылаясь на принципы христианской морали: «И похвалився велми, не в?ды яко Богъ гордымъ противится, см?реным же благодать даеть, и да не похвалится силны силою своею» (ср. с «А не в?дуще Божья строенья»; «Н?сть челов?ку мудрости, ни есть мужства, ни есть думы противу Господеви»); 2) самовольный поход Олега на половцев в 1095 г. (концепт тщеславия); 3) упоминание о солнечном затмении; 4) на структурном уровне - противопоставление Ольговичей Мономашичам (как «крамольных» и «образцовых» князей). Все эти общие и более частные пересечения свидельствуют об особом авторском моделировании нарратива, в котором имплицитно заложена мысль о цикличности истории, которая накаждом новом витке развития принимает за счет повторения ошибок прошлого все более трагические последствия (в качестве пресуппозиции: представителям единого рода свойственна определенная модель поведения - потомки аккумулируют вектор действий предков (в большей степени - одного предка (родоначальника) Так как в центре данной работы конкретный сюжет, наиболее детально рассматривается «пара» Олег Гориславич - Ольговы внуци (в частности Игорь Святославич). Однако в Суздальской летописи имеются описания и других «крамольных» князей, «усвоивших» манеру поведения прославленного предка. Таким является, например, сын Олега - Игорь Ольгович, который благодаря своим поступкам напрямую сравнивается с дьяволом: «врагъ же роду хрс?ь?нску дь?волъ ражже срд?це Игореви ?лговичю всхот? ити в Пере?славль и пришедъ ста по Стр?кви и много пакости створиша села пожгоша и жита попасоша и сто?ше». - в связи с этим, зачастую константной становится репрезентация представителей одного рода).

Подобных взглядов на историю, согласно которым в настоящем зачастую наличествует отзвук прошлого, придерживался и автор другого текста (примерно того же времени) о походе на половцев 1185 г. - «Слова о полку Игореве» Текст «Слова», в большей степени, сопоставим с повествованием за 1185 г. в Ипатьевском своде в виду значительного числа сюжетных и текстологических пересечений между ними. В данном случае сличение летописных указаний со «Словом» проливает свет на специфику мировоззрения авторов того времени и выявляет особенности интерпретации важных для них исторических событий. - это явственно, в частности, в его интерпретации образов Олега Святославича и его внука Игоря В центре внимания памятника находится Русь «нынешних» князей. О ней сообщается, что она представляет собой христианское государство, ведущее напряженную борьбу с языческим окружением: половцами на юге, литвой, ятвягами, деремелой - на западе и северо-западе, с поволжскими племенами - на востоке. Нередко эта борьба была, с одной стороны, успешна (поход Святослава на Кобяка, военные операции князя Всеволода на Волге), с другой - приводила к значительным потерям (разгром Игоря на Каяле, гибель Изяслава Васильковича и его дружинников, «притрепанных» литовскими мечами). В этой связи в «Слове» особо подчеркивается, что огромная русская земля состоит из ряда мощных княжеств, против соединенных усилий которых не устоял бы не один враг, но Русь раздираема княжескими междоусобицами, с которыми не может справиться центральная власть, о чем свидетельствует жалоба великого князя Святослава на то, что князья ему «непособие». И в поисках причин «разлада» автор «Слова», следуя принципу глубокого погружения в прошлое с последующим возвращением в настоящее, и совершает свои исторические экскурсы.. Автор «Слова» возлагает всю вину за междоусобные раздоры «давних» и «нынешних» князей именно на Олега Святославича, ведь он «тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стр?лы по земли с?яше», «тогда при Олз? Гориславличи с?яшется и растяшеть усобицами». Велик урон, причиненный Олегом Святославичем земле Русской. Автор с горечью отмечает, что в ходе битвы 1078 г. пал «молодой и храбрый» Борис Вячеславич (которого автор хоть и жалеет, но и осуждает (пример двойственного отношения автора к персонажу), ведь «Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя»).

Автор «Слова» особо подчеркивает масштабы наносимого междоусобицами (начатыми Олегом Святославичем) вреда Русской земле (ср. с соответсвующими фрагментами в ПВЛ): «Тогда при Олз? Гориславличи с?яшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ в?ци челов?комь скратишась». «Тогда по Руской земли р?тко ратаев? кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себ? д?ляче, а галици свою р?чь говоряхуть, хотять полет?ти на уедие». Постоянные битвы и крамолы приводили к истреблению крестьян и тягловой силы, задействованных в войнах, к уничтожению деревень в огне пожаров - запустению земли Русской и как следствие - ослаблению ее военного потенциала. В этом контексте вполне реалистическая картина опустошенных «ратями» полей, изображенная автором, может быть осмыслена в символическом плане С точки зрения фактических событий вспоминается уже ранее упомянутый нами сюжет, связанный со взятием Олегом Чернигова в 1094 г., когда он разрешил половцами грабить собственную землю. : при Олеге Святославиче ослабленная Русь становилась легкой добычей для «воронов» и «галок» - половцев, стремившихся, что очевидно, не к умножению плодородия русских полей, а к разграблению Русской земли (ср. с гипотететическим сравнением половцев с саранчой в ПВЛ).

Символична и замена автором «Слова» отчества Олега Святославича на Гориславича. «Гори» (от «гореть») поставлено на место «свято», тем самым усиливается, с одной стороны, идея «горения славой», с другой - мысль об утрате святой славы отца и деда, славы, которую он предал огню междоусобных войн (концепт «горения славой» реализуется и в образе внука Олега - Игоря Святославича: «Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себ? чти, а князю -- славы»; «Рано еста начала Половецкую землю мечи цв?лити, а себ? славы искати. Нъ нечестно одол?сте, нечестно бо кровь поганую пролиясте» (ср. с речью Ольговых внуцей в Сузд. летописи: «Оже ны будет ту поб?да, идем по них и луку моря, гд?же не ходили ни д?ди наши, а возмем до конца свою славу и честь»).

Олег Гориславич дает начало «Олегову храброму гнезду», «Ольговым внуцам». Его деяния сопоставляются автором «Слова» с событиями 1185 г., «храбрым» поступком его внука Игоря. Автор, сравнивая масштабы урона двух междоусобных сражений (1078 г. и 1185 г.)), начатых дедом и внуком, указывает на то, что события недавнего прошлого (поход Игоря на половцев) стал более кровопролитным - в этом смысле внук превзошел своего деда («То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ зараниа до вечера, съ вечера до св?та летятъ стр?лы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя въ пол? незнаем? среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была пос?яна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли!»).

Что особо важно, в двух текстах: в Суздальской летописи и в «Слове…», образ Ольговых внуцей в той или иной степени соотносится с концептом «хоробрости», мужества. В «Слове…» концепт мужества амбивалентен и проистекает из проиворечивого отношения автора к Игорю. Характеризуя Игоря, автор попеременно прибегает к элементам княжеских «слав» и «плачей». Свою «песнь» по образцу Боянову автор начинает с восхваления Игоря. В типичном для «слав» ключе подчеркиваются храбрость, доблесть, ратный дух Игоря: «Игоря, иже истягну умь кр?постию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Полов?цькую за землю Руськую» (ср. с последующей характеристикой Игоря Святославом: «Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалуз? скована, а въ буести закалена»). Затем автор с помощью ретроспективного описания (автор уже знает итог битвы, поэтому может рассуждать о возможных причинах поражения) указывает на страстность князя, его непредусмотрительность и слепоту к природным знаменьям («Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону Великаго»). Далее похвальный тон автора «Слова» меняется на «плачевый». Автор подчеркивает жалость, испытываемую Игорем к Всеволоду, его братолюбие (здесь - похвальный элемент) и скорбит вместе с Игорем о неисчислимых ратных потерях (автор переходит от частного к более крупному, масштабному плану): «Игорь плъкы заворочаетъ; жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брез? быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось». Так, в «Слове…» концепт «хоробрости», мужества двойственен: с одной стороны - он является показателем ратного духа князя (способности оборонять от врага землю Русскую), с другой - связанный с такими чертами, как страстность, запальчивость, непредусмотрительность, тщеславность, предсказывает трагические последствия - поражение или даже гибель князя (ср. с констатацией гибели «молодого и хороброго» Бориса Вячеславича: «Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя»).

В Суздальской летописи (сюжеты за 1185 г. и1186 г.) концепт храбрости Ранее в Суздальской летописи концепт «мужества» был соотнесен лишь с одним князем - Андреем Юрьевичем Боголюбским, внуком Мономаха. В посмертной похвале князю (1175 г.) читаем: «аще створисте брать? моєи меншеи то мн? створисте. и пакъэ Дв?дъ гл?еть. блаженъ мужь милу? и да? весь дн?ь. ? Гс?д? ход?и не поткнетс?. мужьство же и оумь в немъ жив?ше. правда же и истинна с ним? ход?ста и иного доброд??нь? много в немь б?ше <…> Андр?ю мужьству тезоимените. братома бо боо?умнъэма всл?довалъ ?си кровью ?мъэвъс? страдань? ти». Данное повествование подтверждает мысль о том, что «благое мужество» всегда соотносимо с «христианским смирением» и «умом» - только такая «хоробрость» восхваляется летописцем (единичное употребление в Суздальской летописи характеристики «мужестивенный» (правитель) до статьи 1185 г., отосящейся к представителю рода Мономашичей, в очередной раз наглядно демонстрирует авторскую тенденцию противопоставлять Ольговичей и Мономашичей (как носителей противоположных черт («образцовые» и крамольные князья)). также усложнен, т.к. соотносится с двумя противопоставленными друг другу образами: «храбрым» Владимиром Глебовичем и «мужественными» Ольговыми внуцами. В первом случае, «хоробрости» сопутствуют положительные коннотации, т.к. все ратные поступки Владимира были согласованы с божественной волей и одобрены верховным киевским князем Святославом. По этой причине «хоробрость» (в значении «ратный дух» + «дальновидность», «взвешенность») стала одним из основных позитивных факторов в борьбе с половцами: «Половци же, узр?вше полкъ Володимерь кр?пко [хоробро] идущь на них, поб?гоша гоними гн?вомъ Божьимъ и святое Богородици». Во втором случае Ольговы внуци пошли на половцев вопреки природному знамению, не получив божественного одобрения и разрешения Святослава. Их мужество оказывается «нечестивым» (не осененным божественным благословением), оттого, согласно летописцу, они и терпят поражение, «яко н?сть челов?ку мудрости, ни есть мужства, ни есть думы противу Господеви».

Таким образом, благодаря предшествующему сопоставительному анализу была выявлена нарративная целостность двух годовых статей из Суздальской летописи за 1185 г. и 1186 г. Особое внимание было уделено сюжетным и цитатным пересечениям, в которых центральное место занимает повторяющаяся сентенция «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови», ставшая, в свою очередь, показателем не только родственности указанных сюжетов, но и важного явления «скольжения» характеристики героев - половцев и русских князей. Данный феномен был прослежен на примере ряда летописных упоминаний о половцах и «крамольных» князьях, в частности - Олеге Святославиче (в сравнении с «должными» (в понимании летописца) правителями). Было доказано, что «переходность» характеристик напрямую связана с амбивалентностью репрезентации героев. Половцы не всегда выступают в летописях в качестве «нечестивых» (в основном это касается случаев, когда они приносят пользу князьям в военных походах, помогают разрешить княжеские междоусобицы). В свою очередь, князья могут быть репрезентированы как «поганые», если действуют по обычаю «поганых» или же на нарративном уровне являются «наследниками» черт «прославленного потомка» (соединение явления «скользящей характеристики» и генеалогического принципа). В подобном ключе в Суздальской летописи показаны Ольговы внуци («наследственные нечестивцы»). Таким же методом исторических ретроспекций пользовался и автор «Слова о полку Игореве», выстраивая нарратив об Игоре «на фоне» деяний его «крамольного предка». При сравнении текстов Суздальской летописи и «Слова…» была подчеркнута ценность общего для них концепта - концепта «мужественности», соотносимого с участниками походов против половцев. Концет «хоробрости» может реализовываться в положительном аспекте (если мужеству способствуют княжеская мудрость, богобоязненность, смирение) и в отрицательном - (если хоробрости сопутствуют тщеславие, горячность и недальновидность князя).

2.2.3 Повторяющаяся библейская цитата «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови» как маркер исторических ретроспекций в повествовании Суздальской летописи за 1237 г

Просследив то, как рассматриваемая библейская цитата: «яко н?сть мужества, ни есть думы противу Богови» употребляется в двух сюжетах из Суздальской летописи (за 1185 г. и 1186 г.), перейдем к анализу ее репрезентации в следующем примере, касающемся уже статьи за 1237 г. (СЛ). В этом рассказе указанная сентенция использована при истолковании владимирскими князьями Всеволодом и Мстиславом бед Руси (прихода татар на Владимир) как наказания за грехи. В данном случае наличие цитаты маркирует не только определенный нарратив (о борьбе с врагом), но и важное для летописания явление «компилятивной» структуры ряда повествований, построенных зачастую из фрагментов предшествующих текстов (тот же принцип был нами ранее продемонстрирован на примере княжеских панегириков). Таковой становится и «повесть о нашествии Батыя» в Суздальской летописи (1237-1239 гг.). Приведем ряд наглядных пересечений между отдельными фрагментами из интересующей нас статьи за 1237 г. и пассажами из более ранних рассказов из ПВЛ, Суздальской и Киевской летописей.

При разделении текста статьи за 1237 г. (СЛ) на сегменты «заимствований» (сюжетных пересечений) предположительным становится, что рассматривая сентенция выступает в качестве маркера исторических ретроспекций, совершаемых автором Суздальской летописи; он создает текст, встраивая его в «матрицу» готовых сюжетов, а соответственно - и событий, воспоминание о которых должно было реактуализироваться у читателя уже в связи с татаро-монгольским нашествием. В этом контексте, произносимая Всеволодом и Мстиславом цитата: «н?с? чл?вку мдрс?ти. ни єс? мужства ни єс? думъэ противу Гс?ви» не только утверждает очевидную идею о необходимости смирения перед божественным промыслом (решение об исходе осады татарами Владимира (и в частности - судьбы их плененного брата Владимира Юрьевича), но и подразумевает мысль о неизбежности расплаты за грехи (беды настоящего - это следствие действий в прошлом). Обнаружение данного подтекстного уровня делает наглядным стремление летописца выявить исторические аналогии, очертить примерный круг причин описываемых им событий - и в целом, показать историю как цикл повторяющихся эпизодов и ошибок, не усвоенных теми или иными историческими фигурами.

Так, имплицитно автором вспоминаются события 941 г., касающиеся неудачного похода Игоря на Византию Об истинных причинах похода автор ПВЛ не пишет. Согласно Н.Я. Половому (К вопросу о первом походе Игоря против Византии (сравнительный анализ русских и византийских источников) // Византийский временник, т. XVIII, 1961 г.) и И.О. Князькину (Русско-византийская война 941--944 гг. и Хазария // Хазары. Второй международный коллоквиум. Тезисы. М., 2002), поход Игоря был связан с Хазарскими событиями 30-х гг. X в. (выступление Игоря (Хальги - по письму хазарского еврея 2-й половины X в.) против Византии было определено требованием хазарского военачальника Песаха: «И пошел тот (Хельга) против воли и воевал против Кустантины [Константинополя] на море четыре месяца» (по Кембриджскому документу). В.Я. Петрухин (Славяне, варяги и хазары на юге России. К проблеме формирования древнерусского государства // Древнейшие государства Восточной Европы. М., 1995) считал, что Игорь пошел на Византию спустя 30 лет после подписания Олегом мирного соглашения с греками, т.к. 30 лет - это фиксированный временной промежуток, по истечении которого русским князьям необходимо было заново добиваться «вечного мира» (но более детальный взгляд на хронологию походов руссов на Византию опровергает эту гипотезу: 860 г., 904 г., 911 г., 941г., 944 г., 970-971 гг., 988-989 гг. и т.д.) Предположительными являются и другие причины похода: например, продолжение завоевательно-экспансивной политики предшественника (Олега); подтверждение соблюдения «вечного мира» (ввиду того, что местное византийское купечество стремилось к упразднению ряда льгот для русских торговцев, установленных миром); гипотетическое стремление Игоря приобрести международное признание его статуса суверенного правителя (в контексте усиления Киевского княжеского рода) (ср. с завоеванием Оттоном I (в 60-х-70-х гг. X в.) силой признания у Византии своего императорского титула).. Сопоставимыми с фрагментами сюжета за 1237 г. о разорении Рязани и Москвы с описанием похода Игоря является констатация масштаба наносимого завоеванной земле урона (в случае с походом Игоря нападению подверглись византийские провинции на северо-западе полуострова Малая Азия и города Никодимия и Гираклея: «и почаша воевати Вифаньскыя страны, и пл?новаху по Понту до Ираклия и до Фофлагоньскы земля, и всю страну Никомидийскую пополониша»). Оба текста репрезентируют апокалиптическую картину, в которой захватчики выступают в качестве не просто «поганых», но даже «дьяволов» - этому способствует использование многопериодных конструкций из длинных глагольных рядов (глаголы-синонимы со значением разрушения): «почаша воевати», «попл?нивше», «пожгоша», «руц? св?зъэвахуть», «?гневи предаша» и т.д. Аспект «дьявольского» в подаче образа татар в статье за 1237 г. усиливается за счет атрибуции подобного признака руссам-завоевателям, показанным в ПВЛ (941 г.) в качестве «нечестивых» «пленителей страны Вифинской» - свидетельством этого являются следующие фразы: «И св?щаша русь, и изидоша противу, въоружившеся на гр?кы, и брани межю има бывши зл?, одва одол?ша гр?ци», «И бысть вид?ти страшно чюдо. Русь же, видяще пламень, вм?тахуся въ воду морьскую, хотяще убр?сти, и тако прочии възвратишася въсвояси», «Якоже молонья, -- рече, иже на небесихъ, гр?ци имуть в себе, и сию пущающе, жьжаху насъ, и сего ради не одол?хом имъ». Поражение руссов передано практически в повиденческом ключе: так «нечестивые», согласно летописцу, наказаны не столько засчет сильного византийского вооружения - особых корабельных сифонов, через которые выбрасывались горящие смеси смолы, серы, селитры и нефти (фактическая мотивировка), сколько именно «огненным столпом», «молнией» (мифическая интерпретация). Подобная репрезентация руссов в парадигме «нечестивых» в случае с сюжетом за 941 г. (ПВЛ) не является случайной и мотивирована фактом переводности этой статьи: рассказ о походе Игоря построен в основном на византийском Житии Василия Нового и Хронике византийского летописца Амартола Текстуальное сопоставление летописного текста с указанными источниками см.: Лихачев Д.С. Комментарии. С. 284--286 («Повести временных лет» // Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. 1. Текст и перевод Д.С. Лихачев. Комментарии -- Там же. Часть 2. Статьи и комментарии Д. С. Лихачева. С. 203--484). (в этом контексте становятся объяснимы и очевидные «симпатии» автора к «грекам»). Летописец же мог прибегнуть к аккумулированию подобного ракурса взгляда на событие с точки зрения «другого» при гипотетическом несогласии с деяниями князя (порицаемы могли быть экспансивно-захватническая политика или тщеславие). Обращение же автора Суздальской летописи к подобному сюжету могло быть связано с поиском гипотетических причин нашествия врага (идея: Бог наводит «поганых» за грехи) из-за «нечестивых» деяний в прошлом (разорение священной Византийской земли, нарушение мира (911 г.)).