Детский психоанализ

Совсем иными были рисунки маленькой девочки, страдавшей неврозом навязчивости. Она иногда сопровождала иллюстрациями рассказы о своих анальных фантазиях, которые заполняли первую часть ее анализа. Так, например, она нарисовала сказочную страну, где все обильем дышит, в которой люди вместо того, чтобы проесть себе дорогу через горы каши и пирогов, как они это делают в сказке, должны съедать огромные кучи навоза. Кроме того, у меня есть целый ряд ее рисунков, которые изображают в нежнейших тонах цветы и сады и выполнены с величайшей тщательностью, чистотой и аккуратностью. Рисунки эти относятся к тому именно периоду, когда она рассказывала мне свои отвратительные анальные сны наяву.

Я боюсь, что я нарисовала вам до сих пор слишком идеальную картину соотношений при детском анализе. Члены семьи охотно дают необходимые сведения; ребенок сам оказывается усердным толкователем сновидений, рассказывает нам свои многочисленные дневные фантазии и доставляет нам, кроме того, целые серии интересных рисунков, на основании которых можно сделать те или иные выводы о его бессознательных побуждениях. После всего вышеизложенного, казалось бы, не совсем понятно, почему детский анализ до сих пор считается особенно трудной областью аналитической техники и почему многие аналитики заявляют, что они не знают, как приступить к лечению детей.

Ответить на это нетрудно. Все описанные мною преимущества аннулируются благодаря тому, что ребенок отказывается давать нам свободные ассоциации. Он ставит аналитика в затруднительное положение вследствие того, что основной прием, на котором построена собственно аналитическая техника, им почти совершенно неприменима. Требования, предъявляемые к взрослым пациентам, как то: удобное лежачее положение, сознательное решение не подвергать критике приходящие ему в голову мысли, сообщать аналитику все без исключения и обнажать, таким образом, то, что скрывается под поверхностью его сознания, находятся в явном противоречии с сущностью ребенка.

Разумеется, совершенно верно, что ребенка, которого вы привязали к себе вышеописанным образом и который испытывает необходимость в вас, можно заставить сделать многое. Он согласится иногда на ваше предложение дать свободные ассо-; циацин, но только на короткое время и в угоду аналитику. Полученные таким образом свободные ассоциации могут оказаться очень полезными, и в случае затруднительной ситуации приносят нам иногда неожиданное объяснение. Однако они всегда имеют характер однократного вспомогательного момента, а не прочного базиса, на который должна опираться вся аналитическая работа.

Находясь в затруднительном положении и не зная, что предпринять дальше, я иногда предлагала одной маленькой девочке, которая была особенно послушна при анализе и охотно исполняла мои желания и которая при больших способностях к рисованию отличалась прекрасной зрительной памятью, «видеть какие-нибудь картины». Тогда она садилась на корточки с закрытыми глазами и прислушивалась к тому, что происходило в ней.

Таким образом она действительно дала мне объяснение дли-тельяой ситуации, обусловленной сопротивлением. Темой наших бесед была тогда борьба с онанизмом и освобождение от няни, к которой она относилась с удвоенной нежностью для того, чтобы защитить себя от моих попыток уничтожить ее привязанность. Я предложила ей «увидеть какую-нибудь картину», и первая картина, которая ей представилась, была: «няня улетает через море». В дополнение она сообщила, что вокруг меня танцевало много чертей и это означало, что я заставлю няню уйти, но тогда у нее не будет защиты от онанистического искушения, и я сделаю ее «гадкой».

Иногда на помощь нам приходят нечаянные и невольные ассоциации -- и даже чаще, чем ассоциации, возникающие по нашему предложению и по желанию пациента. Здесь я опять привожу в пример случай с маленькой девочкой, страдавшей неврозом навязчивости. В наиболее важный период анализа нужно было ясно показать ей, что она испытывает к своей матери ненависть, от которой она до сих пор ограждала себя созданием своего «черта», безличного олицетворения всех побуждений ненависти. Хотя она до сих пор охотно следовала за мной в анализе, в этом месте она начала проявлять сопротивление. Одновременно с этим она проявляла в домашней обстановке на каждом шагу упрямство и злость, и по этому поводу я доказывала ей ежедневно, что вести себя так плохо можно только по отношению к человеку, которого ненавидишь. В итоге она внешне как будто уступила под влиянием приведенных мною новых и новых доказательств, но теперь она хотела узнать у меня также и причину чувства ненависти к якобы очень любимой матери. Я отказывалась дать ей об этом дальнейшие сведения, так как я тоже не знала этой причины. После минутного молчания она сказала: «Я всегда думаю, что причиной этого является сновидение, которое я видела когда-то (несколько недель назад) и которого мы так и не поняли». Я прошу ее повторить содержание этого сновидения, что она охотно исполняет:

«Там были все куклы, и мой зайчик тоже был там. Тогда я ушла, а зайчик начал горько плакать. Мне стало так жаль зайчика. Мне кажется, что я теперь всегда подражаю зайчику и плачу поэтому так, как он». В действительности было, конечно, обратное: не она подражала зайчику, а зайчик подражал ей. Она сама представляет в этом сновидении мать и обращается с зайчиком так, как мать обращалась с ней. Ассоциируя это сновидение с вопросом о причине ненависти к матери, она находит наконец тот упрек, которого ее сознание не хотело сделать матери: мать постоянно уходила именно тогда, когда ребенок больше всего нуждался в ней.

Несколько дней спустя она еще раз повторяет этот процесс. Я настойчиво стараюсь привести ее вновь к этой теме после того, как ее грустное настроение, прояснившееся на минуту, опять овладевает ею. Она ничего не отвечает, но вдруг говорит с глубокой задумчивостью: «В Г. очень красиво, вот туда я хотела бы опять поехать». При ближайших расспросах выясняется, что во время пребывания в этой дачной местности она пережила один из наиболее тяжелых периодов своей жизни. Ее старший брат заболел коклюшем и был отвезен к родителям в город, а она с няней и двое младших детей были изолированы. «Няня всегда сердилась, когда я отнимала у маленьких детей игрушки», -- говорит она вдруг. Таким образом, к мнимому предпочтению, которое отдавали якобы родители брату, присоединилось еще фактическое предпочтение, которое няня действительно отдавала маленьким детям. Она чувствовала себя покинутой всеми и реагировала на это по-своему. Следовательно, на этот раз воспоминание о красивой местности привело ее к одному из самых тяжелых упреков против матери.

Я не ответила бы на эти три случая поразительных ассоциации, если бы аналогичные ситуации не встречались часто при детском анализе. Вы знаете, что с такими же проявлениями мы обычно встречаемся и у взрослых.

. Отсутствие у ребенка готовности к ассоциациям побуждало всех занимающихся до настоящего времени вопросами детского анализа найти что-нибудь, чем можно было бы заменить этот технический прием. Д-р Гуд-Гельмут пыталась заменить данные, получаемые с помощью свободных ассоциаций у взрослого человека, играми с ребенком, посещением его в домашней обстановке, подробным изучением всех обстоятельств его жизни. Мслания 1(ляйн заменяет (согласно сделанным ею сообщениям) технику свободных ассоциаций, применяемую у взрослых пациентов, техникой игры у детей. Она исходит из того предположения, что действие более свойственно маленькому ребенку, нежели речь. Она предоставляет ему массу мелких игрушек, целый мир в миниатюре, и дает ему, таким образом, возможность действовать в этом игрушечном мире. Все действия, совершенные ребенком в такой обстановке, она сравнивает со свободными ассоциациями взрослого и сопровождает их толкованиями подобно тому, как мы это обычно делаем у взрослых пациентов. На первый взгляд может показаться, что мы безупречно восполняем этим ощутимый пробел в технике детского анализа. Однако я оставляю за собой право в следующей лекции рассмотреть теоретические основания этой техники игры и привести их в связи с последним вопросом нашей темы, с ролью перенесения в детском анализе.

6.3 Роль перенесения в детском анализе¹

Я позволю себе повторить вкратце содержание последней лекции.

Мы рассмотрели приемы детского анализа и узнали, что мы вынуждены составлять историю болезни на основании анамнестических сведений, полученных от членов семьи больного, вместо того чтобы положиться исключительно на сведения, которые дает нам пациент; мы узнали, что ребенок является хорошим толкователем сновидений, и оцепили значение снов наяву и свободных рисунков как технического приема. Кроме того, я должна была разочаровать вас сообщением, что ребенок не склонен давать свободные ассоциации, и что это вынуждает нас искать, чем можно было бы заменить этот важнейший вспомогательный прием при анализе взрослых пациентов. Мы закончили нашу лекцию рассмотрением методов, которыми пытались заменить технику свободных ассоциаций, и отложили теоретическую оценку их до следующей лекции.

Разработанная Меланией Кляйн техника игры, несомненно, очень ценна для наблюдения ребенка. Вместо того чтобы вести трудное и связанное с большой затратой времени наблюдение над ребенком в его домашней обстановке, мы сразу переносим весь знакомый ему мир в комнату аналитика и предоставляем ребенку свободу действий в нем, на глазах у аналитика, но без вмешательства с его стороны. Таким образом мы изучаем различные реакции ребенка, степень его агрессивности или страдания, а также его установку в отношении к различным предметам и людям, представленным с помощью игрушечных фигур. Преимущество в сравнении с наблюдением в условиях реальной жизни заключается еще и в том, что игрушечный мир удобен и подчинен воле ребенка; таким образом ребенок может совершать в нем все те действия, которые осуществляются в реальном мире, исключительно в пределах фантазии вследствие того, что ребенок обладает крайне недостаточной силой и властью. Все эти преимущества диктуют нам необходимость применения метода игры, разработанного Меланией Кляйн при изучении маленьких детей, которые не умеют еще облекать свои мысли в словесную форму.

Мелания Кляйн делает еще один важный шаг в применении этой техники. Она придает каждой свободной игре ребенка такое же значение, как и свободной ассоциации взрослого пациента, и расшифровывает последовательно каждое действие, произведенное ребенком в такой обстановке, облекая его в фор-i му соответствующих мыслей, т. е. она старается найти в каждом действии, связанном с игрой, символическое значение, лежащее в его основе. Если ребенок опрокидывает фонарный столб или какую-нибудь игрушечную фигуру, то она объясняет это, например, агрессивным действием, направленным против отца. Игру ребенка, заключающуюся в том, что он устраивает столкновение двух повозок, она учитывает как символическое выражение наблюдения половых сношений родителей. Работа Меланин Кляйн заключается прежде всего в том, что она сопровождает действия ребенка расшифровыванием и толкованием, которое, в свою очередь, предуказывает направление дальнейших процессов у пациента, подобно тому как это имеет место при толковании свободных ассоциаций у взрослых людей.

Рассмотрим еще раз, вправе ли мы сопоставлять такие действия ребенка, совершенные во время игры, с ассоциированием взрослого человека. Хотя ассоциация взрослого «свободна», т. е. при возникновении ее пациент выключает всякую сознательную направленность и воздействие на течение своих мыслей, но вместе с тем у него существует определенное целевое представление: он, ассоциирующий таким образом, подвергается анализу. У ребенка отсутствует это целевое представление. Вначале я уже изложила вам, каким образом я стараюсь познакомить маленького пациента с конечной целью предпринимаемого анализа. Но дети, для которых Мелания Кляйн выработала свою технику игры, и прежде всего дети, находящиеся в начальных стадиях либидозного развития, слишком малы, чтобы на них можно было воздействовать таким образом. Мелания Кляйи считает одним из важных выигрышных моментов своего метода еще и то обстоятельство, что при нем предварительная подготовка ребенка становится излишней. Таким образом, отсутствие у ребенка целевого представления является возражением против сделанного Меланией Кляйн сопоставления игры со свободным ассоциированием. Если свободная игра ребенка не детерминирована тем же целевым представлением, что и свободные ассоциации взрослого человека, то мы, пожалуй, не вправе рассматривать их всегда как таковые. Вместо символического толкования они часто допускают невинное объяснение. Ребенок, опрокидывающий фонарный столб, мог накануне видеть нечто подобное во время прогулки; столкновение повозок могло также быть воспроизведением виденного им на улице происшествия, а ребенок, бегущий навстречу посетительнице и открывающий ее сумочку, вовсе не должен, как думает Мелания Кляйн, символически выражать таким образом свое любопытство, нет ли в гениталиях матери нового братца; ребенок действует скорее под впечатлением недавнего переживания, когда кто-нибудь из посетителей принес ему подарок в такой же сумочке. И у взрослого мы тоже не считаем себя вправе придавать всем его действиям и свободным ассоциациям символический смысл, а только тем из них, которые возникают под влиянием аналитической ситуации.

Однако возражение, приведенное нами против аналитического применения техники, выработанной Меланией Кляйн, может быть, с другой стороны, аннулировано. Совершенно верно, конечно, что игра ребенка допускает такое невинное толкование. Но почему он воспроизводит именно эти позаимствованные из его переживаний сцены с фонарем или двумя повозками? Не является ли символическое значение, скрытое за этими наблюдениями, тем фактором, который заставляет ребенка отдавать им предпочтение и воспроизводить их теперь, во время аналитического сеанса? Верно и то, что у ребенка, совершающего те или иные действия, отсутствует представление цели, связанное с аналитической ситуацией и детерминирующее свободные ассоциации взрослых пациентов. Но, может быть, он в нем и не нуждается. Взрослый пациент должен выключить сознательным напряжением воли руководство своими мыслями и совершенно предоставить их течение воздействию живущих в нем бессознательных побуждений. Ребенок же не нуждается, может быть, в таком произвольном изменении своей ситуации. Может быть, он всегда и во время всякой игры находится под влиянием своей бессознательной сферы.

Вы видите, что вопрос о правильности или неправильности сопоставления детской свободной игры со свободной ассоциацией взрослого пациента нелегко решить с помощью теоретических доводов и возражений. Поэтому то или иное решение данного вопроса необходимо проверить на практике.

Подвергнем критике еще один пункт техники Меланин Кляйн. Кроме действий, которые производит ребенок с предоставленными ему игрушками, Мелания Кляйн подвергает толкованию все действия, совершаемые ребенком по отношению к находящимся в ее комнате предметам и по отношению к ней самой. И в этом она строго придерживается прототипа аналитической ситуации взрослого пациента. Мы считаем себя вправе подвергать анализу поведение пациента во время сеанса, равно как и все его произвольные и непроизвольные действия, совершаемые им в нашем присутствии. Обоснование этого мы находим в состоянии перенесения, в котором находится пациент и которое может придавать определенное символическое значение обычно маловажным действиям.

Однако теперь возникает вопрос, находится ли вообще ребенок в таком состоянии перенесения, как взрослый пациент, каким образом и в какой форме проявляется его перенесение и как оно может быть использовано для толкования? Итак, мы подходим к четвертому и самому важному пункту нашей темы, к роли перенесения как технического вспомогательного приема при детском анаяизе. Решение этого вопроса даст нам в то же время новый материал для опровержения или подтверждения выводов Меланин Кляйн.

Вы помните из первой лекции, сколько усилий я приложила, чтобы добиться прочной привязанности ребенка ко мне и поставить его в состояние зависимости от меня. Я не стремилась бы к этому с такой энергией и с помощью стольких разнообразных приемов, если бы считала возможным провести детский анализ без такого перенесения. Но нежная привязанность, положительное перенесение (по аналитической терминологии), является предварительным условием для всей дальнейшей работы. Разумеется, ребенок еще больше, чем взрослый пациент, верит только любимым людям и только тогда исполняет что-нибудь, если он делает это из любви к известному лицу.

Для детского анализа эта привязанность необходима в гораздо большей мере, нежели для анализа взрослого пациента. Первый преследует кроме аналитических целей отчасти и воспитательные, на которых мы впоследствии остановимся более подробно, успехи же воспитания всегда (а не только при детском анализе) колеблются в зависимости от чувства привязанности воспитанника к воспитателю. Мы не можем также сказать, что при детском анализе достаточно одного лишь перенесения для наших целей независимо от того, имеет ли оно положительный или отрицательный характер. Мы знаем, что у взрослых мы можем в течение долгого периода времени мириться с отрицательным перенесением, которое мы используем для наших целей, подвергая его систематическому толкованию и отыскивая его первоисточники. При детском же анализе отрицательные побуждения, направленные против аналитика, являются прежде всего неудобством, как бы много материала для выводов они нам ни давали. Мы стремимся разрушить и уничтожить их по возможности скорее. Настоящая плодотворная работа может быть осуществлена только при положительной привязанности.

Возникновение такой нежной привязанности мы описали подробно при рассмотрении введения в анализ. Проявления ее в фантазиях, в мелких и крупных поступках почти ничем не отличаются от таких же поступков у взрослых пациентов. Проявления отрицательного перенесения мы встречаем во всех тех случаях, когда мы освобождаем из бессознательного часть вытесненного материала и навлекаем на себя благодаря этому сопротивление со стороны <<Я». В этот момент мы кажемся ребенку самым опасным и страшным искусителем и навлекаем на себя все проявления ненависти и протеста, которые прежде относились к его собственным запрещенным побуждениям.

В нижеследующем я подробно привожу фантазию перенесения, рассказанную мне неоднократно упоминавшейся здесь маленькой девочкой, страдавшей неврозом навязчивости. Внешний повод к возникновению этой фантазии был, очевидно, дан мной, так как я навестила ее накануне в ее домашней обстановке и присутствовала при ее вечерней ванне. На другой день она начала свой сеанс словами: «Ты посетила меня в то время, когда я принимала ванну; в следующий раз я навещу тебя, когда ты будешь принимать ванну». Несколько позже она рассказала мне сон наяву, который она выдумала после моего ухода, лежа в постели перед тем, как заснуть. Ее собственные пояснения и примечания я привожу в скобках:

«Все богатые люди не могли тебя терпеть. Твой отец, который был очень богат, тоже не мог тебя терпеть. (Это значит, что я сердита на твоего отца, знаешь ли ты это?) И ты никого не любила и ни с кем не проводила сеансов. Мои родители тоже ненавидели меня; и Ганс, и Аня, и Вальтер тоже ненавидели меня, все люди во всем мире ненавидели нас, даже люди, которые не знали нас, даже мертвые люди. Итак, ты любила только меня, а я -- только тебя, и мы всегда были вместе. Все другие люди были очень богаты, а мы обе были очень бедны. Мы ничего не имели, даже платьев не было у нас, потому что они все отняли у нас. Только диван остался в комнате, и мы обе спали на нем. Но мы были очень счастливы друг с другом. И тогда мы * подумали, что у нас должен быть маленький бэби. Но потом мы подумали, что некрасиво делать из этого бэби. И мы начали смешивать лепестки цветов и другие вещи, и это дало мне бэби, потому что бэби был во мне. Он оставался во мне довольно долго (моя мама рассказывала мне, что бэби остаются очень долго в своих матерях), а потом пришел доктор и вынул его, но я вовсе не была больна (обыкновенно матери болеют, так сказала моя мама). Бэби был такой славный и милый, и мы подумали, что и мы хотели бы быть такими милыми, и мы превратились в совсем маленьких людей. Я была такая маленькая Т, а ты была такая большая Т. (Это происходит, мне кажется, оттого что мы выяснили, что я хотела бы быть такой маленькой, как Вальтер и Лнн.) И так как мы не имели ничего, то мы начали строить дом из розовых лепестков, и кровати из розовых лепестков, и подушки, и матрацы -- все было сшито из розовых лепестков. Там, где оставались маленькие отверстия, мы вставляли какие-то белые кусочки. Вместо обоев у нас было тончайшее стекло, а на стенах были вырезаны разные узоры. Кресла тоже были вырезаны из стекла, но мы были такими легкими, что кресла не ломались, и мы не были слишком тяжелыми для них. (Я думаю, что моя мать потому не участвует в этом сновидении, что я вчера была на нее сердита.)» Затем следует еще подробное описание мебели и домашней утвари. Она продолжала развивать, очевидно, в этом направлении свой сон наяву до тех пор, пока не уснула. При этом она придает большое значение тому, что наша бедность, о которой она говорила вначале, совершенно исчезла под конец, и что мы имели гораздо более красивые вещи, чем богатые люди, о которых она упоминала.

Однако эта же пациентка рассказывает мне в другой раз, что внутренний голос предостерегает ее относительно меня. Он говорит: «Не верь Анне Фрейд. Она лжет. Она тебе не поможет, она сделает тебя еще более гадкой. Она внесет перемену даже в твою внешность так, что ты станешь некрасивой. Все, что она ' говорит тебе, неправда. Скажи, что тебе нездоровится, оставайся в постели и не ходи к ней сегодня». Она заставляет этот голос умолкнуть и говорит, что она должна будет рассказать все это во время сеанса.

Другая маленькая пациентка в период, когда мы обсуждаем вопрос о ее онанизме, видит меня во всевозможных унизительных положениях, нищенкой, бедной старухой, а однажды она увидела меня одну, стоящей посреди комнаты, и множество чертей, танцующих вокруг меня.

Таким образом, вы видите, что мы становимся, как и при анализе взрослых, мишенью, на которую устремляются, смотря по обстоятельствам, положительные или отрицательные побуждения пациентов. После этих примеров мы могли бы сказать, что при детском анализе перенесение осуществляется в достаточной мере. Тем не менее нам предстоит разочарование именно в этой области аналитической работы. Хотя ребенок поддерживает очень оживленную связь с аналитиком, хотя он обнаруживает при этом очень много реакций, выработавшихся у него в результате взаимоотношений со своими родителями, хотя в смене, интенсивности и выражении своих чувств он дает нам важнейшие указания относительно формирования своего характера, невроз перенесения как таковой у ребенка не возникает. Все вы знаете, что я понимаю под этим. Взрослый невротик во время аналитического лечения постепенно видоизменяет симптомы, по поводу которых он предпринял лечение. Он отказывается от своих старых объектов, с которыми были связаны его фантазии, и фиксирует заново свой невроз вокруг личности аналитика. Мы говорим, что он заменяет существовавшие до настоящего времени симптомы симптомами перенесения, переводит свой невроз, каков бы он ни был, в невроз перенесения и направляет теперь все свои анормальные реакции на новый объект перенесения, на аналитика. На этой новой, привычной для аналитика почве, на которой он может вместе с пациентом проследить возникновение и рост отдельных симптомов, на чищенном таким образом операционном поле происходит затем окончательная борьба, постепенное осознание болезни и раскрытие ее бессознательного содержания.

" Мы можем указать две теоретические причины, в силу которых такое течение болезни с трудом может быть осуществлено у маленького ребенка. Одна из этих причин лежит в структуре детской личности, другая -- в аналитике, работающем с детьми.

Ребенок не соглашается, подобно взрослому, на «переиздание» своих любовных привязанностей, потому что --если можно так выразиться -- старое издание еще не разошлось. Его первоначальные объекты, родители, существуют еще как любовные объекты в реальности, а не в фантазии, как это имеет место у взрослого невротика; между родителями и ребенком существуют все взаимоотношения в пределах повседневной жизни, все радости и горести переживаются реально и связаны еще с ними. Аналитик приходит в эту ситуацию как новое лицо, и ему приходится, вероятно, делить с родителями любовь или ненависть ребенка. Ребенок не испытывает необходимости заменить в своих переживаниях родителей аналитиком; последний не доставляет ребенку -- по сравнению с первоначальными объектами -- всех тех выгод, которые ощущает взрослый пациент, заменяя фантастические объекты реально существующим лицом.

Вернемся теперь к методу Меланин Кляйн. Она утверждает, что если ребенок встречает ее во время первого сеанса враждебно, относится к ней отрицательно или даже пытается ударить

Роль перенесения в детском онализе 377

ее, то в этом можно усмотреть доказательство амбивалентной установки в отношении к матери. Однако я полагаю, что дело обстоит иначе. Чем больше маленький ребенок привязан к своей матери, тем меньше положительных побуждений остается у него для чужих людей. Яснее всего это обнаруживается у грудного младенца, который относится со страхом и отрицанием ко всем, кроме матери или няни. Скорее даже наоборот: именно с теми детьми, которые не избалованы любовным отношением к ним домашних, которые в семейном кругу не получают и сами не проявляют глубокой нежности, скорее всего устанавливаются положительные взаимоотношения. Они получают наконец от аналитика то, чего они долго и напрасно ожидали от первоначальных объектов.

Однако, с другой стороны, аналитик, работающий с детьми, является малоподходящим объектом для такого перенесения, которое подлежало бы толкованию. Мы знаем, как мы должны вести себя для достижения этой цели во время анализа со взрослым пациентом. Мы остаемся безличными, лишенными своей индивидуальности, мы являемся как бы чистым листом бумаги, на который пациент заносит все свои фантазии, обусловленные перенесением, примерно наподобие того, как в кинематографе демонстрируют картины на пустом экране. Мы избегаем накладывать на пациента те или-иные запреты, разрешать ему то или иное удовлетворение. Если же, несмотря на это, пациенту кажется, что мы запрещаем или разрешаем ему что-либо, то нам легко объяснить ему, что материал для такого суждения он заимствует из своего прошлого.

Аналитик, работающий с детьми, никоим образом не может оставаться безличным. Мы уже слышали, что он становится для ребенка интересным человеком, обладающим всеми импонирующими и привлекательными качествами. Воспитательные задачи, которые, как вы услышите, присоединяются к анализу, требуют того, чтобы ребенок отлично знал, что аналитик считает желательным или нежелательным, что он одобряет и чего не одобряет. Такое ясно очерченное и во многих отношениях своеобразное лицо является, к сожалению, неудачным объектом для перенесения и малопригодным для этой цели, когда дело доходит до толкования перенесения. Затруднение, которое возникает в данном случае, равносильно -- если воспользоваться предыдущим сравнением -- тому затруднению, какое мы испытали бы, если бы на экране, на который должна' быть проецирована кинематографическая лента, была нарисована какая-нибудь картина. Чем богаче и красочнее была бы эта картина, тем больше терялись бы очертания проецируемой кинематографической ленты.

Следовательно, у ребенка не возникает невроза перенесения. Несмотря на все положительные или отрицательные по-, буждення, направленные па аналитика, анормальные реакции ребенка продолжают разыгрываться там же, где они разыгрывались и раньше: в домашней среде. Отсюда вытекает очень трудная техническая задача, стоящая перед детским анализом:

вместо того чтобы ограничиться аналитическим толкованием того, что происходит на глазах у аналитика, толкованием свободных ассоциаций или поступков пациента, аналитик должен направить свое внимание туда, где разыгрываются невротические реакции, а именно: на домашнюю среду, окружающую ребенка. Таким образом, при детском анализе мы сталкиваемся с множеством технических и практических трудностей, с которыми я хочу вас лишь познакомить, не приводя никаких конкретных примеров. Если мы станем на эту точку зрения, то нам необходимо быть постоянно в курсе поведения ребенка, мы должны знать всех окружающих его лиц и быть до некоторой степени уверенными в их реакциях по отношению к ребенку. Если взять идеальный случай, то мы должны делить работу с фактическими воспитателями ребенка, а значит, делить с ними его любовь и ненависть.

Там, где внешние обстоятельства или отношение родителей исключают возможность совместной работы, результатом является утрата подлежащего анализу материала. Я припоминаю детские анализы, которые я проводила, пользуясь, в силу указанных причин, исключительно сновидениями и снами наяву. Перенесение не давало материала для толкования, а невротический материал ускользал от меня в большей мере, чем мне бы этого хотелось.

Тем не менее и в этом вопросе, равно как и при начальной аналитической ситуации, мы располагаем целым рядом приемов и путей для того, чтобы уподобить положение ребенка положению взрослого пациента, которое в гораздо большей мере пригодно для проведения анализа, другими словами, мы располагаем средствами для того, чтобы вызвать у ребенка невроз перенесения. Это становится необходимым в том случае, где речь вдет о тяжелом невротическом заболевании в среде, отрицательно относящейся к анализу или к ребенку. В этом случае необходимо удалить ребенка из семьи и поместить его в соответствующее учреждение. Ввиду того, что таких учреждений в настоящее время еще нет, мы вправе представлять их себе как учреждения, во главе которых стоит аналитик, работающий с детьми, или -- более конкретно -- школы, построенные на аналитических принципах и проводящие воспитательную работу совместно с аналитиком. В обоих случаях мы имели бы в первое время свободный от симптомов период, в течение которого ребенок сжился бы с новой, благоприятной и покамест индифферентной окружающей средой. Чем лучше он себя будет чувствовать в этот период, тем менее уместным и своевременным будет проведение анализа. В течение этого времени лучше всего оставить его в покое. Лишь когда он освоится с окружающей обстановкой, т. е. когда под влиянием реальной повседневной жизни у него установится связь с новой средой, в которой первоначальные объекты постепенно потускнеют, когда в этом новом окружающем его мире вновь оживут его симптомы, когда его анормальные реакции сгруппируются вокруг новых лиц, когда у него возникает, таким образом, невроз перенесения, -- лишь тогда он станет вновь доступен для анализа. В учреждении первого рода, во главе которого стоял бы аналитик (в настоящее время мы не можем даже сказать, желателен ли такой тип учреждения), это был бы настоящий невроз перенесения в том же смысле, что и у взрослых пациентов, центральной фигурой которого является аналитик. Во втором случае мы искусственно улучшили бы домашнюю обстановку, мы заменили бы ее такой обстановкой, которая дала бы нам возможность -- когда это оказалось бы необходимым для аналитической работы -- взглянуть на поведение ребенка, так сказать, сверху и реакции которой по отношению к ребенку мы могли бы контролировать и регулировать.

Таким образом, удаление ребенка из родительского дома в техническом отношении казалось бы нам самым удачным практнчгс-ким разрешением вопроса. Но когда мы будем говорить о конечных стадиях анализа, вы услышите, сколько сомнении возникает относительно этого мероприятия. Мы нарушаем этим естественное развитие ребенка в важном пункте, мы преждевременно разлучаем ребенка с родителями в такое время, когда он не способен ни к самостоятельной эмоциональной жизни, ни к свободному выбору новых любовных объектов в силу внешних условии. Даже в том случае, если детский анализ требует очень длительного периода времени, тем не менее, в большинстве случаев между его окончанием и развитием зрелости остается незаполненный промежуток, в течение которого ребенок во всех отношениях нуждается в воспитании, руководстве и защите. Но кто же нам даст какие бы то ни было гарантии, что ребенок сам найдет дорогу к правильным объектам после того, как нам удалось разрушить перенесение? К известному времени ребенок возвращается, таким образом, в родительский дом, в котором он чувствует себя чужим, дальнейшее руководство его воспитанием доверяется, может быть, людям, с которыми мы его с трудом и насильно разлучили. В силу внутренних причин ребенок не может быть самостоятельным. Вследствие этого мы вновь ставим его в затруднительное положение, в котором он помимо всего опять встречает в большинстве случаев условия, при которых возникли его первоначальные конфликты. Тогда он может либо снова пойти но совершенному уже однажды пути, который привел его к неврозу, либо же, если этот путь закрыт для него вследствие удачного аналитического лечения, он идет противоположным путем к открытому возмущению. С точки зрения болезни это, может быть, и полезно, но с точки зрения социального порядка, являющегося конечной целью воспитания и лечения ребенка, это далеко не выигрышный момент.

6.4 Связь взрослого и детского анализа

Основы аналитической терапии

Чем успешнее утверждала себя новая специальность, тем отчетливее становились различия детского и взрослого анализа.

Детские аналитики не торопились сами провозглашать свое отступление от классической техники. Напротив, все их стремления были направлены на то, чтобы подчеркнуть и выдвинуть на первый план сходство и идентичность обоих методов. Они утверждали, что одни и те же основные терапевтические правила приемлемы как для детей, так и для взрослых пациентов. На языке детского анализа эти правила обязывают аналитика к следующему:

1. Не пользоваться авторитетом в отношениях с пациентом, и тем самым, по возможности, исключить воздействие внушения.

2. Никакими терапевтическими действиями не давать воли инстинктивным побуждениям.

3. Как можно меньше вмешиваться во внешнюю жизнь пациента, т. е. лишь изменять его жизненное окружение, а где надо устранять явно вредные и травмирующие влияния.

4. Видеть в толковании сопротивления и переноса и в осознании бессознательного материала законное средство анализа.

Следующая этим предписаниям техника детского анализа ни в коей мере не уступала ортодоксальному взрослому анализу. Можно было быть уверенным, что успехи этой техники связаны с теми же фундаментальными принципами; что сопротивление ОНО-содержаниям доступно объяснению и внимание терапевта направляется с одной психической инстанции на другую в зависимости от поступающего материала; что анализ идет от психической поверхности в глубину; что аналитик для пациента является объектом и что в переносе он трактуется, понимается и наделяется бессознательными фантазиями и установками; что всплывающие из бессознательного инстинктивные побуждения в состоянии неудачи, насколько это возможно, анализируются, вместо их осуществления и достижения пациентом удовлетворения; что аналитик верит не в катарси-ческнй успех, а в терапевтическое влияние достижений первичного и вторичного процессов. Другими словами, его терапевтические усилия направлены в конце концов на превращение ОНО в Я.

Оздоровительные тенденция в психическом организме

С другой, неметодической позиции, трудно приравнивать детский анализ к предшествующему ему анализу взрослых.

Согласно Эдварду Бибрингу (1937), в психическом организме существуют силы, которые направлены на создание психического равновесия. Основа аналитического успеха лежит в раскрытии и использовании этих спонтанных стремлений. «Оздоровительные тенденции», как назвал их Э. Биб-ринг, возникают в психической жизни в различных формах:

как присущее индивиду стремление осуществить генетические процессы; как стремление к удовлетворению потребностей и повторению чувственных представлений; как преклонение перед нормой и инстинктивная антипатия к ненормальным проявлениям; как синтетическая функция Я; как способность к экстерноризированию, при котором для осуществления (пер-сонификацин) частей собственной личности используются внешние объекты.

Чем больше мы стремимся найти у детей эти оздоровительные тенденции, характерные для взрослых, тем меньше мы встречаем их в действительности. Взрослый невротик хочет стать здоровым, что означает для него работоспособность и сексуальную полноценность; дети во многих случаях хотят оставаться больными, пользуются прямой и косвенной выгодой болезни и уклоняются от приспособления к неблагоприятному окружению. Где взрослый подчинен навязчивому повторению, которое способствует процессам переноса, для ребенка на первом плане стоит сверх того жажда новых прргключений, открытий и объектов. Синтетическая функция зрелого Я, выполняющая бесценную службу при переработке значительного материала, у ребенка еще недостаточно развита. Она страдает от возрастного предпочтения защитных механизмов, таких, как отрицание, проекция, изоляция, расщепления Я. Стремление к удовлетворению побуждения, которое ответственно за спонтанное движение ОНО-содержания, у ребенка так сильно, что оно мешает аналитической работе, вместо того чтобы ей помогать. Короче, аналитик должен довольствоваться тем, что со стороны природных оздоровительных тенденций ему не следует ждать помощи для своей работы, если только определенное исключение не создаст опять нарушенную согласованность. То, что у детей несравнимо эффективнее, чем у взрослых, так это стремление к осуществлению процессов развития. Оно способствует созреванию процессов, основанных на врожденных задатках.

Половая жизнь взрослого невротика по большей части переработана в его симптоматологии и благодаря сильному контрзамещению удерживается в этом состоянии; свежие приступы половой энергии направляются из-за этого принуждения в соответствующую сторону. В противоположность этому незрелая личность ребенка флюктуирует, т. е. находится в состоянии постоянного изменения. Симптомы, служащие на одной из ступеней развития в качестве компромиссного или конфликтного решения, на следующей ступени не нужны и отбрасываются. Либидоносная агрессивная энергия не является статической и связанной. Она свободна и способна вылиться при новых возможностях проявления, как только со стороны аналитической терапии откроются такие пути. Дилемма для детского аналитика заключается здесь в небезопасности оценки аналитического успеха. За исключением сложнейших патологических случаев, после лечения нельзя решить, насколько наблюдаемые успехи обязаны терапии и какую часть из них можно приписать спонтанным процессам созревания и развития.

Техника детского анализа

Практикующий детский аналитик нуждается в своей повседневном работе с упорядоченной системе правил и предписаний, даже если с позиции теории лечения «техника детского анализа» ничего больше не значит как логическое следствие между зрелой и незрелой личностной структурой и между внешними условиями жизни в детстве и зрелости.

Ребенку недостает благоразумного отношения к болезни, которое предполагает желание выздоровления и терапевтический союз с врачом; слишком часто, однако, детское Я выступает на стороне сопротивления, вместо того чтобы препятствовать ему; нужно отнестись как к правилу, что ответственность за начало, проведение и завершение лечения лежит не только на пациенте, по и на его окружении; что в этом и во многих других отношениях родители вовлечены в анализ как поддерживающие детскую функцию Я и сверх-Я и мешающие аналитической связи между пациентом и аналитиком. Многие из предпосылок, необходимых для успеха аналитического лечения взрослых невротиков, отсутствуют у ребенка или должны с трудом отыскиваться при помощи технических вспомогательных средств.

Отказ от свободных ассоциаций

Еще сложнее обстоит дело со свободными ассоциациями. То, что для взрослого пациента является основным правилом, т. е. просьба без всякой критики сообщать свои мысли, наталкивается у детей на упрямое сопротивление. Во многих случаях они готовы так же, как взрослые, сообщать свои сны и дневные фантазии; но в противоположность взрослым они приводят лишь редкие мысли по поводу отдельных элементов сновидений, и в итоге не открывают аналитику надежного пути от явного к латентному содержанию сновидений. Они делятся своими переживаниями с аналитиком, полагая, что во время анализа устанавливаются отношения доверия; но без помощи свободных ассоциаций их сообщения не могут выйти за рамки сознания. То, что ребенок не может или не хочет свободно ассоциировать, стало общеизвестно и имеет не одну причину. Для сознания это, пожалуй, позиция взрослого в качестве авторитета и сверх-Я, которая препятствует неограниченной откровенности ребенка. В бессознательном за этим стоит недоверие детского Я к своей собственной силе сопротивления половой жизни, и поэтому полное отсутствие критики и цензуры представляет для незрелого индивида большую опасность, чем для зрелого человека.

История детского анализа -- не что иное, как бесконечная цепочка попыток заменить отсутствие свободных ассоциаций другим техническим вспомогательным средством. Свободная игра с так называемым маленьким миром, рисование, изображение, моделирование, игры-фантазии всех видов пополняют детский анализ и должны представить для аналитика материал для толкования. Но даже там, где переносное поведение само доходит до крайности, из-за потерь свободных ассоциаций остается удручающее белое пятно. Ощутимым недостатком является то, что игровые действия ребенка дают прежде всего символический материал, т. е. побуждают детского аналитика к интерпретациям, которые подвержены ненадежности и произволу толкования символов. Следующий недостаток заключается в том, что производные бессознательного, которые у взрослых появляются в форме всплывающих мыслей, у ребенка появляются согласно своей природе в действиях. Эта замена слов действием изменяет основы аналитической ситуации. Мы по праву считаем непременным условием классической техники отсутствие каких-либо границ для свободной ассоциации при спокойствии пациента, т. е. при отсутствии моторики. Этот принцип невозможно соблюсти, когда пациент, как в детском анализе, активен, вместо того чтобы сосредоточиться на разговоре. Как только ребенок подвергает себя или аналитика опасности, как только он причиняет большой материальный вред, сексуально совращает или пытается добиться совращения, аналитик должен вмешаться, как бы он ни хотел выйти из аналитической роли и удержать содержащийся в действии всплывающий материал. Слова, представления, фантазии, как мы знаем, «неограниченны»; действия подчиняются другим заслонам. Нередко детский аналитик забывает это различие, ведет себя как при анализе взрослых и обещает ребенку, что в курсе лечения он может делать, «что он хочет». Они понимают свою ошибку только тогда, когда ребенок заходит слишком далеко и его действия переходят границу допустимого.

Следующее отличие ассоциирования от действования, несмотря на свою значительность, на мой взгляд, до сих пор не замечалось. Там, где свободно приходящие мысли в первую очередь раскрывали сексуальные фантазии пациента, свободные действия параллельно влияли на агрессивные фантазии. Поэтому в переносе детей ведущую роль играет агрессия (точнее:

' агрессивная сторона прегепптальной сексуальности). Она проявляется в нападках на объект переноса, в активных провокациях, плеванин, толчках, ударах и т. д. Развязанные аналитической свободой агрессивные побуждения на практике не всегда ставятся под контроль. Теоретически важно, что эта связь дей-ствования и агрессии угрожает получению ошибочного представления о количественных соотношениях либидо и агрессии.

Действованне нормально в детском возрасте, т. е. соответствует форме проявления уровня развития ребенка. Это не означает, что оно заключает в себе терапевтическое воздействие, т. е. ведет к пониманию и внутреннему изменению. В анализе взрослых мы давно изучили, что действование отрицательно оценивается инстинктивными производными, особенно там, где его нельзя объяснить или где его объяснение неприемлемо для пациента. В детский анализ такое понимание проникло еще не везде, и остаток веры в очищающее целительное воздействие действованпя при случае еще можно найти.

Объяснение и вербализация

В принципе детский аналитик, как и взрослый, должен из бессознательного материала делать сознательный. Но в деталях необходимы пояснения и поправки. Согласование обоих методов прежде всего касается намеченной здесь цели, а именно, расширения границ сознания, без возможности осуществиться более широкому господству Я над стремлениями ОНО. Детский аналитик тоже стремится к этой цели, но его усилия осложняются утра/гол свободных ассоциаций, интенсификацией дей-ствоваплл и другими техническими препятствиями. Различия между методами следует искать там, где речь идет о материале, требующем объяснения. Во взрослом анализе мы длительное время работали над материалом при вторичном вытеснении, т. е. над осознанием производных ОНО, которые когда-то были объяснены как неосознаваемые и защита которых разрушена. Только в поздних периодах обследования мы приходим к результатам первичного вытеснения, т, е. к элементам, восходящим ко времени развития речи, которые никогда не принадлежали организации Я и которые никогда не вспоминаются, а только могут возродиться в переносе.

Чем младше пациент, тем разнообразнее аналитические события. В этом отношении дети латентного периода имеют много общего со взрослыми. Перед латентностью, т. е. в Эдиповый и преЭдиповый периоды, количественные отношения между первичными и вторичными элементами, а также порядок их появления в анализе вывернуты наизнанку.

Перед инфантильным Я стоит задача разобраться во внешнем и внутреннем мире восприятия. Инфантильное Я естественным образом осваивает оба мира при помощи косвенных мыслительных процессов, основанных на развитии речи. Там, где это становление запаздывает, либо частично или полностью отсутствует, анализ может прийти на помощь развитию. В таких случаях технически значимо в первую очередь превращение бессознательных побуждений в словесные представления как первый шаг на пути к сознанию, к принадлежности Я и к преодолению во вторичном процессе. В меньшей степени важно объяснение бессознательных процессов в собственном смысле слова.

В понимание роли вербализации для развития маленького ребенка важный вклад внесла Анни Катан (1961). Она говорит, что образованием сверх-Я и продвижением от первичного к вторичному процессу существует непосредственная преходящая связь; что, со своей стороны, вторичный процесс связан с процессом в речевом развитии; что вербализация внешних восприятий предшествует вербализации внутренних восприятий;

что последняя, в свою очередь, оказывает усиленное воздействие на развитие контроля реальности и овладения побуждениями. При более детальном рассмотрении мы видим, что уже в начале психоанализа признавалась роль слова в человеческом развитии. В связи с этим в 1893 году Фрейд цитирует одного английского автора, который известен как основатель древней цивилизации, бросившего в своего врага не копье, а оскорбительное слово.

В превращении бессознательного содержания ОНО в сознательные словесные представления заключается сущность любого толкования и, таким образом, важнейший элемент анализа в любом возрасте. Все это особенно важно в обследовании детей с задержками речевого и умственного развития, с не очень богатой личностной организацией.

Анализ сопротивления

В начале детского анализа казалось вполне вероятным, что незрелое Я будет оказывать анализу меньше сопротивления, чем Я взрослого. Это ожидание ни в коей мере не оправдалось. Напротив, гратщымеждуЯи ОНО, сознательным и бессознательным у ребенка проложены не менее строго, чем в более поздней жизни; побуждения производных ОНО и их включение в аналитический материал осуществляется не легче, чем у взрослых;

Я пациента тем боязливее держится за свою защиту, чем менее уверенно оно чувствует себя в своем главенстве и роли посредника.

В теории классической терапии мы обычно классифицируем сопротивления на основе их происхождения. Мы различаем: 1) сопротивления Я, которые стремятся непосредственно защищать от неудовольствия, страха и чувства вины; 2) сопротивления сверх-Я, которые на основе морали препятствуют всплыванию в сознании запрещенных представлений и фантазий; 3) сопротивления ОНО, которые стремлением к удовлетворению всплывающих побуждений противостоят аналитическому процессу, или как производные навязчивого повторения сопротивляются каждому психическому новообразованию.

Эти взрослые сопротивления есть и у детей. Дети используют их дальше и создают дополнительные, далее перечисляемые трудности, которые характерны для их специфической внутренней и внешней позиции

1. Дети во многих случаях попадают в анализ не по собственному желанию, они не добровольные пациенты.

2. Они живут, как дети, для мгновения. И неминуемые в анализе чувства неудовольствия и страха значат для них больше, чем перспективы излечения в будущем.

3. Как и положено для их уровня развития, дети выдают материал не в словах, а в форме действий. Дети, за исключением навязчивых невротиков, действуют в анализе (см. выше о действии вместо ассоциации).

4. Незрелое Я, которое менее приспособлено к давлению побуждений и внешнего мира, чем дальше, тем больше, рассматривает анализ как опасность, против которой оно усиливает свою защиту (см. выше об отказе от свободной ассоциации). Особенно ощутима она в закономерной детской установке в начале пубертатности, т. е. в период возрастающей половой опасности, когда половая защита достигает кульминации. Дети во время предпубертатности часто сопротивляются анализу, как будто он -- вызов к раскрытию или регрессии к инфантильным удовлетворениям желаний.