Метафоризация концептов природных явлений в поэтическом дискурсе (на материале русского и немецкого языков)

С когнитивной и языковой точек зрения понятия дискурса и текста связаны, помимо прочего, причинно-следственной связью: текст создается в дискурсе и является его детищем. Различен, однако, ракурс их рассмотрения, ибо дискурс, являясь, по словам Н.Д. Арутюновой, деятельностью, погруженной в жизнь [Арутюнова 1990: 137], требует при подходе к нему обязательного учета всех социальных параметров происходящего, всех прагматических факторов его осуществления. Нельзя изучать дискурсивную деятельность вне культурологических и социально-исторических данных, вне сведений о том, кто проводил дискурсивную деятельность, для чего, при каких условиях, с каких позиций и т.д. Но текст можно анализировать и абстрагируясь от многого из указанного перечня, то есть, довольствуясь тем, что можно извлечь из текста как такового и изучая его как завершенное языковое произведение [Кубрякова 2004: 516].

Все вышесказанное доказывает, что хотя понятия текста и дискурса и следует различать, они отнюдь не противопоставлены друг другу, то есть не являются взаимоисключающими. Дискурс по своей сути - явление когнитивное, то есть имеющее дело с передачей знаний, с оперированием знаниями особого рода и, главное, созданием новых знаний.

Удачным представляется определение В.Е. Чернявской, рассматривающей дискурс как коммуникативное событие, порождающее текст, соотносящееся, во-первых, с определенной ментальной сферой / определенными знаниями, и, во-вторых, с конкретными моделями - образцами, прототипами текстопорождения и восприятия [Чернявская 2004: 106].

Стремление представить закономерности построения произведения искусства не как застывшее формирование, а как мотивированную структуру, где все до малейших деталей подчинено авторскому замыслу, является причиной обращения к понятию дискурса в исследовании поэтического произведения [Монгилева 2004: 11]. Поэтический дискурс рассматривается как «дискурс поэтических текстов, принадлежащих представителям конкретного национально-лингво-культурного сообщества и предназначенных для представителей того же национально-лингво-культурного сообщества» [Красных 1998: 191]. Н.В. Монгилева расширяет данную трактовку и определяет поэтический дискурс как гетерогенное единство, реализующееся как результат социального, исторического и культурологического процессов в виде поэтических текстов, созданных группой субъектов или отдельными субъектами, наделенными способностью эстетически преобразовывать действительность сквозь призму внутреннего состояния и авторского мастерства в художественно законченное целое. Это целое реализуется в виде поэтических текстов, обладающих событийной, социальной, психологической, образной и поэтической информацией с непреходящей ценностью, которую способно порождать воспринимающее сознание (слушатель или читатель) согласно его системе ценностей [Монгилева 2004: 14, 15].

Отметим, что все рассмотренные определения поэтического дискурса были даны через понятие «поэтический текст». Весомый вклад в изучение поэтических (= стихотворных) текстов внесли ряд известных исследователей [Виноградов 1963, 1971; Гаспаров 1993; Жирмунский 1977, 1999; Лотман 1972; Томашевский 2002; Тынянов 1965 и др.]. Особенностью поэтического текста является возможность гиперсемантизации всех языковых элементов или возможность актуализации тех смыслов, которые в обычном употреблении не актуализируются.

Рифма, метр, ритм представляют собой базис композиционной формы поэтического текста. В целом стиховая композиция включает: а) стихотворный размер или метр (прежде всего длину стиха); б) соотношение синтаксического членения речи и метрического (совпадение синтаксического отрезка речи (синтагмы) и стиха или их расхождение, появление внутренних пауз и переносов неоконченной синтагмы в следующий стих); в) строфическую организацию стихотворения (астрофическую структуру - объединение стихов в крупные единства по семантико-синтаксическим признакам - и структуру строфическую, в которой стихи выстраиваются в отчетливо отделенные друг от друга строфы с разным количеством стихов, законченные синтаксически); г) наличие или отсутствие рифм и способа рифмовки; д) интонационно-ритмическая организация речи; е) специальный стиховой синтаксис (синтаксический параллелизм стихов и строф, организованную систему повторов стихов и строф в виде анафор, эпифор, подхватов, рефренов, кольцевого (обрамляющего) строения строф и целых стихотворений) [Холшевников 1991: 194; Виноградова 2002: 70-80 и др.]. Именно ритмические факторы - единство и теснота стихового ряда, динамизация речевого материала - влияют на то, каким окажется значение слова в поэтическом тексте. Рифма же, то есть созвучие концов слов или полустиший, основанное на звуковом тождестве или подобии, способствует тому, что поэзия часто стремится к «переосмысливаниям первично заданного смыслового материала» [Шкловский 1983: 110-111].

Мы, придерживаясь точки зрения Н.Ф. Алефиренко, считаем, что поэтический дискурс создается и воспринимается его субъектами, без которых существует лишь «тело текста», последовательная цепочка каких-то фигур. Дискурсом поэтический текст становится лишь тогда, когда погружается в соответствующее этнокультурное пространство, центральной фигурой которого является человек, продуцирующий данный текст, что свидетельствует о его «погруженности в жизнь», событийности и прагматичности. Оставаясь явлением коммуникативным, поэтический дискурс в конечном итоге ориентирован на текстопорождение с участием самых разных экстралингвистических факторов, таких, как знания об окружающей действительности, или пресуппозиции, мнения, ценностно-смысловая ориентация и интенции говорящих на данном языке [Алефиренко 2002: 9-10, 90-91, 232]. Как отмечает С.Б. Кураш, в процессе своего порождения и функционирования поэтический текст включается в коммуникативно-экстралингвистическую рамку, что заставляет говорить о тексте как о дискурсе [Кураш 2001]. Именно такой поэтический текст, «погруженный в культуру», или поэтический дискурс, порождение (и, соответственно, восприятие) которого происходит с участием различных экстралингвистических факторов, служит источником той энергии (образного напряжения), в силовом поле которой порождаются знаки образной номинации (метафоры). В этой связи в следующем параграфе мы подробнее остановимся на рассмотрении особенностей функционирования метафоры в рамках поэтического дискурса.

1.6.2 Функционирование метафоры в рамках поэтического дискурса

Метафору как основной носитель поэтической энергии можно считать концептуальной доминантой в ментальном пространстве стихотворного текста, ибо она не только создает среду концептуализации мысли, но она сама является такой средой, по мнению Г.В. Расторгуевой [Расторгуева 2005: 355].

Исследования поэзии с когнитивной точки зрения обосновали необходимость изучения концептуальной метафоры и метафорических концептуальных систем в поэтическом дискурсе, подчеркнув, что язык поэзии, равно как и язык обиходный, относится к сферам функционирования концептуальной метафоры, так как великие поэты могут разговаривать с нами, потому что они пользуются теми же моделями мышления (modes of thought), которыми обладаем все мы [Lakoff, Turner 1989: xi].

Особенность поэтической композиции, как отмечают Дж. Лакофф и М. Тернер, заключается в том, что она формируется на основе композиции концептуальной. Выделяются три основных механизма ее формирования: 1) создание комбинаций из существующих конвенциональных концептуальных метафор; 2) расширение слотов конвенциональных метафор; 3) различное наполнение слотов метафор.

Следует также подчеркнуть, что в поэтическом дискурсе реализуются различные или совершенно противоположные по оценочному смыслу сценарии одной и той же концептуальной метафоры, так как часто открываются либо новые характеристики метафорического осмысления концепта, подчеркивает Ю.М. Лотман, либо «новые проекции» конвенциональных характеристик. Ведь, как известно, мастерство и индивидуальность поэта проявляется не только в создании ранее никому неизвестных окказиональных способов репрезентации знаний, но и в «актуализации порой весьма архаических образов» [Лотман 2000: 226]. Это указывает на необходимость учитывать два взаимодополняющих фактора: экспериенциальную основу (традицию) и «концептуальную гибкость». Другими словами, метафора функционирует в поэтическом дискурсе, подобно тому, как живой организм, обладающий свойствами наследственности и изменчивости, взаимодействует с окружающей средой, то есть «эволюционирует» и «выживает» наряду с другими метафорами [Чудинов 2005: 41-42]. В определенных контекстуальных условиях мертвые метафоры могут «воскреснуть», и их «стертая» внутренняя форма начинает восприниматься как достаточно заметная.

Так, сопоставительный анализ концепта ВЕТЕР, осуществленный Н.В. Осколковой на материале русской поэзии XVIII-XIX веков, показывает, что некоторые характерные для XVIII века черты изображения данного природного явления в следующем столетии утрачиваются. Другие активно поддерживаются, как, например, элемент крылья, который, будучи составляющей художественного образа, выполняет различные функции: объясняет шум, создаваемый ветром; выступает в качестве передвижения ветра и свидетельствует о его скорости; служит средством воздействия на окружающие объекты [Осколкова 2003: 167]. Но в XIX веке, по свидетельству автора, возникают и новые черты в создании образа, например, ветер противопоставляется образу дома, очага. Враждебность ветра по отношению к субъекту (лирическому герою) проявляется в его стремлении проникнуть в дом через окно, дверь, трубу, щель. Иначе начинает истолковываться шум ветра, его звуки «все чаще сопоставляются со звуками, характерными для человека». Создаются образы поющего ветра [Осколкова 2003: 170]. В работе Н.А. Кожевниковой приводится довольно длинный перечень концептов, поставленных в соответствие к концепту ВЕТЕР: конь, пес, собака, сенбернар, щенок, зверь, заяц, кот, лисица и т.д., устанавливается время их вхождения в арсенал поэтических средств и т.д. [Кожевникова 1995: 23]. Достаточно взглянуть на приведенные автором иллюстрации, как станет совершенно ясно, что могут описываться различные проявления ветра, даже если употребляются одинаковые концепты, и похожие его свойства, хотя привлекаются разные концепты. Ср., например, следующие высказывания, в которых при использовании одинаковых концептов формируются представления о разных свойствах ветра: Ветер, пес послушный, лижет / Чуть пригнутые камыши (А. Блок) и Как добрый пес, к больным коленям, / Ворча, вечерний ветер льнет (С. Образович). С точки зрения Т.В. Симашко, в первом высказывании говорится о способности ветра воздействовать на объекты (камыши), изменяя их внешнюю форму, а во втором - описывается проявление ветра через ощущение субъекта [Симашко 2003: 54].

Исследователи подчеркивают, что наряду с конвенциональными метафорами (conventional metaphors), автоматически организующими концептуальную систему человека, в языке поэзии огромную роль играют образные метафоры (image metaphors), в которых происходит отображение одного образа в другом (image mapping), то есть отображение знания о первом образе в знании о втором образе. Структура образных метафор схожа со структурой конвенциональных, с той лишь разницей, что в них в качестве понятийных областей (domains) выступают ментальные образы (mental images).

Таким образом, в XX веке поэтическая метафора, благодаря Дж. Лакоффу и М. Тернеру, получает качественно иной ракурс рассмотрения, при котором важным становится изучение взаимодействия базовых конвенциональных концептуальных метафор, являющихся принадлежностью бессознательной, автоматической концептуальной системы, общей для всех носителей языка определенной культуры, и образных метафор (image metaphors), авторских метафор, позволяющих по-новому взглянуть на мир, нетрадиционно, индивидуально, творчески, обращаясь к воображению читателей.

Н.В. Анисимова обращает внимание на то, что анализ художественных (в том числе и поэтических), а также научных текстов с целью выявления особенностей концептуализации такой реалии, как, например, ОБЛАКА, показывает значительную общность не только параметрических характеристик, но и средств их выражения [Анисимова 2003: 154-155]. Это позволяет установить типичный характер интерпретации одного и того же объекта или его свойств посредством разных способов освоения действительности, отмечает Т.В. Симашко. Вместе с тем в художественных (поэтических) текстах обнаруживаются разнообразные прагматические средства, привлекаемые для передачи субъективных переживаний, для выражения индивидуального восприятия и для оценки явлений природы. Все это создает возможность выявления специфики эстетического освоения объектов [Симашко 2003: 52].

Автором рассматриваются также такие концепты, как ДОЖДЬ, РОСА, ТУМАН, СНЕГ, ИНЕЙ, ГРАД, ОБЛАКА, которые различаются по составу, по степени «разработанности» в языке, по языковым средствам выражения свойств обозначаемых ими объектов. Однако они имеют и много общего. Это легко обнаруживается на основании содержащихся в них идентификаторов. Так, компонент «атмосферные осадки» содержится в концептах ДОЖДЬ, СНЕГ, ГРАД, ИНЕЙ, идентификатор `скопление в атмосфере' - в концептах ТУМАН, ОБЛАКО / ТУЧА. Кроме того, их близость обнаруживается в компонентах, играющих роль связующих звеньев. При этом разные компоненты одного и того же концепта могут указывать на связь с различными концептами. Например, такими связывающими компонентами между концептами СНЕГ и ДОЖДЬ являются `осадки', `из облаков', наличие последнего компонента связывает эти концепты с концептом ОБЛАКА, который включает в свой состав компоненты `скопление', `в виде мелких капель воды', `в виде ледяных кристаллов'. Компоненты `атмосферные осадки', `жидкие', `в виде воды', имеющие место в значении концепта ДОЖДЬ, дублируются в концепте РОСА, включающем признаки `влага', `водяные капли', `осаждающиеся из воздуха', в концепте ТУМАН - `водяные пары'. Компоненты «скопление мелких частиц воды» наличествуют как в концепте ТУМАН, так и концепте ОБЛАКА. С другой стороны, компонент `ледяные кристаллы' связывает слова ТУМАН, ОБЛАКА со словами СНЕГ, ГРАД, ИНЕЙ, хотя первый ряд отличается от второго, например, компонентом `находиться во взвешенном состоянии' и др. [Симашко 2003: 38-39]. Концепт ОБЛАКА связан с концептами СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ, ЗВЕЗДЫ за счет компонента `расположенные на небе', а концепты ДОЖДЬ, СНЕГ пересекаются с концептом ВЕТЕР за счет компонента `стихийность появления' и т.д.

В рамках данного диссертационного исследования рассматриваются концепты природных явлений ОБЛАКО / ТУЧА, СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ, ЗВЕЗДЫ, ДОЖДЬ, СНЕГ, ВЕТЕР, ГРОМ, МОЛНИЯ, РАДУГА. Если взять за основу понятийную дифференциацию областей-источников метафорического моделирования, можно выделить пять основных разрядов моделей, актуализируемых в рамках проводимого нами исследования, то есть изучения метафоризации концептов природных явлений на материале поэтического дискурса: антропоморфная, зооморфная, фитоморфная, натуроморфная и артефактная (предметная) метафоры. Подобную дифференциацию концептуальных метафор используют многие современные лингвисты: Н.А. Красавский (2001, 2002), М.В. Пименова (1999, 2004a, б, в, 2005), А.П. Чудинов (2001, 2004, 2005) и т.д. Повторимся, что данные модели являются концептуальными структурами более высокого порядка и детализируются уже в конкретных метафорических выражениях.

Предположительно, в рамках поэтического дискурса следует рассматривать как монометафорические, так и полиметафорические модели природных явлений, представляющие собой объединенные особым образом монометафорические модели. Монометафорические модели включают в себя не связанные между собой метафорически осмысленные концепты природных явлений. К примеру, исследования метафорики в реальном речевом употреблении А.Н. Баранова показывают, что значительная часть метафор реализуется не отдельно - в одном метафорическом выражении одна метафорическая модель, а вместе - в одном метафорическом выражении несколько метафорических моделей. По мнению автора, проблема сочетаемости метафорических моделей не получила должного отражения в литературе по метафорике, хотя доля совместной сочетаемости метафорических моделей в речевой коммуникации довольно велика. Так, в политическом дискурсе эпохи перестройки на долю совместной сочетаемости нескольких метафорических моделей приходится порядка 15% всех употреблений метафорической модели МЕХАНИЗМА и 18,5% употреблений метафорической модели ФАУНЫ. Весьма вероятно, отмечает А.Н. Баранов, что в поэтическом языке совместная сочетаемость (комбинаторика) метафорических моделей распространена в еще большей степени и, возможно, она даже более разнообразна.

По предположению автора, совместная сочетаемость метафорических моделей - это не только особенность стиля, но и некоторые закономерности лингвистической и когнитивной семантики, проявляющиеся в типах сочетаемости. На уровне лексической семантики аналогом совместной сочетаемости метафор может служить лексическая и семантическая сочетаемость (по Ю.Д. Апресяну), а на когнитивном - какие-то эффекты взаимодействия когнитивных структур - структур знаний. Типы сочетаемости объясняются исходя из семантических и когнитивных принципов. В некоторых случаях специфика сочетаемости метафорических моделей связывается с особенностями политического (и, соответственно, поэтического) мышления. Впрочем, большинство утверждений такого рода не может быть подтверждено или опровергнуто в рамках собственно лингвистического исследования. В силу этого они формулируются как более или менее правдоподобные гипотезы [Баранов 2003].

Прежде чем перейти к рассмотрению совместной сочетаемости метафорических моделей в рамках поэтического дискурса, обозначим несколько важных тезисов, выдвинутых А.Н. Барановым в своей работе, затрагивающей изучение комбинаторики метафорических моделей на примере политического дискурса.

Во-первых, в данной работе основное внимание обращается на «бинарную» комбинаторику метафорических моделей, то есть на сочетание двух метафорических моделей. Это связано в первую очередь с тем, что объем данных по «множественной» комбинаторике (три и более метафорических моделей) недостаточен для формулировки определенных выводов. Впрочем, многие заключения легко могут быть экстраполированы и на случаи множественной комбинаторики [Баранов 2003: 73-74].

Во-вторых, в качестве теоретического основания описания типов сочетаемости метафорических моделей используется когнитивная теория метафоры, разрабатывавшаяся в 80-90 годах XX века Дж. Лакоффом и М. Джонсоном, дополненная и расширенная А.Н. Барановым и Ю.Н. Карауловым. Так, авторы предлагают использовать язык семантических дескрипторов. Область отправления функции (или область источника метафорической проекции) описывается совокупностью «сигнификативных» дескрипторов. В области прибытия функция отображения действует на «денотативных дескрипторах». Тематически связанные поля сигнификативных дескрипторов и являются «метафорическими моделями» в принятом в их работе понимании. Например, сигнификативные дескрипторы, описывающие проблемною сферу военных действий, армии, образуют метафорическую модель ВОЙНЫ [Баранов 2003: 77].

В-третьих, сочетаемость метафорических моделей может быть внешней и внутренней. «Внутренняя сочетаемость» относится к тем случаям, когда одно метафорическое выражение является результатом одновременной проекции нескольких метафорических моделей. Если несколько метафорических моделей в метафорическом выражении относятся к одной сущности из области цели, то такую внутреннюю сочетаемость можно назвать «денотативно связанной». Иными словами, формальный аналог внутренней денотативно связанной сочетаемости метафорических моделей М1, …, Мn есть кортеж отображений вида < сигнификативный дескриптор М1, …, сигнификативный дескриптор Мn, денотативный дескриптор У > [Баранов 2003: 82].

При внутренней сочетаемости возможна ситуация, когда метафорические модели относятся к разным целевым областям. Во всех этих случаях одно метафорическое выражение содержит несколько метафор с разными областями источника и областями цели. Такая внутренняя сочетаемость называется далее «денотативно несвязанной».

В дискурсе метафорические выражения могут следовать одно за другим. Если в контексте рядом находится несколько метафорических проекций, как-то содержательно связанных между собой, то следует говорить о «внешней сочетаемости» метафорических моделей.

Внешняя сочетаемость неоднородна. В частности, она включает случаи последовательного использования метафорических выражений различными участниками дискурса. Такую внешнюю сочетаемость можно назвать «диалогической сочетаемостью». Диалогическая сочетаемость метафорических моделей тесно связана с процессом аргументации, естественного доказательства. Полемичность ситуации, в которой реализуется диалогическая сочетаемость, изначально предполагает противопоставление метафорических моделей.

Примеры внешней сочетаемости метафорических моделей объединяет одно общее свойство: сочетания дескрипторов метафорических моделей проецируются на одно явление в области цели, иными словами, сигнификативные дескрипторы метафорических моделей относятся к одному денотативному дескриптору. Такую внешнюю сочетаемость можно назвать «денотативно связанной». Возможны, однако, комбинации нескольких метафорических выражений, которые денотативно не связаны, но при этом вместе формируют некоторый общий концептуальный образ единой ситуации [Баранов 2003: 83-84].

В обобщенном виде формальная типология сочетаемости метафорических моделей представлена на схеме 1 [Баранов 2003: 85].

Схема 1

В-четвертых, с когнитивной точки зрения внутренняя и внешняя сочетаемости метафорических моделей, по-видимому, различаются характером взаимной интегрированности структур знаний, стоящих за метафорами. Степень интегрированности когнитивных структур при внутренней сочетаемости выше, чем при внешней.

Построение моделей - процедура, имеющая феноменологический характер. Работая с одним и тем же материалом, разные исследователи могут представлять его различным образом. В нашей работе мы рассмотрим внешнюю сочетаемость метафорических моделей (в понимании А.Н. Баранова). Внутренняя сочетаемость отдельно нами не затрагивается. Так, в следующем примере можно выделить внутреннюю сочетаемость натуроморфной и фитоморфной метафорических моделей в словосочетании `die feuerblьhende Rose' (досл. огнем цветущая роза): Die Rose des Himmels, die feuerblьhende, / Die freudvoll im Meer sich bespiegelte (Heine, Der Phцnix).

Отметим, что под метафорической моделью, вслед за А.П. Чудиновым, нами понимается существующая и/или складывающаяся в сознании носителей языка схема связи между понятийными областями, которую можно представить определенной формулой: X - это Y [Чудинов 2001: 64]. При этом «отношения между компонентами формулы понимаются не как прямое отождествление, а как подобие: «X подобен Y» [там же].

Полиметафорические модели подразделяются нами на коррелятивную (от позднелат. correlatio - соотношение, взаимозависимость) и инкорпорирующую (от позднелат. incorporation - включение в свой состав) метафорические модели, ибо концептуальные метафоры носителей конкретной лингвокультуры часто взаимосвязаны и взаимодополняют друг друга, образуя сложные системы. Под коррелятивной метафорической моделью нами понимается наличествующая и / или складывающаяся в сознании носителей языка схема связи между двумя или более группами непосредственно соотносящихся между собой понятийных областей и представляющих собой связанный метафорический образ двух или более природных явлений, то есть (X - это Y) + (X1 - это Y1)… + (Xn - это Yn).

+

Схема 2 Коррелятивная метафорическая модель

Инкорпорирующая модель трактуется нами как существующая и/или складывающаяся в сознании представителей той или иной лингвокультуры сложная схема связи между понятийными областями, репрезентируемая формулой: X - это Y + Y1… + Yn. Таким образом, создается либо целостный объемный образ природного явления, либо происходит расширение представления о нем за счет привлечения нескольких различных областей-источников для его более полной характеристики в рамках отдельно рассматриваемого стихотворного текста.

Схема 3 Инкорпорирующая метафорическая модель

Следовательно, в первом случае нами рассматривается денотативно-несвязанная внешняя сочетаемость, а во втором случае - денотативно-связанная внешняя сочетаемость. Нами не отрицается также и наличие внутренней денотативно-связанной и денотативно-несвязанной метафорической сочетаемости в рамках поэтического дискурса.

Отметим вслед за И.Ю. Мостовской, что обязательными приемами создания произведений поэзии являются языковая экономия, отсутствие детального описания объектов и явлений, что объясняет интенсивность, свернутость, компрессию стиховой речи [Мостовская 1977]. Важно подчеркнуть, что все элементы и уровни (лексический, фонетический, грамматический) поэтического дискурса (или поэтического текста, погруженного в культуру) - это средства репрезентации его когнитивно-концептуального содержания. Являясь составляющими одного текста и находясь в ассоциативных отношениях друг с другом, они обнаруживают аналогию в передаче концептуального содержания стихотворного произведения, то есть концептуальную аналогию. Отсюда новый фактор - концептуальная аналогия между элементами стихотворения на основе принципа ассоциативности. Подчеркнем также, что «смысловое единство поэтического дискурса определяется образной основой, то есть минимумом метафорических отношений, охватывающих весь текст и обеспечивающих возможность его восприятия как целостной единицы поэтического смысла» [Толочин 1997].

В связи со сказанным выше представляется важным отметить, что в классификации метафоры, предложенной М.В. Тростниковым, которую можно обозначить как лингвопоэтическую, автор выделяет в том числе и грамматическую, включающую в себя морфологическую и синтаксическую метафоры, фонетическую, графическую, а также синтетическую метафоры [Тростников 2000]. Не вызывает сомнения, что поэтический текст - явление многомерное, иерархически сложное, и зачастую расчленить его образную структуру, определить, какой именно уровень доминирует в ней, не представляется возможным. Такой тип взаимодействия различных уровней при рассмотрении метафоры М.В. Тростников предлагает назвать синтетической метафорой [Тростников 2000: 43-44].

Все данные типы метафор объединяет то, что с их помощью человек познает окружающий его мир, в особенности ту лингвокультуру, которой он принадлежит, а также передает накопленный опыт.

Заканчивая обзор онтологии метафор и актуальных проблем их изучения, следует подчеркнуть, что метафора как когнитивное и лингвокультурное образование представляет собой «сплав» ментальных, вербальных и культурных характеристик (индивида и сообщества), а поэтический дискурс - это явление, имеющее дело с передачей знаний, с оперированием знаниями особого рода и, главное, созданием новых знаний; это поэтический текст, «погруженный в культуру», порождение (и, соответственно, восприятие) которого происходит с участием различных экстралингвистических факторов. Из сказанного вытекает, что два данных понятия следует рассматривать в неразрывной связи друг с другом.

Выводы по главе I

Превалирующе при изучении метафоры в лингвистических исследованиях выделяются два подхода: семантический (традиционный), в рамках которого релевантной представляется концепция значения, и когнитивный, базирующийся на доминирующей роли «знания». Общность семантического и когнитивного подходов прослеживается в развитии положения о креативной функции метафоры, проявляющейся в том, что метафора организует и регулирует наше мировосприятие, «высвечивая» и подчеркивая одни черты, «затемняя» при этом другие.

Основой метафоризации является аналогия, ибо она - один из способов креативного мышления. В рамках проводимого исследования метафора интерпретируется нами как вербально-ментальный конструкт, обозначающий некоторый класс сущностей или явлений для характеристики или наименования объекта, входящего в другой класс, обусловленный сопоставлением двух сущностей, явлений на основании аналогии или сходства между ними, то есть нахождения их общих признаков.

Изучение метафоры не только как вербального, но скорее как ментального конструкта, приводит к комплексному рассмотрению также концептуальной метафоры, под которой понимается некая абстрактная модель (инвариант), реализующаяся каждый раз заново в результате ее «наполнения» определенными метафорическими выражениями (вариантами). Понятия «инвариант» / «вариант» релевантны в контексте нашей работы в связи с тем, что каждое конкретное метафорическое словоупотребление отражает только индивидуальные представления отдельного говорящего, но в результате анализа множества таких словоупотреблений появляется возможность выделить типовые коллективные концептуальные метафоры, отражающие специфику той или иной лингвокультуры.

Фрагмент языковой картины мира, репрезентирующий такие сложные ментальные структуры, как концепты природных явлений, исследуемые в настоящей работе, являет собой результат синтеза разных типов знаний индивидуального и коллективного происхождения. Поскольку концептуальная метафора синтезирует познавательные процессы и языковую компетенцию, эмпирический опыт отдельного индивидуума и целого лингвокультурного сообщества, а также его культурное наследие, то в силу этого метафора интерпретируется нами как когнитивное и лингвокультурное образование, «сплав» ментальных, вербальных и культурных характеристик (индивида и сообщества).

Как отмечалось, поэтический дискурс - это поэтический текст, «погруженный в культуру», порождение (и, соответственно, восприятие) которого происходит с участием различных экстралингвистических факторов. Мы разделяем в нашей работе мнение исследователей о том, что в поэтическом дискурсе реализуются различные или совершенно противоположные по оценочному смыслу сценарии одной и той же концептуальной метафоры, так как часто открываются либо новые характеристики метафорического осмысления концепта, либо «новые проекции» конвенциональных характеристик. Это указывает на необходимость учитывать два взаимодополняющих фактора: «концептуальную гибкость» и экспериенциальную основу (традицию).

В рамках поэтического дискурса распространенной является также взаимная сочетаемость (комбинаторика) метафорических моделей (схем связи между понятийными областями).

Все элементы и уровни (лексический, фонетический, грамматический) поэтического дискурса (или поэтического текста, «погруженного в культуру») - это средства репрезентации его когнитивного содержания. В этой связи релевантным представляется выделение грамматической, фонетической, а также графической метафор, общим для которых является то, что с их помощью человек познает окружающий его мир, в особенности ту лингвокультуру, которой он принадлежит, и передает с помощью этих феноменов накопленный опыт.

2. Метафорическая репрезентация концептов природных явлений в поэтическом дискурсе

2.1 Метафорическая концептуализация природных явлений в русскоязычном и немецкоязычном поэтических дискурсах

Перейдем к анализу наиболее частотных способов выражения знаний о природных явлениях, репрезентируемых концептами ОБЛАКО / ТУЧА (die WOLKE), СОЛНЦЕ (die SONNE), ЛУНА / МЕСЯЦ (der MOND), ЗВЕЗДА (der STERN), ДОЖДЬ (der REGEN), СНЕГ (der SCHNEE), ВЕТЕР (der WIND), ГРОМ (der DONNER), МОЛНИЯ (der BLITZ), РАДУГА (der REGENBOGEN), разнообразными концептуальными метафорами в русскоязычном и немецкоязычном поэтических дискурсах. Отметим, что в русском языке нами рассматривается две пары концептов ОБЛАКО / ТУЧА и ЛУНА / МЕСЯЦ, представляющих одно природное явление, но их метафорическое осмысление несколько различается.

2.1.1 Монометафорическая антропоморфная модель

В русскоязычном и немецкоязычном поэтических дискурсах отмечается значительная продуктивность антропоморфного типа метафоры, что связано с интроспективностью человека, с его психологической склонностью, природной предрасположенностью измерять и оценивать окружающее сквозь призму Ego.

А. Концептуальное содержание и вербальная репрезентация концептов природных явлений в метафорическом осмыслении.

Метафорическая модель ЧЕЛОВЕК > ПРИРОДНОЕ ЯВЛЕНИЕ детализируется в концептуальной метафоре ТЕЛО ЧЕЛОВЕКА > ПРИРОДНОЕ ЯВЛЕНИЕ, что можно продемонстрировать на примере концепта ЗВЕЗДА в рамках русскоязычного поэтического дискурса: Уж звезды светлые взошли, / И тяготеющий над ними / Небесный свод приподняли / Своими влажными главами (Тютчев. Летний вечер); И на / нее / встающих звезд / легко оперлись ноги (Маяковский. Утро); Ткут золотые хитоны / Звездные руки для вас (Клюев. Горные звезды как росы). В рассматриваемых примерах прослеживается сходство области-мишени и областей-источников по форме.

При описании светил поэтами часто используется концепт ГЛАЗА. СОЛНЦЕ не просто сравнивается с глазами, оно отождествляется с оком, напр.: Над безбрежной жатвой хлеба / Меж заката и востока / Лишь на миг смежает небо / Огнедышащее око (Фет. Зреет рожь над жаркой нивой); Неустанно ночи длинной / Сказка черная лилась, / И багровый над долиной / Загорелся поздно глаз (Анненский. Конец осенней сказки). В рассматриваемых контекстах метафоры-замещения не нуждаются в расшифровке, поскольку прилагательные `огнедышащий', `багровый' указывают на их предметное соотнесение вполне однозначно. В данной группе примеров метафорический перенос осуществляется на основе функционального сходства. Создается эффект «театральности» бытия, где СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ и ЗВЕЗДЫ - сторонние наблюдатели или зрители, персонифицированные субъекты.

В рамках немецкоязычного поэтического дискурса конкретизация концептуальной метафоры ТЕЛО ЧЕЛОВЕКА > ПРИРОДНОЕ ЯВЛЕНИЕ находит свое отражение в следующих примерах, где метафорическое осмысление получает концепт der MOND `МЕСЯЦ' на основе доминирования сходства по форме: Auf Mondeslippen blьhet... (Brentano. Klarinette); Sah ьber des Mondes Aug'... (Droste-Hьlshoff. Brennende Liebe, 5); Der Mond mit seinem blassen Finger / Langt leise durch den Mauerspalt (Droste-Hьlshoff. Die Stiftung Cappenbergs); Und der Mond wie ein Greis / Watschelt oben herum / Mit dem hцckrigen Rьcken... (Heym. Halber Schlaf). В последнем случае актуализируется знание о сходстве формы месяца и сгорбленности пожилого человека, который идет, переваливаясь с боку на бок, что передается семантикой прилагательного `hцckerig' и глагола `watscheln'. В результате вырисовывается яркий и динамичный образ месяца-старца, где ключевым является именно представление о крючковатой форме спины, дополняемый неторопливостью его передвижения.

В ряде примеров, конкретизирующих концептуальную метафору ТЕЛО ЧЕЛОВЕКА > ПРИРОДНОЕ ЯВЛЕНИЕ, подчеркивается тождество цвета. Так, в следующем отрывке эталоном ярко красного цвета солнца становится нос человека, злоупотребляющего алкогольными напитками, что передается семантикой прилагательных `rot' и `betrunken': Die glьhende Sonne dort oben / Ist nur eine rote, betrunkene Nase… (Heine. Im Hafen).

Еще одним отличительным свойством антропоморфной модели в структуре концептов природных явлений является детализация области-источника по возрастному, гендерному признакам и по признаку родства.

К примеру, то или иное природное явление может казаться младенцем, молодым человеком / молодой девушкой, либо старцем: И юноши в белом / Летали от края до края (Фет. Видение), Отрок-ветер по самые плечи / Заголил на березке подол (Есенин. Закружилась листва золотая), но Вот ко мне на утес / Притащился горбун седовласый (Белый. На горах). В первой паре примеров прослеживается тождество динамизма движения, заложенного в семантике субстантивов `облако', `ветер' и `юноша', `отрок'. Последний пример содержит сочетание субстантива `горбун' с адъективом `седовласый', которое ставит в фокус внимания сходство по форме и цвету облака, а также спины и цвета волос старца.

Исходя из мифологического образа мышления ЛУНА и СОЛНЦЕ представляются в родственных отношениях: Кто вас учил так петь приятно? Не брат ли лунный, - или солнце? (Бобров. Херсонида). С другой стороны, солнце - главный источник света и тепла на нашей планете, а следовательно, жизни. В связи с этим не случайно обращение поэтов к концептуальной метафоре ОТЕЦ > СОЛНЦЕ: «Солнце! / Отец мой! / Сжалься хоть ты и не мучай» (Маяковский. Несколько слов обо мне самом), Солнце, Солнце, Отец мой Высокий! / О, как властно зовешь ты меня (Ходасевич. Достижение, 2). При этом существует ряд основных, традиционных представлений о семье и ее членах. Так, в следующем примере концептуальные метафоры МАТЬ > ТУЧА, РЕБЕНОК > ДОЖДЬ основываются на представлении о том, что ребенок, особенно во время беременности, является частью матери: Дождем беременная туча…(Курбатова. Туча). ЛУНА / МЕСЯЦ, ЗВЕЗДА также могут концептуализироваться в качестве РЕБЕНКА.

Следует подчеркнуть, что носителям немецкого языка die SONNE `СОЛНЦЕ', der MOND `МЕСЯЦ' представляются МАТЕРЬЮ. Им приписывается неотъемлемое для женского пола свойство - окружать все живое заботой: Euch brьtet der Mutter Sonne Scheidenblick... (Goethe. Fetter grьne, du Laub), Schцn bist du, Kind des Mondes, nicht der Sonne (Lilie) (Mцrike. Auf eine Christblume, I). Концепты природных явлений, der WIND `ВЕТЕР' или der REGEN `ДОЖДЬ', осмысливаются как дети целого (неба), либо некого вместилища (тучи): Was treibst du, Wind, / Du himmlisches Kind? (Meyer. Was treibst du, Wind?), Da steht sie, eine wetterschwangre Wolke... (Schiller. Die unьberwindliche Flotte).

За счет таких признаков, как `заботливость', `нежность', `участие', концепты природных явлений осмысливаются представителями немецкой лингвокультуры в качестве ВОЗЛЮБЛЕНОГО / ВОЗЛЮБЛЕННОЙ: Wind ist der Welle / Lieblicher Buhler; / Wind mischt vom Grund aus / Schдumende Wogen... (Goethe. Gesang der Geister ьber den Wassern), Die Lotosblume дngstigt / Sich vor der Sonne Pracht, / Und mit gesenktem Haupte / Erwartet sie trдumend die Nacht. // Der Mond, der ist ihr Buhle, / Er weckt sie mit seinem Licht, / Und ihm entschleiert sie freundlich / Ihr frommes Blumengesicht... (Heine. Die Lotosblume дngstigt).

В рассмотренных русскоязычных и немецкоязычных примерах прослеживается тождество свойств и функций областей-источников и областей-мишеней, на основе чего совершается метафорический перенос.

М. Тернер считает, что любое метафорическое употребление одного из терминов родства является комбинацией десяти основных моделей интерпретации. Например: а) перенос свойств. С каждым членом семьи в рамках «народной теории родства» (folk theory) ассоциируются определенные свойства. Некоторые из них являются неотъемлемыми, врожденными, другие - функциональными, связанными с обязанностями в семье. Так, для матери определяется такое неотъемлемое свойство женского пола, как заботливость, доброта, в связи с чем выделяется функциональный признак «забота», «воспитание»; б) сходство. Братья и сестры похожи, так как связаны общим генотипом; в) часть или содержимое. Они могут осмысляться как дети целого (или вместилища); г) последовательность. Временное или логическое предшествование может осмысляться как старшинство (в том числе, может связываться и с родителями) и др. [Turner 1987].

Из всех рассматриваемых нами природных явлений чаще всего ОБЛАКО может представляться как в мужском, так и в женском обличье, о чем свидетельствует русскоязычный практический материал, где обыгрывается как тождество динамизма движения, так и сходство формы области-источника и области-мишени: И юноши в белом / Летали от края до края (Фет. Видение), Я родился у Казбека / Вскормлен грудью облаков (Лермонтов. Дары Терека). В целях подчеркивания женского начала ОБЛАКА используется и словообразовательная метафора. Показателен следующий пример: Облакини плыли и рыдали (Хлебников. Облакини), где образ ОБЛАКА создается словообразовательной метафорой и расширяется глаголом `рыдать'.

Среди антропоморфных признаков концептов природных явлений (ВЕТЕР, ГРОМ, ДОЖДЬ) можно назвать наличие голосовых характеристик: Внятны мне твои глаголы, / Мне понятен твой язык (Кюхельбекер. Ветер), У Черного моря чинара стоит молодая. / С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская (Лермонтов. Листок), И ветер, дикой запевало, / Присвистывая, песнь поет (Вяземский. Густые брови…); И вот теперь, под голос грома, / Сорвался и летит обвал (Брюсов. Освобожденная Россия), Грозы насмешка злая, громовой хохот над землей! (Полонский. В засуху); Тучны, грязны и слезливы, / Оседают небеса. / Веселы и шепотливы / Дождевые голоса (Гиппиус. Дождичек), Мы внимали песне скучной / Неумолчного дождя (Сологуб. Спутник). В рассмотренных примерах, где наиболее часто наблюдается согласование номинантов природных явлений с глаголами, семантика которых содержит признак «обладать голосом» - `шептаться', `присвистывать', `петь', генитивная синтаксическая конструкция - `голос грома', `песня дождя', метафорический перенос осуществляется на основе звукового сходства.

Примерами детализации антропоморфной модели служат метафоры, в которых область-источник отражает социальные роли человека. Для русского языка свойственна концептуальная метафора ПРИРОДНОЕ ЯВЛЕНИЕ > МУЗЫКАНТ, где перенесение характеристик из области-источника в область-мишень также осуществляется на основе сходства производимого звука. Так, ВЕТЕР концептуализируется в качестве МУЗЫКАНТА, играющего на духовых или струнных инструментах: Ветер бархатный, крыластый / Дует в дудку тоже…(Мандельштам. Клейкой клятвой пахнут почки); Звенит осенний ветер / Минорною струной (Иванов Г. Песня); Арфеет ветер - далеет Нарва, / Синеет море, златеет тишь (Северянин. Поэза раскрытых глаз). Во всех рассматриваемых контекстах наблюдается согласование номинанта природного явления с глагольной метафорой, которую часто развивает именная метафора со значением орудия действия. В последнем примере автором используется неологизмом `арфеет'. Его можно поставить в один ряд с глаголами `свистит (в дудку)', `дует (в трубу)' и т.д., приписывающими данному природному явлению определенные характеристики. В данном случае звук, который производит ВЕТЕР, подобен звуку, производимому арфой, звучание которой мелодично и приятно для слуха. В этой связи перед нами вырисовывается образ ВЕТЕРКА - МУЗЫКАНТА, тихо веющего в ясную погоду над морем и услаждающего слух.

В немецкоязычном поэтическом дискурсе der WIND `ВЕТЕР' также концептуализируется в качестве МУЗЫКАНТА, играющего на струнном, либо духовом инструменте (1), а der DONNER `ГРОМ' получает метафорическое осмысление в качестве БАРАБАНЩИКА (2), причем данные представления основываются на действительном сходстве звуков, производимых тем или иным природным явлением и музыкальным инструментом:

(1) Der Wind ist gegangen / Durch die Saiten... (Eichendorff. Der Bote), Wie dort hoch die Wolken ziehen! / Durch die Saiten fдhrt der Wind (Storm. Musikanten wollen wandern), Es schlдft noch alles Menschenkind, / Da pfeift sein lust'ges Wanderlied / Schon ьbers Feld der Morgenwind... (Eichendorff. Liedesmut);

(2) Musik des Donners, die mein Wort bewдhrt (Mцrike. Besuch in Urach ), Mein Tambour ist der Donner, / Der durch die Lьfte rollt... (Keller. Denker und Dichter, I).

В русскоязычном поэтическом дискурсе ВЕТЕР концептуализируется также в качестве ТАНЦОРА: Пусть хоть ветер на моем погосте / Пляшут трепака (Есенин. Свищет ветер под крутым забором), В облачные пары сквозь солнечный угар / врезалось бешенство ветряной мазурки (Маяковский. Любовь). Основанием перенесения характеристик из области-источника в область-мишень является в данном случае сходство динамизма движения танцора и ветра.

В следующей группе русскоязычных примеров, вербализирующих концептуальную метафору ГОСТЬ, СТРАННИК, ПУТНИК, КОЧЕВНИК, СКИТАЛЕЦ, БЕГЛЕЦ > ОБЛАКО / ТУЧА, МЕСЯЦ / ЛУНА, СОЛНЦЕ, ЗВЕЗДА, ВЕТЕР, СНЕГ, ДОЖДЬ, за счет динамизма движения отражается представление о природных явлениях, как исчезающих и вновь появляющихся путниках, постоянно находящихся в пути и не задерживающихся долго в одном месте, что передается и уточняется субстантивной, глагольной и адъективной семантикой: (1) Тучки небесные, вечные странники… (Лермонтов. Тучи); (2) И облака вверху, как призраки, кочуют (Заболоцкий. Осень), Этого святого беспокойства / Вам не знать, скитальцы-облака! (Боков. Земное притяжение); (3) Выше только утесы, нагие стремнины, / Где кочуют ветра да ликуют орлы (Гумилев. Абиссиния), По переулкам ветер, гость залетный, / Гонял пыль, окурки, стружки (Ходасевич. 2-го ноября) и т.д.

Периодичность появления и исчезновения природных явлений, динамизм их движения находит свое отражение также в рамках немецкоязычного поэтического дискурса в концептуальных метафорах ПУТНИК > die SONNE `СОЛНЦЕ', die WOLKE `ОБЛАКО / ТУЧА': (1) Wie die wandermьde Sonne niedersank... (Meyer. Kaiser Sigmunds Ende); (2) Freudig nahm ich meinen Bergstock, / Stieg hinan die saft'gen Weiden, / Wo sich tummeln braune Fohlen, / Durch bewegliches Gerцlle / Klomm ich auf zum sel'gen Gipfel, / Den mit leichtem KuЯ berьhren / Heimatlose Wanderwolken (Meyer. Der Hengert), Wolken, meine Kinder, wandern gehen / Wollt ihr? Fahret wohl! Auf Wiedersehen! (Meyer. Der Gesang des Meeres).

Часто die WOLKE `ОБЛАКО / ТУЧА' концептуализируется из-за иссиня-черного цвета в качестве печального, мрачного и несчастного ГОСТЯ: Schwarze Unglьckswolken drohend ihn umschweben... (Hцlderlin. Die Stille ), Die Wolken ziehn, wie Trauergдste (Fontane. Herbstmorgen).

Сходство количественных параметров находит свое отражение в примерах, вербализующих концептуальную метафору АРМИЯ > ВЕТЕР, ОБЛАКА / ТУЧИ, которая доказывает, что данные концепты изначально связаны с ощущением потенциальной опасности и некой угрозы для человека: (1) С целой армией воздушной / Благовонных ветерков! (Майков. Весна); (2) Там взор найдет / Эфирной армии полет / На грозный бой в нарядах бранных (Бенедиктов. Облака); Жарко белым облакам / Грудиться, строясь в батальоны (Пастернак. Июльская гроза); (3) И тучи идут грозно… // На темные их рати / Смотрю я из окна (Павлова. Умолк шум улиц); Темны, как участь близкой брани, / Небесных ратников полки (Случевский. По небу быстро поднимаясь). Наиболее частотной в примерах подобного типа является субстантивная метафора.

В немецкоязычном поэтическом дискурсе в качестве ВОИНА концептуализируется der STERN `ЗВЕЗДА', der MOND `МЕСЯЦ'. Продуктивность данной концептуальной метафоры развивается, в частности, в сочетаниях названных номинантов природных явлений с предикатами, описывающими действия человека:

(1) Es stehn mit goldnem Prangen / Die Stern auf stiller Wacht... (Eichendorff. Der Umkehrende, 1), Und droben die Sterne, die halten die Wacht... (Ritter. Ich wollt', ich wдr' des Sturmes Weib);

(2)...da der Nacht Trabant, / Schildknappe Mond, den dunklen Pfad beginnt... (Heym. Der Tag).

Данные примеры указывают на то, что der STERN `ЗВЕЗДА', der MOND `МЕСЯЦ' воспринимаются в качестве зорких небесных стражников, от глаз которых ничего не укроется. В народных сказках герои обращаются к ним с расспросами во всех трудных жизненных ситуациях, так как они все видят и знают. А.Н. Афанасьев отмечает, все народы убеждены в том, что небесные боги (а светила отождествляются либо с божественными очами, либо сами представляются божествами) взирают с высоты на землю, наблюдают за поступками смертных, судят и наказывают грешников, а также охраняют, защищают их [Афанасьев 2002: 165].

В поэтическом дискурсе представителей русского лингвокультурного сообщества СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ и ВЕТЕР на основе функциональной наполняемости предстают также как ВЛАСТЕЛИН, ГОСПОДИН, ХОЗЯИН, ПРАВИТЕЛЬ, ВЛАДЫКА, ЦАРЬ, ВОЖДЬ. Рассмотрим несколько примеров, иллюстрирующих концептуальную метафору ВЕРХОВНЫЙ ПРАВИТЕЛЬ > СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ, ВЕТЕР: (1) Несовратим, непобедим / Природы сильный властелин (Державин. Гимн солнцу); Царь света шествовал своей блистательной стезей / И волны проливал своих лучей священных / На мрачную толпу ругателей презренных (Гнедич. Рождение Гомера); (2) И месяц, бледный царь небес, / Зашел опять, как в дни былые, / За темный лес (Ратгауз. Умчался день); (3) Буйный ветер в пустыне второй властелин (Гумилев. Сахара). В рассмотренных примерах наблюдается сочетание номинантов природных явлений с субстантивной метафорой или метафора-замещение. Высокая продуктивность данной концептуальной метафоры внутри антропоморфной модели для репрезентации содержания концептов СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ и ВЕТЕР вплоть до середины XX века мотивирована, вероятно, устойчивостью и принципиальной значимостью характеристики «сила оказываемого воздействия», которой нет в полной мере у других исследуемых нами концептов природных явлений.

Метаморфозы, происходящие с месяцем, а именно его способность «зарождаться» и «умирать», находят свое отражение в концептуальной метафоре ВОЛШЕБНИК, ЧАРОДЕЙ > МЕСЯЦ, развиваемой субстантивными конструкциями: О, этот месяц - волшебник! (Фет. Ночью как-то вольнее дышать мне); Ясный месяц, ночной чародей!.. / Вслед за зорькой вечерней пурпурною, / Поднимись ты стезею лазурною, / Посвети мне опять поскорей (Мей. Молодой месяц).

Предположительно, концептуальные метафоры ВЕРХОВНЫЙ ПРАВИТЕЛЬ (властелин, господин, хозяин, правитель, владыка, царь, вождь) > СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ, ВЕТЕР и ВОЛШЕБНИК, ЧАРОДЕЙ > МЕСЯЦ являются производными от концептуальной метафоры БОГ > СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ, ВЕТЕР, восходящей к мифолого-религиозной картине мира. Данная метафора возникла в результате того, что человек, пытающийся сохранить себя в хаосе мира и от него же защититься, первоначально переживал эмоцию страха и трепетное отношение к данным природным явлениям. Последующая интеллектуализация бытия отнюдь не избавила человека от этого активного переживания. Все более рационализирующийся человек может лишь объяснить появление страха, но никак не избавиться от него [Красавский 2001: 327], чем и объясняется трансформация концептуальной метафоры БОГ > СОЛНЦЕ, ЛУНА / МЕСЯЦ, ВЕТЕР, но не окончательное «искоренение» ее из сознания представителей русского лингвокультурного сообщества.