Влияние информационной культуры на функциональную грамотность социального субъекта

По мнению специалистов, функциональная неграмотность является одной из главных причин аварий, несчастных случаев и травм на производстве и в быту. Например, в Норвегии ежегодно происходит от 500 до 1000 смертельных случаев пациентов в больницах и домах престарелых из-за неумения медицинского персонала правильно рассчитывать дозировки лекарств. Проведенные в этой связи пилотные исследования навыков счета показали, что около 70% младшего медицинского персонала не смогли выполнить задание тестирования [81, 20]. По расчетам специалистов, ежегодные экономические потери от функциональной неграмотности исчисляются сотнями млрд. долларов. Но какие бы оценки материальных и нематериальных убытков от функциональной неграмотности не приводились, все они будут многократно занижены, поскольку как само данное явление, так и многие его производные носят скрытый характер.

Функционально неграмотный человек не располагает необходимыми условиями для достижения высокого социального статуса, возможности для социальной мобильности также невелики. Ж.Т. Тощенко отмечает, что “…малообразованность и низкая квалификация не позволяют этим людям повышать свой статус, социальное положение, претендовать на социальный престиж в соответствии с запросами индустриального общества” [118, 329]. Во все времена и у всех обществ функциональная неграмотность (точнее аналоги этого понятия) ассоциировалась с типичным представителем низшего класса. К месту будет сказано, что первым государством, которое ввело функциональную неграмотность в правовые рамки, был Древний Рим. Функционально неграмотные назывались там хорошо нам известным словом “proletarii”. Они освобождались от налогов и военной службы. Обществу служили тем, что производили потомство (по латыни “proles” - отсюда и “proletarii”), содержались на государственные субсидии. Отличаясь агрессивной завистливостью, они то и дело провоцировали социальные смуты под лозунгом “хлеба и зрелищ” (panem et circenses) [72].

Масштабы функциональной неграмотности воистину огромны. Даже в тех странах, где гарантируется право на образование, примерно 25 - 40% жителей испытывают трудности при чтении, письме и счете, а также в проведении рутинных социальных действий, таких, как голосование, заполнение анкет, понимание инструкций, чтение расписаний, не говоря уже о навыке самовыражения через письмо или речь [60]. В Азии, Африке, Латинской Америке число функционально неграмотных уже в начале 90-х годов прошлого века составляло 32 млн. человек [74, 44-46]. Согласно данным социологических исследований, в России функционально неграмотных людей также немало. Среди людей старшего возраста их насчитывается от 15 до 33% в зависимости от профессии, места жительства и некоторых других жизненных обстоятельств [118, 328]. Согласно прогнозам, нашу страну ждет новая волна полной функциональной неграмотности уже в первой четверти XXI века. Сегодня в России более 800 тысяч детей школьного возраста неграмотны, а более 3 млн. вообще не учатся в школе [136, 6]. По мнению С.И. Григорьева, в условиях длительной, коренной трансформации мирового сообщества численность функционально неграмотного населения будет расти. “Этот процесс развивается за счет абсолютно неграмотного взрослого населения, взрослого занятого населения, завершившего профессиональную подготовку, и молодого поколения, не получающего даже элементарного образования” [33, 135]. Ж.Т. Тощенко считает, что “Неграмотность выступает как симптом социального кризиса, как знак надвигающегося бедствия, сравнимого с экологическими потрясениями, в эпицентре которого находится человек” [118, 328].

Функциональная неграмотность является одним из главных препятствий для перехода мирового сообщества к новой стадии социально-экономического развития. На пути к информационному обществу мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией. С одной стороны повышаются требования к уровню грамотности рядового члена общества, с другой - возрастает количество функционально неграмотных людей. Между тем, существуют вполне определенные требования, сформулированные ООН, выполнив которые, страна может считаться развитой и готовой к вступлению в информационное общество. Требование первое: считать неграмотным любого человека с образованием 5 классов и рассматривать его как социально никчемного, неспособного приносить общественную пользу. Второе: неквалифицированным трудом в развитом обществе должны заниматься лица с образованием 8 классов, и численность рабочих мест, требующих неквалифицированного труда, будет сведена к нулю, когда общество станет не только развитым, но и информационным. И требование третье: на сегодняшний день рядовой работник должен иметь за плечами 11.5 лет обучения -- общего и профессионального [22, 2]. Сопоставив эти требования с сегодняшними представлениями о грамотности и профессиональной квалификации, можно прийти к выводу, что путь в информационное общество для всего мирового сообщества и для нашей страны не будет ни быстрым, ни лёгким. На сегодняшний день очевидно, что ни одна, даже самая экономически благополучная страна, не сможет оказаться в информационном обществе, проигнорировав проблемы грамотности и функциональной грамотности своих граждан. Окончательным критерием завершения переходного периода и наступления новой стадии социального развития должен служить не уровень развития технологий и не вес информации по отношению к прочим экономическим ресурсам, а обретение основной массой членов общества функциональной грамотности.

Анализируя причины возникновения феномена функциональной неграмотности, следует обратить внимание на то, что относительно новые в научном языке термины “функциональная грамотность” и “функциональная неграмотность” при ближайшем рассмотрении оказываются тесно связанными с давно утвердившимся в социологии понятием “социальной адаптации”. Под социальной адаптацией понимают процесс приспособления индивида (группы) к социальной среде, предполагающий взаимодействие и постепенное согласование ожиданий обеих сторон. Социальная адаптация имеет целью обеспечение устойчивости, традиционности, повторяемости социального опыта, а также его изменение на основе инновационного обогащения. Для социальной адаптации важно согласование притязаний социального субъекта с его возможностями и реальностью среды [114, 17]. Отечественные исследователи выделяют различные критерии и показатели социальной адаптации, а именно: степень свободы индивида при выборе жизненных целей и средств их достижения (М. Шабанова), субъективные оценки условий жизнедеятельности индивидов (Н. Свиридов), характер социальной мобильности и т. д. [114, 17]. Социальная адаптация предполагает обретение индивидом субьектности для самостоятельного осуществления социальных действий и функций с оптимальными психофизиологическими затратами. Т. Парсонс считал, что адаптивные механизмы должны обеспечить человеку его адекватность и социальную желаемость, особенно в его двух дифференцированных сферах действия и ответственности: в профессиональной роли и в семье [114, 17]. В последнем тезисе в качестве критериев эффективности адаптивных механизмов рассматривается успешность выполнения профессиональных и социальных (точнее семейных) функций, что очень схоже с нашим пониманием функциональной грамотности. В то же время, социальная дезадаптация традиционно связывается с неприспособленностью, низким уровнем возможностей индивида “вписываться” в социальное окружение и успешно функционировать в нем [114, 17], что в рамках нашей терминологии можно назвать “функциональной неграмотностью”. На основании анализа содержания понятия “социальной адаптации”, мы делаем вывод, что уровень функциональной грамотности социального субъекта можно рассматривать, как своеобразный показатель успешности его социальной адаптации.

С этой точки зрения, при анализе причин возникновения функциональной неграмотности, целесообразным будет обратиться к работам американского футуролога Элвина Тоффлера, который более чем за десять лет предсказал возникновение данного феномена. Основанием для этих прогнозов послужило несоответствие темпов социальной адаптации большого числа граждан динамике социальных изменений в информационном обществе (“обществе третьей волны”). Свою известную книгу “Футурошок” Тоффлер начинает следующими словами: “ Пройдут три десятилетия, оставшиеся до XXI века, и миллионы обычных, психически нормальных людей внезапно столкнутся с будущим. Граждане самых богатых и технически развитых стран обнаружат, что все труднее идти в ногу с непрерывной потребностью перемен, которая характеризует наше время. Для них будущее наступит слишком быстро” [116, 11]. В 1965 в журнале “HORIZON” Тоффлер впервые ввел термин “футурошок”, чтобы описать стресс и дезориентацию, которые возникают у людей, подверженных слишком большому количеству перемен за слишком короткий срок. Данный термин был введён по аналогии с уже существующим понятием “культурный шок”, под которым понимался результат погружения в незнакомую культуру неподготовленного посетителя. Сам Тоффлер писал так: ”Футурошок - временной феномен, продукт стремительного темпа перемен в обществе. Он возникает из-за наложения новой культуры на старую. Это - культурный шок в нашем собственном обществе, но с худшими последствиями, чем при столкновениях с иными культурами… Теперь представьте не одного человека, а целое общество, целое поколение, включая самых слабых, наименее образованных и разумных его представителей, которые внезапно оказались в новом мире. Результат - всеобщая дезориентация и боязнь будущего в огромных масштабах” [116, 11].

Смелые прогнозы футуролога оказались верными. Культура, сложившаяся за сотни лет в индустриальном обществе стремительно замещается новой, пока ещё аморфной культурой, присущей постиндустриальному обществу. Переход к новой стадии социально-экономического развития выявил наличие большого количества людей не готовых принять новую культуру, новые ценности, новый образ жизни. Они утрачивают профессиональную компетентность, всё хуже справляются с выполнением своих социальных функций, меры, которые предпринимаются ими для противодействия этим тенденциям, оказываются малоэффективными. Общество вешает на таких людей “ярлык функциональной неграмотности” и отбрасывает их на низы социальной иерархии.

Появление феномена функциональной неграмотности совпало с первыми ощутимыми шагами мирового сообщества к информационному обществу. Впервые “новая неграмотность” проявилась в наиболее экономически развитых странах, оказавшихся ближе остальных к новой стадии общественного развития. Напомним, что одной из черт информационного общества является провозглашение информации и высшей её формы - знаний в ранг главных ценностей. Здесь качественное изменение информации происходит значительно быстрее и, вместе с ними такими же темпами изменяются все сферы общественной жизни. О динамике роста объёмов информации, в том числе информации, необходимой для повседневной жизни, говорят следующие данные. Первое с начала нашей эры удвоение знаний человечества произошло в 1750 г., второе - в начале XX в., третье - в 1950 г. После 1950 г. удвоение знаний происходило каждые 10 лет, после 1970 г. - каждые 5 лет, а после 1991 г. - ежегодно. Объем знаний в мире к началу XXI в. увеличился более чем в 250 тыс. раз [42, 33]. Огромный парк вычислительных машин по всему миру пока не справляется с этой информационной лавиной. Как в 2001 году отметил Билл Гейтс, 95% всей информации США остаётся на бумаге, а в электронном виде хранится лишь немногим более 1%. Иначе говоря, объём бумаг растёт быстрее, чем способность электронных носителей заменить их [26, 59]. Количественные изменения объёмов информации диалектически приводят к качественным изменениям принципов работы с ней. В частности возрастает скорость реализации информационных процессов.

В этой связи следует отметить, что многие исследователи функциональной неграмотности среди главных причин возникновения данного феномена называют информационный бум, информатизацию, возросшую социальную динамику [118], [137]. Наличие у индивида знаний и навыков по работе с информацией становятся необходимым для полноценной жизни и деятельности в информационном обществе, для адаптации к изменяющимся условиям. С.И. Григорьев считает, что “Быть функционально грамотным означает дифференцированно использовать информацию, моделировать ситуации принятия решения, вырабатывать оптимальные стратегии жизни и применять их на практике” [33, 137]. Мы считаем, что реалии сегодняшнего дня требуют дополнения минимума образующего функциональную грамотность человека, знаниями о приёмах, принципах и методах работы с информацией. Другими словами, в качестве одного из составляющих функциональной грамотности должен рассматриваться некоторый минимальный уровень информационной культуры.

О необходимости формирования новой информационной культуры, которая должна стать элементом общей культуры человечества, сегодня говорят многие исследователи. Отмечается, что переход в информационное общество невозможен без формирования у широких масс людей культуры, адекватной новой стадии социального развития. Так, заведующий лабораторией Института системного анализа РАН Д.С. Черешкин утверждает: “…реальный переход к информационному обществу будет лишь после того, как по мере развития в России информационной инфраструктуры, произойдёт кардинальное изменение образа жизни практически всех слоёв населения, формирование новой социально - психологической модели поведения людей в важнейших сферах жизнедеятельности” [133, 63]. В.Г. Воробьёв считает, что “Информационная культура будет способствовать повышению общей культуры, ведя человека от массовой культуры к элитарной, превращая элитарную культуру в массовую и стимулируя появление новой элитарной культуры” [22, 201].

Несмотря на осознание значимости этой проблемы и отражение ее в достаточно большом числе публикаций, на сегодняшний день не выработано единого определения дефиниции “информационная культура”. Возможно, это объясняется тем, что данное понятие базируется на двух фундаментальных, и, вместе с тем, трудно поддающихся определению понятиях - “информация” и “культура”. Попытаемся интерпретировать их в соответствии со спецификой нашего исследования.

В современной литературе понятие “информации” характеризуется с разных точек зрения, рассматривается как “товар”, “ресурс”, “элемент процесса познания”, “явление культуры” и т. п. Сложность данного понятия показывает противостояние двух исследовательских концепций: атрибутивной и функциональной. Приверженцы атрибутивной концепции (А.Урсул [5; 158], Б. Бирюков [15], и другие) квалифицируют информацию как свойство, присущее всем материальным объектам, как атрибут материи. Сторонники функциональной концепции (Н. Гришкин [34], Д. Дубровский [38] и другие) связывают информацию с функционированием самоорганизующихся систем, с органической природой и обществом.

Информацию делят на два вида: техническую и семантическую (смысловую). В связи с этим, в науке выделяются два направления: кибернетическое и социальное. В рамках данного диссертационного исследования наибольший интерес представляет социальная информация, трактовки которой, впрочем, также неоднозначны. Так А.Д. Урсул [121] и Г.Т.Журавлев [44] определяют его как отражение действительности, Б.Л. Грушин [37] - как совокупность сообщений человека, В.П. Афанасьев [4], А.Н. Суханов [115; 146] - как знания, сообщения, сведения, циркулирующие в обществе. Таким образом, многие исследователи связывают информацию с человеком, с его трудовой, познавательной, научной, духовной и общественной деятельностью.

Понятие “культура” также имеет множество толкований. В американском социологическом словаре их насчитывается более четырёх сотен. Наиболее близкими к проблемному полю нашего диссертационного исследования будут следующие толкования дефиниции “культура”: исторически определённый уровень развития общества и человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности людей, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях [12, 594]; высокий уровень чего - либо, высокое развитие, умение (С.И. Ожегов, Н.И. Шведова); степень социального и интеллектуального развития, уровень развития (П.П. Крысин); степень совершенства того или иного умения и его внепрагматическая ценность (А.Л. Доброхотов).

Следует отметить, что понятие “культура” изначально было двойственным. Под культурой подразумевалось целенаправленное воздействие человека на природу (обработка земли и пр.), а также воспитание и обучение самого человека. Причём, воспитание включало не только развитие умения следовать существующим нормам и обычаям, но и поощрение желания им следовать, формировало уверенность в способности культуры удовлетворить все потребности и запросы человека.

Трудность в толковании дефиниции “информационная культура” вызывается также многогранностью данного понятия. Его толкование в различных источниках уводит неподготовленного читателя то в сторону информационных технологий, то в сторону библиотекарского дела. Поскольку в условиях информационного общества возрастает необходимость наличия у человека знаний, умений и навыков, необходимых для работы с информацией, мы считаем целесообразным определить современное содержание дефиниции “информационная культура” в соответствии со спецификой жизни и деятельности в новом обществе. В предыдущем параграфе уже говорилось о том, что, при выделении новой социально-экономической стадии, нельзя ограничиваться одним критерием, требуется всесторонний анализ. Поэтому мы воздержимся от того, чтобы “привязать” понятие информационной культуры к какой-либо отдельной сфере жизни в информационном обществе, к какой-либо отдельной характерной черте этого общества. На основании анализа литературы, мы можем выделить три подхода к толкованию дефиниции “информационная культура”: технологический, культурологический и социальный.

С точки зрения технологического подхода, информационную культуру можно рассмотреть, используя определение Н.В. Макаровой: “…информационная культура есть умение целенаправленно работать с информацией и использовать для её получения, обработки и передачи в компьютерную информационную технологию современные технические средства и методы” [75]. В.В. Зыков предлагает рассматривать процесс формирования информационной культуры, как “…процесс усвоения знаний об информатике, информационных технологиях и системах, способах их применения” [52, 77]. Информационная культура, в рамках данного подхода, рассматривается как владение новыми информационными технологиями, умение использовать данные технологии для реализации информационных процессов. В литературе (особенно западной) такое содержание часто вкладывается в понятие “информационная грамотность”.

В рамках культурологического подхода знания и умения, необходимые для работы с информацией рассматриваются как неотъемлемая часть общей культуры современного человека. И.Г. Хангельдиева, например, определяет “информационную культуру” как качественную характеристику жизнедеятельности человека в области получения, передачи, хранения и использования информации, в которой приоритетными являются общечеловеческие духовные ценности [129, 2].

Согласно третьему подходу, обладание информационными знаниями и умениями рассматривается как детерминант положения индивида в социальной иерархии, как необходимое условие жизни и деятельности в современном обществе. С.А. Дятлов отмечает, что “Вся структура современного общества начинает перестраиваться в направлении, которое наиболее эффективно позволяет работать с информацией. Общественная значимость того или иного человека все более и более определяется не только наличием традиционных товаров, условий производства или денег (капиталов), но и, прежде всего, наличием информационных ресурсов, научных знаний и информации…” [39, 77]. Новые условия труда порождают зависимость информированности одного человека от информации, приобретённой другими людьми. В. В. Зыков считает, что в условиях перехода к информационному обществу уже недостаточно уметь самостоятельно осваивать и накапливать информацию, а “…надо научиться такой технологии работы, когда решения подготавливаются и принимаются на основе коллективного знания” [52, 76]. Указанное обстоятельство также предъявляет новые требования к коммуникативным способностям современного человека. Таким образом, социальный подход рассматривает информационную культуру человека как знания и умения по работе с информацией, необходимые для его полноценного включения в жизнь социума.

С понятием “информационная культура” тесно связано понятие “информационные потребности”. По мнению В.И. Богословского, информационные потребности не могут быть отнесены к биологическим или социальным в рамках наиболее распространённой классификации. Он отводит информационным потребностям особое место как в системе общественных потребностей, так и в системе социальной деятельности и жизнедеятельности вообще, и говорит о целесообразности обозначения их своеобразия термином “метапотребность”, “…так как реализация всех других потребностей непременным условием предполагает удовлетворение потребностей в информации” [8, 35].

Обобщая вышесказанное, необходимо дать интерпретацию понятия “информационная культура”, которую мы примем за основную в своей работе. Информационная культура - это знания, умения и мотивы человека, обеспечивающие целенаправленную самостоятельную деятельность по оптимальному удовлетворению индивидуальных информационных потребностей с использованием как традиционных, так и новых информационных технологий.

В этом определении владение новыми информационными технологиями предстаёт как важное составляющее информационной культуры современного человека. Ж.Т. Тощенко считает, что отсутствие компьютерной грамотности делает многих специалистов заложниками личной ограниченности, затрудняет их включение в современное информационное пространство. “Человечество вступает в век, когда компьютерная неграмотность равнозначна неграмотности вообще” [118, 336]. Но сразу же оговоримся, что в тезис о необходимости формирования информационной культуры широких масс населения мы закладываем не технократический, а скорее гуманистический смысл. Борьба человека и машины за мировое господство обозначилась ещё в восемнадцатом веке, во времена первых восстаний ткачей в западной Европе. Сегодня же конкуренция обострилась как никогда ранее. Окончательно разрушен миф 20 - 30-х годов прошлого века, когда внедрение конвейерной системы позволило считать, что, любой, даже самый сложный, технологический процесс можно разбить на такие простые элементы, которые не потребуют высокой квалификации от обслуживающего персонала. Г.Г. Воробьёв пишет, что сегодня “…каждым своим действием работник должен подтверждать, что он человек, а не машина, потому что человека-машину лучше заменить настоящей машиной, которая все рутинное будет делать быстрее и лучше человека” [22, 14]. Высокий уровень информационной культуры сегодня даёт человеку превосходство и власть над машиной, в то время, как низкий уровень, делает его рабом машин.

Естественно, что человек, не обладающий достаточным уровнем информационной культуры, в условиях информационного общества оказывается функционально неграмотным. Так, опрос 450 американских рекламных работников показал, что за последние два года 70% из них сменили работу. Они не успевали за требованием быстрой подачи материала [41, 115]. Низкий уровень информационной культуры снижает эффективность механизмов адаптации к новым условиям. Т. Эриксен пишет о том, что новое время создает новые формы уязвимости [146, 42]. Его точку зрения разделяет и В.А. Бодров, он отмечает, что до недавнего времени лишь такие крупные перемены в жизни, как тяжёлая утрата, потеря работы, развод и т. д., считались причинами, способными серьезно повлиять на составляющие и весь жизненный уклад. “В настоящее время принято считать, что любая перемена, позитивная или негативная, требует адаптационной энергии и тем самым предрасполагает человека к функциональным расстройствам” [9, 103].

В истории известно немало примеров функционально неграмотного поведения, когда неумение ориентироваться в информационной ситуации приводило к катастрофическим последствиям. Так, в годы второй мировой войны, японская авиация атаковала мощную военно-морскую базу США в Пирл-Харборе. В считанные минуты погибли тысячи американских моряков. Как выяснилось, американцы располагали данными о подготовке этого нападения, однако объём сведений у аналитиков был настолько велик, что предупреждение утонуло в море наличной информации, и жизненно важные сведения не были извлечены вовремя [42, 30]. Чернобыльская авария, по одной из версий, случилась из-за того, что оператор не смог быстро принять правильного решения в сложившейся информационной ситуации [80, 5], [157].

Недостаток информационной грамотности приводит к проблемам, от которых не застрахованы даже образованные люди, специалисты высочайшего класса. Так, например, в последнее время по этой причине участились случаи потерь космических аппаратов NASA. В частности космический зонд “Галилей”, был потерян из-за ошибки в программировании бортового компьютера [158]. Ошибка программиста послужила также причиной потери половины изображений, переданных европейским зондом “Гюйгенс” (Huygens) во время его спуска к поверхности спутника Сатурна Титана [164].

Как уже было сказано выше, быстрая динамика происходящих в обществе перемен может негативно отразиться не только на профессиональной деятельности человека, но и на его повседневной жизни. Надвигающаяся культура изменяет привычный язык, в доме появляется новая сложная техника, исчезает или качественно видоизменяются всё то, к чему привык человек. В связи с этим, вспоминается древняя китайская пословица: “Проклятье тебе жить в век перемен”. Всё тяжелее становится ориентироваться в новой информационной среде, трудности возникают даже при принятии элементарных бытовых решений. Человек постоянно испытывает информационные перегрузки, которые приводят к различным “информационным болезням”. В.А. Бодров считает, что “Характер информационного взаимодействия человека и техники, высокая ответственность и сложность деятельности и ряд других особенностей обуславливает не только возможность развития у специалистов состояния стресса, но и специфические источники его формирования (помимо прочих организационных, физических, социальных факторов), связанных с информационной (умственной) рабочей нагрузкой, процессами преобразования информации, содержанием сообщений и с другими факторами...” [9, 40].

Информационная культура, призвана сформировать умения восприятия и обработки больших массивов информации, навыки владения современными средствами, методами и технологиями работы и, тем самым, облегчить вхождение социального субъекта в новую культуру. Высокий уровень информационной культуры способствует адаптации членов общества к условиям внешней среды, являясь частью общей и профессиональной культуры. Информационная культура личности формирует тип мышления, необходимый для эффективного выполнения социальным субъектом своих социальных и профессиональных функций в условиях информационного общества. В новом типе мышления преобладает ориентация на саморазвитие и самообучение; новый тип общения, дающий возможность свободного выхода личности в информационное поле, позволяющий каждому реализовать возможность совершенствования своих задатков и способностей.

Итак, в настоящее время понятие грамотности расширилось до владения некоторым комплексом знаний и умений, необходимых индивиду для эффективного выполнения профессиональных и социальных функций. По мере приближения к информационному обществу, одной из важнейших составляющих функциональной грамотности становятся знания и умения, необходимые для работы с информацией. Высокий уровень информационной культуры предоставляет человеку своеобразный иммунитет против функциональной неграмотности, позволяющий сохранять профессиональную компетентность, эффективно выполнять свои социальные функции. Он также помогает человеку адаптироваться к изменяющимся условиям окружающего мира, нейтрализует причину возникновения функционального дисбаланса, способствует реализации деятельности по саморазвитию и самосовершенствованию личности.

1.3 Информационная культура как фактор социальной стратификации

Как было сказано выше, информационная культура во многом определяет успешность социальной адаптации индивида, результатом которой является его функциональная грамотность. Из этого следует, что информационная культура социального субъекта оказывает влияние на характер его социальной мобильности. Очевидно, что эта тенденция будет усиливаться по мере приближения к новой стадии социально-экономического развития.

В информационном обществе происходят качественные изменения социальной структуры. Такие критерии социальной стратификации, как доход, власть, и даже образование, в значительной степени определяются степенью доступа к информации, возможностью ей воспользоваться. С.И. Григорьев отмечает: “С развитием общества обладание информацией, умение добывать знания, использовать их становится все более важным стратегическим ресурсом и жизненной карьеры личности, и национально-государственного устройства” [33, 35]. В настоящее время, информационная культура - это не только фактор, определяющий успешность профессиональной и непрофессиональной деятельности, но и фактор социальной защищенности личности, поэтому уровень информационной культуры во многом определяет место человека в социальной иерархии. Вот, что пишет по этому поводу В.Л. Иноземцев: “Постиндустриальное общество, утверждая принципы свободы, не утверждает принципов равенства. Новое общество может оказаться не менее жестко разделенным на социальные группы, чем прежние, но критерием подобного деления станет уже не собственность на материальные блага, а личностные качества человека, и в первую очередь, его способность оперировать информацией и знаниями, создавать новые информационные продукты или хотя бы адекватно усваивать уже имеющиеся” [55, 164]. Н.Л. Кацук констатирует, что в свете компьютеризации и информатизации информация и знание в социологической науке начинают рассматриваться как новые критерии социальной стратификации [113, 319].

Новый тип стратификации не только возводит стену между теми, кто имеет доступ к информационным технологиям и способности, достаточные для их эффективного использования, и теми, кто лишен таковых, но приводит также и ко все более непропорциональному распределению общественного богатства. Расслоение общества или государства по возможности получать и использовать информацию, передаваемую с помощью новых технологий, получило название “цифровой барьер”, “цифровой разрыв”, “информационное неравенство” или “цифровое неравенство” (Digital Divide). Цифровое неравенство можно также определить как зависимость успеха человека в современном мире от его отношения к телекоммуникационной революции [14, 56]. Цифровое неравенство - многокомпонентное целое, оно проявляется в затруднённом доступе к информационно - коммуникационным технологиям, в готовности пользователей к работе с ними, в ограниченности информационно-функциональных ресурсов. Очевидно, что главными факторами, порождающими цифровое неравенство, являются неравенство финансовых возможностей и различие в уровне информационной культуры. Информационное неравенство в эпоху формирования информационного общества становится одним из важнейших факторов дифференциации социальных групп, в том числе, как следствие, по имущественному признаку. В 1997 году Программа развития ООН ввела новое измерение бедности - информационное, характеризующее возможность доступа к информационной магистрали широких слоев населения [87, 89]. Первый заместитель Министра Российской федерации по связи и информатизации А.В. Коротков отмечает обратную закономерность данного феномена - богатые имеют больше условий для доступа к информации. Он пишет: “В последнее время разрыв между богатыми и бедными стал всё больше и больше обуславливаться технологическими характеристиками, когда быстрое распространение средств массовой коммуникации стало охватывать лишь некоторые слои пользователей, в то время, как прочие довольствуются стремительно устаревающей техникой” [67, 24].

Информационное неравенство влечёт за собой неравенство возможностей для социальной мобильности, поскольку распределение информации в обществе подчиняется так называемому эффекту Матфея. Библейский автор впервые указал на закономерное неравенство в общественном распределении благ. Это приводит к тому, что богатому легче приумножить свои богатства, чем бедному разбогатеть. Аналогичная ситуация возникает и при потреблении информации. Чем выше информационная культура человека - тем больше у него возможностей для получения новой информации, совершенствования и модернизации своих умений и навыков.

Проанализировав современные концепции социальной структуры постиндустриального общества, В. Иноземцев выделил наличие трех основных групп: господствующего, среднего и низшего класса. Господствующий класс обычно трактуется как технократический класс, его представители происходят, как правило, из обеспеченных семей, имеют превосходное образование, исповедуют постматериалистические ценности, заняты в высокотехнологичных отраслях хозяйства, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства, и зачастую занимают высокие посты в корпоративной или государственной иерархии. Основная часть общества оказывается отнесенной к среднему классу (квалифицированные работники и низшие менеджеры), однако границы данного общественного класса являются весьма размытыми, “средний класс” неопределяем в условиях зрелого постиндустриального общества, поскольку не является важной составной частью этого социума. Сегодня он представляет собой не оплот того общества, которое было построено на нем как на своем базисе, а скорее страту, во все большей степени диссимилирующуюся под воздействием новых технологических изменений. Средний класс, слишком разнороден, чтобы реально представлять залог социального процветания и, скорее всего, именно через него пройдет граница будущего социального расслоения. К низшему классу относят работников физического труда, не способных “вписаться” в высокотехнологичные процессы, представителей отмирающих профессий, а также некоторых других элементов, оказавшихся в стороне от происходящих преобразований. Его представители происходят в большинстве своем из среды пролетариата или неквалифицированных иммигрантов, не отличаются высокой образованностью, движимы главным образом материальными мотивами, заняты в массовом производстве или примитивных отраслях сферы услуг, а иногда являются временно или постоянно безработными [55, 168].

Новый тип стратификационной системы порождает новую элиту. Появляется прослойка, или даже класс людей, владеющих релевантной информацией и определяющих правила доступа к ней. В своей книге “За пределами экономического общества”, анализируя исторические предпосылки возникновения элиты, Иноземцев отмечает любопытный факт: “…ни при смене античного общества феодальным, ни при переходе от феодального к буржуазному, ни при современной трансформации ни один из основных, полярных классов старого социума не оказался доминирующим в последующем” [54, 111]. Как правящие и угнетенные классы античности “растворились” в среде нового европейского общества, как феодалы и крепостные уступили место предпринимателям и пролетариату, так и эти последние отодвинуты на обочину истории меритократией и работниками информационного сектора хозяйства.

В литературе предложено множество определений господствующей элиты (класс интеллектуалов, класс менеджеров, технократия, меритократия, адхократия, идеократия, инфократия и так далее). Интеллектуалы являются самой расплывчатой и трудноопределимой из тех групп, которые называют возможными преемниками правящего класса. Торнстейн Веблен впервые зафиксировал особую роль интеллектуалов как потенциальной господствующей социальной группы. В своей монографии “Engineers and the Price Sistem” он показывал, что неэффективность капиталистического строя приведет не к созданию бесклассового общества, а к переходу власти от капиталистов к “инженерам” -- технологическим специалистам. Схожих взглядов придерживался известный американский экономист Джеймс Бёрнхэм. Он развил марксистскую идею экономического детерминизма, согласно которой экономически господствующий класс также держит бразды политической власти. Правящей группой является та группа, которая, по сравнению с остальным обществом, в большей степени контролирует доступ к средствам производства и распоряжается распределением товаров. “Самый легкий путь увидеть, что есть правящая группа в любом обществе -- это посмотреть, какая группа получает наибольшие доходы” [149, 42]. В отличие от Маркса Бёрнхэм считал, что после капитализма должен наступить не социализм, а “менеджерское общество”, в котором управляющие, выпадающие из классовой структуры буржуазного общества, возьмут на себя роль экономически, а, следовательно, и политически господствующего класса.

В настоящее время слой высокообразованных людей не только составляет наиболее состоятельную страту постиндустриального общества, но и способен к устойчивому воспроизводству. Достигнув богатства с помощью собственных способностей, представители нового высшего класса воспитывают верность подобным же принципам и в своих детях. Если, согласно подсчетам американских экономистов, в 1980 году только 30 процентов выходцев из семей, чей доход превышал 67 тыс. долл., заканчивали четырехлетний колледж, то сегодня их число достигает уже почти 80 процентов [55, 97].

В. Иноземцев отмечает, что данная социальная общность быстро консолидируется и приобретает вполне четкие классовые интересы [55, 168]. Позиции же низших классов, наоборот, становятся всё более уязвимы, “так как единственным значимым ресурсом оказывается знание, которое не приобретается в ходе коллективных действий” [55, 179]. Уровень информационной культуры людей отличает их друг от друга гораздо сильнее, чем масштаб их личного материального богатства, информационные знания и навыки не могут быть приобретены мгновенно. Поэтому элита нового общества становится устойчивой социальной группой и по мере того, как она будет рекрутировать в свой состав наиболее достойных представителей иных слоев общества, потенциал этих слоев будет лишь снижаться.

Информационная элита не является чем-то новым в истории человечества. Она существовала всегда: египетские жрецы, индийские брахманы, алхимики средневековья и. т. д. Но, по мнению В. К. Бакшутова, “…в информационном обществе качественно меняется социальная функция и социальная роль информационной элиты. Во всех прежних цивилизациях она была слугой политических, экономических, классовых, клановых элит. В информационном обществе она претендует на положение “госпожи”. И имеет для этого немало оснований” [6]. В отличие от индустриального общества, господство “интеллектуалов” вполне оправдано, так как новая элита не является паразитической, а обращает себе на пользу результаты собственного труда, выступающего залогом прогрессивного развития общества.

Многие теоретики информационного общества предупреждают о возможных негативных социальных последствиях складывающейся стратификационной системы. Допускается даже появление инфократии - власти, основанной на больших возможностях использования информации. Некоторые черты инфократии наблюдаются у современных российских олигархов. В частности они располагают возможностями для манипулирования общественным мнением, осуществления информационного насилия над большим количеством людей. Ж.Т. Тощенко считает, что “При всей кажущейся нейтральности многие интеллектуалы обнаруживают патологическое стремление навязать обществу свое мироощущение, мировосприятие, очень часто основанное на непоследовательности, самомнении, самовлюбленности. Эту группу интеллектуалов так и тянет говорить от имени не только всей интеллигенции, но и всего народа. В основе этих притязаний лежат завышенная самооценка, философия по типу “человек человеку волк”, беспредельный эгоизм. Легко себе представить, что, придя к власти, эти люди способны насадить в стране технократическое государство” [118, 324].

Но всё же, в большинстве случаев, мнения учёных не ограничиваются жёсткой критикой новой элиты, часто отмечаются и её положительные черты. Так, О. Крыштановская считает, что власть в информационном обществе становится более очевидной, распознаваемой в связи с развитием политий и ростом легитимности государственных институтов. Про каждого человека можно сказать, занимает он пост в государственной системе или не занимает [71, 40]. Классовая идентификация по политическому признаку имеет четкие показатели и возможность их верификации. Р. Патнэм писал: “...мало какие положения в науке могут быть доказаны столь же строго” [154, 8]. Многие исследователи, выделяя элиту информационного общества, рассматривают в качестве критерия причисления человека к новому высшему классу его способности к творческой деятельности, к усвоению, обработке и продуцированию информации и знаний. Отсюда следует, что этот господствующий класс не столь замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Так Д. Белл считает информационную элиту современного общества более открытой для мобильности по сравнению с элитой прошлых времён. “В прошлом большинство обществ были элитарными и закрытыми в том смысле, что аристократия была чрезвычайно замкнутым сословием. В противоположность этому современные общества стали открытыми, при этом, по мере того, как знания и техническая компетентность становились непременным условием для входа в элиту, основой процесса для такого продвижения становилось образование. В постиндустриальном обществе элита -- это элита знающих людей” [83]. Более того, Белл сомневался в том, что новая элита может оказывать весомое воздействие на политическую жизнь общества. “Такая элита обладает властью в пределах институтов, связанных с интеллектуальной деятельностью -- исследовательских организаций, университетов и т. п., -- но в мире большой политики она обладает не более чем влиянием. Постольку, поскольку политические вопросы все теснее переплетаются с техническими проблемами (в широких пределах -- от военной технологии до экономической политики), “элита знания” может ставить проблемы, инициировать новые вопросы и предлагать технические решения для возможных ответов, но она не обладает властью сказать “да” или “нет”. Последнее является прерогативой политиков, но не ученых или экономистов. В этой связи крайне преувеличенной представляется идея о том, что “элита знания” может стать новой элитой власти” [83]. В постиндустриальном обществе представители интеллектуального класса на политическом уровне выступают в качестве консультантов и экспертов [7, 315].

Таким образом, в современных условиях перехода к информационному обществу, одним из главных факторов, определяющих социальный статус индивида, становится информационная культура. Привычные и уже ставшие традиционными в социологической науке основания стратификации, такие как: доход, власть, образование - всё больше определяются наличием знаний и степенью сформированности умений, образующих понятие “информацирнная культура”. Некоторые учёные говорят даже о необходимости введения нового типа стратификационной системы -информационного (С. В. Бондаренко) [13]. В.Л. Иноземцев отмечает: “Сегодня не общество, не социальные отношения делают человека представителем господствующего класса, и не они дают ему власть над другими людьми; сам человек формирует себя как носителя качеств, делающих его представителем высшей социальной страты” [55, 171]. “Впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом, а способность им воспользоваться” [55, 209]. Формально право на удовлетворение информационных потребностей закреплено законодательством многих стран. В Конституции Российской Федерации (Ст. 29, п. 4), например, говорится, что “Каждый имеет право свободно искать, получать, производить и распространять информацию любым законным способом” [69, 9]. Но парадокс современности состоит в том, что при широком доступе к знаниям и информации (основному источнику власти и богатства), воспользоваться ими может лишь небольшая группа людей, достигших требуемого уровня информационной культуры, поскольку доступ к знаниям отнюдь не означает обладания ими. Высокий уровень ИК облегчает восходящую мобильность. И наоборот, человек с низким уровнем ИК “предрасположен к пополнению рядов” функционально неграмотных и к нисходящей социальной мобильности. Согласно прогнозам исследователей роль информационной культуры как основания социальной стратификации значительно возрастёт уже в ближайшем будущем.

1.4 Оценка информационной культуры социального субъекта

Перед тем, как перейти к рассмотрению институциональных факторов формирования информационной культуры, необходимо определить методику её оценки. Вопрос о методе оценки информационной культуры поднимался уже в первых научных трудах, посвящённых изучению данного феномена. Одним из первых к этой проблеме обратился Г. Г. Воробьёв. Для оценки информационной культуры он предложил тест из двадцати пяти вопросов [23, 9]. В соответствии с результатами теста респонденты дифференцировались на четыре категории. Заранее оговоримся, что различие в подходах к оценке может быть порождено различием в толковании дефиниции “информационная культура”. Напомним, что Воробьёв определял информационную культуру как “умение использовать информационный подход, анализировать информационную обстановку и делать информационные системы более эффективными” [23, 293]. На наш взгляд некоторые особенности теста Воробьёва не позволяют рассматривать его сегодня как средство адекватной оценки информационной культуры личности. Во-первых, нужно учесть, что вопросы были разработаны более 20 лет назад и некоторые показатели утратили свою актуальность (например, вопрос об осведомлённости респондента относительно назначения ручных перфокарт). Во-вторых, индикаторы представленные в тесте предполагают рассмотрение информационной культуры с разных сторон, учитывая экономические, психологические, валеологические и другие аспекты, но в конечном итоге всё исследование сводится к некоторому коэффициенту, с которым и происходит вся дальнейшая работа. То есть при дифференциации респондентов по категориям не учитываются их ответы на конкретные вопросы (или группу вопросов), а берётся во внимание только конечное число. Это обстоятельство в значительной мере снижает информативность теста как метода исследования вообще и гибкость в оценке информационной культуры в данном конкретном случае. Возможно, во времена выхода книги такая форма оценки была приемлемой, но в сегодняшних условиях её эффективность может быть подвергнута сомнению. Мы также считаем, что по результатам любого теста нельзя делать окончательные выводы об уровне культуры в целом или какого-либо её составляющего, в частности информационной культуры. Тем не менее, мы допускаем, что данный метод исследования может оказаться эффективным при комбинировании с другими методами. Также следует отметить, что тест Воробьёва разрабатывался не для масштабных социологических исследований, он являлся лишь средством оценки индивидом своего уровня информационной культуры.

Более поздние исследователи, например, В.В. Самохвалова, предлагали оценивать информационную культуру, рассматривая в качестве основных критериев знания и умения, а также интересы и мотивы информационной деятельности, сформированность рефлексивной позиции [100]. И.В. Ходякова в качестве критериев сформированности информационной культуры рассматривала характер усвоения информационных знаний, гибкость мышления, индивидуальный стиль информационной деятельности, заинтересованность в получении информационных знаний и умений [132]. Особый интерес представляет подход, основанный на выделении уровней информационной культуры и последующей дифференцированной оценке. Так, специалисты Самарского центра развития образования выделяют когнитивный, эмоционально-ценностный и поведенческий уровень [162], похожий подход используют в Казанском государственном университете [76].

Вопрос об оценке информационной культуры, вероятно, ещё долгое время останется открытым. В 2002ом году при международной федерации библиотечных ассоциаций и учреждений ИФЛА была создана секция по информационной грамотности, поставившая задачу выявления стандартов информационной грамотности, сформировавшихся в разных странах, и создания на этой основе международного стандарта. В 2003 г. на секции по информационной грамотности развернулась дискуссия, в ходе которой было выявлено две основных позиции:

1) стандарт по информационной грамотности не нужен, да он и не может быть создан в связи со сложностью и малой изученностью объекта стандартизации -- информационной грамотности;

2) стандарт по информационной грамотности нужен, но пока не вполне ясно, каким он должен быть, каковы его структура и содержание.

Большинство подходов к оценке информационной культуры личности основываются на количественных методах исследования. Но проведённые нами исследования показали низкую эффективность количественных методов применительно к оценке такого сложного и многогранного феномена, как информационная культура. Практически все рассмотренные выше подходы были ориентированы на оценку информационной культуры специалистов одной сферы деятельности, студентов одного вуза или даже одной специальности, школьников однотипных школ и т.д., то есть людей, находящихся в схожей информационной ситуации. Им предъявляются одинаковые требования к умению ориентироваться в информационных потоках, возможности для реализации информационных потребностей и средства их реализации также практически одинаковые. Эти обстоятельства позволяют свести оценку информационной культуры респондентов к сравнению выделенных индикаторов. А как быть с людьми находящимися в разной информационной ситуации? Например, сегодня мы без особого труда можем найти кандидата наук, испытывающего трудности при выполнении элементарных действий на ЭВМ или школьника-подростка, свободно владеющего персональным компьютером, но испытывающего трудности при счёте, письме или чтении. Можно ли оценить уровень информационной культуры этих людей как высокий, и, вообще, можно ли сопоставить их информационную культуру? Выявленные недостатки в подходах к оценке информационной культуры свидетельствуют о необходимости поиска новых методов оценки, выходящих за рамки традиционных количественных методов.