Социально-психологическое исследование художественной провокативности (на примере современного авангардного искусства)

Рассмотрим психологический смысл и функции некоторых жанров детского фольклора. Садистские стишки - один из самых молодых видов детского фольклора, представляет собой дву- и четверостишия условно реалистической направленности, характеризующиеся гротескно-пародийным воспроизведением окружающей действительности («Дети в подвале играли в гестапо - зверски замучен сантехник Потапов», «Маленький мальчик нашел пулемет - больше в деревне никто не живет»). Исследователи констатируют важность этого жанра для формирования личности (развития самосознания, мышления) подростка и подчеркивают его воспитательную функцию, он является средством познания, вхождения в мир взрослых и сверстников. То, что события, изображенные в стишках, осознаются подростками как отклонение от нормы, осознается условность игры, подразумевает возможность иных отношений: возникает внутренний диалог, который является основой самостоятельного мышления. Садистские стишки помогают ребенку преодолеть травмирующие переживания и страхи, характерные для всех детей вне зависимости от места их проживания и национальности посредством эмоционального отреагирования [Чередникова 2002; Хазей 1998]. А.С.Мутина отмечает, что этот вид фольклора характерен для городских детей, испытывающих трудности в процессе социализации, обретения самостоятельности и удовлетворяет потребность в переживании ужасного. Агрессивную и порой жестокую тематику садистских стишков исследовательница рассматривает как способ подросткового протеста против диктата мира взрослых, требований школы.

Наиболее изученным в психологическом отношении по сравнению с другими жанрами видом детской мифологии являются страшные истории, или страшилки. Само их рассказывание происходит обычно в компании, в темном помещении, в располагающей к этому обстановке. Смысл этого своеобразного ритуала заключается в том, чтобы пережить страх и совместно его преодолеть [Чередникова 1995]. М.В. Осорина считает, что в страшных рассказах сублимируются страхи детей более раннего возраста.

В качестве примера рассмотрим одну из наиболее распространенных среди детей 9-13 лет провокативных игр - «Комната страха», являющуюся функциональным эквивалентом страшилок*. Она распространена и имеет несколько вариантов. В одном из них испытуемого заманивают в темную комнату, где неожиданно ударяют подушкой, обливают водой или просто валят с ног. В другом ведущий завязывает новичку глаза и проводит его по «подземелью», подвергая его испытаниям: его усаживают на простыню, натянутую между стульев, капают на руку горячий воск, заставляют прикоснуться к «глазу» или «мозгу» мертвеца (заранее выдавленной зубной пасте). Все заканчивается общим смехом и визгом. Исследовательница отмечает, что подобные игры выступают в качестве регулятора отношений в детской группе: возможностью повышения статуса подростка, удачно преодолевшего испытание, и способом наказания неугодных [См. об этом Мутина 2002: 12-13].

Подобные провокативные игры и ритуалы позволяют детям ощутить удовлетворение от проникновения в запретный антимир взрослой культуры. Освоение ненормативной лексики является для современных подростков знаком инициации, свидетельством искушенности в жизни, независимости от общепринятых норм поведения. Примером может служить ритуал вызывания персонажа по имени «Матершинник», или ругающегося гномика [Мутина 2002].

3.2 Исследования девиантного поведения

В той мере, в какой провокативное поведение приводит к нарушению официально принятых или конвенциональных социальных норм, о нем можно говорить в терминах отклоняющегося, или девиантного поведения. Рассмотрим некоторые подходы к изучению проблемы девиантности.

Междисциплинарные исследования девиантного поведения. Как было показано во 2 Главе настоящей работы, все переходные (лиминальные) периоды в истории культуры отличались усилением игровых проявлений, антиповедения, провокативности, активным нарушением норм (Н.А.Хренов, Ю.А. Соболев, Т.А. Апинян). Так, исследователь молодежной субкультуры 20-х годов констатировал, что «...на проявлениях хулиганства тех лет лежит печать «забавы», «потехи» или «игры», выходящей из границ общественно принятого и переходящего в настоящее буйство и бесчинство» [Краснушкин Е. 1927: 151]. Для описания этих процессов в социологии используется понятие аномии как социальной дезорганизации, состояния разрушенности, ослабленности нормативной системы общества, которая вызывается резкими скачками в развитии - периодами упадка и расцвета [См. Клейберг 1994]. Это понятие ввел Э. Дюркгейм, стоявший у истоков исследования девиантного поведения.

Развивая идеи Дюркгейма, Р.К. Мертон предложил свое понимание аномии, сосредоточив внимание на анализе дисфункциональных явлений в обществе. Причины девиации он видел в разрыве между целями общества («культурная структура») и социально одобренными средствами осуществления этих целей, нормами социальных институтов («социальная структура»), что дает постоянное напряжение в социальной системе. Мертон выделил такие 5 способов аномического приспособления, как конформность, инновация, ритуализм, ретризм, мятеж. Он также сформировал концепцию «беззакония», которая основывается на социально-культурной диссоциации целей и инструментальных средств их достижения.

Исследователи Д. и А. Стимсоны констатируют субъективность и относительность норм: если все аспекты нашего поведения обусловлены социальными нормами, а любое поведение, которое их нарушает, можно рассматривать как отклоняющееся, то в любое время любой человек является отклонением в глазах другого. Поэтому важно, по их мнению, учитывать, кто именно судит о поведении, а также значимость нарушаемой нормы.

Т. Селлин подчеркивал, что девиации возникают в результате конфликтов между культурными нормами. Конфликт, по его мнению, возникает потому, что интересы группы не соответствуют нормам большинства [См. Ковалева 1996].

Миллер расширил идею Селлина о взаимосвязи между культурой и девиантным поведением. Он утверждал, что существует ярко выраженная субкультура низшего слоя общества, одним из проявлений которого являются групповые правонарушения. Эта субкультура придает значение ценностям риска, везения, стремления к острым ощущениям.

И Миллер, и Селлин утверждали, что девиация происходит из-за усвоения людьми субкультуры, нормы которой противоречат нормам господствующей культуры.

С. де Гразия ввел различение простой и острой аномии. «Простая» аномия приносит конфликт ценностей, который проявляется в «беспокойстве» современного искусства и литературы, отчуждении, безличности и конкурентной вовлеченности человека [Клейберг 1996: 32]. «Острая» аномия возникает при полном распаде системы убеждений, вызывая психические расстройства, самоубийства и массовые движения.

Л. Сроул предлагает измерять индивидуальные субъективные переживания аномии. Он выделяет 5 ее параметров, затрагивающих политическую, культурную, экологическую области, интернализированные социальные нормы и ценности и «первичные» отношения с окружающими. Он признает детерминацию индивидуально-психической аномии аномией социальной, указывая на значимость обратной причинной связи.

К. Бэй считает, что определенная степень аномии необходима для массовой свободы в обществе: в случае чрезмерного затвердевания норм индивидуальная свобода ограничена. По его мнению, современные индивиды должны развивать психологическую свободу, чтобы быть терпимыми к аномии и другим видам амбивалентности

Исходя из теории Н. Смелзера, девиация определяется соответствием социальным ожиданиям (нормам). Он выделяет три компонента девиации: человек с поведением, норма (критерий оценки девиантного поведения) и другой человек или группа, которые реагируют [Там же].

Анализ литературы показывает, что среди специалистов по девиантному проведению не существует единства в вопросе о том, что считать девиацией. Одни считают, что речь идет о любых отклонениях от принятых в обществе правовых или нравственных норм [Психология 1990: 257; Отклоняющееся поведение молодежи 1996: 268]. Другие авторы предлагают включить в это понятие только нарушения правовых норм, третьи - различные виды социальной патологии, такие как безработица, душевные заболевания, бедность, бродяжничество. Кроме термина «девиантное поведение», выделяются делинквентное поведение, выражающееся в цепи мелких нарушений на грани нарушений официальных законов, ожиданий или требований общества, и, наконец, преступное поведение, требующее применение мер уже не социального контроля, а социального пресечения в рамках цивилизованного отношения к человеку [Там же: 7].

Исследования девиантного поведения в отечественной науке осуществлялись в основном в рамках превентивной психологии, социальной педагогики с целью предупреждения негативных последствий антисоциального поведения, предотвращение преступлений и других противоправных действий. Различные стороны девиантного поведения были изучены на материале трудновоспитуемых, педагогически запущенных детей и подростков, представляющих группу повышенного социального риска такими отечественными учеными, как Я. И. Гилинский, С. И. Голод, А. А. Габиани, В. М. Бехтерев, А. Е. Личко, В. М. Коган, А. М. Яковлев, С.Н. Иконникова, И. С. Кон, В.Т. Лисовский, Н. С. Плаксий, В. Д. Семенов, С. А. Беличева, Г. И. Фролова, В. М. Фокин [Беличева 1989; Кондрашенко 1988; Девиантное поведение детей и подростков: Проблемы и пути их решения: Тезисы конференции 1996].

Проблема трудного детства была поставлена в начале ХХ века П. П. Блонским, В. П. Кащенко, И. А. Сикорским, индивидуальные различия дезадаптивных детей изучались в рамках педологии [См. об этом Клейберг 2001]. Социологические исследования девиантного поведения начались в конце 60-х-начале 70-х годов в Ленинграде и связаны с именем В. Н. Кудрявцева [См. Проблемы социальной патологии 1992; Гилинский 1993]. Эти аспекты относятся к обсуждавшейся в первой главе конфликтологической парадигме и не входят в предмет нашего исследования.

Инновативность и творчество как позитивный вид девиации. Если вышеназванные авторы обсуждают пути предотвращения девиаций, то другие авторы рассматривают девиантное поведение в широком контексте, включая в предмет своих исследований творчество, и рассматривают его как вид позитивных девиаций, обладающих огромным потенциалом [Никитин 1996; Гилинский 1990]. Девиантное поведение при таком, акмеологическом, подходе выступает как одна из форм «присущего всему миру, социальному бытию и каждому человеку свойства отклоняться от оси своего существования, развития» [Никитин 1996: 7]. Это свойство подкрепляется «мотивацией, направленной на изменение социальных норм и ожиданий». Отклоняющееся (девиантное) поведение является, таким образом, естественным условием развития человека, жизни всего общества. Поэтому девиантное поведение надо «не игнорировать и тем более не стремиться к уничтожению любой его формы проявления, а изучать, проявляя дифференцированный подход» [Клейберг 1998: 47].

Специфическими формами отклонения от нормы могут быть также изменения в моде, научная, художественная и другая творческая деятельность, направленные на создание нового, уникального, отличного от того, что мы считаем нормой на уровне обыденного сознания [Там же: 36; Adler, Adler 1997]. Ю.А. Клейберг включает в позитивное девиантное поведение также специфические приемы самовыражения, такие как сленг, манера, поступок [Клейберг 1998: 47].

Однако многие авторы отмечают, что граница, отделяющая негативное девиантное поведение от позитивного, тонка и подвижна: один вид при определенном стечении обстоятельств может перейти в свою противоположность [Там же: 38].

Проблема творчества как вида позитивного отклоняющегося поведения издавна привлекала внимание художников. Можно вспомнить слова А.С. Пушкина о том, что «гений и злодейство - две вещи несовместные», Достоевского, посвятившего этой теме «Преступление и наказание» и мучительно рассуждавшего о переходе «высшего типа человека» к человеку гнусному «до последней степени», мысль П. Хиндлита о том, что преступление и творчество - две стороны единого процесса, преследовавшую Т. Манна мысль о творчестве как преступлении. «Нам остается одна альтернатива, - писал Маркиз де Сад, - преступление, которое может сделать нас счастливыми, или петля, которая положит конец нашим несчастьям» [Цит. по Virgine 1974: 21].

Девиантность авангардного искусства. В работе «Авангард и девиантное поведение» искусствовед С.М. Даниэль констатирует: «в области искусства авангард заявляет о себе именно как резкое отклонение от существующей нормы, какова бы она ни была» [Даниэль 1998: 41]. Здесь он имеет в виду нормы как профессионально-художественные, так и жизненные, социальные.

Феномен авангардного поведения (творчества) рассматривается этим автором как ролевое девиантное поведение: «...быть дураком и играть роль дурака - совершенно разные вещи», - отмечает С.М. Даниэль [Даниэль 1999: 43]. Однако он отмечает, что последствия девиантности художников «непредсказуемы постольку, поскольку скрыта граница, разделяющая художественно-эстетическое творчество и жизнестроение» [Там же: 45].

Мемуарист, описывающий художественную жизнь начала ХХ века Бенедикт Лившиц приводит пример девиантного поведения авангардистов того времени: «Только звание безумца. могло позволить Крученых, без риска быть искрошенным на мелкие части, в тот вечер выплеснуть в первый ряд стакан горячего чаю, пропищав, что «наши хвосты расцвечены в желтое» [Лившиц 1989: 435].

Среди современных авангардных художников-радикалов также немало примеров акций, которые можно отнести не только к девиантному, но делинквентному и даже преступному поведению. Рассмотрим примеры грубого нарушения художниками различных норм в ходе художественных акций.

Финский художник Тэму Мяяки в ходе своей известной акции середины 90-х зарубил топором домашнего кота как символа буржуазного комфорта [Грэсс 1998: 32-35]. Знаменитый радикал 90-х Александр Бренер был привлечен к суду за порчу картины К. С. Малевича, висевшую на стене музея в Амстердаме, т.к. в качестве художественной акции нарисовал на ней зеленым «спреем» знак доллара [Гниренко 2000]. Художник Олег Кулик был задержан полицией в Цюрихе за то, что в ходе своей акции из роли «собаки», охраняющей вход в Кунстхалле, стоя обнаженным на «четвереньках», укусил за ногу жену культур-атташе Германии, пытающуюся войти на выставку Нико Пиросмани [Бавильский, 2004].

М.В. Розин выделяет несколько типов норм, важных для понимания девиантности авангардного поведения [Розин 1994: 78-80].

1.Основные нормы (библейские заповеди - не укради) не имеют границ. К ним относится, например, труд. Эти нормы реализуются в наиболее важных сферах жизни.

Условные нормы «можно, но» (социолог Дж. Янг обозначил их как «ценности андеграунда» или «скрытые ценности»). Их можно реализовывать в специально отведенное для них время (выходные, праздники, каникулы) при том условии, что разрешение на них («право на отдых») «заработано» трудом. К ним относятся досуг, наслаждения: «срывы», употребление спиртного. Это допустимые послабления по отношению к основным нормам. Они реализуются в подчиненных сферах жизни.

Идеальные нормы. Их выполнение считается нереальным и потому необязательным. Например, евангельские заповеди («если тебя ударили по одной щеке, подставь другую). Эти нормы не реализуются в жизни, но служат ориентиром для оценок. К идеальным нормам М.В. Розин относит ценность самореализации, явственно проявившуюся с 70-х годов и отмеченную социологами США. Она, по мнению М.В. Розина, сопряжена с кардинальным изменением своей жизни и не связана с успехом в карьере, работе, чем отличается от ценности самосовершенствования. Эти данные как нельзя точно совпадают с мнением культурологов о постмодернистской культуре как игровом обществе, о возникновении ценности игры в разных слоях общества [См. Сабуров 2002; Азеева 1999].

Выводы М. В. Розина, сравнившего нормы культуры и контркультуры на примере неформальных молодежных объединений, можно попытаться соотнести с нормами авангардного поведения. Основные нормы являются для художников-авангардистов объектом осмеяния, издевательства, условные становятся основными и доводятся до абсурда. Идеальные же нормы художники пытаются воплотить в жизнь, и открыто это декларируют. Однако, как показывают исследования искусствоведов, в этом отношении имеются некоторые различия, касающиеся разных периодов существования художественного авангарда. Если модернисты резко и декларативно нарушали существующие нормы, то постмодернисты скорее пытаются выявить сам процесс возникновения нормы через художественный анализ существующих норм, как искусства, так и жизни, устанавливая, таким образом, новые нормы и расширяя рамки искусства [См. Кривцун 1998, Мигунов 1991; Тырышкина 2003]. Поэтому о постмодернистском произведении «нельзя судить в соответствии с предусмотренными критериями и нормами... именно эти правила и категории и есть то, чего ищет само произведение искусства» [Карелина 1993: 53].

3.3 Провокативность в конфликтологии

Провокативность как манипуляция, обман. В рамках современных теоретических представлений о стратегиях поведения людей в ситуации конфликта, восходящих к концепции Р. Блейка и Дж. Моутона, провокация рассматривается как скрыто агрессивный способ психологического воздействия на партнера по взаимодействию, или манипуляция, и означает, прежде всего, нанесение ему ущерба, получение преимущества за счет другой стороны без ее согласия. Именно такое понимание наиболее распространено в научной литературе, где анализируются различные степени «вредоносности» провокации (агрессии, манипуляции) и способы с ней бороться [Сидоренко 2001; Панкратов 2000; Таранов 1996; Шейнов 2000, 2001; Шостром 1992; Экман 1999; Ермаков 1995; Дубровский 1994; Анцупов, Шипилов 1999; Воеводин 2002]. Рассмотрим основные подходы к пониманию провокации как манипуляции, которые можно отнести к парадигме, условно названной конфликтологической.

Согласно модели американских психологов Р. Блейка и Дж. Моутона, существует два независимых измерения, параметра поведения людей в конфликте. Если первый (близкий к понятию манипуляции) характеризуется напористостью, настойчивостью поведения, направленного на реализацию собственных интересов, достижение собственных целей, то второй -кооперативностью, характеризует поведение, направленное на учет интересов другого, на то, чтобы идти навстречу удовлетворению его потребностей [Лопухина, Лопатин 1986: 43-45]. Позже эта схема была немного модернизирована К. Томасом.

Опираясь на нее, Е.Л. Доценко вводит шкалу межличностных отношений, один полюс которой «Другой-как-средство», противоположный же ему -«Другой-как-ценность». Манипуляция рассматривается им как один из 5 уровней установок на взаимодействие - следующий за доминированием и продолжающийся соперничеством, партнерством, содружеством [Доценко 2003: 90].

Итак, манипуляцию можно определить как вид психологического воздействия, искусное выполнение которого ведет к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями. Основное отличие манипуляции состоит в получении манипулятором одностороннего выигрыша*. В качестве культурных предпосылках манипуляции специалисты называют борьбу, которая во многих сказках и мифах выступала ценностью, и отмечают хитрость как образец одного из возможных средств ее ведения.

Е. Л. Доценко видит особенность манипуляции в том, что манипулятор старается скрыть свои намерения, в искусности выполнения приемов воздействия, создании иллюзии. Основные психологические эффекты манипуляции, по его мнению, создаются на основе приемов управления вниманием: отвлечения, перемещения, сосредоточения, широкого использования механизмов психологической установки, стереотипных представлений и иллюзий восприятия [Там же].

В качестве одного из видов противостояния влиянию (манипуляции) Е.В. Сидоренко выделяет творчество как «создание нового, пренебрегающее влиянием образца, примера или моды, либо преодолевающее его» [Сидоренко 2001: 31]. В качестве других цивилизованных видов противостояния манипуляции исследователь выделяет эмоциональный мониторинг, психологическую самооборону, информационный диалог, конструктивную критику, конфронтацию, уклонение и игнорирование нападок партнера [Сидоренко 2001: 32]. Под мониторингом эмоций понимается прослеживание изменений в состоянии адресата с целью выявления ранних признаков начинающейся манипуляции. В контексте нашего исследования интересно отметить, что такими признаками выступают дисбаланс эмоций, их «странность», повторяемость, резкий всплеск [Сидоренко 2001: 104-105], являющиеся, как известно, также распространенным типом реакцией зрителей на авангардное искусство.

Манипулятивные воздействия различные исследователи делят на следующие группы - относящиеся к информационно-психологическому массовому воздействию, используемые в ходе обсуждений и дискуссий, в межличностном взаимодействии, а также рассматривают через понятие обмана.

Г.В. Грачев и И.К. Мельник рассматривают провокацию как одну из техник информационно-психологического воздействия, относящихся к технологиям тайного принуждения личности и издавна известного в политике, а также в военном деле [Даллес 1992; Воеводин 2002]. В ситуации конфликта «при отсутствии или недостаточности событий, которые могут служить нужными информационными поводами, их целенаправленно создавали» [Грачев, Мельник 2002: 166] с помощью провокации. Примерами таких действий могут быть убийства послов, превращение мирных демонстраций в агрессивные массовые беспорядки, благодаря внедрению провокаторов, террористические акты, цель которых - посеять панику и ужас среди населения. Авторы подчеркивают, что главное предназначение провокаций -идеологическое или пропагандистское обеспечение проводимой политики.

С помощью манипулятивных приемов (уловок), используемых в ходе обсуждений и дискуссий манипулятор формирует аргументацию, позволяющую приобретать преимущество. К ним относятся:

1. Организационно-процедурные (дозирование исходной информационной базы, формирование мнений путем целенаправленного подбора выступающих, двойной стандарт в нормах оценивания поведения участников дискуссии, маневрирование повесткой обсуждения, управление процессом обсуждения, ограничения в процедуре проведения обсуждения, реферирование).

Личностные или психологические уловки (раздражение оппонента, самовосхваление, использование незнакомых оппоненту слов, подмазывание аргументов, срыв или уход от обсуждения, «палочные доводы», «чтение в сердцах»).

Логико-психологические уловки (неопределенность выдвигаемого тезиса или ответа, несоблюдение закона достаточного основания, порочный круг в доказательстве, приписывание или изменение акцентов, навязанное следствие, перемещение центра спора на аргументацию противоположной стороны, постулирование истины неправомерные аналогии неполное опровержение требование строгой дизъюнкции в формальной логике чрезмерное преувеличение [Грачев, Мельник 2002: 176-188].

Манипулятивные приемы и техники в массовых информационных процессах («азбука пропаганды») были сформулированы в США в 30-ые годы в институте анализа пропаганды. К ним относятся: «приклеивание или навешивание ярлыков», «сияющие обобщения или «блистательная неопределенность», «перенос или трансфер», «ссылка на авторитеты», «свои ребята, или игра в простонародность», «перетасовка или подтасовка карт, «общий вагон» или общая платформа» или «вагон с оркестром» [Там же: 150-154].

Г. В. Грачев и И.К. Мельник добавляют к этому списку следующие приемы: дробление подачи информации, избыточность, высокий темп; осмеяние; метод отрицательных групп отнесения; «повторение лозунгов или «повторение шаблонных фраз»; «эмоциональная подстройка»; «продвижение через медиаторов»; «мнимый выбор»; «инициирование информационной волны» [Там же: 154-160]. Эти исследователи также отдельно выделяют технику формирования доверия и привязанности к коммуникатору, к которой относятся псевдообъективность, «альтернативный голос, техника сверхоперативного информирования, включения самокритики, эксплуатация базовых потребностей человека, затрагивание запретных или нежелательных тем, предсказания событий, передача достоверных сведений, точность которых заранее известна [Там же: 141-149].

Понятие манипулятивных игр в межличностном взаимодействии восходит к понятию психологические игры, введенному в рамках трансакционного анализа Э. Берном. Под игрой он понимал серию следующих друг за другом скрытых дополнительных трансакций с четко определенным и предсказуемым исходом, характеризующихся скрытыми мотивами и наличием выигрыша. Он описывает такие психологические игры, как «Шантаж», «Дай мне пинка», «Должник» и др., включающие манипулятивно-провокативные приемы. Например, игра «Динамо» строится на привлечении внимания к своей персоне, за которым следует отвержение [Берн 1988].

И. К. Мельник и Г. В. Грачев выделяют в качестве межличностных манипулятивных игр техники скрытого получения информации от партнера по общению. К ним авторы относят обращение за советом, провокационные или ложные заявления, обращение к чувству собственного достоинства, использование смежной темы разговора, псевдооткрытость с сообщением «важных» сведений, проявление равнодушия, демонстрация осведомленности.

Для разоблачения и нейтрализации уловок в ведении дискуссии, эти авторы рекомендуют следующие приемы: ответ на уловку ответной уловкой, парализующей первую, разоблачение уловки, метод обличения. Кроме того, чтобы общение было конструктивным, отмечают они, необходимо соблюдать принципы и правила аргументации, уточнять предмет дискуссии, вырабатывать концепцию обсуждения [Грачев, Мельник 2002: 197-203].

Ю.В. Щербатых в книге «Искусство обмана» выделяет такие виды обмана как иллюзии, межличностный обман, ошибки канала передачи информации, групповой, взаимный обман, самообман. Технология обмана состоит из создания подходящей для него атмосферы, манипуляциях с информационным потоком, включения интеллектуального и поведенческого уровней обмана, программирования поступков через подталкивание к ним, использования для этого личностных особенностей и непроверяемых ссылок.

Исследователь считает, что любое искусство содержит в себе долю обмана, так как основывается на вымысле, воздействует опосредованно - через символы и метафоры [Щербатых 1997].

Весь художественный авангард Ю.В. Щербатых рассматривает как «обман». «Здесь присутствует классический прием любого обмана: максимум общих фраз и простора для воображения - с одной стороны, и мощная пропагандистская и рекламная кампания - с другой», - пишет он [Щербатых 1997: 342]. Об этом пишут и некоторые специалисты по современному искусству, видящие опасность в том, что в современном искусстве совершенно отсутствуют критерии, т.к. оно за счет этого может быть использовано властью в своих целях. Ж. Бодрийар, один из идеологов современного авангарда, называет это «заговором искусства», «преступлением посвященных»: «Современное искусство играет на этом сомнении, на невозможности обоснованного суждения о его эстетической ценности и спекулирует на чувстве вины тех, кто в нем ничего не смыслит или не понимает того, что здесь и понимать-то нечего [Бодрийар 1998: 8]. Эту точку зрения разделяют также недруги авангарда, чьи труды особенно были популярны в советские времена [Куликова, 1980; Давыдов 1975; Рейнгард 1983].

Позитивное значение манипуляции и конфликта. Рассмотрим некоторые примеры и подходы к продуктивному пониманию конфликта и манипуляции, их возможную позитивную роль. В философской традиции конфликт издавна рассматривался как необходимый компонент социальных отношений, как движущая сила развития общества и личности, источник свободы (Аристотель, Гоббс, Гегель, Маркс, Вебер, Козер, Дарендорф). Как отмечают профессионалы в области конфликтологии, социально-позитивный, цивилизованно развивающийся конфликт, представляет общественно-значимую ценность для демократического общества и требует сохранения его конструктивного потенциала [Цой 2001].

На сегодняшний день исследованием конфликтов занимаются одиннадцать научных дисциплин, конфликтология включает такие направления, как педагогическая, юридическая, политическая конфликтология, социология конфликта, этнополитическая конфликтология, психология конфликта и др., включающие множество классификаций [Анцупов, Шипилов 1999], опираясь на которые, конфликты, моделируемые и отражаемые в современном искусстве, можно было бы отнести к инновационным, продуктивным конфликтам, а также к меж (суб) культурным конфликтам. Кроме того, в рамках изучения психологии современного искусства, можно особо отметить внутриличностные конфликты, которые часто становятся причиной и движущей силой провокативных художественных акций [Конфликтология 1999: 227-251].

Обратимся к исследованию позитивной роли такой стратегии поведения людей в ситуации конфликта, как манипуляция. Многие авторы указывают на возможность конструктивного использования манипуляции для существования и функционирования в социуме, природа которого во многом манипулятивна (Э. Шостром, П. Робертсон, В. Рикер, Е.Л. Доценко).

Э. Шостром описал манипулятивную природу человека и призывал читателей подойти к неизбежному манипулированию творчески: заменять принуждение хитростью. Такое поведение он называл актуализаторским [Шостром 1992: 20].

П.У. Робертсон рассматривает манипуляции в контексте отношений детей и родителей, деля манипуляции на «плохие» и «хорошие». Процесс воспитания он рассматривает как череду противопоставлений «плохим» манипуляциям детей «хороших» манипуляций родителей [См. Доценко 2003: 252]. Американский политолог В.Х. Рикер в книге «Искусство политической манипуляции» утверждает, что каждый политик обязан владеть основами манипулятивного мастерства [См. об этом Доценко 2003: 252].

Е. Л. Доценко указывает на то, что манипуляция «выполняет роль средства мягкой защиты от самодурства правителей, перегибов руководителей, дурного характера коллег или родственников, недружественных выпадов недружественных выпадов со стороны тех, с кем случайно довелось общаться» [Там же: 11]. Например, в сказках «1000 и одной ночи» красавица Шехерезада рассказывала сказки своему грозному повелителю Шахриару, спасая, таким образом, в течение трех лет от смерти себя и других красивых девушек страны.

Манипуляция, по Е. Л. Доценко, может быть также конструктивно использована в управленческой практике для создания ореола руководителя организации, для смягчения формы принуждения, для единой направленности желаний подчиненных, подключающей необходимый мотивационный ресурс для достижения целей организации. Автор выделяет в качестве ограничения на манипуляцию случаи, когда она используется в личных целях руководителя и когда насилие над личностью превышает тот уровень, который диктуется спецификой работы [Там же: 258].

3.4 Использование парадоксальных и провокативных методов в психотерапии

Метод провокации активно используется различными школами психотерапии, причем этот метод нередко оказывается незаменимым в работе с самыми трудными случаями.

Близки к провокативным методам (в нашем понимании) «парадоксальные вмешательства», которые используют многие психотерапевтические направления (экзистенциальная терапия, стратегическая, поведенческая, психоанализ, системная семейная, групповая, краткосрочная), разрабатывая свою теорию на эту тему.

Исследователи отмечают рост числа работ, посвященных парадоксальным методам (Кейд, О' Хэнлон, 1998; Уикс, Л' Абат, 2002). Большой вклад в разработку этой темы внесли Уикс и Л'Абат, Хейли, Кейд., О' Хэнлон, Вацлавик, Уикленд, Росси, Палаззоли и ее группа из Милана, Слюзский, группа из Центра Краткосрочной терапии Института Исследования Мозга в Пало Альто, Фиш и др. из Калифорнии и другие.

Свои классификации парадоксальных стратегий приводят Уикс и Л'Абат, Кейд и Соусгейт, Фишер, Андерсен, Джонс, Вацлавик и сотрудники, Андольфи, Теннен, Пресс, Уайт, Раскин, Пикерин, Рорбаух.

Кейд и О'Хэнлон определяют парадоксальные техники как «вмешательства, где терапевт, оказывая помощь, как бы укрепляет существующие проблемы, вместо того, чтобы с ними бороться» [Кейд., О' Хэнлон 1998: 117].

Широко известна техника «парадоксальной интенции» Виктора Франкла, разработанная в 30-ые годы в рамках логотерапии. Задача этой техники - «взломать, разорвать, вывернуть наизнанку» тот порочный круг, в который попадает пациент с фобиями или навязчивыми идеями: симптом вызывает у него страх ожидания его повторения, в результате чего симптом действительно появляется вновь, подтверждая опасения больного. Суть техники в том, чтобы спровоцировать пациента специально вызывать у себя болезненный симптом, не избегать его* [Франкл,1990: 342].

К парадоксальным техникам можно также отнести техники дефрейминга и рефрейминга [Бендлер, Гриндер 1995]. Они основаны на придании с помощью терапии нового смысла старому опыту пациента. При рефрейминге терапевт предлагает новое значение ситуации, переформулировав проблему. Б.Кейд, В.Х. О'Хэнлон считают рефрейминг «необходимой и наиболее важной составляющей процесса изменений» [Б.Кейд, В.Х. О'Хэнлон 1998: 91]. При дефрейминге терапевт только выражает свое сомнение в значении, которое клиент придает ситуации, не предлагая новой системы ценностей.

К парадоксальным техникам относят также провокацию или вызов, основанные на непосредственном провокационном сообщении со стороны терапевта, которое не является, однако, парадоксальным. Клиента мотивируют к прямому проявлению реакции, которая доказала бы ему и окружающим возможность справиться с трудностями.

Теннен делит парадоксы на рекомендацию, ограничение (отговаривание клиента от необходимости и возможности изменений) и обоснование («ликвидация проблемной позиции» - убедить клиента в своих силах, принять проблему или довести данную позицию до абсурда).

Фишер, Андерсен и Джонс выделяют 3 вида парадоксальных стратегий:

Даниель разработал аналогичную технику еще в 1920 году, назвав ее техникой «негативной практики», в 50-е годы Роузен работал подобным способом с острыми психозами. Авторы Моздеж, Маццителли и Лисецки доказали, что Альфред Адлер также часто использовал парадоксальную интенцию.

переопределение (изменение значения или интерпретации симптома), эскалация (способ увеличить частоту проявления симптома, попытка привести ситуацию к кризису) и изменение направления (изменение одного аспекта симптома через вызывание симптома в конкретной ситуации).

Уикс и Л'Абат задают два критерия классификации парадоксальных техник: их уровень (зависит от проблемы) и различие между парадоксами, базирующимися на подчинении и возражении. Они выделяют такие виды парадоксальных вмешательств (интервенций), как переформулирование и смену ярлыка; предлагают такие парадоксальные рецепты и описательные парадоксы как предписание симптома, рецепты, связанные со временем (домашние задания), описательные парадоксы (письма), сдерживание (негативные последствия изменений), торможение и запрещение изменений, декларирование беспомощности, предвидение или предписание рецидива, разделение позиции, опосредованные и скрытые парадоксы, а также парадоксы, ведущие к инсайту.

На сегодняшний день не существует однозначного отношения психологов к парадоксальной терапии, которая остается набором техник поиска теорий, что вызывает много проблем в области профессиональной этики. Ряд авторов (Вацлавик, Хейли) считают, что любая терапия и коммуникация включает элемент манипуляции, и важно использовать его для пользы пациента. Другие авторы устанавливают противопоказания к использованию парадоксальных техник (Фишер, Андерсон, Джонс, Уикс и Л'Абате, Рорбау).

Б.Кейд и В.Х. О'Хэнлон относятся к ним неоднозначно и считают, что эти техники «хороши, если их используют в меру» [Цит. по Кейду и О'Хэнлону 1998: 124]. Они характеризуют эти техники как «эмпатию, а не обман» [Там же: 123]. Уикс и Л'Абате призывают терапевтов, использующих парадоксальные методы работы, к ответственности и советуют быть осторожными «несмотря на то, что нам известны сотни случаев, указывающих на необыкновенную эффективность этого типа техник, эмпирических исследований на эту тему проведено немного» [Там же: 1998: 120].

Провокационная психотерапия Ф. Фарелли. Фрэнк Фарелли разработал специальное направление в психотерапии, непосредственно названное им «провокационной психотерапией», которая последние годы получила широкое распространение и в России. Приведем пример провокативного поведения терапевта по Фарелли: клиенту, исполненного жалости к себе, дается нарочито абсурдный совет: «Купите инвалидное кресло. Не надо тратить энергию на ходьбу! Можно приделать к креслу громкоговоритель с магнитофоном. Он будет объявлять: «Дорогу! Дорогу! Идет Страдалец Года!». Важно отметить, что при этом в своих работах Фарелли подчеркивает позитивную направленность метода, предупреждая против «ломки» личности пациента.

В качестве «особых техник провокационной терапии» Фарелли выделяет следующие: тест на реальность (доведение до абсурда), вербальная конфронтация, негативное моделирование, «объяснения», «противоречивые сообщения», перечисление. Особое значение в провокативной психотерапии приобретает юмор и такие его формы как преувеличение, мимикрия (передразнивание), высмеивание, передергивание (искажение), сарказм, ирония, шутки. К сожалению, автор не раскрывает сущность каждой из техник, часто ограничиваясь одними названиями [Фарелли, Брандсма 1996: 80-112]. Однако эту задачу отчасти выполнили его последователи. Так известный голландский психолог, специалист по НЛП, Дж. Холландер, проанализировав методы провокативного воздействия, которые использует Фаррелли, выявил так называемые «факторы Фаррелли», представляющие собой 39 поведенческих, стратегических и ментальных паттернов провокативного поведения, сгруппированных по 7 основным категориям. Все эти факторы описывают реальные действия, которые может выполнять человек, занимающийся провокативной терапией, на поведенческом, эмоциональном и когнитивном уровнях*.

Цель провокационной терапии - спровоцировать больного на реакцию одного из следующих типов: утверждение своего «я» как вербально, так и поступками; самоутверждение соответственно ситуации; реальная самозащита; распознавание признаков дискриминации и адекватная реакция.

Провокативные методы М. Эриксона и его последователей. Милтон Эриксон - один из великих психотерапевтов ХХ века, разработал метод клинического гипноза, позже названного эриксоновским гипнозом, который был положен в основу такого нового направления психотерапии как нейролингвистическое программирование (НЛП). М. Эриксон очень часто использовал провокативные методы, давая больным парадоксальные задания, используя сугубо индивидуальный подход и достигая при этом поразительных по быстроте и эффективности результатов. Например, клиенту, который жаловался на эпилептические припадки, случавшиеся с ним, как только он садился за руль автомобиля, Эриксон предложил надеть белый костюм и, сев за руль автомобиля, через определенные отрезки времени выходить и ложиться в грязь, стараясь вызвать у себя припадок [Уикс, Л' Абат 2002: 102]. В описаниях работы М. Эриксона мы находим множество ставших классическими примеров использования провокативных воздействий «во благо» пациента, хотя самому клиенту и окружающим действия Эриксона могли казаться нелепостью и даже издевательством [Хейли 1998б; Эриксон 1999].

Для введения клиента в транс он разработал вербальный «метод путаницы», основанный на использовании «игры слов или сообщений одинакового сорта, которое постепенно вводит путаницу в тот вопрос, что рассматривается пациентом и врачом, и ведет к запрещению обычных ответов, реакций, и, следовательно, к нарастанию необходимости дать ответ [Эриксон 1999: 151]. «Порой это напоминает детскую загадку: «Две утки впереди одной утки, две утки позади одной утки и в середине одна утка. Сколько уток всего? даже те, кто знает, что речь идет о трех утках, почувствуют себя безнадежно запутанными, если к загадке добавить такую фразу: «Конечно, Вы должны помнить, что они находятся за дверью с левой стороны» [Там же: 152].

Провокативные методы применяют также такие классики мировой психотерапии как последователь М. Эриксона Дж. Хейли, развивающий «терапию испытанием», К. Витакер, П.Пепп и многие другие. Однако из их противоречивых, острых, парадоксальных, порой жестких, шокирующе резких методов работы трудно вычленить отдельные приемы [Витакер 2004; Витакер, Бамберри 1997; За пределами психики 1999; Пепп 1998].

Метод тяжелого испытания Дж. Хейли затрагивает глубинные закономерности изменения. Он парадоксален и представляет собой очень трудное задание, предписанное терапевтом пациенту - задание субъективно более тяжелое, чем имеющийся у него симптом. Эффективность такого приема основана на том, что если для человека тяжелее иметь симптом, чем отказаться от него, он расстанется с симптомом [Хейли 1998а].

«Стиль работы Пегги Пэпп поражает своей провокационностью и вместе с тем бережным отношением к семье», - так характеризует работу П. Пепп российский психотерапевт А.В. Черников [Черников 1998: 5].

Профессора психиатрии, президента Академии психотерапии Карл Витакера называют «самым странным классиком семейной терапии, ее пророком и юродивым», который «говорит правду в иносказательной форме» («а правда - неуютная, жалящая, отменяющая привычную «картинку»), сумасшедшим или хулиганом, публично назвавшим свое профессиональное кредо «бредовой системой». Его подход полон экзистенциальных парадоксов, которые «озадачивают, а свобода мышления просто бьет наповал», постоянно напоминая «о зияющих совсем рядом черных дырах абсурда, сбивает с толку» [Михайлова 1997: 3].

Провокативные техники в психодраме. Многие направления психотерапии включают в себя отдельные провокативные техники и приемы. Так, например, в психодраме используется техника «контрастного дублирования», т. е. «дублирования наоборот». Когда протагонист в определенный момент сессии затрудняется прямо высказать свое чувство, чтобы спровоцировать в клиенте необходимую реакцию применяется техника «в обход». Например, если протагонист не решается произнести фразу, обращенную к дополнительному «Я», играющего его начальника: «Я тебя ненавижу», «контрастный дубль» может сказать от его лица: «Ты мне очень нравишься», что обычно вызывает обратную реакцию [Лейтц 1994].

Другая психодраматическая техника, также включающая провокативный элемент, - «максимизация чувств». Ведущий просит протагониста выразить свое внутреннее состояние через позу и усиливать ее до тех пор, пока это возможно, пока не родится трансформирующая энергия противодействия. Тогда может произойти катарсис, и вместе с позой состояние изменяется на противоположное. Иногда к телесному воздействию подключается речь: терапевт просит клиента или дополнительных «Я» произносить одну и ту же фразу много раз, громче и громче, доводя этим ее до абсурда [См. б этом Гриншпун, Морозова 2000; Морозова, Соболев 2002].

Из практики отечественных психотерапевтов можно привести следующие примеры использования провокативных методов.

«Потрясающая психотерапия» В.А. Ананьева. Близко нашему пониманию провокативности понимание «потрясения» в созданной В.А. Ананьевым «потрясающей психотерапии», опирающейся на философские положения теории сложных самоорганизующихся систем - синергетику, современные достижения психотерапии и медицинской психологии, а также древние знания и представляющей элемент «новой волны» в психотерапевтическом движении [Ананьев 1999].

«Потрясение» понимается В.А. Ананьевым как поворотный момент биографии человека, когда формируется новый взгляд на действительность; качественный скачок, пробуждение. «Потрясение» обязательно связано с переоценкой сторон жизни, видением нового пути, «перерождением» личности. Условием потрясения нередко выступает душевный кризис, трагедия потери.

Как отмечает В.А. Ананьев, потрясающая психотерапия больше представляет собой искусство в том смысле, что следует своим собственным интуициям и вдохновениям, а не догмам и правилам, опираясь лишь на универсальные закономерности. «Потрясение» сравнивается им с практикой дзен-буддизма, описывается как «просветление... под ударом бессмыслицы», «абсурд для скованного различного рода теориями и догмами ума», «моделирование хаоса», которое активизирует адаптационные механизмы человека с целью изменения функций и структуры личности человека. Для нее характерны также запредельные нагрузки, которые помогают выйти из болезни.

В качестве одной из важных стадий потрясающей психотерапии» В.А. Ананьев непосредственно выделяет стадию «провокации» (этап 6) или оценки достигнутого, выполняющим функцию проверки полученного результата, сравнение его с первоначально поставленной целью. Этому этапу придается особое значение, т.к. он является необходимым элементом работы на протяжении всего терапевтического процесса, а также после его окончания.

Известный психотерапевт А.Е. Алексейчик использует в групповой работе провокацию в качестве основного метода. Он специально грубо, агрессивно нападает на клиентов, высмеивает их, унижает (например, выкручивает им пальцы, заставляет долго и неподвижно стоять на одной ноге), выгоняет из группы. Параллельно он постоянно провоцирует решение нравственных проблем, в результате достигая сильного психотерапевтического эффекта [ См. Хайруллаева 1993: 108-109].

Сам А.Е. Алексейчик называет боль, причиняемую клиентам во время терапии «делом обыденным», болью предупреждающей, «иммунизирующей», стимулирующей, объединяющей, исцеляющей [Алексейчик 1993: 116].

Знаменитый психиатр и психотерапевт М. Е. Бурно считает, что больше всего подобная терапия подходит пациентам «с тоскливым переживанием бессмысленности своей жизни и жизни вообще. Психотерапевт сгущает, заостряет это их тягостное переживание до остроумного гротеска сказочного абсурда» [Бурно 1993: 110].

Московский психотерапевт О. В. Немиринский отмечает, что впечатления от работы Алексейчика среди московских психологов самые разные и зачастую противоположные - от восхищения до возмущения. «Очевидно, что А. Е. Алексейчик задевает за что-то живое, что-то очень болезненное, грозящее эмоциональным взрывом (которого многие люди склонны бояться), часто дающее ощущение подлинности, эмоциональной наполненности и благодати» [Немиринский 1993: 104].

На протяжении всего времени проведения так называемых «антипсихиатрических групп» ведущий ничего не делает, оставаясь абсолютно пассивным. Он просто входит, садится и молчит. Группа обычно сначала напряженно ждет, не понимая, что происходит, потом постепенно активность пациентов возрастает, они начинают перешептываться, а под конец ведут себя «как безумные». В этом освобождении, спонтанном поведении и состоит провокативный эффект этого метода [Морозова 2005].

Провокативность и авангардные формы искусства в арт-терапии. Надо отметить, что провокативные методы в психотерапии нередко сравнивают с авангардным искусством. Так, например, отдельные провокативные техники Ф. Фарелли, в основе которых лежит абсурд, описываются как «сюрреалистические решения». Карла Витакера, благодаря использованию провокативных методов, называют одним из ее самых «авангардных» классиков в истории семейной терапии, а воздействие терапии А. Е. Алексейчика сравнивают с целительным эффектом от полотен Дали и Ионеско [Бурно 1993: 110-111]. Однако, обратного движения в России пока почти не происходит: хотя мультимедийная работа, все больше распространяющаяся в современной арт-терапии, напоминает инсталляции и перформансы [Копытин 1999: 211] по форме, однако, нечасто использует провокативные методы. Между тем, в Лондоне в рамках Британского Института Провокативной психотерапии существует арт-терапевтическая школа Hephzibah Kaplan*. Из зарубежных авторов-арт-терапевтов осознанно опыт постмодернизма применяют в своей работе Э. Келиш, Р. Ееман, Г. Хульбут, М. Фабр-Левин, Р. Мартин, Макнифф [См. подробнее Арт-терапия в эпоху постмодерна 2002].

Психиатр и психотерапевт А.И. Копытин (С-Петербург) - основатель арт-терапевтической ассоциации, главный редактор журнала «Исцеляющее искусство», одним из первых в нашей стране начал использовать опыт современного искусства в групповой арт-терапевтической работе. В своих книгах описывает традиционные арт-терапевтические сессии и сессии с использованием «перформансов» и «инсталляций. Примеры наиболее успешных сессий, проведенных А.И. Копытином, включали методы и язык современного авангардного искусства. Так, например, группой под его руководством была создана композиция на тему «Помойка», включающая личные вещи и предметы [С.203-204], нередко используется форма лэнд-арта (ландшафтного искусства), где клиенты выходят на природу и создают композиции вне психотерапевтического кабинета. А.И. Копытин описывает случай использования им провокативного «трикстерского», абсурдного поведения в момент, когда группа зашла в тупик, работая над композицией на тему «Любовь». Ведущий отмотал кусок розовой туалетной бумаги и завязал у себя на шее в виде галстука, после чего дал каждому участнику группы по такому же куску со словами «Это ваш ваучер», подвесил на лестнице развернутый рулон туалетной бумаги, поджег ее и стал играть на флейте, пока она горела, повесив рядом портрет Горбачева [Копытин 2002: 191-195]. Автор отмечает, что подобные эксперименты вызывали больше энергии, радости и удовлетворения в группе, чем традиционные методы [Копытин 1999: 209-220].

А. И. Копытин отмечает также, что далеко не все произведения современного искусства предполагают использование арт-терапевтических достижений. Многие из них, использующие жесткие, агрессивные методы воздействия, А.И. Копытин рассматривает как «антипсихотерапевтическими», «в силу того, что они выполняют скорее деструктивную функцию по отношению к автору и воспринимающей их аудитории» [Копытин 1999: 211]. Для арт-терапии, по его мнению, больший интерес представляют те работы, использование которых может оказать позитивное, преображающее воздействие на психику человека и способствовать разрешению внутриличностных и социальных конфликтов.

А. И. Копытин констатирует, что «современное искусство нередко берет на себя психотерапевтическую функцию, в связи с чем можно говорить о растущем взаимопроникновении арт-терапии и художественного авангарда» [Там же: 211]. Он считает, что сотрудничество представителей новых художественных течений и арт-терапевтического сообщества будет весьма плодотворным как для развития арт-терапии, так и современного искусства. Однако, по его мнению, применение некоторых достижений современного искусства должно быть определенным образом адаптировано к контексту и специфическим задачам арт-терапевтической работы, особенностям клиентов или их групп.