Образ воды и водной стихии в системе гоголевской художественной архаики (на материале цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки")

Итак: архетип воды в повести является природным и сконцентрирован в образе Днепра. Помимо природного, река является и фольклорным архетипом, который представлен в легенде о Доне и Непре Королевичне и находит свое отражение в повести Н.В. Гоголя. Образы, восходящие к архетипу воды, в «Страшной мести» обретают значение глубинного подтекстового развития сюжета. Они развиваются в системе характерологии, обладают сюжетообразующим потенциалом, они появляются каждый раз, когда заостряются конфликтные ситуации, они охватывают сферу персонажной и авторской аксиологии. «Страшная месть» является кульминацией цикла м по эмоциональной составляющей, сосредоточившей в себе мотивы страха и предупреждения-пророчества, и по концентрации «поучительной» авторской тенденции, архетипического художественного слоя, в том числе, и смыслов архетипа воды, в художественной системе произведения.

Архетип воды выполняет в повести эстетическую функцию, которая заключается в напоминании людям о грехе братоубийства, указывает на мотив очищения чрез погружение в воды реки. Помимо эстетической, данных архетип выполняет и коммуникативную функцию, соединяющую ценностные ориентиры разных эпох.

Образа Днепра, являясь центральным в повести, объединяет в себе порождающий, пограничный и судейский смысл архетипа воды. Эта мысль, вытекающая из анализа повести, обладает важным значением для других повестей и всего цикла.

3.3 «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»: новые страхи

На первый взгляд, эта повесть практически лишена архаики художественного мышления. Однако, изучение художественной структуры произведения подсказывает, что в ней открываются контексты, не сразу явные, но тем не менее связанные с мистическим, фантастическим миром всего цикла. В том числе это касается и архетипа воды, внутри которого имеется своя перевернутая мистика, как и мир всей повести.

Вопрос об органичности включения Н.В. Гоголем повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» в цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки» имеет давнюю историю. Сначала может показаться, что тематика выходит за рамки повествования всего цикла Н.В. Гоголя, но это не совсем так. Она является важной составляющей частью всего цикла, т.к. автор отходит от фантастики и описывает реалистическую картину. «В изображении пошлости и ограниченности помещиков, чиновников, офицеров уже ясно проступает сатирический талант писателя» [148, c. 56].

Данная повесть не выходит за рамки цикла и нельзя сказать о том, что она противопоставлена другим повестям цикла. Тем не менее, ни сны Ивана Федоровича, ни описания пейзажа и природы, ни топос не несут мистического смысла и скорее всего нацелены на снижение общего романтического смысла цикла. Традиционно в литературоведении восприятие этого произведения с позиций социальности

«Помещичий быт и сами помещики представлены здесь без всяких прикрас, во всем своем духовном убожестве; поэтические воспоминания о местах, где прошло детство и юность писателя, сменяются реальными впечатлениями и наблюдениями» [90, c. 13].

М. Храпченко, размышляя в книге «Николай Гоголь. Литературный путь. Величие писателя» (1984 г.) о внутренней связи данной повести с другими произведениями цикла, говорит о том, что так же, как и в других повестях мир народной жизни с его непосредственностью, красочностью Гоголь сопоставляет с миром духовного убожества, который представлен Шпонькой, его тетушкой Василисой Кашпоровной, дворянином Сторченко. В то время как у народных героев можно увидеть живые человеческие чувства, сильные порывы, в привилегированной среде сталкиваемся с мелкими, низменными побуждениями, с грубыми, животными чувствами. В этой же книге М. Храпченко выделяет два мира, один из которых - движение, яркие краски, богатство жизни, а другой - неподвижность, унылая серость, мертвенная скука.

Повесть о Шпоньке осталась как бы незавершенной, она обрывается почти на полуслове. После неудачного сватовства Ивана Федоровича Василису Кашпоровну «... созрел новый замысел, о котором вы узнаете в следующей главе» [60, c. 200]. Повесть обрывается, кажется, на самом интересном месте.

Между тем повесть закончена. Исследователи давно уже установили, что здесь нет никакого обрыва, это просто прием, к которому иногда прибегали писатели-романтики, чтобы создать иллюзию незавершенности произведения и усилить в нем ощущение загадочности. Что бы впоследствии не случилось со Шпонькой, чего нового это не прибавит к его характеру, вполне уже сложившемуся и ясному для читателя. Оборванность же сюжета лишь кажущаяся, мнимая. Ничего существенного и нового произойти не может в этом знойном, окостеневшем мире. «Иван Федорович Шпонька - первый герой, чей человеческий масштаб наиболее точно отвечает гоголевскому восприятию современности - захватившему ее духу мелочности и пошлости, при отсутствии истинного величия и энтузиазма. Структура образа Шпоньки складывается как система негативных корреляций, что сближает его с повестями «Вечеров...», но в первом принцип мнимого подобия доведен до логического конца» [226, c. 19].

А. Иваницкий пишет о том, что женское начало у Гоголя отчетливо подразделяется на материнское и супружеское. «Старшее» женское начало, «мать» - всесильная повелительница младшего, мужского начала. Вспомним, как Иван Федорович на протяжении всей повести является для тетушки еще маленьким: «Воно ще молода дытына» говорила она почти сорокалетнему племяннику. Показательно, что женщина-властительница объединяет в себе мужские и женские черты: «Рост она имела почти исполинский, дородность и силу совершенно соразмерную. Казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить темно-коричневый по будням капот с мелкими сборками и красную кашемировую шаль ... тогда как ей более всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты» [60, c. 187]

И.Ф. Шпонька окончательно подчиняется этой женщине. Развернута иерархия женских ролей в сне Шпоньки, где жена - тетушкино орудие пленения племянника: «То снилось ему, что вкруг него все шумит, вертится, а он бежит, бежит, не чувствует под собою ног... вот уже выбивается из сил... Вдруг кто-то хватает его за ухо. «Ай! кто это?» - «Это я, твоя жена!» [60, c. 200]. То снилось, что нарушен обычный ритм жизни и Ивана Федоровича окружают жены с гусиными лицами. То: «...тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. «Кто это тащит меня?» - жалобно проговорил Иван Федорович. «Это я, жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол» [60, c. 200]. Все доказывает полную подчиненность племянника тетушке и указание на доминирование этого женского образа.

Т.о., «жена в гоголевском восприятии, как указывает А. Иваницкий, просто иновоплощение «страшной» матери - повелительницы» [102, c. 265]. В данной повести страшная жена является воплощением тетушки. Этот подтекст брака обусловливает странность, стыд брака для Шпоньки.

Персонажи повести «Иван Федорович Шпонька…» начинают собой галерею гоголевских «существователей» -- от них прямой путь к героям «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и далее к Подколесину в «Женитьбе». Иван Федорович не лишен даже некоторых положительных качеств: он добродушен, скромен, нечестолюбив. Но все эти качества не могут хоть сколько-нибудь уравновесить его внутренней пустоты. Ничтожность и мелкость мыслей и чувств, робость и бездарность, боязнь жизни -- таковы основные черты Ивана Федоровича.

Такое мнение утвердилось в науке до сегодняшнего дня. Однако все же чувствуется некоторая неубедительность подобной аргументации, которая базируется на отсылке к тому, что еще не было создано Н.В. Гоголем к этому времени. Его провинциальные «существователи» и «маленькие герои» пока не появились. «Иван Федорович Шпонька», казалось бы, не способствует единству цикла «Вечеров на хуторе близ Диканьки» ни по стилю, ни по времени действия, ни по присутствую демонологических персонажей. Возможно, повесть родилась неожиданно, вопреки уже отработанной манере юмористической фантастики и ужасающей демонологии. И Н.В. Гоголь умышленно не завершает ее, заставляя предполагать, что приключившаяся с «этой историей история» может повернуться и в направлении совмещенности миров (реального и фантастического), и в каком-то ином направлении, над которым еще предстоит хорошенько подумать. Создается композиционная открытость цикла, один из складывавшихся в ту эпоху повествовательных приемов.

Но возможна и другая логика. Весь цикл «Вечеров…» построен на соотношении смеха и страха, веселья и грусти, на совмещенности быта и фантастики, на идее существования зла внутри добродетельных героев, идее виновности невиновных («Вечер накануне Ивана Купала», «Страшная месть»), даже там, где нет страшного исхода (цыгане и свитка в «Слорочинской ярмарке», Вакула - сын ведьмы и др.). Только все повести «Вечеров…» построены так, что ужасное врывается в жизнь прекрасную. В повести «Иван Федорович Шпонька» - наоборот. Фон повествования - отсутствие прекрасного, «пустота», о которой сам Н.В. Гоголь скажет применительно к «Мертвым душам» («Идея города. Возникшая до высшей степени пустота, пустословие. Сплетни, перешедшие пределы, как все это возникло от безделия и приняло выражение смешного в высшей степени»).

В данной повести положено начало новому мироощущению, которое должно заставить иначе взглянуть на окружающий мир. Природа мелькает в данной повести дважды, в момент любования своим хозяйством у Ивана Федоровича «Тут почувствовал он, что сердце в нем сильно забилось, когда выглянула, махая крыльями, ветряная мельница и когда, по мере того как жид гнал своих кляч на гору, показывался внизу ряд верб. Живо и ярко блестел сквозь них пруд и дышал свежестью. Здесь когда-то он купался, в этом самом пруде он когда-то с ребятишками брел по шею в воде за раками. Кибитка взъехала на греблю, и Иван Федорович увидел тот же самый старинный домик, покрытый очеретом; те же самые яблони и черешни, по которым он когда-то украдкою лазил» [60, с. 93].

Данный отрывок является едва ли не единственным, в котором архетип воды выступает в активной позиции в контексте повести. Погружение в воды является символом обновления, крещения, а если учитывать тот факт, что главный герой взаимодействует с водной стихией будучи ребенком, то можно говорить о том, что Иван Федорович является человеком с чистой душой. Данное утверждение подтверждает тот факт, что контактов главного героя с водной стихией в тексте повести не встречается, он остается кротким ребенком. Об этом говорит его любовь к природе и нежелание находиться в обществе. Иван Федорович не хочет менять свою жизнь, не принимает мысли о женитьбе, отсюда и его фантастические сны.

«Однако ж он неотлучно бывал в поле при жнецах и косарях, и это доставляло наслаждение неизъяснимое его кроткой душе. Единодушный взмах десятка и более блестящих кос; шум падающей стройными рядами травы; изредка заливающиеся песни жниц, то веселые, как встреча гостей, то заунывные, как разлука; спокойный, чистый вечер, и что за вечер! как волен и свеж воздух! как тогда оживлено все: степь краснеет, синеет и горит цветами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от них свист, жужжание, треск, крик и вдруг стройный хор; и все не молчит ни на минуту. А солнце садится и кроется. У! как свежо и хорошо! По полю, то там, то там, раскладываются огни и ставят котлы, и вкруг котлов садятся усатые косари; пар от галушек несется. Сумерки сереют…» [60, c. 94]. Но больше этой красоты нет, она заменена птичьим двором в описании Ивана Ивановича.

Молодые украинские красавицы и крепкие парубки из предыдущих повестей сменились в «Иване Федоровиче Шпоньке..» мужеподобной тетушкой и женоподобным героем.

Этот новый мир притворяется нормальным. Общение, сватовство, хозяйство и т.д. - все обычно, но во всем есть что-то неестественное. В таком случае предполагается дальнейший сюжет «наоборот», сюжет - тоже перевертыш. В этот антимир может вдруг явиться красота и чудо. Тем более, что есть некоторые предпосылки: Иван Федорович - кроткий, великий хозяин, сговорчивый, добрый, трогательно застенчивый и т.д.

В этой повести Гоголь уже намечает те принципы своего юмора и сатиры, которые впоследствии с такой полнотой осуществлены в его дальнейших произведениях. «Секрет» его иронии в самой манере повествования, ведущегося от лица рассказчика, передающего в спокойно-эпическом тоне, с лукавым восхищением подробности растительно-пустопорожней жизни провинциальных «существователей». Рассказчик описывает такие незначительные подробности, которые особенно наглядно раскрывают перед читателем затхлый и застойный быт, душевную и нравственную нищету его героев.

Интересен тот факт, что архетип воды, так многообразно и многопланово проявившийся во всех повестях цикла, в данной повести практически отсутствует. Но отсутствие - также и форма присутствия. Нет воды - нет жизни. Нет архетипов миротворения - нет и самого миротворения. Пустота рождает искажение жизни, порождая внешние формы, которые по определению не могут гармонизироваться в пустоте. Происходит замена ценностей, перевертыш желаний и стремлений.

За такой кульминацией должна была последовать логика ответа на вопрос - что стало с людьми после мистического ужаса. Должен был появиться кроткий человек, которым является И.Ф. Шпонька, но ему страшно жить в том мире, в котором он живет, он боится его принять и изменить спокойную и умеренную жизнь. В данной повести наблюдается процесс отчуждения неиспорченной личности главного героя от окружающих.

Эта повесть положила начало рождению мироощущения, которое должно заставить взглянуть под другим углом на причины и следствия.

3.4 «Заколдованное место»: символика предупреждения

«Заколдованное место» является повестью, завершающей цикл Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Данную повесть можно соотнести с повестями, которые автор поместил в первую часть цикла - с «Пропавшей грамотой» и с «Вечером накануне Ивана Купала». Посмотрим, как в художественном составе этой повести-притчи развивается гоголевское представление об отношениях человека с мистическими силами, какова его идейная и эстетическая функция в завершении цикла и каково здесь значение архетипа воды.

Ю.М. Лотман в книге «В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь» (1988 г.) писал: «Специфика восприятия пространства проявилась уже в первом значительном произведении Гоголя - цикле «Вечера на хуторе близ Диканьки». Нетрудно заметить, что бытовые и фантастические сцены здесь, даже в пределах одной повести, никогда не локализуются в одном и том же месте. Но дело и в другом: они локализуются не только в разных местах, но и в разных типах пространства» [135, c. 259]. В большей части гоголевских повестей герои попадают в другой мир, в другое пространство.

В данной повести у героя на бахче было одно место, которое он называл «проклятое», где случались всякие странные вещи. Раз, когда к деду заехали чумаки, он решил им показать, как надо правильно танцевать: «Только что дошел, однако ж, до половины и хотел разгуляться и выметнуть ногами на вихорь какую-то свою штуку, - не поднимаются ноги, да и только!» [60, c. 203]. Герой попадает в параллельное пространство, где все вроде бы то же самое, да не то же самое. Волшебная природа этого места состоит в том, что в нем как бы пересекаются волшебный и обыденный миры. Вступивший на него человек получает возможность перехода из одного пространства в другое.

Отличительной чертой двух миров является пространство: в мире реальном все равномерно и идет своим чередом, в мире же параллельном пространство оказывается расширенным. Показательным является танец козака, когда, находясь в мире людей, он танцевал славно и легко, а, попав на мистическое место не может даже ноги поднять. Это можно сравнить с моментом повести «Пропавшая грамота», когда козак вилку с салом нес себе в рот, а получалось, что он кормил кого-то другого. Т.о., пространство, где обитает нечистая сила, деформируется, что создает комический эффект. Герои думают, что находятся в своем мире, продолжают действовать так же, а смещение не позволяет производить действия так же легко.

Попав через «заколдованное место» в волшебный мир, дед сначала не почувствовал разницы, т.к. все предметы и их расположение ему знакомы, но когда он приходит на то же самое место в обыденном мире, начались странные несовпадения в пространстве. «Точка в пространстве волшебного мира - место, с которого видны и гумно, и голубятня, - «разлезлось» в обыденности, превратившись в обширную площадь. Но стоило пройти через «волшебную дверь», вернуться в фантастическое пространство, как территориальное пятно снова съежилось в точку» [135, c. 260]. И «Поворотил назад, стал идти другою дорогою - гумно видно, а голубятни нет! Опять поворотил поближе к голубятне - гумно спряталось» [135, c. 254].

Для Н.В. Гоголя тема денег всегда была особенно значительной и особенно страшной. Для указания на страшную силу денег Н.В. Гоголь пользуется в равной мере и комическими, и трагическими структурами. Поэтому герои в повестях постоянно подвергаются наказанию за подмену ценностей. Так, Петро в повести «Вечер накануне Ивана Купала» испытывает страшную судьбу. Дед из повести «Заколдованное место» не остается безнаказанным. В этих двух произведениях добытое в контакте с нечистой силой не имеет цены, превращается в «сор и дрязг».

В повести описаний природы как таковых немного, но они является значимыми, т.к. указывают на промежуток действия повести. Если же для повести значимым является пространство, в котором происходят все действия, то так же важным является и указание на то, в какой части дня происходит погружение в другое пространство. Козак приходил на «проклятое место», где осуществляется переход, исключительно вечером.

Описание природы вводится автором именно в моменты или нахождения героя в другом пространстве или до момента перехода в него, и таким образом контакты с природой происходят в моменты действия в пограничном пространстве.

Во время первого перехода: «Месяца не было видно; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу» [135, c. 252]. Во время второго нахождения в параллельном мире: «Боже ты мой! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него!» [135, c. 256]. В результате можно сделать вывод о том, что нечистая сила не рада гостю, который хочет забрать ее сокровища и готова помешать ему. Природа тоже негативно реагирует на вмешательство незваного гостя. Как расплата за вторжение и похищение золота, нечистая сила превращает клад деда в дрязг и сор. При переходе из пространства параллельного мира в мир людей, меняется и содержимое котла, после чего дед говорит: « - И не думайте! - говорил он часто нам, - все, что ни скажет враг Господа Христа, все солжет, собачий сын! У него правды и на копейку нет!» [135, c. 258].

Все действия главного героя повести как в мире людей, так и в мире нечистой силы связаны с мотивом пути, дороги. Данный мотив является значимым не только в рассматриваемой повести и цикле, но и во всем творчестве Н.В. Гоголя. Путь, дорога связаны с поиском, в данном случае, с поиском клада в пространстве другого мира.

Так, «дорога и сад в «Заколдованном месте» слиты: герой «засеял баштан на самой дороге». Работая, он по пути встречает старых друзей-чумаков; встреча сопровождается «россказнями», пиром и пляской...

Мотив остановки соединен с блужданиями и боковой тропой: «Глядь, в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка». Это знак демонического посредничества, указывающий на подземное золото» [60, c. 204].

В повести «Заколдованное место» включение описаний природы использовано автором с целью указания на пространство, которое изменяется в результате перехода из одного мира в другой. Тесные контакты героя с природой происходят в моменты действия в пограничном пространстве. Оно связано главным образом с символикой огня, свечи, ночи, мрака. Что касается архетипа воды, символики водной стихии, она остается в стороне. Тем не менее она и в этой повести, как в других, выполняет определенную роль и непосредственно связана с общим смыслом произведения.

Сюжет произведения включает три посещения дедом «заколдованного места». Первый раз он попадает туда случайно, танцуя, как бы исполняя какую-то ритуальную пляску. Заметим, это происходит почти ночью, при встрече с проезжающими чумаками, т.е. на перепутье. Начало сказочное. Второе посещение места уже целевое, вслед за манящим светом клада (огонек свечи). Дед поддается зову нечистой силы, думая ее перехитрить. И в самый момент поисков, момент скрещения воли человека и путающей его нечистой силы вдруг начинает накрапывать дождик, превращающийся в ливень. Природное явление в такой ситуации приобретает символический смысл. Это может быть тоже игра нечистой силы, заставляющей героя бежать, не взяв клада, - эта мысль подтверждается вроде бы дальше, когда вроде бы дальше, когда промокший дед поминает черта страшными словами. А может быть, наоборот, дождь - знак предупреждения человеку: не ищи нечистый клад, все равно обманет колдовская приманка. Дождь идет с неба, сверху, т.е. из пространства высшего, божественного. Символика дождя в мифологической культуре - символика очищения, омовения, окропления. Дед не ощутил этого смысла дождя, обрушившегося на него. Он помнил лишь о кладе и о черте. И потому в третий раз, найдя заколдованное место, найдя котел с «кладом», он подвергается уже не очистительной силе, а оплевыванию со стороны нечистой силы. Плевок - также вариант архетипа воды, причем, такой вариант, который приобретает черты низкой природы, комедийной окрашенности. Вся повесть явно написана в комедийно-иронической интонации, ощущаемой и в веселых, радостных эпизодах (например, встреча с чумаками), «Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать -- только уши развешивай! А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, -- деда всякий уже знал, -- можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда_то да тогда_то, такое_то да такое_то было… ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее» [60, c. 202] и в страшных, ночных, когда, например, описывается умножающееся эхо дедовых слов:

«-- А, голубчик, вот где ты! -- вскрикнул дед, подсовывая под него заступ.

-- А, голубчик, вот где ты! -- запищал птичий нос, клюнувши котел.

Посторонился дед и выпустил заступ.

-- А, голубчик, вот где ты! -- заблеяла баранья голова с верхушки дерева.

-- А, голубчик, вот где ты! -- заревел медведь, высунувши из_за дерева свое рыло.

Дрожь проняла деда.

-- Да тут страшно слово сказать! -- проворчал он про себя.

-- Тут страшно слово сказать! -- пискнул птичий нос.

-- Страшно слово сказать! -- заблеяла баранья голова.

-- Слово сказать! -- ревнул медведь.

-- Гм… -- сказал дед и сам перепугался.

-- Гм! -- пропищал нос.

-- Гм! -- проблеял баран.

-- Гум! -- заревел медведь» [60, c. 206].

То же в начале повести: все хотят слушать историю о приключениях деда, но кто-то слишком долго возится с углями для разжигания трубки, кто-то сворачивает за угол. Да и конец явно образец смеховой словесной культуры: «Засеют как следует, а взойдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз не арбуз, тыква не тыква, огурец не огурец… черт знает что такое!».

Этот комизм должен смягчить, спрятать страхи предшествующих повестей. Но в то же время и закрепить мысль о том, что связываться с чертом нельзя, - обманет. Да и место лучше забросать сором, чтобы не соблазняло. «Заколдованное место» - ось добра и зла, радости и хитрости, урожая и пустоты, красоты и серости, жизни и сора.

Архетип водной стихии в данной повести в образной системе минимален, то тем не менее, благодаря введению его в повествовательную ткань, подчеркивается общая предупредительная установка - умейте различать знаки. Идея чисто гоголевская, поучительная, хотя ее поучительность здесь не перерастает в дидактизм, а имеет корни, уходящие в народное мышление, в народную фантазию-сказку.

«Заколдованное место» является повестью-притчей, в которой смех доминирует над страхами, в которой на первый план снова выступает тема души и греха, поднимается фаустовский мотив и решается вопрос о возможности противостояния человека нечистой силе. Предостережение, которое звучит в «Сорочинской ярмарке» и находит отражение в каждой повести цикла, достигает своего апогея и показывает на примере главного героя - деда - что необходимо остерегаться контактов с нечистой силой и уметь видеть границу, за которой этот контакт может наступить.

Итак: функция архетипа воды - эстетическая, символическая, коммуникативная. В системе классификации архетипа по содержанию это природный архетип, но включающий в себя библейско-мифологический смысл. Эстетическая функция этого архетипа способствует пониманию вложенного в произведение авторского содержания.

Открытый финал необходим Н.В. Гоголю в связи с тем, что на фоне фантастических повестей он не может завершить данную поветь ни по принципу должного, ни по принципу возможного и этот финал необходим для того, чтобы снова акцентировать вопрос: что же делать после осознания общей вины человечества и как жить дальше.

Выводы по третьей главе

1. Главной идеей повести «Ночь перед Рождеством», как и всего цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки», является идея преображения мира перед Рождеством. Окрашенный присутствием комических карнавальных персонажей, выраженный ярким народным фольклорным словом, художественный мир «Ночи перед Рождеством» становится неповторимо своеобразным. Содержательно он нацелен на акцентирование нравоучительных тенденций, проявившихся у Н.В. Гоголя гораздо позднее, но заложенных писателем уже в раннем цикле. Зима здесь праздник, метель не вызывает страха и тревоги, однако все же является благодатным состоянием природы для появления бесовских сил. В романтическом ключе совершается победа народного героя, преданного вере и потому способного победить черта в любых обстоятельствах.

С помощью снега как трансформации архетипа воды в повести создается особый хронотоп: наблюдается такой же принцип разделения пространства, как и в других повестях цикла. Н.В. Гоголем представлены два сюжетно совмещенных мира: мир людей и мир нечистой силы, а также мир жителей деревни и мир жителей Санкт-Петербурга. Приуроченность всех событий к святочному времени определяет ведущий мотив - ночь как ожидание чуда и как время разгула нечистой силы. Торжественная тишина и покой Божьего мира нарушается появлением черта в небе. Сам жанр рождественского рассказа, к которому тяготеет повесть Н.В. Гоголя, подразумевает обращение к дидактизму, направленному на указание грехов с целью толчка к очищению людей, возрождению моральных понятий человеческого рода. Очищение происходит благодаря избавлению от искушения, путем осознания границы между играми черта и стремлением земли (и человеческой души) к обновлению и очищению.

Представленный в повести архетип воды является, прежде всего, природным архетипом, который реализован в своей снежной трансформации. Снег является символом чистоты, возрождения, что усиливает его эстетическую функцию. Сама же эстетическая функция снега состоит в создании рождественского хронотопа, в обозначении ряда сюжетообразующих акцентов действия (круговорот метели, прорубь, в которой, по слухам, утопился кузнец, перекличка звезд и снежной чистоты и т.д.) и сюжетных параллелей (зимней игры людей и игры чертей и ведьм, обуздание головы и обуздание черта и др.), а также как прием характерологии, разворачивающий характер персонажа на грани взаимодействия архетипов воды и огня. Значима и коммуникативная функция, которая благодаря включению образа снега в художественный текст создает историческую перекличку образа.

2. Архетип воды представлен в повести как природный архетип в образе Днепра, возле которого происходят знаковые события повести. Помимо природного, река является и фольклорным архетипом, который представлен в легенде о Доне и Непре Королевичне и находит свое отражение в повести Н.В. Гоголя.

Архетип воды выполняет в повести эстетическую функцию, которая заключается в напоминании людям о грехе братоубийства, о важности заботы о своей душе, указывает на мотив очищения чрез погружение в воды реки. Помимо эстетической, данных архетип выполняет и коммуникативную функцию, соединяющую ценностные ориентиры разных эпох. Эстетически-функциональный характер архетипа водной стихии в повести «Страшная месть» заключается в его центральном положении в образной системе, создании постоянно развивающегося психологического параллелизма, обогащенного авторскими этическими тенденциями и стимулирующего сюжетное развитие, а также нарастающую напряженность конфликта.

3. Персонажи повести «Иван Федорович Шпонька…» начинают собой галерею гоголевских «существователей» -- от них прямой путь к героям «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и далее к Подколесину в «Женитьбе». Иван Федорович не лишен даже некоторых положительных качеств: он добродушен, скромен, нечестолюбив. Но все эти качества не могут хоть сколько-нибудь уравновесить его внутренней пустоты. Ничтожность и мелкость мыслей и чувств, робость и бездарность, боязнь жизни -- таковы основные черты Ивана Федоровича.

Эта повесть - начало нового мироощущения, которое должно заставить по-другому взглянуть на причины и следствия. Природа мелькнула в данной повести дважды в момент любования своим хозяйством у Ивана Федоровича

В данной повести Гоголь уже намечает те принципы своего юмора и сатиры, которые впоследствии с такой полнотой осуществлены в его дальнейших произведениях. «Секрет» его иронии в самой манере повествования, ведущегося от лица рассказчика, передающего в спокойно-эпическом тоне, с лукавым восхищением подробности растительно-пустопорожней жизни провинциальных «существователей».

Архетип воды, так многообразно функционально мощно проявившийся во всех повестях цикла, здесь практически отсутствует. Но отсутствие - тоже форма присутствия. Нет воды - нет жизни. Нет архетипов миротворения - нет и самого миротворения. Пустота рождает искажение жизни, порождая внешние формы, которые по определению не могут гармонизироваться в пустоте. Происходит замена ценностей, перевертыш желаний и стремлений. Один раз водка, но и та не к месту. Но Н.В. Гоголь не был бы самим собой, если бы все было так просто.

Новые страхи сменяют страхи остальных повестей. «Страшная месть» была кульминацией осмысления отношений человека с нечистой силой. Была задействована прежде всего романтическая мистика.

4. Архетип водной стихии в этой повести занимает вроде бы не главное место, в образной системе минимален. Однако, он подчеркивает общую, предупредительную тенденцию повести - умейте различать знаки. Идея чисто гоголевская, поучительная, хотя ее поучительность здесь не перерастает в дидактизм, а имеет корни, уходящие в народное мышление, в народную фантазию-сказку.

Функция этого архетипа в «Заколдованном месте» - эстетическая, символическая, коммуникативная. В системе классификации архетипа по содержанию это природный архетип, но включающий в себя библейско-мифологический смысл. Эстетическая функция этого архетипа способствует пониманию вложенного в произведение авторского содержания, составляя важный структурный элемент индивидуально-художественной системы.

Открытый финал необходим Н.В. Гоголю в связи с тем, что на фоне фантастических повестей он не может завершить данную поветь ни по принципу должного, ни по принципу возможного и этот финал необходим для того, чтобы снова акцентировать вопрос: что же делать после осознания общей вины человечества и как жить дальше.

5. Вторая часть цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» реализуется по художественной логике циклообразования с позиций общности тематики внутренней авторской тенденции и авторский принцип в целом, с позиции наращивания смыслов архетипических образов, восходящих к архетипу воды, с позиций композиционного выстраивания. В композиции цикла (включающей и композицию движения архетипа воды) создается принцип параллелей между повестями первой и второй частями.

«Сорочинская ярмарка» - «Ночь перед Рождеством» (карнавальная и рождественская повесть)

«Вечер накануне Ивана Купала» - «Страшная месть» (страшные повести)

«Майская ночь, или Утопленница» - «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» (повесть-утопия и повесть-антиутопия)

«Пропавшая грамота» - «Заколдованное место» (мистически-комическая повесть и повесть-притча)

Заключение

Анализ архетипических глубин художественного обобщения в цикле «Вечера на хуторе близ Диканьки» открывает один из внутренних объединяющих законов циклизации этого произведения. Архетип воды по всем параметрам своего значения и своих функций - это архетип мифов мироздания и организации мира. Каждая повесть цикла отражает способ авторского присутствия как демиурга, который не обозначен прямо, но тем не менее создает свою онтологию и свою аксиологию, спрятанную под маской карнавального действа и под смыслами архаического мышления.

Архетипические значения, заложенные в образах водной стихии, выстраиваются в такую систему художественного мышления автора, которая постоянно обращена к картинам сущего, должного и возможного. При этом картина сущего складывается непосредственно в событийный сюжет. Картина должного заложена в глубинной тенденции автора к поучению и ориентирована на идей нравственных ценностей. Картина возможного обнаруживается в завершениях сюжетных линий, там, где это завершение существует. Однако чем ближе к концу цикла, тем менее завершенными становятся повести («Страшная месть», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»), оставляя открытым вопрос, что и как возможно, как следует выстраивать поведенческую модель для человека. Все это существует в системе цикла, в развитии глубинных архаических образных структур, в том числе в развитии архетипа воды из повести в повесть.

Так, в «Сорочинской ярмарке» это взгляд на народ-океан, народ-чудовище, откуда вырастает добро и зло, люди и нечистая сила, и это может быть как смешно, так и страшно. Метафоризированное чудовище, растекаясь, впитывая смех, становится alter ego творящего автора.

В повести «Вечер накануне Ивана Купала» высвечивается трагизм бытия через трансформацию водной стихии в кровь, которая проливаясь на землю, создает границы человеческого мира, влияя на жизнь как отдельного человека, так и всего человеческого рода.

«Майская ночь, или Утопленница» - повесть-утопия, с авторским намеком на силу человеческих возможностей, когда они ориентированы на любовь. Вода как эпитет мироздания, здесь осмысливается не только и не столько в качестве составляющей части созданной картины мира, сколько в функции отражения этого мира. Ее стихия, обращенная в зеркало, в прозрачность окна, в русалочью мировую мудрость, дает возможность человеку взглянуть на себя, чтобы понять добро и зло. Злые силы несовместимы с чистотой и святостью воды, поэтому контакт с водой разоблачает их, а сама сущность водного пространства приобретает функцию оценки человеческих действий.

Страх снимается смехом в «Пропавшей грамоте» - в комической повести картина мира расширяется, превращая фантастическую повесть в аналог древнего эпического сюжета поиска ценностей, который завершается омовением водой, что является христианским мотивом крещения в купели.

«Ночь перед Рождеством» - вторая «праздничная» повесть цикла, но если «Сорочинская ярмарка» - ярко выраженный карнавал, то «Ночь перед Рождеством» обладает четким хронотопом рождественского праздника, предрождественского настроения, окрашенного уверенностью в победе всего хорошего, в возможности подчинения народному герою всякой нечистой силы. Это рождественская повесть, важная в цикле, посвященном автором возможностям избавления человека от греха. Снег в данном случае - фактор здоровья, радости, игры, он синтезирует в себе как возрождающую силу воды, так и яркость и блеск огненного сияния, рождественского сияния звезд.

Через все эти проявления архетипических контекстов выявляется онтологический смысл цикла. Движение к «Страшной мести» - путь к ответу на конкретный вопрос художественной онтологии Н.В. Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: что есть человек и его душа? Где корень зла? Как победить зло? Что надо всегда помнить? Как человеческие поступки влияют на жизнь и судьбу всех людей и всей земли? В этом смысле «Страшная месть» является кульминационной повестью цикла.

Архетип водной стихии в этой повести кульминационно напряжен, так же как вся повесть внутри цикла является кульминацией. Днепр - центральный собирательный архетипический образ, обладающий значением границы миров, силой очищающего омовения, силой судейства, силой духовной мудрости, силой угрозы и создающий прочный фольклорный психологический параллелизм, способствующий созданию приемов характерологии и сюжетообразования.

После «Страшной мести» наступает развязка циклического сюжета, который развивается в двух вариациях: жить, помня о необходимости опасаться нечистой силы и ее влияния или жить в умирающем мире, где люди находятся в состоянии анабиоза.

«Иван Федорович Шпонька и его тетушка» - повесть, которая на первый взгляд выбивается из общей поэтики цикла, но в действительности Н.В. Гоголем представлена «завуалированная» фантастическая повесть, которая не столько выбивается, сколько гармонично вплетается в общий замысел автора. В данной повести нечистая сила и потусторонний мир как таковой не присутствуют, но все признаки ирреального мира налицо: весь сюжет построен по принципу образов-перевертышей. Образы панночей и козаков заменены образами мужеподобной тетушки и скромного Ивана Федоровича.

Присутствие архетипа воды в повести минимально, в связи с чем можно сказать о том, что мир, в котором живет главный герой - близкий к омертвлению. Действия герой не определяются духовным содержанием, следовательно, этот мир сонный, скучный. Мотив «скучно на этом свете, господа». Первоначальное явление героя - детское купание в пруду - не ведущее к возникновению других эпизодов с аналогичным архетипом говорит о том, что Иван Федорович только начинает свой путь инициации, следовательно, до конца повести остается ребенком.

В «Заколдованном месте» основной темой снова выступает тема души и греха в системе комизма, карнавала, смеха поднимается фаустовский мотив и решается вопрос о возможности противостояния человека нечистой силе. Данная повесть подводит итог всему циклу и ставит точку. Предостережение, которое звучит в «Сорочинской ярмарке» и находит отражение в каждой повести цикла, достигает своего апогея и показывает на примере главного героя - деда - что необходимо остерегаться контактов с нечистой силой и уметь видеть границу, за которой этот контакт может наступить.

Рассмотрев функции архетипа воды в их развитии в повестях цикла, мы подчеркиваем внутреннюю логичную идею автора о законах человеческой жизни и в ее видимых границах, и в ее духовной содержательности. Фантастика цикла - не только очеловечивает потусторонние силы, но и расставляет акценты на значении отношения человека к ним, как к самому себе. Поэтому циклические сцепления архетипов реализованы автором и в психологическом аспекте.

В целом, функции архетипа рассмотрены с трех позиций: психологической составляющей, хронотопа и жанра.

По психологической составляющей повести цикла рассмотрены и проанализированы с точки зрения психолого-эмоционального настроения и в связи с этим мы разделили повести по следующим признакам:

- доминирование ощущение праздника («Сорочинская ярмарка», «Ночь перед Рождеством», «Заколдованное место»)

- доминирование грусти, страха, ужаса («Вечер накануне Ивана Купала», «Страшная месть», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», «Заколдованное место»)

- доминирование смеха над страхом («Сорочинская ярмарка», «Пропавшая грамота», «Ночь перед Рождеством», «Заколдованное место»)

- доминирование счастья, красоты, умиротворения («Майская ночь, или Утопленница», «Ночь перед Рождеством»)

Хронотоп повестей (пространственно-временные кооринаты) рассмотренповести рассмотрены по доминированию времени суток. Обнаружена следующая закономерность: цикл начинается («Сорочинская ярмарка») с дня, со светлого настроения, с праздника, который заканчивается нотками грусти и переходит в ночное время суток («Вечер накануне Ивана Купала»). Ночь - время страха, разгула нечистой силы в мире людей и в данной части ночь является вместилищем ужаса и страха наказания за великий грех. Ночь ужасная, переходит в ночь светлую, праздничную («Майская ночь, или Утопленница»), где развиваются карнавальные мотивы с соответствующими элементами (пляска, маска, переодевание, смех). Мотив праздника переходит в следующую повесть («Пропавшая грамота»), где в сюжетную ткань повествования включается ярмарочный элемент, обогащенный сказочным мотивом потери - поиска ценной вещи, который заканчивается обретением грамоты и переходом в день в возрожденном состоянии через омовение, очищение.

День, по законам мироздания, сменяется ночью, которая снова представлена в светлых тонах («Ночь перед Рождеством»). Эта ночь является особенной, о чем говорят основные признаки рождественского текста (приуроченность к рождественским праздникам, присутствие праздничной мистики, дидактизм и др.) с соответствующими элементами (праздничный хронотоп, троичность, рождественское чудо, помощник, снег…). Ночь праздничная, рождественская, сменятся таким же утренним праздничным настроением («Страшная месть»), которое с наступлением ночи сменяется ощущением страха и ужаса. Ночь в «Страшной мести» - полна мистического настроения, связана с акцентированием библейской ориентации и переходом хронотопа в область мирового пространства, обозначенного прежде всего архетипом воды, в область общечеловеческих страхов и законов в области бесконечности и вечности.

Грех братоубийства, который берет свое начало в «Вечере накануне Ивана Купала», достигает своего апогея и присутствует в повести в трех ипостасях (изображение реки Днепр как отсылка к легенде о Доне Ивановиче и Непре Королевичны; убийство колдуном семьи своей дочери; легенда о двух братьях - Петре и Иване). Страшная, полная мистики и ужаса ночь сменяется изображением дня и кажущейся полной гармонии («Иван Федорович Шпонька и его тетушка»), который плавно и размеренно перетекает в карнавальную пляску («Заколдованное место»), ночным поиском клада и заканчивается омовением через дождь, т.е. очищением героя.

Т.о., через наложение хронотопа каждой повести друг на друга, мы говорим о цикле как об изображении целого дня с четкими границами (утро, день, вечер, ночь) и метафорическим перенесением этих границ на слепок жизни человека (соответственно: рождение, детство, отрочество, юность, старость, смерть). Одним из условий возможного наложения указанных границ является обращение к архетипу воды, который выполняет эстетическую и коммуникативную функции. Архетипический образ воды, представленный в цикле «Вечера на хуторе близ Диканьки», отражает такие важные процессы как очищение через омовение; фиксацию границ миров (реального, человеческого, мира и ирреального, мистического, мира); источник жизни; движение, изменчивость, время; первоначало и др.

Архетип живет и развивается в жанровой структуре повестей следующим образом:

- карнавальная («Сорочинская ярмарка», «Пропавшая грамота»)

- ужасная («Вечер накануне Ивана Купала», «Страшная месть»)

- повесть-утопия («Майская ночь, или Утопленница»)

- мистическая («Пропавшая грамота», «Страшная месть»)

- рождественская («Ночь перед Рождеством»)

- психологическая («Иван Федорович Шпонька и его тетушка»)

- повесть-притча («Заколдованное место»)

Логика перехода подчиняется осуществлению гоголевской задачи: показать столкновение страха и сил, способных победить страх, добро и зло, человека с объективно существующим злом и довести этот конфликт человека с потусторонним миром, как и человека с самим собой до самой страшной кульминации, после которой остается только вопрос: как дальше жить?

Образы и мотивы реки (Днепра), океана-толпы, дождя, снега, крови, пруда, русалки, вина, плевка и т.д. не только создают возможность контекстов и конфликтов человека с нечистой силой или иными мирами, но и коррелированы с эмоционально-психологическим наполнением сюжетного развития: с мотивами любви, страха, ужаса, победы, поражения, смеха.

Раздвигая границы мира, переключая физическое пространство в пространство духовное, хронологическое время в существование без времени, архетипы водной стихии создают жанровый хронотоп фантастической и мифологической повести. Они же, иногда становясь повествовательной доминантой (как Днепр в «Страшной мести», кровь в «Вечере накануне Ивана Купала», пруд в «Майской ночи…»), иногда существуя как сквозные мотивы (карнавальный океан-толпа в «Сорочинской ярмарке», снег-метель в «Ночи перед Рождеством»), и даже находясь на сюжетной периферии (вино и черная речка в «Пропашей грамоте», дождь и плевок в «Заколдованном месте»), налагают свой отпечаток на жанр всех повестей.

В сочетании жанров обнаруживается соотношение тех архетипических значений, которые сформировались в исторической поэтике на протяжение всех ее эпох.

Ложные страхи преодолеваются с помощью смеха. Ужасная повесть преодолевается повестью карнавальной, мистическая - радостной. Конфликт с нечистой силой преодолевается изначальными великими чувствами, например, любовью, и во всем этом природный архетип воды всегда находится в контексте. Логика выстраивается по внутреннему авторскому замыслу, соответствующему гоголевской тенденции к пророчеству, поучению.

Отметим, что наиболее сильным в творчестве Н.В. Гоголя является аксиологический философский аспект (философское исследование природы ценностей), а образ воды как предмет нашего исследования помогает рассмотреть действия главных героев в повестях цикла с точки зрения значимых для Н.В. Гоголя категорий «добра» и «зла».

Очищающая функция воды является одной из основополагающих содержательных элементов поэтики в раннем творчестве Н.В. Гоголя. В рассмотренных повестях герои, погружаясь в водное пространство, очищают тело и душу, и это помогает им получить необходимые знания для обретения истины. Рассмотрение образа воды сквозь призму философского знания, проецируется на важнейший для писателя мотив души, который становится центральным не только в раннем творчестве Н.В. Гоголя, но и находит достойное отражение и в позднем творчестве («Мертвые души», «Петербургские повести»). Тема души связана у Н.В. Гоголя с обретением и сохранением духовной грамоты, которая символизирует чистоту и непорочность, что является отражением онтологии (принципы бытия, структура и закономерности) автора цикла.

По своему существу онтология Н.В. Гоголя выражает его индивидуальную картину мира, которая соответствует авторскому уровню познания реальности и фиксируется в системе философских категорий, характерных для данной эпохи.

Между симметричными началами и концепциями в цикле находится мир ужасов и любви, мир обмана, предательства и преодолений, гибели, подвигов и счастья. В целом цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки» представляет собой полноценную картину мира, в которой архетипы (и в частности, архетип воды) задают ориентиры онтологического и аксиологического планов.

Список использованной литературы

Аверинцев С.С. Бахтин и русское отношение к смеху // От мифа к литературе: Сборник в честь 75-летия Е.М. Мелетинского. - М.: Российский университет; МСМХСIII, 1993.

Аверинцев С.С. Вода // Мифы народов мира. - М.: Советская энциклопедия, 1991, т. 1. - С. 240

Айхенвальд Ю.И. Гоголь // Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. - М.: Республика, 1994.

Александрова С.В. Повести Н.В. Гоголя и народная зрелищная культура // Русская литература. - 2001. - № 2. - С. 50-65.

Анненский И.Ф. Эстетика «Мертвых душ» и ее наследие // Книги отражений. - М.: Наука, 1979.

Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. / Сост. Л.Ш. Рожанский. - М.: Наука, 1988.

Афанасьев А.Н. Древо жизни: Избранные статьи. - М.: Современник, 1982.

Афанасьев А.Н. Живая вода и вещее слово. - М.: Советская Россия, 1988.

Афанасьев А.Н. Мифы, поверья и суеверия славян. Поэтические воззрения славян на природу. В 3-х томах. - Т.1. - М.: ЭКСМО, СПб.: TERRAFANTASTICA, 2002.

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. - Т.1. - М.: Современный писатель, 1995.

Афанасьев А.Н. Славянская мифология. - М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2008.

Афонина Е.Ю. К определению понятий «цикл» и «циклизация» // Парадигмы: Сб. ст. молод, филологов. - Тверь: Лилия Принт, 2003. - С. 16-24.

Афонина Е.Ю. Поэтика авторского прозаического цикла: Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.08 - Тверь, 2005.

Афонина Е.Ю. Типология авторского прозаического цикла: изобразительно-выразительные возможности формы // Актуальные проблемы филологии в вузе и школе. - Тверь: ТвГУ, 2004. - С. 257-265.

Байбурин А.К. Время и мифы// Новосфера - духовный мир человека. - Вып.2. - 1987. - С. 150-151.

Балашова И.А. Лекции по истории русской литературы XIX века: Ч. 2. - Ростов н/Д.: Изд-во Донской издательский дом, 1999.

Балашова И.А. Творчество русских романтиков (К.Н. Батюшков, А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев): учебник. - Ростов н/Дону: Изд-во ЮФУ, 2011.

Барабаш Ю.Я. Почва и судьба. Гоголь и украинская литература. - М.: Наследие, 1995.

Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс. Универс.: Рея, 1989.

Барт Р. Мифологии. - М.: Сабашниковых, 1996.

Барышева С.Г. Экзистенцильная архетипика в художественном пространстве современной русской прозы: Дис. … канд. филол. наук. - Магнитогорск, 2006 г.

Бахтин М.М. Искусство слова и народная смеховая культура (Рабле и Гоголь) / М.М. Бахтин // Контекст - 1972: Литературно-теоретические исследования. - М.: Наука, 1973. - С. 248-259.

Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1990.

Башляр Г. Вода и грезы. Опыт о воображении материи / Пер. с фр. Б.М. Скуратова. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998.

Башляр Г. Избранное: Поэтика постранства. - М.: РОССПЭН, 2004.

Беднов А. Великий русский писатель Н.В. Гоголь. - Архангельск: Арханг. обл. гос. изд., 1952.

Белова О.В. Кровь // URL: http://pagan.ru/slowar/k/krower18.php

...