Метафоризация концептов природных явлений в поэтическом дискурсе (на материале русского и немецкого языков)

В.А. Пищальникова разделяет мнение многих сторонников когнитивного подхода о том, что главную роль в повседневных семантических выводах играют не формализованные процедуры, а аналогия, В.А. Пищальникова замечает: «При восприятии метафорического контекста повышается креативность мышления, поскольку возникает необходимость усиления интегративной функции его для обнаружения неосознаваемых, но наличествующих в каждом метафорическом поле имплицитных доминантных компонентов смысла. Эта интегративная функция проявляется в образовании аналогий как основы метафоризаций, ибо аналогия - один из видов бессознательного обобщения» [Пищальникова 2001: 96]. Интересным представляется мнение относительно аналогий, высказанное Г.Н. Скляревской. Врожденное чувство аналогии, по мнению автора, заставляет человека отыскивать сходство между самыми отдаленными сущностями: не только между предметами чувственно воспринимаемого мира, но и между конкретными предметами и отвлеченными понятиями [Скляревская 1987: 59-60].

В соответствии с концепцией В. Гертнера, позволяющей прояснить внутреннюю структуру метафоры, отмечает В.В. Петров, выделяются следующие характеристики аналогий: 1) определенность базовой системы - степень нашего знания исходной содержательной области. Предполагается, что чем глубже мы знаем исходную область, тем легче нам определить, какие отношения считать важными при переносе; 2) ясность - степень точности задания соответствия между сопоставляемыми областями; 3) насыщенность - число переносимых предикатов; 4) широта охвата [Петров 1990: 141].

По мнению О.Н. Лагуты, метафорический перенос происходит на основе общности (аналогии) перечисленных ниже свойств области источника и области мишени: формативных («величина», «высота», «глубина», «длина», «полнота», «размер», «рост», «форма», «ширина»); одоративных («запах»); цветовых («масть», «окраска», «тон», «цвет»); вкусовых («вкус»), весовых («вес», «масса», «объем»), звуковых («громкость», «диапазон», «тембр»); временных («возраст», «время», «длительность»); температурных («температура»); тактильных («твердость», «мягкость»); консистенциальных, отражающих организацию, консистенцию объекта в широком понимании («заполненность», «система организации», «состав», «состояние», «строй», «сущность», «уклад», «материал»); функциональных («предназначение», «цель», «причина использования»); реализационных, отражающих представление о характеристиках проявлений объекта («активность», «значение», «интенсивность», «реакция», «режим», «результат», «сила», «следствие»); динамических, характеризующих протекание действия («ритм», «темп»); квантитативных, указывающих, являются ли соотносимые объекты дискретными объединениями единиц («доза», «калибр», «мера») или они синкретичны («количество»); реляционных, отражающих представление об общности отношений сопоставляемых объектов с другими объектами («место», «положение», «соотношение», «направление», «близость», «порядок», «предел», «расположение»); субъективно-психологических, отражающих представление об общности тех чувств, переживаний, состояний, ощущений, которые вызываются у субъекта контактами с соотносимыми объектами («чувство», «переживание») [Лагута 2003в: 125].

Следует также отметить, что в большинстве исследований, посвященных описанию метафоризации, метафорообразование и декодирование метафор специально не разводятся, хотя очевидно, что их нельзя смешивать. Так, М.В. Никитин обращает внимание на то, что когнитивные процессы метафорического осмысления, формируемого сознанием концепта, существенно различаются у адресанта и адресата речи. Для говорящего это поиск моделирующих аналогов зародившейся мысли, оптимально высвечивающих ее содержание и структуру. Напротив, слушающий в начале когнитивного процесса целиком зависит от имени, его значения и контекста, в котором имя употреблено. Концепт же формируется вслед за именем в результате мыслительных усилий преодолеть неуместность имени при прямозначном его осмыслении [Никитин 2002: 261-262].

Возвращаясь к вопросу соотношения метафоры и сравнения, отметим, хотя большинство ученых в рамках семантического подхода придерживаются точки зрения, что в метафорические конструкции не входят предикаты подобия, оформленные при помощи словоформ: «похож», «напоминает», «подобен», а также компаративных союзов «как», «как будто», «как бы», «словно», «точно» и др., в науке есть и несколько иная позиция. В последнее время исследователи склонны принимать сочетания с союзом «как» в качестве метафорических, где «как» является маркером «сравнительной метафорической конструкции» [Глазунова 2000: 165]. Так, для когнитивной теории характерен широкий подход к выделению метафоры по формальным признакам. Например, если в других теориях среди компаративных тропов отчетливо разграничиваются сравнение, то есть троп, в котором имеется формальный показатель компаративности, и метафора, признаком которой считается отсутствие указанных показателей, то при когнитивном подходе обе рассматриваемые разновидности относятся к числу широко понимаемых метафор [Чудинов 2004: 92].

Итак, с точки зрения когнитивной лингвистики процесс метафоризации представляет собой отображение специфических операций над знаниями. Важным для нас представляется утверждение о том, что метафоризация основана на взаимодействии двух структур знаний - когнитивной структуры «источника» и когнитивной структуры «мишени», а в процессе метафоризации некоторые области мишени структурируются по образцу источника, то есть происходит «метафорическая проекция». Бесспорно, для отбора из известной области полезной для понимания новой области информации в рамках когнитивного подхода важной является предложенная Дж. Карбонеллом последовательная иерархия инвариантности. Проблема заключается в том, что реальность не всегда воспринимается в виде четко структурированных областей знания. Значимым для нас также является выделение О.Н. Лагутой свойств области источника и области мишени, на основе общности (аналогии) которых происходит метафорический перенос. В рамках диссертационной работы было сформулировано следующее определение метафоры, под которой понимается вербально-ментальный конструкт, обозначающий некоторый класс сущностей или явлений для характеристики или наименования объекта, входящего в другой класс, обусловленный сопоставлением двух сущностей, явлений на основании аналогии или сходства между ними, то есть нахождения их общих признаков.

В связи с тем, что в теоретических разработках последних лет метафора интерпретируется не только как вербальный, но скорее как ментальный конструкт, перейдем к рассмотрению концептуальной метафоры и средствам ее реализации.

1.3 Концептуальная метафора и средства ее реализации

В соответствии с общей целью когнитивной лингвистики - изучение когнитивной функции языка во всех ее проявлениях - центральными для семантической теории, как справедливо отмечает Н.Н. Болдырев, становятся понятия концептуализации и категоризации и изучение этих двух важнейших познавательных процессов, связанных с формированием системы знаний (картины мира) в виде концептов и категорий в сознании человека. В рамках когнитивной теории семантика языковых единиц (когнитивная семантика) рассматривается как результат определенного способа осмысления мира на основе соотнесения языковых значений с конкретными концептами и категориями, то есть как отражение процессов концептуализации и категоризации в языке [Болдырев 2004: 24].

По мнению Е.В. Рахилиной, под процессом концептуализации понимается «определенный способ обобщения человеческого опыта, который говорящий реализует в данном высказывании. Ситуация может быть одна и та же, а говорить о ней человек умеет по-разному, в зависимости от того, как он ее в данный момент представляет. Эти представления и называются концептуализацией» [Рахилина 2000: 7]. Т.В. Симашко отмечает, что термин «концептуализация» обозначает процесс и результат креативной деятельности субъекта, выделяющего и оценивающего свойства объектов [Симашко 2003: 55].

Вслед за рядом исследователей мы понимаем под концептуализацией осмысление поступающей информации, мысленное конструирование предметов и явлений, которое приводит к образованию определенных представлений о мире в виде концептов или других ментальных структур [Кубрякова и др. 1996: 93; Болдырев 2000: 22; Архипов 2001: 13 и т.д.]. Концепты все время поддаются дальнейшему уточнению и модификациям и, оказываясь частью системы, попадают под влияние других концептов и сами видоизменяются.

Одним из способов концептуализации мира является метафора. Говоря о метафорическом принципе концептуализации, следует отметить, что метафорически выражаемый концепт должен быть зарожден в сознании (как впрочем и любой концепт). Только при этом условии, по мнению М.В. Никитина, возможен направленный поиск и отбор признаков, конгруэнтный метафорически обозначаемому концепту. Роль и действие концепта, привлекаемого для сравнения, в данном случае подобны тем, что выполняет фотопроявитель. В принципе в структуре светочувствительного слоя необработанной пленки уже содержится все то, что оставил на ней свет, отраженный от объекта съемки, но изображение надо сделать еще доступным и явственным глазу» [Никитин 2002: 261].

Под концептуальной метафорой подразумевается понимание одной концептуальной области (области-мишени) посредством другой концептуальной области (области-источника). До появления теории концептуальной метафоры считалось, что в языке функционирует множество несвязанных между собой метафорических выражений. Благодаря теории концептуальной метафоры, можно утверждать, что метафоры связаны между собой и образуют определенным образом организованную систему, так как являются языковым проявлением той или иной концептуальной метафоры. Таким образом, можно предположить, что концептуальная метафора - это свободная от контекста некая абстрактная вербально-ментальная модель, которая реализуется каждый раз заново посредством «наполнения» ее конкретными метафорическими выражениями. Следовательно, само понятие «метафора» отличается систематической многозначностью: оно может относиться как к конкретному метафорическому выражению (варианту), так и к стоящему над ним концептуальному типу (инварианту). Так, следующие примеры репрезентируют концептуальную метафору ДОЖДЬ - СЛЕЗЫ: И засияла вся дубрава / Молниеносным блеском слез (Н. Заболоцкий); Удары молнии сквозь слезы / Ломали небо на куски (Н. Заболоцкий); Проплясал, проплакал дождь весенний (С. Есенин); И ветер ночи к нам донес / Впервые слезы грозовые (А. Блок). Дж. Лакофф и М. Тернер, рассматривая в работе «More than cool reason» такое понятие, как путешествие, называют концептуальный тип «схемой», а наполняющие ее элементы (конкретные метафорические выражения) «слотами». Концептуальные схемы организуют наши знания. Они вводят когнитивные модели некоторых аспектов мира - модели, которые мы используем для постижения нашего жизненного опыта и размышления над ним [Lakoff, Turner 1989].

А.П. Чудинов отмечает, что концептуальная метафора представляет собой своего рода систему взаимодействующих зеркал, состоящую по меньшей мере из трех элементов. В первом зеркале отражается ментальный мир человека и общества в целом: метафора дает великолепный материал для изучения когнитивных «механизмов» в сознании человека и социального мировосприятия. Во втором зеркале можно увидеть обыденные представления человека о понятийной области-источнике метафорической экспансии: начало метафоре дают именно элементы «наивной» картины мира. В этом случае, подчеркивает А.П. Чудинов, важно уже не то, как человек мыслит, а то, что именно он думает об области-источнике, как он представляет себе ее строение. В третьем зеркале отражаются наивные человеческие представления о понятийной области, к которой направлена метафорическая экспансия: человек метафорически концептуализирует и структурирует эту область, выделяя в ней самое важное и необходимое, давая эмотивную оценку ее элементам. Автор отмечает, что в данном случае уже важно не то, как человек структурирует область-источник, а то, как он структурирует область-мишень, как он воспринимает окружающую реальность.

Вслед за автором мы придерживаемся точки зрения, что каждое конкретное метафорическое словоупотребление отражает только индивидуальные представления отдельного говорящего, но в результате анализа множества таких словоупотреблений появляется возможность выделить типовые концептуальные метафоры, отражающие специфику национальной ментальности на данном этапе развития общества и социальные представления о концептуальной организации области-источника и области-мишени метафорической экспансии [Чудинов 2001: 45-46, 54-55].

Исходя из того, что концептуальная метафора синтезирует познавательные процессы и языковую компетенцию, эмпирический опыт отдельного индивидуума и целого лингвокультурного сообщества, а также его культурное наследие, можно интерпретировать метафору как когнитивное и лингвокультурное образование, «сплав» ментальных, вербальных и культурных характеристик (индивида и сообщества) [Телия 1988].

В связи с тем, что термин «концептуальная метафора» в трактовке Дж. Лакоффа и М. Джонсона позволяет разделить языковые средства выражения и лежащий в их основе когнитивный процесс, а именно понимание одной области знаний в терминах другой, обратимся к рассмотрению языковых средств реализации концептуальной метафоры.

Для удобства изложения материала мы вслед за Н.А. Красавским используем следующие сокращения: N(пр)1 - номинант природного явления в именительном падеже; N(пр)2 - номинант природного явления в косвенном падеже; Subl - существительное в именительном падеже; Sub2 - существительное в косвенном падеже; V - глагол; Ad1 - прилагательное в именительном падеже; Ad2 - прилагательное в косвенном падеже; Part - причастие, деепричастие [Красавский 2001]. По частеречной принадлежности можно выделить следующую структурную классификацию метафор [Левин 1998; Москвин 1997, 2000; Тарасов 1980 и др.]:

А. Глагольные метафоры - N(пя)1 + V, напр., Солнце смотрит и смеется, / Гребни травок золотя (В. Брюсов) и т.д. Встречаются также примеры, в которых глагол в прямом значении в роли сказуемого соотносится с метафорой в деепричастном обороте - N(пя)1 + Part, напр., Солнце, улыбаясь в светлой дымке, перламутром розовым слепило (И. Бунин).

В. Адъективные метафоры - Ad1,2 + N(пя)1,2, напр., Движется нахмуренная туча, / Обложив полнеба вдалеке (Н. Заболоцкий) и т.д.

С. Субстантивные метафоры. К ним относятся, к примеру, метафоры, выраженные генитивной синтаксической конструкцией (Subl,2 + N(пя)2), напр., В светлом жемчуге росинок / Чаши бледные кувшинок (В. Брюсов). В связи с тем, что метафоры используются как один из способов номинации и в этом качестве соотносятся с прямыми обозначениями реалий, выделяются также метафоры-замещения - Subl,2 (или метафоры-загадки - метафоры, в которых описываемый объект замещен другим объектом). В некоторых случаях метафора-замещение не нуждается в расшифровке, поскольку характер ее традиционен, а контекст указывает на ее предметное соотнесение вполне однозначно, напр., На белом небе все тускней / Златится горная лампада (И. Анненский) или Среди полуденной истомы покрылась ватой бирюза (И. Анненский). Небольшой контекст часто организует переход от метафоры-замещения к прямому названию, напр., Золото, золото падает с неба! / - Дети кричат и бегут за дождем (А. Майков). Формулу образования метафоры-приложения, один из членов которой, как правило, представляет собой обозначение одушевленного существа, можно выразить следующим образом: N(пя)1,2 - Subl,2 или Subl,2 - N(пя)1,2, напр., Отрок-ветер по самые плечи / Заголил на березке подол (С. Есенин).

Отношение метафоры к ее контекстному окружению двойственно. В ряде случаев метафора стремится распространить свое влияние на непосредственное словесное окружение, подчиняя себе относительно широкий контекст. В самых простых случаях субстантивная метафора согласуется с глагольной (N(пя)1 + Sub2 + V) или адъективной (N(пя)1 + Sub2 + Ad2), адъективная метафора с глагольной (Ad1 + N(пя)1 + V или V + Ad1 + N(пя)1), напр., Идут, идут испуганные тучи (А. Блок), либо наблюдается согласование всех трех типов (N(пя)1 + Ad2 + Sub2 + V).

Достаточно часто метафора накладывается на сравнение. Основание для сравнения, будь то признак или действие (прилагательное - Ad или глагол - V), совмещает в себе прямое и переносное употребление слова. Метафорическое употребление соотнесено с предметом сравнения, прямое - с образом сравнения. Сравнительный оборот как бы мотивирует необычные связи между словами, отсылая к обычным, напр., Вот месяц, как паяц, / Над кровлями громад / Гримасу корчит мне (А. Блок).

Метафора накладывается и на перифразу. Здесь обычное сочетание накладывается на необычное - перифраза образует с глаголом - V или прилагательным - Ad обычное сочетание, перефразируемое слово с тем же глаголом - V - необычное сочетание, метафору: … ветер, пес послушный, лижет / Чуть пригнутые камыши (А. Блок), Там солнце - блещущий фазан / Слетит, пурпурный хвост развеяв (А. Белый).

Следует также отметить, что для вербализации знаний об определенной области-мишени, где область-источник детализируется за счет дополнительного осмысления и нахождения общих точек соприкосновения с исходной областью-мишенью, привлекаются стилистические и словообразовательные метафоры, формулы образования которых выглядят следующим образом: N(пя)1 + Vslov/stil, Ad1,2slov/stil + N(пя)1,2 или Subl,2slov/stil. Как правило, все примеры словообразовательных или стилистических метафор являются уникально-авторскими неологизмами (которые, следует заметить, укладываются в рамки четко определенных и структурированных моделей), часто только дополняющими и оттеняющими основную мысль. Однако в целом ряде случаев они становятся содержательной основой, создавая образность, «проливают свет» на тот или иной предмет, раскрывая его с неожиданной стороны [см.: Тростников 2000].

Итак, концептуальная метафора понимается нами как некая абстрактная вербально-ментальная модель, реализующаяся каждый раз снова в результате ее «наполнения» определенными метафорическими выражениями (инвариант - вариант). Необходимо учитывать, что ассоциативно-аналоговая деятельность человека реализуется по строго определенным, ограниченным в своем числе моделям. В противном случае эта деятельность была бы хаотична и бессистемна, а теория концептуальной метафоры базируется на признании того, что метафоры связаны между собой и образуют определенным образом организованную систему. Сумма представлений человека о мире образует целостную картину мира, которая отражается в языке, формируя языковую картину мира. Рассмотрению проблем концептуальной картины мира и языковой картины мира, а также роли метафоры в формировании языковой картины мира будут посвящены следующие параграфы.

1.4 К проблеме концептуальной и языковой картин мира

В последнее время понятие «картина мира», которое относится «к числу фундаментальных понятий, выражающих специфику человека и его бытия, взаимоотношения его с миром, важнейшие условия его существования в мире», используется исключительно активно отечественными представителями различных наук: философии, лингвистики, психологии, культурологии [Постовалова 1988: 11]. Картина мира есть процесс и результат восприятия действительности, а значит, она выполняет интерпретационную функцию. Картина мира регулирует жизнь человека, способствует тому, чтобы человек яснее представлял, осознал свое место в этой жизни, и таким способом она выполняет регулятивную функцию. Следует отметить, что ученые предлагают как различные интерпретации картины мира, так и всевозможные классификации «миров» [Булыгина, Шмелев 1997 и т.д.]. Чаще всего принято выделять концептуальную картину мира и языковую картину мира.

Термином «концептуальная картина мира» в современной отечественной лингвистической науке обозначается совокупность знаний, представлений, мнений о мире, отражающих познавательный опыт человека [РЧФЯ 1988]. Основной единицей концептуальной картины мира выступает концепт - «оперативная, содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы, всей картины, отраженной в психике человека» [Кубрякова 1996: 90].

Как большинство научных понятий, отмечает С.Г. Воркачев, концепт вводится и через когнитивную метафору: это и «многомерный сгусток смысла», и «смысловой квант бытия», и «ген культуры» [Ляпин 1997: 16-17], и «некая потенция значения» [Лихачев 1993: 6], и «сгусток культуры в сознании человека» [Степанов 1997: 40], а также «эмбрион мыслительной операции» [Аскольдов 1997: 273] [Воркачев 2004: 42].

Исследователи демонстрируют «большой разнобой» в понимании термина «концепт». Очевидно, что возможными причинами являются следующие: 1) сложность самого понятия; 2) виртуальность понятия - отсутствие его в мире «Реальное» и наличие лишь в мире «Идеальное»; 3) национальная самобытность; 4) индивидуальность формирования, которая зависит от уровня интеллектуального развития, воспитания, предполагающего формирование ценностных установок личности, жизненного опыта индивидуума, идеологии общества [Сафонова 2003: 33].

Как отмечает В.И. Карасик, в лингвистике существует несколько подходов к пониманию концепта: лингвокогнитивный и лингвокультурный, которые не являются взаимоисключающими: концепт как ментальное образование в сознании индивида есть выход на концептосферу социума, то есть в конечном счете на культуру, а концепт как единица культуры есть фиксация коллективного опыта, который становится достоянием индивида. Иначе говоря, эти подходы различаются векторами по отношению к индивиду: лингвокогнитивный концепт - это направление от индивидуального сознания к культуре, а лингвокультурный концепт - это направление от культуры к индивидуальному сознанию [Карасик 2002: 139].

Согласно многим научным дефинициям с когнитивной точки зрения концепт понимается как мыслительный многомерный конструкт, который отражает результаты деятельности человека, его познавательный опыт и информацию о мире, а также процесс познания мира [Кубрякова 1996: 90-93; Аскольдов 1997: 269; Ляпин 1997: 11-35; Скидан 1997: 36-68, Болдырев 2000: 24 и др.]. В интерпретации Р. Павилениса, концепты - это «смыслы, составляющие когнитивно-базисные подсистемы мнения и знания» [Павиленис 1986: 241].

С позиции культурологии Ю.С. Степанов определяет концепт как своего рода «сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» [Степанов 1997: 40-41]. Совокупность концептов, в которых концентрируется культура нации, составляют национальную концептосферу языка [Лихачев 1993: 5], то есть то пространство концептуальной картины мира носителей данного языка, которое вобрало в себя и универсальные для всего человечества, и специфические для данного языкового сообщества черты.

Следует также отметить, что в концептуальной картине мира субъекта можно выделить уникальные концепты, характеризующие его индивидуальность, и концепты коллективные, определяющие идентичность субъекта и коллектива [Гольдберг 2003: 38].

При описании сущности концептов релевантным представляется вопрос о формах их репрезентации, в том числе об облигаторности их вербализации. Многие исследователи сходятся во мнении, что концепты «как правило, оязыковлены, но их вербализация не обязательна» [Карасик 1997: 157; Ляпин 1997: 11-35 и др.], причем концептам свойственны различные техники оязыковления, например, однословная, словосочетательная номинации. Бесспорно, что содержание базовых концептов значительно объемнее, чем содержание одноименных языковых сущностей [Фесенко 1999: 4].

Концепты могут вербализоваться не только лексически [Бабушкин 1996; Вежбицкая 1999], но и грамматически [Фурс 2004].

Традиционно наряду с концептуальной картиной мира различают языковую картину мира. Та часть концептуальной системы, которая получила языковую привязку, в современной отечественной лингвистической традиции обозначается термином «языковая картина мира» [Булыгина, Шмелев 1997; Кубрякова 1999 и др.]. Е.С. Кубрякова подчеркивает, что язык отражает опыт человека по взаимодействию со средой, и именно такой объективированный в языке опыт в своей совокупной целостности образует языковую картину мира [Кубрякова 2003: 32].

Языковая картина мира не равна концептуальной, последняя неизменно шире, поскольку названо в языке далеко не все содержание концептосферы, далеко не все концепты имеют языковое выражение и становятся предметом коммуникации. Язык лишь фиксирует концептуальный мир человека, имеющий своим первоначальным источником реальный мир и деятельность в этом мире. Поэтому судить о концептуальной картине мира по языковой картине мира можно лишь в ограниченном масштабе. Концептуальная картина мира существует в виде концептов, образующих концептосферу народа, языковая картина мира - в виде значений языковых знаков, образующих совокупное семантическое пространство языка. Языковая картина мира лишь частично отражает концептосферу и лишь фрагментарно позволяет судить о концептосфере, хотя более удобного доступа к концептосфере, чем через язык, видимо нет. Важным элементом выявления языковой картины мира является сопоставление языка с другими языками. В. Гумбольдт был первым, кто обратил внимание на национальные особенности, отражаемые в языке. Важной является мысль ученого о том, что «в становлении человеческой личности, образовании у нее системы понятий, в присвоении ей накопленного поколениями опыта языку принадлежит ведущая роль» [Гумбольдт 1984: 109].

Таким образом, концептуальная картина мира и языковая картина мира связаны между собой как первичное и вторичное, как ментальное явление и его вербальное овнешнение, как содержание сознания и средство доступа исследователя к этому содержанию. Также следует отметить, что языковая картина мира как способ хранения знаний о языке и знаний о мире не самостоятельна, она неотделима от концептуальной картины мира. Обобщая опыт современных лингвистов, Е.А. Соловьева отмечает, что языковая картина мира зависит от концептуальной системы, поэтому изменение в последней, например, в связи с приобретением нового или отказом от старого знания, влечет за собой соответствующее изменение в языковой картине мира [Соловьева 2005: 15]. Являясь вербально выраженными результатом духовной деятельности человека, языковая картина мира меняется вместе с развитием самого человека и его представлений об окружающей действительности [Туранина 2000: 228].

Как подчеркивает Г.А. Брутян, знание, зафиксированное в «понятийном аппарате познающего субъекта, называется мыслительной моделью, а знание, выраженное посредством слов, называется языковой картиной мира» [Брутян 1976: 58]. Г.В. Колшанский под языковой картиной мира подразумевает «вторичное» существование картины мира, и сама языковая картина мира не есть «собственно языковая, она - выражение познавательной деятельности различных групп людей - деятельности, обусловленной историческими, географическими, культурными и другими факторами в пределах единого объективного мира (но не языкового)» [Колшанский 1990: 31]. Языковая картина мира - это совокупность зафиксированных в единицах языка представлений народа о действительности на определенном этапе его развития [Попова, Стернин 2002: 3].

Термин «языковая картина мира» - это не более чем метафора. В реальности специфические особенности национального языка, в которых зафиксирован уникальный общественно-исторический опыт определенной национальной общности людей, создают для носителей этого языка не какую-то иную, неповторимую картину мира, отличную от объективно существующей, а лишь специфическую окраску этого мира. Она обусловлена национальной значимостью предметов, явлений, процессов, избирательным отношением к ним, которое порождается спецификой деятельности, образа жизни и национальной культуры данного народа [Маслова 2001]. Взгляд на языковую картину мира как искусственный феномен пока остается некоторым научным фантомом (ср. со следующим интересным для психологии научного лингвистического творчества высказыванием Е.В. Рахилиной: «Конечно, языковая картина мира - это метафора. В науке часто бывает, что метафоры, возникая, как бы «получают обратную силу», перестраивая всю, так сказать, идеологическую базу науки. Язык как структура - это ведь тоже метафора. Она заставляла воспринимать суть языка как сложнейшее взаимодействие отдельно взятых деталей, из которых собирается что-то общее. Метафора же языковой картины мира подразумевает сходство языка с другой системой - зрительной. Зрительный образ объекта - целостный, он не складывается из отдельных параметров (например, формы или размеров); но то же самое верно, как выясняется, и для языкового образа, в котором размеры и форма «слиты» [Рахилина 2000: 11-12]. Не давая последовательного определения целого, многие исследователи, тем не менее, успешно изучают «фрагменты языковой картины мира» определенного народа / народов.

В то же время есть и другой взгляд на эту проблематику. Как отмечает Т.В. Симашко, понятие «языковая картина мира» можно понимать буквально, освободив его от той метафоричности, которая заметна в современных публикациях. С данным понятием связывается наличие в языке корпуса семантических единиц, отражающих совокупный опыт людей, то есть, по сути, это - картина мира, представленная в виде разнообразных языковых единиц, которые поддаются некоторому объединению и предъявлению их в виде определенных фрагментов [Симашко 2003: 34].

В наибольшей степени на формирование неповторимой языковой картины мира национального языка влияет среда обитания этноса и обыденное национальное сознание [Корнилов 2000].

Среда бытования этноса включает в себя природную среду и национальную материальную культуру. Решающую роль в формировании черт национального характера и национального менталитета внешняя среда обитания (климат, рельеф, растительность и т.п. факторы) играет на этапе становления этноса и его языка. Эти черты запечатлеваются в «матрицах» национального языка (прежде всего в лексике). На более поздних этапах развития социума роль внешней среды уменьшается или сходит на нет. Язык становится основным фактором преемственности национальных особенностей характера и менталитета, выполняя роль «когнитивно-этнической вакцины» (по О.А. Корнилову). С ее помощью более поздним поколениям «прививаются» сформированные ранее национально-специфические черты ментальности и характера.

Под обыденным сознанием понимается совокупность представлений, знаний, установок и стереотипов, основывающихся на непосредственном повседневном опыте людей и доминирующих в социальной общности, которой они принадлежат. Обыденное сознание отличается от сознания, основу которого составляют научные знания, полученные при применении объективных методов исследования, и обладает парадоксальной природой. Оно, как отмечают исследователи, содержит искажения, неточности, противоречия и вместе с тем обеспечивает человеку эффективное приспособление к действительности, успешное решение жизненных проблем. Атрибутив «обыденные» подчеркивает, что эти знания человек получает в результате обыденного, а не специального, научного познания мира. Анализируя отечественные и зарубежные источники, Е.В. Улыбина подчеркивает, что для феномена обыденного сознания характерными являются следующие особенности: его содержание обладает внутренней противоречивостью, иррациональностью, обыденное сознание имеет социальную природу, разделяется большой группой людей и тесно связано с языковой картиной мира [Улыбина 2001: 104].

Следует подчеркнуть, что в построении национальной языковой картины мира участвуют все компоненты сознания: сенсорно-рецептивный компонент (связан с чувственным восприятием), эмоционально-оценочный компонент, логико-понятийный компонент, нравственно-ценностный компонент. Однако их роль в формировании национальной специфики семантического универсума не одинакова. В наименьшей степени на неё влияют сенсорно-рецептивный и эмоционально-оценочный компоненты, в наибольшей - логико-понятийный и нравственно-ценностный [см.: Корнилов 2000].

Наряду с обыденным сознанием также традиционно выделяют мифологическое сознание и религиозное, которые обладают своими особыми «призмами», через которые человек видит мир, однако обыденное сознание является основанием для возникновения всех остальных форм.

Мифологическое сознание - особый вид мироощущения, специфическое, образное, чувственное, синкретичное представление о явлениях природы и общественной жизни, самая древняя форма коллективного мировоззренческого сознания. Мифологическое восприятие мира древним человеком характеризуется его полным слиянием с окружающей средой. Человеческое мышление на ранних этапах его развития одушевляло весь окружающий мир, отождествляло живое и неживое (анимизм). Человек переносил на окружающие его объекты свои собственные свойства, приписывая им (объектам) жизнь, чувства. Именно поэтому человек всегда с осторожностью относился ко всем действиям, исходящим от него или на него извне: он пытался описательно выразить те предметы, качества, которые были по тем или иным причинам табуированы, персонифицировал все, что было недоступно его сознанию. Интеллект древнего человека оперировал сознательно создаваемыми иллюзиями, метафорами. Полное слияние с окружающей средой выражалось и в тотемических представлениях древних: вера в родство с растениями и животными, реже - с явлениями природы, предметами, слитность внешней природы и человеческого общества [Кононова 2001]. Наличие мифологического сознания, которое нельзя воспринимать как примитивное, присуще всем народам.

Следует отметить, что мифы многих народов (не только европейских) часто схожи. Это не удивительно, если вспомнить, что «народы эти вышли из одной колыбели, наблюдали из одинаковых пещер одни и те же картины, широко общались между собой и пребывали на близких уровнях развития». Говорить о единой мифологической системе опрометчиво, но то, что разноязычные мифы дополняют и уточняют друг друга, - бесспорно. Следовательно, в древности у всех народов планеты должен был существовать какой-то «общий фонд» культур, причем различия в его структуре касались только деталей и в целом никогда не были особенно велики [Снисаренко 1989: 103]. «Загадочность» же славян, действительно выделявшая их из общей семьи древних племен, заключается лишь в том, что они никогда не отказывали в праве на естественное развитие своим соседям, - тогда это не было принято, и миролюбие принималось за слабость [Снисаренко 1989: 5].

Религиозное сознание, пришедшее на смену мифологическому, содержит многие схожие черты, например метафоричность. Исторически с принятием христианства язычество было объявлено «вне закона», и система славянских мифов, в отличие от германской системы мифов, так и осталась незавершенной. В этом ее первое существенное отличие. Второе отличие славянской мифологии заключается в том, что она существовала исключительно в форме устных преданий, потому что до принятия христианства у славян не было письменности. Если до принятия христианства языческие взгляды на мир были одинаково характерны как для простого крестьянина, так и для великого князя, то после этого события в общественных взглядах произошли изменения. Городская знать довольно быстро усвоила христианские обряды - она крестилась сама и крестила своих детей, венчалась в церкви, хоронила покойников по православному чину. А большинство простых людей, формально приняв крещение, по существу остались язычниками, лишь поверхностно усвоившими основы православного вероучения. Такая ситуация сохранилась на Руси в течение нескольких веков, и только к XVI веку, как считают ученые, православие стало преобладать в сознании народа, не уничтожив, но лишь сильно потеснив язычество. Даже по прошествии нескольких веков после крещения Руси древние языческие верования не были забыты. Подобная ситуация, при которой древние языческие суеверия и элементы христианского вероучения уживаются вместе, в науке называется двоеверием [Левкиевская 2005: 8-10].

С течением времени активное воздействие на обыденное сознание все больше начинает оказывать развитие науки и техники. Однако языковые картины мира сохраняют знания и верования людей, в том числе и о природных явлениях, полученные и сложившиеся еще в период отсутствия строгой системы научных знаний, то есть в период доминирования мифолого-религиозного познания.

Следует также отметить, что, по мнению Н.В. Анисимовой, в преобладающем количестве научные дефиниции, раскрывающие понятия различных природных явлений, к примеру, видов облаков, начинаются со слов, значение которых содержит эмпирический компонент и которые, соответственно, обнаруживают стремление «к созданию максимально точного наглядного образа» [Анисимова 2002: 28]. Напр., Перистые облака выглядят как отдельные нити, гряды или полосы волокнистой структуры. Перисто-кучевые облака представляют собой гряды или пласты, состоящие из очень мелких хлопьев, шариков, завитков (барашков). Часто они напоминают рябь на поверхности воды или песка [Хромов 2001: 273]. Широкое использование в дефинициях и в текстах наглядных образов объясняется тем, что ряд наук, занимающихся изучением природных явлений, например метеорология, несмотря на высокий теоретический уровень, развитый физический и математический аппарат описания, по-прежнему связаны со сбором визуальных фактов и с их обработкой. При этом человек чаще всего оказывается «зрителем и регистратором тех грандиозных опытов, которые ставит сама природа, без его участия» [Хромов 1983: 12].

Итак, представляется, что фрагмент языковой картины мира, репрезентирующий такие сложные ментальные структуры, как концепты природных явлений, исследуемые в настоящей работе, являет собой результат синтеза разных типов знаний индивидуального и коллективного происхождения. В следующем параграфе определим роль метафоры в создании языковой картины мира.

1.5 Роль метафоры в создании языковой картины мира

Языковая картина мира тесно связана с метафорой как одним из способов ее создания [Постовалова 1988; Телия 1988; Самосудова 1999; Дехнич 2005 и др.]. Выражая концептуальную картину мира, к различным языковым формам экспликации которой относится также метафора, языковая картина мира представляет собой не зеркальное отображение мира, а именно картину, то есть интерпретацию, зависящую от призмы, через которую совершается мировидение [Дехнич 2005: 561]. Роль такой призмы успешно выполняет в том числе и метафора [Телия 1988]. Г.Н. Скляревская подчеркивает, что «...метафора как феномен языка создает отнюдь не фрагмент языковой картины мира, но заполняет все ее пространство» [Скляревская 1993: 79].

В настоящее время общепризнанным является тот факт, что человек не только выражает свои мысли при помощи метафоры, но и мыслит метафорами, создает при их помощи тот мир, в котором живет [Лакофф, Джонсон 1990]. Этот мир, предстающий «калейдоскопическим потоком впечатлений» [Уорф 2003: 209], человек разделяет с другими людьми. Необходимо подчеркнуть, что наш мозг устроен так, что воспроизводимый образ окружающей действительности сосуществует с образными представлениями как потенциально возможного, так и невозможного «бытия» [Бабушкин 2001: 79]. Похожее мнение находим у М.В. Никитина, утверждающего, что «ментальные миры могут быть как отражением мира действительного (базисный ментальный мир), так и конструироваться сознанием (вторичные ментальные миры - мнимые и смешанные). Сообразно этому концепты могут быть как отражением сущностей действительного мира, так в той или иной мере конструктами самого сознания» [Никитин 2002: 256].

По мнению И.В. Чекулая, познание человека не может охватить действительность одномоментно и целиком, этот процесс носит поступательный характер. Человек объективно фиксирует данность внешнего мира, его стороны и характеристики и соотносит их со своим житейским опытом. При этом важнейшую роль в познавательной деятельности индивида играет такая существенная часть его житейского знания, как языковой тезаурус. Чтобы осознать явление до конца, человеку приходится номинировать, вербализовать стороны или свойства явления через уже освоенные в его общем и языковом опыте мыслительные данности - концепты. Именно через промежуточные по отношению к своим знаниям концепты с помощью таких универсальных средств категоризации и концептуализации, как метафора и метонимия, осуществляется понимание сущности отношения предмета или явления к сознанию человека. При этом определяющая роль принадлежит языковой картине мира [Чекулай 2004: 67]. Как отмечает В.Н. Телия, то, что принято называть языковой картиной мира, - это информация, рассеянная по всему концептуальному каркасу и связанная с формированием самих понятий при помощи манипулирования в этом процессе языковыми значениями и их ассоциативными полями, что обогащает языковыми формами и содержанием концептуальную систему, которой пользуются как знанием о мире носители данного языка [Телия 1988]. Метафоризация сопровождается вкраплением в новое понятие признаков уже познанной действительности, отображенной в значении переосмысляемого имени. Это оставляет следы в метафорическом значении, которое в свою очередь «вплетается» и в картину мира, выражаемую языком [Дехнич 2005: 563]. Метафора позволяет сделать наглядной невидимую картину мира - создать ее (образную) языковую картину, воспринимаемую за счет вербальных ассоциаций составляющих ее слов и выражений [Телия 1988: 180, 186].

Языковая картина мира обладает свойством «навязывать» говорящим на данном языке специфичный взгляд на мир - взгляд, являющийся результатом того, в частности, что метафорические обозначения «вплетаются» в концептуальную систему отражения мира [Павилёнис 1983: 113-119]. Язык окрашивает через систему своих значений и их ассоциаций концептуальную модель мира в национально-культурные цвета. Он придает ей и собственно человеческую - антропоцентрическую - интерпретацию, в которой существенную роль играет и антропометричность, то есть соизмеримость универсума с понятными для человеческого восприятия образами и символами, в том числе и теми, которые получают статус ценностно-определенных стереотипов [Телия 1988].

Для нас важным представляется то, что метафору как способ выражения понятия необходимо рассматривать в плане широкого социокультурного контекста. Она способствует обнаружению «устойчивых универсальных смыслов», присущих ряду народов и способствующих их непосредственному сближению. Однако образное отражение действительности с помощью метафор приобретает также и некоторые специфические черты, свойственные данному национальному общественному сознанию. Разные народы находят разные пути от внеязыковой действительности к понятию и далее к словесному выражению. Поэтому отражение действительности с помощью метафор раскрывает особенности видения мира, понятийного мышления, словесного творчества. Метафорические понятия отражают образ жизни и мышления каждой цивилизации, национальные ценности, связанные с характерными чертами каждого из народов, входящих в данную цивилизацию [Маслова 2001: 50; Красавский 2002: 180]. Также отмечается, что метафора, начавшая свое существование одновременно с появлением древнего человека, постигающего окружающий его мир, «оказывается фокусом историко-культурной памяти народа, позволяющим максимально полно проследить не только неизменные национальные предпочтения, но и новые смыслы в обретении мира» [Ханевская 1999: 36]. Похожую мысль высказывает и Н.А. Красавский: «В этносе в разное время его существования легко обнаруживаются предпочтения в выборе объектов метафоры. Ими оказываются наиболее психологические, в целом культурно релевантные феномены с точки зрения того / иного человеческого сообщества на конкретном историческом временном промежутке его развития» [Красавский 2002: 179-180]. Следовательно, метафора предоставляет нам возможность более глубокого постижения той или иной лингвокультуры, а именно ознакомления с ней в историческом срезе.

Необходимо также отметить, что по данным О.Н. Лагуты, до 23,4% субстантивных метафор описывают явления природны, что свидетельствует о достаточно высокой роли метафоры в создании и в разработанности данного фрагмента языковой картины мира. Так, человек воспринимает природу как живое существо, своего вечного соседа, который может быть другом или врагом, может питать человека и всячески помогать ему или жестоко наказывать. Отношения «природа - человек» динамичны, и на разных этапах своего развития общество манифестировало различные «программы» своих взаимоотношений с природой, поэтому в современном языке зафиксировано как «реликтовое», архетипическое, так и современное понимание природы. Тем не менее человек реальный мог испытывать по отношению к природному «соседу-учителю» всю гамму чувств: любовь, ненависть, гордость, смирение, подобострастие, гнев, ласку и т. д., и «сосед» отвечает ему тем же (любовь, ненависть, гордость, смирение, гнев, ласка природы), причем порой чувства природного «человека» непредсказуемы (каприз природы, причуда стихии), он может играть (игра природы), насмехаться (насмешка природы) и т. п. Изначально «природный человек» чаще всего выступает как учитель реального. «Природный человек», как и реальный, имеет своих «внутреннего человека» и «внешнего».

Палитра «чувств» «внутреннего природного человека» чрезвычайно богата: от веселья первой капели, доброты солнца до хмурости дождливого неба, осенней грусти дождя, злобы и даже ярости ветра, злости бури, возмущения природы `о мутациях как результатах человеческого вмешательства', ужаса, агрессивности, бешенства природы и т. п. Собственно «природный человек» может быть здоровым и больным, он имеет свой язык, музыкальные способности: пение ветра, плач дождя и др.

Природные элементы изначально рассматривались как сотворенные, и это облегчало метафоризацию-кодирование. Человек хорошо знал собственную предметную сферу, созданную им самим, поэтому окружающий мир Божий - природа - также имел свои сотворенные «предметы», другими словами, знакомство со своей предметной сферой позволяло человеку «опредмечивать» самые разные природные явления и события, их фрагменты и части: иглы инея, нити дождя, серп луны, блин луны и др. [Лагута 2003в: 125].

В связи с тем, что нами рассматривается метафоризация концептов природных явлений на материале поэтического дискурса, обратимся к рассмотрению вопросов, касающихся установления различий между такими понятиями как «поэтический текст» и «поэтический дискурс».

1.6 Метафора в поэтическом дискурсе

1.6.1 К вопросу о понятии «поэтический дискурс»

Изучению дискурса посвящено множество исследований, авторы которых трактуют это явление в столь различных научных системах, что само понятие «дискурс» получило множество различных интерпретаций и стало шире понятия «язык» [Карасик 2002, Милосердова 2001 и т.д.]. Согласно Э. Бенвенисту, придавшему дискурсу одним из первых терминологическое значение, - это эмпирический объект, с которым сталкивается лингвист, когда он открывает для себя следы субъекта высказывания, формальные элементы, указывающие на присвоение языка говорящим субъектом [Бенвенист 1974: 80].

Достаточно полную трактовку дискурса предложил Т.А. ван Дейк: «Дискурс - это сложное единство языковой формы, значения и действия, которые могут быть наилучшим образом охарактеризованы с помощью понятия коммуникативного события» [ван Дейк 1989: 113]. Однако наиболее всеобъемлюще дискурс определен в БЭС «Языкознание»: «Дискурс - это текст, взятый в событийном аспекте, в совокупности с прагматическими, социокультурными, психологическими, паралингвистическими и др. факторами» [БЭС 1998: 136-137].

В связи с этим возникает проблема соотношения понятий «дискурс» и «текст», являющаяся одной из наиболее сложных в современном языкознании.

Понятия «дискурс» и «текст» противопоставляются друг другу по ряду оппозитивных пар: функциональность - структурность, процесс - результат (продукт), динамичность - статичность и т.д. К примеру, как отмечает В.Е. Чернявская, когнитивно-дискурсивное направление научного анализа связано напрямую с осознанием той реальности, что текст является основополагающим, но не единственным элементом в сложно организованной системе человеческой коммуникации. Признание этого обстоятельства привело к перемещению исследовательских интересов от вопросов внутритекстовой организации к процессам текстопостроения и восприятия. Теоретическим выводом из этого оказалось разделение текста как результата коммуникативно-когнитивной деятельности и дискурса как самого процесса [Чернявская 2005: 77].

Вслед за Л.Г. Бабенко и ее соавторами, следует отметить, что общепризнанного определения текста до сих пор не существует и что, отвечая на этот вопрос, разные авторы указывают на разные стороны этого явления. Так, Д.Н. Лихачев указывает на существование создателя текста, реализующего в нем некий замысел, О.Л. Каменская - на основополагающую роль текста как средства вербальной коммуникации, А.А. Леонтьев - на функциональную завершенность этого речевого произведения и т.д. [Бабенко и др. 2000: 32]. В заключение ими приводится определение И.Р. Гальперина как «емко раскрывающее природу текста и наиболее часто цитирующееся в литературе по вопросу». Согласно этому определению «текст - это произведение речетворческого процесса, обладающее завершенностью, объектированное в виде письменного документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее определенную целенаправленность и прагматическую установку» [Гальперин 1981: 18].

М.В. Никитин отмечает, что текст как продукт сам по себе мертв в том смысле, что в нем нет мысли вне дискурса и дискурсантов, вне процессов речевой деятельности - порождения и понимания речи. В тексте как таковом нет движения, он не меняется. Движение мысли совершается в дискурсантах, отчего и возникают различия в интерпретации одного и того же текста (одной и той же кодировки мысли) [Никитин 2003: 262]. А.А. Залевская подчеркивает, что некоторая цепочка графем становится подлинно текстом только при условии, если она функционирует при взаимодействии либо с продуцентом, либо с реципиентом [Залевская 2001: 25]. По мнению Н.С. Валгиной, текст мыслится, прежде всего, как единица динамическая, организованная в условиях реальной коммуникации и, следовательно, обладающая экстра- и интралингвистическими параметрами. В тексте заключена речемыслительная деятельность пишущего (говорящего) субъекта, рассчитанная на ответную деятельность читателя (слушателя), на его восприятие. Таким образом, текст оказывается одновременно и результатом деятельности (автора) и материалом для деятельности (читателя-интерпретатора) [Валгина 2003: 7-8].