Вторичность как онтологическое свойство перевода

Итак, «вторичный текст» - это далеко не одназначное явление. Существуют различные подходы к его пониманию, к выделению его онтологических характеристик, к определению его функций. Очевидно, что нужна типология данной категории текстов. Одна из таких типологий была предложена Л.М. Майдановой в работе «Речевая интенция и типология вторичных текстов». Здесь же мы находим и определение вторичного текста: «текст, созданный на базе другого, первичного, текста со сменой авторства. Под сменой авторства при этом имеется в виду не замена одной личности другой личностью, а замещение одной интенции другой интенцией, пусть даже личность остается прежней. Таким образом, меняется субъект деятельности, и первичный текст выступает как предмет, а вторичный - как результат этой деятельности» [Майданова 1994, 81].

Как видно из названия работы и приведенного определения, концептообразующим понятием для автора является понятие «речевой интенции». Исходя из различия интенции «второго» автора, Л.М. Майданова выделяет следующие базовые категории вторичных текстов:

1) воспроизведение первичного текста;

2) циклизация первичных текстов;

3) диалог с первичным текстом;

4) завершение первичного текста;

5) продолжение завершенного первичного текста.

К первой категории «воспроизведение первичного текста» автор относит такие виды текстов, как пересказ, реферат, аннотация, сценарий, изложение, адаптация и т.п. В данном случае интенция второго автора заключается в воспроизведении первичного текста. При всем различии перечисленных текстов и их целей общим в них, как отмечает Л.М. Майданова, является «стремление второго автора передать основное содержание первичного текста и в ряде случаев его композицию. В результате мы имеем как бы вариант исходного произведения, более или менее подробный, полный, точный или, напротив, сокращенный, упрощенный, приблизительный, то, что Л.В. Сахарный предложил назвать ''текстами-синонимами''» [Майданова, там же]. Совершенно очевидно, что один и тот же исходный текст, как подчеркивает автор, «может послужить основой для бесконечного числа вариантов: роман устно или письменно пересказывается, инсценируется для театра, телевидения, радио, по нему сочиняется опера, ставится фильм (бывает, не один), он адаптируется для детей или иноязычных читателей. И это обстоятельство во многом усложняет бытование текста, что, наверное, могло бы послужить темой особого исследования» [Майданова 1994, 83].

Циклизацией первичных текстов Л.М. Майданова называет создание вторичных текстов, представляющих собой «циклы первичных или их частей». К ним она относит публицистические тексты, сборники афоризмов и т.п. Особенностью таких текстов является то, что в них происходит «взаимодействие первичных, исходных произведений, дающее смысловое приращение, новую идею, объединяющую отдельные тексты в единое смысловое целое». Другими словами, авторы этих вторичных текстов «стремятся получить новую информацию исключительно в силу объединения, соположения и смыслового взаимодействия нескольких первичных текстов» [Там же, 83-87].

Особенно подробно Л.М. Майданова анализирует ту категорию вторичных текстов, которую она называет диалогом с первичным текстом. Такие тексты определяются автором как «производные от первичных и выступающие как отклик на предшествующее произведение. Это как бы ответные реплики диалога» [Там же, 87]. Среди текстов этого типа выделяются следующие подгруппы - варианты диалога с первичным текстом: текст-ответ, текст-подражание и текст-исследование. Текст-ответ является вторичным, т.к. в него встраивается тем или иным способом (за счет дублирования, цитирования, пересказа, композиции, логической схемы) первичный текст. К таким вторичным текстам автор относит ответное письмо, ответное заявление, полемический ответ и т.п. Текстами-подражаниями автор называет большую группу текстов - имитацию, пародию, обучающее сочинение в определенной манере письма, произведение, созданное в русле той или иной литературной школы, и т.д. В этих текстах воспроизводятся типичные черты соответствующего первичного текста, но при этом элементы исходного текста включаются в новые связи для выражения новой идеи. Происходит своего рода разрушение текста-источника и порождение производного текста, причем художественная концепция последнего, точнее, ее близость к концепции оригинала зависит от жанра конкретного вторичного текста (например, пародия или просто подражание). Таким образом, «вторичные тексты» М.В. Вербицкой попадают в эту группу текстов.

К текстам-исследованиям, составляющим третью подгруппу, согласно автору, относятся те тексты, в которых первичный текст становится предметом речи, в результате чего создается «текст в тексте» - рецензия, литературно-критическая статья, литературоведческая монография, комментарий и т.д. «В содержательном плане исследовательский вторичный текст является моделью первичного текста, объясняющей его смысл и актуализирующей этот смысл в новой ситуации» [Там же, 94].

Завершение первичного текста - это интенция второго автора закончить неоконченное произведение первого автора (Пушкин - Брюсов: «Египетские ночи»). Вторичный текст такого рода может включать первичный как составную часть.

Продолжение завершенного первичного текста - это вторичный текст, создаваемый на основе первичного самим автором. В этом случае «замкнутое, завершенное пространство художественного мира первичного текста размыкается и модифицируется в новое целое» [Там же, 104].

Завершает Л.М. Майданова свою классификацию вторичных текстов следующими выводами: 1) «реальная жизнь текста гораздо сложнее простой передачи его от автора к адресату и усвоения этим адресатом»; 2) «сложнейшие взаимосвязи текстов и создают всеобщий и бесконечный диалог». И далее опять же следуют слова М.М. Бахтина: «Каждое высказывание полно отзвуков и отголосков других высказываний. … Высказывание обращено не только к своему предмету, но и к чужим речам о нем» [Там же, 104]. Не согласиться с этим нельзя.

Заключительная фраза в работе Л.М. Майдановой и приведенная ею бахтинская цитата снова заставляют обратиться к теме о соотносительности понятий вторичности и интертекстуальности. Не являются ли типы текстов, рассматриваемые автором, примерами интертекста? Нам представляется, что ответ должен быть положительным. В первой главе была приведена классификация интертекстуальных отношений Ж. Женетта. Если сравнить ее с классификацией вторичных текстов Л.М. Майдановой, можно увидеть определенное пересечение этих классификаций, различие которых заключается в том, что в одной из них выделяются типы текстов (Майданова), а в другой - типы межтекстовых связей (Женетт). Если попытаться соотнести названные классификации, тогда мы увидим, например, что те тексты, которые названы Майдановой как диалог с первичным текстом и, в частности, тексты-исследования, связаны с текстом-источником метатекстуальностью, а тексты-подражания - гипертекстуальностью. Это еще раз дает нам основания считать, что вторичность и интертекстуальность неразрывно связаны и взаимообусловлены. Чтобы это доказать, еще раз обратимся к уже знакомым нам классическим определениям интертекста Р. Барта и Ю. Кристевой: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры» [Барт 1994, 418]. «Любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста» [Кристева 2000, 429].

Итак, интертекстуальность - понятие очень широкое, и интертекстуальные связи могут носить совершенно различный характер и по-разному классифицироваться: по степени выраженности (скрытая/явная интертекстуальность), по функциям (отсылка к источнику призвана модифицировать смысл высказывания или же вводить новую информацию), по качествам интертекста как тропа (интертекстуальные метафоры или метонимии) или как литературного соперничества, или же в качестве основного приема порождения текстов у постмодернистов [Денисова 2003]. Из всего вышесказанного следует, что все вторичные тексты связаны с первичными одной или несколькими интертекстуальными связями, и, соответственно, являются интертекстами различной природы. Представляется, что майдановскую «циклизацию первичных текстов», тексты-диалоги, тексты-подражания можно определить как интертексты, отличающиеся друг от друга типом интертекстуальной связи. Отличие данных вторичных текстов и «классических» интертекстов заключается в том, что в случае вторичных текстов формулы и цитаты в нем не анонимны, их источник (первичный текст) известен. В то время как в классическом интертексте это условие не является обязательным: «интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых можно редко обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [Ильин 2001, 103].

Другими словами, различие между вторичным текстом и интертекстом в строгом смысле выражается в анонимности (имплицитности) и авторстве (эксплицитности) источника, в сознательности и бессознательности «цитирования». Сущность, однако, одна - это присутствие в одном тексте другого текста, при этом способ присутствия манифестируется по-разному. Там и там интертекстуальные связи, но в случае классического вторичного текста - это связь не с «миром текстов», а конкретная (не анонимная) связь двух конкретных текстов.

А теперь обратимся снова к энциклопедическим определениям вторичного. Как мы уже видели, вторичный - это и «вторая, позднейшая ступень в развитии чего-либо». Что это значит? Нам представляется, что данное определение может быть проинтерпретировано следующим образом. Имеется некий (пусть первичный) текст, который служит источником для возникновения другого (вторичного) текста. При порождении последнего происходит взаимодействие текста-источника, его смысла и текста, имеющегося в «сознании» автора нового вторичного текста, в результате рождается «интертекст» или, если перевести приставку «интер-» на русский язык, «между-текст», который не есть точное повторение текста-источника, но и связь с ним не утрачивается, его присутствие в этом новом тексте очевидно, но это уже иной «новый» текст. Его и можно назвать «второй, позднейшей ступенью в развитии» текста-источника, его смысла, его формы, так как происходит приращение, определенная трансформация смысла и параллельно трасформация формы. Итак, кажется вполне обоснованным рассматривать вторичность и интертекстуальность как явления взаимосвязанные, в чем-то даже синонимичные.

Если же вернуться к работе Л.М. Майдановой, то нужно отметить, что в ней содержится достаточно полная картина вторичных текстов, однако в этой «картине» перевод как вторичный текст не представлен. Вероятнее всего его можно отнести к первой категории вторичных текстов, т.е. к воспроизведению первичного текста, поскольку именно в этом случае цель второго автора по определению совпадает с целью переводчика - «передать основное содержание первичного текста и в ряде случаев его композицию», так чтобы в конечном итоге иметь «как бы вариант исходного произведения».

Практически в любой работе по переводу мы найдем суждения, аналогичные приводимым ниже: «Перевод отличается от других видов языкового посредничества (реферата, аннотации, пересказа, резюме), в первую очередь, особой функцией -- служить полноправной заменой исходного сообщения (оригинала). Само намерение выполнить перевод означает постановку задачи создания подобного репрезентанта оригинала, и пользующиеся переводом (его рецепторы или реципиенты) исходят из предположения, что текст перевода и содержательно, и структурно адекватно воспроизводит оригинал. Они используют перевод так, как будто это и есть оригинал: цитируют по переводу оригинал, высказывают суждения о содержании оригинала, оценивают его язык и стиль» [Комиссаров 1999b, 110-111].

«Задача переводчика - передать средствами другого языка целостно и точно содержание подлинника, сохранив его стилистические и экспрессивные особенности. Под «целостностью» перевода надо понимать единство формы и содержания на новой языковой основе. Если критерием точности перевода является тождество информации, сообщаемой на разных языках, то целостным (полноценным или адекватным) можно признать лишь такой перевод, который передает эту информацию равноценными средствами. Иначе говоря, в отличие от пересказа, перевод должен передавать не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено в нем. Это требование относится как ко всему переводу данного текста в целом, так и к отдельным его частям» [Рецкер 1974, 7].

«Таким образом, переводной текст должен максимально полно воспроизводить не только смысл и содержание оригинала, но и его структуру, стиль и особенности речи автора» [Латышев 2000, 16].

Приведенные высказывания известных переводоведов не оставляют сомнения в том, что перевод - это совершенно особый вид вторичного текста, отличающийся от традиционных вторичных своей функцией - заменять первичный, выступать в его роли, но «на другой сцене». (По критерию «сходство/различие», рассматриваемому Вербицкой в качестве одной из основных характеристик вторичного текста, перевод является тем вторичным текстом, где сходство должно быть максимальным.) Таким образом, перевод - это не совсем то воспроизведение, о котором пишет Майданова. Неудивительно, что в примерах типов текстов, которые она относит к данной категории вторичных текстов, перевод не называется. Следовательно, при анализе вторичных текстов необходимо учитывать принципиально различные требования, предъявляемые к ним в зависимости от того, к какому типу вторичных текстов они относятся.

Если попытаться «примерить» перевод к другим категориям, выделяемым Майдановой, то, по-видимому, можно перевод отнести и к «диалогу с первичным текстом», даже и к «продолжению (как развитию) первичного текста». Однако надо помнить само определение вторичного текста, данное исследователем: в нем ключевым моментом является смена «речевой интенции». Бесспорно, при переводе тоже меняется интенция: нельзя говорить о тождестве речевых интенций автора оригинала и автора-переводчика, но в классификации Майдановой данная смена интенций не нашла отражения. Таким образом, вторичность текстов, описанных Майдановой, пересекается со вторичностью перевода только по признаку наличия исходного (первичного) текста. Качественные характеристики перевода как вторичного текста остались за пределами данного исследования.

Итак, если подвести итоги всему сказанному о понятиях «первичный»/«вторичный», а также о подходах к пониманию «вторичного текста» в лингвистике, то можно сделать определенные выводы, во-первых, о соотношении первичного и вторичного, во-вторых, об особенностях вторичного:

1) Первичный и вторичный представляют собой диалектическое неразрывное целое. Так, например, первичные качества обусловливают появление вторичных, но без вторичных они «мертвы»: именно вторичные качества, такие, как цвет, запах и вкус делают объект «живым».

2) Вторичное появляется на основе первичного, являясь его продолжением (развитием).

3) Для возникновения вторичного необходима «обработка» («деконструкция») первичного.

4) Вторичное появляется под воздействием первичного на органы чувств (на сознание) субъекта, воспринимающего это первичное.

5) Первичное и вторичное отличаются по своему происхождению: одно предшествует другому и является основой для его возникновения.

6) Первичное и вторичное отличается по признаку объективности/субъективности.

Итак, первичное и вторичное связаны, во-первых, генетически (первичное «рождает» вторичное), во-вторых, хронологически (первичное предшествует вторичному), в-третьих, онтологически (бытийность первичного и вторичного взаимообусловлены) Основным же отличием первичного и вторичного является их появление, т.е. «рождение». Это представляется справедливым и по отношению к текстам. Следовательно, основное различие первичных и вторичных текстов нужно искать в их порождении. Исследованием, посвященным именно сопоставлению механизмов порождения первичного и вторичного текстов, является совместная работа А.И. Новикова и Н.Л. Сунцовой «Концептуальная модель порождения вторичного текста». В ней авторы предлагают свое определение вторичного текста и модель его порождения. Ниже мы рассмотрим основные положения предлагаемой названными авторами концепции с точки зрения ее релевантности для представления процесса порождения как вторичного текста.

2.4 Особенности порождения вторичного текста: когнитивная модель

Итак, как уже было отмечено, именно способ порождения и является одним из основных признаков, которые разделяют первичные и вторичные тексты. Рассмотреть особенности порождения вторичного текста на основе его сопоставления с порождением первичного текста было целью работы Н.Л. Сунцовой, выполненной под руководством А.И. Новикова. Очевидно, что сопоставительный анализ порождения первичного и вторичного текстов требует обращения к моделям речепорождения (их рассмотрение не входит в нашу задачу), в которых (при всех их различиях) процесс порождения описывается как многоэтапный процесс с определенным порядком следования этапов.

Согласно любой модели, процесс порождения текста представляется как некий квазиалгоритм, последовательность операций, для начала выполнения которых необходим «пусковой механизм». Именно он и был использован в качестве базового понятия для анализа особенностей порождения первичных и вторичных текстов в исследовании А.И. Новикова и Н.Л. Сунцовой. В модели, предлагаемой авторами, основное различие в рассматриваемых ими порождающих процессах заключается в механизмах, инициирующих данные процессы. Для инициации процесса порождения первичного текста таким пусковым механизмом, как известно, является замысел, формированию которого предшествует (и способствует ему) существующая в интеллекте так называемая тема-понятие. Тема-понятие, соответствуя потенциальному главному предмету описания будущего текста, может стать своего рода основой для формирования не одного, а многих замыслов, реализуемых в различных текстах; каждый из таких текстов будет по-своему «единственным» (в данном случае первичным). Эта «единственность» (уникальность) объясняется самой природой замысла, в котором в отличие от темы-понятия отражается определенный конкретный аспект рассмотрения потенциального предмета описания. С другой стороны, тексты, созданные на основе одной темы-понятия, образуют своего рода синонимический ряд. Степень синонимичности, близости таких текстов может значительно варьироваться, но вероятность появления очень «близких» текстов достаточна мала. На рис. 1 представлена схема порождения первичных текстовРисунки, представляющие графическую интерпретацию теоретических положений А.И. Новикова, принадлежат автору данной работы - Н.Н..

В случае порождения вторичного текста аналогом такого механизма является тема текста, которая представляет собой некое «ментальное образование, возникающее в мышлении в результате понимания текста и представляющее собой максимально свернутое его содержание» [Новиков, Сунцова 1999, 158]. Данная тема отличается, с одной стороны, от темы-понятия (ей свойственна большая конкретность), а с другой - она может не совпадать содержательно и с замыслом первичного текста, поскольку последний, как правило, претерпевает изменения (иногда существенные) в процессе текстопорождения. Основное свойство темы конкретного текста, как отмечают авторы исследования, заключается в том, что она «всегда может быть развернута в текст, притом такой текст, который будет в той или иной степени близким к оригиналу. Степень близости будет тем большей, чем более точно выделена тема» [Там же, 159]. Тема текста, будучи в каком-то смысле тождественной авторскому замыслу, отличается от последнего тем, что на ее основе может быть создан не один текст, а некоторое множество близких текстов, которые могут различаться (иногда значительно) как по форме, так и по содержанию. Они также образуют синонимический ряд, но специфика этого ряда заключается в том, что все тексты генеалогически связаны между собой общим первичным текстом.

Как видно из рисунков, принципиальным различием в порождении первичных и вторичных текстов является то, на основе чего формируется замысел будущего текста - первичного или вторичного.

Если же мы сравним определение вторичного текста, данное названными авторами, с определением Л.М. Майдановой, мы увидим, что принципиальное отличие заключается в базовом понятии, которое берется в качестве классифицирующего признака. У Майдановой это смена интенции, у Новикова и Сунцовой - механизм порождения, принцип формирования замысла. Последнее определение представляется более универсальным, так как оно базируется на онтологически более важном явлении - на процессуальности. Такое определение охватывает все случаи порождения вторичного текста вне зависимости от мотива его создания и его жанровой принадлежности. В нем (в определении) эксплицирован сам признак вторичности текста, обусловленный наличием текста-источника.

Сопоставляя вторичные и первичные тексты, А.И. Новиков и Н.Л. Сунцова отмечают, что вторичные так же, как и первичные, могут группироваться в синонимические ряды, образуя своеобразные парадигмы, объединяющим признаком для которых является «генетическое родство» с одним конкретным первичным текстом. Синонимические ряды, образуемые первичными и вторичными текстами, отличаются по «источнику» своей межтекстовой близости: в одном случае это «тема-понятие» (рис. 1), которую можно определить как общее (далеко не конкретное) представление о предмете будущих текстов, а в другом случае это тема данного (конкретного) текста (рис. 2). Совершенно очевидно, что степень близости во втором синонимическом ряду много выше и, следовательно, вероятность появления даже очень близких текстов достаточно высока. В качестве доказательства можно привести проведенный нами эксперимент по реферированию (см. Нестерова 1985). Рефераты, полученные в процессе реферирования одного исходного текста, можно рассматривать как синонимический ряд.

Доказательством синонимичности служат также похожие, а иногда и почти одинаковые переводы. Конечно, такие вторичные тексты могут отличаться как степенью близости к своему общему исходному тексту, так и полнотой развертывания его темы. Последняя задается жанром данного конкретного вторичного текста, его функциональной направленностью: замещать свой первичный (исходный) текст в другой культурной и языковой среде или только представлять его, информировать о нем. Степень же близости во многом определяется тем, что становится инвариантом при преобразовании первичного текста во вторичный. Инвариант в свою очередь зависит от того ментального образования, которое формируется в интеллекте субъекта, осуществляющего данное преобразование. Это ментальное образование есть результат понимания исходного текста. Согласно А.И. Новикову и Н.Л. Сунцовой, формы представления таких ментальных образований могут быть различными: «они различаются между собой степенью развернутости, а поэтому можно представить, что одному первичному тексту может соответствовать не одна какая-либо форма промежуточного звена, а несколько. Следовательно, и здесь мы имеем дело с вариантами» [Новиков, Сунцова 1999, 162].

В связи с вариативностью форм ментальных образований авторы считают, что «в качестве инварианта должна выступать какая-то такая структура содержания, которая служила бы инвариантом одновременно и для ментального уровня, и для развернутых текстов» [Там же]. В качестве такой структуры предлагается рассматривать денотатную структуру (ДС) первичного текста, представляющую его предметное содержание. Достоинством ДС является то, что она не задается извне, «а каждый раз устанавливается и определяется в результате осмысления языковых выражений, составляющих данный текст» [Там же].

Использование ДС для исследования и моделирования порождения вторичных текстов, предполагающих только содержательную близость к оригиналу (именно к такому типу текстов относятся рефераты, на материале которых и проводилось исследование Н.Л. Сунцовой), представляется совершенно оправданным и продуктивным. В нашей работе, поcвященной исследованию реферативного перевода, также использовались денотатные структуры первичных и вторичных текстов как инструмент и как критерий для определения степени семантической близости оригинальных и реферативных текстов. Особенностью и сложностью процесса реферирования, как известно, является выделение основного содержания. Проблема заключается в достижении объективности этого процесса; совершенно очевидно, что языковой уровень не может обеспечить необходимой объективности, и использование не языкового, а предметного уровня (Т₁ - ДС - Т₂) в качестве «мостика» при переходе от текста первичного к реферативному (вторичному), как показал эксперимент, оказалось эффективным (см. Нестерова 1985; Новиков, Нестерова 1991). В этом случае ДС управляет процессом порождения, делает его объективно «заданным». Она же и определяет близость, своего рода «родство» соответствующих первичных и вторичных текстов. Однако рефераты одного и того же текста, будучи в какой-то степени синонимичными, могут заметно отличаться по полноте представления содержания исходного текста. В проведенном нами эксперименте были получены рефераты (исходные тексты представляли собой англоязычные научные статьи, рефераты которых были опубликованы в реферативном журнале «Физика» по тематике все они относились к физике жидких кристаллов), значительно отличающиеся друг от друга по степени полноты, с которой было представлено содержание исходного текста. Приведем три из полученных нами рефератов:

РЕФЕРАТ 1

Исследована динамика переходов холестерик - нематик и нематик - холестерик в капле нематико-холестерической смеси (МББА+ХХ) при нарастании и спаде магнитного поля. Непосредственно наблюдалась интенсивность поляризованного света, прошедшего через каплю, у которой на нижней поверхности директор был закреплен, а на верхней свободен. Она изменялась при изменении магнитного поля и происходящей при этом закрутки или раскрутки спиральной структуры вещества, т.е. при вращении директора на верхней поверхности капли. Подробно изучен переход от полностью раскрученной (нематической) структуры к холестерической при различных скоростях уменьшения поля. Найдено, что этот переход происходит в два этапа: сначала преобладает механизм, зависящий от поверхностного натяжения, а затем механизм, связанный с упругими свойствами спиральной структуры.

РЕФЕРАТ 2

Исследовано влияние магнитного поля Н на холестерическую смесь метоксибензоладенбутиланимина с холестерил хлоридом. При достижении Н_{критич.} холестерическая спиральная структура раскручивалась и смесь становилась нематической. Характер этого перехода зависит от скорости изменения Н.

РЕФЕРАТ 3

В смеси МББА с холестерическим хлоридом исследован механизм поворота директора ориентации. Переход нематик - холестерик обнаруживается по повороту плоскости поляризации света. Исследованы временные характеристики перехода. На основании полученных данных делается вывод о наличии двух механизмов релаксации: упругий поворот молекулярных структур и поверхностное натяжение.

Как видно из приведенных рефератов, тема исходного текста - фазовые переходы холестерик - нематик и нематик - холестерик в зависимости от изменения магнитного поля. Данная тема нашла отражение во всех рефератах, но раскрыта она по-разному. Исходя из того, что реферат - это «семантически адекватное, ограниченное малым объемом и вместе с тем возможно полное изложение основного содержания первичного документа» [Соловьев 1983, 225], можно сказать, что основное содержание выделяется достаточно субъективно. Эта субъективность становится очевидной при сопоставлении (наложении) денотатных графов полученных рефератов и эталонного графа исходного текста (см. рис. 3-6).

Однако полноценный перевод - это не передача «основного содержания», это значительно более сложный процесс, которым ДС не всегда управляет и не всегда является инвариантом в переводе. Соответственно, предложенная методика установления «близости» вторичного и первичного текста в случае перевода не может быть использована. Стоит заметить, что функциональная модель перевода, созданная А.Д. Швейцером на основе модели Ю. Найды, включает в себя две предметные ситуации: предметную ситуацию текста оригинала и предметную ситуацию текста перевода. Этим подчеркивается вариативность такого, казалось бы, инвариантного для перевода элемента, как содержание исходного текста. Таким образом, можно утверждать, что предметное содержание (или денотатная структура) не всегда является инвариантом при трансформации текста в процессе перевода.

С другой стороны, как известно, в некоторых моделях перевода именно предметная ситуация выступает как инвариантная величина, например, в ситуативной (денотативной) модели, предложенной В.Г. Гаком (см., например, Гак 1973). По всей видимости, нужно признать, что нельзя однозначно ответить на вопрос о «промежуточном звене» в процессе перевода, о структуре ментального образования, являющегося аналогом замысла текста в переводе. Однако можно говорить об онтологических характеристиках данного образования. Ими являются его вариативность и неоднородность, а также зависимость от воспринимаемого в ходе перевода текста, от специфики соотношения внутренней и внешней форм в последнем. Все это дает основания считать перевод самым непростым вторичным текстом с точки зрения его онтологии. Ниже мы попытаемся рассмотреть те особенности перевода, которые ставят его на особое место в корпусе вторичных текстов, делают его «чужим среди своих».

2.5 Специфика перевода как вторичного текста

Как уже отмечалось, перевод представляет собой совершенно особый вид вторичного текста, отличающийся от традиционных вторичных своей функцией - заменять первичный, выступать в его роли, но «на другой сцене». Он, как мы видели, с одной стороны, не включается в классификацию Л.М. Майдановой, с другой - и модель А.И. Новикова и Н.Л. Сунцовой не может рассматриваться как адекватная для описания процесса его порождения. Таким образом, можно констатировать, что перевод в силу своей специфичности не «вписывается» в предлагаемые классификации вторичных текстов. Специфичность перевода заключается в том, что он как феномен качественно неоднороден: существуют различные виды, типы перевода, а также и методы (способы) порождения текста перевода.

Из сказанного следует, что при анализе вторичных текстов и при разработке «общей» теории вторичных текстов необходимо учитывать принципиальное различие вторичных текстов. Перевод, как известно, это один из видов опосредованной коммуникации, в которой всегда имеются первичные тексты и вторичные тексты, создаваемые языковым посредником (последние часто называют метатекстами)Термин «метатекст» используется в литературе для обозначения метафункции определенных типов текста. Поскольку приставка «мета-» означает «за, после, между», «метатекстом» можно назвать такой текст, который служит для исследования или описания других текстов. Так, например, А. Попович именно тексты перевода называет метатекстами, т.е. своего рода «текстами-посредниками». (См. след. главу).. Опосредованная коммуникация может быть как эквивалентной, так и гетеровалентной, где «решающим критерием их разграничения является так называемая коммуникативная ценность (der kommunikative Wert) текста, понимаемая как его способность вызывать определенный коммуникативный эффект при реализации присущей ему коммуникативной функции», - считает Г. Йегер [См.: Швейцер 1988, 43]. Одним из способов гетеровалентной коммуникации немецкий ученый называет сокращение объема и ограничение (изменение) коммуникативной ценности первичного текста. Порождаемый при этом вторичный текст содержит лишь наиболее существенную, с точки зрения специалиста, информацию. Такой текст и представляет собой реферат. Если процесс сокращения сочетается с синтезированием, речь идет о резюмировании. В отдельных случаях (например, в переработанных изданиях книг) коммуникативная ценность первичного текста приобретает новые элементы. Такие случаи квалифицируются как расширение первичного текста. Эти виды гетеровалентного языкового посредничества Йегер именует «редуцирующей транспозицией» и «расширяющей транспозицией» [Там же].

Перевод, согласно Г. Йегеру, представляет собой так называемое «коммуникативно-эквивалентное языковое посредничество», сущность которого заключается в том, что при перекодировании сохраняется коммуникативная ценность первичного текста, и тем самым обеспечивается коммуникативная эквивалентность первичного и вторичного текстов. Коммуникативно-эквивалентными тексты считаются в том случае, если у «идеального» билингва (т.е. лица, в равной степени владеющего языком La и языком Lb), желающего передать текст такому же «идеальному» адресату (также в равной степени владеющему языками А и В) есть свободный выбор между текстами на языках А и В: для него как отправителя эти тексты являются коммуникативно-равнозначными (подробнее о данной теории см.: Швейцер 1988; Егер 1978].

Из всего вышесказанного следует все тот же вывод: классифицирующим (конституирующим) признаком перевода является эквивалентность (как бы мы ни относились к данному понятию). Таким образом, перевод - это вторичный текст, который эквивалентен исходному, в то время как, например, реферат находится в гетеровалентных отношениях со своим первичным текстом, и если процесс реферирования представляет собой смысловое свертывание и речевое сжатие, то перевод не предполагает таких операций. Следовательно, порождение текста перевода - это принципиально иной процесс по сравнению с такими традиционными вторичными текстами, как реферат, пересказ, аннотация и пр. Во-первых, денотатная структура (ДС) в данном случае должна быть развернута в текст с максимальной полнотой, во-вторых, при переводе очень существенной оказывается внешняя языковая форма, часто именно она является доминирующей. Следовательно, сохранение ДС в такого рода тексте является недостаточным, а иногда, как уже говорилось, ДС вообще нельзя считать инвариантом в переводе.

Не удивительно, что именно эквивалентностьВ современной науке о переводе отношение к термину «эквивалентность» достаточно сложное. Многие исследователи, в частности S. Bassnett, A. Lefevere, M. Snell-Hornby, A. Pym, считают его противоречивым и не совсем корректным для описания перевода. В частности отмечается, что само определение эквивалентности, согласно которому эквивалентность - это такие отношения между Т₁ и Т_2, которые позволяют считать Т₂ переводом Т₁, нельзя назвать корректным. Таким образом, образуется «замкнутый круг»: перевод определяется через эквивалентность, а эквивалентность - через перевод, что лишает определение смысла. В связи с этим знаменательно название работы Л.М. Алексеевой «Теория эквивалентности перевода как теория об относительности», в которой также высказывается критическое отношение к лингвистической теории эквивалентности [Алексеева 2000]. принято считать своего рода основным признаком перевода как вторичного текста. И не случайно в теории перевода понятие эквивалентности традиционно рассматривается как ключевое и термин «эквивалент» является «основным в лингвистическом инструментарии переводческого анализа, <…> без него, как это утверждается во многих работах, невозможно провести четкую границу между ''переводом'' и ''изложением'', ''рефератом'' <…>, а в пределах перевода художественного - между собственно переводом и такими веками утвержденными формами литературного взаимодействия, как ''адаптация'', ''подражание'', ''по мотивам'' и т.д. В то же время ''эквивалент'' - под пером одних авторов более ''жестко'', под пером других более ''мягко'', но неизбежно - привязывает элемент исходного языка (текста) к соответствующему элементу языка (текста) принимающего» [Топер 2000, 176]. Все это означает, что собственно перевод требует определенного параллелизма внешних (а не только внутренних) структур текстов оригинала и перевода.

Из вышеизложенного следует, что вторичность текста перевода носит принципиально иной характер, что это совершенно особый вид вторичного текста, и, как уже отмечалось, представленная выше модель порождения вторичного текста А.И. Новикова и Н.Л. Сунцовой не описывает порождение текста перевода. Это связано со спецификой перевода как вторичной текстовой деятельности, с особым статусом текста перевода. Он отличается от иных вторичных текстов своим предназначением - служить полноправной заменой первичного. Статус текста перевода позволяет цитировать по нему оригинал, судить о качествах последнего и даже оценивать язык и стиль автора оригинала. Таким образом, можно констатировать, что перевод отличается от других вторичных текстов своей особой связью с первичным, особым уровнем близости с ним.

В науке о переводе имеется не одна модель, представляющая именно перевод, но нет такой, которая действительно бы полностью отражала онтологические особенности перевода. Как отмечал А.Д. Швейцер, «исчерпывающий, всесторонний анализ перевода возможен лишь на основе учета как его процессуальной стороны, так и его результатов, или, иными словами, на основе сочетания динамического и статического подходов. <…> Перевод - это не только взаимодействие языков, но и взаимодействие культур. В переводе находят свое отражение ситуация порождения исходного текста и ситуация перевода» (выд. наше - Н.Н.) [Швейцер 1988, 8].

При всем многообразии работ, посвященных исследованию феномена перевода, исчерпывающего анализа перевода, тем более такого, где бы рассматривался и процесс порождения оригинала с точки зрения переводоведения, до сих пор нет. Считаем, что вышеописанная модель А.И. Новикова и Н.Л. Сунцовой, хотя и не может рассматриваться как адекватное описание порождения текста перевода, она может быть использована как «базовая» при условии соответствующих уточнений и дополнений, необходимых для представления процесса перевода как вторичной текстовой деятельности, что и будет сделано ниже.

2.6 Особенности порождения текста перевода: «промежуточное звено» в процессе перевода

Итак, как мы помним, в модели А.И. Новикова и Н.Л. Сунцовой в качестве пускового механизма порождения вторичного текста предлагается считать ДС текста первичного. Но мы уже убедились в том, что вторичные тексты имеют разную природу и различное общественное предназначение, и, соответственно, возникает вполне логичный вопрос: можно ли считать, что ДС управляет порождением всех вторичных текстов и во всех ли случаях она является инвариантной при порождении вторичного текста? Проблема заключается в том, что ДС - это только предметный уровень семантики текста. Остальные семантические уровни (сигнификативный, коннотативный), образующие «надпредметный» (смысловой) комплекс текста, в ДС не представлены. А именно они для многих типов текстов являются доминантными и, следовательно, инвариантными. Кроме того, сама методика денотативного анализа предполагает «индифферентность», «независимость» ДС от формы исходного текста, от его языковых средств (см. Новиков 1983, 152-153).

Следовательно, нужно признать, что использование ДС как аналога замысла ограничено текстами, где доминирующим является предметное содержание. Однако, как известно, имеется большая категория текстов, в которых ситуация (содержание) - это не предмет описания, а средство, своего рода код (второй язык)Ср. у Л.Н. Мурзина: «Именно ситуация играет роль языка, выражающего некоторые общие идеи и представления автора о мире» [Мурзин 1991, 19]. Особенно яркими примерами такого рода «двуязычных»/«двухэтажных» текстов, согласно Л.Н. Мурзину, являются басни, притчи, философская лирика. для представления чего-то другого, что условно назовем «смыслом».

Не вдаваясь (в данный момент) в сложную проблематику соотношения содержания и смысла в тексте (об этом см. наш раздел, посвященный теории смысла А.И. Новикова), приведем только замечание Н.И. Жинкина о значении и смысле имени, о том, что Ф. Шлейермахер называл «соприродностью смысла и выражения»: «Значением имени или его денотата является сама реальная вещь, о которой говорится. Смыслом называется способ, каким представлена информация об этом денотате» (выд. наше - Н.Н.) [Жинкин 1998, 165].

В данном определении подчеркивается особая смыслообразующая роль языкового знака в тексте, что, как уже отмечалось, также не находит отражения в денотатной структуре. А перевод по своей онтологии предполагает не только семантическую, но и формальную близость к тексту оригинала, поскольку форма (т.е. «как» представлено содержание) часто и является главным смыслообразующим элементом. (См. вышеприведенные высказывания Я.И. Рецкера, В.Н. Комиссарова, Л.К. Латышева и др. о целях и задачах перевода - параграф 2.3).

Таким образом, исходя из того, что ДС не всегда является главным объектом перевода, она не может рассматриваться ни как единственный объективный критерий «родственности» оригинального и переводного текстов, ни как единственная форма представления ментальной структуры, возникающей в сознании в результате понимания текста. При восприятии текстов с многоуровневой семантической структурой в результате осмысления образуются, по-видимому, не одна, а несколько различных ментальных структур, среди которых ДС нельзя считать основной. Более того, ДС не всегда относится к инвариантным элементам при переводе, часто и к вариативнымОднако требуется отметить, что денотативная и ситуативная модели перевода являются «признанными» в отечественном переводоведении (см. Комиссаров, Гак и др.).. Примеров перевода, где ДС нельзя рассматривать в качестве основного промежуточного звена и, соответственно, инварианта среди даже самых известных переводных произведений очень большое количество. На вариативность предметной ситуации, как отмечалось выше, указывает и А.Д. Швейцер, когда он «расширяет» хорошо всем известную динамическую модель перевода Ю. Найды. Швейцер добавляет в нее такие компоненты, как «предметная ситуация» и «коммуникативная ситуация». При этом он считает, что предметная ситуация оригинала может в процессе перевода претерпевать изменения. Эти изменения диктуются вторичной коммуникативной ситуацией, т.е. той, где функционирует уже текст перевода. Бесспорно, такое изменение может быть вызвано «ошибкой» переводчика, который неправильно «увидел» ситуацию в оригинале. Но это частный случай, от которого никто не застрахован: «Even Homer nods sometimes», - гласит английская поговорка, которую Швейцер и приводит вслед за Л.С. Бархударовым. Мы же имеем в виду тот случай, когда переводчик «умышленно» меняет ситуацию, заменяет ее другой. Как уже отмечалось, найти такие примеры не представляет труда. Возьмем для иллюстрации роман А. Кристи «Why didn't they ask Evans?» и его перевод, выполненный Э. Косман, название которого звучит «Почему не позвали Уилби?» (объяснить замену имени героя достаточно трудно). Роман английской писательницы открывается сценой игры в гольф, при этом в оригинале мы находим достаточно подробное описание определенного момента игры, содержащее соответствующие «игровые» термины. Переводчик же заменяет гольф на теннис и значительно сокращает сцену. Сравним первые строчки оригинала и перевода.

Bobby Jones teed up his ball, gave a short preliminary waggle, took the club back slowly, then brought it down and through with the rapidity of lightning.

Did the ball fly down the fairway straight and true, rising as it went, and soaring over the bunker to land within an easy mashie shot of the fourteenth green?

No, it did not. Badly topped, it scudded along the ground and embedded itself firmly in the bunker!

There were no eager crowds to groan with dismay.

Бобби Джонс считался неплохим игроком в теннис, но в этот вечер ему определенно не везло. Он проигрывал одну партию за другой. К счастью, вокруг не было болельщиков, которые могли выразить свои эмоции по поводу его промахов.

Несовпадение перевода с оригиналом очевидно. По-видимому, переводчик решил, что описание игры в гольф не будет интересным для русскоязычного читателя (а может быть, тема гольфа оказалась трудной для перевода из-за отсутствия соответствующих предметных знаний), и заменил на теннис, значительно сократив текст.

Примеры изменения предметного плана оригинала можно найти в переводах одной из самых переводимых книг в мире, кэрролловской «Алисы». Различного рода предметных «трансформаций» в переводах этого произведения больше чем достаточно. Например, что общего между кэрролловским героем Mock Turtle и нашими «русскими» персонажами - Мускул Морского Гребешка (В. Орел) и Под-Котик (Н. Демурова)?.

Вот «исходная» ситуация.

Then the Queen left off, quite out of breath, and said to Alice, “Have you seen the Mock Turtle yet?”

“No,” said Alice, “I don't even know what a Mock Turtle is”.

“It's the thing Mock Turtle soup is made from,” said the Queen.

“I never saw one, or heard of one,” said Alice.

Итак, речь идет о неком загадочном существе (фальшивой/поддельной черепахе), из которого готовят суп. А вот один из вариантов перевода:

Наконец Королева бросила игру и, переведя дыхание, спросила Алису:

– А видела ты Под-Котика?У других переводчиков мы находим совсем другие имена, найденные ими для данного персонажа: Чепупаха (В. Набоков), Рыбный Деликатес (Б. Заходер), Мускул Морского Гребешка (Вл. Орел), Телепаха (Л. Яхнин) и др. Позднее Н. Демурова также предлагает иной вариант - Черепаха Квази.

– Нет, - сказала Алиса. - Я даже не знаю, кто он такой.

– Как же, - сказала Королева. - Это такой зверь. Из него делают шапки и муфты «под котик».

– Никогда не слыхала, - сказала Алиса.

Другой герой, и, соответственно, другое «развитие событий». Автор этого текста Н. Демурова имя кэрролловского героя Mock Turtle и весь эпизод, с ним связанный, относит к наиболее трудным с точки зрения перевода местам. Этимология данного имени, как известно, связана с английским блюдом, называемым Mock Turtle soup, который имитирует суп из черепахи. Таким образом, логика Кэрролла вполне очевидна: герой носит имя блюда, и песня, которую он поет, представляет собой, с одной стороны, пародию на известный английский романс кэрролловского времени, с другой - «гимн» вкусному зеленому супу, который и варится из «бедного» Мок-Тартля.

Совершенно очевидно, что вся данная сугубо английская ситуация, весь печальный юмор невозможно транслировать без изменений, без соответствующей адаптации. Сама Н. Демурова так описывает свое переводческое решение: «Выбор нового имени должен опираться на круг ассоциаций, хорошо знакомых русскому читателю... Выбор нового имени вел к ''транспонированию'' всех связанных с ним деталей. Тут самое главное было сохранить кэрроловский п р и е м своеобразную л о г и к у его безумных героев и бессмыслиц. Выбор нового имени для кэрролловских героев - это определение их характеров, их дальнейшего поведения. Это определение драматургии книги (курсив автора) [Демурова 1970, 173].

Выбирая русское имя для английского Mock Turtle, переводчица сфомулировала для себя четыре условия, необходимые для сохранения авторского приема и логики. Условия были следующие: 1) герой (существо) должен быть мужского пола; 2) герой и его имя должны ассоцироваться с морем: 3) в герое и его имени должно быть что-то «фальшивое», «ненастоящее»; 4) имя должно опираться на что-то хорошо знакомое русскому читателю. Так возник Под-Котик, персонаж, удовлетворяющий всем четырем условиям. Но оставалось еще одно: из героя варят суп. Соответственно, потребовалась замена песни про суп на что-то иное, связанное с мехом. В результате «гимн» зеленому супу сменился «гимном» черной муфте.

Beautiful Soup, so rich and green

Waiting in hot tureen!

Who for such dainties would not stoop?

Soup of the evening, beautiful Soup!

Черная муфта мягка и нежна,

Сумрак вечерний таит она.

Кто не оценит волшебный мех?

Черная муфта пленяет всех.

Это только один пример из «Алисы», их можно приводить и приводить, особенно если учесть, что имеется достаточное количество разных, не похожих друг на друга русскоязычных переводов этой сказки.

А вот пример перевода из Бернса, предложенный русским переводчиком XIX века Д.Д. Минаевым.

I hae a wife о' mу ain,

I'll partake wi' naebody;

I'll tak Cuckold frae nane,

I'll gie Cuckold to naebody.

I hae a penny to spend,

There, thanks to naebody;

I hae nothing to lend, -

I'll borrow frae naebody. Всем я людям чужой,

И чужие все мне.

Только вечно со мной

Тень моя на стене.

Мне подруга верна, -

Я подругу ценю.

А изменит она, -

Так и я изменю.

Опять трансформация «предметного плана». В переводе, казалось бы, нет ни «жены», ни «рогов», ни «денег». Но имеются и другие переводы, где предметный план сохраняется. Ниже приводится один из таких вариантов, предложенный нам самым известным и признанным переводчиком Бернса - С.Я. МаршакомКроме перевода С.Я. Маршака известны также переводы В. Курочкина, О. Чуминой, Т. Щепкиной-Куперник, которые, как и текст Маршака, достаточно близки оригиналу на предметном уровне. .

Жена верна мне одному,

И сам я верен ей за то,

Не ставлю рожек никому,

И мне не ставит их никто.

Своим трудом я нажил грош,

И сам истрачу я его.

Что у меня взаймы возьмешь?

И я не брал ни у кого.

Как видим, здесь представлен весь предметный мир оригинала. Но не странно ли звучат для нас эти «рожки»? Совершенно очевидно, что Маршак и Минаев по-разному использовали оригинал, и можно по-разному оценивать их переводы, но ясно одно: сделано это было с разной переводческой установкой с точки зрения достижения «близости» к оригиналу.

Очень интересный пример в этом смысле являет ода Горация (вернее, ее переводы на русский язык), всем хорошо известная благодаря пушкинскому тексту «Памятник». Так, первые, самые известные латинские строчки