Публицистика и эссеистика Ивана Ильина

Затем Ильин переходит на третий уровень анализа человеческих качеств большевиков, в дополнение к "филологическому" (основанному на их собственных высказываниях) и "логическому". Эссеист привлекает себе в помощь достижения современной ему психиатрии. "Дедуктивное мышление, - указывает он, - срослось в этом злополучном человеке [Ленине - Д. С.] с сифилитической паранойей. Паранойя, - поясняет эссеист, - есть тяжкая душевная болезнь, при которой человек не видит внешнюю живую - действительность, как она есть, а пребывает в химерах и галлюцинациях" [68, с. 170]. Интересно, что подобная оценка Иваном Ильиным личности советского вождя вступает в противоречие с приёмом Ильина, ссылавшегося на ленинские высказывания в оценке большевистских кадров. Если Ульянов-Ленин в впрямь был параноиком, "не видевшим внешней живой действительности, а пребывавшем в химерах и галлюцинациях", то могли ли быть реалистичными его оценки соратников по партии? Ответа на этот резонный вопрос мы у Ивана Ильина не находим.

Затем автор отмечает "вторую, общую и основную черту всех коммунистов: это люди, чувствующие себя обойдёнными, неустроенными, давленными и не прощающие этого никому; они предрасположены к зависти, ненависти и мести и ждут только, чтобы им указали, кого им ненавидеть, преследовать, истреблять и замучивать" [68, с. 172].

"Третья общая черта всех коммунистов: это люди, жаждущие власти, господства, командования, социального и политического первенства" [68, с. 171].

Итак, умело обыграв собственные высказывания руководителей большевистской России, Ильин дал им же уничтожающую, хотя и не свободную от внутренних противоречий, оценку.

Тот же приём эссеист использует в полемике с представителями не большевистского, а смежного с ним, но не тождественного, псевдолиберального, европоцентристского направления, также пытавшегося давать оценку - редко объективную - Росси, её национальной культуры.

Особенно выразителен эссеист в сюжете "Ненавистники России", помещённом в томе "Наших задач" [68, с. 195 - 202]. К числу такого раода "ненавистников" автор относит, прежде всего, "некую госпожу Берту Экштейн, выпустившую в 1925 году под псевдонимом "сэр Галлахад" "непристойный памфлет" "Путеводитель идиота по русской литературе" [68, с. 196]. Иван Ильин строит свою оценку работы Б. Экштейн по той же схеме, что и анализ человеческих черт русских большевиков, но со следующим различием. В предыдущей из рассмотренных нами эссеистических работ Ильин солидаризировался с "параноиком" Лениным, когда последний критиковал своих коллег по компартии. Здесь же эссеист однозначно опровергает "сэра Галлахада", сознательно отбирая его (её!) наиболее одиозные цитаты: "Здесь всё - сплошное невежество, всё искажено, поругано, переврано и притом с каким-то апломбом развязного всезнайства!.. Здесь русские (буквально!) уподобляются грязным собакам, обделывающим стенку и заранее визжащим от страха, что их ткнут носом в содеянное <...>. Русский - это жестокий, злобный, тупой, лишённый достоинства, сексуально извращённый "эксгибиционист" <...>; немузыкальный, антипоэтичный <...>, "всекретин" вроде Кутузова и Платона Каратаева <...>, неспособный ни к какому творчеству <...>, всегда готовый к разрушению <...>, всё равно будь это "татарин Тургенев" <...>, "Иванушка Страшный" <...> или "Ванькя Привратник" <...>. Словом, Россия есть творческая "пустота" <...>, а русский народ - "мировая чернь" <...>. Не довольно ли?" - прерывает цитирование Ильин [68, 196].

В один ряд с Бертой Экштейн, публицисткой явно либеральной ориентации, эссеист ставит и представителя другого полюса Западной идеологии - "католика Гуриана", "незадолго до водворения Гитлера в качестве поддержки для рейхсканцлера Брюнинга и прелата Кааса с их просоветской политикой [68, с. 196], выпустившего в Германии книгу. Если "сэр Галлахад" - - традиционно русофобский либеральный автор, не делающий различия между "белой" и "красной" Россией и грубо разоблачающий русских как таковых, то Гуриан, скорее, враг России традиционной и апологет России советской, что и доказывает Ильин.

Помимо граждан западноевропейских стран, эссеист полемизирует и с бывшими соотечественниками, искренне либо в конъюнктурных целях солидаризировавшихся с иностранными идеологами. Среди таковых автор выделяет "русского профессора Гогеля" и "г. А. Салтыкова" выпустивших свои книги, соответственно, в 1927 и 1938 годах [68, с. 196]. По словам Ильина, напечатанные там "вороха неправды и клеветы о России, о русских Государях и их национальной политике" "свидетельствуют именно о их [Гогеля u Салтыкова - Д. С.] духовной слепоте и о малой силе суждения, ибо они, как люди (не скажу "русские"), но выросшие в России и совершившие там всю свою карьеру, могли и должны были знать, где кончается правда и начинается ложь [68, с. 197].

Свою полемику Ильин строит следующим образом. Он не вступает в дискуссии по концептуальным, плохо подтверждаемым либо опровергаемым конкретным эмпирическим материалом вопросам, но решительно оспаривает частные высказывания исторического характера: "Мы не будем возражать г-ну состоявшему до 1912 года помощником статс-секретаря государственного Совета, на его выходки против русских Государей и Великих князей, против русской бюрократии и русского народа в целом, особенно против великороссов. Но когда он, например, сообщает об Императоре Александре III, будто у него "из-за голенища сапога всегда торчала бутылка водки" <...>! Когда он рассказывает о небывалых "попойках" Императора Николая II <...>; когда он выдумывает, будто Великий Князь Николай Николаевич, как Главнокомандующий русской армией "работал хлыстом" <...>, и будто русская армия вообще держалась "дисциплиной кнута и палки" <...>; когда он характеризует русскую бюрократию как "стаю волков", как бессовестную "банду", как "ползучий рак" <...>, как секту духовных скопцов <...>; когда он отказывается говорить вообще "о великороссах как о народе" <...>, - то, читая все эти лживые непристойности, невольно спрашиваешь себя, куда он ведёт и для чего он старается? И лишь постепенно начинаешь понимать скрытую тенденцию всей этой "композиции": только люди другой крови могут дать русскому хаосу истинную дисциплину и государственную форму... Вера в Россию утрачена; ей нужен иноземный хозяин... в лице немца" [68, с. 197].

Итак, от полемики с частными высказываниями "профессора Гогеля" Ильин плавно переходит к дискуссии с его концептуальными социокультурными и геополитическими построениями, важную роль в которой высказывания самого "героя", умело смонтированные и прокомментированные Ильиным.

Вслед за работами проф. Гогеля Иван Ильин обращается к анализу книги его последователя Салтыкова. Эссеист полагает, что "атака" последнего была подготовлена "ненавистными выходками господина Федотова" [68, с. 197].

Не в меньшей степени, нежели обыгрывание высказываний главного героя и второстепенных персонажей, их характеризуют цитаты, ещё один приём, используемый Ильиным для изображения характеров действующих лиц.

Цитаты могут носить как прямой характер, так и скрытый. Что касается задач их внедрения в публицистические и эссеистические тексты, то они используются либо для того, чтобы вскрыть позицию ильинского оппонента по тем или иным вопросам, либо подчёркивают мнение самого автора. Именно вторая цель преследуется Иваном Ильиным при прямом цитировании графа А.К. Толстого в завершающем эссе сборника "Наши задачи" - "Долой политическое доктринёрство!" [68, с. 267 - 272]:

"Мы возбудим движение встречное Против течения!" [68,с. 272].

Эта цитата завершает сборник и служит иллюстрацией к авторскому тезису о недопустимости считаться с псевдодемократическими и псевдолиберальными догмами, всё в большей степени завладевавшими умами русской эмиграции в 50-е годы ХХ века и мешавшими объективному и непредвзятому анализу политической ситуации. Цитата подводит итог сборника предельно полемичного, открыто дискутирующего, как и характерно для эссе, с устоявшимися взглядами. И цитата из А.К. Толстого тут как нельзя кстати.

Аналогично обращение к наследию видного английского философа Томаса Карлейля, по мнению Ильина, очевидно, занимавшего сходные с ильинскими мировоззренческие позиции. "Как сказал однажды Карлейль, - замечает русский мыслитель в эссе "О чувстве ответственности" во втором томе "Наших задач" [68, с. 260 - 267] - "Начинай! Только этим ты сделаешь невозможное возможным!" [68, с. 265].

Он добавил: "я чувствовал, что при важных решениях откуда-то оказывается влияние" ... " [68, с. 260].

Интересны штриховые оценки Ильиным лии, которых он цитирует: почтенный старец" для Г. Гувера и "доблестный американский генерал" для Клэрка (Кларка). Тем самым эссеист подчёркивает референтность цитируемых лиц для себя. И Гувер, и "Клэрк" фактически становятся персонажами ильинских эссе, причём персонажами положительными, которые сражаются на одной стороне с автором за его идеалы.

Этот же приём используется исследуемым автором и в других случаях. К примеру, в философско-эссеистической работе "Путь к очевидности" [86, 671 846] он отмечает необходимость наличия у свободы высшего метафизического источника. В подтверждение этого тезиса Ильин ссылается на мнение Т. Карлейля (одного из крайне высоко оцениваемых публицистом мыслителей): "Именно это имел в виду мудрый Томас Карлейль, когда писал: "В груди человека нет чувства более благородного, чем это удивление перед тем, что выше его" ... "Человек не может вообще знать, если он не поклоняется чему-либо в той или иной форме... " [68, с. 691]. Опять-таки цитата предваряется оценочной штриховой характеристикой цитируемого - "мудрый". Здесь, как и в предыдущем случае цитирования Карлейля, его цитата работает на раскрытие авторского образа.

В целом сам по себе подбор авторов для цитирования характеризует метафизические, социально-политические и эстетические позиции Ильина.

Среди них, помимо классиков русской литературы, западных философов и политиков консервативной ориентации, российские императоры и великие князья, деятели русской белой эмиграции, западноевропейские писателитрадиционалисты и др.

К примеру, ильинское эссе "О Государе" [67, с. 209 - 217] посвящено анализу обязанностей действующего монарха, необходимости проявления самоотречения и самопожертвования с его стороны. Эти тезисы обосновываются, в том числе, и цитированием высказываний самих представителей российского царствующего дома. Иван Ильин отмечает, что долг монарха перед Богом и народом столь велик и столь требует самоотречения, что "у Государя, стоящего перед престолом, отдающего себе -полный и ясный отчёт в своей ответственности и не чующего в себе призвания к власти, могут быть часы, и дни и годы, когда он будет мечтать о неприятии трона, об освобождении своей личности и своей частной жизни от этого плена и мученичества; в особенности, если ожидающий его трон окружён дурными, ловкими и развратными людьми. В этой связи нельзя не вспомнить замечательного и глубокого прочувственного письма Великого Князя Александра Павловича, которое он написал 10-го мая 1796 года своему другу Виктору Павловичу Кочубею.

"Да, милый друг, повторяю снова: моё положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями; а между тем, они занимают здесь высшие места, как напр., 3..., П..., Б..., оба С..., М..., и множество других, которых не стоит даже называть, и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед теми, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рождён для того высокого сана, который ношу теперь и ещё менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным образом... Знаю, что вы осудите меня, но не могу поступить иначе, потому что покой совести ставлю первым для себя законом, а могла ли бы она оставаться спокойною, если бы я взялся за дело не по моим силам?.. "" [67, с. 220 - 221].

Ильин афористически называет монарха, вступившего на престол, "пленником и мучеником своей власти". Для подтверждения своей правоты он опять-таки прибегает к цитированию: "Так разумел это дело и Император Николай Павлович, отвечая своей матери Императрице Марии Фёдоровне при приятии престола от Константина Павловича: "Это ещё вопрос, которую из двух жертв в этом случае должно считать выше - со стороны ли отказывающегося или со стороны принимающего"... " [67, с. 221].

Таким образом, цитаты - средство раскрытия образа главного героя, либо эпизодических персонажей. В первом случае Ильин обращается к цитированию референтных для него фигур, людей, наделённых теми же свойствами, что и лирический герой Ильина. Во втором случае цитированию подвергаются сами реальные лица, выступающий прототипами персонажей работ Ильина, как правило, позитивных, которых он заставляет бороться с ним на одной стороне баррикады за торжество своих идей и ценностей.

Иногда цитирования недостаточно, и Ильин использует полемический приём раскрытия, развертывания чужих концепций.

Приём развёртывания чужих концепций пронизывает собою практически весь эссеистический сборник И.А. Ильина "Наши задачи" [67; 68].

Так, в эссе "Германия - главный национальный враг России" [67, с. 19 - 10] автор вскрывает концепцию "движения на восток", разделявшуюся рядом немецких государственных и политических деятелей начала - середины ХХ века. Иван Ильин позиционирует эту доктрину с помощью выделения её составных элементов и их нумерации. Следует заметить, что вообще чёткое выделение позиций с присвоением им порядковых номеров - характерная черта ильинской эссеистики. Чаще в ней нумеруются авторские позиции, но, как видим в данном случае, и позиции оппонентов эссеиста.

Впрочем, задача Ильина - не только и не столько изложение позиций тех или иных политиков и идеологов Германии и даже не защита вынесенного в заоловок тезиса. Как раз он вызвал бы у многих представителей современной российской геополитической науки или, скорее, наукообразной идеологии (А.Г. Дугин; Ю. Кремлёв-Брезкун; Е.Ф. Морозов; С.А. Шатохин и др.) серьёзные возражения. Однако дело не в указании конкретных партнёров или соперников. Они как раз могут меняться. Главная задача автора - доказательство утверждения, что в своей внешней политике государство Российское может и должно опираться лишь на свои внутренние силы и национальные интересы. Именно этому доказательству и служит изложение чужой концепции, в данном случае - доктрины "движения на восток".

Современные российские геополитики стоят на позициях традиционной геополитической школы, восходящей к XIX веку. Тогда было разработано разделение стран-субъектов мировых геополитические процессы на "талассократические" (морские, океанские) и "теллурократические" (континентальные). К первым относили США, Великобританию, а ко вторым -Россию, Германию, Китай. Согласно этой доктрине, интересы океанских и континентальных стран конфликтны. Поэтому историческая Россия - СССР - РФ была и остаётся постоянным соперником США и Великобритании. А теллурократических стран непротиворечивы. Так что Россия и Германия не враги, а потенциальные партнёры. А тот факт, что они дважды на протяжении ХХ века воевали, объясняется либо ошибками руководителей, либо провокациями "третьих сил". Что же касается Ильина, то его геополитические

построения менее схематичны. Он исходит из реальной данности двух русско-германских войн и от этой данности строит свою внешнеполитическую стратегию.

К упомянутой работе тематически примыкает другая - "Стратегические ошибки Гитлера" (с продолжением) [67, с. 30 - 33]. В ней И.А. Ильин выделяет

12 "ошибок" германского политика, вынесенного в заголовок: от "переоценки своих сил" [67, с. 30] до "легкомыслия в стратегической оценке Соединённых Штатов" и "неслыханно жестокой расправы со всем европейским еврейством" 67, с. 33].

Здесь ретроспективный "разбор полётов" бывшего канцлера опять-таки не самоценен, а служит лишь наглядным макетом, на котором автор учит будущих российских, политиков доказательством "от противного", которому и служит позиционирование гитлеровских ошибок.

Так что развёртывание чужой концепции здесь, скорее, оттеняет образ политика-прагматика, главного героя ильинского эссе. Но этот герой не только прагматичен как политик, но и саркастичен, резок по отношению к недругам веры и отечества как гражданин. Чтобы подчеркнуть эти его особенности нередко Ильин использует в своих работах "закавыченные слова".

В кавычках Ильиным употребляются, прежде всего, устоявшиеся фразеологизированные словосочетания, традиционные для публицистики и эссеистики его времени. Так, в эссе "Ближайшие задачи" из первого тома "Наших задач" [67, с. 17] автор использует для характеристики продуктов возможного расчленения исторической России такие устойчивые выражения, как "азиатско-европейские Балканы", страшный "ящик Пандоры" [67, с. 17].

В других случаях в кавычках используются словосочетания, созданные политическими оппонентами автора, взгляды которых Ильин не разделяет. Цель окавычивания - показать различие, а то и прямую противоположность ильинских представлений о той или иной проблеме с представлениями тех, чьи высказывания преподносятся в кавычках. Среди примеров такого рода: "Цель Германии была вовсе не в том, чтобы "освободить мир от коммунистов", и даже не в том, чтобы присоединить восточные страны, но в том, чтобы обезлюдить важнейшие области России и заселить их немцами" [67, с. 19]. В приведённом примере Ильин вначале приводит в кавычках слова оппонентов (сторонников А. Гитлера), а затем, словами, выделенными жирным шрифтом, характеризует подлинную, а не декларативную, позицию их авторов.

В-третьих, в кавычки могут помещаться развёрнутые метафорические выражения, созданные автором специально для задач конкретного эссе. Так, в сюжете "Мировая революция, а не мировая война" из "Наших задач", том 1, Ильин моделирует возможные следствия прогнозировавшегося некоторыми из его современников захвата Советским Союзом западноевропейского региона. Эссеист образно именует такого рода трансформацию "переездом на новую квартиру" [67, с. 18] и затем, отталкиваясь от такого тропа, доказывает низкую её вероятность.

В ряде случаев Ильин помещает в кавычки слова, не являющиеся составной частью лексического фонда литературного русского языка, а относящиеся к просторечию, жаргонам, в том числе воровскому арго, варваризмам и т. п.

В одном из ключевых, с точки зрения раскрытия геополитических взглядов автора, эссе "Германия - главный национальный враг России" [67, с. 19 - 20] в кавычках подаётся варваризм "остарбайтерство" [67, с. 19] - производное от транслитерированного графическими средствами русского языка немецкого слова, означающего "восточный рабочий". Оно используется для обозначения лиц, принудительно направленных в годы Второй мировой войны из России на работу в Германию.

Аналогично использование эссеистом транслитерированного английского слова "гэнгстеры" (сейчас принято писать "гангстеры"), итальянского. -"маффиатори" (ныне более известных как "мафиози") [67, с. 292], еврейского (иврит) "кибуцы" [68, с. 205]. Последний термин автор поясняет как ""новый тип коммунистической общины", в которой царит равенство и дисциплина", а затем использует как составляющее двойного слова "кибуцыколхозы" [68, с. 205].

В кавычки могут помещаться и кальки, образованные в результате дословного перевода словосочетания с одного из иностранных языков на русский. Характерный пример - "движение на восток" в упомянутом эссе -калька немецкого Drang nach Osten [67, с. 19].

Ильин нередко помещает в кавычки арготизмы, например, "блат" [67, с. 36], "завязаться" [67, с. 36] - "порвать с преступной дейтельностью", "пришьют" - в значении "необоснованно обвинят" [67, с. 53], "урки" [67, с. 173], тем самым подчёркивая их чуждость литературному русскому языку.

Употребляются в кавычках и элементы не преступного арго, а разного рода социальных (профессиональных) диалектов, особенно в тех случаях, когда они принадлежат политическим слоям и группам, являющимся противниками эссеиста: "Уже в первую русскую революцию (1905 - 1906) некоторые революционные партии перешли к "экспроприациям", т. е. к ограблениям с убийством, - поясняет Иван Ильин, - и к прижизненным и посмертным вымогательствам (смерть Саввы Морозова)" [67, с. 35].

В кавычки Ильин порою помещает архаизмы: "... советская власть "блеффирует" [современный литературный аналог - блефует - Д. С.] в Берлине... " [67, с. 44].

Словами в кавычках могут являться авторские окказионализмы. К примеру, говоря об участниках так называемого "Оксфордского движения", члены которого пытались подменить христианскую мораль псевдолиберальной, Ильин именует наиболее активных участников упомянутого движения "покаянщиками" [68, с. 223]. Имеется в виду то, что они вместо церковного таинства покаяния исповедовались в действительных, а чаще мнимых грехах друг другу, причём публично, чем дискредитировали сам феномен покаяния. Аналогично "закавычивание" Ильиным и окказионализма "заработкоприниматели" [68, с. 25] - о лицах в Русской эмиграции, допускавших, из корыстных побуждений, сотрудничество со спецслужбами большевиков.

Литературные слова помещаются Иваном Ильиным в кавычки в ряде случаев. Прежде всего, тогда, когда они используются автором в значении, противоположном прямому, ироническом. Ряд автором, например, И.Б. Ипполитова, относят иронию к тропике. Указанная исследовательница определяет иронию как "троп, заключающийся в употреблении наименования (или целого высказывания) в смысле, прямо противоположном буквальному; перенос по контрасту, по полярности семантики" [101, с. 28]. Иногда употребление кавычек поясняется эссеистом с помощью определения к "закавыченному" слову: " ... мнимый "гений" делал ошибку за ошибкой" [67, с. 107] - об А. Гитлере; "революция разоряет и вымарывает её [России - Д. С.] мнимое "богатение" ... " [67, с. 107]; " ... наряду с юридически прочными и политически жизненными союзами государств, история знает ещё и мнимые, фиктивные "федерации", не возникавшие в органическом порядке - снизу, а искусственно и подражательно насаждавшиеся сверху" [67, с. 168]. Чаще таких пояснений не даётся, и противоположный буквальному смысл восстанавливается по контексту: "Ни одно достижение Советского государства (если таковые в действительности имеются) не есть достижение русского народа: что из этих "достижений" переживёт крушение компартии?" [67, с. 106]; "То же самое происходило потом и на "всемирном" съезде в Амстердаме, где подготовлялось чудовищное месиво из христианства и коммунизма" [68, с. 59]. Промежуточный пример: "Дело в скудости духа: внедуховности "патриотизма", в бездуховном политиканстве... " [68, с. 54]. Понятно, что для христианина Ильина подлинный патриотизм всегда имеет духовно-религиозное наполнение. Поэтому постановка Иваном Александровичем рядом со словом "патриотизм" существительного "недуховность" равнозначна определению "мнимый". Известны случаи последовательного развёртывания автором системы дихотомий, одними сторонами которых служат слова в кавычках, другими - их расшифровка эссеистом: "Наконец, есть и такие, которые не:покоятся до тех пор, пока им не удастся овладеть русским народом через малозаметную инфильтрацию его души и воли, чтобы привить ему под видом "терпимости" - безбожие, под видом "республики" - покорность закулисным мановениям и под видом "федерации" - национальное обезличение" [68, с. 163].

"Словами в кавычках" у Ильина являются и имена собственные в тех случаях, когда им придаётся собирательное, нарицательное значение: "Русские эмигранты, любящие Россию и верные ей, не пропадающие по чужим исповеданиям и не служащие в иностранных разведках, обязаны знать всё это, следить за той презрительной ненавистью и за вынашиваемыми планами; они не имеют ни оснований ждать спасения от Запада - ни от "Пилсудского", ни от "Гитлера", ни от Ватикана, ни от "Эйзенхауэра", ни от мировой закулисы" [67, 200]. Нетрудно заметить, что закавычены лишь фамилии политических деятелей, обозначающие не только и не столько конкретно их обладателей, сколько те или иные политические тенденции или направления.

Заметим, что тот же приём Ильин применяет и в публицистике. В статье ·Кто они?", впервые опубликованной под псевдонимом "Юстус" в газете "Утро России" в № 266 от 19 ноября (1 Декабря) 1917 года, помимо традиционного для Ильина употребления кавычек ""равенство" вытесняет "свободу"" [90, с. 189] мы встречаем и такое: "Ведь "большевики" - социал-демократы: это крайнее течение русской "революционной демократии", руководимые "Лениным" и "Троцким"" [90, с. 189].

С другой стороны, в кавычки могут заключаться и вполне литературные слова и словосочетания, которые используются не в противоположном значении, а в самом прямом. Например, в эссе "Предпосылки творческой демократии" из "Наших задач" [68, с. 5 - 10] автор использует словосочетание "учредительное собрание" - в кавычках и с маленькой буквы - в традиционном значении, для наименования высшего законодательного органа страны, который предлагалось созвать после Февральской революции, и выборы в который проходили в России в 1917 году. Использование кавычек в указанном контексте - способ передачи политических взглядов автора, негативно относившегося к либерально-демократическим ценностям, скорее, тяготевшего монархизму и негативно оценивавшему политические завоевания Февраля. Кавычки (так же, как и строчная буква) - средства указания на нелигитимность, по мнению И.А. Ильина, как самого февральского режима, так и, в частности, формировавшихся им атрибутов государственной власти.

Нередко кавычки - средство манифестации политического кредо автора. так, в "Заветах февраля" ("Наши задачи", том 1) он пишет: "В течение всего 1917 года опасность грозила "слева", а не справа" [67, с. 153]. Поскольку сам Ильин - однозначно "правый" идеолог, слово "справа" он выделяет лишь шрифтом, но не кавычками, а слово "слева" - выделяет и кавычками, и шрифтом. Очевидно, этим он стремится подчеркнуть неискренность оппонентов даже в определении своей общественной позиции.

Более того, порою слова в кавычках применяются Ильиным в прямом значении. Кавычки часто наряду с жирным шрифтом средство дополнительного выделения семантически значимого слова. Вот характерный пример из эссе "Конспирация в зарубежье" [67, с. 33 - 35]: "Искусство конспирации состоит в умении проводить заговоры "тайно" и доводить их до успешного конца" [67, с. 33]. Понятно, что конспирация действительно умение проводить заговоры тайно. Никакой иронии в ильинской фразе нет, слово использовано в прямом смысле. Аналогично использование кавычек в похожем примере: "Для одних национальная Россия слишком велика, народ её кажется им слишком многочисленным, намерения и планы её кажутся им тревожно-загадочными <...>, и самоё "единство" её представляется им угрозой" [67, с. 163]".

В публицистических статьях и текстах публичных речей Ильина кавычки потребляются реже, но также распространены. Однако условия их применения здесь иные. Чаще всего автор ставит в кавычки слова, отражающие распространённое мнение, опровергаемое публицистом. В тексте речи "Государственный смысл белой армии" Иван Ильин подчёркивает: "Россия, религиозно горящая, Россия, патриотически преданная, Россия, с верным монархическим правосознанием, сильною волею и твёрдым характером не имела бы оснований опасаться "коммунистов", "революционеров", евреев", "латышей", "китайцев", "поляков" и других недоброжелателей. Беда не в их силе, а в нашей слабости <...>" [90, с. 291]. "Коммунисты", "революционеры", евреи", "латыши" и пр. - клише, с которыми часто отождествлялся образ врага в сознании среднего белогвардейца. Ставя эти слова в кавычки, Иван Ильин подчёркивает стереотипность этих представлений и призывает искать главную причину крушения великой, имперской России не вовне её, а в душах её патриотов, честных, но слабых и недалёких.

А в примыкающей тематически к этой речи статье "Белая идея" также ставятся в кавычки слова "грех" и "стыд": "Мы утверждаем естественность и необходимость частной собственности и видим в ней не "грех" и не "стыд", а

личное и общественное духовное задание" [90, с. 311]. "Грехом" и "стыдом" собственность традиционно слыла в среде русских интеллигентов, среде, из которой вышел Ильин и другие духовные лидеры белого движения, среде, со стереотипами восприятия которой Ильин решительной рвёт.

Можно сделать вывод, что для Ильина кавычки - средство выделения значимых для него (по разным причинам) слов, применяемой наряду с полужирным шрифтом и курсивом. А сами мотивы такого выделения различны. Нередко закавычиваются слова, которые, по нормам литературного языка, в кавычках писаться не должны, так что Ильина можно считать автором оригинальной, неканонической орфографии, используемой им для детальной обрисовки образа лирического героя.

К приёму "использование кавычек" у Ильина примыкает и другой использование в именах собственных строчных букв вместо положенных прописных. Автор использует его для того, чтобы отмежеваться от тех или иных лиц, с которыми он полемизирует, от позиций того или иного печатного органа. Такого рода средства используются Ильиным не только в публицистике и эссеистике, изначально предназначенной для опубликования, но и в письмах общественно-политического характера, которые, на наш взгляд, также являются публицистическими произведениями, но с более узким кругом адресатов, порою сводящимся к одному человеку. Например, в письме к В.Ф. Баумгартену от 7. Х. 1953 года [98, с. 236 - 240] публицист говорит о печатном "органе, называемом и ныне "нашей страной"" [98, с. 239]. Речь идёт о газете "Наша страна", основанной монархистом, философом, публицистом И.Л. Солоневичем, а после его безвременной кончины, возглавлявшейся Б. Башиловым. Ясно, что, В соответствии с нормами русской орфографии, наименования газет пишутся с прописной буквы, но исследуемый нами автор использует строчную, чтобы выразить резко негативное отношение к социально-политической позиции авторов и издателей газеты. Следует отметить, что такая - авторская - орфография не случайна. В одном и том же письме она повторяется. "Башилова я тоже не знаю, и доколе он называет свою газету "наша страна" - я ни на какие его желания согласия не дам, - решительно заявляет Ильин и далее поясняет. - Эта газета заехала в тупик бесчестия и демагогии; и я им не содействователь. После смерти Солоневича я газету перестал получать (и никогда не выписывал) и совсем не знаю ничего о её к новом направлении. Связь с нею повредит и Делу, и РОВСу, и мне лично" [98, с.240]. Бросается в глаза тот факт, что имя нарицательное - дело - напротив, использовано Ильиным с прописной, поскольку имеется в виду священное для автора дело белого движения.

Итак, новаторство Ильина состоит в том, что он расширяет область использования кавычек, а также применяет такое художественное средство, как написание имён собственных со строчных букв. Этого приёма нет у других авторов-публицистов и эссеистов. Цель приёма однозначна - ярче передать такую особенность образа главного героя, как его непримиримость и даже в известной мере пренебрежение к идейным противникам. Они (и их органы) печати настолько никчёмны, что даже не заслуживают заглавной буквы.

4.3 Крупные композиционные структуры

Нужно отметить, что поэтический спектр публицистики и эссеистики Ивана Ильина весьма богат и многообразен. Помимо малых композиционных средств Ильин эффективно применяет и такие крупные структурные компоненты, как диалог, монолог, авторское описание, пейзаж, портрет и т. д.

Присмотримся внимательнее к каждому из них.

В повествовательную ткань своих эссе и статей Ильин нередко вводит диалог или его элементы. Как таковой, диалог выполняет свою основную функцию - функцию самохарактеристики участников изображаемых событий.

Объём ильинских диалогов, если в них участвует главный герой, как правило, развёрнутый. В них подвергаются тщательному анализу основные аспекты тех идей, концепций, которые автор хочет донести до читателя. Делает это Ильин достаточно откровенно, так что его диалоги носят доверительный характер. Поэтому Иван Ильин при построении диалогов не скупится на печатную площадь, пусть даже это и замедляет действие сюжета.

В эссеистических произведениях, в частности, включённых в сборник Наши задачи" [67; 68], И.А. Ильин для характеристики действующих лиц широко использует диалог.

Следует заметить, что вся указанная книга носит скрыто монологический и полилогический характер. Однако в ряде эссеистических фрагментов мы встречаемся и с диалогом в эксплицитной форме.

Типичный пример - статья "Конспирация в зарубежье" [67, с. 33 - 35]. Она целиком строится на диалоге двух героев. Диалог носит воображаемый характер, на что прямо указано в начале эссе: "Вообразим, что ко мне является видный агент НКВД и говорит... " [67, с. 33]. Диалог представляет собой, скорее, реконструкцию хода мысли политиков русской эмиграции, которым иногда могут приходить на ум идей сотрудничества с "патриотическими" силами внутри репрессивных органов Советского Союза. Чтобы взвесить все "за" и "против" такого сотрудничества, Ильин и конструирует этот воображаемый диалог. Один из них - ведущий эссеистический персонаж, в той или иной форме отождествляемый с автором, о чём свидетельствует использование первого лица. Второй - явившийся к нему некий "видный агент НКВД" [67, с. 33], охарактеризованный как "лукавый собеседник" [67, с. 35]. Он: является к рассказчику и предлагает тому сотрудничество. Предложение сотрудника указанного ведомства сталинской России оформлены через прямую речь: "Мы, заговорщики в НКВД, готовы произвести переворот в Советском Союзе и установить русское национальное правительство, если вы, эмигранты, обещаете нам исполнять теперь же все наши указания, а потом дать нам всем полную амнистию и войти в наше правительство!" [67, с. 33]. "Я, конечно, даю ему высказаться, - указывает в авторской ремарке Ильин и риторически спрашивает. - Что надо ответить ему?" [67, с. 33].

Далее следует текст ильинского "alter ego", позиционированный по пяти пунктам [67, с. 33 - 35]:

"1) "Почему вы избрали меня для сообщения мне вашей тайны? <...>"

2) "Откуда у вас берётся такое безусловное доверие ко мне, что вы решаетесь сообщить мне такую опасную тайну? <...>"

3) "Но если бы между вами, профессиональным провокатором, и мною имелось в действительности единомыслие и доверие (о чём смешно и думать), то вы имели бы основание сообщить мне о вашем "заговоре" только тогда, если бы моё участие было безусловно необходимо для вашей удачи. На самом же деле всё обстоит как раз наоборот <...>"

4) "Для производства пере ворота в Советии эмиграция вам решительно не нужна. Напротив, её участие и её болтовня могут быть только вредны вам. <...>"

5) "Что же касается исполнения теперь же всех ваших указаний и требований вам во всём, то это требование было в своё время произнесено вашим сотрудником - Фёдоровым-Якушевым, основателем всем известного провокационного "треста". Это нам уже знакомо. И именно это выдаёт вас окончательно, с головой. Итак, поищите себе созаговорщиков среди людей более неопытных, слепо доверчивых и болезненно честолюбивых. А меня не тревожьте вредными разговорами!"" [67, с. 33 - 35].

Прямая речь ведущего эссеистического героя заканчивается. После зарытых кавычек Ильин добавляет абзац уже не от имени героя эссе, а непосредственно от имени автора: "Все эти соображения, конечно, нет надобности излагать лукавому собеседнику: можно сказать иначе, меньше и больше. Но про себя следует думать именно в этом роде. И затем следует предупредить всех единомышленников о готовящейся новой провокации, может быть, и через честную эмигрантскую прессу" [67, с. 35]. Эпитет "лукавый" у Ильина носит итожащий характер и как бы подводит черту под диалогом. Заметим, что в этом эссе видна относительность противопоставления автора и его ведущего лирического героя. Их соотношение меняется в ходе повествования. Вначале дистанции между автором и героем практически нет. Внезапно Ильин как бы делает незримой камерой "отъезд" назад. Появляется дистанция между героем и автором, который резюмирует и в чём-то корректирует позицию героя. Скорее всего, на наш взгляд, уже после написания основного корпуса эссе Ильину пришли на ум новые мысли, которые он и оформил столь своеобразным образом.

Реплицированный диалог у Ильина может быть и не воображаемым, а реальным. Часто это диалог с участием не главного героя, а второстепенных персонажей. Так, в эссе "Надежды на иностранце" используется диалог между тогдашним премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем и одним из сотрудников его разведывательных служб. Этот диалог предельно лапидарен (в отличие от диалогов с участием главного героя). Более того, реплики второго участника даже даны через переспрашивание Черчилля, так что это почти монолог: "Напрасно умный и опытный английский разведчик предупреждал Черчилля о коммунистических планах Титоброза... Черчилль отвечает ему: "Вы что же, разве хотите после войны осесть в Югославии? Нет! Ну, и я тоже нет. Так какое же нам дело до этого?"" [67, с. 137]. Тем не менее, Ильин эпитетами "умный" и "опытный" однозначно показывает, с каким из персонажей он солидаризируется (отнюдь не с главой правительства Соединённого Королевства!).

Диалоги у Ильина встречаются не только воображаемые, но и обычные, реплицированные. Но и они имеют свою специфику. Пример реплицированного диалога в эссеистике Ильина - работа "Что такое Русский Обще-Воинский Союз (Р.О. В. С.) (ко дню двадцатипятилетия, протекшего со дня его основания Главнокомандующим П.Н. Врангелем)" [67, с. 161 - 162]. Ильин раскрывает в этом эссе свои представления о том, что должна собой. представлять, по его мнению, указанная военно-политическая организация. Однако этот диалог имеет свои особенности. Его реплицированность - неявная. Дело в том, что реплики одного из участников диалога передаются не через прямую речь, а через косвенную: "Пишущему эти строки пришлось недавно слышать вопрос о том, что такое Русский Обще-Воинский Союз и не есть ли он политическая партия. Ответ, данный им по его личному разумению, он ныне предлагает на всеобщее рассуждение" [67, с. 161]. Далее идёт реплика главного эссеистического героя, оформленная через кавычки. Главный герой решительно отрицает партийный характер РОВС и аргументирует это.

Но уже следующая реплика оппонента оформляется через прямую речь: ""Но не означает ли это, - был задан вопрос, - что члены Р.О. В.С. обречены на государственное бессмыслие и на отсутствие всякой политической программы?".

Ответ был: "Наоборот, государственное бессмыслие начинается там, где люди предоставляют своим главарям думать за них, а сами повторяют чужие выдумки"" [67, с. 162]. Заметим, что реплики самого главного героя, хотя и вводятся через прямую речь, но даны в безличной форме: "был ответ". Такой формой Ильин подчёркивает дистанцию между собой как эмпирическим лицом и главным лирическим героем.

Пример одностороннего скрытого внутреннего диалога - эссе Ильина "О грядущей диктатуре" [68, с. 10 13]. Здесь Ильин размышляет о грядущем после разрушения СССР хаосе и о том, как его преодолеть. Единственной мерой, которая позволит предотвратить новую смуту, станет, по мнению эссеиста, "национальная диктатура". "Да, ответят мне, - замечает автор, но - эта диктатура должна быть "демократическая"" [68,с.11]. Иван Ильин отвечает воображаемому собеседнику, так же, как и в "Конспирации в зарубежье", позиционировав свои положения. Но, в отличие от "Конспирации... ", тот, с кем полемизирует Ильин, никак не назван, обозначен в неопределённо- личной форме ("ответят мне") и, скорее, является конструктом мысли самого автора. А в конце эссе Иван Ильин, задавая сам себе риторические вопросы и сам же на них отвечая, прямо переходит к диалогизированному монологу: "Можно ли думать, что такой национальный диктатор выйдет из нашей эмиграции? Нет, на это нет никаких шансов" [68, с. 13]. Интересно, что такое же построение текста характерно и для главного реального (а не воображаемого) оппонента Ивана Ильина - И.В. Сталина. Возможно, это общая черта всех людей с тяготением к авторитаризму, а, быть может, отражение неких архетипических мотивов российского политического клacca, к которому равно апеллировали как Ильин, так и Сталин.

Иногда диалог Ильина, в котором участвуют несколько человек, то есть, полилог выстраивается в своеобразную минидраму. В статье "Отповедь расчленителям", помещённой во втором томе "Наших задач" [68, с. 43 - 47J, Ильин в целях повышения эффективности своей пропаганды концепции единой России выступает в роли драматурга. Он сообщает о некоей "беседе, ведшейся в довольно пёстром обществе" [68, с. 43]. Фактически она представляет собой своеобразный "неформальный политический круглый стол". За ним, "у гостеприимного хозяина", собираются "представители нескольких народов": "один американец", причём, что характерно для формы авторского изложения, с чётко обозначенным политическим кредо - "из сторонников Эйзенхауэра", "один либеральный англичанин" (также указаны общественные взгляды!), "один французский бельгиец" (указана не только страна, но и этническая община) и "двое русских" [68, с. 43].

Ильин выступает фактически в роли председателя этой "виртуальной конференции", заставляя героев выступать именно в том порядке, который обесспечивает наиболее эффективную передачу взглядов эссеиста.

Вначале слово "предоставляется" "представителям западных народов". Это своеобразная завязка ильинской минидрамы. Они говорят "как великие знатоки русской истории и русского вопроса" [68, с. 43]. Представители же русского народа, "отодвинутые, удручённые излагаемым политическим вздором и несколько растерянные от невежественного апломба иностранцев" молчат. "Картина для нашего времени типичная и характерная... " - бросает автор [68, с. 43].

Иван Ильин поясняет, чем объясняется пассивность позиции героев эссе - его соотечественников, с помощью риторического вопроса: "Ну что возразить англичанину, утверждающему одним вздохом, что Иоанн Свирепый перерезал всех казанских татар и что Сталин выполняет во всех подробностях "завещание Петра Великого"? Или американцу, который достоверно знает, что русские составляют в России меньшинство и что коммунизм есть единственное, что удерживает Россию от полного распада, так что крушение коммунизма немедленно "разрешит весь русский вопрос"? Что сказать бельгийцу, который считает полное разоружение Германии, а также независимость Эстонии и Латвии - вернейшей гарантией европейского мира?" [68, с. 43]. Сам же рассказчик отвечает на свой вопрос: "Опытному политику сразу было видно, что весь этот набор исторических нелепостей и выдумок идёт из единого колодца - из прессы, вдохновляемой мировою закулисою" [68, с. 43].

Следует отметить, что в начале Ильин не дистанцирует американскую позицию от западноевропейской.

Затем, в развитие действия, автор предоставляет слово "одному из наших соотечественников" [68, с. 44]. Его политические взгляды, не в пример западным оппонентам, Ильин не раскрывает. Очевидно, тем самым эссеист хочет подчеркнуть надпартийный, общенациональный характер взглядов своего героя - фактически alter ego автора. Указано лишь то, что русский - "человек с энергией и юмором" [68, с. 44], то есть, личные качества, а не социальные взгляды персонажа.

Персонаж в полемических целях заявляет о своей приверженности идеям демократии, самостоятельности и самоуправления, а затем проецирует эти идеи на западную действительность. Он предлагает распространить принципы самоопределения на народы зависимых от Запада стран и территорий. Это предложение вызывает протест собеседников: "Трудно представить себе, как вскипели иностранцы, еле давшие говорить представителю национальной [наконец, появилась политическая характеристика героя - Д. С.] России. Больше всего сердился англичанин, весь красный от гнева, он повторял всё один и тот же вопрос: "Вы, что же, хотите разложить весь Английский Эмпайр?"" [68, с. 44]. Интересен авторский варваризм - в целях повышения выразительности изображения позиций героя, Иван Ильин не переводит, а транслитерирует английское слово Еmрirе - "Империя". Аналогична позиция и бельгийца-франкофона. "И только один американец что-то молча соображал и, наконец, вынув записную книжку, начал заносить в неё какие-то заметки... " Автор как бы "не догадывается" вначале об их содержании, предполагая: " ... вероятно, заподозрив русского оратора в тайном коммунизме" [68, с. 45]. Тут Иван Ильин, словно драматург, делает ремарку о поведении таинственного лица, предоставившего помещение для дискуссии, ни национальность, ни политическая позиция которого не указаны: "Хозяин не вмешивался в беседу, он только любезно и несколько таинственно улыбался" [68, с. 45].

Нетрудно заметить, что "конференция" строится эссеистом в соответствии с драматургическими канонами. Нетрудно выделить экспозицию, развитие действия, кульминацию, развязку "спектакля". Аналогичным образом выстраиваются современные политические ток-шоу на телевидении. Можно:-сказать, что Ильин ставит своё "бумажное ток-шоу", во многом предвосхищая разработки телевизионщиков начала ХХI века.

Эссеист обозначает паузу и сообщает: "Когда буря немного улеглась, наш единомышленник [впервые указано на тождество взглядов героя и автора - Д. С.] продолжил развивать своё возражение" [68, с. 45]. Следует пространная, более чем на страницу, реплика персонажа, оформленная через прямую речь.

После её окончания дана ремарка: "Американец поднял брови, остановил свой взгляд на ораторе и что-то коротко зачеркнул в своей записной книжке" [68, с.46].. Таким поведением персонажа Ильин выделяет кульминационную сцену минидрамы. Мимика действующего лица (поднятые брови, остановившийся взгляд) передаёт психологическое напряжение эпизода. Интересно, что Ильин не чужд психологических интересов, что отразилось в его раннем творчестве, например, в статье "О любезности" 1912 года [70].

Этим самым читателю даётся понять, что позиция консервативных кругов США ("сторонники Эйзенхауэра") по "русскому вопросу", во-первых, возможно, не тождественна западноевропейской и, во-вторых, подвержена эволюции.

Следует отметить, что для Ильина в целом иллюзии в адрес консервативных кругов Соединённых Штатов Америки характерны не были, что нашло отражение в тех же "Наших задачах", например, в эссе "О русском национальном самостоянии" [67, с. 200].

Далее следует ещё одна длинная (более чем на полторы книжных страницы!) реплика "одного из наших соотечественников" (второй ни разу в течение спора голоса не подает!). В ней вначале вскрывается бессперспективность внутрироссийского сепаратизма как с точки зрения общенациональных интересов страны, так и, в конечном счёте, с точки зрения европейской и мировой стабильности. Далее персонаж от апелляции к историческим фактам переходит к отсылке к своему личному опыту, возможно, тождественному опыту Ивана Ильина, рассказывая о встрече с князем "местного народа карачаев" [67, с. 47].

Развязка такова: "Тут американец встал, чтобы проститься с хозяином, и беседа оборвалась. Но, уезжая, он [американец - Д. С.] записал имя и адрес оратора и сказал ему отдельно несколько слов, явно условливаясь о дальнейшем свидании" [67, с. 47].

Ильин выразил свои геополитические построения, не исключающие, при определённых условиях, российско-американского диалога и взаимодействия.

Таким образом, в эссе "Отповедь расчленителям" Ильин применил необычную композиционную структуру структуру "воображаемой конференции" и предложил оригинальную структуру произведения. В основе неё лежит развёрнутый диалог с присущими ему характеристическими функциями. Как в минидраме, здесь прорисованы характеры персонажей, отчётливо обозначены их геополитические концепции, разоблачены преступные замыслы и происки. Драматизированный жанр эссе - это творческая находка Ильина, свидетельство его усиленных эстетических поисков

Другие крупные структуры Ильина несколько менее парадоксальны по форме, но также чрезвычайно оригинальны.

Авторское описание у И.А. Ильина чаще всего встречается в эссеистических текстах, в особенности, в работе "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний" [86, с. 519 - 670]. Чаще всего развёрнутые описания - элемент пейзажных зарисовок, а штриховые - портретов второстепенных героев публицистики.

Внепейзажные и внепортретные описания относительно редки. Таковым является, в частности, описание огня в одноимённом фрагменте [86, с. 609 - 613].

Описание того, как эссеистический герой разводит огонь и сидит перед камином само себе достаточно выразительно в художественном отношении.

Постепенно оно трансформируется в цепь авторских рассуждений на следующие темы.

Во-первых, И.А. Ильин обращается к темам исторических судеб России. Огонь здесь служит символом "жертвенной готовности" души русского человека [86, с. 610].

Во-вторых, стихия огня олицетворяет для автора "древнее пламя домашнего очага", "личную оседлость человека" [86, с. 610], его желание и быть "быть свободным хозяином" [86, с. 611].

В рассуждениях автор (как и подобает стороннику индукции и врагу дедукции!) идёт от частного к общему. Он называет огонь символом радостного преодоления" [86, с. 611], "источником жизни и судьбой вселенной - живым дыханием Божьим" [86, с. 611].

Однако только этим Иван Ильин не ограничивается. Он не просто говорит человеческом огне как одной субстанции и божественном - как другой. Нет. Публицист подчёркивает необходимость "встречи двух огней - мирового и личного" [86, с. 613]. Она происходит в душе человека. Здесь огонь становится "пламенеющим духом" [86, с. 613]. Это возможно лишь благодаря тому, что "внешний, материальный огонь был вызван к жизни дуновением Божиим лишь в качестве живого прообраза самого Духа" [86, с. 613].