Роман И.С. Тургенева "Отцы и дети"

С июля и по октябрь 1861 года вышли три выпуска революционного издания прокламации «Великорусе». В прокламации подвергалась резкой критике вся политика царского правительства и шла речь о коренном изменении государственного устройства России.

На страницах «Колокола» Герцен и Огарев в многочисленных статьях убедительно доказывали, что так называемое освобождение крестьян - это обман.

В-третьих, осенью 1861 года начались сильные студенческие волнения, сопровождавшиеся уличными демонстрациями студентов в обеих столицах.

Известно, что еще до реформы 1861 года состав студенчества стал значительно изменяться. Университеты пополнились разночинной, революционной молодежью, которая с каждым годом все активнее выступала против казенного университетского режима, отстаивая свои права от произвола полицейских властей.

Имея в виду именно эти годы, К. Маркс и Ф. Энгельс писали: «Русская учащаяся молодежь, состоящая большей частью из детей крестьян и прочего неимущего люда, до такой степени прониклась социалистическими идеями, что мечтала уже о немедленном их осуществлении. С каждым днем это движение все больше разрасталось в учебных заведениях и вливало в русское общество массу неимущей, вышедшей из простого народа, образованой и проникнутой социалистическими идеями молодежи. Идейным вдохновителем этого движения был Чернышевский...» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 389). В ответ на демократизацию студенческого движения правительство издало в мае 1861 года новый университетский устав, согласно которому устанавливалась высокая плата за обучение, запрещались кассы взаимопомощи, а главное - всякого рода сходки.

Первыми против нового университетского устава выступили петербургские студенты. Понимая, что эти события имеют политическое значение и что они могут оказать влияние на идейную позицию Тургенева по отношению к молодым героям его романа, П. В. Анненков в письме от 26 сентября 1861 года сообщал ему: «Что сказать о новостях? Грустны, мерзки и страшны в будущем они. Треть студентов взята в Москве за распространение посредством литографий переводов. Бюхнера, Стирнера и русских заграничных произведений... Студенты Петербургского университета положили сжечь все новые билеты на право посещения лекций и прибили к стенам аудиторий объявление, что они принимают перчатку, брошенную им правительством, следствием чего, вероятно, будет временное закрытие университета. Московские профессора прислали энергичный протест на грубый циркуляр министра, приглашающий их, по случаю прибавки жалованья, заниматься нравственным образованием юношества вместо роли растлевателей, которую многие из них прежде брали на себя, и проч.» (Архив П. В. Анненкова. Письма П. В. Анненкова к Тургеневу, ф. 7, ед. хр. 8. Материалы Пушкинского Дома).

В сентябре 1861 года Петербургский университет был временно закрыт; студенты устроили демонстрацию, закончившуюся столкновением с полицией. Согласно сводному отчету шефа жандармов за 1861 год в казематы Петропавловской крепости было заключено 335 человек (из них только в октябре - 240) (см.: Гер нет М. Н. История царской тюрьмы. М., 1946, с. 303 - 305).

Закрытие Петербургского университета способствовало усилению волнений в других университетах. В сентябре - октябре 1861 года студенческие волнения произошли в Москве, Харькове, Казани. 4 октября московская молодежь устроила торжественное шествие на могилу историка Т. Н. Грановского. Этому шествию была придана явно политическая окраска. 12 октября студенты отправились к дому московского генерал-губернатора П. А. Тучкова с просьбой передать адрес Александру II об отмене нового университетского устава. Тучков не пожелал объясниться с демонстрантами, а полиция подвергла студентов избиению (см.: Титов А. А. Студенческие беспорядки в Московском университете в 1861 году (из бумаг О. М. Бодянского). М., 1905, с. 3 - 16; Герцен, т. 15, с. 233, а также комментарии, с. 375, 410). Можно было бы привести еще множество подобных фактов. (См. подробнее об этом в исследовании: Ткаченко П. С. Московское .студенчество в общественно-политической жизни России второй половины XIX века. М., 1958.)

Таким образом, студенческие волнения 1861 года носили политический характер, они были частью революционно-демократической борьбы 60-х годов, или, как определяет Ленин, одним из элементов революционной ситуации.

Разумеется, всего этого не мог не знать Тургенев, который как раз в это время интенсивно переписывался с Герценом и получал от него свежую и достоверную информацию о политической жизни России. Но охранителю основ самодержавия М. Н. Каткову и другу Тургенева П. В. Анненкову, которые по-своему оценивали данные события, было далеко не безразлично, как посмотрит на все происходящее в России Тургенев и как он будет изображать современную ему молодежь в своем новом романе. Этим объясняются их поспешные попытки воздействовать на Тургенева, убедить писателя в том, что молодежь якобы заблуждается, становится на ложный путь, что ее усилия в борьбе с «основами» бесплодны. Перед лицом все более нарастающих и обостряющихся революционных событий консервативные силы стали сплачивать свои ряды, блокироваться с либералами для того, чтобы дать бой демократам.

Тургенев был чуток и восприимчив ко всяким новым политическим веяниям, но, как умеренный либерал, он всегда отличался большой осторожностью на крутых общественных поворотах. Поэтому, он был склонен прислушиваться и к советам своих корреспондентов. Если же прибавить, что свой роман «Отцы и дети» Тургенев писал в основном за границей и каждую весточку из России воспринимал на веру (он привык во всем верить своим друзьям, а друзья сообщали весьма тенденциозные вещи), то можно заключить, что «почва» для «перепахивания» романа была подготовлена.

Получив письмо П. В. Анненкова (от 26 сентября (8 октября) 1861 года), с мнением которого Тургенев всегда считался, писатель решил задержать печатание романа. Он сразу же сообщает об этом Каткову: «Любезнейший Михаил Никифорович, - извините меня, что я Вас бомбардирую письмами, - но я желал предупредить Вас, что вследствие полученного мною письма от Анненкова (курсив мой. - П. П.) - и замечаний Боткина, которому я здесь читал мою повесть [26 сентября (8 октября) 1861 года Тургенев читал свой роман у В. П. Боткина в Париже. (См.: Щербань Н. Тридцать два письма И. С, Тургенева и воспоминания о нем. - Русский вестник, 1890, № 7, с. 17 - 18.)], - переделки в «Отцах и детях» будут значительнее, чем я предполагал... Словом, я считаю свою вещь не вполне конченной, и так как я употребил на нее много труда, то мне хочется ее выдать в возможно лучшем виде» (Письма, т. 4, с. 395 - 396).

В чем же смысл замечаний и советов Анненкова, высказанных им в письме от 26 сентября 1861 года, и как к ним отнесся Тургенев?

Эти советы и замечания можно разделить на политические, направленные к изменению идейного и морального облика главного героя романа, и касающиеся художественной стороны романа, психологических деталей характеров тех или иных героев. Сопоставление, письма П. В. Анненкова с Парижской рукописью «Отцов и детей», в которой нетрудно обнаружить следы правки (зачеркнутые реплики, диалоги, многочисленные вставки на полях), убеждает нас в том, что к политическим советам Анненкова Тургенев относился с осторожностью: с некоторыми он соглашался, осуществляя их довольно своеобразно; другие не принимал во внимание. Что же касается советов чисто художественного плана, то Тургенев считался с ними. Он верил эстетическому чутью П. В. Анненкова и замечания о психологической логике развития характеров, о деталях поведения героев, о действенности диалогов в большинстве случаев принимал.

Чего же хотел и добивался от Тургенева П. В. Анненков?

Во-первых, Анненков сразу почувствовал двойственность отношения писателя к Базарову как к новому общественному типу. Стремление Тургенева-художника объективно вскрыть противоречивость героя не могло импонировать эстетской позиции Анненкова; как либерал и аристократ, он хотел видеть в романе решительное осуждение демократа-разночинца Базарова. Поэтому он требовал от автора большей резкости по отношению к главному герою или, точнее, прямой политической дискредитации последнего.

Внешне это выглядело как требование определенности авторской позиции.

Воздав должное художественным достоинствам романа [О них П. В. Анненков писал: «В Москве я брал роман Ваш у Каткова и читал прилежно. Итак, повесть (слово «роман» вычеркнуто. - П. П.) эта по изложению и отделке есть вещь мастерская, превосходящая внешней формой, по моему мнению, все писанное автором доселе. Это общее мнение даже скорее, чем мое или чье-либо в особенности и поэтому на нем Вы можете успокоиться». - Архив П. В. Анненкова. Письма Анненкова П. В. к Тургеневу, ф. 7, ед. хр. 8 (Материалы Пушкинского Дома в Ленинграде)], П. В. Анненков писал: «Другое дело - тип Базарова. Мнения о нем разнствуют вследствие одной причины - автор сам перед ним несколько связан и не знает, за что его считать - за плодотворную ли силу в будущем или за вонючий нарыв пустой цивилизации, от которого следует поскорее отделаться. Тем и другим вместе Базаров быть не может, а между тем нерешительное суждение автора колеблет и мнение читателя от одного полюса к другому. В том виде, в каком он теперь представляется (то есть Базаров), он способен в одно и то же время польстить приятно всем отрицателям из фамилии Тряпичкиных, созидая им почетный идеал, в который они смотрятся очень охотно, а с другой стороны, он же способен возбудить омерзение всех людей труда, веры в -науку и в историю. У него два лица, как у Януса, и каждая партия будет видеть только тот фас, который ее наиболее тешит или который она разобрать способна» (Архив П. В. Анненкова, ф. 7, ед. хр. 8).

Тургенев весьма осторожно отнесся к этому совету Анненкова, так как он совсем не стремился ни возвести Базарова в идеал, ни безапелляционно осудить его.

Осознавая противоположность взглядов героя романа своему собственному мировоззрению, писатель тем не менее чувствовал к Базарову «влеченье, род недуга» (см. письмо к Герцену от 28 апреля 1862 года). Он видел в «ем человека сильного, умного, честного, был уверен, что читатель полюбит Базарова, несмотря на сухость, резкость характера героя. Тургенев был далек от мысли о тех крайностях, которые очерчены в письме Анненкова: ни плодотворной силой в будущем, ни тем более «вонючим нарывом пустой цивилизации» он Базарова не считал. Почти во всех своих письмах разным лицам Тургенев говорит о силе Базарова в настоящем и о бесперспективности, обреченности, трагичности этой силы в будущем (см. письма К. К. Случевскому, Ф. М. Достоевскому и другим). Нельзя забывать тот факт, что Тургенев смотрел на базаровский тип как на явление переходной эпохи, верил в его серьезность и значительность лишь на определенном этапе исторического развития; вместе с тем писатель даже не допускал мысли, чтобы Базаров мог «возбудить омерзение всех людей труда, веры в науку». Поэтому, пересматривая роман и меняя отдельные черты Базарова, Тургенев не стал ставить под сомнение серьезность занятий героя наукой. Все места в рукописи, касающиеся научных экспериментов Базарова, не подвергались правке ни на втором, ни на последующем этапе работы над романом. Не случайно выдающиеся русские естествоиспытатели (и в частности, К. А. Тимирязев) так высоко оценили Базарова.

Во-вторых, Анненков излагает свое понимание природы нигилизма, когда советует писателю показать только пагубное влияние Базарова на окружающих. Испугавшись колоссальной силы тургеневского героя, изображенной в основном тексте романа поистине с плутарховским величием, Анненков -пытался склонить Тургенева эту силу каким-то образом скомпрометировать. Он весьма недвусмысленно намекал даже, как это следует сделать, когда писал, что видит в Базарове «такого же монгола Чингисхана и проч., каковы были и настоящие: зверская, животная сила его (Базарова. - П. П.) не только не пленительна, но увеличивает отвращение к нему и поражена бесплодием. Весь тип целиком есть осуждение дикого общества, где он мог родиться, и если сделается известен иностранцам, то будет ими приводиться в свидетельство того грубого, кибиточного и зверообразного состояния, в каком находится наше государство, прикрытое сверху книжками с лейпцигской ярмарки» (Архив П. В. Анненкова, ф. 7, ед. хр. 8).

Тургенев принял этот совет Анненкова, но произнести приговор базаровской силе заставил либерала Павла Петровича, заострив тем самым конфликт между двумя лагерями (см.: ПР, л. 59).

В-третьих, П. В. Анненков высказал соображение о некоторых моральных качествах Базарова как нигилиста. Речь идет о болезненном самолюбии героя, которое, по мысли Анненкова, являлось одной из самых характерных черт нигилистов. Упрекая Тургенева в том, что он прошел мимо этой характерной черты в облике героя, Анненков пишет: «...Вы сумели действительно кинуть на Базарова плутарховский оттенок, благодаря тому, что не дали ему даже «жгучего, болезненного самолюбия», отличающего все поколение нигилистов. Застарелый романтик еще может быть у нас без «самолюбия», но возможен ли новейший отрицатель? Ведь это жизненная черта, и отсутствие ее именно делает то, что Базарова заподозревают в непринадлежности к здешнему миру, относя его к героическому циклу, к родству с Оссияном [Оссиан - полулегендарный воин и бард кельтов, живший, по преданию, в III веке. Шотландский писатель Джеймс Макферсон (1736 - 1796) пробовал присвоить себе его славу, написав поддельные «Песни Оссиана», представляющие соб4ой сентиментальную обработку старинных кельтских сказаний] наизнанку и т. п. Для того чтобы выказать оборотную сторону этого характера, мало превосходной сцены с Аркадием у копны сена, надо, чтоб в Базарове по временам или когда-нибудь проскользнул и Ситников. Ядовитым самолюбием Базаров только и может быть связан с действительностью, - это жила из существующего мира к его пупу, и обрезывать ее никак не следовало. Делу впрочем пособить легко, если, сохраняя все презрение к Ситникову, он когда-нибудь заметит Аркадию, что Ситниковых надо беречь на основании правила, изложенного еще князем Воронцовым, который на жалобы о мерзостях какого-то исправника отвечал: «я знаю, что он негодяй, но у него есть важное достоинство - он ко мне искренно привязан» (Архив П. В. Анненкова, ф. 7, ед. хр. 8).

Это соображение Анненкова Тургенев принял во внимание, но осуществить его было не так легко. Известно, что самолюбие и самоуверенность, черты естественные и характерные для молодежи всех времен, в какой-то мере были присущи и реальным демократам 60-х годов. Весь вопрос заключался в том, какова была природа этого самолюбия? Являлось ли оно «ядовитым и болезненным», как о нем писал Анненков, или, быть может, было здоровым, трезвым самолюбием, свойственным всем порядочным людям, в том числе и демократам-разночинцам, твердо верящим в свою высокую общественную миссию и гордящимся своим трудовым происхождением («Мой дед землю пахал»)? Для того чтобы уловить разницу между двумя этими видами самолюбия, полезно вспомнить слова тургеневского Рудина, который, как известно, проводит грань между самолюбием и себялюбием. Он говорит: «человек без самолюбия ничтожен», «самолюбие - архимедов рычаг, которым землю с места можно сдвинуть», «самолюбие, как деятельное стремление к совершенству, есть источник всего великого»; напротив, «себялюбие... - самоубийство. Себялюбивый человек засыхает словно одинокое, бесплодное дерево» (Глава III).

П. В. Анненков, говоря о «жгучем, болезненном самолюбии», имел в виду именно себялюбие и эгоизм. Тургенев же понимал самолюбие по-иному, то есть как «деятельное стремление к совершенству».

Не случайно в основном тексте романа (в XVIII главе) Одинцова говорила Базарову: «Вы - с вашим самолюбием - уездный лекарь! Не возражайте опять. Я Вас за это уважаю. Тот не человек, в ком нет чувства самолюбия!» (ПР, л. 118; Тургенев, т. 8, с. 462). Тургенев исключил подчеркнутые слова, и это было сделано под влиянием совета Анненкова, но нет никакого сомнения в том, что писатель рассматривал самолюбие как положительное качество человека. Кроме того, Тургенев пошел еще на одну уступку Анненкову, когда в X главе в фразу: «Мой дед землю пахал, - с гордостию отвечал Базаров» - вставил вверху к слову «гордостию» определение «надменною» (ПР, л. 56; Тургенев, т. 8, с. 452).

«Жгучее» самолюбие Базарова появилось после советов Анненкова и в XXI главе романа, где на полях рукописи вставлен диалог Базарова и Аркадия, отсутствующий в основном тексте: «Ты нежная душа, размазня, где тебе ненавидеть!.. Ты робеешь, мало на себя надеешься...

- А ты, - перебил Аркадий, - на себя надеешься? Ты высокого мнения о самом себе?

Базаров помолчал.

- Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, - проговорил он с расстановкой, - тогда я переменю мнение о самом себе. Ненавидеть!» (ПР, л. 147; Тургенев, т. 8, с. 465).

Здесь уже на первый план выдвинуто не только самолюбие, но и самомнение главного героя.

Совет Анненкова об отождествлении Базарова с Ситниковым Тургенев не принял. Напротив, в соответствии со своим замыслом писатель отчетливо обозначил водораздел между подлинным отрицателем Базаровым и беспринципными нигилистами - подражателями, отрицателями «на косолапый манер», - совершенно лишенными и всякого самолюбия и всяких убеждений, - Ситниковым и Кукшиной. И тем не менее Тургенев все-таки заставил своего Базарова в XIX главе романа воспользоваться остроумно изложенным Анненковым «правилом князя Воронцова»: в основном тексте романа после вопроса Аркадия «На какого черта этот глупец Ситников пожаловал?» следовало: «Но в ответ ему Базаров только пошевелился на постели» (ПР, л. 125; Тургенев, т. 8, с. 463). По совету Анненкова Тургенев изменяет эту фразу: после слов «Базаров сперва пошевелился на постели» на полях вставлено: «а потом произнес следующее: «Ты, брат, еще глуп, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!!!»

«Эге, ге!.. - подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. - Мы, стало быть, с тобой боги? то есть - ты бог, а олух уж не я ли?»

- Да, - повторил угрюмо Базаров, - ты еще глуп» (ПР, л. 125; Тургенев, т. 8, с. 463). Однако Тургенев убедительно подчеркнул здесь не только «бездонную пропасть базаровского самолюбия», но и провел четкий водораздел между Базаровыми и Ситниковыми, недвусмысленно сказав, что «бог» Базаров и «олух» Ситников - антиподы, и следовательно, ни о каком тождестве между ними не может быть и речи. Что же касается сцены в XV главе, в которой говорится о том, как Базаров сконфузился у Одинцовой и, «развалясь в кресле, не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно» (курсив мой. - П. П.), то изучение рукописи показало, что эти слова были в основном тексте, а следовательно, советы Анненкова в данном случае ни при чем.

Мы понимаем, что Базаров здесь немного бравирует, и только человек, лишенный чувства юмора, может трактовать эту внешнюю браваду Базарова, прикрывающую его совершенно противоположное внутреннее состояние, как серьезное уподобление Базарова Ситникову. Ведь сам автор говорит о том, что Базаров «заговорил преувеличенно развязно». Любому непредвзятому читателю совершенно ясно, что этой внешней бравадой, равно как и некоторыми грубоватыми репликами («Этакое богатое тело!», «она - ой-ой-ой...»), Базаров лишь прикрывает вспыхнувшее в нем настоящее и большое чувство; следовательно, здесь ни о каком проявлении внутренних качеств Ситникова в Базарове (то есть чтоб в Базарове «проскользнул и Ситников», как пишет Анненков) не может быть и речи. .

Тургенев не мог согласиться с Анненковым и в том, что Базаров самолюбием «только и может быть связан с действительностью» (курсив мой. - П. П.), что это единственная жила, связывающая его с миром. Напротив, Тургенев раскрыл и другие, значительно более существенные связи своего героя с внешним миром, например бескорыстный и благородный труд, повседневные научные эксперименты, наконец, лечение мужиков.

Как видим, Тургенев довольно осторожно и критически подходил к советам Анненкова, который в данном случае выступал в роли посредника между писателем и редактором «Русского вестника» и мобилизовал все свои эстетические способности и дипломатическое искусство для того, чтобы добиться снижения политического и морального облика героя романа «Отцы и дети». Разумеется, кое-какие отрицательные штрихи были внесены в образ Базарова, но и в окончательном тексте романа писатель не снял присущей Базарову противоречивости, как этого хотел Анненков. Напротив, Тургенев оставил в романе ту объективность, которая казалась Анненкову «нерешительным суждением автора» и в дальнейшем привела к столкновению различных партий, склонных к прямолинейному и грубо тенденциозному решению вопроса.

В-четвертых, П. В. Анненков высказал несколько замечаний относительно художественной стороны романа и психологической правды характеров, особенно характера Одинцовой.

Так, например, П. В. Анненков возражал против некоторых слишком обнаружено публицистических мест романа (например, рассуждения Павла Петровича в X главе), считая их нехудожественными, или, как он выражался, в плохом смысле реалистическими. «Наконец, в одном из разговоров Базарова с Павлом Петровичем, - писал Анненков, - один из них... цитирует прямо места из «Современника». Это, мне кажется, надо переменить; так близко обличительно подходить к . специальному явлению жизни нельзя» (Архив П. В. Анненкова, ф. 7, ед. хр. 8).

Полагаясь на художественный вкус Анненкова, Тургенев согласился с его замечанием и фразу, содержащую обнаженно публицистическую цитату из «Современника», вычеркнул.

Анализируя XXV главу романа, Анненков высказывает ряд соображений об образе Одинцовой и о взаимоотношениях ее с Аркадием. Он пишет: «Второе мое замечание будет касаться превосходной Анны Сергеевны. Этот тип нарисован у вас так тонко, что вряд ли и уразумеют его вполне будущие судители. В одном только месте становится он смутен, именно в XXV главе, где у Анны Сергеевны в разговоре с Базаровым выражается новая ее покатость в сторону Аркадия. Черты делаются тут так мелки, что требуют сильной умственной лупы, которую не всякий обязан иметь для уразумения их. Кажется, следует намекнуть на новое ея психическое состояние каким-либо сильным оборотом, а то выходит точно японская табакерка, где заключены миниатюрные деревца с плодами, прудики и лодочки, - и тем более досадно это, что общий тон повести - рельефен, резок и ход ея весьма тверд» (Там же).

Под «покатостью» Одинцовой в сторону Аркадия П. В. Анненков, по всей вероятности, имел в виду не любовь (она его не любила) [В ответ на письмо гейдельбергских студентов Тургенев писал: «Одинцова так же мало влюбляется в Аркадия, как и в Базарова, как вы этого не видите! Это та же представительница наших праздных, мечтающих, любопытных и холодных барынь-эпикуреек, наших дворянок... Ей бы хотелось сперва погладить по шерсти волка (Базарова), лишь бы он не кусался - потом мальчика по его кудрям - и продолжать лежать, вымытой, на бархате» (Письма, т. 4, с. 381)] и даже не симпатию к нему, подогреваемую тем, что он был в нее влюблен, а ее состояние, вызванное близостью Аркадия и Кати.

В самом деле, до сближения с Катей Аркадий восторгался красотой Анны Сергеевны, был влюблен в нее, и это ей льстило, окрыляло ее, хотя настоящий интерес у нее был к Базарову. Конечно, ей было приятно, что Аркадий, протанцевав с ней мазурку, «не спускал с нее глаз и во время кадрили», что он восторгался ее красотой. Как же реагировала на это Одинцова до XXV главы? Эта опытная, много передумавшая и перечувствовавшая женщина принимала восхищение Аркадия как должное, как естественное поклонение ее действительной красоте. Поэтому она многого не замечала в Аркадии и, главное, не чувствовала желания внимательно к нему присматриваться. Когда Аркадий танцевал с Одинцовой, она «слушала его с вежливым участием» и он «в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему нисходила». Он был для нее лишь робкий школьник, студентик.

Когда же у Аркадия произошло сближение с Катей, а у Базарова размолвка с Анной Сергеевной, в психике 28-летней вдовы должны были произойти существенные сдвиги: и на Базарова и на Аркадия она должна была посмотреть другими глазами, ибо один любил, но, отвергнутый, ушел навсегда (Базаров), а другой тайно вздыхал со всем пылом молодости, но быстро отдал свое свежее, нерастраченное чувство ее сестре. В этом новом психологическом состоянии Анна Сергеевна не могла не обратить внимания на те хорошие качества Аркадия, которых раньше не замечала. То, что безвозвратно уходит, всегда вызывает повышенный интерес. Этим и объясняется новая «покатость» Анны Сергеевны в сторону Аркадия. Вряд ли Тургенев намекнул на новое психическое состояние Одинцовой каким-либо сильным оборотом, он предпочел ве раскрывать всех чувств героев, предоставляя читателю разбираться в их оттенках самому. Автор заставил в XXV главе Анну Сергеевну сказать Базарову: «Ваш приятель, Аркадий Николаевич, приехал, и я опять попала в свою колею, в свою настоящую роль». И когда Базаров спрашивает: «В какую это роль, позвольте узнать?», она отвечает: «Роль тетки, наставницы, матери, как хотите назовите». И далее по неписанному закону возместительной оценки того, что ранее было не замечено, она отдает должное уму Аркадия, его молодости и из женских тактических соображений в разговоре с Базаровым, может быть, даже несколько преувеличивает достоинства Аркадия. То есть внешне Одинцова как будто играет ту же роль, которую она играла и ранее по отношению к своей младшей сестре и Аркадию, но тогда у нее было сознание своей силы, своего обаяния, теперь же проскальзывают нотки отчаяния. Она прямо говорит о своем возрасте, завидуя молодости Аркадия:

«А главное, он молод, молод... Не то, что мы с вами, Евгений Васильевич».

Таким образом, замечание Анненкова Тургенев принял, но осуществил его типично по-тургеневски: намекнул на новое состояние Одинцовой отнюдь не сильным оборотом, как этого требовал Анненков, а целой гаммой полутонов, прекрасно понятных Базарову и улавливаемых вдумчивым читателем.

В XXV главу Тургенев внес несколько редакционных поправок, которые приблизили ее к «общему тону повести» - «рельефному и весьма твердому» (Анненков) .

Последнее замечание Анненкова относится к XXVI главе романа. Это резкая критика разговора Базарова с Одинцовой о бракосочетании Аркадия и Кати. П. В. Анненков писал: «А что касается до сцены с Базаровым после получения просьбы Аркадия на бракосоизволение с Катей, - то она уже просто невыносима». П, В. Анненкова возмутила эта сцена, в которой, по его мнению, «происходит говорение людей ради говорения и царствует какая-то противная, тепленькая и припахивающая психология». Критик требовал непременно заменить эту сцену чем угодно, «хоть взаимной веселостью разговаривающих, из которых один смеется от злобы, а другая от отчаяния» (Архив П. В. Анненкова, ф. 7, ед. хр. 8).

Изучение рукописи убеждает в том, что малохудожественная многословная «сцена говорения» была сокращена почти на две трети (см.: ПР, л. 210 - 211;Турген ев, т. 8, с. 473 - 475; см. также статью А. И. Батюто (Русская литература, 1961, № 4, с. 69). Пожелание Анненкова заменить сцену «хоть взаимной веселостью», сочетающей «смех от злобы» и «смех от отчаяния», не было для Тургенева психологическим открытием. Еще до правки, то есть в основном тексте, Анна Сергеевна «с принужденным смехом» подает Базарову лист почтовой бумаги, в котором Аркадий просит руки Кати. Базаров, прочитав письмо, «сделал усилие над собою, чтобы не выказать злорадного чувства (курсив мой. - П. П.), которое мгновенно вспыхнуло у него в груди».

Далее, учитывая совет Анненкова, Тургенев усиливает психологическое впечатление; он исключает маловыразительные слова и диалоги и „сгущает «принужденный смех» Одинцовой и «злорадное» чувство Базарова.

Так, после слов Базарова: «вы, кажется, не далее как вчера полагали, что он (Аркадий. - П. П.) любит Катерину Сергеевну братскою любовью» - в тексте рукописи вычеркнута фраза: «У меня были кой-какие подозрения... но ваша уверенность казалась так велика... я не смог их высказать» (ПР, л. 210; Тургенев, т. 8, с. 474). Несколько ниже Тургенев вычеркнул следующее психологическое «топтание на месте»: «Одинцова прошлась по комнате. - Ну, ничего; займусь их свадьбой, приданым - это меня развеет. А молодые мысли надо из ума выкинуть. Не правда ли, Евгений Васильевич?

- Совершенно справедливо, Анна Сергеевна» (ПР, л. 211; Тургенев, т. 8, с. 474 - 475).

Взамен этих и им подобных .«холостых» сцен Тургенев вносит на полях рукописи несколько поправок и дополнений, которые значительно проясняют чувства героя и героини. Вот первая вставка. В основном тексте Базаров спрашивал Одинцову: «Что же вы намерены теперь сделать?» А она, сама не зная, что надо делать, в свою очередь отвечала ему вопросом: «Что вы мне посоветуете?» - «Да я полагаю, следует благословить молодых людей» (ПР, л. 210). Так было до исправления. По совету Анненкова Тургенев усилил внутренний драматизм диалога, придав ему контрастное проявление. Отрывок принял такой вид: «Что вы мне посоветуете? - спросила Анна Сергеевна, продолжая смеяться.

- Да я полагаю, - ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, - я полагаю, следует благословить молодых людей» (курсив мой. - П. П.). Все, набранное здесь курсивом, вписано на полях (ПР, л. 210; Тургенев, т. 8, с. 474). Вторая вставка еще более усиливала внутреннюю растерянность героини. Отчаяние Одинцовой, как женщины, у которой не было любви в прошлом, прожившей шесть лет с нелюбимым мужем, оттолкнувшей Базарова и почувствовавшей, что он к ней больше никогда не вернется, должно было усугубляться замужеством сестры, которое обрекало Анну Сергеевну на полное одиночество, В основном

тексте Одинцова произносила: «Я рада за Катю... и за Аркадия Николаича». Стремясь более точно передать волнение героини, Тургенев перед приведенной фразой вносит на полях: «Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.

- Вы думаете? - промолвила она. - Что ж? я не вижу препятствий...» (ПР, л. 210; Тургенев, т. 8, с. 474).

И наконец, третья вставка, которая говорит о том, что к базаровскому «смеху от злости» (который был В основном тексте) Тургенев снова прибавил «смех от отчаяния» Одинцовой: «Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась» (ПР, л. 211; Тургенев, т. 8, с. 474), все выделенное написано на полях.

Из вышеизложенного следует., что Тургенев внимательно прислушивался к советам Анненкова, наделенного тонким эстетическим чутьем, однако не был столь слабым, податливым и беспринципным (как это изображали некоторые историки литературы), что превращал эти советы в нечто, подобное обязательному катехизису. Напротив, как требовательный и чуткий художник, Тургенев проверял каждый совет жизнью и принимал лишь те, которые способствовали улучшению художественного качества произведения [Можно сказать, что Тургенев поступал по принципу, который впоследствии был ярко сформулирован в письме А. М. Горького начинающему литератору Г. Гребенщикову: «Выслушайте десять советов и сделайте по-своему, как вам кажется лучше»]. Он оставался верным своему изречению, что жизнь - это «вечный источник всякого искусства» (Тургенев, т. 5, с. 369).

1(13) октября 1861 года Тургенев писал Анненкову: «...с завтрашнего дня принимаюсь за исправления и переделки, которые примут, вероятно, довольно большие размеры» (Письма, т. 4, с. 294).

На самом же деле исправления романа по советам Анненкова оказались не столь значительными, как предполагал Тургенев, это была лишь небольшая часть того «перепахивания», которое еще предстояло. Уже 14(26) октября 1861 года Тургенев сообщал Анненкову, что поправки к роману почти окончены, однако с печатанием надо подождать.

Что же было причиной дальнейшей задержки печатания романа? Из писем Тургенева А. А. Фету, Ф. М. Достоевскому, П. В. Анненкову, М. Н. Каткову, И. П. Борисову [Иван Петрович Борисов - друг Тургенева, сосед его по имению, человек исключительной честности и прямоты. «Большая и многолетняя дружба связывала И. С. Тургенева также с И. П. Борисовым, владельцем небольшого имения в селе Фатьяново Мценского уезда. По словам А. Фета, Борисов был на жизненном горизонте Тургенева одним из крупных созвездий» (Чернов, с. 74)] видно, что печатание задерживалось по причинам политического характера, связанным с ростом революционного движения в России. Так, 30 октября (11 ноября) 1861 года Тургенев пишет Достоевскому из Парижа: «О содержании моей повести для «Р<усского> в<естника)» говорить в письме невозможно; главное лицо представляется выраженьем новейшей нашей современности - и так как она сама недавно выразилась довольно безобразно - то литературе остается до времени помолчать» (Письма, т. 4, с. 301 - 302).

Нетрудно догадаться, что Тургенев довольно прозрачно намекает на студенческие волнения в Москве и в Петербурге, не на шутку его встревожившие. Они были одной из главных причин задержки опубликования романа.

В письме М. Н. Каткову от 30 октября (11 ноября) 1861 года Тургенев пишет: «Очевидно, что повесть, и по причине современных обстоятельств, и вследствие внутренней своей недоделанности, - пока - должна быть отложена, - с чем и Вы согласитесь... Я хочу всю ее пересмотреть не спеша - перепахать ее [Заметим, что это писалось через 16 дней после письма П. В, Анненкову (от 14(26) октября 1861 г.), в котором Тургенев сообщал, что «поправки все почти окончены» (Письма, т. 4, с. 297), Отсюда можно сделать вывод, перефразируя слова эпиграфа к «Нови», что до 30 октября (11 ноября) Тургенев «перепахивал» роман «поверхностно скользящей сохой», предстояло же «перепахивание глубоко забирающим плугом»]. Полагаю, что все существующие теперь затруднения - внутренние и внешние - исчезнут ко времени моего возвращения в Россию, то есть к весне (к апрелю) - и нам, наконец, удастся пустить это детище гулять по свету» (Письма, т. 4, с. 302). В данном письме слова «пока» и «теперь», подчеркнутые Тургеневым, весьма знаменательны, они недвусмысленно указывают на главную причину задержки романа и его существенной переделки.

8(20) ноября 1861 года Тургенев сообщает А. А. Фету о том, что печатание романа задерживается по причинам «внутренним и внешним», и даже высказывает предположение, что он «не явится раньше весны... может быть... даже совсем нигде не явится» (Письма, т. 4, с. 305).

Переписка Тургенева с Е. Е. Ламберт, И. П. Борисовым, П. В. Анненковым и Ф. М. Достоевским в ноябре - декабре 1861 года не только подтверждает все вышесказанное, но дает ясное представление о внутреннем состоянии писателя, о его глубоких раздумьях по поводу всего происходящего в России. Так, 15(27) ноября 1861 года Тургенев пишет Е. Ламберт: «Жестокий этот год, в течение которого Вы испытали столько горя, послужил и для меня доказательством тщеты всего житейского: да, земное все прах и тлен - и блажен тот, кто бросил Я1?орь не в эти бездонные волны! Имеющий веру - имеет все и ничего потерять не может; а кто ее не имеет - тот ничего не имеет, - и это я чувствую тем глубже, что сам я принадлежу к неимущим! Но я еще не теряю надежды» (Письма, т. 4, с. 306).

Аналогичными настроениями проникнуто письмо И. П. Борисову от 11(23) декабря 1861 года: «Известия из России - литературные и всякие другие - печальны. Мы живем в темное и тяжелое время - и так-таки не выберемся из него». В этом же письме Тургенев сожалеет о смерти Добролюбова, подчеркивая его одаренность. «Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воззрений: человек был даровитый - молодой... Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!» (Письма, т. 4, с. 316).

Как видно из этого письма, деятельность Добролюбова, при всей его талантливости, представлялась Тургеневу «напрасно потраченной», обреченной. Он и Базарова наделил тем, что приписывал Добролюбову: «Я нужен России... Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен?» (Глава XXVII), - говорит Базаров перед смертью. Тургенев не верил, не хотел и не мог верить в перспективность революционно-демократической программы разночинцев 60-х годов, поэтому она и представлялась ему рано или поздно обреченной на неудачу.

Однако интерес Тургенева к самим разночинцам-демократам 60-х годов, к их образу мыслей, к их деятельности не ослабевал даже в периоды самых грустных настроений и раздумий писателя! Об этом может свидетельствовать письмо Тургенева к Е. Ламберт от 10(22) декабря 1861 года, в котором писатель рекомендует ей прочесть в «Современнике» повесть Помяловского «Молотов», находя в ней «признаки самобытной мысли и таланта» (Письма, т. 4, с. 313).

Из декабрьской переписки Тургенева видно, что он перестал торопиться с изданием романа и твердо решил отложить его до весны. «Необходимые поправки к моей повести я еще не кончил, - сообщает ом И. П. Борисову 11(23) декабря 1861 года, - и она раньше февраля или марта не появится в «Русском вестнике». - Нового я ничего не делаю; кажется, я самому себе сказал: Баста!» (Письма, т. 4, с. 316).

Письмо Ф. М. Достоевскому от 26 декабря 1861 года (7 января 1862) вскрывает один из мотивов, склоняющих Тургенева к некоторой компромиссности с Катковым: «Словом, я по многим причинам хотел отложить печатание до весны; но купец настойчиво требует запроданный товар (курсив мой. - П. П.) - нечего делать - приходится его спускать tel quel (таким, каков он есть)» (Письма, т. 4, с. 320).

Мы не считаем этот мотив важным для понимания текста романа, но нельзя не упомянуть и о нем.

Переписка Тургенева с редактором «Русского вестника» проливает значительный свет на причины задержки романа. К сожалению, письма М. Н. Каткова к Тургеневу не сохранились, и мы можем судить о требованиях редактора «Русского вестника» лишь по ответным письмам писателя, по его воспоминаниям и по переписке с другими лицами. На основании этих документов не представляется возможным выделить и систематизировать в особую группу (как это мы делали по отношению к советам П. В. Анненкова) все поправки, которые писатель вносил в роман по замечаниям Каткова; можно лишь более или менее достоверно предположить о тех отдельных требованиях редактора «Русского вестника», о которых упоминает Тургенев. Ясным становится и другое: Тургенева больше беспокоила обстановка, сложившаяся в России осенью 1861 года, чем личные замечания Каткова, продиктованные эстетическими вкусами последнего, с которыми писатель не соглашался. Он часто спорил с Катковым, возражал в письмах против его советов, иногда поступал вопреки им [Поэтому было бы неправильным полагать, что в кулуарах «Русского вестника» произошел своеобразный сговор реакционера Каткова с писателем Тургеневым, в результате которого писателю был навязан комплекс идей, безропотно принятых им к осуществлению. Против такого вульгарного и несправедливого истолкования истории романа «Отцы и дети» еще в 1869 году решительно возражал сам Тургенев в очерке «По поводу «Отцов и детей»: «Помнится, один критик (Тургенев имел в виду М. Антоновича. - П. П.) в сильных и красноречивых выражениях, прямо ко мне обращенных, представил меня вместе с г-м Катковым в виде двух заговорщиков, в тишине уединенного кабинета замышляющих свой гнусный ков, свою клевету на молодые русские силы... Картина. вышла эффектная!» (Тургенев, т. 14, с. 103)]. Так, например, когда Катков настаивал на усилении иронии Одинцовой по отношению к Базарову и на превосходстве мужика над главным героем романа, Тургенев отвечал редактору «Русского вестника» 30 октября (11 ноября) 1861 года: «Не могу согласиться с одним: ни Одинцова не должна иронизировать, ни мужик стоять выше Базарова, хоть он сам. пуст и бесплоден... Может быть, мое воззрение на Россию более мизантропично, чем Вы предполагаете: он - в моих глазах - действительно герой нашего времени. Хорош герой и хорошо время - скажете Вы... Но оно так» (Письма, т. 4, с. 303).

В рукописи романа мы даже обнаруживаем несколько мест, в которых снята ирония Одинцовой по отношению к Базарову. Так, в XVI главе вычеркнут большой отрывок текста, в котором Базаров говорит об уничтожении всего старого, а несколькими абзацами ниже Одинцова замечает: «А теперь, я слышу, тетушка идет чай пить; мы должны пощадить ее уши. Она стара, а все-таки ее уничтожать не следует» (ПР, л. 97; Тургенев, т. 8 с. 458). Отмеченное здесь курсивом вычеркнуто в рукописи. В той же главе чуть выше ирония Одинцовой не снята совсем, но значительно приглушена: когда Базаров говорит, что «при правильном устройстве общества совершенно будет равно, глуп ли человек или умен, зол или добр», Одинцова иронически замечает: «Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка». Далее после иронических слов Базарова: «Именно так-с, сударыня», в рукописи вычеркнута контрирония Одинцовой: «Признаюсь, - заметила Одинцова, - я очень рада, что мы еще не дожили до такого усовершенственного (так в рукописи. - П. П.) состояния» (ПР, л. 97; Тургенев, т. 8, с. 458).

Не принял Тургенев и замечания Каткова о том, что мужик должен стоять выше Базарова. Напротив, писатель внес в текст романа несколько деталей, снижающих мужика перед Базаровым. Так, в XIX главе перед диалогом Базарова с мужиком Тургенев вставляет между строк рукописи: «Мужик показал обоим приятелям свое плоское и подслеповатое лицо» (ПР, л. 129; Тургенев, т. 8, с. 463), а в конце главы вписывает на полях слова мужика: «А твоя жена - колдунья», - возражал другой» (ПР, л. 129; Тургенев, т. 8, с. 463). Эта введенная деталь, свидетельствующая о суеверности мужика, как бы подтверждает правильность слов Базарова, сказанных им в X главе: «грубейшее суеверие нас душит».

В позу патриархального пейзанина поставлен Тургеневым мужик и в XXVII главе, где наиболее ярко обнаружилось взаимное непонимание Базарова и крестьянина. Тургенев здесь усиливает иронию Базарова по поводу невежества мужика: после слов «излагай мне свои воззрения на жизнь...» вставлено вверху явно ироническое в данном контексте «братец», а также акцентируются притворство и забитость мужика: в отрывок текста «Это, батюшка, земля стоит на трех рыбах, - успокоительно <.. .> объяснял мужик...» Тургенев вписывает на полях: «с патриархально-добродушною певучестью», и далее вкладывает в уста мужика следующие слова: «А чем строже барин взыщет, тем милее мужику» (ПР, л. 217; Тургенев, т. 8, с. 476).

Какие же замечания М. Н. Каткова были приняты писателем и как они были осуществлены в романе?

Одно из самых существенных замечаний касалось Базарова. Охранитель «оонов» больше всего испугался возвеличения в романе разночинца-демократа. Вот отрывок из письма Каткова, который приводит Тургенев в очерке «По поводу «Отцов и детей»: «Если и не в апофеозу возведен Базаров, то нельзя не сознаться, что он как-то случайно попал на очень высокий пьедестал.

Он действительно подавляет все окружающее. Все перед ним или ветошь, или слабо и зелено. Такого ли впечатления нужно было желать? В повести чувствуется, что автор хотел характеризовать начало мало ему сочувственное, но как будто колебался в выборе тона и бессознательно покорился ему. Чувствуется что-то несвободное в отношениях автора к герою повести, какая-то неловкость и принужденность. Автор перед ним как будто теряется, и не любит, а еще пуще боится его» (Тургенев, т. 14, с. 104).

О впечатлении, которое произвел на Каткова роман «Отцы и дети», еще в более сильных выражениях сообщал Тургеневу П. В. Анненков. Он писал, что «у Каткова сделались глаза велики от страха» и что редактор «Русского вестника» в ужасе от силы и мощи Базарова, от его способности покорять людей; Катков считает, что «это «Современник», возведенный в апотеозу, и отчаивается за дело религии и науки, когда люди, подобные автору повести, - вместо борьбы с растлевающим направлением - спускают перед ним флаг, пасуют перед ним, покоряются, благоговеют мыслью перед его пустым, фосфорическим и обманывающим блеском» (Архив П. В. Анненкова, ф. 7, ед. хр. 8).

Это замечание Каткова заставило Тургенева еще раз критически посмотреть на своего героя. Писатель увидел, что фигура демократа-разночинца оказалась слишком яркой и колоритной, и понял, что в таком виде она не может появиться на страницах журнала, объявившего идейную войну против демократической идеологии.

Пришлось пойти на некоторый компромисс! И хотя Тургенев по-прежнему не думал ни возводить своего Базарова в апофеоз, ни осуждать его, однако на требование Каткова он ответил определенными уступками - последовательно от главы к главе он вносил в текст исправления, снижающие облик Базарова по сравнению с тем, что было в первоначальном тексте. Он заверял 1(13) октября редактора «Русского вестника»: «Я надеюсь, что вследствие моих поправок фигура Базарова уяснится Вам и не будет производить на Вас впечатление апотеозы, чего не было в моих мыслях» (Письма, т. 4, с. 302).

Теперь уже невозможно установить, какие из многочисленных поправок, касающихся Базарова, внесены непосредственно по советам Каткова, а какие - по собственным убеждениям Тургенева, но общая линия переработки романа вела к снижению облика главного героя.

Второе замечание Каткова относилось к образу Павла Петровича Кирсанова и к его спору с Базаровым. Тургенев пишет Каткову 30 октября (11 ноября): «С Вашими замечаньями я согласен, ...особенно насчет Павла Петровича и самого Базарова... (Кстати, спор между П. П. и Базаровым совсем переделан и сокращен)» (Письма, т. 4 с. 302). Есть основания полагать, что в данном случае речь шла только о VII и X главах, где Тургенев (по советам Каткова) стремится несколько возвысить Павла Петровича, усилить его аргументацию против Базарова, но не о XXVIII главе, в которой образ Павла Петровича снова снижен. В VII главе к характеристике светского дилетантизма Павла Петровича («ни одного вечера не проводил дома и прочел всего пять, шесть французских книг»), видимо, по совету Каткова вписано на полях: «славился смелостию и ловкостию (он ввел было гимнастику в моду между светскою молодежью)» (ПР, л. 31; Тургенев, т. 8, с. 450). В той же главе в разговор Базарова и Аркадия о Павле Петровиче вставлены на полях слова Аркадия: «И он далеко не глуп. Какие он мне давал полезные советы... особенно... особенно насчет отношений к женщинам», и ответ Базарова: «Ага! На своем молоке обжегся, на чужую воду дует. Знаем мы это!» (ПР, л. 36; Тургенев, т. 8, с. 450). В X главе в характеристике Базарова, данной Павлом Петровичем: «по-моему, он препустой», вычеркнуто в тексте слово «препустой» и вписано на полях: «просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел» (ПР, л. 51; Тургенев, т. 8, с. 452).

В той же X главе усилена критика Павлом Петровичем современной молодежи. Укоряя своего брата в чрезмерном благодушии и скромности, Павел Петрович говорит (в основном тексте): «...я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих молодчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, и не имеем той дерзкой самоуверенности...»

Очевидно, после совета Каткова Тургенев заменил слово «молодчиков» на «господчиков» и вставил на полях продолжение этой тирады: «И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите: красного или белого? «Я имею привычку предпочитать красное!» - отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная смотрит на него в это мгновение...» (ПР, л. 61; Тургенев, т. 8, с. 454) [Заметим, что это была коварная уступка Каткову, Павел Петрович произносил молодежи обвинение, которое, как бумеранг, возвращалось к нему самому и било его чуть ли не наповал. В самом деле, на протяжении всего романа напыщенно выражается отнюдь не Базаров, а именно представители старшего поколения, и прежде всего Павел Петрович. Вот образцы его речи: «Чувствительно вам обязан», «Ваши слова избавляют меня от печальной необходимости» и пр. Вместо простого «Вы все шутите» Павел Петрович говорит: «Вам все желательно шутить», вместо «предупреждаю вас» - «считаю долгом предупредить» и т. д.].

Спор Павла Петровича с Базаровым переделан Тургеневым весьма своеобразно: с одной стороны, вычеркнута обнаженно публицистическая тирада Павла Петровича (ПР, л. 60; Тургенев, т. 8, с. 453) - здесь, видимо, совпали пожелания Каткова с советами Анненкова, хотя мотивы у них были совершенно разными, - а с другой стороны, вставлена на полях (по совету Анненкова) не менее публицистическая тирада того же Павла Петровича о грубой монгольской силе Базарова; вычеркнута часть диалога Базарова и Павла Петровича о народе (ПР, л. 59; Тургенев, т. 8, с. 452) [Вряд ли можно согласиться с А. И. Батюто в том, что это сокращение было сделано именно под нажимом или по совету Каткова (см.: Русская литература, 1961, № 4, с. 64)], но вставлено на полях пространное объяснение манеры Павла Петровича говорить «эфтим», «эфто» (ПР, л. 54; Тургенев, т. 8, с. 452).

Таким образом, и советы Каткова не воспринимались писателем слепо и покорно: те, которые явно противоречили его замыслам и психологической правде характеров героев романа, Тургенев оспаривал и отвергал; к другим же, в силу сложившихся обстоятельств, он вынужден был прислушиваться и, идя на известный компромисс, принимать их.

Но была еще одна причина, вызвавшая у Тургенева особую осторожность и осмотрительность и при написании, и особенно при переработке романа.

В одном из писем к Каткову (от 27 октября (8 ноября) 1861 года) Тургенев обронил знаменательную фразу: «...при теперешних обстоятельствах следует отложить на некоторое время печатание «Отцов и детей» - тем более, что и ценсура может сделать затруднения» (курсив мой. - Я. Я.) (Письма, т. 4, с. 300).

Тургенев еще при переписывании романа в Спасском снял в XXV и XXVI главах антидворянские обличения и выпады Базарова, в результате чего их нет в Парижской (беловой) рукописи. Подтверждение этому мына-ходим в письме И. С. Тургенева К. К. Случевскому от 14(26) апреля 1862 года, где говорится о XXVI главе романа: «Я хотел большего. Базаров в одном месте у меня говорил (я это выкинул для ценсуры) (курсив мой. - Я. Я.) Аркадию: «Твой отец честный малый;, но будь он расперевзяточник - ты все-таки дальше благородного смирения или кипения не дошел бы, потому, что ты дворянчик» (Письма, т. 4, с. 380).

В оригинале, находящемся у Каткова и представляющем собой перебеленный в Спасском текст романа, приведенных базаровских слов не могло быть, так как их нет в оставшейся у Тургенева рукописи (то есть в Парижской рукописи). Идентичность экземпляра, посланного Каткову, и рукописи, оставшейся у писателя, должна была быть строго соблюдена, ибо Тургенев понимал, что роман будет печататься без него и поэтому два текста, абсолютно совпадающих, необходимы.