Публицистика и эссеистика Ивана Ильина

Порою, второстепенные персонажи эссеистики Ильина не только безымянны, но и лишены вообще каких-либо черт (кроме гендерной характеристики), даже указаний на возраст. Таков отрицательный персонаж эссe "Его ненависть", входящего в ту же книгу [86, с. 532 - 536]. Этот человек назван лишь местоимением "он" [86, с. 533]. Так же, как и при описании безымянной старушки, Ильин выделяет лишь одну деталь персонажа - глаза, "глаза, горящие ненавистью" [86, с. 533]. Таинственный "он" дан через восприятие главного героя: "Я смотрю в эти ненавидящие глаза и вижу, что "он" с презрительным отвращением отталкивает мои жизненные лучи, что "он" провёл черту разлуки между собою и мною и считает эту черту знаком окончательного разрыва: по ту сторону черты он в неутомимом зложелательстве, по сю сторону я, ничтожный, отвратительный, презираемый, вечно недо-погубленный; а между нами - бездна... " [86, с. 533]. Итак, несмотря на предельную скупость внешних примет персонажа, его психологическая характеристика дана (через восприятие главного героя) достаточно убедительно, а каналом передачи информации служат глаза отрицательного персонажа. Введение "его" в текст эссе подчинено сверхзадаче не только "Поющего сердца", но и творчества Ильина в целом - определить, как же должен христианин действовать, когда встречается с активным, откровенным, жизненным злом.

Другие персонажи эссеистики Ильина не столь положительны. Например, в эссе "Предпосылки творческой демократии", что во втором томе "Наших задач" [68, с. 5 - 10], Ильин вводит такое действующее лицо, как Авдотью Митрошкину, она же Баба Авдотья "с Погорелых Выселок" [68, с. 8]. Это персонаж, скорее, отрицательный, чем положительный, точнее, характерный, сатирический. Само придуманное автором название села выражает его ироническое, а то и саркастическое отношение к процедуре всеобщих выборов. Её функция - передача в обобщённом и несколько шаржированном виде мнения, существовавшего в "низах" населения России начала ХХ века к абсолютизируемым либеральными кругами ценностям формальной демократии. Эссеист делает Авдотью свидетельницей и участницей выборов Учредительного собрания, имевших место в 1917 году, которая сама же вспоминает об этом своём электоральном опыте. Этому персонажу дана речевая характеристика. Авдотья говорит, используя лексические средства, ярко маркированные как просторечные. Они находятся вне пределов русского литературного языка: "этта", "откеда", "чегой-то", "проголосила" (в значении "проголосовала") [68, с. 8]. Цель введения такого рода лексики - передача авторской оценки деловых и моральных качеств лиц, неизбежно вовлекаемых в избирательные процессы в случае реализации на деле лозунга всеобщего, тайного, равного и прямого избирательного права. Конечно, главную ответственность за то, что в России было немало таких "Митрошкиных", Ильин возлагает на политиков того времени, подкупавших избирателей: "Недостаточно и такого образования, чтобы принять правильно выписанный чек от партийного секретаря, поджидающего "грамотных избирателей" перед входом к урнам" [68, с. 8]. Но Ильин (точнее, его лирический герой, во многом сливающийся с автором) не был бы самим собой, если бы превращал Авдотью всего лишь в жертву нечестных политических деятелей и снимал с неё персональную ответственность за безответственное голосование на выборах. Однако, несмотря на то, что персонаж прописан, хотя лаконично, но живо и убедительно (одна речевая характеристика чего стоит!), Авдотья - всё-таки, скорее, зеркало, отражающее взгляды автора, "типичный пример" того, как не надо поступать в цивилизованном обществе.

В качестве второстепенных персонажей вводит в свою эссеистику Ильин и "вождей" Октябрьского переворота - Ульянова-Ленина и Джугашвили-Сталина. Поскольку эссе Ильина субъективны, следует отметить роль автора в создании этой субъективности. Речь идёт не только и не столько об изображении каких-либо внешних обстоятельств, сколько об изображении внутренних состояний автора с помощью второстепенных персонажей его эссеистических текстов. Это достигается умелым подбором языковых средств. Можно сказать, что речь идёт о портрете, но не внешнем, а портрете характера людей. На службу описанию "внутренних портретов" персонажей Ильин призывает эпитеты. Так, когда в эссе "Что за люди коммунисты?" автор говорит о большевиках, то он пользуется резкими, разящими, уничтожающими эпитетами: "Достаточно подумать, что три главных атамана современного коммунизма - Ленин-Ульянов, Троцкий-Бронштейн и Сталин-Джугашвили <...> неоднократно арестовывались <...> полицией, с тем, чтобы опять оказаться на свободе и подготовлять свои предательски-дьявольские планы к осуществлению" [68, с. 161]. Нетрудно заметить, что персонажи показаны Ильиным в динамике. Они чем-то напоминают злодеев из детективного романа: арест - выход на свободу - подготовка новых преступлений. В этом же эссе автор называет большевиков "скомпрометированными полууголовными типами", "отбившейся и выброшенной социальной пылью" [68, с. 173]. Порою кажется, что мыслитель отказывается видеть в своих оппонентах людей, так как они лишены религиозной веры, патриотизма, чувства ответственности перед народом. Это современные ему воплощения того самого демонического, дьявольского начала, с которым на протяжении столетий боролась русская классическая культура и, в частности, литература, в том числе и публицистическая. Современным Ильину "демоническим личностям" ничего не стоит уничтожить живого человека, причём не одного, а целые этнические и социальные группы. Автор широко использует неологизмы и окказиональные слова именно потому, что существующие в литературном языке лексические средства недостаточны для описания и воссоздания качественно новой ситуации. Традиционные для "старой" публицистики эпитеты "не работают". И, в самом деле. Для характеристики действий большевиков неэффективен, к примеру, эпитет "варварский", поскольку "варварство" - всего лишь устаревшее название одной из ранних стадий развития человеческого общества.

В публицистике, как и в его эссеистике, Ильина также встречаются второстепенные персонажи. Ильин нередко вводит в текст публицистических произведений второстепенных персонажей для того, чтобы с их помощью ярче передать свои идеи. Однако введённые им персонажи получаются не схематичными, а красочными, полнокровными и не просто иллюстрируют идеи Ильина, но живут своей полноценной жизнью, двигаются, действуют. Для того, чтобы ярче передать особенности характера второстепенных героев, Ильин вводит в ткань повествования их действие. Примером такого подхода служит то, как публицист изображает афроамериканцев в одной из своих работ. В тексте дневникового, или, вернее, мемуарно-публицистического характера "Искусство (1930 - 1933)" [94, с. 271 - 319] он даёт эстетическую оценку такого современного ему жанра музыкального искусства, как джаз-банд. Для более выразительной оценки этого эстетического явления Ильин вводит в качестве персонажей "всех, предающихся современным [на момент написания текста - Д. С.] негритянским танцам под звуки джаз-банда и под вой саксофонов" [94, с. 286]. Их он делит на две группы: "1. на таких, которые выnлясывают из себя, из своей души овладевший ею негритянский миф и негритянскую сладострастную судорогу, и 2. на таких, которые себе этот миф и эту судорогу наплясывают в душу" [94, с. 286]. Далее следует выразительное описание действий указанных персонажей: "…негритянские пляски, в которых танцуется оргия, безудерж, вседозволенность, - естественно и неизбежно теряющая всякое подобие формы и нередко напоминающая пляску св. Витта. Люди стараются выплясать сладострастие - алчное, ненасытное, извращённое; чем бесстыднее выходит, чем выразительнее и заразительнее - тем лучше. Кошачьи, собачьи, обезьяньи ухватки - считаются особым шиком. Хор беззастенчиво-сладострастных зверюг с претензией на человеческую утончённость и человеческое "искусство". И негры, ведущие джаз-банд, то приплясывающие, то перво-пляшущие, хохочущие и кривляющиеся - отлично знают, что они делают. Веселят публику? Как бы не так: мстят белой расе, завоёвывая её с тыла, покоряя и разлагая бессознательное её верхнего, ведущего социального слоя!.. " [94, с. 287 - 288]. Понятно, что спорная как по содержанию, так и по выразительным формам оценка публицистом указанного музыкального явления, нередко на грани "политкорректности", а то и за этой гранью, вызвана необходимостью ярче передать мировоззренческие, социально-политические и эстетические взгляды Ильина. Риторика в адрес "афроамериканцев" для него не самоцель, а средство нагляднее оттенить свои концепции. Действия танцующих негров изображены автором для того, чтобы ярче передать неприемлемость современных Ильину жанров музыкального искусства. Сами эпитеты, которым буквально усыпана ткань описания "беззастенчиво-сладострастные", "бесстыднее", "алчное, ненасытное, извращённое" и др.), характерные именно для публицистики, не только и не столько характеризуют персонажей (причём весьма метко!), но и откровенно передают авторское отношение к эстетическим проблемам. Не всегда второстепенные персонажи Ильина, с позициями которых автор не согласен, изображены так саркастично, как в процитированном фрагменте. В статье "Родина и мы", вышедшей в 1926 году, Ильин пишет: "Я помню, как осенью 1922 года в Москве, когда "вечное изгнание" было уже объявлено мне и оставались одни формальности, ко мне пришёл проститься один из приятелей, и произнёс мне надгробное слово: "Вы, - говорил он, - конченый человек; вы неизбежно оторвётесь от России и погибнете... Что вы без родины? Что вы сможете без неё сказать или сделать? Уже через несколько месяцев вы не будете понимать того, что здесь совершается, а через год вы будете совсем чужды России и не нужны ей... Иссякнут ваши духовные родники... И вы станете несчастным, бесплодным, изверженным эмигрантом... ".

Я слушал и не возражал ему: он не видел дальше "пустоты и темноты"; он думал, что родина исчерпывается местопребыванием и совместным бытом <...>" [90, с. 255 - 256].

"Имя этого человека установить не удалось", - замечает комментатор собрания сочинений Ильина Ю.Т. Лисица [90, с. 439]. На наш взгляд, установить имя этого человека и не могло удаться. Ведь "один из приятелей", скорее всего, не реальное лицо, а один из вымышленных героев ильинской публицистики. Сходство с реальным прототипом у него есть, но этот прототип, очевидно, персонифицировал сомнения самого Ивана Ильина, одолевавшие его в момент вынужденной разлуки с родиной. Таким образом, второстепенные персонажи публицистики Ильина так же, как и его главный лирический герой, могут иметь прямое отношение к автору, персонифицировать те или иные черты рассказчика, те или иные его чувства. Но, в отличие от главного публицистического героя, такие персонажи представляют собой чувства и настроения автора, которые тот преодолел или, по крайней мере, определённые факультативные черты его. А главный публицистический герой, хотя и не совпадает вполне с автором, всё же несёт в себе его существенные черты. Таких второстепенных героев, персонифицирующих настроения и мысли автора, им впоследствии преодолённые, можно отличать от обычных второстепенных персонажей Ильина (отрицательных) по следующему критерию. Второстепенных персонажей, которые не имеют отношения к внутреннему миру автора, Ильин изображает предельно саркастично, с элементами дегуманизации (те же пляшущие афроамериканцы). А персонажи, олицетворяющие чувства и настроения автора, им впоследствии отвергнутые, показаны нейтрально. Им не приписаны карикатурные, отталкивающие черты и действия.

Итак, второстепенные персонажи публицистики и эссеистики Ильина выполняют важную смысловую роль. Они являются носителями тех или иных взглядов, концепций, идей. Одни персонажи выражают идеи автора (или, по крайней мере, близкие его жизненной позиции) - старушка "с лучистыми глазами", дед и прадед рассказчика. Им приданы черты, делающие их симпатичными в глазах читателя (как внешние характеристики, так и особенности жизненного пути). Другие персонажи - персонификация взглядов, с которыми автор не согласен. Тогда персонажи наделены иными свойствами, воспринимаемыми читателем в широком диапазоне от иронии (Авдотья Митрохина) до отвращения (танцующие афроамериканцы) и даже ненависти - он"). Но все эти люди - не функции идей, а живые, полнокровные образы, данные лаконично через несколько наиболее репрезентативных черт. Промежуточное место между персонажами первой и второй групп занимают те, которые олицетворяют заблуждения самого автора, им впоследствии преодолённые. Они показаны более сдержанно, без ярких черт, и авторское эмоциональное отношение к ним затушёвано.

Оригинальному решению поставленных проблем, изображению главного героя и второстепенных персонажей сопутствует в эссеистике Ивана Ильина и оригинальный корпус художественных средств изображения. Ильин не только использует апробированную в жанре эссе поэтику, но и обогащает её, расширяет и, в конце концов, выстраивает свою неповторимую поэтическую систему эссеистического жанра как такового.

Иван Ильин как публицист и эссеист использует широкую палитру изобразительных средств. Естественно, они не тождественны по своим качествам средствам художественной прозы, хотя во многом напоминают их, близки к ним. Обращение к изобразительным средствам диктуется теми целями и задачами, которые ставил перед собой писатель и мыслитель Иван Ильин.

4.2 Средства художественной изобразительности в творчестве Ивана Ильина

Лексические средства характеристики

Обратим, прежде всего, внимание на лексикологический аспект изобразительных средств поэтики Ильина. В этом плане важную роль играет богатый арсенал так называемых лексических средств, которыми пользуется тор в эссеистике для воплощения своих идей, концепций и замыслов. В качестве таких средств используются как фразеологизмы, так и единичные словa. В роли фразеологизмов могут выступать скрытые цитаты других авторов. К примеру, в эссе "Политика и уголовщина" из сборника "Наши задачи" Ильин использует выражение "грабить награбленное" [67, с. 35]. Как известно, это скрытая цитата из Ленина, который именно такими словами разъяснил широким слоям своих сторонников малопонятное марксистское выражение "экспроприация экспроприаторов". Ильин скрыто цитирует Ульянова-Ленина для того, чтобы показать, что тесная связь большевистской политики с уголовной преступностью - не выдумка их оппонентов, она фактически признавалась самими коммунистами.

Использование фразеологизма, восходящего к ленинской цитате - пример распространённого у Ильина приёма полемики - обращения высказываний оппонента против него самого, о чём подробный разговор ещё впереди.

Нередко эссеист использует выражения древнерусских летописей такие, как "честно и грозно" [67, с. 54]. Это устойчивое выражение входило в текст присяги, которую приносили чиновники монарху. Ильин в эссе "Без карьеры", что русские люди, оставшиеся на "подъяремной" большевикам территории, лишены возможности такой государевой службы и потому не могут сделать профессиональную карьеру честными путями. Они могут добиться успеха только тогда, когда откажутся от моральных принципов и начнут служить не "честно и грозно", а по-другому, "бесчестно и бессовестно" [67, с. 54].

Обычны в эссеистике Ильина кальки из других языков. Здесь встречаются выражения "движение на восток" [67, с. 19], "молниеносная война" [67, с. 32], происходящие, соответственно, от немецких слов Drang nасh Osten и Blietztkrieg. Первую из приведённых немецких калек автор приводит в работе

"Германия - главный национальный враг России". Он так характеризует традиционое, по его мнению, направление внешнеполитической экспансии Германии. Типичным представителем такой геополитической линии Ильин считает А. Гитлера, занимавшего в 1933 - 1945 году, как известно, пост главы немецкого правительства. В эссе "Стратегические ошибки Гитлера" Ильин Ильин применяет для характеристики деятельности этого политика кальку "Движение на Восток". Заметим, что, даже судя по названиям этих малых произведений, радикализм Ильина постепенно ослабевает. В первом из названных эссе он называет Германию вторым после большевистского движения по степени опасности фактором для национальной России. А во втором уже говорит всего лишь об "ошибках" Гитлера, хотя тот, как считается, как раз и олицетворял наиболее экспансивные, антироссийские черты в немецкой внешней политике. Мотивировка применения Ильиным немецких камлек проста - он характеризует внешнюю политику Германии, используя выражения, пущенные в оборот её политическими и военными деятелями, переведя их, для лучшего понимания отечественной аудиторией, на русский язык.

Другой источник ильинских камлек - латынь. Выражения латинского происхождения "человек человеку становится волком" (Ноmо hоmini lupus est) "война всех против всех" [67, с. 242] (Веllum оmniа contra оmnеs) мы встречаем в эссе Ильина "Большевизм как соблазн и гибель". Автор пишет: "Человек человеку становится волком. Начинается война всех против всех - "кулачное право", поножовщина, гражданская резня, революция, большевизм" [67, с. 242]. Вопреки названию, работа эта не столько публицистическая, сколько философская, концептуальная. Она не сводится к обличению неправды и зла большевизма, как это было в публицистике Ильина 1930-х годов. Задача статьи иная - вскрыть те духовные предпосылки, которые сделали возможной временную победу такого социального явления, как большевизм. Главную такую предпосылку эссеист видит в "несоответствии между усиленной индивидуализацией инстинкта и отставшей индивидуализацией духа в русской народной массе" [67, с. 238]. Этот разрыв и привел к "войне всех против всех", которой и воспользовались революционеры. Обращается к этой латинской формуле (Ноmо hоmini lupus est) Ильин и в эссе "Бессердечная культура" (сборник "Путь к очевидности"), но там он обыгрывает латинизм (несколько изменив его) для того, чтобы выразить ярче своё отношение к современной культуре: "Умный английский философ Гоббс формулировал социологический закон: "человек человеку - волк" (Ноmо hоmini - lupus). Было бы несправедливо сказать, что это и есть закон современной культуры. Однако культурное приличие требует того, чтобы люди обращали друг на друга как можно меньше внимания: не обременяли друг друга ненужным наблюдением и общением. Человек человеку - прохожий" [86, с. 680]. Ильин, как видим, добавляет свою версию этого закона, выделив изменённый элемент фразеологизма курсивом. Но эссеист в "Поющем сердце" (эссе "Его ненависть") не просто критикует этот западный подход к человеку, но и предлагает свой (хотя и со ссылкой на авторитет "великого православного мудреца" Серафима Саровского) - "человек человеку - радость" [86, с. 535].

Иван Ильин в своих статьях из сборника "Наши задачи" широко использует русский фольклор. Применение фольклорных образов помогает писателю ярче показать и раскрыть образ народа, его красоту, мудрость и величие и вместе с тем легковерие, склонность поддаваться на уговоры политических манипуляторов. "Тридесятое царство" - так Ильин в эссе "О воспитании русского народа к справедливости" характеризует хилиастические иллюзии построения тысячелетнего царства Божьего на земле, укоренённые в русском народе. Апеллируя к этим иллюзиям, большевики и смогли подвигнуть широкие народные массы на строительство "социализма". Использование сказочного оборота придаёт ильинским словам о прекраснодушии патриархального крестьянства, легко поддавшегося на большевистские манипуляции, едва ощутимый иронически-снисходительный смысл. Эссеист сочувствует русскому народу и не обличает его так безжалостно, как он поступает, например, с революционерами, а лишь слегка иронизирует по поводу его недостатков.

Близкое отношение Ильин испытывает и к необоснованным надеждам патриархального крестьянства на лёгкое и быстрое решение его земельных проблем путём механического распаевания, передела собственности. Для характеристики таких иллюзий он прибегает к фразеологизму "чёрный передел" (как называлась не только сама процедура, но и ратовавшее за её проведение революционное общество) [67, с. 42].

Эссеист обращается к таким лексическим средствам, как поговорки логически законченные изречения с поучительным смыслом в ритмически организованной форме: "папа - турок, мама - грек, а я русский человек" [67, с. 258] - об этническом смешении на южнорусских землях. Эту пословицу он использует в эссе "Что сулит миру расчленение России", являющемся ныне, пожалуй, одним из самых популярных и наиболее часто цитируемых из "Наших задач". Речь идёт о том, что разделить Российское государство на суверенные образования в соответствии с границами проживания основных этносов невозможно. Эти этносы смешивались между собой, ассимилировались и, в конечном счете, создали новую - общероссийскую - политическую нацию. Её свойства не равны сумме свойств составляющих этого "плавильного котла", и потому всякие попытки суверенизации этнических групп, входящих в состав российской политической нации, в конечном счёте, обречены на провал. В приведённой поговорке также сквозит ирония. Но это другая ирония, не та, что во фразе о "тридесятом царстве", а ещё более мягкая, сочувственная. Ильин с симпатией относится к тому, что сейчас именуют процессами этногенеза, к образованию так называемого "новороссийского субэтноса".

Совсем по-иному звучит другая пословица - "пальцы режут, зубы рвут, в службу царскую нейдут" [67, с. 294]. Она приведена Иваном Ильиным в эссе "Об органическом понимании государства и демократии". Речь идёт о том, что возможны два подхода к государству и демократии - органический и формальный. В первом случае государственные обязанности (например, призыв в армию) воспринимаются гражданами как внутренняя необходимость. Во втором - как тягостный внешний долг, и тогда жители страны всеми правдами и неправдами от этой повинности стараются уклониться, действуя по цитируемой поговорке. Приводя её, Ильин осуждает даже не самого гражданина, пытающегося избежать военной службы с помощью членовредительства, а общество, в котором возможны такие ситуации.

Весьма эффективным художественным средством под рукой автора становятся лексические единицы, представленные отдельными словами.

Нередко обращение писателя к историческому прошлому сказывалось на стиле его эссеистики, который обогащался не только новыми яркими образами в духе народнопоэтического творчества, но и, казалось бы, давно забытыми словами из сокровищницы русского языка. В "Наших задачах" выделяется обширный пласт архаизмов. В эссе "О государственной форме" Ильин, иллюстрируя необходимость наличия у народа политического опыта, замечает:

"Спортивная дружина [вместо нейтрального "команда" - Д. С.], не сыгравшая в футболе, провалит состязание" [67, с. 46]. Архаизм придаёт тексту дополнительную торжественность. Ильин сравнивает действия граждан: - государства, наделённых высоким уровнем правосознания, со спортивной командой. Использование слова "команда" в расширительном смысле, в том числе применительно к политическим деятелям, распространено и теперь. Однако Ильин называет команду "дружиной" с тем, чтобы подчеркнуть: речь идёт не о любой спаянной группе, а лишь объединённой благою целью. Ведь само слово "дружина" издавна обозначало отряд людей, с оружием в руках выступивших на защиту родной земли.

Слово "убийство" Ильин заменяет архаизмом "убиение" почти всегда в тех случаях, когда речь идёт о лишении революционерами жизни законного главы государства. "Народы перенимают друг у друга - и государственные учреждения, - пишет он в эссе "О псевдофедерациях", входящем в первый том "Наших задач", - и политические преступления (как убиение монарха)" [67, с.168]. При этом необязательно имеются в виду руководители монархических государств. В "Кризисе современного социализма" - эссе из 2-го тома того же сборника - автор отмечает: "Вспомним убиение целого ряда президентов республик <...>" [68, с. 113]. Если бы эссеист написал "убийство", он поставил бы террористический акт против главы государства в один ряд с бытовыми преступлениями. Чтобы подчеркнуть, что речь идёт не о бытовом убийстве, а о метафизическом акте вызова всему установленному Богом миропорядку, Ильин и применяет архаизм. В английском языке, к примеру, существует два различных слова для различения бытового и политического убийства, соответственно, murder и assassination. Поскольку в современном русском языке такой пары существительных нет, Ильин для обозначения понятия assassination и применяет архаизм "убиение".

Автор "Наших задач" массированно использует архаизмы и в эссе "Дипломатические промахи советской власти". Рассказывая о "Берлинском кризисе" 1948 года, сопровождавшейся советской блокадой западных секторов германской столицы, он отмечает, что "советская власть "блеффирует" в Берлине" а "правительство Соединённых Штатов намерено в дальнейшем <...> посылать бомбовозы в Европу" [67, с. 44]. Ильин, как видим, именует бомбардировщики "бомбовозами", а вместо принятой глагольной формы "блефовать" использует архаичную "блеффировать". На наш взгляд, использование устаревшей глагольной формы вызвано тем, что Ильин стремится показать своё отчуждение от советской внешней политики. Как известно, он отказывал СССР в самом праве считаться историческим правопреемником Российской империи, рассматривая его лишь как "двойника" исторической России. Этим же обусловлено написание глагола в кавычках, обеспечившее его двойное выделение. Что же касается применения устаревшего существительного "бомбовозы" вместо принятого "бомбардировщики", то его причина, как нам представляется, иная. Тема эссе -показ тщетности попыток стран западного блока остановить советскую экспансию в Европу (даже дипломатические ошибки руководителей СССР не облегчают положение стран Запада). Архаизм "бомбовозы" для обозначения американских бомбардировщиков как бы подводит читателя к мысли о замедленности реакции США на угрозу с Востока. Если бы Ильин написал "бомбардировщики", воображению читателя представились бы современные на момент написания статьи В-29 с атомными бомбами на борту, и у того возникла иллюзия эффективности военных мер правительства США. Но эссеист пишет "бомбовозы". Это термин, переставший употребляться с 1930-х годов. Поэтому читатель так и представляет себе архаичные тихоходные легкоуязвимые машины.

Совсем в других целях Ильин употребляет устаревшее местоимение "овые" [68, с. 223] в эссе "О моральном обновлении человечества", входящем в состав второго тома "Наших задач". Речь там идёт о так называемом "Оксфордском движении". Оно объединило часть западной интеллигенции, решившую заняться "нравственным самосовершенствованием". Авторский сарказм при изображении этих фарисеев и диктует Ильину набор лексических средств выражения, важное место в ряду которых и занимают архаизмы: "Вставали убелённые сединами старцы и клялись в том, что они в молодости украли кусок колбасы. Овые рассказывали о совершённом прелюбодеянии; овые - о ссорах с женою; овые ещё о жестоком обращении с собакою" [68, с. 223].

В эссе Ивана Ильина, посвящённых не общественно-политическим, а духовно-религиозным темам, архаизмы применяются менее массированно. Там главная задача автора - показать значительность стоящих перед лирическим героем задач. К примеру, в эссе "Потерянный день" из "Поющего сердца" Ильин так характеризует невыполненные задачи: "Надо было перейти в наступление: идти от человека к человеку, будить друзей, уговаривать жестоковыйных, заклинать врагов" [86, с. 643]. Архаизм "жестоковыйные" подчёркивает важность и моральную оправданность целей, которые стояли перед лирическим героем, но которых он не смог достичь по собственной вине.

Очень часто Иван Ильин обращается для этой цели к окказиональным словам, созданным автором специально для решения той или иной задачи. Ильин широко использует окказиональные глаголы. Эссе "Федерация в истории России" посвящено проблемам поиска государственной формы страны после падения большевизма. Автор замечает, что "поистине неумно -представлять себе государственную форму как самый нелепый из маскарадных костюмов ("Бэбэ"), который одинаково можно напялить на мужчину и женщину, на старого и молодого, на рослого и на низенького, на толстого и на худого: все они одинаково "омаскарадятся" и "онелепятся" ... " [67, с. 195]. Глаголы "омаскарадиться" и "онелепиться" произведены автором, соответственно, от существительного "маскарад" и прилагательного "нелепый". Вводя их, Иван Ильин придаёт дополнительный иронический оттенок развёрнутому сравнению политика, стремящегося навязать всем народам одну и ту же государственную форму, с участником маскарада.

В уже цитировавшийся статье "Национальный вождь и партийные главари" из первого тома "Наших задач" Ильин обрушивается на политических карьеристов Русского Зарубежья, которые пытаются создавать "под себя" мелкие политические партии. Для их саркастической характеристики эссеист придумывает целый набор окказионализмов. Автор говорит о политиках, у которых "пухнет честолюбие": "... как выразился один остроумный наблюдатель, человека начинает "дучить" ... ". Это окказиональное слово, очевидно, изобретено не самим Ильиным. Эссеист тут же даёт его этимологию: "от слова "дуче", что по-итальянски значит "вождь"". Но затем Ильин продолжает словотворчество. Он говорит о таком политическом деятеле: "Его "дучит" и "вздучивает"" [67, с. 36]. Заметим, что в таком рода окказионализме содержится определённая игра слов. Произведённые от итальянского "дуче" ("вождь"), глаголы "дучить" и "вздучивать" одновременно напоминают по звучанию русские слова "пучить" и "вспучивать". Создаётся визуальный образ мелкого политика, искусственно "раздувающего" себя. "Он начинает дело своего "возглавления"...", - продолжает Ильин. И вновь мы имеем дело с окказиональным словом - существительным, образованным от глагола "возглавлять". В нормативном русском языке такого отглагольного существительного нет. Но Иван Ильин его образовывает. Нарочитостью этого слова он как бы подчёркивает неестественность самого процесса "самоназначения" политического авантюриста на пост лидера партии.

Можно заметить, что в процитированном эссе образ автора как бы троится. С одной стороны, автор надевает маску "инстанции", объективно анализирующей происходящие в среде эмиграции политические процессы. Таким он предстаёт в самых первых строчках миниатюры: "В русской эмиграции не угасает естественная и политически верная потребность объединения. Но этой потребности не соответствует наличность элементарных навыков и политических умений" [67, с. 37]. Лексика здесь нейтральна в эмоциональном плане. Затем автор становится "зеркалом" своего отрицательного героя (политик-авантюрист). Тут в ход идут саркастические и к тому же позволяющие ёмко передать сразу несколько скрытых смыслов окказиональные слова. Наконец, в конце миниатюры на сцену выходит автор - лирический герой, прямо высказывающий свои ценности, чувства, эмоции: "Сколько мы видели таких за тридцать лет! И если ещё будут появляться такие "главари", то и их постигнет та же судьба. Ибо во всех человеческих делах есть высшие мерила: совести, служения и качества" [67, с. 38]. Здесь появляется лексика уже книжно-торжественная: "высшие мерила".

Чаще впрочем, ильинские окказионализмы применяются менее массированно. Однако задача их использования почти всегда та же: выражение сарказма по отношению к своим отрицательным героям. Не всегда это осуждение столь бескомпромиссно, каково оно при изображении партийных "главарей" Зарубежья или российских большевиков. Окказионализм может выражать авторский сарказм, менее выраженный, отчасти переходящий в иронию. Ироничен Ильин тогда, когда он говорит о русском народе, наделённом от Бога, но, к сожалению, не всегда умеющем пользоваться своим талантом во благо. Основной недостаток российской нации, по Ильину, "слабость в добре", неумение и / или нежелание давать жёсткий отпор силам зла. Этот недостаток и сделал возможным захват власти антинациональными силами. "Русская революция была безумием", - называется одно из ильинских эссе в составе "Наших задач". Доказывая этот тезис, вынесенный в заглавие, автор показывает, что победе этого безумия способствовало "малодушное "хоронячество" и непротивление злодеям", проявленные со стороны русского народа [67, с. 111]. Существительное "хоронячество", образованное от глагола "хорониться" и означающее "стремление избежать конфликта", автор применяет для более яркого выражения иронической оценки определённых черт национального характера. Заметим, что это же слово есть и в Ильинской публицистике.

С целью передачи авторской иронии Ильин вводит окказионализмы и в художественную ткань эссе "Фанатики общественного договора". Это малое произведение из сборника "Наши задачи" входит в цикл работ, посвященных проблеме сепаратизма. Используя приём полемики через доведение позиции оппонента до абсурда, о котором речь впереди, эссеист заявляет: "Иные учредят новые государства - Тунгузию, Чувашию, Черемисию, Украину, Белоруссию, Зырянию, Грузию, Крымию <...> " [67, с. 181]. Имеется в виду неизбежный после падения большевизма "парад суверенитетов". Интересно, что здесь автор через запятую в произвольном порядке перечисляет самые разные образования. Часть из них действительно обладали государственностью в период революции 1917 - 1918 гг., рудимент которой сохранился в качестве статуса субъекта СССР в послереволюционные годы (Украина, Белоруссия, Грузия). Другие обладали квазигосударственным статусом в формате автономии в составе РСФСР (Чувашия). Заметим, что судьбы регионов первой и второй групп, выделенных Ильиным, после распада СССР окажутся различными. Первые и впрямь станут полноценными государствами, а вторые скажутся обычными регионами РФ. Третьи - произвольно выделены Ильиным на основе границ проживания того или иного этноса (Тунгузия, Черемисия). С позиций современности трудно однозначно определить, о каких регионах тут идёт речь. Все названия таких "новых государств" (кроме Украины!) Ильин -оформляет с помощью суффикса "иj" даже тогда, когда в литературном языке он использоваться не должен. Так и появляется окказионализм "Крымия" - о попытках суверенизации полуострова. Их кажущуюся Ильину абсурдность он демонстрирует, во-первых, использованием суффикса, которого тут по нормам не должно быть, во-вторых, постановкой региона в ряд заведомо абсурдных образований типа "Зырянии" и "Черемисии".

Другой приём образования Ильиным окказионализмов - слияние двух нейтрально окрашенных слов, дающее в итоге новое, эмоционально окрашенное слово. Так, в русском языке есть нейтральные стилистически слова "свирепый" и "полицейский". Ильин сливает их воедино. Он пишет, что граница "Советии" (ещё один окказионализм с суффиксом "иj", r:.lужащий цели отграничения советского государства от своего "исторического двойника" - имперской России) может держаться "только при двух условиях: свирепополицейского насыщения границы и постоянного военного насыщения ей тыла, т. е. самой страны" [67, с. 265] .

Использование окказионализмов такого рода характерно для эссеистики Ильина. С их помощью он, как и в приведённом случае, передаёт отношение лирического героя к большевизму. "Большевики недаром гордились своей "твердокаменностью", "рукастостью" и "костоломкостью"" - замечает он в работе "Какие выборы нужны России" [68, с. 28]. Эссе посвящено проблеме организации избирательной системы в стране после её освобождения от ига большевизма. Ильин полемизирует с либералами, настаивавшими на немедленном введении всеобщего, равного и прямого избирательного права. Он считает, что уровень правосознания населения не позволяет сразу же по свержению коммунизма применить эти - западные по происхождению - стандарты демократии. Ведь большевизм нанёс очень серьёзный урон правосознанию народа. Характеризуя этот урон, Ильин и говорит о качествах большевиков, вследствие которых население страны фактически лишил основ гражданского сознания. Автор как бы вещает от лица самих коммунистов, но доводит до абсурда их собственную позицию. Он в начале фразы использует существующее в нормативном языке слово "твердокаменность". Его действительно широко применяли большевики для характеристики своих моральных качеств, используя слово в однозначно положительном значении. Однако к нему Ильин пристраивает ещё два слова, похожих по форме, но образованных им самим: "рукастость" и "костоломкость". В итоге тирада выражает авторский сарказм по отношению к представителям этого политического течения.

Иногда, впрочем, окказионализм лишён эмоциональной окраски, а введён И. Ильиным лишь с целью экономии языковых средств. В том же эссе мы встречаем словосочетание "чернорыночные спекулянты" [68, с. 26]. С точки зрения нормативного русского языка правильно было бы использовать словосочетание "спекулянты, торгующие на чёрном рынке". Однако эссе -малый жанр. А большинство работ Ильина из сборника "Наши задачи" характеризуется особой лаконичностью. Для повышения этой лаконичности автор и вводит такие окказиональные слова, придающие, впрочем, его текстам дополнительную энергетику. Среди других сконструированных по такому же типу автором слов - "атомбомбный" [67, с. 51] и "атомно-бомбный" [67, с. 250], "тайнозаговорщический" [67, с. 229], "титоброзный" [68, с. 117]. Последний пример взят нами из эссе Ильина "Кризис современного социализма". Речь идёт о неудаче попыток тогдашнего президента Федеративной Народной Республики Югославия Иосипа Броз Тито построить в своей стране "социализм с национальным лицом" и о его эволюции в сторону Запада. "Чтобы оценить эту "титоброзную" эволюцию, надо знать подвиги его прошлого", - замечает эссеист [68, с. 117]. Разумеется, авторский сарказм проступает и здесь. Об этом свидетельствует, в частности, слова "подвиги" в явно ироническом значении. Из контекста следует, что под "подвигами" Ильин подразумевает провокационные преступления вождя югославских коммунистов. Однако, помимо передачи отношения лирического героя к этому политику, нельзя сбрасывать со счетов и тягу Ивана Ильина к яркости слова, недаром его называли "оратор-резчию". Ильин мог бы сказать титовская эволюция", но читателю пришлось бы какое-то время думать, от какого существительного образовано это прилагательное (может быть, от имени Тит). А, сказав "титоброзный", Ильин сразу ставит все точки над "i".

Порою, Ильин придумывает сложные окказиональные слова, используя в качестве материала не два имеющихся слова литературного русского языка, а русское слово и слово из состава так называемой "интернациональной лексики", например, "криптокоммунист" [67, с. 257]. Последний окказионализм применяется для характеристики лиц, скрывающих от широкой общественности свои коммунистические взгляды в эссе "О мирном "рядомжительстве" (опыт политического диагноза и прогноза)", само заглавие которого включает в себя окказиональное слово. Тема работы - доказательство лицемерия советских идеологов, выдвинувших для внешнего употребления лозунг "мирного сосуществования (которое Ильин и переименовывает в "рядомжительство") стран с различным общественным строем". Это -сосуществование превращает в иллюзию, в частности, инфильтрация коммунистами чиновничества и армий капиталистических стран. Среди этих коммунистов, как отмечает Ильин, не все открыто заявляют о своей партийной принадлежности: "Криптокоммунист (скрытый, тайный) [как видим, сам автор поясняет читателям значение первой составляющей слова - Д. С.] есть сотрудник и раб коммунистического центра: он только не берёт партийного билета и не выступает публично; он помалкивает, где нужно, и шепчет, где приказано" [67, с. 257]. Заметим, что в современном литературном русском языке есть слова, образованные по этой форме, например, "криптозоолог". однако они имеют несколько иное значение. "Криптозоолог" - не человек, скрывающий свою принадлежность к зоологии, а зоолог, специализирующийся на изучении неизвестных науке, "тайных", скрывающихся от людей видов животных, например, "реликтового гоминоида" (гипотетического снежного человека).

Элементом сложного окказионализма может выступать и сокращённая основа. Заметим, что большинство окказиональных слов Ильина вводятся им для передачи саркастического отношения его лирического героя к советской реальности. По аналогии с использовавшимися в СССР аббревиатурами автор образует свои: "совполицейский", "соввоенный", "совчиновник", "совсоциалист" [68, с. 117] и даже "совдама" [68, с. 109]. Первые четыре слова применены им в эссе "Кризис современного социализма", которое мы уже цитировали. Помимо эволюции И.Б. Тито, свидетельством такого кризиса Ильин считает случаи бегства граждан из Восточной Германии в Западный Берлин. "Свободный [Западный - Д. С.] Берлин, - замечает эссеист, - должен ежедневно принимать от 2000 до 3000 беглецов из порабощённой Германии, в том числе рабочих, крестьян, немецких совчиновников, совполицейских, соввоенных, совсоциалистов и евреев" [68, с. 117]. В советской публицистике сокращённая основа "сов" - "советский" в сложных словах применялась дотаточно широко, особенно в первые периоды существования большевистской власти. Больше того, такие слова применялись даже в официальной документации, например, "совпосол" - "советский посол", "Совтрансавто" - название автопредприятия, "Совгавань" - характерное сокращение названия города Советская Гавань в Хабаровской области. Ильин расширяет, во-первых, набор основ, к которым присоединяется эта усечённая основа "сов", во-вторых, само значение подобного рода образований. В СССР они использовались для обозначения лиц, являющихся гражданами Советского Союза, предприятий, принадлежавших этой стране ("Совтрансавто") и т. п. Что же касается Ильина, то он называет "совчиновниками" не государственных служащих СССР (естественно было бы ожидать, что "совчиновник" - работник аппарата Советов народных депутатов), а немецких чиновников, сотрудничающих с советскими оккупационными властями. "Совполицейский" - сотрудник не советской милиции (или КГБ), а служащий полицейских органов восточной Германии, созданных по инициативе советской стороны (вообще-то эти учреждения, как известно, официально именовались "народная полиция" и "штази"). "Соввоенный" - не солдат или офицер РККА - СА, а представитель личного состава просоветской Национальной Народной армии ГДР. Наконец, "совсоциалист" - не "советский социалист" (в СССР, как известно, партии с таким наименованием не было, а имелась только коммунистическая), а член социал-демократической партии Германии, вставший на просоветские позиции и объединившейся по инициативе советских оккупационных властей с компартией в новую - Социалистическую единую партию Германии. Чтобы подчеркнуть, что речь идёт именно о восточногерманских, а не о советских гражданах, Ильин предваряет ряд окказионализмов словом "немецких". Интересно, что слова "совеврей" по аналогии со словами, приведёнными выше, Ильин не создаёт. В Западный Берлин у него бегут из Восточного не "совевреи", а просто евреи. Очевидно, это связано с теми событиями, о которых он написал в эссе "Вражда между Советией [тоже окказионализм - Д. С.] и Израилем" [68, с. 108 -112]. Там автор опровергает ошибочное мнение о некоем иррациональном "антисемитизме" Советского правительства. Он доказывает, что советско-израильский конфликт имеет отнюдь не религиозно-этнические, а сугубо прагматические, геополитические причины. СССР, по Ильину, принял участие в создании государства Израиль с тем, чтобы тот обслуживал советские геополитические и идеологические интересы. Однако руководство нового еврейского государства принялось защищать собственные национальные интересы, чем и вызвало обострение отношений. Это эссе интересно тем, что в нём слово "совчиновник" использовано в более привычном значении - для обозначения служащего советского посольства в Тель-Авиве. Здесь же применён и окказионализм "совдама" [68, с. 109]. Иван Ильин говорит об известных событиях в социалистических странах, от которых, в основном, пострадали лица еврейского происхождения (сейчас эти судебные процессы хорошо известны из исторических работ и публицистики под названием "борьбы с космополитизмом" и "дела врачей"). "На этот террор, - замечает эссеист, - еврейские конспиративные организации ответили 9 февраля с. г. [1953 - Д.С.] - взрывом бомбы в советском посольстве Тель-Авива, бомбы, повредившей здание посольство и ранившей одного совчиновника и двух совдам" [68, с. 117]. Окказионализм "совдама" введён Ильиным ещё и по следующей причине. С точки зрения так называемых "общечеловеческих ценностей" описанные Ильиным события могут быть охарактеризованы как "террористический акт, от которого пострадали две невинные женщины" (так, очевидно, инцидент и подавался в советской прессе). Особенности массового сознания таковы, что сообщения о том, что в результате какой-либо политической акции пострадавшими оказались женщины, может вызвать сочувствие к пострадавшей стороне. Ильин (вернее, его лирический герой, во многом совпадающий с автором, но не тождественный ему) не хочет, чтобы у читателей возникали такого рода чувства. Он, манихейски воспринимающий большевизм и советскую власть как абсолютное зло, старается дегуманизировать их представителей. От взрыва пострадали не "женщины", а "совдамы", то есть персоны, лишённые каких-либо экзистенциальных, человеческих черт, а наделённые лишь социальными атрибутами. Поэтому сочувствие к ним совершенно неуместно. Вот почему "совдама" в цитируемом тексте появиться может, а "совеврей" в следующем эссе - нет. Прибавление сокращённой основы "сов-" дегуманизирует отрицательных персонажей эссеистики Ильина, а после геополитического разрыва Израиля с СССР и конфликта между сионизмом и международным коммунизмом евреи для Ильина из отрицательных (или, по крайней мере, нейтральных) персонажей, какими они были в 1920-е - 1930-е годы, превращаются в положительных. Заметим, что "совевреи" могли бы появиться в Ильинских публицистических работах 1930-х гг., к примеру, посвящённых фашизму и нацизму. Тогда автор относился к указанной этноконфессиональной группе не то, чтобы прямо отрицательно, но, скажем так, достаточно отчужденно, не склонен был сопереживать евреям, пострадавшим от нацистских репрессий. Это связано с тем, что в 1920-е - 1930-е годы евреи воспринимались Ильиным как если не сообщники "абсолютного злa" - большевизма, то, по крайней мере, как лица, ему не препятствующие. Теперь, в начале 1950-х, ситуация изменилась. Сионисты размежевались с СCCP и потому стали вызвать у Ильина сочувствие. А, вот, Комитет советских женщин, к примеру, на антисоветские позиции не перешёл, оттого "совдамы" и не женщины как бы, и жалеть их, пострадавших при взрыве, не стоит. Добавим, что осуждать ильинскую, вроде бы "антигуманную" позицию не следует. Она - всего лишь зеркальное отражение аналогичных позиций советской пропаганды по отношению к Белому движению, да и не только к нему одному. Ещё в большей степени советские пропагандисты времён Второй мировой войны дегуманизировали немцев (вспомним призыв к убийству, прозвучавший из уст поэта К. Симонова, а также в военной публицистике А. Толстого и И. Эренбурга). Так что тенденция дегуманизировать противника и подавлять всяческую жалость читателей к нему у Ильина, во-первых, достаточно характерна для отечественной публицистики, эссеистики и даже поэзии середины ХХ века, во-вторых, отчасти оправдана неоправданно жестоким отношением большевиков к представителям Белого движения. Заметим также, что беспощаден к врагам Родины (в том числе и женщинам) не столько сам автор, сколько его лирический герой - белый воин без страха и упрёка. Иван Ильин как частное лицо был обычным человеком, заботливым мужем и надёжным другом.

Целям дегуманизации политического оппонента служит и сознательное искажение Иваном Ильиным фамилии французских общественно-политических деятелей, сочувствовавших большевизму, супругов Жолио-Кюри в работе "О публичной дипломатии и стратегии". Там эссеист пишет: "Тот, кто следит за мировой прессой, постоянно спрашивает себя: как возможно, что к самым стратегически важнейшим изысканиям, самым конфиденциальным работам министерства иностранных дел - допускаются все эти Алжер Хиссы, Фуксы, Гольды, Жульё-Кюри и другие?" [67, с. 308]. Работа в целом посвящена следующей проблеме. Ильин озабочен относительно большей степенью открытости в области внешнеполитических и оборонных проблем стран западного блока по сравнению с СССР и полагает, что это усиливает большевизм. Благодаря такой открытости, советским спецслужбам удаётся инфильтровать военные, военно-промышленные и дипломатические структуры этих стран своей агентурой. Ильин приводит список такого рода агентов из числа разоблачённых на время написания эссе. Фамилии упомянутых им персонажей он пишет во множественном числе, подчёркивая как собирательность этих лиц, так и своё пренебрежительное отношение к ним. известно, что Алжер (Алджер) Хисс был высокопоставленным американским дипломатом, обвинённым в шпионаже в пользу СССР, а Клаус Фукс -американским физиком немецкого происхождения, который передал СССР тайны "Манхэттенского проекта" (атомной бомбы). Сочувствовал Стране Советов и Жолио-Кюри - французский учёный, также занимавшийся атомной проблемой. Но его фамилия в русском языке не изменяется по числам. Ильин находит остроумное решение. Не имея возможности показать своё пренебрежение к физику постановкой его фамилии во множественном числе, эссеист обыгрывает первую часть его фамилии, заменяя её созвучным русским словом "жульё", имеющим резко негативную семантику. В искажении фамилии физика, помимо игры слов, заметен также своеобразный аристократизм -лирического героя Ильина, демонстрирующего чувство собственного достоинства. Он словно хочет показать, что ему совсем не надо точно запоминать фамилии всех этих мелких людишек, прячущихся за "мировой закулисой".

Высокомерие главного героя и дегуманизация отрицательных персонажей зссеистики Ильина заметны и во фразе: " ... да новых баб удалось привлечь в партию 53000" [67, с. 308]. Речь идёт об усилиях большевиков по привлечению женщин в ряды ВКП (б). Использование просторечного слова "бабы" для обозначения женщин-коммунисток служит этим целям. Поскольку назвать выходцев из "простонародья", "черни" словом "совдамы", которым Ильин назвал пострадавших от взрыва в советском посольстве в Тель-Авиве, нельзя, в ход идёт просторечное "бабы". В целом же для эссеистики Ивана Ильина просторечные слова и выражения не характерны.