Метафорическая репрезентация лингвокультурологической категории СВОИ – ЧУЖИЕ в экологическом дискурсе США, России и Англии

Средством пропаганды и обмена взглядами экологистов служит собственная информационная продукция Зеленых организаций. Если для бумажного издания нужны большие финансовые средства и группа профессиональных сотрудников, то электронный бюллетень может делать даже один человек в свободное время. Изданий такого рода в России достаточно много, и по этим каналам проходит немало интересной информации, не попадающей в "большие" массмедиа.

В идеологическом отношении Зеленое движение чрезвычайно пестро, в нем можно найти людей с любыми взглядами. Однако позиция перманентного протеста и конфликта, в которой пребывает большинство российских Зеленых, создает благоприятную психологическую почву для мироощущения, которое в России называют экоутопизмом. Людям, жизнь которых превратилась в непрерывное противостояние натиску цивилизации на природу, легко воспринять идею неисправимой порочности этой цивилизации, из чего следует, что разрушение природы можно остановить только путем смены самих основ существования человечества [Значков: http://www.p213.boom.ru].

Предельное развитие этой тенденции можно видеть в теории и практике радикальных экологистов, представленных в России в основном движением "Хранители радуги". Они предпочитают "прямое действие": захват стройплощадок и начальственных кабинетов, проникновение в зону взрывных работ, вывод из строя техники и т.д. Экорадикалы рисуют апокалиптические картины краха "цивилизации потребления", распада социальных институтов и мирового хозяйства, метаний людских масс по обезображенной планете.

3) Нанятые. В 2001 году перед рассмотрением Думой законопроектов о ввозе ядерных отходов, информационные агентства распространили сенсационное сообщение: "общероссийские общественные экологические организации - за ввоз отработанного ядерного топлива", подписанное руководителями партии "Кедр" и Российского экологического конгресса.

Внутри «зеленого сообщества» этот документ особого удивления не вызвал: обе подписавшие его структуры давно уже пользовались устойчивой репутацией "подсадных", которых зовут всякий раз, когда власти нужно изобразить "общественную поддержку" сомнительного или явно антиэкологичного решения [http://nuclearno.ru/text.asp?7718]. В развитых странах такого рода услуги (получившие название greenwash - "зеленая отмывка") давно известны, хотя там их заказчиками являются в основном крупные корпорации.

Другим событием, всколыхнувшим все движение, стал "Зеленый Форум", который в феврале 2004 года в Москве провела Российская экологическая партия "Зеленые" (ПЗРФ), с целью обсуждения программы "практических действий по поддержке проводимого Президентом РФ реформаторского курса государства в области экологии". ПЗРФ критиковали за «циничную фальсификацию экологических идеалов» и «лизоблюдскую инициативу» [http://nuclearno.ru/text.asp?7718]. Приводилось множество фактов, подтверждающих антиэкологичность политики правительства, вследствие чего Зеленым следовало бы противостоять ей, а не поддерживать. В этой связи вспомнили ликвидацию двух основных природоохранных ведомств РФ (Госкомитета по охране природы и Федеральной лесной службы), разрешение ввоза ОЯТ, анти-экологические поправки к Лесному кодексу, задержку с ратификацией Киотского протокола, направленного на сокращение антропогенного влияния на планете, и многие другие подобные факты.

В заключение обзора следует отметить, что Зеленые в России пока не снискали признания. Экологическое движение обвиняют в создании атмосферы "тусовки", отсутствии выхода на широкую аудиторию, неучастии в реальной социально-экономической жизни регионов, использовании зарубежных средств в качестве основного источника доходов, что лишает заинтересованности в реальных экономических успехах и, как следствие, лишает экономических субъектов заинтересованности в этом движении [http://www.tw2000.chat.ru/tw01.htm].

Жители России под давлением социального и экономического дисбаланса в стране настроены оппозиционно доктрине Зеленых. В газете «Известия» от 27.02.2003 сообщается о создании в Новосибирске Общественного антиэкологического движения, организаторы которого (А. Арбеньев и А. Сальников) заявили, что России необходимо выработать новую эволюционную идеологию, в которой "не будет места пагубной мысли о сохранении природы в ущерб интересам человечества". По словам организаторов, после появления в Интернете информации о новом движении, у него нашлась масса сторонников в районах, где под нажимом Зеленых предприятия не выплачивают зарплату работникам, так как вынуждены осуществлять дорогостоящие экологические программы.

Таким образом, на сегодняшний день позиции движения Зеленых в России маргинализированы. Возможно, одной из причин этого являются разногласия внутри движения и постоянный акцент на разделении общества на СВОИХ, то есть «Зеленых», и ЧУЖИХ - остальных людей. Конфронтационный и морализаторский характер движения отталкивает жителей России от экологического движения и сводит на ноль все попытки экологизации национального менталитета.

1. Экологическое движение в Англии. В Великобритании Партия Зеленых была образована в 1973 году как первая экологическая партия в Европе. Изначально название партии было «Люди», позже - «Экологическая партия», с 1985 года партия обрела свое современное имя. Партия Зеленых послужила основой создания отдельных Зеленых партий в Шотландии, Уэльсе и Северной Ирландии. Количество членов данных партий колебалось несколько лет, но в последнее время постоянно растет. Партии Зеленых с сожалением отмечают, что миллионы людей в составе экологического движения Великобритании обособляются от них, поскольку не хотят иметь никакого отношения к политике. Тем не менее, количество представителей Партии Зеленых приближенных к реальной власти в настоящее время больше, чем когда-либо, среди них 2 члена Европейского парламента и два члена Лондонской ассамблеи. Семь Зеленых входят в Парламент Шотландии. Показательно и то обстоятельство, что свыше 60 представителей Партии Зеленых являются членами советов в 26 различных органах правления, включая районные, окружные, центральные и лондонские самоуправления. Лорд Бомонт представляет Партию Зеленых в Палате Лордов [http://www.greenparty.org.uk/index.php?nav=nextelection].

Партия Зеленых Англии ставит акцент на ненасильственных прямых действиях и электоральной политике. Среди последних кампаний английских Зеленых противостояние военным действиям США и Великобритании в Афганистане и Ираке, антиглобализационные и антикорпоративные выступления. На сайте партии также отражена деятельность Зеленых в сфере образования и здравоохранения, мира, справедливости и безопасности, индустрии питания, энергетической промышленности, прав людей и животных [http://www.europeangreens.org].

Партии Зеленых Соединенного Королевства входят в состав Европейской Федерации Зеленых Партий (ЕФЗП), которая выступает за развитие устойчивой и социально справедливой Европы, то есть за новую перспективу для Евросоюза, за разработку концепции предотвращения конфликтов и отказа от насилия в Европе. Организация поддерживает развитие новых демократических государств в Восточной и Центральной Европе, вместе с тем, участвует в разработке альтернативных глобальных структур в сотрудничестве с другими Зелеными. Европейские Зеленые требуют экологически приемлемого развития. Экономика должна исходить из возможностей естественной среды. Цели «зеленой» экономики - экологическая стабильность, равенство и социальная справедливость, самостоятельность местных и региональных экономик. Экоразвитие должно быть основано на демократии, открытой для общественности деятельности государственных органов, гендерном равенстве и праве человека на самовыражение и прямое участие в принятии решений.

Зеленые защищают всеобъемлющую идею глобальной безопасности. «Зеленая» политика концентрируется на предотвращении вооруженных конфликтов, удалении причин войны и на развитии путей к мирному разрешению конфликтов. Зеленые уверены, что борьба с расизмом в целях взаимного понимания и уважения к иным культурам и преодоление глобальной бедности должны стать основными пунктами эффективного плана защиты Европы [http://www.europeangreens.org].

Ядерное разоружение и всесторонний Договор о запрещении ядерных испытаний оцениваются как срочные приоритеты. Зеленые хотят, чтобы весь экспорт Европейской военной и ядерной технологии был под контролем, сокращался и со временем был ликвидирован. ООН должна быть наделена расширенными полномочиями по укреплению и эффективному поддержанию мира и эволюции.

Представители ЕФЗП защищают новое гражданство - человеческие права, права меньшинств и иммигрантов. В связи с данным пунктом европейской «зеленой» программы в Великобритании сложилась интересная ситуация. Результаты Интернет поиска показали практическое отсутствие упоминаний о тенденциях экоанархизма в Англии, зато обнаружили обвинения Зеленых по статье «экофашизм и антисемитские настроения» [Wall: http://www.redpepper.org.uk]. Согласно аргументам Д. Уолла, иммиграция и многонациональность стали восприниматься Зелеными как угроза экологической стабильности. В ряд приведенных профессором Уоллом фактов включены все ветви почти векового генеалогического дерева экологистов, свидетельствующие о развитии движения на базе национализма и фашизма. Также автор приводит многочисленные примеры публикаций и высказываний Зеленых, более характерные для радикально правых, чем для партии левых политических взглядов (Алан Робертс, Дэвид Айк, Стэн Тейлор и др.). Возможным объяснением подобных проявлений являются свойства национального менталитета британцев, о чем пойдет речь ниже.

Политологические, исторические, социологические данные и материалы СМИ свидетельствуют о том, что экологические партии в Европе и США активно развиваются и добиваются успехов на выборах, чего нельзя сказать о малоизвестной ПЗРФ. Тем не менее, вследствие изначальной интернациональности движения экологистов, сформировался особый интернациональный политический дискурс. Экологисты из разных стран говорят на разных языках, но заимствуют друг у друга аргументы, штампы, метафоры и др. Цели и лозунги Зеленых в разных странах близки, но не вполне совпадают, как и разделение на СВОИХ и ЧУЖИХ, что объясняется особенностями политических культур и национальных менталитетов.

1.2 Когнитивные основы исследования метафор в экологическом дискурсе США, России и Англии

Метафора является классическим объектом научных исследований. Тайны этого уникального явления изучаются уже более двух тысяч лет, его многочисленные грани рассматриваются в свете различных научных концепций. В последние годы широкое распространение получила когнитивная теория концептуальной метафоры [Lakoff, Johnson 1980]. Если более ранние теории, начиная с Аристотеля, рассматривали метафору, прежде всего, с точки зрения языковой формы (перенос имени на несвойственный ему денотат) и трактовали ее как средство украшения речи и реализации поэтической функции языка, то теория концептуальной метафоры рассматривает метафорический перенос как когнитивную операцию над понятиями, средство концептуализации, позволяющее осмыслить ту или иную область действительности в терминах понятийных структур, изначально сложившихся на базе опыта, полученного в других областях [Кобозева: http://www.dialog-21.ru].

Основоположники данной теории Дж. Лакофф и М. Джонсон представили убедительный анализ множества конвенциональных и креативных метафор, что позволило им прийти к выводу, что практически вся система знаний, которая формируется в человеческом мозге, метафорична по своей сути [Lakoff, Johnson 1980: 126-148]. Согласно теории концептуальной метафоры «переносу» подвергается не изолированное имя (с присущим ему прямым номинативым значением), а целостная концептуальная структура (схема, фрейм, модель, сценарий), активируемая некоторым словом (источником метафоры) в сознании носителя языка благодаря конвенциональной связи данного слова с данной концептуальной структурой.

Особенности жизни в современном мире: высокий уровень развития информационных технологий, расширение функций и влияния средств массовой информации, тенденция к глобализации, проблемы, решить которые способно только сплоченное мировое сообщество, объясняют возросший интерес и потребность в понимании механизмов метафорического моделирования, особенно в агитационных дискурсах.

В условиях, когда публичное слово приобретает повышенную значимость, метафора оказывается для политика инструментом, позволяющим тонко регулировать настроения в обществе [Скребцова: http://www.ksu.ru]. Специфика метафорических номинаций отражает типичные признаки современных явлений, своеобразие концептуального мира и языковой вкус представителей каждого из коммуникативных типов политиков. Соответственно, создание и интерпретация метафоры зависят от концептуальной организации коммуникантов, их мнений, убеждений, их системы оценок, которые реализуются в социальной действительности и находят отражение в текстах [Покровская 1997: 146]. Анализ используемых политиком метафор дает возможность выявить его скрытые установки и цели, воссоздать реальный портрет его личности: «скажи мне, какие метафоры ты используешь, и я скажу тебе, кто ты» [Баранов 1991: 190].

В данном исследовании мы опираемся на развиваемую в России когнитивно-дискурсивную теорию концептуальной метафоры, возникшую в рамках когнитивной лингвистики, согласно представлениям которой метафорическое моделирование окружающей действительности - это отражающее национальное, социальное и личностное самосознание средство постижения, рубрикации, представления и оценки какого-то фрагмента действительности при помощи сценариев, фреймов и слотов, относящихся к совершенно иной понятийной области. Таким образом, преимущество когнитивного подхода к исследованию процессов метафоризации заключается в выходе за пределы собственно языкового значения. Новый подход «открывает широкие перспективы виденья языка во всех его разнообразных и многообразных связях с человеком, с его интеллектом и разумом, со всеми мыслительными и познавательными процессами и, наконец, с теми механизмами и структурами, что лежат в их основе» [Кубрякова 1999: 3].

В дискурсе особо значима когнитивная функция метафоры, то есть функция восприятия и переработки информации и прагматический потенциал метафоры - ее способность к преобразованию (переконцептуализации) существующей в сознании адресата картины мира. Обозначенные функции метафоры представляются особенно важными для проведения сопоставительных лингвокультурных исследований, направленных на выявление моделей метафорической категоризации мира и тактик речевого воздействия в различных секторах политического дискурса определенной страны.

Наравне с когнитивной и эстетической функциями метафоры выделяют прагматическую и коммуникативную, поскольку концептуальные политические метафоры являются не только орудием мышления, но и служат передаче информации в наиболее удобном для адресата виде [Чудинов 2003: 62]. Такие метафоры не просто отражают существующее общественное сознание, но способны подсказывать, настраивать, наводить на определенный тип решения и поведения, влиять на процесс принятия решений [Баранов 1991: 190].

Для нашего исследования принципиально значимо расширенное понимание термина «метафора». Придерживаясь концепции А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова, при анализе метафорических моделей мы будем учитывать не только собственно метафоры (в традиционном понимании), но и метонимические переносы, синекдоху, сравнительные конструкции, метафорические образы в составе фразеологизмов, что связано с общностью их функций в дискурсе [Баранов, Караулов 1994: 6]. Такой подход обусловлен общими для когнитивной лингвистики представлениями о том, что метафора - это не только средство украшения речи, а основная ментальная операция, проявление аналоговых возможностей человеческого мышления. При этом язык понимается как единый континуум символьных единиц, не подразделяющийся естественным образом на лексикон, морфологию и синтаксис [Скребцова 2000: 12, Чудинов 2001: 37].

Среди фундаментальных работ по политической метафоре в отечественной лингвистике следует выделить публикации А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова, посвященные проблемам определения, организации и функционирования метафорических моделей в русских политических текстах. [Баранов, Караулов 1991; Баранов, Караулов 1994]. Характеристика метафорических моделей, их классификация и использование в политическом дискурсе представлены в монографиях А. П. Чудинова [Чудинов 2001; Чудинов 2003].

Интерес к политической метафоре продиктован временем. Когнитивно-дискурсивные исследования позволяют проследить процессы социального развития в пределах государства, выявить универсальные и индивидуальные черты национальных мировоззрений в рамках политического интердискурса, и, наконец, приоткрыть завесу PR-технологий в политической коммуникации - овладеть приемами речевого воздействия для последующей их реализации и правильного декодирования знаков с точки зрения приемов манипуляции. В свою очередь лингвистический термин «политическая метафора» приобрел необыкновенную популярность в политической сфере и масс-медиальном дискурсе. С научной точки зрения сложный феномен политической метафоры изучается в нескольких измерениях.

Большое значение в изучении политического дискурса имеют публикации, посвященные исследованию метафорического представления определенного события в политической жизни страны или другого государства. Так, Ю. Б. Феденева проследила воздействие важнейших политических событий в России первой половины 90-х годов прошлого века на употребительность и особенности реализации метафорических моделей. А. А. Каслова проанализировала метафорическое моделирование президентских выборов в России и США. М. В. Чернякова (Сорокина) плодотворно занимается изучением концептуальных метафор, посвященных войне в Ираке.

Увеличивается круг научных работ, авторы которых рассматривают когнитивный аспект метафорического представления российской действительности на рубеже веков. Например, Е. Ю. Булыгина (1999) исследовала финансовую метафору, Н. В. Багичева (2000) анализировала метафору родства, А. Б. Ряпосова (2001) рассмотрела военную и криминальную метафору, Т. С. Вершинина (2002) - метафорические модели с исходной биологической сферой, Н. М. Чудакова (2004) - концептуальную сферу «неживая природа» как источник метафорической экспансии.

В рамках социолингвистического подхода к рассмотрению политических текстов изучаются особенности стиля политической коммуникации, идеологические ориентиры, вопросы взаимодействия власти и общества, а также пути реализации власти в публичном дискурсе (Е. В. Бакумова, М. В. Гаврилова, П. Б. Паршин, А. А. Филинский, М. Н. Эпштейн). Социолингвистический подход во многом реализуется с позиций критической лингвистики. Цель критического анализа дискурса - рассмотреть связь между использованием языка и неравными отношениями власти [Fairclough 1989: 1]. Традиционно в критической лингвистике рассматриваются дискурсы определенных политических субъектов, определяющих направления государственного развития.

Для анализа метафорических моделей, представляющих определенные эпохи, или при рассмотрении метафор в диахроническом аспекте также широко используются методики сравнительно-исторического языкознания. Например, ряд научных работ Л. В. Балашовой посвящены развитию моделей социальной метафорики сквозь призму веков. Автор придерживается мнения, что в основе концептуализации действительности лежит антропометрический принцип метафоризации [Балашова 1998: 81]. Исследователь отмечает активность моделирования социальных отношений по аналогии с родственными связями и с противопоставлением СВОЕ - ЧУЖОЕ, моделирование иерархических отношений по аналогии с ролями «старшего и младшего» члена семьи, а также развитие модели имущественных отношений. Кроме этого, Л. В. Балашова считает, что элементы внешнего предметного мира могут переосмысляться и оцениваться внутри метафорической модели восприятия в связи с тем, какую перцептивную информацию они "предоставляют" человеку [Балашова 1998: 83]. К этому же направлению относятся работы Н. М. Сергеевой, которая исследовала репрезентацию концепта «разум» в политических текстах конца XIX века и пришла к выводу, что политический дискурс того времени характеризуется насыщенностью антропологических метафор: абстрактные понятия приобретают форму живого организма, приобретая витальные, ментальные и социальные признаки, а люди чаще представлены неодушевленными предметами [Сергеева 2003: 142].

Л. М. Алексеева проследила процесс семантического варьирования метафоры революции как средства категоризации в политической лингвистике на материале работ Н. А. Бердяева. Исследователь отмечает, что трактовки данной метафоры в различные исторические периоды отличаются друг от друга: они описывают разные типы устройства общества и предлагают разные модели социального развития [Алексеева 2004: 8]. Показательно наблюдение Л. М. Алексеевой о том, что идея прогресса, отмеченная в семантике слова революция в XIX веке, перерождается у Н. А. Бердяева в понятие «внутреннего социального дефекта», «опасной болезни», «недуга», который нужно вскрывать и лечить [Алексеева 2004: 10].

Отказ от открытой пропаганды стал отличительной чертой новейшей журналистики. На смену пропаганде пришло умело завуалированное манипулирование массовым сознанием с помощью особых языковых средств, поэтому большое внимание к политической метафоре проявляют и специалисты по психологии речи и психолингвистике (К. И. Алексеев, В. Н. Базылев, В. П. Белянин, М. Р. Желтухина, О. С. Иссерс, В. В. Латынов, Н. Д. Павлова, Ю. А. Сорокин, Т. Н. Ушакова, А. А. Федосеев).

Психолингвистические исследования метафоры основываются на том, что имплицитные оценки, заложенные в сему слова в языке СМИ, - преимущественно оценочные метафоры, которые призваны организовать общественное мнение, создать у адресата нужный адресанту яркий, зримый образ, также суггестивно влияющий на восприятие информации под заданным углом [Желтухина 2003: 259].

Успех человеческого общения зависит не только от языкового аспекта понимания, но и от множества экстралингвистических факторов, таких как фоновые знания, доступные ментальные схемы, прагматическая информация, ожидания и т.д. [Faucounnier 1994: 2]. Согласно теории ментальных пространств Ж. Фоконье, помимо слов, образующих доступную наблюдению «верхушку айсберга», в высказывании имплицитно присутствуют огромные массивы информации, необходимые для понимания его содержания [Faucounnier 1994: xviii]. В связи с этим Н. И. Клушина пишет о том, что имплицитные оценки в публицистике - это, прежде всего, оценочные метафоры, которые призваны организовать общественное мнение, создать у адресата нужный адресанту яркий, зримый образ, также суггестивно влияющий на восприятие информации под заданным утлом зрения [Клушина: http://www.expertizy.narod]. Интересно, что этот излюбленный с древнейших времен публицистический прием ничуть не устарел, остался прежним, по выражению Н. Д. Бессарабовой, и тот “метафорический фонд”, из которого современные журналисты черпают средства для создания новейших политических образов [Бессарабова 1997: 12].

Таким образом, с позиций психолингвистического подхода политическая метафора изучается как один из приемов речевого воздействия на сознание адресата.

Во многих публикациях используется методика лингвостилистического анализа. В монографии Н. А. Кузьминой [1999] представлено детальное описание метафорической модели «Жизнь - это театр», традиционно широко представленной в художественных текстах и активно используемой в современных публицистических текстах. Эта же метафорическая модель подробно рассматривается в монографиях Е. И. Шейгал [2000] и А. П. Чудинова [2001]. В результате анализа подобных метафор исследователи приходят к выводу, что метафоры театра в политическом тексте, как правило, подчеркивают типовые смыслы «фальшь», «лицемерие», «зависимость» многих политических деятелей, что обращение к данному источнику метафорической экспрессии практически всегда придает оценке пейоративную коннотацию.

О. П. Ермакова [1996] описывает характерные для современных СМИ тематические группы метафор «Война», «Дом», «Дорога», «Болезнь», «Животные». На широкую распространенность метафорических номинаций в публицистике постсоветского периода указывает В. Г. Костомаров [1998] и многие другие авторы (Е. Ю. Булыгина, Е. В. Какорина, Т. Б. Крючкова, Э. В. Чепкина, В. Н. Шапошников и др.). Метафора рассматривается как одно из средств непрямой номинации, оценочности и намеренной смысловой неопределенности политических высказываний (В. Н. Базылев, Е. И. Шейгал и др.).

Значительный интерес к метафоре проявляют исследователи, представляющие лингвокультурологическое направление современной лингвистики (А. Вежбицкая, Д. Б. Гудков, В. В. Красных, В. Н. Телия и др.). При лингвокогнитивном подходе к анализу политической коммуникации языковые и дискурсивные единицы рассматриваются как тела знаков языка культуры, при этом указанные единицы, будучи рассмотрены в пространстве культуры, в поле культурного пространства, по мнению ряда ученых (например, В. Н. Телия), сами становятся знаками культуры.

Лингвокультурологический подход к изучению концептуальной метафоры в политическом дискурсе тесно связан с сопоставительным анализом политической коммуникации в России и других государствах (Ю. В. Алферова, А. А. Каслова, Р. Д. Керимов, Е. В. Колотнина, С. Н. Муране, Н. А. Санцевич, А. В. Степаненко, М. В. Чернякова, Т. В. Шмелева).

Исследование Е. В. Колотниной посвящено описанию закономерностей реализации концептуальной метафоры в русских и английских экономических текстах [Колотнина 2001]. Т. В. Шмелева на примере польского и русского языков охарактеризовала политические метафоры из понятийной сферы-источника «Медики, болезни и лекарства» [Шмелева 2001].

Закономерности метафорического моделирования президентских выборов в США и России рассмотрела в своих научных публикациях А. А. Каслова [Каслова 2002]. Исследование Н. А. Санцевич посвящено проблемам моделирования вариативности языковой картины мира на основе двуязычного корпуса публицистических текстов. Исследователь рассмотрела метафоры и семантические оппозиции, встречающиеся в дискурсе СМИ России и Германии [Санцевич 2003].

Безусловно, разделение подходов является в какой-то степени условным и категоричное установление границ подходов, в рамках которых работают когнитивисты, представляется не вполне реалистичным и рациональным, поскольку одним исследователем может одновременно использоваться несколько методик анализа метафор, что является следствием многомерности рассматриваемого явления. Выделение же основных направлений в изучении концептуальной метафоры в политическом дискурсе представляется идеальным способом обзора развития научной мысли в данной сфере исследований.

Согласно выделенным подходам к рассмотрению политической метафоры парадигматически данная работа вписывается в ряд сопоставительных когнитивно-дискурсивных исследований, привлекающих элементы лингвокультурологического и психолингвистического анализа. Отметим, что в подобных ранее проводимых сопоставлениях не предпринимались попытки когнитивно-дискурсивного лингвокультурного сравнительного анализа концептуальных метафор в политическом дискурсе США и Англии между собой. Один из вопросов, поднимаемых в данном исследовании, можно сформулировать следующим образом: будут ли две нации, говорящие на одном языке, концептуализировать окружающую реальность по-разному или все-таки, ввиду общности происхождения и языка, совпадения религиозных убеждений, развитых демократических институтов и пр., концептуальная картина мира американцев и англичан будет совпадать? Другой актуальный вопрос для данного сопоставительного исследования: почему, с помощью каких средств имплицитного воздействия движение в защиту окружающей природы приобрело значимость, даже популярность в странах Западной Европы и Америки, а на российском политическом горизонте остается практически незамеченным и невостребованным, несмотря на бесспорную актуальность, глобальность и гуманизм поднимаемых ими проблем?

Заканчивая данный теоретический обзор, можно сделать вывод, что сопоставление закономерностей метафорического моделирования в политическом дискурсе различных стран занимает важное место в современной когнитивной науке, поскольку охватывает широкий спектр научных дисциплин, занимающихся вопросами межкультурного взаимодействия. Сопоставительные исследования опираются на данные и методологию когнитивной лингвистики, сопоставительного языкознания, лингвокультурологии, политической культуры различных стран, политической психологии, PR-технологий, антропологии, этнопсихологии, философии, межкультурной коммуникации, истории, социологии и др. направлений современных наук.

Сопоставление политической коммуникации различных стран и эпох позволяет более отчетливо дифференцировать СВОЕ и ЧУЖОЕ, случайное и закономерное, «общечеловеческое» и свойственное только тому или другому национальному дискурсу. Результаты подобных исследований позволяют получить информацию о базовых чертах ментальности той или иной нации и о характере общественно-политической обстановки в той или иной стране.

Достижения в области сопоставления метафорической концептуализации политического интердискурса позволяют выявить доминантные модели метафорической категоризации, ключевые для определенной культуры слова и концепты, найти мировоззренческие точки соприкосновения разных народов и их специфические характеристики, что способствует повышению эффективности межкультурного общения и развитию толерантности в обществе.

Поскольку политическая сфера является важной составляющей национальной культуры, то сопоставление систем метафорического моделирования в политическом дискурсе различных стран открывает богатые возможности для изучения языковой картины мира и национальных менталитетов динамично развивающихся сообществ.

1.3 Лингвокультурологические основы исследования концептуальной метафоры в политическом дискурсе США, России и Англии

Выбор основы для сравнения лингвокультурных объектов связан с выбором научной парадигмы исследования. Сравнительный анализ в лингвистике осуществляется в рамках трех парадигм: сравнительно-исторической (лингвистическая типология), системно-структурной (контрастивная лингвистика) и антропоцентрической (лингвистическая прагматика, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, социолингвистика, лингвокультурология и др.). Формирование антропоцентрической парадигмы в ХХ веке привело к развороту лингвистической проблематики в сторону человека и его места в культуре, ибо в центре внимания культуры и культурной традиции стоит языковая личность [Маслова 2001: 8]. Данное исследование выполнено в рамках когнитивной лингвистики, изучающей процессы познания мира по их связи с языком. В сфере интереса когнитологов находятся единицы языка, отражающие акты осмысления мира и его освоения современным человеком [Кубрякова 2004а: 9].

Наряду с когнитивной лингвистикой лингвокультурология относится к наиболее актуальным направлениям в современном языкознании. Более того, М. В. Пименова и О. Н. Кондратьева приходят к выводу, что, обладая собственной научной спецификой, они имеют ряд общих черт [Пименова, Кондратьева 2005: 22], а именно:

1) - интегративный подход к языку (междисциплинарный синтез позволяет дать глубокую и многоаспектную характеристику изучаемого феномена);

2) - интерес к картине мира и различным ее вариантам;

3) - концептуальная основа исследований;

4) - рассмотрение языка в диаде «язык и человек» (которая в когнитивной лингвистике преобразуется в триаду «язык - человек - познание», в лингвокультурологии - «язык - человек - культура»);

5) - особое значение метафорического анализа (теория концептуальной метафоры позволяет устанавливать когнитивно-обусловленные несовпадения между языками, что свидетельствует о различном осмыслении фрагментов мира определенным народом [Маслова 2001: 34]);

6) - обращенность к человеческому сознанию. Поскольку «именно в сознании осуществляется взаимодействие языка и культуры, любое лигвокультурологическое исследование есть одновременно когнитивное исследование» [Карасик, Слышкин 2001: 76].

Следует отметить, что в последнее время ученые все чаще стремятся интегрировать в своих работах достижения этих двух направлений. Так, Н. А. Красавский (2001) представил исследование русской и немецкой концептосфер эмоций, выполненное с лингвокультурологической и когнитивной позиции. А. М. Тимофеева (2003) провела сопоставительное исследование лингвоцветовых картин мира на материале идиолектов Н. Заболоцкого и Р. Фроста. Лингвокультурологический аспект патриотического дискурса стал предметом диссертации Е. В. Декленко (2004). Проблемы выявления лингвокультурологической специфики фразеологических единиц английского языка были рассмотрены в научной работе В. В. Гузиковой (2004). Исследование В. В. Панина (2004) посвящено анализу политической корректности в межкультурном и языковом аспекте. Очевидно, что интегрированный подход соответствует закономерностям антропоцентрической парадигмы, и детерминирован ее экспансионизмом, тенденцией к объединению усилий смежных дисциплин в достижении единой цели.

Проблематика лингвокультурологических исследований касается составных частей национального менталитета, системного описания языковой картины мира, роли символа, метафоры и фразеологизмов (А. Вежбицкая, В. В. Красных, Н. В. Малимонова, В. А. Маслова, Э. Сепир, И. А. Стернин, С. Г. Тер-Минасова, C:\Users\Asus\AppData\Local\Temp\HZ$D.419.2161\Application Data\Microsoft\Local Settings\Temp\Лингвокультурологические основы\ЛКЛ\href4.html В. А. Шмелев и др.). Соответственно, предметом таких исследований выступают единицы языка и дискурса, обладающие культурно-значимым наполнением, формирующие культурно-исторический пласт ментально-лингвального комплекса [Красных 2002: 12]. Показательными в этом отношении являются концептуальные метафоры, посредством которых в сознании человека формируются определенные модели мировосприятия и мышления.

Ведущая роль в восприятии человеком окружающего мира, его категоризации и конструировании принадлежит национальному менталитету. Существует множество подходов к определению этого понятия. Следующие два толкования представляются нам наиболее исчерпывающими, их мы и будем придерживаться в данной работе. В узком смысле менталитет - это то, что позволяет единообразно воспринимать окружающую действительность, оценивать ее и действовать в ней в соответствии с определенными установившимися в обществе нормами и образцами поведения, адекватно воспринимая и понимая при этом друг друга [Культура и этнос 2002]. В современном научном понимании менталитет представляет собой совокупность социально-психологических установок, автоматизмов и привычек сознания, формирующих способы видения мира и представления людей, принадлежащих к той или иной социально-культурной общности [Дашковский: http://irbis.asu/mmc/melnik/6.ru.shtml]. Следовательно, национальный менталитет - это способ восприятия и понимания действительности, определяемый совокупностью когнитивных стереотипов нации.

Диссонанс установок национальных менталитетов приводит к критическому непониманию между людьми в процессе межкультурной коммуникации, что свидетельствует о необходимости изучения лингвокультурных особенностей различных народов. Поэтому в сопоставительном исследовании концептуальных метафор в политическом дискурсе экологических движений США, России и Англии важно учесть особенности национальных менталитетов жителей названных стран.

1. Американский национальный менталитет основан на «англосаксонских корнях, перенесенных на новую почву [Леонтович 2003: 188]. По меткому наблюдению О. А. Леонтович, между британцами и американцами на сознательном и бессознательном уровне всегда проявлялась тесная связь, но в их отношениях всегда присутствовал оценивающий взгляд, что привело к определенному антагонизму [Леонтович 2003: 188]. Британцы уверены в провинциальности, невоспитанности, необразованности и несдержанности американцев, что вызывает ответные эмоции: «Мы не похожи на британцев; мы рождаемся впопыхах, получаем образование стремительно… наша жизнь похожа на летящую звезду, смерть приходит к нам неожиданно, как электрический удар» [Rourke 1986].

В начале XVII в. британские пилигримы завезли в Северную Америку английский язык и систему ценностей Нового Света, в центре которой находились религия и семья. Заложив в основу своего мировоззрения систему европейских ценностей, они за 4 века сформировали собственную философию и самобытную языковую личность.

История нации и протестантская культура сформировали этику современных деловых и политических отношений в США, в основе которых утвердились позиции концептов свободы, равенства и соперничества. Даже британцы выделяют энтузиазм, прагматичность, деловую хватку и оперативность практического решения проблем как характерные черты предприимчивых американцев, сетуя на свою чрезмерную рассудительность [http://old.vesti.ru/pressa/2001/01/27/americans].

Убедительно пишет об американцах Г. Герасимов: «Америка - страна приезжих, тех, кто решил начать свою жизнь заново.… Для столь серьезного жизненного шага надо иметь мечту и определенные черты характера, включая: большой запас оптимизма, умение стойко переносить трудности и неудачи, готовность рисковать… желание вкалывать, засучив рукава, и готовность принимать самостоятельные решения. Те, кто опасался … крутых поворотов судьбы, сидели дома. А люди самостоятельные сделались в Америке людьми состоятельными, а саму страну сделали богатой и сильной» [Герасимов 2000: 24].

Первых поселенцев Америки объединяла их ориентация на реализацию личных интересов, что и стало основой индивидуализма как ведущей идеи американского общества, провозгласившей главными ценностями свободу и независимость личности, ее право на самоопределение, самостоятельный выбор целей, форм и методов деятельности. Эти права были зафиксированы в Конституции США (17.09.1787) и Декларации независимости (04.07.1776), что способствовало развитию национальной смелости, силы воли, независимости, трудолюбия, предприимчивости, географической и социальной мобильности и т.д.

«Я» как основа общества США объединяется с «я» других, но никогда не растворяется в этом единении. Американцев обучают самоценности собственной идентичности и способности проявлять ее в коммуникации. Безусловные принципы, которые помогают выстоять в любых обстоятельствах и придать им смысл, опираясь на собственное суждение, индивид находит в себе.

В то же время индивидуализм приводит к напряженным отношениям между личностью и обществом. Четкое разделение общества на победителей и побежденных, принцип «расчета на собственные силы», личной ответственности за свою жизнь пронизывают социальную структуру США отношениями соперничества и конкуренции. Стремление к первенству является превалирующей характеристикой американской ментальности, поэтому даже намек на утрату ведущих позиций в какой-либо отрасли становятся стимулом для нового рывка вперед.

Культуры различаются по удельному весу в них соревнования и сотрудничества как двух форм человеческого взаимодействия [Леонтович 2003]. В американской культуре принято двигаться вперед и вверх через конкуренцию, нежели сотрудничество. Принцип воспитания американца - «этика успеха» (success ethic) - работай, продвигайся вперед, преуспевай (Work hard! Get ahead! Be successful!). Шансы на успех у всех должны быть равны, поэтому сообщить о нарушении какого-либо закона считается выполнением своего гражданского долга. Такие ментальные установки обеспечивают законопослушность и честность нации.

Расхождение представлений об общественном порядке и пути к успеху в сознании русского и американца и приводят к появлению в современной российской прессе таких статей как «Дети сифилиса. Об основах американского благочестия» [Додолев, Леско 2003: 17], авторы которой с иронией рассказывают об истории стукачества в США, или статьи «Вперед свистящие», где утверждается, что мы не другие, а просто отстаем: «Социально полезный свист, или, по-нашему, стук, в России пока невозможен. …Люди не доверяют никому. Даже себе. Люди не доверяют государству. Оно отвечает взаимностью» [Губин 2003: 21]. Приведем еще несколько любопытных наблюдений: whistle blowers быстро были переведены как стукачи, тогда как американские кумиры self-made man и achiever до сих пор не нашли эквивалентов в русском языке. В электронной рассылке «Афоризмы успешных людей» от Subscribe.ru чаще всего поступают высказывания американцев. По этим фразам несложно восстановить их особое отношение к труду. Например, Роберту Фросту принадлежат такие слова: «Если долго и часто трудиться по 8 часов в день, то вам может повезти, вы станете начальником и будете работать по 12 часов в день». О необходимости постоянного самосовершенствования пишет Джим Рон: «Важный вопрос, который следует задать себе, приступая к работе, это не вопрос "Что я получу?"; вместо этого нужно спросить себя "Каким я стану?" [http://subscribe.ru/catalog/job.education.successwords].

Для определения характера культуры в области коммуникации используют роль в ней «бытия» и «действия». Существует распространенное мнение, что американской культуре присуща агентивность - деятельностный подход к окружающему миру, в то время как ведущим свойством российской культуры является бытийность - созерцательное отношение к действительности [Леонтович 2003: 208]. Стержнем американской культуры считается ориентация на практическое действие, основанное на субъективности индивидуального мнения [Storti 1994: 24 - 38], что ведет к соответствующим интерференциям и попытке изменить мир в соответствии со своим восприятием. Так, в американских парках, зонах отдыха, на лужайках перед домом всегда видно, что человек «создает» природу под себя. Преобладание симметрично подстриженных деревьев, вычищенных и ухоженных лесных зон и пр. характерно для США. Это особая культура, подразумевающая заботу и уход за природой.

США создавались, руководствуясь идеей прогресса как приоритетным аксиологическим ориентиром. На этой почве сформировался менталитет американской нации с мессианской направленностью - уверенностью в своем особом предназначении в мире, в преимуществах «американского образа жизни», в своем праве нести «свет свободы и демократии» другим народам и странам [Веселова 1999: 94]. За свою агентивность и мессианство американцы получили репутацию нации, которая постоянно вмешивается в дела других народов и учит их жить. При этом речь идет не только об агрессии, но и действиях, предпринимаемых с благими намерениями.

Традиционными параметрами сопоставления национальных менталитетов являются оптимизм и пессимизм. Способ объяснения успехов и неудач во многом зависит от национального менталитета. Как показывают исследования, наибольшую ответственность за свою судьбу проявляют представители западных протестантских стран - таких, как США и Великобритания, а наибольший фатализм - жители мусульманских стран. В США быть несчастным неестественно, ненормально, неприлично - при любых обстоятельствах надо сохранять видимость успеха, процветания, благополучия и улыбаться. Для русских же грусть - нормальное состояние. Это доставляет удовольствие и вдохновляет на творчество.

Часто указывают на антиинтеллектуализм американцев, которые с давних пор относились к культуре с подозрением и снисходительностью. Они всегда требовали, чтобы культура служила какой-либо полезной цели. В России же прагматизм воспринимается как противоположность духовности. В следствие, русские считают американцев недостаточно душевными. Американцам поведение русских кажется нелогичным и иррациональным.

Американский прагматизм проявляется даже в размере и характере речевых сообщений, которые тяготеют к краткости и конкретности, некоторой сухости стиля в деловом дискурсе, а также в энергичных и напористых коммуникативных стратегиях.

2. Русская ментальность была сформирована на православных и частью языческих традициях. Для русского менталитета характерна сама способность верования. По мнению К. Абульхановой русскому духовному сознанию свойственна вершинность, вертикаль совершенства, стремление к абсолютному добру. Кроме того, религия воспитала в русском человеке веру в ближнего, реализовавшуюся в идее общинности. Здесь не проросла «любовь к ближнему», но и не нашлось места конкуренции и индивидуализму. Однако парадоксальность русского характера заключалась в том, что чем тяжелее было настоящее, тем крепче была вера в будущее. В целом, верование составляло русский национальный архетип, поэтому даже века рабства и насилия не уничтожали веры в царя [Абульханова 1999: 10].

Из особенностей русского православия вытекает "благостный" характер русских людей, его универсализм, мягкость, широта и любовь. Ф. М. Достоевский синтезировал еще одно качество русских, которое он считал первым из общенациональных, именно «всемирную отзывчивость». С иронией отзывается об этом В. Пьецух: «русский человек, действительно, способен искренне пожалеть голодающих эфиопов, даром, что у него самого печь не топлена, и он полгода зарплату не получал» [Пьецух 1999]. Н. Лосский подчеркивал, что доброта русских, не исключает проявлений жестокости, особенно в действиях государственной власти [Лосский 1991].

Историческая необходимость принять сильную и насильственную власть особо укрепила национальную ментальность. Традиция смирения, воспитанная веками рабства, имеет в основе своей принятие несвободы внешней и освоение ее через внутреннюю стойкость. Ключевым и спасительным от рабства для русского народа было христианское понятие принятия страдания как должного, стоическое отношение к нему. Высшее выражение свободы для русских - свобода духа. Следствием этого является то, что у русского народа нет строго выработанных форм жизни. Отсюда презрение к мещанству, отталкивание от государства, склонность к анархии, что, в свою очередь, привело к традиционному для России деспотизму как способу управления народом.

Русская свобода имела своеобразную геопсихологическую основу. “Воля и мышление русского народа не дисциплинированы; характер русского человека обыкновенно не имеет строго выработанного содержания и формы” [Лосский 1999: 332]. Широта русской натуры заключает в себе возможность полярностей. Полярность допускает любые противоположности, антиномизм, непоследовательность, нерасчетливость. «Русская культура словно двоится, являя одновременно два отличных друг от друга лица» [Культурология: теория и история культуры 1998.]. Двоеверие, двоемыслие, двоевластие, раскол -- это лишь немногие из значимых для понимания истории русской культуры понятий. Стабильная противоречивость русской культуры, порождающая, с одной стороны, повышенный динамизм ее саморазвития, с другой, -- периодически обостряющуюся конфликтность, составляет ее органическое своеобразие. В этом отношении чрезвычайно красноречивы символические заглавия известных произведений русской литературы, объединяющих в едином целом взаимоисключающие понятия: "Мёртвые души", "Живые мощи", "Отцы и дети", "Преступление и наказание", "Война и мир", "Былое и думы", "Живой труп", "Христос и Антихрист", "Поэт и толпа", "Поэт и гражданин", "Жизнь и судьба". Кажется, будто в тот самый момент, когда в русской культуре нечто утверждается, она стремится выйти за пределы ею же самою полагаемых определений и пересмотреть их; она сочетает центростремительность, т.е. тенденцию к обретению своей самондентичности, с центробежностыо, т. е. с тенденцией преодоления своей однозначной самотождественности. Перефразируя великого русского мыслителя XX века М. Бахтина, можно сказать, что Россия избегала "последних", завершающих суждений о себе и своей культуре она стремилась всей своей историей доказать себе и всем окружающим, что последнее слово о ней еще не сказано если оно вообще возможно.

Как крайнюю форму биполярности русского народа Н. Лосский отмечает страстность, максимализм, экстремизм русских. Страстность эта проявляется как в самоотверженности, геройстве, так и в анархизме, деспотизме, самодурстве. "У русских революционеров, ставших атеистами, вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальной религиозностью, именно страстное, фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного знания" [Лосский 1999: 251].

Оборотная сторона страстности - леность и пассивность (“обломовщина”) весьма ярко проявились в русском характере. Многие исследователи объясняют такие свойства русского национального характера, как лень и безынициативность, чередой внешних катастроф и катаклизмов (войн, революций и разрушительных реформ), приучивших целые поколения к мысли, что все усилия оказываются тщетными. Ожидания неприятностей развито у русских сильнее, чем вера в свои силы и надежда на благоприятный исход дела. Неверие в собственные силы заставляет искать себе оправдание во внешних обстоятельствах. Западные психологи давно описали этот тип под именем хронического неудачника или пессимиста. Также утверждается, что это лечится [Фенько 2000: 57].

Характеризуя русское коммуникативное поведение, современные исследователи отмечают общительность, искренность, эмоциональность, стремление к паритетности и простоте, любопытство, доминантность в разговоре, оценочность, дискуссионность, бескомпромиссность, отсутствие традиции “сохранения лица” собеседника в споре [Стернин 1994: 27].