От медицины древности к современной клинике

Медицина Античности (Древней Греции, эллинистического Египта, Древнего Рима) и Халифата как истоки клинической медицины. Лечебная медицина в Западной Европе в Средние века и в эпоху Возрождения. Начало революции в естествознании: врачи Н. Коперник и А. Везалий. Начало революции в медицине: Парацельс и Паре, Рабле и Фернель, Фракасторо и Монтано. О научной методологии врачей 16-го века.

Клиническая медицина -- одна из основных составных частей медицинского знания (наряду с теоретической медициной, или медико-биологическими науками, и профилактической медициной, или медико-социальными, гигиеническими дисциплинами, -- об этом мы говорили на прошлой лекции). Тем самым она -- самостоятельная область современного научного знания вообще. Рассматривая ее таким образом, мы неизбежно задаемся вопросом, когда она в этом качестве зародилась и сформировалась?
«Наука нового типа, которую мы называем по традиции современной наукой, начала складываться в Европе в 16-- 17-м веках», --утверждал великий ученый России и при том замечательный историк науки В. И. Вернадский. Ему же принадлежит и следующая мысль: «Мы можем и должны начинать историю нашего научного мировоззрения с открытия книгопечатания». Книгопечатание с наборной формы было известно в Китае и Корее с 13-го века, но изолированные друг от друга пути цивилизаций Запада и Дальнего Востока предопределили развитие культуры и науки в Европе без какого-либо влияния этого открытия. Считается, что в Европе книгопечатание начал в 1440 г. немецкий первопечатник И. Гутенберг. Так с какого же времени вести отсчет: с середины 15-го века или с 16--17-го веков?

В. И. Вернадский следующим образом поясняет свою мысль: «В течение всех Средних веков мы видим такую бесплодную работу отдельных личностей, постоянное уничтожение ими созданного, вечное брожение мысли... У личности в ее борьбе не было никакого средства фиксировать свою мысль во времени, сохранить и передать ее потомству. В руках ее врагов были все средства ее уничтожения»1. Вряд ли кто-нибудь захочет спорить с этим. Может быть, и по этой (конечно, не единственной) причине так мало достижений средневековых изобретателей и ученых вошло в копилку европейской науки. Книгопечатание не только обеспечило преемственность зафиксированного знания, но и создало условия для широкого научного общения, то есть для формирования научной среды, научной жизни: рукописную книгу читали единицы, избранные, печатную книгу -- многие.

Таким образом, книгопечатание -- необходимое условие формирования той науки, о которой идет речь; необходимое, но недостаточное. Наука, культура в целом, как и всякое исторически обусловленное явление, всегда конкретна: она не развивается вне времени и пространства. Современная европейская наука -- продукт цивилизации, сложившейся в Европе Нового времени не ранее второй половины 17-го века, она возникла на основе нового мировоззрения, новой методологии познания природы, поэтому и медицинская наука, и опирающаяся на нее клиническая медицина не могли стартовать ранее 17-го века. Это общее рассуждение заставляет фокусировать наш взгляд на двух очень ярких и очень разных фигурах той эпохи, олицетворивших начальный этап становления клинической медицины: речь идет о Сиденгаме из Лондона и Сильвии из Лейдена. Но прежде чем рассмотреть их деятельность и значение, нам следует оглянуться на прежние эпохи, когда жили великие предшественники названных врачей. Действительно, были же до них Гиппократ, Герофил и Эрасистрат, Гален, Ибн Сина и ар-Рази, были, наконец, Везалий и Гарвей! Была сложившаяся в течение тысячелетий лечебная медицина.

«Отец медицины» Гиппократ не был, конечно, ее отцом-основателем, а принадлежал к семнадцатому поколению асклепиадов и был величайшим выразителем взглядов, присущих древнегреческой медицине, точнее -- косской врачебной школе. Он ничего не говорил о медицинской науке: он учил не теории, которую применяют к больному, а искусству, которое основано на личном врачебном опыте, то есть на наблюдении больного и размышлении над результатами этого наблюдения. Мы не будем касаться дискуссионного вопроса о том, что из приписываемых Гиппократу трудов действительно принадлежит лично ему, а что оставлено нам его современниками и следующими поколениями древнегреческих врачей. В любом случае их представления о роли четырех соков (кровь, слизь, желтая и черная желчь) -- гениальное предвидение учения о темпераментах, но они не состоят ни в каком родстве с современным научным пониманием природы и назначения жидких сред в организме. Описания симптомов и течения некоторых заболеваний (например, признаков умирания -- «маска Гиппократа») непреходящи, но они ближе к искусству медицины, чем к науке. Имя Гиппократа и сегодня написано на знамени медицины, но олицетворяет нравственный идеал поведения врача и сугубо эмпирическое, а не строго научное направление развития медицины.

Герофил и Эрасистрат из Александрии эпохи первых Птолемеев, сочинения которых не дошли до наших дней и известны нам по трудам Цельса и Галена, были врачами-анатомами и являли собой вершину медицины эллинистического мира. Считается, что они первыми из греческих врачей вскрывали человеческие трупы, при этом Эрасистрат вскрывал в том числе и трупы умерших от болезней, а Герофил изучал анатомию и при вивисекции осужденных на смерть преступников. Вслед за Алкмеоном Кротонским, врачом и философом времен Греции классического периода, они были в числе первых врачей, применявших физиологический эксперимент. Им принадлежат описания многочисленных анатомических структур в разных органах (мозг и нервы, сердце и сосуды, кишечник, глаз), пульса, перистальтики кишечника и т. д. Каждый из них создал свою врачебную школу, и эти школы конкурировали между собой. Надо ли называть их родоначальниками анатомии, физиологии? И можно ли противопоставлять, как это иногда делают историки, «анатома» Ге-рофила «физиологу» Эрасистрату?

Герофил стремился создать систему анатомо-физиологиче-ских знаний о человеке, но не преуспел в этом; Эрасистрат, по-видимому, и не ставил себе такой задачи. Разрозненные же, отрывочные сведения никакой науки не составляют. В Древнем Египте и Вавилоне техника вычислений достигла такого совершенства, что позволяла решать задачи мореходства, строительства, военного дела, но родиной математики мы называем Древнюю Грецию: только греки ввели единую систему доказательств, превратив практику вычислений в математику как науку. Герофил и Эрасистрат созидали на основе методологии той же самой античной науки; беда в том, что она годилась для математики, но оказалась непригодной для медицины как области естественно-научного знания. Не приходится удивляться, что Эрасистрат считал все болезни результатами «плеторы» -- несварения пищи и застоя крови в венах; он полагал, что кровь, образующуюся в печени из пищи, несут только вены, а в артериях течет «жизненная пневма» (ему приписывают и введение термина «артерии» -- несущие воздух), и что вены и артерии соединены невидимыми анастомозами: эта в целом тупиковая в истории науки гипотеза, унаследованная Галеном, господствовала вплоть до открытия Гарвеем кровообращения.

Античная медицина достигла своей последней вершины в деятельности Галена -- грека из Пергама в Малой Азии, величайшего представителя медицины Древнего Рима. Известность его как блестящего врача была так велика, что были введены в обращение монеты с его изображением. Он поставил себе задачу создать единую научную медицинскую систему, в которой нашли бы свое место и сведения о болезнях и лечении, опирающиеся на знание природы и причин этих болезней, и анатомо-физиологическое описание здорового организма как основа понимания патологии. Он систематизировал и обобщил опыт античной медицины; создал первую анатомо-физиологическую систему, охватывающую организм человека в целом и основанную на многочисленных вскрытиях (главным образом животных) и на экспериментальных исследованиях на животных; будучи опытным хирургом, объявил анатомию фундаментом хирургии; предложил метод получения лекарств путем механической и физико-химической обработки природного сырья («галеновы препараты», как назвал их Парацельс). Можно ли на основании сказанного объявить великого врача Рима, как это делает, например, французский историк медицины Л. Менье, ученым, «открывшим экспериментальную медицину», «первым в истории физиологом»1?

Как и его предшественники, Гален не мог перескочить границы своего времени -- эпохи Античности. Мы уже говорили, что с этой эпохой, а точнее, с классическим периодом истории Древней Греции, связано зарождение определенных областей европейского научного знания, например математики, но античная наука в целом была порождением иного (сравнительно с нашим) мировоззрения, другой культуры, ментальности. Так, круг для античных мыслителей -- прежде всего воплощение совершенства; одной из господствующих всеобщих идей была идея вечного возвращения равного: научное знание опиралось на чуждые европейцу Нового времени методологические основы. Возможно, правы те исследователи, которые видят главную специфическую черту античного миропонимания, лежащую в основе отношения к научному знанию, в следующем: «По словам Иоанна Златоуста, для язычников мир есть Бог. ...Именно отношение к природе как чему-то божественному, самоценному и самостоятельно сущему, то есть некоторая сакрализация природы, является... одной из причин того, почему в античности принципиально не могла появиться наука в той форме, в какой мы находим ее на заре Нового времени»1.

Показательно, что античные астрономы при создании теории движения планет исходили как из наблюдений, то есть чувственных данных, эмпирического знания, так и из теоретических построений математики, пытаясь по мере возможности согласовать одно с другим. Даже Птолемей допускал, что истинное движение светил происходит более просто, целесообразнее, чем в той модели, которую он разработал как теоретическое обобщение имевшихся наблюдений. И для Галена наука представлялась явлением высшим, сакральным в противовес более «низкой», профанной врачебной практике. В духе телеологии Аристотеля он подчинил свою анатомо-физиологическую систему идее биологической целесообразности: так, стенки левого сердца толще и тяжелее, чем правого, чтобы сохранялось вертикальное положение сердца, поскольку в правом сердце -- тяжелая кровь, а в левом преобладает легкая пневма; стенки артерий плотные, чтобы удерживать летучую пневму, а вен -- тонкие и порозные, чтобы кровь проникала в тело и питала его, и т. п.

Центр сосудистой системы, по Галену, -- не сердце, а печень, где образуется кровь и откуда начинаются вены; сердце же предназначено для нагнетания в артерии одухотворяющей пневмы, смешанной с грубой венозной кровью, просачивающейся через невидимые отверстия в перегородке сердца. Вся кровь расходуется на питание тканей и вновь образуется в печени. Понятно, что эти представления никак не приближают нас к идее кровообращения в организме, более того, они являются шагом назад по сравнению со взглядами Аристотеля, видевшего в сердце центр сосудистой системы: эти взгляды были высказаны еще на грани собственно греческого и эллинистического миров2. Вообще для Галена, как и его предшественников и последователей -- вплоть до Сервета, сверхзадача состоит в том, чтобы проследить и нарисовать путь «жизненного духа»; только в 17-м веке Гарвей будет пытать природу как строгий натуралист. Не удивительно, что основоположником анатомии человека мы называем не Герофила и не Галена, а Везалия, и основоположником физиологии -- не Эрасистрата и не Галена, а Гарвея.

Итак, когда мы вглядываемся в прошлое, в далекий от нас период Античности, медицина открывается нам прежде всего тремя великими вершинами: первая из них -- в Греции, она представлена учением Гиппократа; вторая -- в эллинистическом Египте и представлена анатомо-физиологическими исследованиями Герофила и Эрасистрата; третья вершина -- в Риме, где Гален создал первую анатомо-физиологическую систему. Во всех трех случаях перед нами гениальные врачи, преуспевшие в практической медицине, и замечательные мыслители; александрийцы и Гален, кроме того, -- выдающиеся естествоиспытатели. Все они блистательно представляют медицину, науку Античности, но это не европейская наука Нового времени.

Канонизированные христианской церковью взгляды, в том числе и ошибочные, Галена (так называемый галенизм) безраздельно господствовали в медицине -- как средневековой европейской, так и исламского мира --вплоть до 15--16-го веков. Из этого никак не следует, что в Средние века в медицине вообще не видно никакого движения. Давно ушли в прошлое подаренные нам эпохой Возрождения представления о «мрачном» Средневековье как о провале в истории человечества. Современная историческая наука видит там эпоху со своеобразной высокой культурой, обращенной во внутрь -- к человеческой душе и ее общению с Богом, а не вовне -- к природе; ставящей постижение сверхчувственного выше познания предметного мира, слово -- выше дела, практики. Таким образом, было переосмыслено отношение и к природе, и к человеку, и к Богу, резко сдвинулась ценностная шкала. Место главной и безусловной реальности занял Бог. Природа теперь рассматривалась как творение Божие, а значит, и вопросы к ней следовало переадресовать Творцу; изучать ее полагалось лишь для доказательства мудрости Творца. Душа человека перестала быть античным «микрокосмом», она становилась теперь важнейшим предметом исследований, ибо главным делом каждого было спасение души. Такая культура способствовала глубокому самопознанию и развитию логики, философии (что философия была «служанкой богословия», сути дела не меняет), оставила нам высокие образцы изобразительного искусства и поэзии, но эта культура менее всего могла быть благодатной почвой для развития ростков естествознания и медицины в частности.

Влиятельнейшие мыслители периода раннего христианства выразили свое отношение к научному познанию природы с подкупающей прямотой: Ориген в первой половине 3-го века н. э. проповедовал, что назначение всего земного открывается не каждому, а только святым и только после их смерти, а блаженный Августин полтора столетия спустя признавал научные знания, даже если они и несут в себе истину, -- не более чем суетой мирской. Научное творчество в тех пределах, в каких оно все же существовало, имело характер интерпретации, комментария, систематизации, но не исследования в поисковом смысле: оно было сугубо компиляторским. Позднее Ф. Бэкон скажет, что по отношению к науке средневековая схоластика «бесплодна, как посвятившая себя Богу монахиня». И до тех пор пока знание имело чисто книжный характер с опорой на канон, на непререкаемый авторитет Учителя (в медицине таковыми выступали прежде всего Гиппократ, Гален и Ибн Сина -- три «князя медицины»: их следовало читать и комментировать, но запрещалось в чем-либо сомневаться и за что-либо критиковать и исправлять), пока наблюдение и эксперимент в «мастерской природы» не стали основным методом познания, до тех пор медицина, как и естествознание в целом, была обречена на застой. И понятно, что средневековая наука ни разу не поднялась на вершину, сопоставимую с евклидовой геометрией, механикой Архимеда, космогонией Птолемея или анатомо-физиологической системой Галена.

Можно и нужно, конечно, сказать, что и в ту эпоху продолжалось, пусть очень замедленное, «вслепую», но все же развитие лечебной медицины: накопление эмпирических знаний о распознавании некоторых, главным образом хирургических и инфекционных, болезней и борьбе с ними (например, создание лазаретов для больных проказой, организация карантинов на путях распространения чумы). Известнейшие хирурги Средневековья итальянец Ланфранки, работавший в Милане, Лионе и Париже, и француз Ги де Шолиак написали -- соответственно в 1296 г. и в 1363 г. -- имевшие большой успех руководства по хирургии, отразившие в том числе и их собственный опыт лечения. Так, Ланфранки первым (1290) описал признаки сотрясения мозга; Ги де Шолиаку удавалось удалить часть мозга без нарушений его функции. Итальянский хирург Дж. Виго в конце 15-го века установил, что кровотечение из ушей -- признак перелома основания черепа, и т. д.1. В середине 6-го века в Лионе была основана гражданская больница, по-видимому, первая в Западной Европе.

Были и пытливые умы, отважившиеся посягнуть на канон; отдельные смелые голоса дошли до нас. Так, живший во второй половине 13-го --первой половине 14-го века французский врач Анри де Мондевиль, придворный хирург королей Филиппа IV Красивого и Людовика X, одним из первых выступил против некоторых положений Галена. Впрочем, и сами идеологи схоластического знания иногда все же кое-что себе позволяли. Так, Фома Аквинский, великий теолог и философ Средневековья, непререкаемый авторитет, признанный «пятым учителем церкви», выдвинул следующий удивительный постулат: «В философии самым слабым является доказательство путем ссылки на авторитет».

Замечательный литературный памятник начала 14-го века «Салернский кодекс здоровья», составленный в форме дидактической поэмы испанским врачом и философом Арнальдо де Вилланова, который на рубеже 13-го и 14-го веков работал и учил в Монпелье, отразил опыт врачевания, накопленный Са-лернской медицинской школой; с конца 15-го века он выходил в свет более 200, а по другим данным -- более 300 раз, в том числе в переводах с латыни на немецкий (1559), итальянский (1662), французский (1782) и другие европейские языки. Госпитали и школы при них в Салерно, а затем и в Монпелье раньше других медицинских центров Европы освоили богатство медицинской литературы Халифата (прежде всего благодаря переводам на латынь, сделанным жившим в 11-м веке знаменитым врачом Константином Африканским) и дольше всех были свободны от пресса университетской схоластики. Эмпирическая лечебная медицина средневековой Европы вкупе с книжным наследием античной медицины, переданным через Византию, а затем через Халифат (так называемая арабская медицина), послужили в дальнейшем одним из истоков европейской клинической медицины.

Под «арабской медициной» в действительности понимают медицину обширного и пестрого мира -- от Ирана и Средней Азии на востоке до Испании на западе, населенного разными народами, в том числе и носителями древней и высокой культуры, и объединенного арабскими завоеваниями 7--9-го веков, единой религией (ислам) и арабским языком. С конца первого и до середины второго тысячелетия нашей эры именно эта медицина мусульманского мира оказывала решающее влияние на развитие медицинских представлений и врачебного дела и в странах латинского мира, то есть в границах всего Старого света. В переводах на арабский язык было сохранено наследие Античности. Крупные больницы в Багдаде, Дамаске, Каире, Кордове и других политических, торговых и научно-культурных центрах Халифата, с медицинскими школами и библиотеками при них, превратились в широко известные медицинские академии; арабские врачи создали ряд крупных трудов энциклопедического характера: так получили развитие византийские традиции больничного строительства, медицинского образования и медицинской энциклопедистики1.

Крупнейшие представители лечебной медицины мусульманского Востока персы ар-Рази, основавший больницу и медицинскую школу в Багдаде и написавший, в частности, знаменитую «Книгу об оспе и кори», и его ученик Ибн-аль-Аб-бас, автор фундаментального руководства по терапии «Царственная книга» (10-й век; с 12-го века пользовалась исключительной популярностью и в Европе), призывавший врача доверяться опытному знанию («Проверяйте в больнице не всегда верные описания болезней, имеющиеся в старых медицинских сочинениях»), дали вполне точное описание симптомов целого ряда болезней, не известных древним. Величайшим врачом мусульманского мира являлся Ибн Сина, чей «Канон врачебной науки» был-таки канонизирован в христианской Европе и по числу переизданий не уступал Библии, сам же автор, получивший латинизированное имя Авиценна, был поставлен в один ряд с Гиппократом и Галеном: по средневековому канону, медицину следовало понимать как учение Гиппократа, Галена и Авиценны; образ трех «князей медицины» получил и изобразительное решение (соответствующей миниатюрой снабжено латинское издание «Канона» Авиценны, которое вышло в Павии в 1520 г.). Именно Ибн Сина сформулировал основные принципы науки о лекарствах (в том числе о системе их испытаний, об их взаимодействии и побочных эффектах, о химическом способе их получения); считается, что он первым применил ртуть для лечения сифилиса.

К концу 13-го века религиозная догма монополизировала всю духовно-интеллектуальную сферу жизни: и в странах христианизированного Запада, где для защиты истинного вероучения от ересей была создана инквизиция (она быстро пришла к выводу, что лучшее средство борьбы с ересью -- физическое уничтожение еретиков), и на мусульманском Востоке, где в 13--15-м веках резко упал уровень образования вообще и медицинского в частности, и на первый план вновь, как и в 7-м веке, выступила «медицина пророка». Обращаться к этой эпохе в поисках основ европейской клиники не приходится.

В истории Европы 15-й и 16-й века получили обязывающее название Возрождения, Ренессанса -- промежуточной эпохи между Средними веками и Новым временем, между старой и новой культурой, старым и новым мировоззрением. На знамени, поднятом деятелями той эпохи, было начертано: «Назад -- к Античности», господствующей идеей была апелляция к природе. Понятно, впрочем, что никто не предлагал и в самом деле двигаться назад, -- это был полемический выпад против идеологии, культуры, схоластики Средневековья, сменившего Античность. Как эпоха переходного характера Возрождение причудливо совмещало несовместимые, казалось бы, черты: и прошлого, то есть Средних веков, и настоящего, и будущего. Настоящее время виделось тогда «на бегу»: общество словно бы очнулось после долгого сна и пришло в повсеместное движение, постоянное бурление; то было время церковной реформации, контрреформации и религиозных войн, первой победоносной буржуазной революции в Нидерландах и повсеместных крестьянских восстаний, дикой оргии так называемого первоначального накопления капитала (хорошо знакомой нам по парадоксам и судорогам происходящего в постсоветской России) и своеобразной и исключительно высокой по своим достижениям культуры, ориентированной на Человека и названной поэтому гуманистической. Черты будущего, Нового времени, в философии и науке были заявлены заметными ростками опытно-экспериментального подхода к познанию природы.

Прошлое в сфере экономики и политики было представлено сохранявшимися институтами феодального общества. В сфере, охватывавшей культурно-духовные интересы, ту же роль играла христианская церковь. Церковь вовсе не сняла свою властную руку, которая накрывала всю духовную жизнь общества и давила всякое инакомыслие; в области философии и науки поощрялась только университетская схоластика. Непримиримые разногласия, раздиравшие само лоно христианской церкви, мало отражались на судьбе науки, поскольку, по остроумному замечанию Парацельса, римский папа и Лютер, Цвингли и сектанты похожи на четыре пары штанов из одного сукна: «Кто идет против них и говорит правду, должен умереть...».

Остановить брожение в умах, «успокоить» пытливую мысль, конечно, было целью церковных идеологов и владык, но цель эта была уже недостижима: слишком весомыми были сдвиги в экономике и политике, в самом образе жизни человека и в его ментальности. От пассивности и созерцательности к активности и подвижности смещался в умах образец поведения. Возможности человека не преуменьшались, как это было раньше; наоборот, они преувеличивались: казалось, что Человек -- венец природы и воля его не знает границ. Великие географические открытия на рубеже 15--16-го веков в результате морских путешествий Христофора Колумба и Амери-го Веспуччи, Васко да Гамы и Магеллана, раскрывшие огромный и разнообразный мир и поставившие не угодную церкви точку в старом споре о форме Земли, не менее великие открытия в астрономии и анатомии, поставившие под сомнение канонизированные представления греков о макрокосме (большом звездном мире) и микрокосме (человеке как маленьком мире), породили первые глубокие трещины на средневековой картине мироздания.

Период описательного знания начинал, очень постепенно, уступать место знанию, основанному на измерении, и в этом -- принципиальное отличие зарождающейся науки Нового времени от античной или средневековой науки, когда даже в астрономии результаты вычислений, основанных на показаниях приборов, считались менее весомыми для науки, чем результаты, выведенные из общетеоретических положений. В естествознании все большие права получали методы эксперимента и математического анализа. Изменения в характере научных идей были столь принципиальны, столь очевидно свидетельствовали о новой ориентации познания, что можно говорить о начавшейся великой научной революции 16--17-го веков, похоронившей религиозную картину Вселенной, которую и христианская Европа, и исламский мир унаследовали от древних цивилизаций. Наука, по выражению известного ее историка Дж. Бернала, становилась «из средства примирения человека с миром, каков он есть, был и будет в дальнейшем, в средство господства над природой путем познания ее вечных законов».

Понятно, что революционный вызов научным идеям и представлениям, господствовавшим в течение тысячелетия, мог быть брошен только на фоне титанической работы по расшатыванию всех опор сложившегося общества. Такая эпоха великого разлома породила достойные ее личности воистину титанического масштаба: то было время Леонардо да Винчи и Микеланджело, Шекспира и Сервантеса, Лютера и Кальвина, Эразма Роттердамского и Монтеня. Среди этих «безразмерных» личностей, титанов Возрождения, -- тех, кто стал визитной карточкой эпохи, оставил яркий след в истории культуры и науки, -- были, конечно, и врачи: Парацельс и Рабле, Коперник и Везалий, Сервет и Чезальпино, Фернель и Фракасторо, Паре и Монтано.

«Первый профессор химии от сотворения мира» (как выразился А. И. Герцен) уроженец Швейцарии Парацельс (1493, возможно, 1494--1541) был светским богословом и натурфилософом, который вошел в историю философии как создатель учения о природе, выступающей в качестве живого целого с единой мировой душой (это учение имело устойчивое влияние на протяжении 16-го и 17-го веков); он был и автором одной из радикальных социальных утопий того времени, и естествоиспытателем в широком значении этого понятия -- имел труды по ботанике, минералогии; главная же его заслуга -- он был реформатором медицины. Человек с гордым настоящим именем Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм и не менее гордым псевдонимом, указывающим, что превзошел римского энциклопедиста Цельса, он был личностью бунтарской, скандальной, сотканной из противоречий. Глубоко верующий христианин, он громко обличал пороки служителей церкви -- и католической, и протестантской -- и слыл еретиком. Неутомимый путешественник и исследователь природы, изучавший ее едва ли не во всех странах Европы («Ногами должно перелистывать страницы книги природы»), он был и глубоким мистиком, искусным жрецом магии. Он нарушал все правила, не поддавался никакому измерению: Прометей в трагическом конфликте со своим временем. В период резкого противопоставления доктора (терапевт с университетским образованием) и лекаря (принадлежащего к цеху цирюльников и хирургов) он с гордостью называл себя «доктором обеих медицин» и был широко образованным врачом и прославленным хирургом. Во времена господства галенизма, когда Монтень мог писать о врачах, что «они хорошо знают Галена, но совершенно не знают больного»1, Парацельс считал основой медицины не книжное знание, а врачебный опыт и «познавание тайн природы» и с такой страстью ниспровергал все каноны и авторитеты, что оппоненты-католики прозвали его «Лютером в медицине».