Лингвистическое исследование прецедентных феноменов в дискурсе российских и американских президентских выборов 2004 года

Эта сложность снимается в теории, разработанной московскими учеными Д.Б. Гудковым, В.В. Красных, И.В. Захаренко, которые экстраполировали определение прецедентного текста, данное Ю.Н. Карауловым, на прецедентные феномены в целом (при этом термин “текст” понимается в гораздо более узком смысле, чем у Ю.Н. Караулова).

Д.Б. Гудков определяет прецедентные феномены как известные любому среднему представителю того или иного лингвокультурного сообщества и входящие в когнитивную базу этого сообщества [Гудков 2003б: 104].

В.В. Красных немного уточняет это определение и относит числу прецедентных феномены:

хорошо известные всем представителям национально-лингвокультурного сообщества («имеющие сверхличностный характер»);

актуальные в когнитивном (познавательном и эмоциональном) плане;

обращение (апелляция), к которым постоянно возобновляется в речи представителей того или иного национально-лингвокультурного сообщества [Красных 2003 : 170].

В каждом из этих определений заложены критерии отнесения того или иного феномена к прецедентным, которые требуют уточнения.

Е.А. Нахимова отметила, что авторы, занимающиеся вопросами прецедентности, по-разному определяют, прежде всего, тот круг людей, которым должен быть знаком прецедентный феномен.

Например, В.В. Красных указывает, что прецедентные феномены “известны всем представителям национально-лингвокультурного сообщества”. Но выдвижение данного критерия делает невозможным само понятие прецедентных феноменов. Это утверждение основано на результатах эксперимента по восприятию студентами прецедентных феноменов, взятых из курса школьной программы по литературе (Н.С. Бирюкова 2005), данные исследования показывают, что выбранные феномены оказались знакомы далеко не всем анкетируемым. Е.А. Нахимова указывает, что выдвижение критерия общеизвестности при выявлении прецедентных феноменов представляется весьма неосторожным, так как интеллектуальный и культурный уровень граждан, сферы их интересов различны [Нахимова 2004а : 169].

Этот же критерий в формулировке Д.Б. Гудкова более аккуратен, но даже “известность прецедентных феноменов любому среднему представителю того или иного лингвокультурного сообщества”, выводит за пределы рассматриваемой категории множество фактов, которые В.В. Красных и Д.Б. Гудков рассматривают в качестве прецедентных феноменов.

Поэтому Е.А. Нахимова, проведя собственное исследование восприятия прецедентных феноменов студентами, посчитала целесообразным внести небольшое изменение в определение и предлагает использовать выражение “значительная часть” лингвокультурного сообщества [Нахимова 2004а : 170].

Здесь требует уточнения еще один момент, а именно, единицы какого уровня прецедентности относятся к прецедентным феноменам. Д.Б. Гудков и В.В. Красных выделят четыре уровня прецедентности: автопрецедентные, социумно-прецедентные, национально-прецедентные и универсально-прецедентные феномены [Гудков 2003б : 103], [Красных 2003 : 173].

Автопрецеденты представляют собой отражение в сознании индивида некоторых феноменов окружающего мира, обладающих особым познавательным, эмоциональным, аксиологическим значением для данной личности, связанных с особыми индивидуальными представлениями, включенными в неповторимые ассоциативные ряды.

Социумно-прецедентные - феномены, известные любому среднему представителю того или иного социума (генерационного, социального, конфессионального, профессионального и т. д.) и входящие в коллективное когнитивное пространство. Эти феномены могут не зависеть от национальной культуры. Например, феномены, общие для всех мусульман (конфессиональный социум) или для врачей (профессиональный социум).

Национально-прецедентные - феномены, известные любому среднему представителю того или иного национально-лингвокультурного сообщества и входящие в национальную когнитивную базу.

Универсально-прецедентные - феномены, известные любому среднему современному homo sapiens и входящие в «универсальное» когнитивное пространство.

Д.Б. Гудков при этом сосредотачивает внимание на национально-прецедентных феноменах [Гудков 2003б : 104]. В.В. Красных принципиально не рассматривает автопрецеденты, так как они либо не отвечают определению прецедентных феноменов, либо входят в число (как минимум) социумно-прецедентных [Красных 2003: 173]. Г.Г. Слышкин привлекает внимание к текстам прецедентных для узкого круга людей (семейный прецедентный текст, прецедентный текст студенческой группы и т.д.) [ Слышкин 2000 : 28]. Е.А. Нахимова же отмечает, что “даже одного случая фиксации “чужого слова” в тексте достаточно для того, чтобы квалифицировать этот случай как использование прецедентного феномена” [Нахимова 2004а : 172].

Безусловно, такие феномены являются прецедентными, но принимая во внимание тот факт, что в данной работе прецедентные феномены будут рассматриваться при анализе политического дискурса, а именно, дискурса президентских избирательных кампаний, рассчитанного на массового адресата, правомерно ограничить круг прецедентных феноменов, как минимум, до национального уровня прецедентности.

Следующий критерий, заложенный в определении, - это “хорошее знакомство” с прецедентными феноменам. Е.А. Нахимова считает корректным исключить упоминание именно о хорошем знакомстве, так как результаты проведённого ею эксперимента показывают, что “значительная часть информантов обнаруживает степень знакомства с некоторыми предложенными для объяснения феноменами, которую можно сформулировать приблизительно так: “Где-то об этом что-то слышал” или “Кажется знакомым”. Очень часто информанты допускали серьезные ошибки при определении названий прототекстов и их авторов” [Нахимова 2004а : 171]. Результаты данного эксперимента подтверждаются данными подобных экспериментов, проведенных другими исследователями (О.С. Боярских 2007), что позволяет согласиться с предлагаемым уточнением.

Важной дифференцирующей характеристикой прецедентных феноменов является их способность:

1) выполнять роль эталона культуры, выступая в качестве “порождающей модели” для целого класса объектов;

2) функционировать как свернутая метафора, выражая не рациональную, но эмоциональную оценку;

3) выступать как символ такого феномена или ситуации (взятых как совокупность некоторого набора дифференциальных признаков), которые не могут быть адекватно вербализованы, либо их вербализация оказывается чрезвычайно громоздкой.

Последний критерий выделения прецедентных феноменов - это частота их употребления. В.В. Красных говорит о “постоянном возобновлении прецедентных феноменов в речи представителей того или иного национально-лингвокультурного сообщества”. Однако Г.Г. Слышкин при анализе смеховых жанров приходит к выводу о том, что существуют тексты (автор придерживается широкого понимания термина “текст”), становящиеся прецедентными на относительно короткий срок и не только неизвестные предшественникам данной языковой личности, но и выходящие из употребления раньше, чем сменится поколение носителей языка (например, рекламный ролик, анекдот). Тем не менее, в период своей прецедентности эти тексты обладают ценностной значимостью, а основанные на них реминисценции часто используются в дискурсе этого отрезка времени [Слышкин 2000 : 28]. Таким образом, “возобновляемость” обращения к тому или иному прецедентному феномену может быть “потенциальной”, т. е. апелляции к нему могут и не быть частотными, но они обязательно понятны собеседнику без дополнительной расшифровки и комментария.

С учётом высказанных уточнений прецедентные феномены можно определить как феномены:

1) известные значительной части представителей национально-лингвокультурного сообщества;

2) актуальные в когнитивном (познавательном и эмоциональном) плане;

3) обращение к которым обнаруживается в речи представителей соответствующего национально-лингвокультурного сообщества.

Это определение прецедентных феноменов и взято за основу в данном исследовании.

1.1.3 Виды прецедентных феноменов

Приведённое определение охватывает широкий круг прецедентных феноменов как вербальных, так и невербальных по своей природе. К вербальным феноменам относятся разнообразные тексты как продукты речемыслительной деятельности, к невербальным - произведения живописи, скульптуры, архитектуры, музыкальные произведения и т. д. В своих исследованиях Д.Б. Гудков, В.В. Красных рассматривают в первую очередь вербальные прецедентные феномены, к которым относят прецедентное имя и прецедентное высказывание, и вербализуемые прецедентные феномены: прецедентная ситуация и прецедентный текст.

Авторы особо оговаривают, почему прецедентный текст и прецедентная ситуация относятся к вербализуемым феноменам. “Сам текст, имеющий статус прецедентного, - феномен, безусловно, вербальный, однако в сознании такой текст хранится, как правило, все-таки не от первого до последнего слова, но как некий «концепт» на национальном, так сказать, уровне, т. е. как очень сжатый «образ», максимально «уплотненное» представление об этом тексте (включая сюжет, основные коллизии, персонажей, какие-то детали и т. д.)” [Красных 2002 : 47]. В речи, как указывают исследователи, апелляция происходит не к самому тексту, а именно к этому представлению о тексте, которое может быть вербализовано, например, через краткий пересказ или рассказ. Что касается прецедентных ситуаций, то эти феномены вообще не имеют одного зафиксированного в языке способа актуализации. Прецедентная ситуация может быть актуализирована посредством вербальных средств через активизацию инварианта восприятия этого события, закреплённого в народном сознании с соответствующей эмоциональной окраской, или через какую-то деталь, атрибут или символ этого прецедентного феномена. Таким образом, прецедентный текст и прецедентная ситуация “хранятся” в когнитивной базе в виде инвариантов восприятия и могут быть при необходимости вербализованы.

Рассмотрим выделенные типы прецедентных феноменов, описав их отличительные признаки.

Прецедентное имя - вербальный прецедентный феномен, который определяется как индивидуальное имя, связанное: 1) с широко известным текстом, относящимся, как правило, к числу прецедентных; 2) с ситуацией, широко известной носителям языка и выступающей как прецедентная; 3) имя-символ, указывающее на некоторую эталонную совокупность определенных качеств [Гудков 2003а : 147].

Прецедентное имя обладает структурой, его ядро составляют дифференциальные признаки, а периферию - атрибуты.

Дифференциальные признаки образуют систему характеристик, отличающих данный предмет от ему подобных. Система дифференциальных признаков прецедентного имени не являет собой лишь совокупность некоторых признаков, а обладает многоуровневой структурой. Но представляется невозможным определить и привести точный и полный «набор» элементов, составляющих дифференциальные признаки того или иного прецедентного имени, прежде всего в силу их разнообразия, а также в силу тенденции к изменению состава дифференциальных признаков, как исчезновения старых, так и появления новых. Но выделяется, по крайней мере, три группы дифференциальных признаков прецедентного имени, которые могут включать характеристику предмета: по внешности, или по чертам характера, или актуализироваться через прецедентную ситуацию.

Атрибуты прецедентного имени - это «элементы», тесно связанные с означаемым прецедентного имени, являющиеся достаточными, но не необходимыми для его сигнификации. В качестве атрибутов могут выступать некоторые детали одежды или внешности, которые принадлежат денотату и по которым его можно «узнать» [Красных 2002 : 198-202].

Структурное устройство прецедентного имени определяет особенности его функционирования в речи. Прежде всего, прецедентное имя может, как и любое другое индивидуальное имя, именовать предмет, то есть функционировать как имя собственное, указывая непосредственно на денотат, следовательно, дифференциальные признаки прецедентного имени оказываются не релевантны.

В этом случае, по мнению В.В. Красных, нельзя говорить о прецедентности, так как отличительной особенностью функционирования прецедентного имени является его способность употребляться в качестве «сложного знака», который используется не столько для идентификации или называния предмета, сколько для его характеристики, то есть, когда имеет место апелляция к дифференциальным признакам прецедентного имени, составляющим ядро инварианта его восприятия.

Таким образом, В.В. Красных говорит о двойном функционировании прецедентного имени, а именно, либо как имени собственного, либо как имени прецедентного.

Отличным является здесь подход Д.Б. Гудкова, который, имея в виду то же самое, на что указывает В.В. Красных, говорит о денотативном (интенсиональном) и коннотативном (экстенсиональном) употреблении прецедентного имени [Гудков 2003а : 154].

Подход Д.Б. Гудкова кажется более последовательным, так как употребление в тексте имени, которое связано либо с широко известным текстом, либо широко известной ситуацией (что заложено в определении), безусловно, вызывает определённую совокупность смыслов, выполняющих характеризующую функцию.

Прецедентные имена, будучи единицами, отражающими категории культуры того или иного национально-лингвокультурного сообщества, выражают ценностные ориентации, поскольку именно они образуют «набор «героев» и «злодеев», предлагая первых в качестве примера для подражания, а поступки вторых - образца того, чего делать ни в коем случае нельзя» [Гудков 2003б : 123-124]. Таким образом, выделяется ещё два аспекта функционирования прецедентных имён: с одной стороны, прецедентные имена отражают ценностные ориентации национально-лингвокультурного сообщества, с другой - формируют и определяют их, влияя на модели социального поведения членов этого сообщества [Гудков 2003б : 183].

Второй вид вербальных прецедентных феноменов - прецедентное высказывание - репродуцируемый продукт речемыслительной деятельности, законченная и самодостаточная единица, которая может быть или не быть предикативной, сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу, последний всегда «шире» простой суммы значений. За прецедентным высказыванием всегда стоит прецедентный феномен - прецедентный текст и/или прецедентная ситуация [Красных 2002 : 172].

Причем, В.В. Красных подчёркивает, что прецедентные высказывания обязательно неоднократно воспроизводятся в речи, и в этом заключается их специфика и отличие от других прецедентных феноменов, которые могут быть потенциально частотными. Мы позволяем себе не согласиться с этим мнением, поскольку прецедентные высказывания представляют собой подвижный вид прецедентных феноменов, которые могут появляться на короткий промежуток времени и быстро исчезать, например, фразы из рекламных роликов, анекдоты. Но в период своей активности они обладают сильным воздействующим потенциалом.

Среди авторов, занимающихся вопросами прецедентности, нет единства по поводу того, какие именно единицы относятся к прецедентным высказываниям.

Например, Ю.Н. Караулов (Ю.Н. Караулов 1997) и Е.А. Земская (Е.А. Земская 1996) относят к ним цитацию и квазицитацию; С.И. Сметанина (С.И. Сметанина 2002) и В.В. Красных (В.В. Красных 2002) говорят о цитатах и пословицах; А.Е. Супрун (А.Е. Супрун 1995) выделяет цитаты, крылатые слова, неологизмы; Г.Г. Слышкин (Г.Г. Слышкин 2000) относит к прецедентным также афоризмы; Д. Чендлер (Д. Чендлер 2000) рассматривает цитирование, плагиат и аллюзии; М.Ю. Илюшкина (М.Ю. Илюшкина 2004) среди прецедентных высказываний выделяет: цитаты, фразеологизмы, пословицы, поговорки, крылатые слова и другие устойчивые речевые формулы.

Правомерность отнесения всех единиц, перечисленных выше, к прецедентным высказываниям можно определить, проанализировав каждое из них, с точки зрения соответствия критериям, обозначенным в определении. Таким образом, цитаты, квазицитаты, афоризмы, крылатые слова, аллюзии, плагиат и устойчивые речевые формулы (например, выражения эпохи социализма) определенно являются прецедентными высказываниями. Спорным является отнесение к прецедентным высказываниям пословиц, поговорок и фразеологизмов, так как довольно сложно определить какой именно текст или ситуация стоят за ними. Но в силу того, что их этимологию отследить все же возможно, то есть основания говорить о прецедентном характере этих единиц. Неологизмы, на наш взгляд, нельзя отнести к прецедентным высказываниям, так как они не отвечают требованиям, предъявляемым к прецедентным феноменам в целом. Неологизмы, во-первых, не соответствуют требованию частотности, они либо относятся к разряду авто- или социумно-прецедентных феноменов, либо, наоборот, настолько часто употребляются в речи, что стирается связь с породившим текстом или ситуацией. И, во-вторых, неологизмы являются лишь наименованием, названием новых реалий, но не являются инструментом оценки и познания, не выражают ценностных ориентаций общества, что является необходимой характеристикой прецедентных феноменов.

Теперь для более четкого представления природы единиц, относящихся к прецедентным высказываниям, необходимо внести терминологическую ясность, определив основные понятия, а именно: цитата, квазицитата, аллюзия. Мы не считаем целесообразным приводить определения других единиц, относящихся к прецедентным высказываниям, так как мнения различных исследователей здесь совпадают и являются традиционно устоявшимися. Указанные же понятия, благодаря развитию теории интертекстуальности, получили множество толкований и интерпретаций, что обуславливает необходимость их чёткого определения.

Прежде всего, следует отметить некоторую небрежность в употреблении терминов “цитата” и “цитация”. Они используются разными исследователями либо как дублеты, в этом случае одно и тоже явление называется и цитатой, и цитацией; либо разные авторы предпочитают один из этих терминов при описании одного и того же явления. Все же это два разных термина. Как указывает Н. Д. Арутюнова, цитация - это коммуникативный бумеранг. Она выражает реакцию на реплику говорящего и прямо связана с диалогическими модальностями - согласием и несогласием, а также с различной диалогической тактикой. “В классическом случае цитация - это ход в игре на две руки. Этим она отличается от цитирования - введения в текст фрагментов других текстов. Прагматическая ситуация цитирования вовлекает по крайней мере трех участников: говорящего (автора текста), адресата и автора цитаты” [Арутюнова 1986 : 50]. Таким образом, применительно к теории интертекстуальности правомерно говорить о цитировании как процессе включения в текст элементов других текстов, и цитате, как фиксированном результате этого процесса.

Термин “цитата” является, по мнению ряда учёных, ведущим в теории интертекстуальности. В рамках узкого подхода “цитата” определяется как “дословное воспроизведение фрагмента какого-либо текста, сопровождаемое ссылкой на источник” [Москвин 2002 : 63]. Согласно этой дефиниции цитата характеризуется наличием трёх компонентов: “воспроизведение фрагмента какого-либо текста”, “дословность”, “ссылка на источник”. Но цитаты, отвечающие выдвинутым требованиям, характерны скорее для научного или официально-делового, а не политического дискурса, в той его разновидности, которая рассматривается в данной работе. Поэтому более широкий подход к определению этого понятия вполне обоснован.

Однако, например, определение, предложенное Н.А. Кузьминой, где цитата понимается как “фрагмент текста, принадлежащий Другому” [Кузьмина 2004 : 100] слишком абстрактно описывает объект исследования. Н.А. Фатеева, определяя цитирование как “воспроизведение двух или более компонентов текста-донора с собственной предикацией” [Фатеева 2000 : 122], несколько сужает рамки цитаты. Но данная дефиниция допускает любые лексические трансформации первоначального высказывания, сохраняя при этом за ним статус цитаты. Это нам кажется не совсем последовательным, так как подобные изменения могут значительно изменять смысл первоначального высказывания вплоть до противоположного.

В данном исследовании мы придерживаемся определения цитаты и квазицитаты (или трансформированной цитаты), предложенного Е.А. Земской, согласно которому цитата - это включение в текст чужого текста в неизменённом виде, а квазицитата (трансформированная цитата) - это включение в текст чужого текста в трансформированном, переиначенном виде [Земская 1996 : 157] с наличием или отсутствием отсылочной части. Кроме этого, вслед за Д.Б. Гудковым, к цитатам мы также будем относить названия произведений и полное воспроизведение текста, представленного одним или несколькими высказываниями [Гудков 2003б : 107].

Необходимо отметить, что применительно к квазицитате (трансформированной цитате) существует множество терминов для того, чтобы назвать различные виды трансформации исходной цитаты, например, “коммемораты”, “текстовая аппликация”, “фрактата”, “парафраза”, “травестирование”. Соглашаясь с обоснованностью выделения данных терминов, мы отдаём предпочтение описательному способу указания изменений, представленных в квазицитате.

Цитаты и квазицитаты в тексте могут быть либо маркированными, либо немаркированными. К маркерам цитаты относятся кавычки, курсив, синтаксические конструкции прямой и косвенной речи, а также ссылки на автора и/или на название произведения.

Аллюзия определяется как прием, состоящий в ассоциативной отсылке к известному для адресата факту виртуальной либо реальной действительности [Москвин 2002 : 65]. Данная дефиниция представляется наиболее удачной, так как указывает на то, что в тексте могут находиться элементы, отсылающие не только к другим текстам (как к вербальным текстам, так и текстам других видов искусств), но и к определенным историческим, культурным и биографическим фактам.

От цитирования аллюзия отличается тем, что элементы претекста (то есть предшествующего текста, к которому в данном тексте содержится отсылка) в рассматриваемом тексте оказываются рассредоточенными; заимствование элементов происходит выборочно, а целое высказывание или строка исходного текста присутствуют в новом только имплицитно.

Как было сказано выше, за прецедентным высказыванием всегда стоит либо прецедентный текст, либо прецедентная ситуация. Но связи с породившим текстом у различных прецедентных высказываний выражены в разной степени, на основании чего прецедентные высказывания можно классифицировать следующим образом:

1. Прецедентные высказывания, которые сохранили связь с текстом-источником или прецедентной ситуацией (Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел).

2. Прецедентные высказывания, которые (1) утратили связь с породившим их источником и приобрели (приобретают) статус автономных (Я умываю руки; Он славно пишет, переводит и др.), (2) никогда не имели такой связи (в ряде случаев потому, что сами являлись полноценным текстом) (Нельзя объять необъятное) [Красных 2002 : 205].

Первая из выделенных групп также позволяет более мелкое дробление. Несмотря на то, что прецедентные высказывания, отнесённые к этой группе, не утратили связь с породившим их текстом или ситуацией, при их функционировании в речи не всегда есть необходимость соотносить эти высказывания с источником происхождения для того, чтобы понять смысл того, что имеется в виду. На основании этого прецедентные высказывания подразделяются на:

1) прецедентные высказывания, для расшифровки которых соположение с прецедентным текстом-источником или прецедентной ситуацией необязательно, и если оно имеет место, то служит только одному - созданию комического эффекта. В подобных случаях В.В. Красных говорит о прецедентном высказывании с поверхностным значением либо с глубинным значением [Красных 2002 : 209].

2) прецедентные высказывания, полное понимание функционального смысла которых возможно именно при соположении реальной ситуации, в которой используется прецедентное высказывание, с прецедентной ситуацией или прецедентным текстом, содержащим таковую. В терминах В.В. Красных в подобных случаях происходит актуализация системного смысла высказывания [Красных 2002 : 213]. При этом смысл может присутствовать имплицитно и проявляться лишь в виде коннотаций и эксплицитно, то есть оказывать важнейшее и первоочередное значение в формировании функционального смысла высказывания.

Прецедентные высказывания и прецедентные имена часто употребляются в тексте именно для актуализации вербализуемых прецедентных феноменов (прецедентной ситуации и прецедентного текста), выступая в роли их символов. Сами прецедентный текст и прецедентная ситуация являются феноменами скорее собственно когнитивного, нежели лингвистического плана, поскольку хранятся в сознании носителей языка в виде инвариантов восприятия. Реальная ситуация речи может сополагаться автором с некой прецедентной ситуацией, выступающей как эталон для ситуаций такого типа вообще. Чтобы актуализировать в сознании собеседника инвариант восприятия данной прецедентной ситуации, говорящий употребляет прецедентное высказывание или прецедентное имя [Гудков 2003а : 151].

Перейдём, таким образом, к рассмотрению прецедентной ситуации и прецедентного текста.

Прецедентная ситуация - это некая «идеальная» ситуация, когда-либо бывшая в реальной действительности или принадлежащая виртуальной реальности созданного человеком искусства [Красных 2002 : 183]. Яркие признаки данной ситуации запечатлены в народном сознании с той или иной эмоциональной оценкой [Чудинов 2003 : 137].

Прецедентная ситуация, будучи феноменом скорее когнитивного, а не лингвистического плана, хранится в когнитивной базе в качестве инварианта восприятия, в который входят определенные минимизированные и национально-детерминированные знания и представления о самой ситуации, включающие в себя, в том числе, и коннотации, с данной ситуацией связанные [Красных 2002 : 183]. Инвариант восприятия прецедентной ситуации, является своеобразной квинтэссенцией представлений о “добре и зле”. Будучи воспринятой (рассмотренной и оцененной) сквозь призму когнитивной базы и став ее частью, прецедентная ситуация сама начинает задавать систему оценок. Таким образом, приобретя статус прецедентной, ситуация не только олицетворяет сформировавшиеся в языковом и культурном сообществе типовые представления о некоторой ситуации, но и начинает выступать как «эталон» ситуаций данного, определенного типа вообще.

Апелляция к прецедентной ситуации может осуществляться в тексте через её дифференциальные признаки (атрибуты), которые входят в когнитивную базу. К дифференциальным признакам прецедентной ситуации относят прецедентные имена и высказывания, тесно связанные с данной ситуацией и ее эксплицирующие. В случае с прецедентным именем бывает трудно определить, что является атрибутом чего, прецедентное имя - атрибут прецедентной ситуации, или наоборот. Чаще всего, как указывает В.В. Красных, это абсолютно равнозначные и обоюдозависимые феномены [Красных 2002 : 188].

Но актуализировать прецедентную ситуацию также возможно через непрецедентный феномен путем указания на место событий, их время, яркие признаки. Знаком прецедентной ситуации нередко оказываются предметы быта, иные артефакты, природные объекты [Чудинов 2003 : 137].

Кроме этого, прецедентная ситуация актуализируется в дискурсе посредством краткого “описания” самой ситуации или путем её “именования”. Вербализация в подобных случаях может быть достаточно неожиданной, так как не ограничена никакими формальными рамками, но всегда «прочитываемой».

Прецедентный текст - законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности; (поли)предикативная единица; сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу [Гудков 2003б : 172].

Хотя сам прецедентный текст как таковой - феномен вербальный, в когнитивной базе он хранится в виде инварианта своего восприятия в силу того, что, литературное произведение содержится в памяти, как правило, не от первого до последнего слова, а в виде общего представления о сюжете, характере главных героев, морали данного произведения и т.д. Прецедентный текст хранится в памяти как структурированная совокупность минимизированных и национально-детерминированных представлений о данном тексте (включая коннотации, с текстом связанные).

Текст является прецедентным именно в силу наличия инварианта его восприятия. Интересно отметить, что знание инварианта восприятия прецедентного текста представителем национально-лингвокультурного сообщества не предполагает обязательного знакомства с самим прецедентным текстом (именно как с текстом) - оно желательно, но не обязательно. Для инофонов знание прецедентного текста как вербального продукта недостаточно, чтобы иметь инвариант восприятия какого-либо текста, понимать апелляции к нему и самостоятельно обращаться к прецедентному тексту в своей речи [Красных 2002: 190]. Это объясняется тем, что инвариант восприятия прецедентного текста является частью когнитивной базы, которая у каждого национально-лингвокультурного сообщества своя, своя система эталонов и свой алгоритм восприятия текстов.

Так как прецедентный текст относится к числу вербализуемых прецедентных феноменов, апелляции к нему могут осуществляться:

1) через связанные с этим текстом прецедентные высказывания, а также прецедентные ситуации описанные в тексте;

2) через прецедентное имя: либо имя персонажа, либо через имя автора этого текста;

3) описательно.

Последний способ актуализации применяется в тех случаях, когда прецедентный текст не имеет названия, если это, например, текст рекламы или анекдота, однако апелляция к нему не становится от этого менее прочитываемой. Неназывание текста также возможно и в тех случаях, когда определить один источник невозможно, например, в ситуации один и тот же персонаж является главным героем нескольких литературных произведений.

Апелляция может происходить не ко всему тексту, а только к какой-то его части, возможно, также обращение к целому ряду прецедентных феноменов, сконцентрированных в одном прецедентном тексте, то есть к самому инварианту восприятия прецедентного текста, к прецедентной ситуации, к прецедентному высказыванию и к прецедентным именам, связанных с данным текстом. Такого рода случаи апелляции к “комплексу” прецедентных феноменов не уникальны и, более того, достаточно частотны. Ряд учёных (Д.Б. Гудков 2003; Е. А. Немирова 2003а, Р.Л. Смулаковская 2003) исследуют механизмы построения и развертывания таких прецедентных цепочек.

Рассмотренные виды прецедентных феноменов, с одной стороны, являются трансляторами культурно значимой информации, выражающими систему оценок и ориентаций национально-лингвокультурного сообщества. С другой стороны, они задают определённую систему ценностей, регулируя, таким образом, социальное поведение представителей данного национально-лингвокультурного сообщества, осуждая одни образцы поведения, поощряя другие и побуждая к определённым действиям. Эта особенность прецедентных феноменов активно используется в политическом дискурсе, задачей которого является наиболее лаконично и ярко воздействовать на избирателя, сформировать необходимое отношение к какой-либо личности или какому-либо событию и побудить избирателя к принятию определённого решения.

Эта и другие особенности политического дискурса будут рассмотрены в следующем параграфе.

1.2 Прецедентные феномены в предвыборном дискурсе

Политика, являясь важной частью общественной жизни людей, неизбежно оказывает влияние на жизнь любого рядового гражданина. В повседневной жизни это влияние, как правило, не замечается, но всё же все представители общества должны жить в соответствии с законодательством страны, таким образом, политика задает механизмы взаимодействия внутри общества. Но вторжение политики в жизнь каждого становится особенно заметно в период проведения предвыборной агитации, который характеризуется, в большинстве случаев, повышенным вниманием электората к политическим деятелям, партиям и их программам. Представители политической элиты в свою очередь стараются разнообразными средствами привлечь это внимание к себе и удержать его, вызвать к себе интерес, убедить в своей правоте и побудить избирателей к принятию определённого выборного решения. Будучи ориентированным на массовый адресат, политический дискурс должен легко перевариваться и быстро производить свой эффект, позволяя по возможности незаметно манипулировать сознанием аудитории [Демьянков 2003 : 116]. Этим и обуславливается тот факт, что исследование политического дискурса лежит на пересечении разных дисциплин: политологии, филологии, психолингвистики, герменевтики и т.д. В рамках филологии политический дискурс рассматривается в связи с языковыми особенностями поведения говорящих и интерпретации их речи.

1.2.1 Предвыборный дискурс как вид политического дискурса

Термин “дискурс” и дискурсивные исследования появились во второй половине XX века в целом ряде гуманитарных наук, предмет которых прямо или опосредованно предполагает изучение функционирования языка, - лингвистики, литературоведения, семиотики, социологии, философии, этнологии и антропологии. Как отмечает М.Ю. Лотман “развитие науки в разные моменты выбрасывает на поверхность такие слова; лавинообразный рост их частотности в научных текстах сопровождается утратой необходимой однозначности. Они не столько терминологически точно обозначают научное понятие, сколько сигнализируют об актуальности проблемы, указывают на область, в которой рождаются новые научные идеи” [Лотман 1992 : 148]. Причём полисемия сохраняется в рамках каждой из наук по отдельности. Но данный факт не свидетельствует об ограниченности существующих подходов, а лишь говорит о принципиальной невозможности существования одного определения этого понятия в силу его сложности и многомерности. Важно отметить, что предлагаемые дефиниции вряд ли возможно рассматривать с диахронической точки зрения, так как в ходе исторического развития одно понимание термина не сменяет другое, а сосуществует с ним, описывая новую грань исследуемого явления. Также представляется невозможным выстроить иерархию предлагаемых определений, установив родовидовые отношения между ними, поскольку разные понимания термина отражают разные представления о самом феномене и его функционировании.

В данном исследовании мы придерживаемся культурно-ситуативной трактовки этого термина, предложенной Н.Д. Арутюновой, которая определяет дискурс как “речь, погружённую в жизнь ” [Арутюнова 1990 : 136]. Из определения следует, что по своей природе дискурс - это не только лингвистическое, но и социо-культурное явление, которое, интерпретируя окружающую действительность, отражает при этом особый способ видения мира, способ упорядочивания действительности, заданный определённой коммуникативной ситуацией и присущий определённому социуму. Кроме этого, на дискурс неизбежно оказывают влияние психологические условия и обстоятельства общения. Таким образом, структура дискурса состоит из двух компонентов: лингвистический, который составляют системные языковые единицы, и экстралингвистический, который составляет ситуация, прагматический, социо-культурный, психологический и другие факторы [Прохоров 2004 : 31].

Одним из направлений изучения дискурса является выделение и описание его типов. В.В. Карасик на основании критерия статусно-ролевых характеристик участников общения противопоставляет личностно-ориентированное и статусно-ориентированное общение и выделяет два основных социолингвистических типа дискурса: личностный и институциональный [Карасик 2004 : 241]. О личностном дискурсе можно говорить, если участники коммуникации хорошо знают друг друга и стремятся не только передать некоторую информацию или оказать определенное воздействие друг на друга, но и раскрыть душу и попытаться понять внутренний мир адресата. Участники личностного дискурса выступают во всей полноте своих характеристик, в отличие от участников институционального дискурса, системообразующим признаком которого является статусная, представительская функция человека институциональный дискурс есть специализированная клишированная разновидность общения между людьми, которые могут не знать друг друга, но должны общаться в соответствии с нормами данного социума, реализуя себя только в ограниченном наборе ролевых характеристик, выступая в качестве представителей определенных групп людей [Карасик 2004 : 243, 245].

Институциональное общение, в отличие от личностно-ориентированного, использует определенную систему профессионально-ориентированных знаков, то есть обладает собственным подъязыком (лексикой, фразеологией и паремиологией). Нормы институционального дискурса отражают этнические ценности социума в целом и ценности определенной общественной группы, образующей институт.

К институциональному виду общения, в котором участники выступают как представители определённого института, чье поведение, как вербальное, так и невербальное ограничено конкретными социо-культурными условиями наряду с педагогическим, медицинским, религиозным, деловым и рекламным дискурсами, а также медиа-дискурсом, относят политический дискурс.

Здесь необходимо отметить, что ряд исследователей (В.И. Карасик 2004; Е.И. Шейгал 2000а) указывают, что вряд ли существуют «чистые» виды дискурсов. В конкретных условиях общения различные виды дискурса могут сближаться и приобретать характеристики друг друга. Это обусловлено, прежде всего, активной экспансией массово-информационного общения в повседневную жизнь людей. Телевидение и компьютерная коммуникативная среда стремительно стирают грань между обыденным и институциональным общением, игровой компонент общения доминирует в рекламном дискурсе, в результате возникают транспонированные разновидности дискурса.

Политический дискурс активно рассматривается в различных лингвистических исследованиях (Попова 1995; А.Н. Баранов 1997; Базылев 2005; Е. И. Шейгал 2000, 2001, 2002; Д.Б. Гудков 2003; А.П. Чудинов 2001, 2003, 2006; Демьянков 2002, 2003; М.Ю. Кочкин 2003). Причем рассматриваются как характеристики политического дискурса в целом, как вида институционального общения, так и его подвиды, например, автобиографический политический дискурс (В.А. Даулетова 2004), дискурс предвыборных кампаний (А.А. Филинский 2002; А.А. Федосеев 2003), официально-деловой политический дискурс (Т.В. Гуляева 2007), а также жанровые разновидности политического дискурса, например, лозунги (А. Алтунян 1994), политическая реклама (Е.В. Егорова-Гантман, К.В. Плешаков 1999), инаугурационные обращения (Е.И. Шейгал 2002) и т.д.

В лингвистической литературе существует узкое и широкое понимание политического дискурса. Согласно первому подходу, разделяемому голландским лингвистом Т. ван Дейком, политический дискурс - это класс жанров, ограниченный социальной сферой, а именно политикой [http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/vandijk2.htm]. То есть к жанрам политического дискурса относятся правительственные обсуждения, парламентские дебаты, партийные программы, речи политиков, которые производятся в такой институциональной окружающей обстановке, как заседание правительства, сессия парламента, съезд политической партии. Таким образом, высказывание относится к политическому дискурсу, если оно произнесено говорящим в его профессиональной роли политика и сопровождает политический акт в политической обстановке.

Но данная трактовка принимает во внимание лишь один тип участников этого вида институционального общения - агента, то есть представителя социального института, а необходимым элементом статусно-ролевой структуры институционального дискурса является также клиент, то есть человек, не являющийся представителем этого института [Карасик 2004 : 245]. В политическом дискурсе клиент представлен народом, электоратом, на которого и направлен, ради которого и создается политический дискурс избирательных кампаний, исследуемый в данной работе. Поэтому представляется целесообразным опираться на широкое понимание политического дискурса как “системы коммуникации, имеющей реальное и потенциальное (виртуальное) измерение” [Шейгал 2000а: 11]. В реальном измерении - это дискурсные события, текущая речевая деятельность в определенном социальном пространстве, обладающая признаком процессности и связанная с реальной жизнью и реальным временем, а также возникающие в результате этой деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов [Базылев 2005 : 14]. В потенциальном измерении - семиотическое пространство, включающее: 1) вербальные и невербальные знаки, ориентированные на обслуживание этой коммуникативной сферы, 2) тезаурус прецедентных текстов, 3) типичные модели речевого поведения, а также 4) система речевых актов и жанров политического дискурса [Карасик 2004 : 281].

Взяв это определение за основу, и принимая во внимание тот факт, что анализу будут подвергаться тексты как материальные воплощения дискурса, дадим рабочее определение политическому дискурсу как текстам (в широком понимании этого термина) политической тематики во всем их жанровом разнообразии. Такой подход позволяет исследовать в рамках политического дискурса широкий круг материалов, включая выступления политиков, политических обозревателей и комментаторов, публикации в СМИ, материалы специализированных изданий на различные темы, касающиеся аспектов политики, а также все семиотические системы искусства, задействованные в этом виде институционального общения.

Чтобы получить полное представление о политическом дискурсе во всем разнообразии проявлений, необходимо изучить каждый из его видов. Это предполагает выявление функциональных, семантических, экстралингвистических критериев, позволяющих вычленить из всей совокупности текстов политического дискурса корпус текстов, представляющих конкретный вид политического дискурса; а также выявление и изучение тех лингвистических особенностей конкретного вида политического дискурса, которые отличают его от остальных, и благодаря которым оказывается влияние на формирование картины мира в целом.

Интересующий нас в данной работе предвыборный дискурс был рассмотрен ранее А.А. Федосеевым. В своём диссертационном исследовании автор выделяет предвыборный агитационный дискурс в отдельный вид и определяет его как “вид политического дискурса, представляющий собой совокупность текстов, содержащих агитационные материалы, имеющие отношение к конкретной избирательной кампании и распространяемые в период проведения предвыборной агитации” [Федосеев 2003 : 43]. Высоко оценивая проведённое исследование, необходимо отметить некоторую избыточность предлагаемого термина “предвыборный агитационный дискурс”, наличие слова “агитационный” позволяет придти к выводу о том, что предвыборный дискурс может быть и не агитационным и не содержать агитационных материалов, но предлагаемые автором выводы свидетельствуют о том, что данный вид дискурса всегда направлен на агитацию. В силу этого, думается, целесообразно ограничиться термином “предвыборный дискурс”.

Предвыборный дискурс обладает признаками, свойственными политическому дискурсу в целом. К ним относят институциональность, экспрессивность, смысловую неопределённость, фантомность, фидеистичность, эзотеричность, дистанционность, авторитарность, театральность, идеологичность и аксиологичность.

Отличительными признаками предвыборного дискурса, на ряду с ограниченностью во времени и тематической детерминированностью (выделенным А.А. Федосеевым [Федосеев 2003 : 42]), являются также агональность, обособленность в пространстве и общая событийная канва.

Рассмотрим каждую из этих характеристик более подробно.

Наиболее важная характеристика предвыборного дискурса, позволяющая выделить его в отдельный вид, - это ограниченность во времени. В отличие от политического дискурса в целом, который имеет процессуальный характер, предвыборный дискурс имеет четкие временные рамки, установленные Законодательством Российской Федерации, который определяет сроки проведения предвыборной агитации. Проведение предвыборной кампании вне указанных временных рамок не только бессмысленно (в случае если агитация начинается до официальной регистрации кандидата), но и преследуется по закону (если агитация не прекращена за сутки до дня голосования).

Фактор ограниченности во времени неразрывно связан с пространственной обособленностью. Та или иная предвыборная кампания всегда протекает на определённой ограниченной территории (страна, округ, город), за пределами которой предвыборная агитация не целесообразна, за исключением тех случаев, когда, например, граждане России проживают за пределами Российской Федерации, но сохраняют гражданство и, таким образом, имеют право принимать участие в Федеральных выборах.

Фиксированные временные границы и ограниченность в пространстве накладывают определённую специфику на предвыборный дискурс, лишая его смысла вне установленных временных и пространственных рамок, а также обуславливают другую его характерную черту - тематическую детерминированность.

Несмотря не то, что темы, освещаемые в избирательных кампаниях, никак не регламентированы, их набор оказывается достаточно ограничен. Все темы связаны с деятельностью баллотирующихся кандидатов и/или партий, которые они представляют. Американский ученый В.Л. Бенуа на основе изучения с позиций функциональной теории избирательных кампаний в США и странах Европы и Азии в период с 1948-2004 годы, пришёл к выводу о том, что в предвыборном дискурсе с разных точек зрения (подчас даже с противоположных) освещаются всего две основные темы: либо личные качества кандидата, либо его политическая деятельность. Предпочтения в выборе той или иной темы обусловлены рядом факторов, перечисленных и проиллюстрированных на примерах в его работе. [Бенуа 2006 : 20-21]. Но, как указывает автор, встречаются также случаи сочетания обеих тем “although some commercials are just about policy (issues), or only about character (image), many spots contain a mixture of these two topics ” [Бенуа 2006 : 20]. Мы разделяем данную точку зрения и считаем правомерным выделение указанных тем предвыборного дискурса, даже если речь идёт о парламентских выборах по партийным спискам. Так как уже не раз отмечалось, российский народ, как правило, голосует не за партию, в значении за предлагаемую ей программу действий, её идеалы и убеждения, а за партию в лице её представителей.

Отличительной особенностью предвыборного дискурса также является то, что события, происходящие в рамках каждой конкретной избирательной кампании, развиваются в общей канве. Здесь имеется в виду, что каждый из участников должен выполнить ряд обязательных, ожидаемых от него, ритуальных действий: выдвижение кандидатуры, сбор подписей, официальная регистрация, выступление по телевидению и так далее. Но, более важным является то, что действия разных кандидатов в рамках одной избирательной кампании взаимосвязаны и взаимообусловлены в силу временных ограничений предвыборного дискурса и общности цели участников. В частности, подъём рейтинга одного из кандидатов или одной из партий неизбежно активизирует работу избирательных штабов оппонентов.

Что касается системообразующих признаков политического дискурса, свойственных всем его разновидностям, в том числе предвыборному дискурсу, кратко их можно раскрыть следующим образом.

Предвыборный дискурс институционален. Это определяет деперсонифицированный характер общения между представителями и клиентами института (в нашем случае между политиками и народом), который характеризуется социальными правилами и ритуализованными рамками функционирования [Попова 1995 : 14]. Для коммуникации в подобных условиях важными оказываются вербальные сигналы, при получении которых в сознании реципиента сразу актуализируется стереотипная картинка, связанная со стереотипным содержанием. А стереотипное содержание требует стандартизированной формы. Стандартизация высказываний ведет к стандартизации дискурса, в который они включены, и речевого поведения в целом [Гудков 2003а : 143]. Различные проявления предвыборного дискурса характеризуются разной степенью институциональности. Большая или меньшая степень институциональности зависит от внешних условий общения и социальных ролей коммуникантов. Например, программное выступление кандидата отличается высокой степенью институциональности, для него характерны фиксированность формы и «стертость» содержания, обязательная последовательность жестко определенных действий, а речь того же кандидата на встрече с избирателями или в политическом рекламном ролике менее стандартизирована, следовательно, степень институциональности снижается.

Кроме этого, предвыборный дискурс представляет собой особый вид общения, в котором доминирует один из собеседников, общение происходит по схеме «вождь - толпа». В подобном диалоге эффективной является апелляция не логически выстроенным доказательствам, а к эмоциям. Это ведет к тому, что тексты политического дискурса в целом, а предвыборного, в частности, отличаются экспрессивностью и образностью, проявляющимися, в сведении абстрактных понятий и логических построений к конкретным ментальным образам, «картинкам», призванным вызывать прогнозируемые эмоции. Для предвыборного дискурса, по причине его ограниченности во времени, это особенно важно, так как, известно, что большинство зрителей забывает половину или даже больше увиденного в течение 24 часов. Любой детальный ответ на вопрос или выступление по конкретному вопросу с приведением логически выстроенных аргументов могут легко быть забытыми. Но ответ на вопрос или сюжет рекламного ролика, связанные с более общей идеей, позволяет создавать запланированные образы, вероятность запоминания которых выше по сравнению с развернутым аргументированием. Таким образом, здесь находит отражение ещё одна характеристика предвыборного дискурса - фидеистичность, то есть превосходство веры над разумом.

Но при этом необходимо учитывать, что высказывание, принадлежащее к рассматриваемому виду дискурса, направленно не к отдельной личности, а к массам. Следовательно, политик, планируя своё речевое поведение, ориентируется не на создание нового никому неизвестного образа, а на использование уже готовых образцов, как вербального, так и невербального поведения. Подобный выбор приоритет оправдан, так как суггестивная ценность нового образа сомнительна, тогда как эффективность образов, уже существующих в когнитивной базе целого народа или определённой группы населения, известна.

...