Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»»

Факультет социальных наук

Диссертация

образовательная программа «Прикладные методы социального анализа рынков»

Механизмы защиты фрилансеров от оппортунизма заказчиков на русскоязычном рынке удаленной работы

Рецензент

А.А. Куракин

Научный руководитель

Д.О. Стребков

Москва 2016

Оглавление

Введение

Раздел 1. Комплексный взгляд на проблему оппортунизма и функционирование рынков: обзор теоретических подходов и эмпирических исследований

1.1 Проблема оппортунистического поведения: на пересечении конвенциональной экономической теории, институциональной экономики и экономической социологии

1.2 Эмпирические исследования оппортунизма: организационная и внеорганизационная перспективы

1.3 Понимание рынка и основные условия экономического обмена

Раздел 2. Методология исследования оппортунистического поведения заказчиков на рынках удаленной работы

Раздел 3. Эмпирический анализ принципов регулирования и организации взаимодействия фрилансеров и заказчиков на русскоязычном рынке удаленной работы

Заключение

Введение

Проблема оппортунистического поведения экономических агентов, которое в самом общем виде понимается как следование своему интересу неблаговидными средствами [Уильямсон, 1996], является одним из ключевых направлений теоретических изысканий и эмпирических исследований в области экономической теории, а также граничащих с ней дисциплин, таких как теория организаций, менеджмент и экономическая социология. Вопрос о характере и качестве рыночных взаимодействий активно разрабатывается с управленческой точки зрения в целях оптимизации межфирменных обменов (См.: [Carson et al., 2006; Hawkins et al., 2008; Jap, Ganesan, 2000; Wathne, Heide, 2000]). Вместе с этим, проблема рисков оппортунистического поведения в современных условиях постиндустриальной (информационной) экономики выходит из организационных границ и становится еще более выпуклой и острой в контексте стремительного развития нестандартных типов занятости, включая самостоятельную внештатную занятость (фриланс) [Ashford et al., 2007; Barley, Kunda, 2004; Connelly, Gallagher, 2004; Kalleberg, 2000].

Западные исследователи в области нестандартной занятости подчеркивают, что независимые профессионалы, осуществляющие свою деятельность в условиях неопределенности и обладающие ограниченной информацией о рыночной ситуации и своих контрагентах, часто подвергаются рискам эксплуатации и недобросовестного поведения со стороны своих клиентов [Blair, 2003; Dex et al., 2000; O'Mahony, Bechky, 2006; Storey et al., 2005]. Полная или частичная невыплата вознаграждения, отсрочка платежа, неожиданное изменение сроков и содержательных задач работ, требование дополнительных неоплачиваемых доработок представляют собой наиболее характерные проявления оппортунизма заказчиков [Osnowitz, 2010].

Риски нестандартной занятости лишь усугубляются в случае электронных фрилансеров, осуществляющих поиск клиентов и выполнение заказов через специализированные онлайн платформы (электронные биржи удаленной работы) в условиях обезличенных краткосрочных взаимодействий и преобладания инструментальных связей [Chang, Chang, 2011; Nikitkov, Bay, 2010; Kauffman, Wood, 2007; Sebesta, 2009]. Кроме того, проблема оппортунизма клиентов является для фрилансеров более острой в связи с ассиметричными отношениями с заказчиками (клиенты фрилансеров в большинстве случаев являются представителями фирм и обладают большей переговорной силой) [De Peuter, 2014; Gill, 2010; McKeown, 2005; Osnowitz, 2010; Barbieri, 2003]. Таким образом, электронный фриланс может трактоваться как часть более широкого тренда прекаризации труда [Стендинг, 2014; Kalleberg, 2009].

Русскоязычный рынок удаленной работы, помимо перечисленных выше характеристик, практически полностью ускользает из формального правового поля и находится преимущественно в зоне неформальной экономики [Стребков, Шевчук, 2012а]. Необходимо также указать на высокую технологичность подобных рынков, многие аспекты которых в настоящее время просто не могут быть урегулированы законодательно по причине отсутствия правового аппарата в данной сфере [Стребков, Шевчук, 2012b].

Неблагоприятные институциональные условия для нестандартно занятых на российском рынке труда играют не последнюю роль в доминировании неформальных практик на рынке удаленной работы. Например, такие негативные тенденции, присущие российскому современному обществу, как относительно низкий уровень институционального и личностного доверия, а также высокие трансакционные издержки [Веселов, 2004a; Веселов, 2004b; Корнай, 2003; Заславская, 2004; Кертман, 2006] особенно сильно сказываются на нестандартных типах занятости, в число которых входит и электронный фриланс. Ситуацию усугубляют неблагоприятные институциональные условия для малого бизнеса и особенно для самозанятых в России, включающие непроработанное нормативно-правовое регулирование, трудности налогообложения и высокие административные барьеры [Алимова, 2007; Мишурова, 2012; Образцова, 2013; Образцова, Чепуренко, 2008; Чепуренко, 2008]. Например, отсутствие эффективной судебной системы в России сильнее сказывается на фрилансерах, для которых защита своих прав через правовые инстанции, по сравнению со «стандартными» работниками, еще более проблематична.

Обобщая вышесказанное, стихийность формирования русскоязычного рынка удаленной работы и его слабая государственная регуляция в сочетании с заочным взаимоотношением контрагентов, информационной и властной асимметрией и неопределенностью качества услуг способствуют обострению рисков оппортунизма со стороны участников рыночного обмена в онлайн пространстве. Так, согласно данным Мониторинга рынка удаленной работы (НИУ ВШЭ), в 2014 году около 88% русскоязычных независимых профессионалов заявили о нарушении первоначально обговоренных условий со стороны клиентов за последний год, при этом только около трети всех фрилансеров столкнулись с недобросовестным поведением заказчиков, влекущим за собой прямые финансовые потери [Стребков, Шевчук, Спирина, 2015, С. 174].

Таким образом, в фокусе данной работы находятся те защитные механизмы, которые используются электронными фрилансерами для противостояния и предупреждения оппортунизма со стороны заказчиков их услуг. Остается не ясным, каким образом в принципе возможно эффективное взаимодействие хозяйственных контрагентов в условиях виртуальных контактов и почти полного отсутствия законодательного регулирования их отношений. Особый исследовательский интерес представляет вопрос о том, каким образом при наличии очевидной властной асимметрии в пользу заказчика (при условии, что это отдельная организация), обособленный фрилансер, крайне слабо защищенный легальными институтами и коллективными профессиональными объединениями, выстраивает свою переговорную стратегию, устанавливает уровень приемлемых потерь и рисков и может добиваться успеха в своей профессиональной деятельности. Неоднозначным является ответ на вопрос о том, какие именно инструменты (и их комбинации) борьбы с оппортунизмом, представленные в классической экономической и социологической литературе, используются на данном рынке.

Другими словами, в применении к русскоязычному электронному рынку удаленной работы классическая проблема доверия и мошенничества [Грановеттер, 2002] звучит так: почему, несмотря на все неблагоприятные условия, экономическая деятельность фрилансеров не характеризуется тотальными проявлениями недоверия и оппортунизма со стороны заказчиков их услуг? Какими факторами можно объяснить оппортунистическое поведение заказчиков? Как независимым профессионалам удается противостоять риску оппортунизма и добиваться успеха? Ведь именно об этом свидетельствует устойчивый рост числа зарегистрированных пользователей и посетителей русскоязычных бирж удаленной работы, а также расширение видов специализаций фрилансеров и создание все новых онлайн платформ удаленной работы.

Раздел 1. Комплексный взгляд на проблему оппортунизма и функционирование рынков: обзор теоретических подходов и эмпирических исследований

1.1 Проблема оппортунистического поведения: на пересечении конвенциональной экономической теории, институциональной экономики и экономической социологии

Человек через призму конвенциональной экономической теории: предпосылка об эгоистичности

Одним из фундаментальных предположений конвенциональной экономической теории является склонность человека к эгоистичности, выражающаяся в подчиненности своим интересам и стремлении к максимизации собственной выгоды [Радаев, 2008, с. 19]. На эту особенность человеческой природы обращали внимание авторы, стоящие у истоков научной политической экономии. Так, Дж. Милль и Т. Гоббс отмечали, что принцип собственного интереса характеризует человека как эгоистичного и, поэтому, несовершенного, что обуславливает необходимость его управления посредством мудрой государственной политики, преследующей общественный интерес [Автономов 1993, с. 10; Гоббс 1991, с. 95]. Согласно Гоббсу, проблема порядка, а вместе с ней и проблема недобросовестного поведения разрешаются благодаря вышестоящей автократической структуре, которая и обеспечивает отсутствие мошенничества (malfeasance) вследствие эффективного управления [Грановеттер, 2002, С. 47].

Противоположной точки зрения придерживался А. Смит, согласно которому частные эгоистические интересы отдельных людей, в конечном итоге, являются источником общего блага, и именно поэтому государство не должно пытаться регулировать экономическую сферу [Автономов 1993, с. 10]. Согласно Смиту, склонность к обмену и эгоизму ведет к таким важным экономическим последствиям как разделение труда и специализация. При этом, стремясь приложить свой капитал самым лучшим образом и получить максимальную выгоду, человек непосредственно помогает всему общественному благосостоянию, так как преумножает общую сумму стоимостей всего хозяйства страны [Meyers, 1983]. Важнейшим условием нормального функционирования общества Смит считает поддержание состояния свободной конкуренции, «невидимая рука» которой помогает объединять действия разрозненных эгоистов в систему, направленную на получение общественного блага. При этом роль государства ограничивается поддержанием состояния свободной конкуренции и исправлением «провалов» рынка [Автономов 1993, с. 12].

Таким образом, экономическая теория задает исходную теоретическую точку для анализа оппортунистического поведения индивидов, но не позволяет рассмотреть проблему оппортунизма из-за игнорирования реальной рыночной ситуации, в которой субъекты, как правило, не обладают полной информацией и несут издержки обмена по подготовке, заключению контрактов, а также обеспечению контроля над их выполнением. Кроме того, признавая предпосылку о следовании эгоистическим интересам, конвенциональная экономическая теория обходит стороной возможность использования средств насилия и обмана (fraud) для его реализации [Грановеттер, 2002, С. 50]. Классическая экономическая теория отрицает необходимость репрессивных структур для поддержания порядка: недобросовестность и обман устраняются самостоятельно под влиянием конкурентных рынков, которые определяют условия совершения сделок таким образом, что их участники просто не могут жульничать [Грановеттер, 2002, С. 47].

Такое направление как институциональная экономика развивалось в русле ограничения и ревизии базовых экономических предпосылок, расширяя возможности микроэкономики за счет включения в модель анализа экономических и социальных институтов и уделяя особое внимание такому понятию как оппортунистическое поведение акторов [Furubotn, Richter, 1991]. Обращаясь к анализу несовершенных конкурентных рынков на микроуровне, характеризующихся небольшим количеством участников, институциональная экономика не принимает аксиоматическое предположение об автоматическом урегулировании экономических отношений и установлении порядка и дисциплины, оставляя открытой проблему недоверия и мошенничества.

Далее мы рассмотрим отношения экономического обмена и рисков оппортунистического поведения с точки зрения «нового» и «старого» институционализма в экономике [Радаев, 2001] В данном обзоре мы сначала рассмотрим положения «нового» институционализма, а затем обратимся к «старому». Отказ от хронологического принципа рассмотрения этих теорий обусловлен логической связью «нового» институционализма с конвенциональной экономической теорией (которая обсуждалась в этой работе выше), а «старого» институционализма - с социологической теорией (положения которой будут рассмотрены ниже)., Далее в тексте термины «новый» и «старый» институционализм будут использоваться без кавычек..

Теория трансакционных издержек в новой институциональной экономике: ограниченная рациональность и оппортунизм

Новый институционализм, опираясь на основные предпосылки неоклассической экономики, стремится расширить ее объяснительные возможности, распространяя сферу применения экономических законов на неэкономические проблемы в области права, политики, семьи и т.д. [Радаев, 2001]. Вместе с этим, сторонники этого теоретического течения подвергли значительной критике неоклассическую посылку о рациональности поведения, принимая концепцию ограниченной рациональности (bounded rationality) Г. Саймона [Саймон, 1993] Концепция ограниченной рациональности заключается в предположении о том, что абсолютно рациональные решения с трудом могут быть осуществлены в реальности из-за ограниченности вычислительных ресурсов, познавательных возможностей человека, неполной информации или недостатка времени [Саймон, 1993].. Значительным вкладом неоинституционалистов также являлось введение ненулевых транзакционных издержек в процесс обмена, что противоречит основной предпосылке неоклассической теории.

Значительный вклад в развитие течения внесла теория трансакционных издержек (Transactional Cost Theory) О. Уильямсона, основанная на предпосылке о том, что каждое экономическое действие всегда сопряжено с затратами (издержками) разного рода, такими как информационные издержки (information costs), издержки, связанные с ведением переговоров (bargaining costs), принуждением исполнения договоренностей (policing and enforcement costs) и т.д. [Dahlman, 1979]. Если в неоклассической экономике предпосылка об эгоистичности экономических акторов принималась как данность, теория трансакционных издержек проблематизирует способ реализации собственных интересов, заостряя внимание на рисках оппортунистического поведения - хитрости, коварстве, обмане и вероломстве со стороны контрагентов. В ставшем классическим определении Уильямсона под оппортунистическим поведением понимается следование своим интересам и выгоде неблаговидными средствами, такими как обман, воровство, мошенничество, утаивание информации и т.д. [Уильямсон, 1996; Furubotn, Richter, 1991].

Важно, что теория трансакционных издержек не подразумевает, что все экономические агенты склонны к оппортунистическому поведению в равной степени, и именно поэтому акторы обречены нести издержки по определению того, кто является потенциально рискованным партнером, а кто - нет [Clegg et all., 1996].

С точки зрения новых институционалистов, эффекты оппортунистической деятельности снижают общественное благосостояние, так как влекут за собой издержки как на реализацию недобросовестного поведения, так и на борьбу с ним, однако при этом не связаны с результатами чистого перераспределения результатов состоявшейся сделки [Беккер, 2000; Таллок, 2004]. Таким образом, оппортунизм рассматривается как отклонение от рационального поведения экономического агента, так как при исключении издержек на его реализацию ресурсы могут быть использованы более эффективно (например, направлены на организацию производства). Новые институционалисты также анализируют причины и способы борьбы с оппортунистическим поведением.

Основными причинами оппортунистического поведения агентов являются неясность и неопределенность внешней среды, ассиметричное распределении информации, а также ограниченная рациональность [Уильямсон, 1996; Саймон, 1993]. В наиболее общей форме эту проблему можно описать в терминах отношений принципала (поручителя) и агента (исполнителя), т.е. того, кто дает какое-либо задание и того, кто его выполняет в обмен на определенное вознаграждение [Jensen, Meckling, 1976]. Оппортунизм, с которым хозяйственные агенты пытаются справиться на стадии поиска партнера по сделке принято обозначать как предконтрактный (ex ante), тогда как оппортунизм на стадии заключения контракта с уже найденным партнером получил название постконтрактного (ex post).

Способы решения проблемы неблагоприятного отбора на предконтрактной стадии в условиях, когда качества контрагентов имеют значения, но информация о них скрыта, подразделяются на два типа: сигнализирование (signaling) и просвечивание (screening) [Spence, 1974]. В качестве первого могут выступать, например, сертификаты об образовании или повышении квалификации, тогда как в качестве второго - принцип оплаты труда в зависимости от выработки.

По поводу решения проблемы постконтрактного оппортунизма в рамках нового институционализма сформировалось два подхода. С одной стороны, с точки зрения теории оптимального контакта в качестве основной стратегии борьбы с оппортунизмом выступает составление формального контракта таким образом, чтобы прибыль принципала была максимальной при условии, что агент максимизирует полезность при выборе данного контракта [Скоробогатов, 2007]. Однако в реальной жизни практически невозможно заранее предугадать все мельчайшие обстоятельства, которые могут возникнуть в ходе выполнения сделки и прописать все соответствующие права и взаимные обязательства сторон (имеет место ограниченная рациональность и неопределенность окружающей среды [Саймон, 1993; Maitland, Bryson, Ven, 1985]).

Oппортунистическую деятельность можно попытаться предотвратить, устраняя информационную асимметрию, а также разрабатывая эффективные механизмы инфорсмента [North, 1990; Williamson, 1975]. Согласно Уильямсону, эффективно работающие институты благодаря снижению трансакционных издержек позволяют предотвратить оппортунистическое поведение контрагентов и снизить негативные эффекты ограниченной рациональности, что приводит к образованию иерархических фирм (hierarchical form of governance) в противовес рынкам [Williamson, 1975]. С другой стороны, если экономические акторы в первую очередь стремятся снизить трансакционные издержки по заключению сделок, оптимальным для них является не иерархическая фирма, а рыночная форма (market form of governance). Важно, что чем выше уровень неопределенности внешней среды, тем сложнее составить оптимальный контракт в условиях рыночной формы для управления трансакциями, и тем вероятнее переход в иерархическую форму управления [Clegg et all., 1996].

Другим важным понятием в новой институциональной экономике являются «специфические вложения» (specific investment), которые выражаются в особых инвестициях в трансакции с целью облегчения их успешного осуществления [Clegg et all., 1996]. Примерами таких вложений могут быть изменение технологических требований, корректировка принятых правил обмена, адаптация под определенный стиль работы, заимствование неформальных правил и т.д. Такие инвестиции могут быть полезны как в целом для работы с определенным видом контрагентов, так и для облегчения взаимоотношений с уникальным партнером. Важно, что в последнем случае специфические вложения могут создать благотворную почву для развития оппортунистического поведения в постконтрактном периоде, например, если поставщик полностью адаптировался для заключения сделок с крупной фирмой-заказчиком, которая затем начинает требовать снижения цены на товар, который может быть реализован только ей, так как был специально под это заточен.

Таблица 1 Предконтрактный и постконтрактный оппортунизм

Таким образом, согласно сторонникам нового институционализма в экономике, экономическим агентам удается избежать оппортунизма именно потому, что существующие эффективные социальные институты делают мошенничество и недобросовестное поведение слишком затратным, дорогостоящим [Грановеттер, 2002].

Вместе с этим, новая институциональная экономика игнорирует существование социальных и культурных составляющих экономической активности и действует в логике «калькулирующего» метода, представляя экономическую трансакцию как автономную и отделенную от социального контекста [Granovetter, 1985]. Несмотря на свою исключительную влиятельность в академическом сообществе, теория трансакционных издержек не позволяет ответить на вопрос о том, в какой мере межличностные отношения между экономическими акторами препятствуют развитию оппортунизма. В этом и заключается недосоциализированность концепции нового институционализма в экономике.

Старая институциональная экономика: обобщенное доверие и мораль

Базовой предпосылкой традиционного (старого) институционализма в экономике, возникшего на рубеже XIX-XX веков, является идея о необходимости вмешательства общества в экономическую жизнь и установления социального контроля над экономическими процессами, а также отрицание принципов оптимизации и методологического индивидуализма [Веблен, 2006; Коммонс, 2007]. Старый институционализм объявляет нереалистичными представление о человеке как о заранее заданном идеальном агенте и акцентирует внимание на необходимости изучения институциональной и культурной среды, в которой находится действующий актор [Hodgson, 2000, C. 317]. Важно, что не только люди самостоятельно создают институты для заранее определенных целей, но и сами институты оказывают значительное преобразующее влияние на экономические и социальные взаимодействия отдельных индивидов.

В отличие от классической экономической теории и новой институциональной экономики, старые институционалисты допускают существование доверия в процессе экономического взаимодействия, признавая, что институциональные образования являются недостаточным условием для эффективного сдерживания недобросовестности и обмана [Arrow, 1975]. Вместе с этим, речь идет о так называемом «обобщенном» доверии (generalized trust), выражающемся в вере членов общества в то, что большинству людей можно или нельзя доверять в той или иной степени. «Обобщенное» доверие непосредственно связано с «обобщенной» моралью (generalized morality), которая трактуется как негласные соглашения относительно уважения к другим людям; этические и моральные нормы, выработанные в ходе эволюции общества [Arrow, 1975].

Обобщенная мораль отличается от морали индивидуальной тем, что ее субъектом выступают не члены закрытого кланового или семейного сообщества, а широкая референтная группа, а ее предписания ориентированы не на конкретных членов той или иной социальной общности, а на абстрактного индивида в обширном наборе жизненных ситуаций [Tabellini, 2007; Platteau, 2000]. Именно благодаря высокому уровню обобщенной морали члены данного общества могут принимать или отвергать в той или иной степени возможность оппортунистического поведения по отношению к другим, особенно в условиях, когда обман с высокой долей вероятности может быть не обнаружен, а санкции незначительны или вовсе отсутствуют. Интересно, что экономические институты и обобщенная мораль могут рассматриваться как субституты в вопросе поддержания порядка и предотвращения оппортунизма [Williamson, 1985, С. 66]. Таким образом, в обществе со слабыми институтами уровень обобщенной морали должен быть высок, тогда как эффективные институты автоматически нивелируют влияние обобщенной морали. С другой стороны, если все члены данного общества всегда выполняют свои обещания и придерживаются принципа добросовестности, формальные институты могут потерять свою значимость в глазах участников взаимодействий. Так, в высокоморальном сообществе бизнесменов, сделки которых обычно скрепляются рукопожатием и «мужским словом», потребность в обращении к институту официального контракта отпадает сама собой [Macaulay, 1963].

Существует и иная точка зрения на проблему соотнесения формальных институтов и обобщенной морали, согласно которой эти два механизма выступают как комплементарные по отношению друг к другу. Так, определенный уровень обобщенной морали необходим для формирования и нормального функционирования растущих институтов [Harvey, 2015]. Кроме того, кардинальное изменение экономических институтов общества влечет за собой и смену ценностной и моральной ориентации населения, что отражает возможность позитивной зависимости между обобщенной моралью и формальными институтами [Bowles, 1998].

Таким образом, старый институционализм в экономике поставил много новых и важных проблем относительно изучения институтов как самостоятельных объектов, а также роли морали, доверия и привычки в экономических действиях, однако четкая методология и единая система понятий так и не были выработаны. Несмотря на то, что старая институциональная экономика предприняла попытку интеграции экономических предпосылок и социологической перспективы относительно роли доверия в экономическом поведении человека, с точки зрения М. Грановеттера данный подход носит пересоциализированный характер, так как предполагает общую и достаточно универсальную реакцию индивидов в той или иной ситуации [Грановеттер, 2002, С. 52]. Другими словами, согласно этой концепции, люди чувствительны к мнению окружающих и стремятся соответствовать определенным стандартам, задающимся приобретаемыми в ходе социализации нормами и ценностями. Однако при этом следование усвоенным обычаям, традициям и привычкам осуществляется механистически, независимо от собственного мнения, особенностей конкретной ситуации и окружения, просто потому, что так делать «принято» и «правильно». Грановеттер отмечает ограниченность пересоциализированных концепций в экономике и социологии: очевидно, что в реальности люди редко действуют полностью механистически, а различные сообщества и ситуации не всегда подчиняются единым законам обобщенной морали [Грановеттер, 2002, С. 52].

Обобщение сравнительного анализа старого и нового институционализма в экономике представлено в табл. 2.

Таблица 2 Старый и новый институционализм в экономике

Сетевой подход в экономической социологии и оппортунизм: включение экономических действий в социальный контекст

Важнейшим теоретическим выводом Грановеттера является нахождение общей черты между двумя контрастирующими, на первый взгляд, концепциями пересоциализированного и недосоциализированного человека - обе теоретические рамки, в конечном счете, рассматривают человека как атомизированного актора, находящегося вне реального социального контекста. Если в классической и неоклассической экономической теории, также как и в новой институциональной экономике индивиды утилитарно следуют своим интересам без учета социальной составляющей в буквальном смысле, то старый институционализм в экономике, также как и ряд социологических теорий подразумевает полную интериоризацию моделей поведения и подчинение универсальным ценностям и моральным законам, тогда как реальные существующие социальные отношения оказываются несущественными [Грановеттер, 2002].

В случае новой институциональной экономики препятствовать оппортунистическому поведению индивидов призваны формальные институты, а старая версия институционализма приписывает решающую роль в этом деле «обобщенному» доверию и «обобщенной» морали. Вместе с этим, посылка об атомизированности экономических акторов обладает важным ограничением, так как игнорирует межличностные социальные отношения. Для наиболее полного ответа на вопрос о том, каким же образом регулируются взаимоотношения контрагентов и вырабатываются механизмы защиты от оппортунистического поведения, мы обращаемся к концепции укорененности (embeddedness) или «встроенности» экономического действия в социальное.

Данная концепция является ключевой в новой экономической социологии и занимает промежуточное компромиссное положение между моделями пересоциализированного и недосоциализированного человека [Радаев, 2002]. В целом, концепция укорененности отказывается от предпосылки об атомизированности и настаивает на включении экономических действий индивида в сеть социальных отношений.

Вместе с этим, чрезвычайно важно понимать, что кажущаяся единой теоретическая рамка в действительности включает с себя два различных интеллектуальных течения: если концепция укорененности М. Грановеттера фокусируется на проблеме атомизированности индивида и использует в качестве методологии сетевой анализ для понимания места социального действия в экономическом контексте [Granovetter, 1993], то более ранняя концепция укорененности К. Поланьи указывает на ошибочное понимание экономики как самостоятельной и независимой части общественной жизни, критикует представление об экономических процессах как универсальных и указывает на их институциональное оформление [Поланьи, 2002]. Несмотря на то, что иногда эти два интеллектуальных направления рассматриваются как одинаковые по содержанию, но различные по уровню анализа (микро- и мезоуровень в случае Грановеттера и макроуровень в случае Поланьи), ряд авторов считают такой подход чрезмерно упрощенным [Krippner, Alvarez, 2007].

Отталкиваясь от критики атомизированного понимания человека и не принимая посылку о саморегулирующихся рынках, каждый из экономсоциологов развивает свою собственную позитивную программу. Если конечной целью Поланьи являлась интеграция экономики в более общую социальную систему, то для Грановеттера в качестве таковой выступает определение места социального действия в экономическом контексте. Другими словами, Поланьи рассматривает социальные и экономические силы как взаимодействующие и взаимно формирующиеся, тогда как Грановеттер анализирует влияние социальных сил на экономическое действие извне [Krippner, Alvarez, 2007]. Каждое из интеллектуальных течений внесло свой собственный, чрезвычайно важный вклад в развитие новой экономической социологии, однако в данной работе нас в большей степени интересует концептуализация проблемы оппортунистического поведения по Грановеттеру.

Согласно Грановеттеру, сетевой подход представляет собой синтез сразу нескольких теоретических концепций, и понимается скорее как определенный способ взгляда на объект исследования, чем как отдельная научная школа. Сети являются своего рода инструментом, методом исследования, который может быть привлечен для анализа того или иного явления [Интервью с Марком Грановеттером, 2012].

Основная идея сетевого подхода заключается в том, что экономическое хозяйство представляет собой совокупность устойчивых связей между акторами, которые проявляются в виде образования социальных сетей взаимодействия. При этом участники свободного рыночного обмена стремятся реализовывать сделки, опираясь на опыт предыдущего взаимодействия, что обуславливает вступление в контакт с теми акторами, которые включены в сеть непосредственного взаимодействия и проверены с точки зрения их надежности. Большую роль в сетевых отношениях играет доверие, а также принципы реципрокности [Барсукова, 2004]. Таким образом, утилитаристская концепция формальной калькуляции издержек и выгод, характерная для конвенциональной экономической теории, отступает на второй план перед использованием ресурсов социального капитала [Радаев, 2004]. В процессе рыночных транзакций между агентами возникает избирательность, основанная на сформированном внутри сети представлении об общих разделяемых участниками признаках. Таким образом, участники рынка находятся в состоянии связанности и взаимозависимости, обусловленной принадлежностью к тем или иным социальным сетям [Радаев, 2004].

Согласно Грановеттеру, объяснение недобросовестности в экономической жизни через эффективные социальные институты (новая институциональная экономика) или через существование «обобщенного» доверия и «обобщенной» морали (старая институциональная экономика и социология) обладает ограниченной объяснительной силой. Согласно экономсоциологу, индивиды склонны вступать в отношения обмена с теми индивидами, чья репутация им известна, что указывает на безусловную важность межличностных взаимоотношений в экономической жизни [Грановеттер, 2002].

Как уже было отмечено, согласно Уильямсону, институты создаются со специальной заранее определенной целью искоренения обмана и оппортунизма, что и обуславливает, в конечном итоге, переход от рыночной формы к иерархическим образованиям (организациям). Однако с точки зрения Грановеттера, формальные институты не могут произвести доверия, они лишь производят его субститут [Грановеттер, 2002]. Так, индивид может чувствовать себя в большей или в меньшей степени защищенным при составлении официального контракта по предполагаемой сделке, однако только наличие межличностных отношений между двумя партнерами порождает межличностное доверие, которое, в конечном итоге, и является основным инструментом предупреждения оппортунистического поведения. Получение информации о репутации того или иного индивида через социальные сети обладает такими преимуществами, как дешевизна и относительная точность и подробность. При совершении экономических сделок люди стремятся к максимально высокому уровню доверия между партнерами, и именно поэтому продолжительные экономические отношения предполагают сильные ожидания воздержания от оппортунизма [Грановеттер, 2002]. Похожие теоретические положения также обсуждаются в рамках теории социального обмена (Social exchange theory), сторонники которой опровергают идею о том, что человек всегда будет действовать оппортунистически, и указывают на возникновения доверия между контрагентами в процессе экономического обмена, которое в последствие может перерасти в определенные нормы взаимодействия и сдерживать проявления недобросовестности [Lambe et al., 2001; Heide, John, 1992].

Важно, что Грановеттер не претендует на придание своей теории характера универсальности и всеобщности. Важным выводом Грановеттера можно считать утверждение о том, что социальные отношения неравномерно пронизывают различные секторы экономической жизни, а сам факт их существования может как порождать доверительные отношения, так и провоцировать ситуации конфликтов. Таким образом, вероятность недоверия, беспорядка и оппортунизма в обществе, неравномерно пронизанном социальными связями, всегда остается возможной [Грановеттер, 2002]. Как отмечает экономсоциолог, группы людей, с наличием доверия внутри, чаще прибегают к мошенничеству, а наличие нескольких групп, объединенных доверительными отношениями, увеличивает шансы на конфликт. Полученные Грановеттером выводы относительно возможности социальных сетей обуславливать оппортунистическое поведение будут рассмотрены ниже с точки зрения так называемого «парадокса укорененности» или «темной» стороны социального капитала.

Таким образом, основную идею концепции укорененности экономического действия по Грановеттеру можно сформулировать следующим образом: экономическая деятельность не объясняется исключительно дихотомией «рынок-иерархия», также как и не исчерпывается наличием «обобщенной» морали. Сетевые структуры необходимо рассматривать как альтернативного посредника в экономической деятельности. Именно по социальным сетям взаимодействий передается информация относительно репутации того или иного индивида, а также формируется личностное доверие.

В Приложении табл. 1 суммированы основные положения рассмотренных в данной главе теоретических подходов к проблематике оппортунизма.

Парадокс укореннености и «темная» сторона социального капитала

Концепция укорененности во многом соотносится с таким важным в социологии понятием как социальный капитал, который может быть определен по-разному в зависимости от той или иной эпистемологической традиции (См., например, [Lin, 2002; Castiglione, Deth, Wolleb, 2008; Field, 2000; Keller, 2009]).

В данной работе под социальным капиталом мы будем понимать способность людей получать выгоду от конкретных социальных структур/социальных связей, в которых они задействованы, основываясь на доверии, общих нормах и ценностях [Portes, 2000]. При этом выгода, извлекаемая из ресурсов социального капитала, не всегда является исключительно экономической, но также может быть эмоциональной, психологической или альтруистически направленной на благо локальному сообществу, организации или всему человечеству [Lin, 1999; Adler, Kwon, 2002]. Обычно выделяют следующие формы социального капитала [Nahapiet, Ghoshal 1998]:

1. Структурный - социальные сети (консолидация и сплочение социального капитала);

2. Реляционный - связи сетей (качество социальных сетей; сильные связи против слабых);

3. Когнитивный - оценка, нормы, правила (общее значение и понимание между индивидами).

Классики концепции социального капитала в своих теоретических и эмпирических работах неоднократно подчеркивали такие его позитивные черты как создание благоприятных условий для кооперации, развития доверия и лояльности, необходимых для успешного взаимного сотрудничества [Jacobs, 1961]. Социальный капитал положительно воздействует на экономическое развитие страны, обуславливая экономический рост [Grootaert, 2001], оказывает стимулирующие влияние на развитие человеческого капитала [Coleman, 1998], на показатели эффективности организаций [Tsai, Ghoshal, 1998] и даже на целые географические регионы и нации [Putnam, 1994; Fukuyama, 1995].

Согласно французскому социологу и философу П. Бурдье, социальный капитал всегда создается в контексте конкретного общество и во многом зависит от его исторического развития и индивидуального опыта конкретных членов [Bourdieu, 1990]. Таким образом, социальный капитал не может быть воспринят как нечто обособленное от других сфер общества, в частности, экономических процессов. Именно с этой точки зрения концепция укорененности во многом соприкасается с концепцией структурного социального капитала. Также как и гипотеза об укорененности экономических отношений в социальное не предлагает универсального и однозначного решения, теория социального капитала обладает некоторой амбивалентностью.

В частности, несмотря на общепризнанные позитивные последствия высокого уровня социального капитала в обществе, многие классики социального капитала указывают на возможность его неблагоприятных последствий (см., например, [Fukuyama, 1995; Gambetta, 1996; Portes, 2000]). Использование социальных структур во вред конкретным индивидам, локальному сообществу или обществу в целом в научной литературе получило название отрицательного социального капитала [Portes, 2000], рисками [Adler, Kwon, 2002] или его «темными» сторонами (dark side of social capital) [Field, 2000]. В данной работе под «темной» стороной социального капитала мы понимаем ситуацию, когда доверие, социальные связи и разделяемые ценности и нормы могут служить во благо одним индивидам и, в то же время, причинять вред другим.

Одной из основных негативных характеристик социального капитала на его структурном уровне считается социальная эксклюзия, обуславливающая предотвращение доступа к благам сообщества для аутсайдеров, находящихся за пределами этой социальной сети [Portes, 2000; Waldinger, 1995]. Ряд эмпирических исследований в данной сфере проводят различие между открытым (bridging) и закрытым (bonding) типами социального капитала. Если первый тип распространен среди гетерогенных по своему составу сетей и нацелен в буквальном смысле на «построение мостиков» между людьми из различных социальных классов, то второй тип, напротив, формирует эксклюзивные сети, работающие на благо членов закрытого гомогенного сообщества [Deth, Zmerli, 2010; Ku, 1995]. Ярким примером эксклюзивных социальных связей являются феномены блата и номенклатуры, широко распространенные в СССР [Aberg, 2000].

С реляционной точки зрения, высокий уровень социального капитала в межличностных отношениях не всегда расширяется на увеличение обобщенного доверия к институтам, а может, наоборот, служить стимулом для роста недоверия к государственным учреждениям [Aberg, 2000]. Кроме того, вступление в сообщество с высоким уровнем социального капитала может означать отказ от способности свободно мыслить и придерживаться собственного мнения, что, в конечном итоге, противоречит принципам демократии [Putnam, 2001].

Говоря об отрицательных сторонах социального капитала с когнитивной точки зрения, следует также отметить формирование солидарности и сплоченности внутри группы с низким уровнем социальных и моральных норм, что, в свою очередь, может привести к снижению доверия к правительственным институтам, а в долгосрочной перспективе - социальным и экономическим проблемам [Portes, 2000]. Например, в ходе эмпирического исследования домохозяйств Южной Африки с низким доходом было выяснено, что традиционные нормы родства в локальных сообществах противоречат прогрессивному развитию общества в целом [Falco, Bulte, 2011].

К схожим выводам пришел и Грановеттер, указывая на то, что «личные отношения могут породить и огромное доверие, и неслыханное мошенничество» [Грановеттер, 2002, С. 54]. Так, например, экономсоциолог отмечает, что доверие человека к определенному сообществу ставит его в уязвимое положение, так как он может оказаться жертвой злоупотребления доверием («confidence» rackets), которое используется для стимулирования длительных отношений с подчас скрытым оппортунистическим контекстом. Грановеттер отмечает, что чем более доверительны и близки отношения между людьми, тем большую выгоду может принести предполагаемое мошенничество одной из сторон. Также экономсоциолог обращает внимание на криминальные группировки, которым удалось совершить чудовищные махинации только благодаря высокому уровню доверия внутри преступного сообщества [Грановеттер, 2002, С. 54]. Говоря о более серьезном и крупномасштабном негативном влиянии укорененности, Грановеттер указывает на коалиции враждующих сторон с высокой степенью гомогенности и сплоченности, которая в своем самом крайнем варианте может привести к войне.

Таким образом, одним из проявлений «темной» стороны социального капитала мы будем считать «парадокс укорененности» (paradox of embeddedness) который может интерпретироваться следующим образом: использование социальных сетей при совершении экономических трансакций, с одной стороны, значительно уменьшает риски серьезного оппортунистическое поведение контрагентов [Granovetter, 1985; Granovetter, 2005; Uzzi, 1996], а, с другой стороны, повышает риск эксплуатации личных отношений одним из контрагентов [Portes, Sensenbrenner 1993; Uzzi, 1997; Abraham, 2009].

Термин «парадокс укорененности» впервые был предложен американским социологом Б. Уцци, который в своих эмпирических исследованиях показал, что высокий уровень укорененности в организации, с одной стороны, приводит к таким позитивным эффектам как снижение временных издержек, более рациональное использование ресурсов и облегчение переговорных процессов внутри предприятия, однако, вместе с этим может также и подорвать экономическое благополучие фирмы, увеличивая ее уязвимость к внешним шокам, а также предотвращая доступ к информации за плотной сетью внутриорганизационных контактов и снижая адаптационные возможности [Uzzi 1997].

Уцци выделяет несколько условий, при которых социальная укорененность предприятия становится скорее недостатком, чем достоинством. Во-первых, внезапное и кардинальное изменение сетевой структуры (например, смещение с должности неформального лидера, выступающего соединительным звеном между различными частями организации) может привести к почти полной дезориентации остальных членов организации. Кроме того, как это уже было неоднократно отмечено теоретиками социального капитала, плотная сеть социальных контактов внутри организации хоть и обеспечивает эффективное использование и распространение информации, но ограничивает познавательные способности участников сети за ее пределами [Uzzi 1997]. Уцци также отмечает, что институциональные образования, рационализирующие внешнюю среду, могут отрицательно повлиять на общую эффективность организации в том случае, если ее внутренняя политика была социально ориентирована (в противовес рыночной ориентированности). Важным выводом социолога является открытия условий «переукорененности» («overembeddedness») при котором организация ориентируется в большей степени на социальные, чем экономические аспекты обмена. Например, близкие дружеские отношения между двумя фирмами могут спровоцировать чувство чрезмерной ответственности, проявляющееся в торговле по заниженным ценам или на невыгодных условиях. Таким образом, одна из фирм может скрыто реализовывать свои оппортунистические намерения, апеллируя к понятиям дружбы, помощи и взаимоподдержки.

«Парадокс укорененности» получил свое развитие в ряде эмпирических исследований. Так, анализ «переукорененности» экономического действия был проведен при изучении роли формальных контрактов и доверия в отношениях виртуальной купли-продажи среди студентов [Lazzarini, Miller, Zenger, 2008]. «Парадокс укорененности» был рассмотрен в контексте стремительного вхождения информационных и коммуникационных технологий в практики социального и экономического обмена [Kallinikos, Ekbia, Nardic, 2015], а также на примере институционального оформления организационных сетей в ходе этапа торга и отстаивания своих интересов [Bair, 2012].

Таким образом, несмотря на безусловные положительные стороны укорененности экономического действия в социальные процессы, избыток социального капитала, а также «переукорененность» экономического поведения обуславливают и ряд негативных эффектов, которые не могут быть проигнорированы при эмпирическом анализе социальных и экономических реалий.

Данная глава посвящена основному теоретическому концепту данного исследования - оппортунистическому поведению, а также проблематике его возникновения и стратегиям противостояния. Проблема недобросовестного поведения была рассмотрена через призму конвенциональной экономики, старого и нового институционализма в экономике, а также концепции укорененности в экономической социологии.

С точки зрения конвенциональной экономической теории, представляющей собой недосоциализированный подход, возможность реализации оппортунистического поведения игнорируется. Согласно конвенциональной экономике, свободный конкурентный рынок разрешает проблему недобросовестного поведения автоматически, а если все же отклонение от нормы имеет место, пострадавший экономический агент всегда может обратиться к множеству схожих игроков, готовых играть по рыночным правилам.

Обращение к проблематике оппортунизма было сделано в рамках нового институционализма в экономике. Согласно этому подходу, оппортунизм обуславливают целый ряд факторов: неопределенность внешней среды, асимметричное распределение информации, ограниченная рациональность, а также специфические вложения. Новый институционализм предлагает широкий набор инструментов противостояния оппортунизму. Если на предконтрактной стадии используются механизмы сигнализирования и просвечивания, а также заключение явных и неявных контрактов, в постконтрактной стадии становится возможным устранение информационной асимметрии, а также применение эффективных механизмов инфорсмента. В целом же, согласно новым институционалистам, формальные институты делают оппортунизм слишком затратным, и, поэтому, при их эффективном функционировании экономические агенты выбирают добросовестную линию поведения.

Кардинально иной взгляд на проблему оппортунизма присущ старому институционализму в экономике, представляющему собой пересоциализированный подход. Традиционные институционалисты признают, что собственные интересы индивида могут быть реализованы им неблаговидными средствами, а причиной этому является низкий уровень «обобщенного» доверия и «обобщенной» морали в обществе. Несмотря на то, что очевидным преимуществом такого подхода является включение социального аспекта в анализ экономического действия, так же как и в случае конвенциональной экономики и нового институционализма, человек продолжает рассматриваться как атомизированный актор с автоматической реакцией, заложенной полностью интериоризированными нормами и ценностями, достигнутыми в процессе социализации.

Вместе с этим, новые и старые институционалисты в экономике продолжают рассматривать человека как атомизированного актора, исключенного из социального контекста. В этом отношении кардинальный поворот совершила концепция укорененности экономического действия в социальное, которая представляет собой компромиссный подход, наиболее реалистично оценивающий человеческое поведений и не предлагающий универсальных решений. Согласно этой концепции, оппортунистическое поведение становится возможным из-за неравномерного распределения социальных отношений в различных секторах экономической жизни. При этом главным противостоящим фактором становятся именно реальные межличностные отношения индивидов и межличностное доверие, формирующееся в социальных сетях. Важно, что социальные отношения порождают как доверие, так и мошенничество и ситуации конфликтов. В этом отношении обсуждается парадокс укорененности, а также тесно связанная с ним концепция «темной» стороны социального капитала.