Зарубежная литература зрелого средневековья

Но счел дурной ее Гринбер,

В защиту Лиса массу мер

Принявший в тяжбе их с Тибером.

А Лис, к каким прибегли мерам

Теперь, не зная, обречен:

Бирюк уже под сенью крон,

Малпертуи укрывших, рысью

Трусит по тропке в крепость лисью.

Но вход медвежьей туши уже:

⁴⁸⁰Так что остался он снаружи,

Уставившись на барбакан.

А Лис, чье ремесло - обман,

Пойдя в момент его прибытья

Вздремнуть, забрался в глубь укрытья.

В норе была припасена

Им курица, весьма тучна,

Поскольку завтрак был не тяжек,

Всего из двух цыплячьих ляжек.

Проводит в неге он досуг.

⁴⁹⁰У стен меж тем стоит Бирюк.

«Откликнитесь! - несутся крики. -

Лис, я Бирюк, посол владыки!

Идемте в поле: передам

Приказ вам королевский там».

Лис сразу опознал медведя,

По очертаньям и, в беседе

Поддеть, как следует, его

Задумав, начал таково:

«Бирюк, вы ль это, друг любезный?

⁵⁰⁰Затеей было бесполезной

Вас заставлять сюда идти.

Я сам ведь шел уже почти:

Мне лишь изысканной, французской

Полакомиться бы закуской.

Но коль двором устроен пир,

Вельможа просьбой: «Руки, сир,

Омойте!» - там бывает встречен.

Привечен тот, кто обеспечен.

Быка под соусом внесут

⁵¹⁰Сперва, и вдоволь прочих блюд:

На всех сеньоров хватит пищи.

Напротив, тех к столу, кто нищи,

Чья жизнь - ни к черту, кус дерьма,

Не приглашают, ни в дома.

Хоть прижимают ближе к лону

Еду и держат оборону,

Псы успевают хлеб стянуть.

Питье раз в день, и то чуть-чуть.

Не получить им ниоткуда

⁵²⁰Второй раз ни питья, ни блюда.

Костей, сухих, как уголь, где б

У слуг поклянчить, смотрят. Хлеб

Зажат у каждого в ладони.

У сенешалей быть в загоне

Привыкли и у поваров.

Иной сеньор дает им кров,

Чтоб в низких помогли затеях, -

Сгори они и вихрь развей их!

Хлеб для него крадут, есть слух,

⁵³⁰И мясо, чтоб кормил он шлюх.

Дабы избечь судьбы плачевной,

Я съел за трапезой полдневной

Немного сальца и горох,

Притом что завтрак был неплох:

Мед, купленный за семь денье,

Из свежих сот, был вкусен мне».

- «Христе, - тот молвит, - сыне божий!

Святый Эгидие, его же

Чтим тело! Есть ли этот мед

⁵⁴⁰Еще? Но может мой живот

Ни в чем такой, как в меде, сыти

Найти и смака. Сир, ведите

Меня, и помогай мне бог!»

Не фыркнуть Лис в ответ не мог -

Уж слишком тот легко обманут, -

И пояс, коим дурень стянут,

Он незаметно окропил,

Сказав: «Когда б уверен был,

Что в вас союзника, коль туго

⁵⁵⁰Придется мне, найду и друга,

Клянусь Ровелем-сыном, мед

Я б выжал вам из свежих сот

И, чтоб набит был до отказу

Живот, вас проводил бы сразу

В лес Ланфруа-лесовика.

Но надо ль? Думаю, пока

Не стоит. Окажу как другу

Я, потрудившись, вам услугу,

А вы мне сделаете зло».

⁵⁶⁰- «Сир Лис, что с вами? Иль пришло

К разрыву наше вдруг знакомство?»

- «Да». - «В чем причина?» - «Вероломство,

Желанье нанести удар

Предательский». - «Во власти чар

Вы, Лис, коль на меня сердиты».

- «Ну ладно, мы отныне квиты

На вас я злобу не сорву».

- «Почтенье к Властелину-льву

Питая, я дурным порывам

⁵⁷⁰Столь чужд, что, будь вы справедливым,

Сочли б немыслимей всего

Во мне обман и плутовство».

- «Довольно, верю вам вполне,

Лишь будьте впредь добры ко мне».

И в путь пустились в одночасье

Лис с Бирюком уже в согласье.

Легка дорога, цель близка:

В лес Ланфруа-лесовика

Скакали, отпустив поводья,

⁵⁸⁰И спешились, прибыв. Угодья

Все Ланфруа меж тем на скуп

Решил отдать и, первый дуб

Начав валить, над комлем дуба

Под клинья сделал два надруба.

«Бирюк, - промолвил Лис, - родной,

Вот и обещанное мной.

Там улей, загляни в колоду.

Час трапезы, вкусим же меду.

Сейчас полакомишься всласть».

⁵⁹⁰Медведь в дупло сначала пасть

Сует, потом за лапой лапу.

Толкает снизу Лис растяпу,

Чтоб побыстрее лез, и вбок

Сам от греха подальше скок.

Кричит: «Раскрой пошире глотку!

Ждал посластить медком бородку,

Сын потаскухи, - рот открой!»

Ну, плут! ну, розыгрыш презлой!

И сколь наказан тот судьбиной,

⁶⁰⁰Кто капли меда ни единой

Не выпьет, не оближет сот!

Бирюк сидит, разинув рот,

А Лис, чтоб завершить бесчинье,

С трудом, но вышибает клинья.

Когда же выбил, то не мог

Бирюк извлечь башку и бок,

Застряли в сердцевине дуба:

Сиди, хоть любо, хоть нелюбо,

Коль западнею защемлен.

⁶¹⁰А Лис, не каясь (ибо он

Не думает об исправленье),

Стал в безопасном отдаленье.

«Бирюк, - он молвит, - эку прыть

Вы проявили, чтоб схитрить,

Дабы не пробовал я меду.

Но знаю, как мне быть, коль шкоду

Вам повторить на ум взбредет.

Подлец вы, если этот мед

Не выкупите щедрой платой.

⁶²⁰Уж то-то были б провожатый

Вы мне, уж то-то мне была б

От вас защита, будь я слаб, -

Оставили бы груш мне вялых».

На этом разговор прервал их

Сам Ланфруа, сир лесовик,

И в чащу Лис умчался вмиг.

А тот глядит: медведь распялен

На дубе, им который свален

Быть должен, - и в село бегом.

⁶³⁰«Ату! - кричит. - Медведь! Возьмем

Руками голыми его мы!»

Селяне в рощу, им ведомы,

Пустились. На медведя шел

Кто взяв топор, кто цеп, кто кол,

Кто жердь в шипах. Спиной их взмахи

Предощущая, ждет он в страхе,

Трясется, слыша грозный шум.

Но тут приходит мысль на ум,

Что лучше уж лишиться пасти,

⁶⁴⁰Чем быть у Ланфруа во власти,

Чей поднят выше всех топор.

Тянул и дергал, лез и пер

(Мех содран, рвутся сухожилья)

Так яро он, что от усилья

Вся шкура в клочья, перелом

В затылке, кровь бежит ручьем,

На лапах и башке нет кожи, -

Страшней никто не видел рожи.

Весь окровавлен; морду снес

⁶⁵⁰Вчистую; череп безволос

Настолько, что на сумку годен.

Но сын медведицын свободен

В конце концов: ведет тропа

В глубь леса. Вслед вопит толпа

Селян: Бормот, сын сира Жилы;

Храбьер из рода Копитвилы;

И сам Гребень, и сын Каплун;

Хулейн де Кречет, тот, что юн;

Одран из черни де л'Угла,

⁶⁶⁰Что удушил жену со зла;

За ним Тягун, печник села,

Супругой чьей Карга была;

Умор из рода Сбитыкосы

С Труслином, отпрыском Раскосы;

И сын Обжоры де ля Пляс,

Что топором все время тряс;

И сир Губер де Грузноват,

И с ним Косарь де Голопят.

Медведь же мечется, как спьяна.

⁶⁷⁰Отец Мартин из Орлеана,

Священник приходской, в лесочек

Привезший слить навоз из бочек,

Успел ударить лишь разочек

Его, но точно между почек,

Едва на месте не убив:

Он оглушен и еле жив.

В столярном и фонарном деле

Толк знавший - притаился в щели

Меж двух дубов и бычий рог

⁶⁸⁰Ему всадил по комель в бок.

Дубьем селян избит-изломан

Так сильно, что с большим трудом он

Удрал и с множеством потерь.

Ну, встреться Лис ему теперь,

Уж он в капкан его загонит.

Но, слыша, как он скорбно стонет,

Направил Лис стопы свои

Вновь к крепости Малпертуи,

Чьим стенам не страшны подкопы,

⁶⁹⁰Ни штурм. Вдруг с Бирюком их тропы

Сошлись. Две шутки Лис припас,

Кричит: «Гляжу, дела у вас

Шли с медом Ланфруа не гладко

- Без друга лакомство не сладко?

На вид же вы - как еретик.

Ну, ждите бед: последний миг

Едва ли будет ваш ободрен

Священником. Каков же орден,

Что капюшон на вас столь ал?»

⁷⁰⁰В ответ ни слова не сказал

Медведь, сломили так беднягу

Несчастья, но прибавил шагу:

Не получить бы новых ран

От Ланфруа и всех селян.

Коня пришпорив для разгона,

Он в час полуденного звона

Туда влетел во весь опор,

Где лев держал свой пышный двор,

На паперть грохнулся бессильно:

⁷¹⁰Кровь по лицу бежит обильно,

К тому же и безухий он,

Чем двор немало удивлен.

«Кто это сделал? - рек владыка. -

Бирюк, кто вас постриг так дико,

Что чуть не снята голова?»

Медведь лишь бормотать едва

Способен, от потери крови.

«Король, - он молвил в кратком слове, -

То, что угодно видеть вам, -

⁷²⁰Все Лис!» - и пал к его ногам.

Кто б видел, как с громовым рыком

Лев шкуру в гневе рвал великом

И клялся смертью и душой:

«Вред нанесен тебе большой.

Прочь милосердье! Пусть о мести

Моей узнают в каждом месте!

Душой клянусь и кровью ран,

Всей Франции мной будет дан

Урок! Эй, кот Тибер! Вы к плуту

⁷³⁰Отправитесь сию минуту.

Прийти велите рыжей твари:

Подвергну справедливой каре

Его в присутствии двора.

Пусть не несет ни серебра,

Ни злата: нет такой уловки,

Спасла чтоб шею от веревки».

Кот отказаться не дерзнул:

Когда б и мог, не увильнул -

В конечном счете не его ли

⁷⁴⁰То долг? Идет по доброй воле

Священник, нечего тянуть!

Меж ручейками вьется путь

Лужком. Вот влево повернула

Тропа. Тибер пришпорил мула

И вскоре встал у врат с мольбой,

Чтоб бог и Леонард святой,

Защитник ввергнутых в оковы,

По зову были бы готовы

От Лисовых избавить рук

⁷⁵⁰Его, ибо какой ни друг,

Подлей и злей не знал он зверя,

Да и живет, в творца не веря.

Уже у двери вкривь и вкось

Пошли дела: все началось

С того, что, остановлен трелью

Дрозда-попутчика меж елью

И ясенем, он поднял крик:

«Правей, правей!» Тот влево - прыг.

Задумался, что значит это,

⁷⁶⁰Тибер: недобрая примета

Его смущает и страшит.

Он знает, что его ждет стыд

И скорбь и тяжкая истома.

Топчась из страха возле дома,

Чтоб гнева Лиса не навлечь,

Он издали заводит речь

(Без шансов ход предвидеть встречный):

«Лис, - говорит он, - друг сердечный,

Ответствуйте: вы у себя?»

⁷⁷⁰И Лис ответствует, шипя

Сквозь зубы, чтобы он не слышал:

«Себе на горе в путь ты вышел

И в том, где я пасусь, краю

Явился на беду свою!

Есть для тебя головоломка

У нас». И восклицает громко:

«Тибер, благословен еси!

Из Рима вас ведут стези

Иль от Иакова святого -

⁷⁸⁰Неважно: к встрече все готово,

Вас ждут, как Троицына дня».

Гроша не стоит болтовня,

Но как, пройдоха, мягко стелет.

Тибер в ответ свое, знай, мелет:

«Лис, вам владычный гнев грозит.

Я пас: не значит мой визит,

Что я вас ненавижу люто, -

За вас владыка взялся круто.

Двор против вас: принятья мер

⁷⁹⁰Все ждут. Лишь ваш кузен Гринбер,

Пожалуй, гнев их не разделит».

Лис же на это вот что мелет:

«Тибер, что нам до их угроз!

Пусть точат зубы: на допрос

Явлюсь. Живу я как умею.

Разоблачив при всех затею

Врагов моих, сражу задир».

- «Как это мудро, славный сир!

Я вас хвалю, я вас люблю.

⁸⁰⁰Но адский голод я терплю:

Ворону б слопал, а уж блюду

Из курицы как рад я буду!

Короче, есть ли здесь еда?»

- «Приносит много мне вреда

И неудобств, - ответ был Лиса, -

То мышка тучная, то крыса.

Таких вы не едите блюд?»

- «Ем, ем». - «Ловить их - тяжкий труд».

- «Мое призвание - охота».

⁸¹⁰- «Тогда съедите их без счета,

Когда приблизится рассвет.

Я впереди пойду, вы вслед».

Покинул Лис нору. Не видит,

К нему пристроясь, кот, что выйдет

Тут плутня иль другое зло.

Таясь, идут они в село,

Откуда то петух, то кура

На кухню Лиса-бедокура

Вносились часто. «Прямо в дом

⁸²⁰К священнику, Тибер, пойдем, -

Лис по дороге точит лясы. -

Я знаю все его припасы:

Что взять пшеницу, что овес -

Полно, хоть мыший род нанес

Ущерб им, добрых полмюида

Сожрав, - сам видел, вот обида.

На днях случилось мне нести

Оттуда кур: из десяти

Пяток сегодня мною слопан,

⁸³⁰Пяток же на потом закопан.

Влезай смелее, вот он вход,

И набивай себе живот!»

Плут, так ли, этак ли, обманет:

Амбар священника не занят

Был ни овсом, ни ячменем,

Труды мирские - не по нем.

(Кот попадает в западню. Лев отпускает Лиса в покаянное паломничество, но тот обманывает владыку. Звери отправляются в поход на Малпертуи.)

III

Сеньоры, то была пора,

Когда давно сошла жара

И повернуло к зимней стуже.

Дела у Лиса были - хуже

Нельзя: пустые закрома,

И не приложит он ума,

На что бы сделать мог покупки, -

Ну впору класть на полку зубки.

Выходит он, нуждой гоним.

¹⁰Таясь, чтоб не столкнулись с ним,

Бежит низиной, под навесом

Тростинок, меж рекой и лесом.

И вот тропою приведен

К щебенчатой дороге он.

Крадется, головою крутит

Туда-сюда; меж тем не шутит

С ним голод, объявив войну,

И Лис, лелея мысль одну -

Поесть, но сделать для почина

²⁰Не зная что, прилег у тына:

Потрафит как-нибудь авось.

И впрямь, дорогой той пришлось

Торговцам рыбой ехать вскоре.

Спешили: выловленных в море

Везли селедок свежих груз

И рыб иных, на всякий вкус.

Как норд задул на той неделе,

Селяне крупных углядели

И разной мелочи наплыв,

³⁰Корзины доверху набив.

Улов был скуплен по дороге

Торговцами: угри, миноги -

Нагружен с верхом воз. А Лис,

За плутни коему хоть приз

Давай, на выстрел был из лука

От них. Готово все для трюка

Опять: со всех помчался ног

Угрей любитель и миног

Вперед, но с прежнею повадкой,

⁴⁰То бишь с оглядкой и украдкой.

На дерне, посреди пути

Разлегся: право, провести

Задумал способом неглупым

Он их, прикидываясь трупом.

Людей понадувавший всласть -

Закрыл глаза, оскалил пасть

И задержал дыханье. Нуте,

Кто слышал о подобном плуте!

Лежит он недвижим и нем,

⁵⁰Торговцы близко между тем.

Воз так бы и проехал рядом,

Когда б один, скользнувши взглядом,

Не задал спутнику вопрос:

«Эй! Там лисица или пес?»

Тот удержать не может крика:

«Лисица! Сбегай! Да гляди-ка,

Не задала бы стрекача:

Запас у Лиса-ловкача

Приемов для спасенья шкуры

⁶⁰Большой». Слезает первый с фуры,

За ним товарищ - и бегом

Туда, где Лис лежит ничком.

Лисицу дергают, не труся:

Мертва. Глупцам бы об укусе

Подумать - нет, все о цене;

По шее треплют и спине.

Один сказал: «Три соля стоит».

Другой: «А коль господь устроит,

Возьмем четыре, только б спрос

⁷⁰На рынке был. Кидай на воз,

Немногим станет тяжелее.

Глянь, мех как бел и чист на шее!»

На самый верх его швырнуть

Сумев с размаху, снова в путь

Пустились, радости не пряча,

Столь неожиданна удача

Была: «Жаль, несподручно тут,

А к ночи, как найдем приют,

Каков, посмотрим, он с подкладки».

⁸⁰Сказав, заходятся в припадке

Веселья. Лис же вглубь глядел -

Не близок путь от слов до дел:

На брюхе малость поелозил,

С корзины зубом крышку сбросил

И тут же, верите ль, сельдей

Десятка три сожрал, злодей.

Хоть без шалфея и без соли,

Но с аппетитом ел и вволю,

Опустошив до дна почти

⁹⁰Корзину. Прежде чем уйти,

Забросить удочку намерен

Рыбак еще раз, я уверен.

И точно: миг - и пасть внутри

Корзины, где лежат угри.

Три связки вынуты: уловок

У Лиса масса; меж веревок

Просунув голову, а вслед

За ней и шею, за хребет

Забрасывает их умело.

¹⁰⁰На этом в самый раз бы дело

Кончать, да только как невесть

Теперь с телеги надо слезть:

Нет ни подножки, пи ступенек.

Однако плут-то не глупенек:

Встав на колени, на глазок

Прикинул будущий прыжок;

На край сползя, в момент последний

Уперся лапою передней

И спрыгнул с воза жив-здоров,

¹¹⁰На шее унося улов.

Гордясь соскоком столь счастливым,

Кричит торговцам: «Помоги вам

Господь! Угрей теперь и мне,

И вам должно хватить вполне».

Торговцы не поймут, откуда

Раздался голос, что за чудо.

Вскочили и кричат: «Лиса!»

Обоих взор туда впился,

Где Лис валялся на корзине,

¹²⁰Но там уж нет его в помине.

В растерянности говорят

Друг другу: «Нужен был пригляд

За тем, кто на такие штуки

Горазд», - и воздевают руки.

- «Увы, но прав он, наказав, -

Галдят, - таких, как мы, раззяв.

Доверье оба проявили

К плуту, глупцы и простофили!

Корзин-то как уменьшен вес!

¹³⁰Товар наш весь почти исчез.

Две связки рыбы самой лучшей

Похитил, бес его замучай!»

- «Ужо, - торговцы злятся, -

Лис! Подлец! Которую ты сгрыз,

Пусть рыба вся застрянет в глотке!»

- «Ну, вы, сеньоры, и трещотки!

Мне с вами спор не по плечу.

Болтайте дальше, я молчу».

Купцы за Лисом быстро катят;

¹⁴⁰Но, видно, не сегодня схватят

Того, чей конь резвей: ушел

Легко от них, спустился в дол

И прибыл к собственной ограде.

Те ж, далеко оставшись сзади

И дурнями себя считать

Решив, поворотили вспять,

А Лис, к подобным передрягам

Привыкший, торопливым шагом

Проходит прямо от плетня

¹⁵⁰В свой замок, где его родня

Ждет в настроенье невеселом.

Наткнулся он за частоколом,

На Гермелину: вот жена -

И куртуазна, и юна,

И мужа встретила всех раньше!

Но прыть в Пролазе и Малбранше,

Двух сыновьях их, такова,

Что обнят ими Лис сперва.

Трусит он мелкою побежкой,

¹⁶⁰Живот набит, глядит с усмешкой

На всех, вкруг шеи цепь угрей;

Велит не открывать дверей:

Кто б счел, что смутен ум лисичий,

Приди-ка сам с такой добычей.

И вот он в замке: не тая

Восторга, Лису сыновья

Ступни с почтеньем обтирают.

Все вместе кожу с рыб сдирают,

На ломти режут их тела,

¹⁷⁰Ореховые вертела

Втыкают и без промедленья

Впрок припасенные поленья

Кладут в очаг: огонь зажжен.

Давай все дуть со всех сторон,

Затем, на угли головешки

Разбив, пихают рыбу в спешке.

Меж тем, пока пеклись угри,

При свете утренней зари

Был Изенгрином дол обрыскан

¹⁸⁰За пядью пядь, но не отыскан

Никто и никакой предмет,

Из коих можно бы обед

Хоть самый скудный приготовить,

А то не ел уже давно ведь.

Он края пустоши достиг

И к замку Лиса напрямик

Побрел: над кухней дым клубами,

Ибо набрало силу пламя,

И в нем, готовые почти,

¹⁹⁰Угри - знай вертела крути.

Столь запах дыма ароматен,

Необычаен и приятен,

Что громко Изенгрин чихнул

И оба уса облизнул.

Пошел бы он помочь охотно,

Не будь закрыты двери плотно.

Приник к окну и взор напряг,

Чтобы разведать, что и как

Внутри. Прикидывает: или

²⁰⁰Просить, чтоб, пожалев, пустили,

Иль, распинаясь в дружбе, лезть.

Да только не окажут честь

Ему: не тронут Лиса байки -

Всегда откажут попрошайке.

На пень садится тяжело,

Зевком голодным пасть свело:

Опять вскочил, на месте кружит,

Но ничего не обнаружит,

Что, ставя ногу на порог,

²¹⁰Он дать иль обещать бы мог.

И наконец еды немного -

А лучше больше - ради бога

Решает клянчить у того,

С кем свел когда-то кумовство.

Кричит ему призывно в щелку:

«Кум! Отодвиньте, сир, защелку!

Принес я кучу новостей,

И нет средь них дурных вестей».

Узнал, услышав, но страдальцем

²²⁰Не пронят Лис и даже пальцем

Не шевельнул, ну впрямь оглох.

А Изенгрин совсем уж плох:

Как угнетает слух молчанье,

Так дух угриный - обонянье.

«Откройте, добрый сир!» - опять

Кричит. Хозяин - хохотать.

«Кто это, - молвит, - там? Не вижу».

Тот надрывается: «Да мы же».

- «Кто вы-то?» - «Изенгрин, ваш кум».

²³⁰- «А мы гадаем: что за шум?

Не вор?» - «Да я! Откроите, ну же!» -

«Придется подождать снаружи,

Пока монахи кончат есть:

Едва за стол успели сесть».

- «Монахи? Что за ахинея!»

- «Каноники, сказать точнее,

Тиронский орден, и они

(Не лгу я, боже сохрани)

Меня берут в свою общину».

²⁴⁰- «Свят бог наш, - молвить Изенгрину

Пришлось. - Не речь ли то лжеца?»

- «Все правда, милостью творца».

- «Прошу дать кров мне». - «Обеспечим

Вас кровом, а кормить-то нечем».

- «А что, перевелась еда?»

И Лис ему: «Представьте, да.

Спросить осмелюсь, не подачки

Вы ждете ль при моей потачке?»

- «Нет, я пришел взглянуть, как вы

²⁵⁰Живете здесь». - «Нельзя, увы».

- «В чем дело?» - волк кричит сердито.

- «В том, что не время для визита».

- «Но лакомитесь вы жарким?»

- «Смеетесь!» - Лис трунит над ним.

- «А что вкушают, не обед ли,

Монахи?» - «Расскажу, не медля:

Они вкушают свежий сыр

И рыб, с которых каплет жир.

Пост Бенедикт святой нам строго

²⁶⁰Велел держать и есть немного».

Но Изенгрин: «Что мне-то пост?

Не тонок я, скорее прост

В таких делах. Прошу приюта

Как странник, сбившийся с маршрута».

- «Приюта? Есть ли смысл в речах

Таких? Отшельник иль монах

Одни просить здесь могут крова.

Ступайте. Более ни слова!»

И понял Изенгрин, что в дом

²⁷⁰Пробраться к Лису нипочем,

Как ни старайся он, не сможет.

Что делать, он визит отложит.

Однако спрашивает все ж:

«У рыбы вкус-то хоть хорош?

Лишь ломтик дайте - не утробу

Хочу набить, а так, на пробу.

Угри быть счастливы должны,

Что пойманы, испечены

И удостоены той чести,

²⁸⁰Что вас насытят». Цену лести

Знал Лис, но снял с угольев три

Ломтя: так испеклись угри,

Что при малейшей же оплошке

Их плоть развалится на крошки.

Один съел сам, другой несет

Тому, пред кем закрыл он вход

В свой дом: «Придвиньтесь, кум, поближе

И дар любви примите, иже

Вам теми послан от щедрот,

²⁹⁰В ком вера тайная живет,

Что жить пристало, как монаху,

И вам». - «Решиться трудно смаху,

Святой отец: когда-нибудь

Возможно. Но хочу взглянуть

На дар любви без проволочек».

Лис протянул ему кусочек,

Тот хвать - лишь пуще голод: так

He угощают натощак.

А Лис: «Ну как, довольны блюдом?»

³⁰⁰Голодным распаленный зудом

Дрожит, трясется блюдолиз. -

«Не знаю, - говорит, - сир Лис,

Какое вам сказать спасибо.

Уж так мне, кум, по вкусу рыба -

Еще кусочек, и шабаш:

Вступаю тотчас в орден ваш».

- «Чем никогда, уж лучше в поздний

Час, - молвил Лис, любитель козней. -

Пойди в монахи вы, я сам

³¹⁰Пошел бы в послушанье к вам.

Во времени же самом скором,

Еще до Троицы, приором

Вас иль аббатом изберут».

- «Какая-то издевка тут».

- «Нисколько. Коль не лучшим в храме -

Святого Феликса мощами

Клянусь - монахом были б вы,

Пусть не сношу я головы».

- «Ну, а сейчас вы не могли бы -

³²⁰Как немощствующему рыбы

Мне дать для подкрепленья сил?»

Лис из-за двери возгласил:

«Ха, ешьте вволю! Но сначала

Тонзуру б выстричь не мешало

Вам. Да и бороду долой».

Кум Изенгрин короткий вой

Издал, услышав про тонзуру:

«Что ж, если надо, шевелюру

Стригите, кум, и весь тут сказ».

³³⁰Бормочет Лис: «Сейчас, сейчас.

Красиво будет, брадобрею

Поверьте. Я уж воду грею».

Удался розыгрыш вполне.

Вода стояла на огне,

Пока не закипела. В щелку

Затем велел просунуть волку

Лис голову и с кипятком

Вернулся к Изенгрину, в ком

Сейчас он видел дуралея:

³⁴⁰Гляди, как вытянута шея!

И на затылок кипятку

Изрядно выплеснул: башку

Рвать Изенгрин давай из двери.

Гнуснее Лиса есть ли звери?

От боли морщась, пасть открыв,

Волк задом пятится, чуть жив:

«Лис, умираю, и не вы ли

Меня, злосчастного, убили?

Тонзура слишком велика!»

³⁵⁰С полфута добрых языка

Высовывает Лис из глотки:

«Тонзур размеры нынче ходки

Большие: братия вся сплошь

С такими». - «Думаю, ты врешь». -

«С чего б мне, сир, вам делать больно.

В ночь первую вы добровольно

Должны страдать, все испытав,

Как нам велит святой устав».

Тот молвит: «Выполню на славу,

³⁶⁰Что подобает по уставу.

Грешно в том сомневаться вам».

Лис клятву взял с него, что сам,

Без спросу, действовать не станет

Тот и не злом добро помянет.

Так обработан тугодум,

Что потерял последний ум.

Сквозь тайный лаз, по недоверью

К соседям, вырытый под дверью,

Выходит к Изенгрину Лис.

³⁷⁰Тот горько плачется, что лыс

Остался, согласясь на стрижку:

Шерсть потерял и кожи лишку.

Меж тем момент не для бесед:

Лис впереди, приятель вслед -

Добраться без помех сумели

До рыбного садка, их цели.

То было время в аккурат

Под рождество, когда солят

Свинину. Небо в звездах. Студит.

³⁸⁰Пруд, из которого поудит

Теперь сам Изенгрин в тиши,

Весь подо льдом, ну хоть пляши.

Одну лишь полынью селяне

Пробили в нем и об охране

Ее заботились: пусть скот

Под вечер плещется и пьет.

Ведро оставлено у края.

Лис подкатился и, взирая

На кума, молвил: «Рыбы тьма

³⁹⁰В садке. Приблизьтесь. Задарма

Мы, сир, запасшись хладнокровьем,

Вон той штуковиной наловим

Здесь рыб, весьма приятен чей

Вкус, - и угрей, и усачей».

- «Брат Лис, последняя услуга:

Вокруг хвоста стяните туго

Веревку - как бы не сползла».

Лис постарался, чтоб узла

Волк ощутил тугое сжатье.

⁴⁰⁰- «Брат, а теперь, - велит он, - сядьте,

Но только, чур, не шевелясь,

Чтоб рыба к полынье сошлась».

А сам, пробравшись тихой сапой

К кусту, залег и морду лапой

Подпер: вся местность на виду.

Недвижен Изенгрин на льду.

Ведром же, коего утоплен

Край в полынье, уже накоплен

Ледышек груз. Затем вода

⁴¹⁰Вся замерзает. В толще льда

Ведро застряло. Так как сцеплен

С ним хвост, он тоже льдом облеплен:

Весь целиком захвачен льдом,

Зажат и запечатан в нем.

Хвостом несчастный хочет двинуть,

Ведро им приподнять и вынуть.

Так пробует и сяк, напряг

И ум, и силы все: никак!

В испуге кличет Лиса: толку

⁴²⁰Сидеть, как прежде, втихомолку

Нет больше - вон, заря видна.

Лис поднял голову от сна,

Открыл глаза и бросил взгляд

На волка: «Труд окончен, брат!

Пойдем, дружище, нам такого

Вполне достаточно улова». -

А Изенгрин в ответ ему:

«Да вот; как быть с ним, не пойму.

Не ждал подобного успеха».

⁴³⁰Тут удержаться Лис от смеха

Не мог: «Кто тянется за всем, -

Сказал, - останется ни с чем».

Ночь отошла, сияет ало

Рассвет; но вот и солнце встало.

Жнивье снежком убелено.

Сеньор Констанций де Гумно,

Усадьба коего лежала

Вблизи пруда, вассал вассала

Богатый, челядь упредив,

⁴⁴⁰Поднялся, весел и шумлив.

Взял рог, велит не канителить,

Седлать коня, брать свору. Челядь

Сзывает гиканьем собак.

Заслышав шум, не будь дурак,

Умчался Лис в свое укрытье.

А волк, чтоб из ловушки выйти,

Елозит, бьется, и от всех

Усилий чуть не рвется мех.

Чтоб дело как-то хоть поправить,

⁴⁵⁰Готов он хвост во льду оставить.

Пока вертелся Изенгрин,

Скакал рысцою челядин,

Державший двух борзых на сворке.

Увидев издали - столь зорки

Глаза, - что волк ко льду примерз

И покрывает только ворс

Башку его и даже холку,

Кричит он: «Эй! Скорее к волку!

На помощь!» Ловчие, с собой

⁴⁶⁰Всех прихватив собак, гурьбой

Выскакивают из-за тына.

Усилил ужас Изенгрина

Сам дон Констанций; подскакав

И в гущу бросившись стремглав,

Прибавил он свой голос к хору;

«Живее, ну! Спускайте свору!»

Псари освобождают псов

Легавых: те под крик и рев,

Наскоком этот, тот подшибом,

⁴⁷⁰Сбить волка тщатся. Шерсть вся дыбом

На нем - тут в оба знай смотри:

Науськивают псов псари.

Он еле сдерживает свору

Клыкастую - эх, дать бы деру,

Да как? А дон Констанций меч,

Сойдя с коня, успел извлечь

И, к волку по ледовой глади

Приблизясь, для удара сзади,

Чтоб промахнуться уж нельзя

⁴⁸⁰Было никак, зашел, скользя,

Но, видно, не знаток дистанций

Он был: промазал дон Констанций

И рухнул, темя в кровь разбив.

Поднялся: ярости прилив

Боль заглушил. Теперь внемлите

Рассказу о кровопролитье.

Хотел он голову отсечь,

Но отклонился снова меч,

И тем удар был усугублен,

⁴⁹⁰Пришедшись по хвосту: отрублен

По самый зад он.

Ощутил Калека, что свободен тыл,

И прянул - пса за псом кусая,

Ибо старалась вырвать стая

Еще из ягодиц хоть клок,

Хвост получив уже в залог:

Нет тяжелей и горше доли,

Чуть дух не испустил от боли.

Но отдохнуть нельзя ему,

⁵⁰⁰Бежит, стремясь уйти к холму.

Как ни дерут его собаки,

Выстаивает все же в драке.

Когда ж на холм взбегает он,

Те отстают - окончен гон.

Но волк, не дав себе досугу,

Помчался, оглядев округу,

Туда, где роща разрослась,

И только там присел, клянясь,

Что Лису месть он приготовит

⁵¹⁰И дружбы ввек не восстановит.

Роман о Розе (фрагменты)

«Роман о Розе» - выдающийся литературный памятник французской литературы XIII века, своеобразная вершина в развитии средневековой французской литературы. Он принадлежит перу двух авторов. Первая часть этого романа (около четырех тысяч стихов) была написана рано умершим рыцарем Гильомом де Лоррисом. Она выдержана в куртуазном духе и представляет собой аллегорическое повествование о юноше, влюбившемся во сне в прекрасную Розу. Различные аллегорические образы (сад Веселья, Амур, Разум) позволяют воссоздать психологию любовного чувства.

Через сорок лет после смерти Гильома де Лорриса работу над романом продолжил поэт Жан де Мен, добавивший к нему более 18000 стихов и совершенно преобразивший его первоначальную концепцию. По своему миросозерцанию Жан де Мен - поэт городской, он склонен скорее пародировать изысканные условности куртуазии. В то же время это человек исключительной энциклопедической образованности, что позволило ему расширить первоначальные камерные рамки романа и придать ему новый философский и социальный масштаб. Огромную роль в его романе начинают играть философские дискуссии и социальная сатира. «Роман о Розе», не утрачивая своей аллегорической природы, превращается в своеобразную панораму средневековой жизни и духовных исканий той эпохи. Жан де Мен тяготел к стихийно-материалистической концепция мира, хотя не порывал с религиозным миросозерцанием. Поэтому в его повествовании куртуазный сюжет утрачивает психологическую замкнутость, и динамика любовного чувства героя следует законам Природы (которая становится одним из важных аллегорических персонажей романа), а не куртуазному канону.

Сон Подзаголовки введены переводчиками, в первоначальном тексте романа они отсутствуют.

Нам говорят, что в снах все ложь, обман, но видим сны порой, что явью станут. Тому порукой, например, Макробий Макробий - латинский писатель V века, автор комментария ко «Сну Сципиона» Цицерона.. Сны ложью не считая, так он описал виденье Сципиона. Пусть те, что снам не верят и уличат меня в безумье, но знаю: в наших снах добра иль зла знаменье.

Ведь ночью видим скрыто то, что лишь потом узнаем.

Шел мне двадцатый год. Любви пора лишает юношей привычного покоя. Однажды ночью крепко я уснул и видел чудный сон, меня пленивший. Нам сны о будущем свидетельствуют верно. Поэтому я сон зарифмовал, чтоб сердце ваше радостью наполнить, как мне велит любовь. Чтоб не пытали, как я назову роман, который начал, вам скажу я сразу, я пишу роман о Розе. Любви искусство в нем заключено: сюжет красив и нов. Пусть та, что так достойна любви и уваженья, что Розой может быть наречена, его прочтет с вниманьем.

Мне кажется, случилось это в мае, лет пять назад. Цвел май, я видел сон о времени любви и счастья, когда любая божья тварь полна веселья и лист зеленый украшает куст. Леса, зимой сухие, новой зеленью одеты. Земля росой гордится, что роняет влагу. И тотчас позабыв о зимней нищете, наряды новые она себе готовит, для платьев выбирает краски у сотни трав, и синих, и лиловых - всех радужных оттенков. Рядится новым одеянием земля. Сменяет ясный майский свет мглу зимних вечеров. Молчавшие всю зиму птицы от радости поют не умолкая, забыв об отдыхе. Всех побеждает голос соловья, вновь оживают птицы полевые. Пришла пора любви для юных. Лишь тот, кто сердцем тверд, не любит в мае, когда он слышит птичье сладкозвучье.

И в эту пору, когда все любовью дышит, я видел чудный сон.

Мне снилось, что давно уж утро. Покинув быстро ложе, оросил лицо водой я, обулся и точить принялся изящную иглу из серебра. Пойти хотел я в лес послушать птичье пенье. Зашил я в сборки рукава По моде XIII - XIV веков положено было подшивать длинные рукава женской и мужской одежды перед выходом на улицу., из дома вышел в цветущие сады, где пели птицы. Красив я был и весел. Услышав близкий шум, реки, я к ней свернул, весельем озорным она меня манила. Над ней был холм, и струями вода с него текла, светла и холодна, словно родник ее питал или ручей журчащий. И хоть была река та меньше Сены, окрест она широко разлилась. Как сладостно вода ее струилась! Подобного не видел никогда. Прекрасен был пейзаж, и сел я, погрузившись в созерцанье. Мой взор был освежен, омыт сверканьем струй, и я заметил чистый гравий, устлавший дно. У самых ног воды красивый луг тянулся. И было мягким, светлым и прекрасным это утро. Ступил на луг я, чтобы вдоль реки спуститься. Пройдя вперед, увидел я большой веселый сад. Огромная стена его от взоров укрывала. И высекли на ней портреты, надписи и росписи искусно. Я передам по памяти изображений смысл.

Стена с изображениями

Посередине - Ненависти лик, исполненный гордыни, низкой злобы. И можно было счесть ее безумной, так мерзостна она. Лицо ее нахмурено и мрачно, и крючковатый нос вершит его уродство. Как безобразна и стара она, обвитая полотнищем без формы!

А слева от нее - портрет иной, и на челе его светилось имя - Вероломство. Справа увидел я лик той, чье имя было Низость. Как сходство близко с первыми двумя! Я чувствовал в ней ту же злобу, сварливость и холуйский дух. Прекрасно кистью владел тот, кто портрет оставил. Она подобна женщине, утратившей почтенье к тому, что уважать пристало.

Дальше следовала Алчность. Это она людей влечет к тому, чтоб брать, взамен не отдавая, копить и ростовщичеством приумножать богатство. Это она плодит разбойников и воров для виселиц, что их в грядущем ждут. Это она столь многих побуждает к обсчету, плутовству и грабежу прямому. Это она плодит обманщиков, что ложными речами лишают всех неопытных юнцов законных благ. У Алчности на том портрете скрюченные руки, ведь только ждет она, чтоб намертво схватить. И слишком дорого обходится нам Алчность.

Бок о бок с ней сидела Жадность. Она была уродлива, грязна, безумна, зелена, как медь. От худобы и блеклости она больной казалась, полуживой от голода, как будто только хлеб, замешанный на соде, сухой и кислый, день и ночь вкушала. Нищей была ее одежда, а платье изодрано так, будто у псов в зубах бывало, и превратилось в жалкие лохмотья. На тонкой вешалке болтались накидка и платье старое из грубого сукна. Платью тому уж было двадцать лет, а ветхая накидка из черного мохнатого ягненка на выброс лишь годна. Но жадности нет дела до одежды. Она страдала бы, коль это платье не износила бы до дыр. А если б и случилось это, она б терзалась телом и душой, решаясь на обновку. Держала кошелек в ладонях Жадность, завязанный так крепко, что лишь с долгими трудами вам удалось бы из него извлечь монету. Но ей труды такие не под силу. Способна ль Жадность хоть что-нибудь достать из кошелька?

За нею на портрете восседала Зависть, которой лишь горести и беды смех сулят и радость. Ей более всего приятны злоключенья, и счастьем переполнена она, когда ей весть несут о тех, кто сокрушен судьбою. Душою веселится, если видит позор или разлад семейный. А если ум и смелость кого-то к почестям поднимут, нет ей худшего страданья. Ей злиться суждено, когда мы ловим счастье. И так жестока Зависть, что неведома ей верность. И каждый родственник иль предок ей враждебен. Даже кровному отцу она желать не может всей удачи. И знайте, что за собственную злобу она жестоко платит: ведь так сильны ее мучения и горе, когда чужое благоденствие увидит, что лопнуть может от бессильной злобы. И ежечасно она мечтает ввергнуть нас в позор. И если б человек честнейший ей попался, под боком иль за дальними морями, его б лишила чести. А если б был он так умен и сведущ, что не под силу ей его сгубить совсем, то низкой клеветой его б пятнала доблесть. Как безобразен ее лик! Она смотреть умеет только косо, так как в презренье щурит глаз, сверкающий от гнева, когда увидит, что отважен кто-то, мил, любим людьми и вознесен высоко.

На той стене, бок о бок с Завистью, Печаль изобразили. Достаточно и взгляда, чтоб понять ее немое, скрытое страданье. И, кажется, она больна желтухой. И жадность не была так, как она, худа, бледна. Страданья скорбные ей иссушили плоть. Никто не ведает таких мучений. Мне кажется, что все ей не по нраву. Нельзя отвлечь ее или утешить от траура, заполнившего душу. В печали расцарапала она себе лицо и разорвала платье, и в беспорядке волосы рассыпались по шее. Льет слезы без конца, так что любой, как ни был бы он тверд, проникся б жалостью. Она все мечется и рвет свои одежды, заламывает руки, но не победит отчаянья. Не милы ей веселье, поцелуи, объятья нежные; страдальцу смех докучен, а боль и радость шествуют раздельно.

За нею следовала высохшая Старость. От дряхлости она едва могла жевать и пошлый вздор молола. От красоты былой осталось лишь уродство. И голова ее цвела от седины, сверкая белым цветом. И в смерти ее не было б греха, так износилось тело. Лицо, сиявшее когда-то шелком свежей кожи, помято от морщин. Не счесть уже зубов: их нет ни одного. И на пригорок, что не больше четырех туазов Туаз - французская мера длины, равняется двум метрам., ей не взойти.

Проходят дни и ночи, время, без отдыха и остановок, ускользает тайно, а кажется, стоит всегда на месте. Покоя же оно не знает, всегда вперед стремится неуклонно. Ты настоящим числишь время, пока вслух читаешь, но лишь, об этом вспомнил, как три времени Имеются в виду настоящее, прошедшее и будущее времена. прошли. Не может стать на месте время, лишь движется вперед, не возвращаясь, как глаз, который, все поглощая, никогда ничто нам не вернет. Железо и любая вещь, как ни прочны они, все времени подвластны, оно уничтожает все и все питает. Все движет время, нам веля расти, питаться, и дряхлеть, и гнить. И наших предков старит время, и королей, и всех владык земных. И нас состарит в свой черед, пока мы смерть не встретим. И время так состарило ее, что разума и силы в ней, как в том младенце слабом. А некогда, в расцвете сил, хватало ей ума и чести. Так поглупела ныне, что поверить трудно. Она все куталась в плащ с меховой подкладкой: все мерзнут старики.

С ней рядом Лицемерия Портрет. Дама полна притворства, и людям всем не кажется опасной. Такой несчастной выглядит она, с наивным, жалким выраженьем, как святая. Но не отыщешь зла, которое в душе бы не ее хранила. В изображеньи было сходство. Манеры ее просты, одета, как монашка, с косынкою в руке. И знайте, что готова притворные молитвы источать и призывать святых. В лице ее смиренье, всех хочет убедить, что о добре печется. И потому надела власяницу, худа, бледна, безжизненна на вид, словно устала от поста святого. Но бледность ее, я думаю, - плод тайной злобы. Гласит Евангелие: люди изнуряют себя во имя тщетной славы, чтобы снискать хвалу, но потерять при этом Бога и Господне царство.

Последней же изобразили Бедность. Не сыщешь у нее денье Денье - старинная французская монета, равная двенадцатой части су., грози хоть виселицей ей всечасно. Продав все одеянье, она осталась голой, как червяк. Будь время года иным, она б от холода лишилась жизни. Все достояние ее - мешок, старьем набитый. От холода она дрожала мелкой дрожью. Всех сторонилась, как нашкодившая сука, в углу таилась, прячася от взоров. Любой бедняк, куда бы ни пришел, отвергнут будет и затоптан так же. Будь проклят час, когда зачат бедняк! Коли не сможет он с достоинством одеться, его везде осудят и отвергнут.

Изображенья, о которых я поведал, были исполнены из золота с лазурью. И заняли они всю стену. А та стена была высокой и квадратной. Ею закрыт и огорожен был прекрасный сад, куда пастух не заходил вовеки. Красиво раскинулся тот сад. Я был бы благодарен тому, кто мог бы впустить меня вовнутрь по лестнице иль по ступеням. Вовек не видел я подобный уголок. Здесь было втрое больше птиц, чем Франция имеет. Их пенье сладкое могло б любого тешить. Я тоже счастлив был, его услыша, и заплатил бы сто ливров, чтоб увидеть птичье царство. Как весело и мило звучали их любовные напевы!

Сад Веселья

Услышав пенье птиц, я начал размышлять о том, как в сад войти. Ни входа, ни отверстия в стене, ни изгороди я не видел. И не нашел того, кто указал бы вход. Я был печален и встревожен, пока не понял, что такого быть не может, что сад прекрасный не имеет входа, иль лестницы, или в стене отверстия. И быстро я пошел вдоль изгороди, огибая стену, пока к двери не вышел за решеткой. Другого входа не найдя, я стал стучать_, и долго я стучал, все слушая, не вызвал ли тревоги. И наконец девица благородного обличья открыла заколдованную дверь. Она была прекрасна и мила: косы светлы, как чаша плоть нежней цыпленка, лоб ясный, брови - дуги. Вовек не видел я таких ресниц, а нос красивый прям, и очи сверкают, как у сокола, на зависть трусам. И сладостно ее дыханье, румяно и бело лицо, мал пухлый ротик, ямочка на подбородке. На стройной шее ни пятнышка, пройди до Иерусалима - не встретишь женщины с такой красивой шеей, столь гладкой и на ощупь нежной. Грудь ее бела, как свежий снег на ветке. Прекрасен и изящен стан, и ни в одной земле такой красы не сыщешь. В плащ, тканный золотом, она была одета, а сверху был накинут плащ из свежих роз. Держала зеркало в руке, а волосы искусно были убраны бесценным гребнем. Красиво и умело были зашиты оба рукава, а чтобы загар не тронул белоснежных рук она носила белые перчатки. Из дорогой зеленой ткани было платье, лентами обшито. Понятно сразу, что трудов не знала дама, так было тщательно ее убранство. И много майских дней прошло, когда, не зная о заботах и волненьях, она себя лишь пышно украшала.

Открыла вход прекрасная девица. Я благодарен был и пожелал узнать об имени ее и состоянье. В ней не было гордыни, чтоб с ответом медлить.

– Велю я Праздностью себя именовать, - она сказала. - Богата я и всемогуща и временем располагаю для всего. Ведь у меня единственная склонность - забавы, игры, заплетанье кос. Принадлежу я доброму Веселью. Ему я лучшею подругой стала. Это ему принадлежит весь сад. Из далей сарацинских он приказал доставить все деревья. Как выросли они, он стену воздвиг вокруг, портретами украсил. Вы видели, как горестны они и далеки от радостных событий. И люди, преданные развлеченьям, приходят часто в тот сад, чтобы Beселье встретить. И счастлив он, внимая соловьиным трелям. Нельзя найти приятней уголка, где радости открыто сердце. И люди эти, коих нет прекрасней, лишь Веселью служат.

Послушав Праздность, ей я отвечал:

– Коли Веселье с собственною свитой находится сейчас в саду, я жажду быть средь них и буду в горе, коль вы сейчас велите удалиться. Желаю видеть их, вам верю, что все они милы и куртуазны.

И я вошел, не говоря ни слова, а Праздность отворила дверь. Лишь очутился я в саду, как вглубь помчался, красивый и веселый. И рай земной, казалось, увидал вокруг. Подумал я, что ни в каком раю нельзя найти такой прекрасной жизни, как в том саду. Сюда слетелись толпы певчих птиц. В одном краю звенели соловьи, в другом звучало жаворонков пенье, а дальше ласточки с щеглами взор пленяли. Жаворонки все, устав от песен, не могли замолкнуть и пели против воли. Здесь были и дрозды, желавшие всех птиц затмить своим искусством, и попугаи, и лесные птицы, что нас в дубравах пением пленяют. Казалось, слышу я небесных песен звуки. Поверьте, смертный никогда не слышал столь сладостных напевов. Так наслаждался я всем сердцем, То пенье было столь прекрасным, что, чудилось, поют не птицы, а сирены, чьи голоса пленительны и чисты_. Даже птицы, имевшие и опыт и уменье, внимали этим песням. Под сии напевы вступив на зелень трав, я ощутил блаженство и никогда так весел не был как в тот час. Веселие придал мне красоты. И я был рад, что дама Праздность мне помогла вкусить такую радость

Я очутился средь ее друзей, когда она открыла дверь сада, скрытую решеткой. Отныне, как сумею, вам расскажу, что дальше видел я. Вначале расскажу, как жил Веселье и с кем делил все радости земные. Особо расскажу о саде, а дальше по порядку, который мне пока не ведом.

Усладу сердца мне вещали птицы. Лэ Лэ - жанр средневековой французской литературы, маленькая стихотворная поэма повествовательного или лирического характера. о любви и куртуазные сонеты звучали в их сирвентах Сирвента - жанр средневековой провансальской поэзии., порою громко, а порою тихо и радостию полнили сердца. Но не терпелось мне увидеться с Весельем. Тогда свернул направо по тропинке, обвитой мятой и укропом ароматным, и так попал в приют уединенный, где и нашел его. Веселье предавался там досугу в компании людей таких прекрасных, как ангелы, сошедшие с небес. Никто не видел, чтоб рождались люди такой красы. Они все вместе хоровод водили, а дама, имя коей Радость, им пела. Петь могла прекрасно, и вряд ли кто-нибудь сумел бы подобные куплеты сочинить, и лучше спеть их. Глас Радости был звонок и красив. Она была изящна, умела в танце гибко повернуться, ударить ножкой и всегда была готова петь первой, ибо к этому искусству с особою охотою влеклась. По свежим травам в лад двигался умелый хоровод, и каждый знал искусные фигуры и движенья. Повсюду много менестрелей и жонглеров Жонглер - странствующий певец и музыкант в средневековой Франции., флейтистов бойких. Кто песни пел с припевом, кто - лотарингские мотивы, ведь в Лотарингии мотивов знают больше, чем в прочих землях. И много было музыкантш, играющих на бубне. Они бросали бубен вверх, его ловили пальцем и никогда при этом не роняли. Девицы две, пригожие весьма, с косами, в платьях свежих, Beселье пригласили танцевать. Не стоит говорить, как был изящен танец. Одна с другой сближались, уста касались будто в поцелуе. Я мог бы рассказать, как гибки все движенья и изящны. Я никогда б не смог так двигаться, как эти люди, кружившиеся в хороводе чудном. Их танец продолжался, я смотрел, пока ко мне не обратилась дама, чье Куртуазность имя. Смела она была, добра и, упаси господь, сказать иное! Она меня к себе подозвала.

– Мой милый друг, что делаете вы? - спросила Куртуазность, - Сюда идите в общий хоровод.

Не колебался я и тут же - был принят. Удивления не ведал, лишь рад был, что Куртуазность меня позвала в хоровод вступить. Хотел я танцевать со всеми вместе. Я наблюдал движения, манеры, лиц выраженье всех, кто вкруг меня плясал. Вам расскажу о них я по порядку.

Высок, красив и строен был тот, кого Весельем звали. Нигде б не встретили вы человека прекраснее его. Как бело-розовое яблоко его лицо, и облик благороден, блестящие глаза, точеный нос и кудри в золоте. Он был широк в плечах и тонок в талии, и кажется, что кисть художника его создала, так слажен и прекрасен облик был. Подвижен был и смел, и быстр, не встретите вы никого, кто б с ним сравнился легкостью движений. Он молод, потому усы и борода, и даже легкий пух его лица не портят. А стан его был облачен в расшитый златом бархат, изыскан и богат его наряд. А башмаки искусно вырезаны сбоку. Подруга сотворила ему шляпу из роз, как раз к лицу. А знаете, кто был его подругой? Радость, не ненависти полная, а песен и веселья. С тех пор как ей исполнилось семь лет, ему любовь дарила. Beселье, возглавлявший хоровод, за пальчики ее поддерживал изящно. Они прекрасной были парой, юны и пригожи оба. Цвет щек ее подобен свежей розе, так кожа их нежна, что можно повредить ее шипом. Лоб бел и гладок, без морщин, а брови темны и красивой формы. В глазах веселье, и они смеются раньше, чем ротик, за компанию. Не знаю, что сказать о носе: даже из воска не вылепишь красивей. А ротик маленький ждет поцелуев друга. Золотом блещут косы. Что еще скажу? Прекрасно сложена была она. Носила шляпу, украшенную нитью золотой. Я прожил двадцать девять лет и в жизни не видел шляпы, из шелка сшитой столь искусно. В златотканый бархат был стан ее одет, точь-в-точь, как и у друга.

Куртуазное общество

А рядом с ней был бог Любви. Провозгласив любовь своим девизом, он властвует над любящими, спесь с людей сбивает, сеньоров превращает в слуг, а дам - в служанок. Его не назовешь ребенком.

Хоть он красив, но в странном одеянье. Не в шелковом он платье, а в цветочном, из тонких веточек мимозы. Ромбами, щитами, и львятами, и птицами, и дикими зверями повсюду разрисовано оно и убрано цветами. А все цветы разбросаны со смыслом. Здесь не было ни тамариска, ни фиалки, ни барвинка, ни желтого, ни белого цветка, а только лепестки большие роз. Из роз и шляпа, но соловьи, порхая над челом, сбивали розы вниз. И был он окружен несчетной стаей птиц. Казалось, то ангел, спустившийся с небес.

Бок о бок с ним был юноша, которого все звали Нежный Взгляд. Он два турецких лука держал, что бог Любви ему доверил, и хоровод прекрасный созерцал. Был первый лук из дерева кривого, в сучьях острых, чернее мавра цветом. Другой же был из длинной ровной ветки, весь гладок и рисунками расписан. Там были дамы и веселые пажи. И вместе с луками держал он десять стрел. Правой рукою - пять, с прекрасным опереньем и древками, расписанными златом. И наконечники у этих стрел остры и мощны, готовы поразить с налету. Лук сделан был из золота, в нем не было ни стали, ни железа, и даже древко с опереньем украшено шипами золотыми. Главная стрела, с пером прекрасным, название имела Красота.

A та, что всех сильнее ранит, - Простота. Одна именовалась Искренность, и велика была, и широка, и куртуазна. Четвертая звалася Дружба. Так тяжела была, не в силах вдаль лететь. Но если выстрел близок, он опасен. А пятая звалася Обаянье. Большое горе ждет того, кто ранен ею, страдание и, может быть, болезнь.

Пять стрел других уродливыми были. Их древко дьявола черней. Именовалась первая Высокомерьем, другая - Подлостью. Она несла измену, питавшую ее, как яд. Третью звали Позор, четвертую - Отчаянье, а пятую - Прозрение. А впрочем, все они похожи, полны колючек и сучков. Их действие противно первым пяти, могущество же беспредельно. Я расскажу вам все об этом в нужный час, а ныне возвращаюсь к хороводу.

Моим соседом оказался бог Любви, а рядом дама, имя коей - Красота, как у одной из стрел. Не счесть ее достоинств. Она была светла, как лунный лик, и звезды - как крошечные свечки рядом с ней. Словно росой омыта ее кожа, она скромна, как юная невеста, бела, как лилии цветок, стройна и высока. И лучезарен чистый лик ее, не ведающий красок, ведь чуждо ей жеманство напоказ. До пят спускались косы. Рот, нос, глаза прекрасны были. Я умиленьем был охвачен, и, свидетель Бог, на свете нет ее красивей. Юна, мила, светловолоса, ловка и грациозна - такова она.

Бок о бок с Красотой стояла Роскошь. Достоинства и ранг ее бесспорны. Рискнет ли кто ее задеть поступком или словом, так он храбрец. Под силу ей губить и выручать. Так было и так будет вечно. Ведь богачам так просто нас сокрушить иль, наоборот, спасти. И потому всяк лестью Роскошь окружает, старается ей услужить, своей считает дамой из страха низкого. Она всем угрожает, и множество льстецов, предателей ей служит. Они мечтают очернить достойных. Чтоб угодить льстецам, их хвалят люди. Лесть всем приятна, но порой жестоко ранит, бесчестит тех, кто близок к славе. И мерзок всем, в ком чувство чести, угодливый и льстивый человек. В пурпурном одеянии предстала Роскошь, и не солгу, что равного не видел. Пурпур расшит был златом, и золотом начертаны на нем истории всех королей и дюков Дюк - герцог (фр).. Златая лента обвивала ворот. Камнями ценными, сиявшими на солнце, усыпан стан. У Роскоши богатый пояс, красивее которого не сыщешь. А в серьгах камни, коим нет цены_. Ведь тот, кто носит их, не ведает угрозы яда. Для богачей такие камни ценней златых сокровищ Рима. Из камня щипчики она носила, лечившие зубную боль. И сила в них была двойная. Кто их увидел утром, тот любой опасности избегнул. На косах Роскоши был обруч золотой. Лишь мастер смог бы оценить его сиянье. В том обруче камней бесценных россыпь. Рубины, гиацинты и сапфиры, и изумрудов вязь, а впереди на обруче - карбункул, столь яркий, что мог сумрак осветить. И так сияли камни, что лик Роскоши светился и все вокруг нее. A за руку держала Роскошь милого красавца. У друга ее было имя Правда. Он белокур был и прекрасен, с достоинством одет. И не было цены его коням. Пусть каждого, кто смеет допустить, что юноша держал в своей конюшне плохих коней, смерть иль грабеж постигнет. Ведь он так дружен с Роскошью и все свои расходы ведет искусно. Она же его дарами осыпала, как будто деньги черпала в амбаре.

За ними следовала Щедрость, призванием которой были траты. Она была из рода Александра Имеется в виду Александр Македонский (356 - 323 гг. до н. э.), царь Македонии, известный своими завоевательными походами., и счастьем было для нее изречь: «Возьми!». Да, хилой Жадности неведомы заботы Щедрости, все расточающей без меры. Так увеличивал ее богатства бог, что раздавать их, как ни торопилась, трудно было. Достойна множества похвал благая Щедрость. За ней бегут и мудрецы и дурни, ждут ее даров. К ней ненависти не питают люди, и ей легко приобретать друзей ценой своих щедрот. И потому она мила и богачам и нищим. Скупец ума лишен. Из всех пороков достойному отвергнуть надо жадность. Ведь жадный не имеет ни власти, ни земли, ни тех друзей, которым оказал услуги. Чтобы иметь друзей, нам следует презреть богатство и осыпать дарами тех, чьей дружбы ищем. Так, как магнит притягивает накрепко железо, так золото и серебро влекут сердца людей.

...