Зарубежная литература зрелого средневековья

Час прощания близок. Я с жизнью сливаюсь иною.

Мои сестры и братья вам радостью будут земною,

и они вас утешат, одних вас в беде не оставят!

Но ни жалость, ни слезы меня отступить не заставят!

Ни за что не сверну я с указанной богом дороги,

господина лишив единственной в мире подмоги...

И, его воскресив, сама обрету я спасенье,

хоть и тягостно сердцу постигшее вас потрясенье.

Но стенать над моим не придется вам гробом

или видеть меня умирающей, мучимой смертным ознобом.

И себя не терзайте вопросом: где мы дочь свою похороним?

Там, где смерть я приму, вход закрыт навсегда посторонним.

В Салерно это случится,

где нам суждено разлучиться,

чтоб, уйдя от дьявола, от духа злого,

встретиться снова...

Так смерть моя будет вам искупленьем,

а мне - избавленьем... »

И когда они увидали, что,

как бы они ни рыдали,

дочь им не переубедить, -

зря только раны бередить, -

и все, что с нею происходит,

от бога на нее нисходит,

и, очевидно, неспроста

ребенку, девочке, в уста

божественная сила

такую речь вложила, -

они смекнули наконец,

что здесь не прихоть!.. Здесь творец

гласит ее устами...

(Иль мы не помним с вами,

сию историю излагая,

возмужание святого Николая,

который младенцем еще, в колыбели,

чего ни с кем не бывало доселе,

воспринял святое ученье Христово,

чудесно постигнув господне слово?..)

И в душе они оба решили,

что пред господом бы согрешили,

если б дочь отговаривать смели

от указанной господом цели.

Но едва они так решили, как разом

горе им затуманило разум:

нет, не выдержать этого расставанья,

несмотря на любые обоснованья!..

Им худо, им страшно было,

от ужаса их знобило.

И, сидя на постели,

они окаменели.

Что делать? Куда податься?

На уговоры поддаться?

Но если на это решиться -

значит, ее лишиться?..

Сидели они, гадали:

как же быть с нею дале?..

И мать сказала: «Все равно!

Все небесами решено.

И провиденью безразлично,

что наше горе безгранично.

Так приготовимся теперь

к страшнейшей, к худшей из потерь.

Перечить дочери не станем,

хоть сердце в кровь себе израним.

Как умрет она, - сами умрем в одночасье!..»

И они ей дали свое согласье.

Чистейшая дева, узнав об этом,

той же ночью, перед рассветом,

несчастному графу стучит в окно.

«Вы спите?» - «Нет, не сплю давно.

Но объясни сначала,

ты что так рано встала?»

«Ах, как же я уснуть могу,

коль перед вами я в долгу.

И так я вас жалею,

что и сама болею!»

Он прошептал, едва дыша:

«Спасибо, чистая душа!

Да будет воздаянье

тебе за состраданье.

А я погибнуть обречен

и бесконечно удручен

не собственной судьбою:

разлукою с тобою!..

О, если б понимала ты,

венец добра и чистоты,

какая в сердце рана!..»

«Отчаиваться рано, -

сказала девушка в ответ. -

На то причин особых нет.

Спасение возможно, -

я говорю не ложно, -

коль все зависит от меня!..

Я не хочу терять и дня

и к вашему же благу

под нож в Салерно лягу!

И к вам вернется жизнь тогда.

Все остальное - не беда.

Ведь вы, избавясь от болезней,

намного лучше и полезней

способны жизнь прожить, чем я... »

Граф, восхищенья не тая,

с глазами, влажными от слез,

благоговейно произнес:

«Моя возлюбленная жена!

Жизнь нам обоим равно нужна,

а смерть - не такая уж сладкая штука,

но еще ужасней предсмертная мука.

Все не так просто, как ты полагаешь,

когда мне помощь свою предлагаешь.

Я твой порыв оценил вполне...

Немалое счастье выпало мне

с подобной встретиться чистотою,

с безгрешным сердцем, с верой святою

в великую силу любви и добра...

О, я бы со смертного встал одра,

когда бы это приказала

ты, кто святость свою доказала.

Чудо господь сотворил:

сердце твое отворил

чужому страданью, чужой печали...

Но кем бы люди меня считали,

если б я принял жертву твою?

Пред страшным выбором я стою!..

Супруга милая, прости,

но ты еще дитя почти,

и хоть мечты твои безгрешны,

решенья чересчур поспешны.

Все больше сердцем! Не умом!

А сколько горьких слез потом

и горьких разочарований

по исполнении желаний!..

Дитя мое, не я ли сам взывал

к бессмертным небесам,

моля о скором избавленье?

В твоем же волеизъявленье

есть прихоть детская, поверь!

Еще не раз себя проверь!

Все взвесь и рассуди толково!..

Но окончательное слово не ты,

мой друг, должна сказать,

а лишь твои отец и мать.

Мы только их исполним волю!

Неужто загубить позволю

жизнь благодетелей моих,

родную дочь отняв у них?!»

Так он сказал и усмехнулся,

решив, что он и впрямь рехнулся:

неужто все, что слышит он,

явь, а не глупый, дикий сон?!

Но мать и отец сказали:

«Вы столько нам в жизни дали

и столько сделали для нас!

Мы не решимся на отказ

и за добро добром отплатим,

хоть дочь любимую утратим!

Она, в надежде вас спасти,

на смерть отважилась пойти

и объявила нам об этом,

мы долго медлили с ответом...

Тому уж скоро третий день.

Мы сами превратились в тень.

Но дочь вам отдаем с любовью,

во благо вашему здоровью.

Того, как видно, хочет бог... »

И они затряслись с головы до ног,

и в отчаянье руки ломали все трое...

Но вернемся к рассказу о нашем герое.

Хоть чувство надежды в нем ожило,

графу было особенно тяжело.

Нестерпимо родного ребенка лишиться,

но, однако, еще тяжелее решиться

у родителей ребенка отнять...

Здесь мы бедного Генриха можем понять.

Он, как сказано в книге, рыдал и метался:

то он принял их жертву, то вновь отказался,

сожалея о том, что сам натворил...

Наконец согласился и поблагодарил

всю семью (разумеется, нелицемерно)

и сказал, что пора собираться в Салерно.

Ну, а дочь? Та затеяла пышные сборы:

«Дорогих лошадей! Дорогие уборы!

Бархат! Шелк! Кружева! Горностаевый мех!

В этот день я хочу быть красивее всех!..»

И опять родители зарыдали,

как такую красавицу увидали.

«Ну за что, ну зачем нам ее отдавать?

Как мы смеем позволить дитя убивать?..»

Нет, я просто рассказывать дальше не в силах

об ужасных страданьях людей этих милых.

Горе матери: вот оно, перед вами...

Скорбь отца... Передать ли ее словами?..

Но держались они одним убежденьем:

это все предначертано провиденьем,

это бог избрал их любимую дочь

человеку страждущему помочь,

и, конечно же, высшая сила

бедной девочкой руководила,

и ее позвала, и ее повела

на святые, на божеские дела...

Ах, когда б они рассуждали иначе,

мы, пожалуй бы, не разрешили задачи:

отчего же не разорвались сердца

ни у страждущей матери, ни у отца.

Но печаль их сменила отрада

от сознанья: так надо! Так надо!..

Граф и девушка скачут в Салерно.

Oбa счастливы неимоверно,

хоть ее огорчает немного,

что так далека дорога.

Графа нужно быстрее спасти,

но мешает дальность пути.

В Салерно они прискакали,

врача того отыскали:

«Вот она, кем я буду спасен!..»

Врач узнал его. Врач потрясен.

А затем, состраданьем влекомый,

к бедной девушке незнакомой

он подходит и молвит: «О дочь моя,

расскажи, ничего не тая.

Что здесь: чистой любви побужденье?

Иль угроза? Приказ? Понужденье?

Хочешь верность ему доказать

иль не можешь ему отказать,

повинуясь мольбам господина?..

Мне должна быть известна причина

решенья страшного сего!»

Веленье сердца моего!» -

не замедлила дева с ответом.

От нее не скрылось при этом,

как врач на нее дивился.

Он в сторону с ней удалился

и свой вопрос повторил:

«Не твой ли граф подговорил,

в преступном бессердечье,

тебя на эти речи?

Достаточно тебе чуть-чуть

себя, меня ли обмануть,

хотя бы и под страхом, -

как все пошло бы прахом:

мое искусство, подвиг твой;

ты не останешься живой

и сердце изничтожишь,

но графу не поможешь!

Как говорят: сто раз отмерь!

Все взвесь, себя спроси, проверь,

нет ли в душе сомненья

и не нашло ль затменья!..

И слушай, что произойдет,

как в силу договор войдет.

Воображаешь сцену?

Вот я тебя раздену,

и ты, раздевшись догола,

уже не встанешь со стола,

но, стыд превозмогая,

несчастная, нагая,

начнешь кричать беззвучным ртом...

Сказать, что ждет тебя потом?

По правилам науки

тебе свяжу я руки,

и ноги я тебе свяжу,

и прямо в сердце нож всажу,

и, грудь пронзив и спину,

живое сердце выну!

Еще одно узнать изволь:

страшна не смерть. Ужасна боль!..

Что? Ты в ответ ни слова?!

Ты лечь на стол готова?!

А дух тебя не подведет,

когда дыхание сведет?

А при упадке духа -

полнейшая проруха!

О, эта боль! О, этот ад!

При этом нет пути назад.

О, сколь я сам несчастен,

что к этому причастен!

Нет, в жизни мне не повезло:

избрал я злое ремесло...

Ах, погоди хоть малость!..»

Но дева рассмеялась:

«Спасибо вам, великий врач!..

Мне тоже не везет, хоть плачь:

сомнение тревожит

и опасенье

По правилам науки

тебе свяжу я руки,

и ноги я тебе свяжу,

и прямо в сердце нож всажу,

и, грудь пронзив и спину,

живое сердце выну!

Еще одно узнать изволь:

страшна не смерть. Ужасна боль!..

Что? Ты в ответ ни слова?!

Ты лечь на стол готова?!

А дух тебя не подведет,

когда дыхание сведет?

А при упадке духа -

полнейшая проруха!

О, эта боль! О, этот ад!

При этом нет пути назад.

О, сколь я сам несчастен,

что к этому причастен!

Нет, в жизни мне не повезло:

избрал я злое ремесло...

Ах, погоди хоть малость!..»

Но дева рассмеялась:

«Спасибо вам, великий врач!..

Мне тоже не везет, хоть плачь:

сомнение тревожит

и опасенье гложет.

Поди, и вправду откажусь

не оттого, что не гожусь:

не я оказалась слабой, -

вы оказались бабой!

Да ведь у вас наверняка

от страха задрожит рука.

Вы, первый врач Салерно, -

и трусите безмерно!

Вы зайцу серому родня!

Но только жаль вам не меня,

не смерти моей ранней, -

своих вам жаль терзаний!

А может быть, давно мертво

былое ваше мастерство

и силы в вас иссякли?!

Ну! Я права? Не так ли?!

Я женщина - и я сильна

и в действиях своих вольна,

и я на стол ваш лягу,

но вы - назад ни шагу!

А что наслушалась от вас

я всяких ужасов сейчас,

то это все не ново:

я к ним давно готова.

Поймите же, что никогда

я б не приехала сюда,

коль с самого начала

я главного не знала;

не струшу и не отступлю,

а господину жизнь куплю,

себе же - доступ в царство божье!

Так не тряситесь мелкой дрожью!

Час избавленья чуя,

сейчас плясать хочу я!

Граф исцелится наконец,

меня к себе призовет творец,

и не во сне, а наяву,

я в царстве божьем заживу,

увенчана короной,

господом даренной!..»

И понял мудрый врач тогда,

что она в решенье своем тверда,

что не может она поступить по-иному,

и ее повел он к графу больному.

«Счастливейший из людей земли,

о чем и мечтать нельзя - вы нашли!

Все сомненья отпали. И вскорости

от своей вы избавитесь хворости!..»

Он повел ее в комнатку тайную,

где все мраком покрыто и тайною,

а графу за дверью велел остаться,

в тайную комнату не соваться,

сколько б это ни длилось часов,

и запер дверь на тяжелый засов.

Там, где стояли различные склянки,

он велел раздеться юной крестьянке,

и она, повинуясь приказу,

охотно и сразу

платье сняла, обнаженной осталась,

но не стеснялась...

И врач увидал: на диво

это юное тело красиво.

И так жаль врачу ее стало, -

прямо сердце стучать перестало

и рассудок чуть не отказал...

И он сам ей об этом сказал.

Но она его умоляла,

вновь и вновь повторяла,

чтоб он продолжал свое дело

и скорее разрезал ей тело.

Вот и стол она видит высокий,

где обряд свершится жестокий.

Лекарь девушку за руку взял,

взобраться на стол приказал.

Она легла без тени тревоги.

Он связал ей руки и ноги,

а потом стал подыскивать нож:

который из них хорош?

(Их здесь много, широких и длинных,

для дел отнюдь не невинных.)

Пусть внявшая голосу долга

хотя бы страдает недолго,

и легко, и быстро умрет...

Лекарь камень точильный берет,

и точит свой нож, и точит,

к делу все приступить не хочет!

А бедный Генрих, за дверью стоя,

чувство испытывает не простое.

Он удручен, озадачен,

великим смятеньем охвачен.

Ах, ужель не увидит он снова

черты лица дорогого?

А если он их увидит,

то здоровым отсюда не выйдет.

Но ему исцеленье обещано?

Вдруг в стене замечает он трещину

и, прильнувши к ней, видит сквозь щель

этот стол, что похож на постель,

а вернее, на смертное ложе,

на котором, - господи боже, -

связанная, нагая,

лежит его дорогая.

«О, как же ты глуп! - сказал он себе, -

ты ждешь перемен в своей скорбной судьбе

и требуешь избавленья

без божьего соизволенья!

Ты небом страдать осужден навек,

а хочешь, чтоб спас тебя человек?

Глумясь над господним словом,

надеешься стать здоровым?!

На что ты девушку подговорил?

Да сам ли ведал ты, что творил?

Смерть ее будет лишней,

ибо все решает всевышний!

Исцелит - ликуй, не простит - страдай.

Только девушке умереть не дай,

кровью чистой своей твой позор оплатить!..»

И, не выдержав, начал он в дверь колотить.

«Отворите скорее, я вам говорю!»

«Господин, как закончу, так и отворю:

ни мгновенья нельзя в этом деле терять!»

«Отворите же! Сколько вам раз повторять!

Надо кое-что нам обсудить непременно!»

«Говорите... Мне слышно вас и сквозь стену»,

«Нет! Сквозь стену я не хочу говорить!»

Что поделать? Пришлось ему отворить.

И Генрих в комнату вошел,

увидел тот высокий стол,

где связанная дева,

нагая, словно Ева,

исхода сладкого ждала...

Тут он, схватясь за край стола,

вскричал: «Дитя невинное!

Не буду я причиною

ужасной гибели твоей!

Врач, развяжи ее! Скорей!

Да будет освобождена

та, что для жизни рождена

и столь собой прекрасна.

За что ей гибнуть понапрасну!

Спасибо за твое добро.

А золото да серебро,

согласно уговора,

ты, врач, получишь скоро!»

(И мы заметим мимоходом:

врач счастлив был таким исходом.)

Но когда спасенная поняла,

что судьба ее жертву не приняла,

то, свой стыд позабыв девичий,

против всяких правил приличий,

принялась она истошно рыдать,

на себе в исступлении волосы рвать,

так, что все, кто это видали,

сами также рыдали.

И металась она, и кричала она:

«Боже мой! Я отныне всего лишена!

Развеялся сон мой чудесный!

Не владеть мне короной небесной!

Если бы мне удалось пострадать,

то и впрямь корону небесную дать

должны были б мне за страданья.

Ах, напрасны, напрасны старанья!

О ты, кто благ на небеси,

меня, несчастную, спаси

и господина со мною вместе.

Какой великой лишились мы чести:

он - плоть спасти, я - дух спасти

и, не ропща, свой крест нести!..»

Так она голосила,

о смерти просила,

охвачена безграничной тоской,

к доброте взывая людской.

Но в столь необычном и страшном деле

ей люди, конечно, помочь не хотели.

Нет, никто ей, никто не помог.

И молчали и люди и бог...

И тогда господину пенять она стала:

«Сколько я всего из-за вас испытала!

Как глумились вы надо мной!

А всему ваша слабость виной.

Это вы меня к жизни вернули!

Да и люди меня обманули:

«Рыцарь! Мужествен! Неустрашим!..»

Ах, зачем я поверила им

и разгневала господа бога?

Мне совсем оставалось немного

до конца, но в решающий миг

вы отчаянный подняли крик.

Вы за гуре мое в ответе.

Вы трусливее всех на свете.

Я ведь нб смерть пошла. А вы?

Потерпеть не решились, увы!

Что ж вас так напугало, узнать нельзя ли?

Может, то, что меня связали?

Но ведь, стоя за толстой стеной,

как вы видеть могли, что со мной?

Может, вы, бесстрашнейший витязь,

обвиненья в убийстве боитесь,

потому и вбежали к врачу?

Ну, так я вас заверить хочу,

что, если меня не будет,

вас никто не осудит,

не обвинит в преступленье,

а напротив, вас ждет исцеленье».

Все тщетно - деве быть живой!..

А Генрих тяжкий жребий свой

как рыцарь набожный приял,

он твердости не потерял

и чистоты душевной,

назло судьбе плачевной...

Не выполнив обета,

вновь девушка одета

и снова жить обречена.

Врачу заплачено сполна.

И Генрих с грустью необъятной

тотчас пустился в путь обратный,

при этом был вполне готов

услышать гогот наглых ртов,

и вопль, и рев толпы презренной

на родине благословенной.

Что ж! Пусть толпа гогочет!

Все как господь захочет!..

А дева так измождена была,

так много слез горючих пролила,

что силы ей внезапно изменили:

и впрямь она близка к могиле.

И тогда помог ей в беде

тот, кто с нами всегда и везде,

кто людские сердца отворяет,

радостью их одаряет,

кто диво дивное свершил

и этих двоих испытать решил,

как Иова когда-то:

тверда ли их вера иль слабовата?..

И то был Иисус Христос,

кто избавленье им принес

за то, что душа в них жила человечья,

за их милосердье и добросердечье...

Чем ближе к отческому дому,

тем легче делалось больному.

Проказа с Генриха сползла -

господня милость его спасла.

Господь своей любовью

вернул ему здоровье.

И Генрих снова жизни рад,

как двадцать лет тому назад.

Слух о чудесном исцеленье

шел из селения в селенье,

народ о чуде узнавал

и непритворно ликовал:

ведь милосердье и пощада

и есть небесная услада.

Меж тем высокородные князья -

всё Генриха ближайшие друзья

(которые в беде с ним не встречались)

ему навстречу мчались.

Не веря слухам и словам,

любой хотел увидеть сам,

что исцеляет наш господь

не только дух, но также плоть

от хвори беспощадной.

И вот - пример наглядный!

А хуторянину с женой

казалось: сгинул сон дурной,

свершилось чудо божье!

(Скажу: была бы ложью

попытка разуверить вас,

что оба не пустились в пляс

при первом извещенье

о дивном возвращенье

их дочери родимой,

живой и невредимой,

и графа дорогого,

здорового, живого.)

Нет, не могли отец и мать

ни слез, ни смеха удержать,

в них все перемешалось,

что в сердце умещалось.

Как будто сняли их с креста!..

И хоть смеялись их уста,

из глаз текли на щеки

горячих слез потоки.

Вновь слезы хлынули из глаз,

когда не три, а тридцать раз

они поцеловали

ту, что уже не ждали.

(И в этом я поверю

старинному поверью.)

Явился в каждый швабский дом

желанный праздник. Все кругом

шумело, веселилось,

веселие вселилось

в сердца воспрянувших людей.

Свидетели тех давних дней

в преданьях рассказали,

что в Швабии едва ли

встречали так кого-нибудь,

цветами устилая путь...

Но вы узнать хотите

дальнейший ход событий?

Что Генрих? Как его дела?

Недурно, господу хвала!

Он вновь здоров, и вновь силен,

и вновь почетом окружен,

он стал еще богаче...

Но жить он стал иначе:

достойней, чище, строже,

в согласье с волей божьей.

А хуторянину тому,

который дал приют ему,

он отписал именье

в вечное владенье.

Не позабыл он и о ней,

кто всех была ему верней,

о дорогой супруге:

он с ней делил досуги,

и баловал, и обожал,

в шелка и в бархат наряжал,

как если бы и впрямь она

была законная жена,

а он ей - муж законный.

(Что ж: домысел резонный!..)

Но вот мудрейшие страды

сказали графу: «Вы должны

в конце концов решиться

на ком-нибудь жениться.

Быть холостым вам не к лицу.

Так поведите же к венцу

достойную подругу,

грядущую супругу!..»

Созвав друзей в огромный зал,

граф Генрих попросту сказал:

«Я высшей воле подчинюсь

и в скором времени женюсь.

Но вот на ком? Решайте сами!

Решение теперь за вами!»

И все, кто были в зале том,

сошлись немедля на одном:

пришла пора для брака!..

Кого вести к венцу, однако?!

Сей затруднительный вопрос

в большую ссору перерос:

кто прочит ту, кто - эту...

Да, нелегко совету!

В подобных случаях всегда

мы каждый тянем кто куда,

и собственное мненье

важней, чем единенье.

Когда же Генрих увидал,

что он решенья зря прождал

и дальше ждать напрасно,

он молвил громогласно:

«Друзья мои, в сей светлый час,

должно быть, многие из вас

еще хранят воспоминанье

о том, как я страдал в изгнанье.

Болезнью тяжкой удручен,

я был от мира отлучен,

люди меня избегали,

детей своих мною пугали.

Так чем же мне ответить той,

чьей ангельскою добротой

и бескорыстнейшей любовью

мне вновь возвращено здоровье?»

На сей раз общим было мненье:

«С ней, кто принес тебе спасенье,

жизнь и богатство раздели

и свадьбу праздновать вели!

Но кто счастливейшая эта?..»

И вот перед лицом совета,

свою красавицу обняв,

ответствовал спасенный граф

весьма прекрасными словами:

«Смотрите, вот она - пред вами,

кто от погибели и зла

меня, несчастного, спасла.

И я вам повторяю:

ее я выбираю!

Но, впрочем, ей решать самой:

быть ей со мной иль не со мной?

Но, в случае отказа,

клянусь: умру я сразу!..»

И богат и беден, и стар и мал

вскричали: «Истинно он сказал!..»

Священники их обвенчали.

И до старости без печали,

в согласье свои они прожили дни,

и в небесное царство вступили они...

Пусть и нам дарует господь эту участь:

мирно жить, умирать не мучась.

О господь, пощади нас и не покинь,

ниспошли нам свое милосердье.

Аминь!..

Окассен и Николетта (фрагменты) (начало XIII века)

Анонимный роман «Окасcен и Николетта» относится к так называемому «византийскому» циклу рыцарских романов. Это трогательная история сына графа, Окассена, который влюблен в пленницу-сарацинку Николетту. Отец героя всячески противится соединению влюбленных, они подвергаются преследованиям, но любовь их выдерживает все испытания. Вместо военных подвигов и авантюр роман изображает идиллию нежной и чистой любви. Герой открыто бросает вызов общепринятым формам куртуазного поведения, по существу отказываясь от исполнения рыцарского долга во имя любви к прекрасной Николетте.

Роман написан прозой, но стихотворные вставки подчеркивают его лирический характер, акцентируя любовную идиллию героев. В романе явственно ощущается фольклорная стихия. Любовь утверждается в нем как высшая ценность жизни, противостоящая любым социальным, сословным и религиозным барьерам. В этом романе ощущается ироническое отношение к условной рыцарской героике, которой противопоставлена поэзия простых и естественных чувств.

1

¹Слушайте искусный стих

И рассказ из уст моих

О влюбленных молодых

Николетте с Окассеном -

⁵Как пришлось ему томиться

И тревожиться бессменно

О подруге светлолицей.

Эти песни и рассказ

Мной составлены для вас.

¹⁰В мире сыщется ль такой,

Кто, измученный тоской,

Не обрел опять покой,

Не забыл свои страданья

При моем повествованье? -

¹⁵Так оно прекрасно!

2

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Граф Бугар Валенский вел с графом Гареном Бокерским ужасную, жестокую, смертоносную войну, каждый божий день появлялся он у городских стен, у ворот и застав с сотней рыцарей и десятью тысячами конных и пеших воинов: все вокруг предавали они огню и мечу - опустошали земли, убивали жителей.

Граф Гарен Бокерский был стар и слаб, и миновало его время. Был у него сын, единственный наследник, а больше ни сына, ни дочери. Я опишу вам его. Звался он Окассеном. Приветлив он был, и высок, и прекрасен: изящные ноги и все тело и руки, белокурые кудри, живые и веселые глаза, светлое, тонкое лицо, прямой, красивый нос. Словом, так хорош, что не было в нем никакого недостатка.

Но был он настолько покорен всевластной любовью, что не желал стать рыцарем, взяться за оружие, сражаться на турнирах, - делать все положенное. Отец и мать говорили ему:

– Сын, возьмись же за оружие, и садись на коня, и защищай свою землю, и помогай своим людям. Если они тебя увидят рядом с собой, они будут храбрее защищать и себя, и свои владения, и твою землю, и мою.

– К чему теперь говорить об этом, отец? - отвечает Окассен. - Пусть господь будет глух ко всем моим мольбам, если я стану рыцарем, и сяду на коня, и ринусь в бой или в стычку, и буду поражать рыцарей и они меня, - прежде чем вы дадите мне в жены Николетту, нежную мою подругу, которую я так люблю.

– Сын мой, - говорит ему отец, - ты просишь невозможного. Забудь о Николетте! Ведь она пленница, привезенная из чужой земли, - виконт нашего города купил ее у сарацин, и привез в этот город, и воспитал ее, и окрестил, и сделал приемной дочерью, а скоро даст он ей молодого мужа, честно зарабатывающего свой хлеб. Здесь тебе нечего делать, а если хочешь жениться, я дам тебе в жены дочь короля или графа. Нет во Франции столь знатного человека, чтобы не отдать тебе своей дочери, лишь бы ты захотел.

– Ах, отец, - отвечает Окассен, - разве не заслуживает Николетта, моя нежная подруга, самой высокой чести в мире? Да будь она хоть императрицей Константинопольской или Германской, королевой Франции или Англии, и этого мало - так она благородна, изящна, приветлива и одарена всеми достоинствами.

3

Теперь поют

¹Жил в Бокере Окассен

За оградой гордых стен.

Полюбил он Николетту,

Захотел женою взять,

⁵Но отец невесту эту

Сжить готов совсем со свету,

Увещает сына мать:

«Ты безумец! Пусть она

И прекрасна, и стройна,

¹⁰Только знай: она из плена

Куплена близ Карфагена.

Не роняй свою ты честь -

Познатней невесты есть».

«Мне других невест не надо,

¹⁵В ней одной моя отрада,

Весела она, красива.

Сердце радует на диво, -

Так она любима!»

4

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Видит граф Гарен Бокерский, что никак не отвлечь сына от любви к Николетте, и отправляется к виконту города, своему вассалу, и так говорит ему:

– Господин виконт, уберите отсюда Николетту, вашу приемную дочь! Да будет проклята земля, откуда она вывезена в нашу страну! Ведь из-за нее теряю я Окассена. Он не хочет ни стать рыцарем, ни исполнять ничего, что ему положено. Так знайте, будь на то моя воля, я бы сжег Николетту на костре, да и вам бы не сдобровать.

– Господин мой, - отвечает ему виконт, - мне самому не нравится, что сын ваш ходит сюда и разговаривает с ней. Я купил ее, и воспитал, и окрестил, и сделал приемной дочерью. На этих днях дам ей молодого мужа, который будет честно зарабатывать свой хлеб. Сыну вашему, Окассену, нечего будет делать здесь. Но если такова ваша воля, то я отошлю ее в далекую страну, где он ее никогда уже не увидит.

– -- Так попомните, - отвечает ему граф Гарен. - Иначе может с вами случиться большая беда.

Они расстались. А виконт был очень богат, и в саду стоял у него роскошный дворец. В светелку на самом верху виконт приказал посадить Николетту, а с нею - старушку для компании и беседы, и еще велел отнести туда хлеба, и мяса, и вина, и всего, что может понадобиться. Затем приказал запечатать дверь, чтобы не было ни входа, ни выхода, так что осталось лишь окошечко в сад, очень маленькое, в которое проникало немного свежего воздуха.

5

Теперь поют

¹Заперта Николь в светлицу,

Ей на волю не пробиться.

Низкий свод сложен на диво

и раскрашен прихотливо.

⁵Вот на мрамор у окна

Опирается она.

Белокура, светлолица,

Брови тонки, ясен лик,

Локон по ветру струится -

¹⁰Кто прекрасней в этот миг?!

Поглядела в сад, а тут

Розы пышные цветут.

Птички весело поют.

И сиротка зарыдала,

¹⁵Жалко ей свободы стало:

«Горе, горе, я пропала!

Окассен, владыка мой,

Только вы добры со мной...

Стала вашей я рабой,

²⁰Полюбила вас - и вот

Как печально жизнь течет!

Как гнетет ужасный свод.

Но клянусь Христом - не лгу:

Из тюрьмы я убегу,

²⁵Как-нибудь сумею».

6

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Как вы уже слыхали и поняли, Николетта была упрятана в светелку. По всей земле и по всей стране пошли шум и молва, что Николетта погибла. Одни говорили, будто она бежала из страны, а другие говорили, будто граф Гарен Бокерский приказал умертвить ее. Если кто-нибудь и радовался этому, то Окассену не было весело, поэтому он отправился к виконту города и так сказал ему:

– Господин виконт, что вы сделали с Николеттой, моей нежной подругой, которую я люблю больше всего на свете? Похитили вы ее у меня, украли! Знайте же, если я умру от этого, месть падет на вас, и это будет вполне справедливо. Ведь это вы меня убили своими руками, ибо отняли у меня то, что я любил больше всего на свете.

– Прекрасный господин, - отвечал виконт, - не говорите так! Николетта - пленница, я привез ее из чужой страны, купив за деньги у сарацин, и воспитал ее, и крестил, и сделал своей приемной дочерью, и выкормил, и дам ей вскоре молодого мужа, который будет честно зарабатывать свой хлеб. Что вам от нее надо? Возьмите себе в жены дочь короля или графа. И подумайте, чего вы добьетесь, если сделаете ее своей наложницей? Мало будет вам радости, ибо до конца жизни тело ваше будет опоганено, а душа ваша низвергнется в ад: никогда не попасть вам в рай!

– Не нужен мне рай! Я туда не стремлюсь, лишь бы была со мной Николетта, моя нежная подруга, которую я так люблю. Я скажу вам сейчас, кто попадает в рай. Старые попы, и дряхлые калеки, и убогие, что дни и ночи ползают перед алтарями и криптами, и те, кто едва прикрыт лохмотьями или жалкими монашескими одеяниями, а то и вовсе ходит голый и босый, и те, кто умирает от голода, жажды, холода и нищеты. Эти все отправляются в рай; с ними мне делать нечего. А вот в ад я хочу, ибо в ад уходят прилежные ученые, доблестные рыцари, павшие на турнирах и в грозных сражениях, и славные воины, и благородные люди. С ними мне будет хорошо. Прекрасные обходительные дамы, имевшие двух или трех возлюбленных, кроме своего мужа, и золото, и серебро, и драгоценные, пышные меха, тоже уходят в ад, идут туда арфисты, и жонглеры, и короли. Вот с ними хочу я быть, но сейчас отдайте мне Николетту, мою нежную подругу.

– Напрасно говорите вы так, - сказал виконт, - ведь вы никогда не увидите ее. А если бы вы поговорили с ней и ваш отец узнал об этом, он сжег бы на костре и меня и ее, да и вы сами могли бы тоже опасаться за себя.

– Горе мне! - сказал Окассен и в печали пошел прочь.

7

Теперь поют

¹Окассен идет домой

От страданий сам не свой.

Неужель навек лишиться

Николетты светлолицей?

⁵Кто подаст совет благой?

На судьбу лихую зол,

Вот он к замку подошел,

И, взойдя к себе в покой,

Стал без меры тосковать,

¹⁰Содрогаться и рыдать

И подругу призывать:

«Николетта, ты одна

Так прекрасна и стройна,

Ты - услад моих родник,

¹⁵Как забыть твой светлый лик,

Поцелуев легкий рой,

Смех веселый и простой?

Как мне жить теперь без вас?

Мне и свет не мил сейчас,

²⁰Нежная подруга!»

8

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Пока Окассен сидит у себя в спальне и тоскует о Николетте, своей подруге, граф Бугар Валенский не перестает воевать. Он собирает своих воинов, пеших и конных, и идет на замок, чтобы осадить его. Тогда поднимаются крики и шум, рыцари и воины берутся за оружие и спешат к воротам и стенам на защиту замка, а горожане всходят на выступы стен и бросают оттуда камни и острые копья.

Осада становилась все сильней и жесточе, и тогда граф Гарен Бокерский пришел в покой, где Окассен печалился и тосковал по Николетте, своей подруге, которую он так любил.

– Сын мой! - сказал граф, - сколь ты жалок и несчастен, если можешь смотреть, как осаждают твой замок, самый лучший и крепкий из замков. Знай, если ты лишишься его, то останешься без наследства. Сын, возьмись за оружие, и садись на коня, и защищай свою землю, и помогай своим людям, - иди в бой! Пускай ты даже никого не сразишь и никто не сразит тебя, но люди, увидев тебя рядом, будут доблестно защищать свое добро, и свою жизнь, и землю твою и мою. Ты такой большой и сильный - исполняй свой долг!

– Отец, - сказал Окассен, - к чему вы это говорите? Пусть господь будет глух ко всем моим мольбам, если я стану рыцарем, и сяду на коня, и ринусь в бой, если буду поражать рыцарей, а они - меня, прежде чем вы дадите мне в жены Николетту, нежную мою подругу, которую я так люблю.

– Сын мой, - сказал отец, - ты просишь невозможного. Я предпочту лучше быть разоренным и лишиться того, что имею, чем видеть ее твоей женой, твоей супругой.

Он повернулся. И когда Окассен увидел, что отец уходит, он позвал его.

– Отец, вернитесь, - сказал Окассен, - я хочу предложить вам доброе соглашение.

– Какое, милый сын?

– Я возьму оружие и пойду в бой, но с условием: если господь вернет меня живым и невредимым, вы позволите мне повидать Николетту, мою нежную подругу, перекинуться с нею двумя-тремя словами и хоть один раз поцеловать ее.

– Согласен, - ответил отец.

Он дал ему обещание, и Окассен возрадовался.

9

Теперь поют

¹Окассен уже волнуем

Предстоящим поцелуем,

Это впрямь судьбы подарок,

Он дороже тысяч марок!

⁵Вот теперь не укорят:

Окассен сражаться рад!

Панцирь он надел двойной,

Шлем приладил боевой,

С рукояткой золотой

¹⁰Меч он выбрал дорогой,

Захватив копье и щит, -

На коня вскочить спешит,

Ноги вставил в стремена,

¹⁵Весь отвагой он горит, -

Так любовь его нежна! -

И, сверкнув броней, летит,

Шпорой тронув скакуна,

За ворота, где война,

²⁰Где кипит сраженье.

10

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Окассен, облаченный в доспехи, поскакал на своем коне, как вы уже слыхали и поняли. Боже! Как красил его щит у груди, и шлем на голове, и перевязь меча на левом боку! Юноша был высок, силен, красив, строен, конь под ним был быстр и проворен, и рыцарь направил его прямо в ворота. Но уж не думаете ли вы, что он хотел угнать быков, коров или коз или сразиться с врагами? Ничуть не бывало! Ни о чем подобном он и не помышлял: так погружен он был в мысли о Николетте, своей нежной подруге, что забыл о поводьях и о том, что ему надлежало делать. Конь же, почувствовав шпоры, понес его в битву и устремился в самую гущу врагов. Они протянули к нему со всех сторон руки, схватили его, отняли щит и копье, и потащили его, застигнутого врасплох, и по дороге уже обсуждали, какой смерти его предать.

И Окассен услышал их речи.

– Иисусе сладчайший! - воскликнул он. - Ведь это мои смертельные враги уводят меня, чтобы отрубить голову! Но если отрубят мне голову, то не смогу я говорить с Николеттой, моей нежной подругой, которую так люблю. Однако есть еще у меня хороший меч, и сижу я на добром скакуне, успевшем отдохнуть. Так буду же защищаться из любви к милой, и если только бог меня любит, то поможет мне, а не им!

Юноша был силен и высок, и конь, на котором он сидел, был резв. И Окассен взялся за меч и стал наносить удары направо и налево, и разрубал он шлемы и забрала, руки и плечи, и растеклась вокруг него лужа крови, подобно той, какая бывает вокруг дикого кабана, когда собаки нападут на него в лесу. Так он убил десять рыцарей и семерых ранил. Стремительно вырвался он тогда из битвы и галопом понесся назад с мечом в руке.

Граф Бугар Валенский слыхал, что собираются повесить Окассена, его врага, он подъехал поближе, и Окассен тотчас узнал его. Он занес меч и ударил графа по шлему так, что вдавил в голову. Граф был оглушен и свалился на землю. Окассен протянул руку, поднял его, взял за забрало и повел к своему отцу.

– Отец, - сказал Окассен, - вот ваш враг, который долго воевал с вами и причинил столько вреда! Ведь двадцать лет длилась эта война, которую не мог никто завершить.

– Славный сын, - сказал отец, - вот такими подвигами отличаться бы тебе с детства, а не думать о пустяках.

– Отец, - сказал Окассен, - не читайте мне проповедей, а исполните наше условие.

– А? Какое условие, славный сын?

– Ого, отец! Вы его забыли? Клянусь головой, уж кто-кто, а я его не хочу забывать; ведь оно глубоко в моем сердце. Разве ныне обещали, когда я взялся за оружие и пошел в бой, что, если господь меня вернет живым и невредимым, вы мне дадите видеться с Николеттой, моей нежной подругой, и я смогу перемолвиться с ней двумя-тремя словами и поцеловать ее хоть один раз. Это обещали вы мне, и я хочу, чтобы вы сдержали слово.

– Я? - сказал отец. - Да не поможет мне бог, если я сдержу такое обещание. Если бы твоя Николетта была здесь, я бы сжег ее на костре, да и тебе бы не поздоровилось.

– Это ваше последнее слово? - спросил Окассен.

– Да поможет мне господь, - отвечал отец.

– Поистине, - сказал Окассен, - мне весьма тягостно, что человек в вашем возрасте лжет. Граф Валенский, я взял вас в плен? - Разумеется, господин мой, - ответил граф.

– Дайте мне вашу руку, - продолжал Окассен.

– Охотно, господин мой.

Он подал ему руку.

– Поклянитесь мне, - сказал Окассен, - что сколько бы вы ни жили, не пройдет ни одного дня, чтобы вы не оскорбляли моего отца и не посягали на его жизнь и имущество.

– Ради бога, господин мой, - сказал граф, - не издевайтесь надо мною, но назначьте мне выкуп. Я дам вам все, что вы потребуете, будь это золото и серебро, скакуны или простые лошади, разные драгоценные меха, собаки или птицы.

– Как? - сказал Окассен. - Вы не хотите признать, что вы - мой пленник!

– Хочу, господин мой, - сказал граф Бугар.

– Да накажет меня господь, если я не сниму с вас голову, - воскликнул Окассен, - раз вы отказываетесь дать клятву.

– Ради бога, - сказал граф, - я поклянусь во всем, что вам угодно.

Тогда Окассен посадил его на коня, сам сел на другого и проводил графа до места, где тот был в безопасности.

11

Теперь поют

¹Убедился граф Гарен,

Что не хочет Окассен

Добровольно разлучиться

С Николеттой светлолицей.

⁵«Нет, добьюсь я перемен! -

Граф сказал. - Из крепких стен

К Николетте не пробиться».

И в темницу, под землей,

Сын упрятан молодой.

¹⁰Стал взывать он со слезами,

Вот, послушайте вы сами:

«О Николь, лилея сада,

Светлолицая отрада,

Ваших сладостных лобзаний

¹⁵Может ли мне быть желанней

Сок пьянящий винограда!

Знал я как-то пилигрима.

Лимузен забыв родимый,

Страшной мукой одержимый,

²⁰На постели он стонал

Без движения - от боли.

Вы же мимо проходили,

И подол свой подхватили -

И мантильи край соболий,

²⁵И рубашки белый лен, -

И при виде ножки милой

Сразу стал он исцелен,

Позабыл свой стон унылый.

Преисполнен свежих сил,

³⁰Он, бодрей чем раньше был,

Восвояси поспешил...

О подруга, о лилея,

Кто в движениях плавнее,

В играх сладостных - славнее?

³⁵Кто в беседе веселее,

В поцелуях кто нежнее?

Кто вас может не любить!

Из-за вас я обречен

В подземелии тужить,

⁴⁰Где навеки заточен!

Мне до смерти слезы лить

Из-за вас, подруга!»

12

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Окассена заключили в темницу, как вы уже слышали и поняли, а Николетту заперли в светелке. Это было в мае, когда дни стоят жаркие, длинные и светлые, а ночи - тихие и ясные. Однажды ночью, лежа в своей постели, увидела Николетта, как ярко светит луна в оконце и услышала, как поет соловей в саду, и вспомнила об Окассене, друге своем, которого так любила. Она стала думать о графе Гарене Бокерском, который смертельно ненавидел ее, и решила, что не останется больше здесь: ведь если бы кто-нибудь донес на нее и граф Гарен узнал о ней, то предал бы ее злейшей смерти. Она прислушалась: оставленная с ней старушка спала. Николетта встала, надела платье из прекрасного шелка, взяла с постели покрывала и холщовые простыни, связала их, скрутила из них веревку, такую длинную, какую только могла, прикрепила ее к подоконнику и спустилась по ней в сад. Приподняв одежды одной рукой спереди, а другой сзади, пошла она по саду, прямо по росистой траве.

У нее были светлые кудри, живые, веселые глаза, тонкое лицо, прямой красивый нос, алые губки, подобные вишне или розе в летнюю пору, белые мелкие зубы. Упругие маленькие груди приподымали ее одежду, как два волошских орешка. Стан был строен, обнять его можно было двумя ладонями. Маргаритки, кланявшиеся ее стопам, когда она проходила мимо, казались темными по сравнению с ее ногами - так была она белоснежна. Она подошла к калитке, открыла ее и пошла по улицам Бокера. Она старалась идти в тени, потому что луна светила слишком ярко. Долго Николетта бродила, пока не подошла к башне, где находился ее друг. Башня эта местами дала трещины, и она, спрятавшись за колонну, закутанная в свой плащ, прижала голову к щели ветхой древней башни и услышала, как рыдал там Окассен, как страшно скорбел он и тосковал о подруге, которую он так любил. И, наслушавшись, она заговорила:

13

Теперь поют

¹Николетта у колонны,

Чуть луною озаренной,

Окассена слышит стон:

По подруге плачет он.

⁵И тогда она сказала:

«Славный друг, достойный витязь,

Вам ведь плакать не пристало,

Окассен, приободритесь

И тоскою не томитесь,

¹⁰Чем упорствовать в печали,

Лучше старшим покоритесь.

Невзлюбили ведь меня

И отец ваш, и родня.

С вами быть я не могу:

¹⁵В край заморский убегу... »

И она от светлых кос

Отрезает прядь волос.

И в восторге эту прядь

Стал несчастный целовать,

²⁰И темница нипочем!

А потом он стал рыдать,

Снова слезы бьют ключом -

Все из-за подруги.

14

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Когда Окассен услыхал слова Николетты о том, что она хочет уехать в другую страну, он страшно опечалился.

– Прекрасная, нежная подруга, - сказал он, - нет, вы не уедете, иначе я умру. Первый, кто вас увидит и кто только сможет, сейчас же схватит вас и положит на свою постель и сделает вас своей наложницей. А после того, как вы разделите ложе не со мной, а с другим человеком, не думайте, что я буду ждать, пока попадется мне нож - нанести себе удар в сердце и умереть. Нет же, я вовсе не стану дожидаться этого, но при первом удобном случае, лишь я увижу каменную стену или серый камень, я так сильно ударюсь головой, что глаза мои выскочат и вытекут мозги. Лучше мне умереть такой страшной смертью, чем услышать, что вы разделили чужое ложе.

– Ах, - сказала она, - я не могу поверить, что вы меня так любите, как вы говорите, но я вас люблю ещё больше!

– О прекрасная, нежная подруга! - воскликнул Окассен, - не может быть, чтобы вы любили меня даже так же, как я вас. Женщина не может так любить мужчину, как мужчина женщину. Ведь любовь женщины в ее очах, и в кончиках грудей, и в ступнях ног, а любовь мужчины покоится в сердце, и уйти оттуда она не может.

Пока Окассен и Николетта беседовали между собой, городская стража с обнаженными мечами под плащом прошла вдоль по улице. А дело было в том, что граф Гарен приказал воинам убить Николетту, если они смогут схватить ее. И страж, находившийся на башне, видел их и слыхал, как они говорили о Николетте и собирались убить её.

– Боже! - воскликнул он, - как жаль будет прекрасную девицу, если они убьют её. Было бы очень добрым делом, если бы я незаметно для воинов посоветовал ей остерегаться их. Ведь если они ее убьют, умрет господин мой Окассен, а это будет очень горько.

15

Теперь поют

¹Благороден сторож был,

И умен, и добр, и смел.

Песню тихо он пропел,

В ней Николь предупредил:

⁵«О красотка, ты смела,

Ты прекрасна и мила.

Золотятся волоса,

Светел лик, блестят глаза! _

Сразу я узнал тебя!

¹⁰Окассен готов, любя,

С горя умертвить себя.

Слышишь, я тебе пою -

Береги ты жизнь свою:

Старый граф хитер и крут, -

¹⁵Слуги рыщут там и тут,

Под плащом мечи несут -

Прячься поскорее!»

16

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

– Ах, - сказала Николетта, - да упокоятся в блаженном мире души отца твоего и матери твоей за то, что ты так красиво и благородно подал мне весть. Я буду остерегаться, если это угодно богу, и да хранит он меня.

Она завернулась в свой плащ и притаилась в тени колонны, пока дозор не прошел мимо, и простилась с Окассеном, и пошла дальше, пока не достигла крепостной стены.

Стена была полуразрушена и заделана плетнем. Николетта перелезла через нее и очутилась между стеной и рвом. Поглядела вниз и увидела, как глубок ров, и ужаснулась.

– Ах, боже! - воскликнула она, - Иисусе сладчайший! Если я свалюсь вниз, я погибну, если же останусь здесь, утром меня схватят и сожгут на костре. Но лучше умереть здесь, чем быть завтра выставленной на общее позорище!

Она перекрестилась и стала скользить вниз по склону, а когда оказалась внизу, ее прекрасные руки и ноги, не знавшие доселе ран, были исцарапаны и исколоты, и кровь лилась по меньшей мере в двенадцати местах. Но она так сильно испугалась, что не испытывала ни боли, ни огорчения.

Если ей трудно было спуститься на дно, то еще труднее было выбраться оттуда. Она решила все же не оставаться там, нашла заостренный кол, который бросили защитники замка, и стала карабкаться с большим трудом, пока не вышла наружу.

На расстоянии двух выстрелов из арбалета находился лес, который тянулся почти на тридцать миль в длину и ширину. В нем водились дикие звери и всякие змеиные отродья.

Она боялась войти в лес, чтобы ее не растерзали звери, но помнила и о том, что если ее найдут, то отведут в город и тогда ей не миновать костра.

17

Теперь поют

¹Николетта чуть жива

Еле вышла изо рва -

Стала жалобно рыдать,

Иисуса призывать:

⁵«Сжалься, господи, владыка!

Я не ведаю пути:

В лес густой боюсь идти,

Чтоб на льва не набрести.

И кабан так страшен дикий,

¹⁰Страшен волка жадный взор!

Ну, а тут дождаться дня,

Могут выследить меня...

Как спасусь я от огня?

Знаю, ждет меня костер!

¹⁵Что же делать, правый боже?

Хоть в лесу мне страшно тоже

С кровожадными волками,

С кабанами и со львами, -

В городе страшнее все же!

²⁰Не пойду туда я!..»

18

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Николетта горько печалилась, как вы уже слышали. Она положилась на бога и побрела дальше, пока не пришла в лес. Не посмела войти в самую чащу из-за диких зверей и змей и забилась в густой кустарник, где охватил ее сон, так что она проспала до рассвета, когда пастухи явились из города и пригнали стада пастись между лесом и рекой. Сами они отошли к прекрасному ключу, бившему на опушке леса, разостлали плащ на земле и разложили на нем хлеб. Пока они ели, Николетта проснулась от пения птиц и пастушьих криков и приблизилась к ним.

– Милые дети, - сказала она, - да поможет вам господь бог!

– Да благословит вас бог! - ответил один из пастухов, что был поречистее остальных.

– Милые дети, знаете ли вы Окассена, сына графа Гарена Бокерского? - спросила она.

– Да как же не знать!

– Ради бога, милые дети, передайте ему, что в этом лесу есть один зверь, - продолжала она, - пусть придет охотиться на него; и если он его поймает, то не отдаст даже частицы от него ни за сто золотых марок, ни за пятьсот, ни за любые сокровища.

А они глядели на нее, пораженные такой красотой.

– Чтобы я передал ему это? - сказал пастух, что был поречистее других. - Пусть будет проклят тот, кто хоть заикнется об этом, не только все перескажет. Ведь то, что вы говорите, - выдумка. В этом лесу нет ни оленя, ни льва, ни кабана столь дорогого, чтобы частица его стоила больше двух или, от силы, трех денье, а вы говорите о столь огромной цене. Пусть будет проклят тот, кто вам поверит и передаст ему ваши слова. Вы - фея, и нам с вами дружить нечего. Идите своим путем.

– Ах, милые дети, - продолжала она, - вы все-таки исполните мою просьбу. У зверя есть такое лекарство, что Окассен исцелится от своей болезни. Со мною в кошельке есть пять су, возьмите их и перескажите ему мои слова. И пусть он охотится три дня, и если он за три дня не найдет зверя, то уже никогда его не увидит и никогда не исцелится от своей болезни.

– Клянусь, - воскликнул пастух, - деньги мы возьмем, и лишь бы он пришел сюда, мы ему все скажем, но искать его не пойдем.

– Ради бога, - сказала она.

Потом простилась с пастухами и ушла.

25

Теперь поют

¹«Вижу рядышком с луной

Тихий свет звезды ночной.

Знаю, звездочка, дружок,

Николетта там с тобой.

⁵Взял ее на небо бог,

Чтоб твой скромный огонек

Разгореться ярче мог.

Николетта, я б хотел

Взвиться в горний ваш предел

¹⁰Пусть назад бы я слетел,

Лишь успеть бы вас опять

Хоть разок поцеловать.

Будь я сыном короля,

Так же вас любил бы я,

¹⁵Милая подруга!»

26

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Когда Николетта услыхала голос Окассена, она пришла к нему, потому что была совсем недалеко. Она вошла в шалаш, обвила его шею руками, стала его целовать и обнимать.

– Милый, нежный друг, какое счастье, что я нашла вас!

– Какое счастье, что я вас нашел, прекрасная, нежная подруга!

Они целовались и обнимались, и велика была их радость.

– Ах, нежная подруга, - сказал Окассен. - Я только что тяжело ранил себе плечо, но теперь не чувствую ни боли, ни страданий, раз вы со мной.

Она ощупала ему руку и нашла, что плечо вывихнуто. Так долго гладила она плечо своими белыми руками, так долго растирала, что с помощью бога, который любит любящих, она вправила плечо. А потом она собрала цветы, и свежую траву, и зеленые листья и, оторвав полоску от своей рубашки, привязала их к плечу, и Окассен совсем выздоровел.

– Окассен, - сказала она, - посоветуемся, что нам делать. Если ваш отец прикажет завтра обыскать этот лес и меня найдут, не знаю, что будет с вами, но меня-то сгубят.

– Да, милая, нежная подруга, это было бы для меня большим горем. Но если мне удастся то, что я задумал, вас не схватят.

Он сел на коня, посадил подругу впереди себя, целуя и обнимая ее, и они понеслись в открытое поле.

27

Теперь поют

¹Окассен красив, влюблен,

Белокур и ловок он.

Он с подругой дорогой

Покидает лес густой.

⁵Лоб целует, очи ей,

Розы щек и прядь кудрей.

Николетта все грустней:

«Окассен, мой дорогой,

¹⁰Скоро ли в стране какой

С вами мы найдем покой?»

«Я считать не стану дней,

Лишь бы только поверней

Приютил нас край глухой».

¹⁵Долго скачут по лесам,

По горам и городам, -

Море видится вдали, -

Наконец с коня сошли

На песок прибрежный.

28

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Окассен и его подруга сошли с коня, как вы уже слышали и поняли. Он вел лошадь под уздцы, а подругу вел за руку, и они шли вдоль берега. И Окассен увидел, что плывет корабль, и заметил, что купцы, сидящие на нем, гребут к самому берегу. Он подал им знак, и они подъехали к нему. Он сторговался с ними, и купцы взяли их на корабль. И когда они вышли в открытое море, поднялась сильная, чудовищная буря, которая швыряла их то туда, то сюда, пока они не прибыли в чужую страну и не вошли в гавань замка Торлор. Тогда они спросили, что это за земля, и им сказали, что это владения короля Торлорского. Потом Окассен спросил, что он за человек и не ведет ли он войну, и ему ответили:

– Да, большую войну.

Окассен прощается с купцами, те оставляют его, поручив богу. Он садится на коня, опоясавшись мечом, сажает подругу впереди себя и едет к замку. Спрашивает, где король, а ему отвечают, что тот рожает ребенка.

– А где же тогда его жена?

И ему отвечают, что она ушла с войском и увела с собой всех жителей страны.

Когда Окассен услышал это, он очень удивился, приблизился ко входу во дворец и сошел с коня вместе с подругой. Она осталась держать лошадь, а он, опоясанный мечом, вошел во дворец и ходил там повсюду, пока не набрел на покой, где лежал король.

29

Теперь поют

¹Торопливою стопой

Окассен вошел в покой.

Видит он - постель стоит,

А на ней король лежит.

⁵Окассен ему кричит:

«Что ты делаешь, дурак?»

А король ответил так:

«Мне родить приходит срок,

Будет у меня сынок.

¹⁰А когда его рожу,

Я обедню отслужу,

Как обычай мне велит, -

Вот потом за край родной

Постою я головой -

Славно повоюю!»

30

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Услышал Окассен, что говорит король, стянул с него все покрывала и расшвырял их по спальне. Увидел поблизости палку, схватил ее и чуть ли не до смерти избил короля.

– Славный господин мой! - закричал король. - Что вы хотите от меня? С ума вы сошли, что ли? Колотите меня в моем же доме!

– Черт побери! - вскричал Окассен. - Жалкий ублюдок! Я убью вас, если вы не поклянетесь мне, что больше никогда ни один мужчина не будет рожать детей в вашей стране.

Король поклялся ему, и когда он поклялся, Окассен сказал:

– Теперь, господин мой, ведите меня к войску, где находится ваша жена.

– Охотно, господин мой, - ответил король.

Он сел на своего коня, а Окассен на своего. Николетта же осталась в покоях королевы. Король с Окассеном отправились в путь и прибыли туда, где была королева. Они застали там битву, - бились печеными яблоками, яйцами и свежими сырами. Глядит на все это Окассен и очень удивляется.

31

Теперь поют

¹Окассен глядел с седла:

Вот так битва там была!

Все припасы боевые -

Не простые, а съестные:

⁵Там падают на врагов

Груды яблок, и сыров,

И орехов, и грибов.

Не сверкают там клинки,

А летают колобки,

¹⁰Во врагов не мечут копья,

А швыряют теста хлопья.

Чем отважней этот бой,

Тем сильнее визг и вой.

Кто же славу там стяжал?

¹⁵Тот, кто всех перевизжал!

Окассен хохочет.

32...