Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

Пермский государственный технический университет

Диссертация

на соискание ученой степени доктора филологических наук

Вторичность как онтологическое свойство перевода

специальность 10.02.19 - теория языка

Н.М. Нестерова

Научный консультант:

доктор филологических наук,

профессор А.И. Новиков

Пермь - 2005

Оглавление

Введение

ГЛАВА 1. «Текстуализация» мира и сознания, или Текст в зеркалесовременных философских парадигм

• 1.1 Дихотомия «текст/реальность»: новая парадигма

1.2 Философские истоки новой концепции текста

1.3 Постмодернизм: философия и метод

1.4 Семиотическая триада «язык - текст - культура»

1.5 Проблема смысла. Концепт смысла в постмодернизме

1.6 Интертекстуальность как базовая категория постмодернизма

Выводы

• ГЛАВА 2. Категория вторичности в текстопорождении
• 2.1 Вторичность как онтологическое свойство сознания и текста

• ГЛАВА 3. Перевод/оригинал: философия межтекстовых отношений
• 3.1 Перевод как объект междисциплинарных исследований

• ГЛАВА 4. Буквальный и вольный переводы как различные стратегии интерпретации оригинала
• 4.1 Переводческий дуализм: foreignization и/или domestication

• Заключение

Библиографический список

• Приложение

Введение

Во второй половине XX века, на рубеже столетий и тысячелетий в гуманитарном познании мира и человека происходит смена парадигм, создаются новые модели исследования, объединяются различные научные направления, образуются новые. Возрождение античной традиции, где лингвистика была «частью» философии, можно сегодня наблюдать в отношениях между лингвистикой и философией. Эти науки снова встречаются и «взаимозаряжаются»: философия становится в значительной мере лингвистической, а лингвистика - философской. Такое объединение лингвистики и философии произошло благодаря «лингвистическому повороту» (linguistic turn), в результате чего сложилась панъязыковая картина мира и произошло то, что можно назвать «текстуализацией» мира и сознания. Понятие текста приобретает очень широкое толкование: природа и слово перекрещиваются, «как бы образуя для умеющего читать великий и единый текст», - отмечает один из столпов французского постмодернизма Мишель Фуко [Фуко 1977, 81].

Этимологическое значение слова «текст» позволяет выделить три составляющие этого понятия: 1) textus (лат.) - ткань, одежда, связь, соединение, строение, слог, стиль; 2) textus - сплетение, структура, связное изложение; 3) texo - ткать, сплетать, сочинять, переплетать, сочетать. Из всех этимологических «корней» этого слова сегодня наибольшее развитие получает значение «пере- и/или с- плетения», а также близкое к нему «соединение». Может быть, благодаря своей семантике, Текст и стал символом объединения всех гуманитарных наук, «главной фигурой» в современном гуманитарном дискурсе.

Понимание мира как текста, как книги уходит корнями в далекое прошлое. Метафора «книга жизни» - одна из наиболее древних и дискурсивно освоенных. Уже в Апокалипсисе мы читаем: «И небо скрылось, свившись, как свиток». В известной работе М. Фуко «Слова и вещи. Археология гуманитарных знаний» утверждается, что «еще до Библии и всемирного потопа существовала составленная из знаков природы письменность, так что эти знаки могли непосредственно воздействовать на вещи, привлекать их или отталкивать, представлять их свойства, достоинства и тайны. Это изначальная письменность природы» (выд. наше - Н.Н.) [Фуко 1994, 75].

Книга жизни (или книга природы) - метафора очень знаковая, поэтому, видимо, нужно считать закономерным, что она получает такое глубокое толкование в XX веке и, в конце концов, перестает быть метафорой и становится научной парадигмой. Эта новая парадигма обратила реальность в знаковую систему, поставив ее в один ряд с языком, текстом и культурой.

Понятие парадигмы связано с понятием научного сообщества и школы. Названная текстовая парадигма связана, в первую очередь, с французской семиотикой XX века и с такими именами, как К. Леви-Стросс и А.-Ж. Греймас, Ж. Женетт и Ц. Тодоров, Р. Барт и Ю. Кристева, М. Фуко и Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Делез и Ж. Бодрийяр, и конечно, Ж. Деррида. Сегодня эти имена тоже можно «читать» как тексты, тексты-символы. Ж. Деррида принадлежит известное утверждение «Нет ничего кроме текста», которое и есть логическое развитие старой метафоры «книга жизни», а К. Леви-Стросс сформулировал хорошо известное допущение о структурном подобии языка и культуры, что привело к пониманию культуры как текста и к возможности переноса лингвистических методов в область культурологических и антропологических исследований.

В результате понимания (теперь уже не метафорического, а научного) мира как текста Автора сменил Читатель, т.е. интерпретатор. Этот «текстовый» поворот привел и к концептуальному переосмыслению феномена перевода, который, как и текст, получает весьма расширенное толкование: он начинает осознаваться не только как средство межъязыкового общения, но и как универсальный механизм нашей речемыслительной деятельности, позволяющий нам читать «великий и единый текст». Перевод, как и текст, оказывается в центре внимания не только лингвистики, но и других наук - прежде всего, философии и культурологии.

Взгляд на мир сквозь призму Текста вызвал необходимость пересмотреть многие вопросы. Круг этих вопросов широк, но в данной работе мы рассматриваем те, которые представляются наиболее принципиальными с точки зрения проблематики перевода. К ним относятся проблема категории интертекстуальности и вторичности в текстообразовании, статус текста перевода как вторичного, проблема смысла, понимания и интерпретации. Главным же вопросом для нас является специфика межтекстовых отношений между оригиналом и переводом как в диахроническом, так и в синхроническом срезах.

Как известно, наука о переводе считается одной из самых молодых. Ее рождение принято связывать с развитием прикладной лингвистики и с идеей машинного перевода. Поэтому не случайно, что именно лингвистика перевода и считалась традиционно общей теорией перевода. «Теория перевода: статус, проблемы, аспекты» - такое название дал своей книге, вышедшей в 1988 году, крупнейший отечественный переводчик и переводовед А.Д. Швейцер. Данную книгу можно считать своего рода теоретическим «итогом» лингвистического исследования перевода, обобщением как основных концепций, имеющихся в науке о переводе в конце ХХ века, так и центральных проблем переводоведения. Тогда, более пятнадцати лет назад, в центре внимания исследователей, как отмечает автор, были «такие важные вопросы, как эквивалентность и ее типы, процедура и стратегия перевода, перевод как коммуникативный акт, прагматика перевода» [Швейцер 1988, 4]. Перечисленные вопросы, а также фундаментальные проблемы, волновавшие еще «пионеров переводоведения», а именно: сущность перевода, переводимость, адекватность перевода и другие, - могут быть, без сомнения, названы «вечными» вопросами науки о переводе. «Вечность» их объясняется ненаблюдаемостью перевода, его неуловимостью, с одной стороны, и отсутствием единого представления о переводе, его онтологии, с другой стороны. В 1956 году английский лингвист Джон Р. Фёрс писал: «Существование перевода является серьезным вызовом лингвистической теории и философии. Знаем ли мы, как мы переводим? Знаем ли мы хотя бы, что мы переводим? Если бы мы могли ответить на эти вопросы в строго научных терминах, мы значительно продвинулись бы вперед по пути создания новой всеобъемлющей общей теории языка и базы для философских обобщений» [Фёрс 1978, 35].

К тому моменту уже не одно поколение тех, кто задумывался об уникальном феномене перевода, пыталось ответить на эти онтологические вопросы. Попытки эти продолжаются и сейчас, приобретая все более и более интенсивный характер. Непосредственно с этими двумя вопросами связаны и основные переводческие дихотомии: оригинал/перевод, автор/переводчик и извечный дуализм буква/дух. Казалось, что в традиционной лингвистической теории акценты в названных дихотомиях были расставлены: «примат» оригинала и его автора и, соответственно, «зависимое» положение текста перевода и переводчика, а также «торжество духа над буквой».

В современной науке о переводе, основной характеристикой которой можно назвать политеоретичность, вышеназванные проблемы находят иную интерпретацию, и то, что казалось «решенным», снова становится вопросом. Все, кто сталкивался с переводом, особенно с автопереводом, должны были понять то, что понял, например, К. Леви-Стросс, написавший в «Предисловии к французскому изданию» сборника своих трудов «Структурная антропология»: «При подготовке данного сборника я столкнулся с трудностью, на которую мне бы хотелось обратить внимание читателя. Многие из моих статей были написаны на английском языке и нуждались в переводе. В ходе работы я сам был поражен тем, насколько различны стиль и порядок изложения в статьях на том или другом языке. <…> Это различие, разумеется, отчасти объясняется социологическими причинами: при обращении к французскому или англосаксонскому читателю изменяется как образ мышления, так и манера изложения мыслей» (выд. наше - Н.Н.) [Леви-Стросс 2001, 5-6].

Свидетельств о трудностях перевода, подобных приведенному, можно найти бесконечное количество. Перевод как один из феноменов человеческой деятельности и культуры являлся и является предметом размышлений литераторов, переводчиков, философов, лингвистов в результате родились почти афористические суждения о переводе. Причиной и источником поражающей воображение разноречивости суждений о переводе является та самая проблема, которая обозначена Леви-Строссом как проблема «образа мышления» и «манеры изложения мыслей», и связанная с ней непосредственно проблема понимания чужого образа мышления, чужой манеры изложения и овладения ими, что и есть перевод.

Таким образом, перевод - это точка пересечения, в которой сходятся все (практически без исключения) проблемы языка и мышления, языка и культуры, национального и индивидуального в концептуальной и языковой картинах мира, проблемы жанра и стиля, текстопорождения и текстовосприятия, проблемы текста и интертекста, первичности и вторичности текстовой деятельности и самого текста, проблемы творческого и стереотипного в мышлении и речепорождении. И это, вероятно, еще не весь спектр проблем, которые можно увидеть в феномене перевода. Изменение статуса перевода как объекта исследования на рубеже XX - XXI веков нашло свое выражение в том, что наука о переводе из лингвистической превратилась в по-настоящему междисциплинарную, и сегодня трудно назвать гуманитарную науку, которая осталась бы совсем «равнодушной» к переводу, не нашла бы своей «точки приложения» в нем.

Для антропоцентрической ориентации научного знания перевод можно считать «идеальным» объектом в изучении речемыслительной деятельности, т.к. перевод - это различного рода оперирование языковыми и культурными знаками, их эквивалентность и их различие, дискурсивная практика, языковая игра, конструкция и деконструкция. Перевод - это диалог и конфликт сознаний, это автор и читатель, это говорящий и слушающий, это взаимодействие и взаиморазвитие культур и, наконец, это путь к мировой культуре. Такая феноменологическая глобальность перевода не могла не породить многообразие подходов к пониманию и интерпретации понятия «перевод».

Доминирующими парадигмами, в рамках которых сегодня перевод исследуется особенно интенсивно, можно назвать две, одновременно противоборствующие и дополняющие друг друга - лингвистическую и философско-культурологическую. Первая из них - это классическая (традиционная) теория перевода, в рамках которой были сделаны попытки «поверить алгеброй гармонию», дать математически строгое (насколько это возможно) описание и объяснение перевода как «соотнесенного функционирования языков». Именно такое лингвистическое представление о переводе лежит в основе теории закономерных соответствий Я.И. Рецкера, уровневой теории эквивалентности В.Н. Комиссарова, в основе многочисленных пособий по переводу («техник» и «технологий»). Основным методом исследования в лингвистической парадигме является сравнительно-сопоставительный анализ единиц тех языков, которые задействованы в той или иной ситуации перевода, анализ подобия и различия данных языковых элементов. И тут нельзя не согласиться с В.Н. Комиссаровым, который писал: «Перевод являет собой гигантский естественный лингвистический эксперимент, в ходе которого языки и их элементы приравниваются, заменяют друг друга в процессе общения. В основе его лежит важнейший принцип частичной общности или подобия, который, наряду с принципом оппозиции, может по праву считаться краеугольным камнем языковой структуры. Смысловая эквивалентность единиц разных языков, выявляемая в процессе перевода, дает богатый материал для изучения этого принципа в системной организации языка» [Комиссаров 1980, 5].

Однако лингвистическая теория, став своего рода классической, в конце прошлого века стала оспариваться философским, герменевтическим, культурологическим подходами к пониманию проблем перевода, в результате чего сформировалась вторая из вышеназванных парадигм. В рамках этой парадигмы и произошло переосмысление таких ключевых вопросов науки о переводе, как статус автора и переводчика, статус порождаемых ими текстов и их отношений. Провозглашенная М. Фуко и Р. Бартом так называемая «смерть автора» сделала переводчика «свободным». Из «раба» он превратился в подлинного автора, точнее, «манипулятора», в руках которого находится жизнь и судьба оригинала. Поменялись на противоположные и роли текстов оригинала и перевода. Все это не могло не отразиться на понимании категорий первичности и вторичности в текстопорождении вообще и в переводе, в частности.

Итак, с одной стороны, есть достаточно традиционное понимание перевода как вторичной (репродуктивной) текстовой деятельности и, соответственно, текста перевода как вторичного, «несамостоятельного», текста - «двойника/копии» оригинала. С другой стороны, мы имеем свидетельства переводчиков, подчеркивающих творческий характер переводческой деятельности, которая имеет ту же притягательную силу, что и творчество авторское, позволяющие говорить о весьма относительной вторичности перевода. Художественная задача, стоящая перед переводчиком, не менее (если не более) сложна, чем та, которую ставит перед собой автор. В. Брюсов, будучи сам блестящим переводчиком, считал, что «поэтов, при переводе стихов, увлекает чисто художественная задача: воссоздать на своем языке то, что их пленило на чужом, увлекает желание - «чужое вмиг почувствовать своим», - желание завладеть этим чужим сокровищем» (выд. наше - Н.Н.) [Брюсов 1987, 292-293].

Есть, значит, в переводе то особое искушение, перед которым трудно устоять, есть нечто, что роднит его с подлинным авторским творчеством. Есть что-то общее в процессах создания текста «вторичного» и «первичного». И в то же время есть определенное таинство в процессе перевода, раскрыть которое до пор никому не удалось, но невозможно и отказаться от таких попыток, которые становятся все интенсивнее и интенсивнее. Сегодня перевод является объектом самых различных по направленности исследований - лингвистических, семиотических, литературоведческих, культурологических, философских и пр. Сложность феномена перевода привела исследователей, с одной стороны, к множеству концепций, с другой - к пониманию «неисчерпаемости» проблем и вопросов, возникающих при изучении перевода. В связи с названной сложностью и неисчерпаемостью перевода как объекта изучения особую актуальность приобретает исследование именно его онтологии. Данная работа и представляет собой попытку осмысления одного из важнейших онтологических свойств перевода, каким, бесспорно, является вторичность.

Объектом исследования является перевод как универсальный семиотический процесс, составляющий суть речемыслительной деятельности, и межъязыковой перевод как один из его видов. В качестве предмета исследования выступает вторичность как одно из основных онтологических свойств переводческой деятельности и текста перевода. При этом вторичность рассматривается и как общетекстовая категория, и как категория, позволяющая выделить определенный типологический корпус текстов и назвать их вторичными. На этом основании анализируются специфика текста перевода по сравнению с другими вторичными текстами и межтекстовые отношения между оригиналом и переводом как первичным и вторичным текстами.

Цель работы заключается в исследовании онтологии перевода как вторичной текстовой деятельности (и в связи с этим философии межтекстовых отношений в паре оригинал/перевод) и в создании интегральной модели перевода на основе современных философских концепций текста и перевода.

Для достижения поставленной цели были сформулированы следующие задачи:

1) проследить и выявить философские корни современной концепции текста и охарактеризовать современное представление о феномене текста;

2) рассмотреть первичность и вторичность как универсальные категории и как категории текста, выявить специфику перевода как одного из видов вторичного текста;

3) проанализировать особенности порождения первичного и вторичного текстов с целью выявления общего и различного в механизмах порождения;

4) оценить современное состояние науки о переводе, выявить ее основные направления, определить особенности подходов к изучению перевода в рамках новой парадигмы;

5) рассмотреть историю отношений оригинал/перевод в практике и теории перевода с целью выявления природы этих отношений;

6) провести сопоставительный анализ концепций вольного и буквального методов перевода и их практических реализаций (на примере конкретных текстов переводов), исследовать философские корни буквального перевода;

7) выявить особенности вторичности текста перевода в зависимости от типа текста, метода перевода и личности переводчика;

8) предложить модель перевода на основе современного представления о тексте и интертекстуальном пространстве;

9) проанализировать диалектику вторичности перевода, ее абсолютность и относительность.

В силу того, что работа носит теоретический характер, материалом для критического анализа послужили имеющиеся сегодня теоретические концепции текста, концепции и классификации вторичного текста и его связей с первичным, основные современные теории перевода. В качестве материала для практического анализа и иллюстрации теоретических положений были использованы тексты оригиналов (А. Милна, Р. Бернса, Л. Кэрролла, У. Шекспира, И. Гете, Э. По, А. Пушкина, И. Бунина, В. Набокова, А. Кристи и др.) и их переводов.

Методологическая основа исследования была выбрана исходя из основного методологического принципа современной науки, которым, как известно, является плюрализм. Плюрализм исключает монополизм из концептуальной сферы любого исследования, находя выражение в координации различных научных подходов, что ведет к объемному, голографическому видению изучаемого предмета. В связи с этим методологическая основа диссертации политеоретична. Прежде всего исследование базируется на философии XX века, представленной феноменологией Э. Гуссерля, онтологией М. Хайдеггера, герменевтикой Х.-Г. Гадамера, французским постструктурализмом Р. Барта, Ю. Кристевой, аналитической философией Г. Фреге и Б. Рассела, Дж. Сёрла и Дж. Остина, лингвистической философией Л. Витгенштейна и постмодернизмом Ж. Деррида, М.Фуко, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Делёза, Ж. Бодрийяра, Э. Фуко. Из названных философских парадигм наиболее значимым для данной диссертации является постмодернизм, поскольку именно он завершил формирование нового взгляда на текст, его порождение и прочтение. Основные положения постмодернизма, касающиеся феномена текста, его порождения и восприятия, позволяют по-новому увидеть и феномен перевода, понять его интертекстуальную природу. В качестве отечественной интерпретации философии постмодернизма в работе использовалась философия текста В. Руднева. Кроме того, исследование проводилось с опорой на теорию смысла А.И. Новикова, а также теорию смысла и понимания, представленную в трудах Р. Павилёниса, С.С. Гусева, Г.Л. Тульчинского, В.П. Филатова и других отечественных философов. Для анализа современного состояния науки о переводе и ее основных проблем был использован достаточно большой корпус работ современных западных исследователей, среди них E. Gentzler, T. Hermans, J. Holms, S. Bassnett, A. Lefevere, G. Toury, M. Baker, L. Venuti и др. Данная основа определила логику и стратегию исследования, сделав его многоаспектным и междисциплинарным.

Для исследования были использованы следующие методы: 1) критический анализ теоретических работ по философии постмодернизма и теории перевода; 2) семантический сопоставительный анализ оригинальных и переводных текстов; 3) контрастивно-семантический анализ переводных соответствий. Для соотнесения методов перевода с его вторичностью был использован аналитико-дискурсивный метод.

Научная новизна исследования заключается в том, что впервые вторичность как онтологическое свойство перевода становится предметом исследования. Как правило, текст перевода считается вторичным ex definitione, и в исследованиях перевода его вторичность только декларируется, но не подвергается анализу. Новизна данной работы заключается также в том, что в ней перевод рассматривается в зеркале новой философской парадигматики, где вторичность понимается как проявление интертекстуальности, являющейся абсолютной характеристикой процесса текстопорождения. Впервые сделана попытка рассмотреть вторичность как феноменологическую категорию в текстопорождении в целом и на этом фоне выявить особенности вторичности перевода. Новым является и обращение к философии межтекстовых отношений оригинала и перевода, к их динамике и к диахроническому аспекту этих отношений. К новизне также можно отнести и сопоставление двух методов перевода (вольного и буквального) как принципиально различных стратегий интерпретации исходного текста, ведущих к онтологически различным видам вторичности.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в концептуальном переосмыслении онтологической сущности перевода как вторичной текстовой деятельности, что ведет к кардинальному изменению представления о роли перевода в формировании межтекстовых связей, образующих интертекстуальное пространство. Предлагается концептуально новая формализованная модель перевода, в которой процесс перевода описывается в терминах функциональной зависимости, позволяющей представить перевод в общем и частном виде. Данная модель открывает возможность создания нового направления в исследовании перевода в рамках теории интертекстуальности. Кроме того, для понимания природы вторичности перевода в работе дается расширенное представление о переводе и современных направлениях в его исследовании, рассматриваются такие проблемы, как переводческая типология текстов, методы перевода, личность переводчика, поскольку от данных факторов зависит степень и тип вторичности. Все это дает системное представление о ключевых вопросах современного переводоведения, об основных тенденциях его развития. Анализ названных проблем проводится на базе достаточно большого корпуса теоретических работ последнего времени, включая зарубежные, в основном не переведенные на русский язык и впервые вводимые в русскоязычный научный дискурс.

Практическая значимость работы определяется тем, что теоретические результаты и предложенные эмпирические методы исследования применимы для решения широкого круга задач в изучении феномена перевода. Материалы исследования могут быть использованы в вузовских теоретических курсах по переводоведению, общему языкознанию, лингвокультурологии, стилистике, лексикологии, теории межкультурной коммуникации, а также в практике преподавания иностранных языков и перевода.

Исходная гипотеза данного исследования была сформулирована на основании современной теории текста и интертекстуальности и заключается в том, что вторичность, являясь онтологическим свойством перевода, не может рассматриваться как его абсолютная характеристика. Абсолютной она является только с точки зрения хронологии. Перевод как деятельность и перевод как текст вторичны и первичны одновременно, при этом соотношение вторичности и первичности в переводе может меняться, но никогда ни одна из названных категорий не будет абсолютным свойством перевода, это всегда диалектическое единство.

На основании проведенного исследования на защиту выносятся следующие положения:

1) Современная наука позволяет считать вторичность одной из универсальных характеристик современного художественного и научного дискурсов, исходя из чего вторичность перевода можно рассматривать как проявление общей вторичности, как ее частный случай.

2) Вторичный и первичный как универсальные категории находятся в сложных двунаправленных отношениях. Вторичный хронологически следует за первичным, но своим существованием продлевает жизнь первичному, создает ему жизненную среду. Таким образом, с одной стороны, появление вторичного зависит от первичного, его наличия, но с другой - вторичный своим существованием продлевает и меняет бытие первичного.

3) С точки зрения традиционного деления текстов на первичные и вторичные перевод нужно рассматривать как особый вид вторичного текста, специфика которого определяется его сложными (неоднозначными) отношениями со своим первичным текстом. В силу своей специфики перевод «не вписывается» в категорию традиционных вторичных текстов.

4) Вторичность перевода как его онтологическое свойство отличается большой диалектичностью: она может быть различной природы и степени. Зависит это от типа (жанра) текста, его энтропийности, метода перевода, от личности переводчика, его креативности.

5) Буквальный и вольный методы перевода - это качественно различные способы интерпретации оригинала и порождения текста перевода, отражающие различные видения проблемы соотношения языка и мышления, языка и культуры, формы и содержания, языка и смысла. Тексты, полученные в результате названных методов перевода, становятся элементами различных дискурсов. Учитывая отсутствие изоморфизма между различными языковыми системами, мы рассматриваем буквальный перевод не как «недотрансформированный» перевод, а как сохранение «природы чужого языка», позволяющее увидеть «способ производства значения» в оригинале.

6) Перевод всегда является одновременно и вторичным, и первичным текстом вне зависимости от метода перевода - буквального или вольного. Но метод определяет соотношение первичности и вторичности в тексте перевода, способ и направление развития оригинала (формальное или смысловое).

7) Современное представление о мире как об интертексте, точнее, как совокупности разноязычных и разнокультурных интертекстуальных пространств позволяет рассматривать перевод как семиотический «мост», который связывает два (и более) пространства, образуя тем самым новое интертекстуальное поле, в котором переплетаются интертекстуальные связи обоих пространств. Это ведет к расширению бытийного пространства оригинала, что дает основание определить перевод как дивергентный процесс.

Апробация работы. Основные положения работы и результаты исследования были представлены на конференциях, симпозиумах и школах-семинарах различного уровня: на XIII и XIV Международных симпозиумах по психолингвистике и теории коммуникации (Москва 2000; 2003), на V и VI Международных конференциях «Россия и Запад: диалог культур» (Москва 1998; 1999), на III, IV, V, VI Международных конференциях по переводоведению «Федоровские чтения» (Санкт-Петербург 2001; 2002; 2003; 2004), на II Международной школе-семинаре «Когнитивная семантика» (Тамбов 2000), на III и IV Международных конференциях «Филология и культура» (Тамбов 2001; 2003), на II Международной конференции «Язык. Культура. Деятельность: Восток - Запад» (Н. Челны 1999), на Международной конференции «Изменяющийся языковой мир» (Пермь 2001), на международных конференциях по теории и практике перевода (Пермь 2000; 2002; 2005), на II Международной конференции «Русский язык в языковом и культурном пространстве Европы и мира: Человек. Сознание. Коммуникация. Интернет» (Варшава 2004); на Всесоюзном научном совещании «Автоматический анализ, перевод, обучение пониманию текста» (Москва 1989), на Всероссийских научных конференциях «Динамический аспект лингвистических исследований» и «Актуальные проблемы теоретической и прикладной лингвистики» (Челябинск 1999), на 2-й Всероссийской конференции «Теория и практика речевых исследований (АРСО-2002)» (Москва 2002), на Всероссийской научной конференции «Язык. Человек. Картина мира» (Омск 2000), на Федеральной научной конференции «Лингвистика XXI века» (Екатеринбург 2004), а также на межвузовских конференциях в Перми, Уфе и других городах России. Диссертация обсуждалась в отделе прикладного языкознания ИЯ РАН и на расширенном заседании кафедры иностранных языков, лингвистики и межкультурной коммуникации Пермского государственного технического университета. По теме диссертации опубликована 51 работа, в том числе две монографии. Общий объем - более 35 п.л.

Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка и приложения; содержит 16 рисунков.

ГЛАВА 1. «Текстуализация» мира и сознания, или Текст в зеркале современных философских парадигм

1.1 Дихотомия «текст/реальность»: новая парадигма

Начало прошлого столетия внесло кардинальные изменения в понимание «механики мира»: к классической ньютоновской добавилась квантовая, которая, по словам Р. Фейнмана, казалась «uncommon-sensy» (бредовой): «It looked cockeyed, but in reality it was not: it was called the theory of quantum mechanics. The word ''quantum'' refers to this peculiar aspect of nature that goes against common sense»«Она казалась сумасшедшей, но таковой не была: ее назвали квантовой механикой. Слово “квантовая” указывает на связь этой теории с той особенностью природы, которая противоречит здравому смыслу» (перевод здесь и далее наш - Н.Н.). [Feynman 1988, 5].

В физике произошло то, что сегодня принято называть «сменой парадигм». Известно, что понятие научной парадигмы как «концептуального модуля науки» было введено американским физиком и философом Т. Куном в его фундаментальной работе по философии и истории науки «Структура научных революций» (1962). Сам он так определяет это понятие: «Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений» (выд. наше - Н.Н.) [Кун 2001, 17].

Родилось данное понятие в результате попыток Куна понять причины различий (иногда очень существенных) в представлении одного и того же феномена, в интерпретации одного и того же научного результата представителями разных школ, особенно в области гуманитарных и социальных исследований. Введение понятия парадигмы помогло автору решить многие трудности в понимании научной революции и причин ее возникновения. В теории Т. Куна понятие парадигмы неразрывно связано с понятием научного сообщества, в котором бывают приняты и распространены особые онтологические и гносеологические идеализации и установки, составляющие суть той или иной парадигмы. В развитии науки Кун различал период нормальной науки - время господства какой-либо одной парадигмы. Такой период отличается накоплением фактов, научных результатов, найденных при решении очередных задач по стандартным образцам и методикам, тогда как смена парадигм воплощает период научной революции, коренной ломки, трансформации, переинтерпретации основных научных результатов и достижений, т.е. это этап принципиального видоизменения всех главных стратегий научного исследования и замещения их новыми. Именно такой этап был пережит научным сообществом на рубеже XIX и XX веков, когда «наука, прочно занимающая господствующее положение, по крайней мере в европейской цивилизации и культуре, претерпевает радикальные изменения - теория относительности и квантовая механика требуют опровергнуть прежние представления, казавшиеся ранее незыблемыми. Поэтому неудивительно, что внимание философов науки и методологов обращается на поиск нового обоснования и на переосмысление статуса научного знания и познания - ведь человеческое познание по сути сводилось к научному» [Кузнецов 2001, 3].

Если обратиться к фундаментальным различиям между «старой» и «новой» парадигмами в физике, то нужно подчеркнуть особую роль положения индивида (наблюдателя) по отношению к наблюдаемому миру. «The old physics assumes that there is an external world which exists apart from us. It further assumes that we can observe, measure and speculate about external world without changing it»«Старая физика допускает, что существует внешний по отношению к нам мир, который мы можем наблюдать, измерять, рассуждать о нем, не изменяя его при этом». [Zukav 1989, 29].

Исходя из такого «положения» наблюдателя, наблюдение может быть объективным. Согласно же квантовой теории, такой вещи, как объективность, не существует и не может существовать. «We cannot eliminate ourselves from the picture. We are part of nature, and when we study nature there is no way around the fact that nature is studying itself. Physics has become a branch of psychology, or perhaps the other way round»«Мы не можем исключить себя из наблюдаемой картины. Мы - часть природы, и, когда мы изучаем природу, мы не можем не признавать факта, что природа изучает самое себя. Таким образом физика становится частью психологии или чем-то вроде этого». [Там же, 31].

Переворот произошел, как мы знаем, не только в естествознании, в котором наиболее «философской» частью можно считать физику. В гуманитарных науках, и прежде всего в философии, также произошел поворот, получивший название «лингвистического» (linguistic turn). Представляется, что в развитии науки о тексте (или, точнее, философии текста) можно увидеть определенную параллель с событиями в физике, приведшими, с одной стороны, к изменению представления о познаваемости и предсказуемости физического мира, а с другой - к изменению представления о том, где находится по отношению к этому миру тот, кто его познает. В философии текста «квантовый» поворот заключается в том, что человека, воспринимающего текст, также погрузили в текст, сделали и его частью Текста. Таким образом, параллель наблюдается в соотношении познающего и познаваемого: и в физическом, и в текстовом мирах они неразрывны, нет объективного стороннего наблюдателя и нет объективно познанной реальности. Таков итог последнего столетия.

ХХ век, который уже ушел в прошлое, оставил нам в наследство новую философию, а именно: феноменологию Гуссерля, фундаментальную онтологию Хайдеггера, герменевтику Гадамера, французский постструктурализм и постмодернизм Фуко, Деррида и Лиотара, аналитическую философию Фреге и Рассела. В прошлом веке были созданы «Логико-философский трактат» и «Философские исследования» первого по-настоящему «лингвистического» философа Людвига Витгенштейна. В ХХ же веке жил и мыслил удивительный русский филолог и философ Михаил Михайлович Бахтин. ХХ век - это семиотика и структурализм, определившие развитие всех гуманитарных наук. ХХ век - это сплошная «междисциплинарность» и возникновение самых различных лингвистик: мета-, психо-, антропо-, социо-, этно-, нейро-, когнитивной, прикладной, вычислительной, математической; лингвистики универсалий, лингвистики текста и, наконец, лингвокультурологии и лингвосинергетики. Оформилось такое направление, как философия текста. Возникли теория межкультурной коммуникации и теория перевода. В результате произошел концептуальный пересмотр природы сложнейших взаимоотношений «Реальность - Человек - Язык - Культура - Текст». Слово «текст» выделено и поставлено в конец этой сложной взаимосвязанной феноменологической системы с целью подчеркнуть его особое положение в гуманитарных науках ХХ века, именно ему, как говорил М.М. Бахтин, принадлежит роль своеобразного символа объединения «гуманитарных наук - наук о духе - филологических наук». Таким образом, можно дополнить уже сказанное: в гуманитарных науках произошел не просто лингвистический поворот, произошла «текстуализация» мира и сознания. Выражается эта текстуализация прежде всего в пересмотре соотношения текста и реальности, текста и культуры, текста и языка, текста и автора.

Согласно традиционному взгляду, текст и реальность - это суть разные вещи: текст имеет автора и в нем отражается в той или иной форме фрагмент реальности, что представляется (как и ньютоновская механика) вполне рациональной точкой зрения, не противоречащей здравому смыслу. Однако параллельно такому взгляду существует и другой, согласно которому, текст и реальность есть одно и то же. В отечественной науке такое «отождествление» текста и реальности отстаивает В. Руднев. В своих работах «Морфология реальности», «Прочь от реальности» он, опираясь в основном на исследования Ю.М. Лотмана, Л. Витгенштейна, а также на три, как он пишет, эпистемологические завоевания науки и философии XX века - теорему о неполноте дедуктивных систем К. Геделя, принцип дополнительности Н. Бора, принцип неопределенности В. Гейзенберга, - утверждает, что текст и реальность «суть функциональные феномены, различающиеся не столько онтологически, сколько прагматически в зависимости от точки зрения субъекта» [Руднев 1996, 9]. Это означает, что «один и тот же объект может быть рассмотрен и как текст, и как реальность в зависимости, во-первых, от того, в состоянии ли мы воспринимать объект как знак (то есть, в сущности, понятно ли нам его значение), и во-вторых, хотим ли мы его воспринимать как знак. Это зависит от обстоятельств и от нашей доброй воли, во всяком случае, это проблема нашего выбора. И вот мы выбираем знаковый аспект реальности, совершенно, впрочем не настаивая, что этот аспект единственный. Но для нас он, пожалуй, и единственный, так как он нам интереснее всего» [Руднев, интернет-версия].

Таким образом, реальность определяется В. Рудневым «как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что ее средние пользователи воспринимают ее как незнаковую». Это цитата из его книги, название которой говорит само за себя - «Прочь от реальности» [Руднев 2000, 180]. Следовательно, «знак, текст, культура, семиотическая система, семиосфера, с одной стороны, и вещь, реальность, естественная система, природа, материя, с другой, - это одни и те же объекты, рассматриваемые с противоположных точек зрения» [Руднев 2000, 10].

Общей (универсальной) характеристикой физической реальности и текста, согласно «философии текста» Руднева, является время - семиотическое время, время текста и время физической реальности. Время (точнее, направление его движения) и является «демаркационной» линией, разделяющей объекты физической реальности и тексты: семиотическое время (время текста, время культуры) противоположным образом отличается от времени физической реальности, т.к. «вещи движутся в положительном времени, тексты - в отрицательном» [Руднев 1996, 10].

Эта разнонаправленность семиотического и физического времени определяет энтропийность текста и предмета: энтропийность предмета увеличивается, а энтропийность текста уменьшается, при этом накапливается информация. «Объект как предмет физической реальности изменяется во времени от менее энтропийного состояния к более энтропийному, т.е. разрушается, объект как текст изменяется во времени от более энтропийного состояния к менее энтропийному, т.е. созидается» [Руднев 1996, 12].

Отсюда следует, что чем старше становится текст, чем дальше во времени он передвигается, тем информативнее он становится, т.к. «он хранит в себе информацию о своих прежних потенциальных восприятиях». В качестве примера В. Руднев приводит «Слово о полку Игореве»: «В определенном смысле мы знаем о нем больше, чем современники этого памятника, так как он хранит все культурные слои его прочтений, обрастая огромным количеством комментариев»То же самое можно сказать о пушкинском «Евгении Онегине». С одной стороны, для современного читателя он содержит множество так называемых «беллетристических лакун», обусловленных коммуникативной и временной дистанциями между автором - Пушкиным - и нами, его сегодняшними читателями (Ю. А. Сорокин). Однако, как считают специалисты, в тексте романа содержится и то, что может быть понято только «из глубины веков». Так, в частности, Ю.М. Лотман полагает, что «читатель, уже знакомый с ''Анной Карениной'', романами Тургенева и Гончарова, ''Возмездием'' Блока и ''Поэмой без героя'' Ахматовой, видит в ''Евгении Онегине'' потенциально скрытые смыслы, не доступные современникам автора»
[Лотман 1983, 11]. [Там же]. Что касается вопроса «умирания» текста, здесь В. Руднев, цитируя Р. Ингардена, подчеркивает, что в границах создавшей его культуры текст не умирает благодаря своей «интенциональности, сопричастности сознанию, его воспринимающему» [Руднев, там же]. Умирает он тогда, когда его перестают читать, а значит - и давать культуре новую информацию. В таком случае текст «детекстуализируется», т.е. перестает быть носителем и генератором новой информации, новых смыслов. Остаются только его экземпляры в виде материальных объектов, которые, если следовать логике автора, есть не что иное, как «умершие тексты». Исследователь называет еще одно важное отличие текста и материального объекта: последний «в пространственном смысле центростремителен, то есть ограничивается рамками своих очертаний», в то время как текст «центробежен, он путем ''тиражирования'' стремится охватить как можно большее количество пространства»Мысль о «захвате» пространства очень точно отражает роль перевода в мировой цивилизации, мировой культуре, т.к. перевод (а он практически никогда не бывает «разовым»), как никакой другой вид прочтения текста, влияет на жизнь текста в межкультурном пространстве, перевод и обеспечивает тексту интенсивное передвижение в этом пространстве, его завоевание. [Руднев 1996, 15-16].

В. Руднев, как нам кажется, очень точно определил суть философии XX века, назвав ее философией модальности: «Философия XX века - это философия модальности. То, что является реальностью для одного, - иллюзия для другого, а для третьего вновь реальность, и так до бесконечности. Мир до конца не познаваем». От субъекта, от его «модуса» зависит, считать действительность реальностью или иллюзией. Пользуясь категориями модальности, Руднев обосновывает относительность понятий реальности и истинности: «Вы утверждаете одно в индикативе, но на самом деле это только ваше предположение… <…> Поэтому всякий индикатив чреват конъюнктивом и наоборот. Поэтому неполнота знания должна компенсироваться дополнительностью описания (Бор 1962) и - шире - стереоскопичностью видения (Лотман 1979). А для этого необходим диалог между сознаниями, между полушариями, между языками и культурами. «Поэтому любое высказывание в индикативе чревато императивным призывом к высшему пониманию, которое все оценит, все простит. Модальный план меняется в зависимости от того, кто говорит, кто слушает и на кого направлено высказывание. Оценка поведения объекта зависит от самого субъекта (Гейзенберг 1987). Значение зависит от того, в каком конкретном случае оно употребляется (Витгенштейн 1994). Индикатив: я знаю, что дело обстоит так-то и так-то - есть лишь необходимость чего-то несомненного, чтобы, оттолкнувшись от этой квазииндикативной несомненности, начать сомневаться во всем остальном» [Руднев 1996, 39].

Таким образом, введя понятие модальности (индикатива и конъюнктива), автор подходит к одному из постулатов постмодернизма: в мире знаков нет и не может быть «истины», единственного правильного прочтения текста. «Мир не познаваем», т.к. процесс смены модальности - индикатива (утверждения) и конъюнктива (сомнения) - бесконечен.

Итак, если поставить знак равенства между реальностью и текстом, тогда смело можно говорить, что мы живем не в мире материальных объектов, а в мире знаков, в том мире, в «символической Вселенной», в которой и человек есть «символическое животное» (Э. Кассирер).

Однако начало эры знаков нужно искать не в XX веке. Так, согласно Жану Бодрийяру, эра знаков начинается с эпохой Возрождения, когда коды получают известную самостоятельность от референтов. Эта самостоятельность становится полной в XX веке. Согласно Бодрийяру, мы живем в мире моделей и симулякров, не обладающих никакими референтами, не основанных ни на какой иной «реальности», кроме собственной, которая представляет собой мир самореференциальных знаков. Симуляция, выдавая отсутствие за присутствие, одновременно смешивает всякое различие реального и воображаемого.

Симулякр (от. лат. simulacrum - образ, подобие) - один из основных и популярных терминов постмодернизма, используемый для того чтобы подчеркнуть «замену реального знаками реального». Бодрийяр полагает, что знак проходит четыре стадии развития. «Первая - отражение некой глубинной реальности; вторая - маскировка и извращение этой реальности; третья - маскировка отсутствия всякой глубинной реальности; четвертая - утрата всякой связи с реальностью, переход из строя видимости в строй симуляции» [Современная западная … 1991, 44-45]. По-видимому, сейчас мы и переживаем четвертую стадию развития знака - окончательный разрыв с реальностью, переход в мир знаков, которые, утратив связь с реальностью, со своими референтами-обозначаемыми, потеряли свое «объективное» значение и превратились в «чистые» означающиеЧетвертая стадия развития знака, т.е. его «освобождение» от обозначаемого, подробнее будет рассмотрена в параграфе, посвященном постмодернизму..

Итак, можно сказать, произошел настоящий «коперниковский» поворот в понимании дихотомии «знак/реальность», «текст/реальность», давший исследователям новую парадигму, т.е. новую «модель постановки проблем и их решений» (Т. Кун). Выбор между текстом и реальностью, о котором говорит В. Руднев, сделан в пользу текстаКонечно, такой «выбор» был сделан далеко не всеми, и классическое представление о тексте и его соотношении с реальностью не «умерло», но появилось и другое видение феноменологической сути названных объектов.. Такому выбору способствовало развитие философии XX века, основные концепции которой будут рассмотрены ниже. Конечно, появление новой парадигмы не означает, что она была принята всеми и что старая перестала существовать: современную науку как раз и отличает своего рода «плюрализм» парадигм и подходов к изучению одного и того же объекта, а также разнообразие методов исследования.

1.2 Философские истоки новой концепции текста

В XX веке две «фило-» науки (филология и философия) во многом нашли общие точки приложения, общие объекты исследования. Это логично и закономерно. Как уже отмечалось во введении, произошло своего рода возрождение античной традиции, где лингвистика была «частью» философии, в результате чего в настоящее время философия становится все более и более лингвистической, а лингвистика - философской.

В конце каких-либо больших периодов принято подводить итоги. Закончился ХХ век, и появились различного рода «итоги». Известный российский философ В.А. Канке в своей книге «Основные философские направления и концепции науки. Итоги ХХ века» называет шесть парадигм, от которых, по его мнению, «современная цивилизация и культура получают продуктивные импульсы» [Канке 2000, 152]. Этими парадигмами являются: феноменология (Э. Гуссерль), онтология (М. Хайдеггер), герменевтика (Х.Г. Гадамер), франкфуртская школа (Т. Адарно, Ю. Хабермас, К.-О. Апель), постструктурализм и постмодернизм (М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Лиотар) и аналитическая философия (Г. Фреге, Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Дж. Остин, Дж. Сёрл, Р. Хэар). В современных лингвистических работах ссылки на вышеназванных ученых далеко не редкость, особенно часто встречаются имена Хайдеггера и Гадамера, Фуко и Деррида, Фреге и Витгенштейна, Остина и Сёрла. Попробуем вычленить из их учений те идеи, развитие которых и привело к кардинальной смене гуманитарной парадигмы.

«Логические исследования» Э. Гуссерля, которые увидели свет в 1900-1901 годах, в развитии философской мысли ознаменовали начало нового века в прямом и переносном смысле. Названная работа явилась началом «феноменологического поворота» в философии. В феноменологии Гуссерля (с ее лозунгом «Назад, к опыту, к созерцанию»), где феноменами (греч. phainomenon - явление, сущность) выступают психические переживания, речь идет о структурах («содержании») сознания. Ключевыми понятиями философии Гуссерля являются феноменальность, интенция, рефлексия. Лаконично гуссерлевскую философию можно определить как «феноменальность, осваиваемую рефлексивно» (В.А. Канке). Сам философ писал: «Все, что доступно нам благодаря рефлексии, имеет одно замечательное общее всем свойство - быть сознанием о чем-то, осознанием чего-либо, или, коррелятивно, быть осознанным - мы говорим об интенциональности. Эта сущностная характеристика психической жизни в точном смысле слова и, таким образом, просто неотделима от нее» [Гуссерль 1992, 65].

Вводя греческие термины «ноэзис» (мышление) и «ноэма» (мысль), ученый объясняет интенциональность как ноэматически-ноэтическую интерпретацию. Ноэзис (мышление), согласно Гуссерлю, направлен на выяснение смысла. Смысл, который мы ищем, конструируется сознанием и должен быть ориентирован на предметы. Используя творческие способности, мы открываем смысл этих предметов в своем сознании. При этом в нашем сознании мы переживаем не только увиденное в данную минуту, но и неопределенно-незнакомое. Таким образом, «при конструировании синтетических многообразий мы осуществляем свободную вариацию в пределах известных горизонтов, которые в идеале должны охватывать весь мир» [Цит. по: Канке 2000, 20]. Другими словами, для Гуссерля интенциональность - это акт придания смысла (значения) предмету при постоянной возможности различия предмета и смысла.