Характеристика адаптации

Нельзя не согласиться с утверждением автора, гласящим, что «современный спорт высших достижений является уникальной ареной исследования адаптационных возможностей организма человека» [В. Н. Платонов, 1988]. Однако, полноценное проведение исследований по данной (равно как и многим другим) проблеме в спорте крайне осложнено практической невозможностью экспериментатора влиять на условия проведения эксперимента. Ни один тренер (с этим сталкивался любой исследователь, более или менее длительное время работавший со спортсменами) не потерпит вмешательств в тренировочный процесс «со стороны», даже если на карте будет стоять решение глобальных проблем физиологии. И если кому-то из исследователей-физиологов удастся создать «собственную» экспериментальную группу из тренирующихся спортсменов, необходимость учтения спортивных интересов последних всегда будет негативным образом сказываться на исследовательском процессе. И хотя вне всякого сомнения прав A. V. Hill, сказавший, что «любой спортивный рекорд содержит больше научной информации, чем все лабораторные исследования вместе взятые», но условия получения этой информации могут оказать значительное (если не сказать кардинальное) влияние на окончательные выводы исследователя.

К «особенностям» адаптации в спорте В. Н. Платонов (1988) относит «многоступенчатость адаптации к усложняющимся условиям внешней среды», которую он связывает с этапностью многолетней подготовки спортсмена. Следует однако понимать, что механизмы адаптации, как процесса приспособления организма к изменяющимся условиям Среды, имеют свои особенности благодаря прежде всего специфичности и выраженности специфических изменений в организме, а отнюдь не благодаря физиологически необоснованным теоретическим представлениями отдельных авторов [Л. П. Матвеев, Ф. З. Меерсон, 1984; В. Н. Платонов, 1988, 1997; Л. П. Матвеев, 1997, 1998, 1999, 2000а,б] об этапности процесса подготовки спортсменов.

Сознаюсь, мне не удалось до конца понять мысль автора там, где он говорит о «необходимости адаптационного скачка и диалектического отрицания ранее достигнутого уровня адаптационных реакций» [В. Н. Платонов, 1988], хотя нечто похожее мною встречено и у одного из его соратников по педагогической стезе [Н. И. Волков, 2000]: «Адаптация в процессе тренировки происходит в форме последовательно сменяющихся экспоненциальных скачков в изменении тренируемой функции или качества при каждом очередном изменении формы доминирующего тренировочного воздействия». Тем не менее, мне кажется, что тезис о «скачкообразности» адаптации в обоих случаях «навеян» сегодняшними представлениями спортивных педагогов о методах подготовки спортсмена, которые мы уже неоднократно критиковали ранее [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999; и др.]. Что же касается «…отрицания ранее достигнутого уровня…», то только определение «диалектический» почему-то останавливает от жесткой критики в адрес вышеприведенного высказывания.

Говоря об «адаптационных реакциях» следует сказать, что автор [В. Н. Платонов, 1988] повторяет ошибку Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) подменяя этим термином термин «адаптация» и фактически ставя между ними знак равенства. Вообще повторение ошибок при некритическом отношении к трудам предшественников - логичное следствие слепого копирования результата чужого труда. Сюда относится и понимание поведенческого акта автором рассматриваемой монографии как «срочной адаптации» и восприятие им «долговременной адаптации» как состояния, которое, оказывается, все-таки не приводит к адаптации как к результату, вследствие чего спортсмену приходится уже на соревновательной дистанции прибегать к помощи «срочной адаптации» [В. Н. Платонов, 1988]. Корни подобных выводов кроются в уже меерсоновском [Ф. З. Меерсон, 1981] понимании «срочной адаптации» к «физической нагрузке» как собственно двигательного акта и сопровождающих его физиологических реакций организма, направленных на обеспечение данного двигательного акта, и фактически абсолютном разделении единого процесса адаптации к любому средовому воздействию на этапы «срочной» и «долговременной» адаптации.

Как и другие последователи Г. Селье (1936, 1952, 1960 и др.) и Ф. З. Меерсона (1973, 1978, 1981) автор рассматриваемой монографии [В. Н. Платонов, 1988] тесно увязывает понятие «адаптация» с понятием «стресс». Крайне «занимательна» и «логична» с точки зрения ее уже ранее упоминавшейся мной «эволюции», но абсолютно необоснованна с физиологических позиций деформация характеристики «стресса» в «состояние общего напряжения организма». В целом, неоправданно переоценивая роль стресса как физиологического критерия (а другим он быть не может! - С. Е. Павлов) в процессе адаптации, автор [В. Н. Платонов, 1988] далее вступает в противоречие с самим собой и своими единомышленниками говоря об «очень больших различиях в долговременных и срочных адаптационных реакциях функциональных систем» при «выполнении спортсменами одинаковой работы». Совершенно безапелляционно утверждая, что «срочная адаптация неадаптированного организма к интенсивной физической нагрузке сопровождается ярко выраженной стресс-реакцией», автор анализируемой работы расписывается в абсолютном незнакомстве (или - в абсолютном отрицании) с положениями «общей теории адаптационных реакций» [H. Selye, 1936; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979]. Но ко всему прочему, оказывается, «срочная адаптация тренированного организма ... не связана с возникновением стресс-реакции» [В. Н. Платонов, 1988]. Автору следовало бы задать самому себе вопрос: что же тогда является «пусковым звеном адаптации» [Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988] у тренированных спортсменов? Кстати предложенный в монографии механизм развития «общего адаптационного синдрома» как все-таки «основного звена адаптации» в интерпретации автора приблизителен до неузнаваемости [В. Н. Платонов, 1988].

Тем не менее почти классический стресс («почти» - потому что в анализируемой монографии упомянуты лишь микро- и ультраструктурные изменения миокарда нетренированных животных, однократно подвергшихся 6-часовому плаванию), видимо, все-таки описан В. Н. Платоновым (со ссылкой на Д. С. Саркисова, Б. В. Втюрина, 1969, представленных указанным автором как «Д. С. Саркисов, В. Б. Вторина … 1969»). Для сравнения напоминаю, что первое описание генерализованной реакции и состояния стресс можно обнаружить в работе H. Selye (1936) «A syndrome produced by diverse nocuous agents». Но уже имея только эти вышеупомянутые данные, полученные в эксперименте на животных, следовало бы задуматься о роли стресса в процессе адаптации организма к физическим нагрузкам и о частоте возникновения стресс-реакций в ответ на тренировочные и соревновательные нагрузки! Тем более, что автор монографии [В. Н. Платонов, 1988] и сам пишет: «Чрезмерные физические нагрузки могут иметь для организма отрицательные последствия…» и «…при затянувшемся стрессе адаптивные сдвиги могут перейти в повреждения». Хотя и не понятно, почему - «могут» и почему только - «при затянувшемся стрессе»?

Не оставила «равнодушным» фраза: «…чрезмерно часто повторяющиеся однонаправленные нагрузки, свидетельствующие о длительном постоянно действующем стрессе» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 115]. Оставим крайне нелестную для В. Н. Платонова оценку данной фразы на полях некогда купленной мной книги… Почти столь же «уникально» фактическое уравнивание автором утомления развивающегося в процессе спортивной тренировки и стресс-синдрома (там же, стр. 121). Для стресса как раз характерно то, что в определенных фазах этого состояния спортсмен может демонстрировать в том числе и наивысшие для себя спортивные результаты (чего он никоим образом не может сделать в состоянии выраженного утомления) и вопрос здесь состоит только в том, какую цену платит его организм за такую «демонстрацию» своих возможностей.

Говоря о «повышении психической устойчивости к стрессу», вызванному, как следует из текста, выполнением спортсменами специфических для каждого конкретного вида спорта нагрузок, автор [В. Н. Платонов, 1988], с одной стороны, вольно или невольно поддерживает Р. Лазаруса (1970) и разделяет в едином организме физиологические и психические процессы, с другой - вносит еще большую путаницу в содержание понятия «стресс».

Отношение к скопированному у Г. Селье (1960) и Ф. З. Меерсона (1981) выводу (преподнесенному здесь в качестве постулата) о возможности адаптационных реакций двух видов [В. Н. Платонов, 1988] высказано ранее.

Характеризуя свершившийся факт адаптации всего лишь как «эффект количественного накопления определенных изменений», В. Н. Платонов (1988) в своей монографии допускает грубейшую ошибку. Из данного определения следует, что любой организм, независимо от происходящих в нем в данный момент адаптационных процессов, ежесекундно абсолютно адаптирован, поскольку всегда, вне зависимости от уровня адаптированности организма к какому-либо конкретному фактору, возможна констатация наличия определенных изменений (функциональных, структурных) в организме в ответ на предшествующие на него воздействия. Более того, в большинстве случаев, когда автором анализируются результаты многочисленных исследований проведенных на спортсменах различной квалификации и когда речь идет об уровне тренированности спортсменов, В. Н. Платонов (1988), как ранее и Ф. З. Меерсон (1981) и Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова (1988), абсолютно неправомочно автоматически подменяет этот термин термином «адаптация». И хотя процессы адаптации к тренировочным нагрузкам всегда являются физиологической основой достижения любых уровней тренированности, следует отдельно оговаривать условия тождественности этих понятий.

Изначально небезупречная фраза В. Н. Платонова (1988) о «формировании реакций долговременной адаптации осуществляющейся параллельно с формированием функциональных систем» с упоминанием П. К. Анохина (1975) становится абсолютно бессмысленной после признания автором монографии в качестве системообразующего фактора «доминанты, объединяющей нервные центры», что противоречит прежде всего основным положениям теории функциональных систем П. К. Анохина (1935, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.). И, опять-таки, наблюдается потрясающая схожесть с мнением по этому поводу Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988). И хотя в итоге все-таки приводится заключение, что системообразующим фактором является результат действия, предшествующий и последующие «тексты» свидетельствуют о непонимании и неприятии автором монографии собственно теории функциональных систем. Подтверждением этого является и интерпретация (в авторстве В. Н. Платонова, 1988) механизма формирования функциональной системы. Несмотря на наши старания, нам также не удалось понять смысл словосочетания «отсутствие адекватного уровня функциональной системы» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 114]. И далее, подчеркивая, что «особенностью хорошо адаптированных функциональных систем (? - С. Е. Павлов) является их исключительная гибкость и лабильность в достижении одного и того конечного результата при различных состояниях внешней и внутренней среды» и приводя данные о вариативности темпа движений и шага гребка при проплывании различных отрезков 200-метровой дистанции Л. Качушите, автор монографии [В. Н. Платонов, 1988] просто-напросто обнаруживает свое лишь поверхностное знакомство с отдельными положениями теории П. К. Анохина (1935, 1958, 1973, 1975, 1980 и др.) и незнакомство с работами (или их неприятие) его последователей [В. А. Шидловский, 1973, 1978, 1982; К. В. Судаков, 1987].

В. Н. Платонов (1988) без каких-либо сомнений отдает Ф. З. Меерсону (почему-то со ссылкой на В. В. Вржесневского, 1964) приоритет в выдвижении гипотезы о «взаимосвязи функции и генетического аппарата», которая «влечет за собой активизацию синтеза нуклеиновых кислот и белков в клетках». Не оспаривая данную точку зрения, следует все же вспомнить, что еще Hunter в 1874 г. высказался о том, что каждая часть тела растет в результате физиологической потребности в функции этой части. О взаимосвязи функции и репаративной регенерации говорилось в работах исследователей, изучавших этот процесс у млекопитающих [М. А. Воронцова, 1949, 1953; А. Н. Студитский, 1962]. По свидетельству того же Ф. З. Меерсона (1981) «…работа, демонстрирующая зависимость генетического аппарата мышечных клеток здорового организма от уровня их физиологической функции, была выполнена Р. Заком [R. Zak, 1962], который сопоставлял функцию трех различных мышц с интенсивностью синтеза белка и содержанием РНК в мышечной ткани». Аналогичные данные были получены A. Margreth, F. Novello (1964), показавшими, что «…концентрация РНК, соотношение белка и РНК и интенсивность синтеза белка в различных мышцах одного и того же животного находятся в прямой зависимости от функции этих мышц» [Ф. З. Меерсон, 1981]. R. Goss (1964) впервые четко сформулировал представление о функциональном запросе, являющемся стимулом к росту органа. Практически одновременно появляется ряд монографий [R. Goss, 1964, 1969; Ф. З. Меерсон, 1967; Д. С. Саркисов, Б. В. Втюрин, 1967, 1969; Л. К. Романова, 1971; N. L. Busher, R. A. Malt, 1971], в которых рассматриваются проблемы пластического обеспечения функции организма как в обычных условиях, так и (особенно) после различных повреждений. При этом, согласно представлениям Ф. З. Меерсона (1967), генетический аппарат клеток поврежденного органа активируется в результате осуществления этими клетками специфической функции, т. е. усиление синтеза нуклеиновых кислот, стимуляция пролиферации и гипертрофии клеток органа при репаративной регенерации являются следствием интенсификации функций этих клеток и, таким образом, регенерации поврежденных клеток может не происходить, если функциональные запросы организма полностью обеспечены неповрежденными клетками. В противоположность данной точке зрения, Д. С. Саркисов (1970), предлагает рассматривать внутриклеточные восстановительные процессы, сопровождающиеся гиперплазией и гипертрофией органелл и сопутствующие увеличению размеров клеток при усилении их функций в поврежденном органе, в качестве универсальной формы проявления регенерации.

Конечно же можно и нужно изучать адаптационные изменения в различных органах и тканях, помня при этом, что данные изменения ни в коей мере не отражают целостного процесса приспособления организма к изменениям Среды [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998]. Слепое же, внесистемное толкование разрозненных разноуровневых специфических и неспецифических результатов физиологических реакций органов или субсистем животных или человека в ответ на некие воздействия в работах как Ф. З. Меерсона (1973, 1978, 1981), Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988), так и в анализируемой здесь монографии [В. Н. Платонов, 1988] выглядят просто попыткой обоснования выдвигаемых ими теоретических положений, поддерживаемой желанием прикрыть недостатки последних.

Отдельного рассмотрения требует мнение, высказанное ранее Ф. З. Меерсоном (1981) - на основании данных полученных Н. А. Юдаевым и др., (1976) - и поддержанное В. Н. Платоновым (1988), о том, что «в печени в состоянии стресса вместо катаболизма отмечается усиление анаболизма» (хотя до этого пишется о «преобладании в обмене веществ процессов распада», а после: «известно, что при однократном ограниченном во времени стрессовом воздействии, вслед за катаболической фазой реализуется анаболическая», что согласуется с мнением по этому вопросу И. А. Аршавского (1976)). Правда в несколько более поздней работе И. А. Аршавский (1980), говоря о трехфазности течения адаптационных реакций (1-я фаза - анаболическая, 2-я - катаболическая, обеспечивающая возможность осуществления очередной активности, 3-я - избыточно анаболическая), «расставляет» их именно в указанном здесь порядке. Вместе с тем С. Х. Хайдарлиу (1980) пишет: «принято считать, что стимуляция относительно небольшой продолжительности и интенсивности способствует увеличению содержания в нейронах РНК и белков, а чрезмерно длительная или интенсивная - уменьшению». Изучавший особенности реагирования человеческого организма на специфическую (спортивную) деятельность Р. Д. Сейфулла с соавт. (1997) пишет, что интенсивная физическая работа «…приводит к развитию катаболической фазы…», требующей активизации анаболической фазы. Такое «разномнение» конечно может быть связано в том числе и с неучтением исследователями, проводившими эксперимент, гетерохронизма биохимических и физиологических процессов, протекающих в организме в ответ на действие одного или суммы раздражителей, но скорее всего является следствием неучтения ими различий в неспецифических свойствах самих раздражителей. Тот же С. Х. Хайдарлиу (1980) в качестве причин разнообразия, а порой и противоречивости результатов нейрохимических исследований стресса указывает «отсутствие тщательной оценки особенностей общего ответа организма на применяемый раздражитель». Тем не менее, если в различных органах и тканях организма при стрессе одновременно могут превалировать диаметрально противоположные процессы (анаболический или катаболический), то уже только это - повод для пересмотра целого ряда положений господствующей сегодня теории адаптации. Кстати в одной из своих работ Г. Селье (1960) высказывается по этому вопросу предельно четко: «Мы обнаруживали при стрессе катаболизм с дезинтеграцией тканей, атрофию или даже некроз клеток во всех тканях и органах (т. е. уменьшение живых веществ во всем организме), что вело к снижению веса тела, за необъяснимым исключением коркового слоя надпочечников. Только клетки коры надпочечников действительно «расцветали» при стрессе».

Попытки напрямую связать понятие «адаптация» с представлением о функциональных резервах организма свидетельствует о столь же однобоком представлении автора анализируемой монографии об адаптации, как и у Ф. З. Меерсона (1973, 1978, 1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) и об отсутствии у упомянутых авторов целостного представления о процессе адаптации. Разделение «биологических резервов адаптации» на «клеточные, тканевые, органные, системные и резервы целостного организма» [В. Н. Платонов, 1988] говорит прежде всего в пользу отсутствия у автора монографии истинно системного подхода в изучении человеческого организма, а кроме того, вступает в противоречие и с принципом гоместатического равновесия организма, выдвинутого W. B. Cannon (1929). О нарушении автором монографии принципа системности в восприятии происходящих в организме процессов свидетельствует, в частности, и фраза: «...адаптация отдельных органов (например сердца)...» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 23]. В дальнейшем это превращается в допущение автором возможности отдельной «адаптации центральной управляющей системы», которая ведет к «расширению возможностей центральной нервной системы мгновенно создавать алгоритмы моторных актов, необходимых для эффективного решения неожиданных двигательных задач» [В. Н. Платонов, 1988]. По сути, вышеприведенные высказывания - уникальное по степени абсурдности предположение о возможности абсолютной «аутогенизации» тренировочного процесса спортсмена!

Как В. Н. Платоновым (1988), так и Ф. З. Меерсоном (1981) и Ф. З. Меерсоном, М. Г. Пшенниковой (1988) неверно трактуются эффекты так называемой «перекрестной адаптации». Видимое отсутствие представления у указанных авторов об архитектонике функциональных систем уводит их в сторону допущения возможности достижения состояния адаптированности к какому-либо действующему фактору за счет «перекрестного эффекта» (вследствие адаптированности организма к другому действующему на организм фактору Среды). Данные ошибки становятся возможными и, более того, высоковероятными в результате широко распространенной порочной практики использования отдельных показателей деятельности органов или компонентов функциональных систем для анализа результата функционирования целостной системы. Кстати данные исследований [I. Holmer, 1974; B. Saltin, K. Nazar, D. L. Costill, 1976], приводимых тем же В. Н. Платоновым (1988) в рассматриваемой монографии, прямо подтверждают сказанное нами выше. Сам же автор лишь констатирует «ограниченную возможность явлений перекрестной адаптации» [В. Н. Платонов, 1988].

Говоря о специфичности адаптационных «реакций» (по В. Н. Платонову, 1988) в ответ на тренировочные нагрузки, направленные на повышение уровня выносливости, некорректно видеть эту специфичность исключительно в изменении количества митохондрий в «медленных» мышечных волокнах.

Стадийность «срочных адаптационных реакций» в монографии В. Н. Платонова (1988) искусственна и противоречит прежде всего представлениям самого автора и его единомышленников [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; и др.] о роли стресса, как пускового механизма адаптации. Коробит голословность утверждения автора о достаточно часто встречающейся способности спортсменов высокого класса в условиях крупных соревнований мобилизовать «резервы третьего эшелона», «находящиеся далеко за границей представлений о возможностях «второго эшелона»» [В. Н. Платонов, 1988]. В общем понятно желание автора держать «бронепоезд на запасном пути», но не ясно, что может помешать «неадаптированному» человеку иметь и использовать такой же «бронепоездом» на тех же Олимпийских Играх. Думается, возможные возражения и ссылки на отсутствие мотивации (или меньшую мотивацию) у «неадаптированных» субъектов неуместны, хотя и ожидаемы, в том числе - в связи с безапелляционными заявлениями отдельных авторов о приоритетности психологической подготовки к соревнованиям высококвалифицированных спортсменов перед их физической подготовленностью [Березова Н., 1998].

Столь же искусственно представление автора о формировании «долговременных адаптационных реакций». Собственно, используемое автором словосочетание «долговременные адаптационные реакции» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 22 и далее] по сути абсурдно, поскольку адаптационная реакция организма как его ответ на однократное действие единичного раздражителя или суммы раздражителей развивается как минимум с момента начала внутреннего или внешнего средового воздействия, ограничена определенным промежутком времени (до полного восстановления сдвига гомеостатических констант и формирования качественно нового, отличного от предшествующего, функционального состояния организма) и характеризуется гетерохронно протекающими в организме неспецифическими и специфическими физиологическими процессами [H. Selye, 1936; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979]. В основе представлений автора о «долговременной адаптации» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 22] лежит прежде всего его представление о данном предмете как о результате «суммирования эффектов многократно повторяющейся срочной адаптации» (см. выше). Если же принять предлагаемую автором концепцию о «стадийности» формирования «долговременной адаптации», то, согласно ей, процесс адаптации неизбежно (при увеличении, например, тренировочных нагрузок) должен приводить к «описанной» В. Н. Платоновым (1988) четвертой стадии адаптации (об этом, в том числе, свидетельствует использование авторами термина «переадаптация») и, согласно его мнению, характеризующейся «изнашиванием отдельных компонентов функциональной системы» (а где же «стоит» тот «бронепоезд»? - С. Е. Павлов). И какой же смысл тогда в третьей стадии, заканчивающейся формированием «устойчивой долговременной адаптации», выражающейся в «наличии необходимого резерва для обеспечения нового уровня функционирования системы, стабильности функциональных структур, тесной взаимосвязи регуляторных и исполнительных органов» [В. Н. Платонов, 1988, с. 22]? Можно, правда, предположить, что «четвертая стадия» - не что иное как достаточно часто упоминаемые в медицинской литературе явления «дезадаптации» (термин, кстати, не обнаруженный мною в работах, подвергнутых здесь анализу), однако примеры, приводимые автором для раскрытия «механизмов» этой «стадии», больше соответствуют клиническому термину «декомпенсация».

Что же касается использования и трактовки В. Н. Платоновым (1988), как, впрочем и Ф. З. Меерсоном (1981, 1984), Ф. З. Меерсоном, М. Г. Пшенниковой (1988), термина «деадаптация» (показательно, что при «раскрытии» механизмов «деадаптации» автор ссылается на одну из работ Ф. З. Меерсона, 1986 г.), то, как мы уже писали, на самом деле любое изменение условий жизнедеятельности организма влечет за собой просто-напросто адаптацию организма к вновь изменившимся условиям его существования [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999]. Причем этот процесс происходит независимо от достижения или недостижения организмом состояния абсолютной адаптированности к чему-либо. Дальнейшая трансформация, в том числе и В. Н. Платоновым (1988), термина «адаптация» в «реадаптацию» и «переадаптацию» уже может свидетельствовать лишь о непонимании им и его единомышленниками [Ф. З. Меерсон, 1973, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988] самой сути приспособительных процессов в живом организме.

Мною уже упомянута необоснованность мнения о том, что «поддержание структурных основ адаптации … является несоизмеримо более эффективным вариантом, чем многократное повторение циклов деадаптации-реадаптации, так как каждый такой цикл имеет высокую структурную цену» [В. Н. Платонов, 1988 - ссылка на того же Ф. З. Меерсона, 1986], хотя сам автор анализируемой здесь работы [В. Н. Платонов, 1988] считает, что «эта точка зрения … имеет под собой веские основания, несмотря на наличие большого экспериментального материала, свидетельствующего о достаточно быстром восстановлении утраченного уровня адаптации после возобновления эффективной тренировки»!

Достаточно спорно мнение В. Н. Платонова (1988) о том, что «расширение зоны функционального резерва органов и систем организма у квалифицированных и тренированных спортсменов связано с сужением зоны, стимулирующей дальнейшую адаптацию: чем выше квалификация спортсмена, тем уже диапазон функциональной активности, способной стимулировать дальнейшее протекание приспособительных процессов». Следует предположить, что оно сформировалось в большей степени под влиянием ошибочного представления автора об условиях и механизмах процесса адаптации и вследствие фактического неприятия системного подхода в анализе доступных ему данных. Те же корни лежат в основе убеждений автора в том, что «форсирование адаптационных процессов в юношеском возрасте …, практически отрезает путь к росту спортивного мастерства…» и что «даже очень одаренные спортсмены могут переносить предельные тренировочные и соревновательные нагрузки обычно не более 2-4 лет…» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 163]. Данные утверждения противоречат не только здравому смыслу, но и существующим реалиям.

В целом представление о процессе адаптации В. Н. Платонова (1988) гармонично укладывается в его заключение о том, что в основе адаптации «лежат единые неспецифические процессы: варьирование числа активно функционирующих структур...; увеличение мощности функционирующих структур...; отставленный и гетерохронный по отношению к различным структурам адаптационный эффект...; расширение подвижности структур адаптированной системы...» и позволяет в достаточной степени корректно оценить абсолютную ошибочность его предположений о сущности рассматриваемого им процесса. И кстати именно ошибочные представления о конечном результате адаптации, как о достижении органами и анатомо-физиологическими системами организма некоего абсолютного «потолка» (уровня) их абстрактной активности, приводят автора [В. Н. Платонов, 1988] и его последователей в спорте к выводу о необходимости при планировании и построении тренировочного процесса спортсменов акцентировать внимание прежде всего на увеличении количественных показателей выполняемой спортсменами работы.

Рассуждения автора анализируемой монографии [В. Н. Платонов, 1988] о проблеме утомления во время выполнения физических нагрузок в большей степени умозаключительны, не имеют реального физиологического обоснования и при подробном анализе не выдерживают критики.

Вполне логична и физиологически оправдана попытка В. Н. Платонова (1988) представить процесс восстановления при физических нагрузках как неотъемлемую часть целостного процесса адаптационных изменений в организме спортсмена. В большинстве доступных нам работ [Н. И. Волков, 1974; В. М. Волков, 1977; И. В. Аулик, 1990; В. И. Дубровский, 1993; Сейфулла Р. Д., Анкудинова И. А., 1996; Сейфулла Р. Д., Азизов А. П., 1997; Е. Б. Мякинченко, 1997; О. М. Мирзоев, 2000; и др.], в той или иной степени затрагивающих проблемы утомления и восстановления при физических нагрузках, этот процесс рассматривается как нечто более или менее локальное, обособленное и самостоятельное. Однако уже на первой странице главы, посвященной данной проблеме, автор [В. Н. Платонов, 1988] допускает грубейшую ошибку, представляя восстановление как «процесс, протекающий после прекращения деятельности, приведшей к утомлению…». Вместе с тем, еще И. П. Павловым (1890) был вскрыт ряд закономерностей течения восстановительных процессов (в работающем органе наряду с процессами разрушения и истощения происходит процесс восстановления; взаимоотношения истощения и восстановления определяются интенсивностью работы; восстановление израсходованных ресурсов происходит не до исходного уровня, а с некоторым избытком) [И. П. Павлов, 1949], а согласно классическим положениям A. V. Hill (1927), рабочий обмен есть непрерывное восстановление, происходящее как во время мышечной деятельности, так и по ее окончании. Кажущаяся незначительность ошибки В. Н. Платонова (1988) в определении «точки отсчета» (начала) процесса восстановления на самом деле во многом предопределяет ошибочность его представлений об этом процессе и делает большую часть дальнейших рассуждений автора по данному поводу бессмысленными.

Нельзя полностью согласиться с автором, утверждающим, что «…гетерохронизм восстановительных процессов обусловлен в первую очередь направленностью тренировочных нагрузок» [В. Н. Платонов, 1988, стр. 122]. Гетерохронизм восстановительных процессов - зеркальное отображение гетерохронного развертывания адаптационных реакций в ответ на сумму воздействий, вызвавших гомеостатические изменения в организме и обусловлен, прежде всего, гетерохронизмом протекания биохимических реакций в организме, уже специфика которых как раз и зависит от направленности тренировочных (или иных) нагрузок и условий, в которых эти реакции протекают.

Максимум интенсивности восстановительных процессов в организме, наблюдающийся сразу после нагрузки [В. Н. Платонов, 1988], может быть связан прежде всего с сохраняющимся и после окончания работы следовым возбуждением нейронов коры головного мозга [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1980] и афферентацией, «провоцируемой» максимальным сдвигом гомеостатических констант организма. Однако это «правило максимума» как раз не учитывает того, что восстановление начинается с момента начала работы и продолжается на всем ее протяжении, а, следовательно, в большей степени применимо лишь для лабораторных условий при выполнении «единичной» кратковременной нагрузки и может не работать в случае «суммации» различных нагрузок в реальной тренировке спортсмена [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998]. То же «правило» не учитывает гетерохронизма протекающих в организме биохимических процессов. С моей точки зрения некорректно приведение в тексте (в качестве подтверждения вышеуказанного «правила максимума» восстановления после нагрузки) данных о резком снижении частоты сердечных сокращений (ЧСС) в первые 10-15 секунд по окончании работы [В. Н. Платонов, 1988] и прежде всего потому, что ЧСС является всего лишь одним из показателей функциональной активности сердечно-сосудистой системы (а не маркером восстановительных реакций, протекающих в организме в целом), которая в данном случае адекватно реагирует на прекращение организмом «внешней» работы. Если и говорить о ЧСС как о маркере восстановления, то следует иметь в виду, что скорость нормализации этого показателя видимо соответствует скорости ликвидации кислородного долга, а его нормализация ни в коем случае не свидетельствует об окончательном восстановлении - нормализации всех гомеостатических сдвигов - в организме в целом. Хотя подобным заявлением я рискую навлечь на себя «праведный» гнев, в том числе специалистов по врачебному контролю.

Буквально потрясает тот факт, что автор умудрился найти «перспективные точки соприкосновения теории адаптации и теории и методики спортивной подготовки»! Очевидно перед спортивными педагогами тенью отца Гамлета стоит фраза Л. Матвеева (1984) о «принципах теории спортивной тренировки, ... отражающих не только биологические закономерности адаптации, но и специфические закономерности педагогического процесса...». Не оставшийся в стороне соратник Л. П. Матвеева по педагогической стезе В. Н. Платонов (1988) вторит ему в своем утверждении о том, что «стремление построить тренировочный процесс на основе использования только закономерностей формирования адаптации применительно к повышению приспособительных реакций морфологического, физиологического или биохимического характера является плодотворным при решении локальных задач спортивной тренировки», но «возведение таких подходов в ранг общих закономерностей спортивной тренировки, …, является серьезной методологической ошибкой». И да простит меня автор монографии [В. Н. Платонов, 1988], столь нежданно подвергшейся анализу, но вопреки его мнению, современная теория и методика спорта практически никоим образом не учитывает реальные физиологические закономерности адаптации. Кстати «уникальность» «построенной» при непосредственном участии Л. П. Матвеева (1997) в отрыве от законов и вопреки законам физиологии теории спортивной тренировки как раз и состоит в ее полной неприменимости на практике [А. Н. Воробьев, 1977; А. П. Бондарчук, 1986; Ю. В. Верхошанский, 1998а,б; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999; и др.]. Вывод же В. Н. Платонова (1988), свидетельствующий о том, что «современная теория и методика спорта ... прочно опирается на закономерности, разработанные в пределах теории адаптации» в связи с ошибочностью сегодняшних представлений об адаптации и вовсе звучит смертным приговором большинству существующих ныне «спортивных теорий». В русле «дремучих» (о чем свидетельствует прошедшая в 1998 году по страницам журнала «Теория и практика физической культуры» дискуссия) представлений подавляющей части современных тренеров и «апологетов» от спорта о процессе подготовки спортсмена лежит и фраза В. Н. Платонова (1988) об «особенности индивидуального формирования адаптации применительно к показателям физической, технической и психической подготовленности спортсмена».

Достаточно сравнить данные об установлении мировых и олимпийских рекордов в разных видах спорта на протяжении последних 20-30 лет, чтобы усомниться в истинности выдвигаемых автором постулатов, говорящих о том, что «все наивысшие достижения показываются в главных соревнованиях» и что «один из решающих факторов, определяющих уровень результатов в спорте высших достижений, - предельная мобилизация психических возможностей» [В. Н. Платонов, 1988]. Более того, данные высказывания В. Н. Платонова (1988) абсолютно противоречат общепринятому сегодня в психофизиологии мнению, согласно которому «существует немонотонная связь между степенью стресса и уровнем деятельности» [Е. Duffу, 1951, 1962; S. J. Korchin, 1964; М. Франкенхойзер, 1970] и «…отношение между активацией и эффективностью поведения может быть описано с помощью перевернутой U-образной кривой» [П. Паткаи, 1970]. Переоценка роли «психических возможностей» человека в спорте вообще характерна (очевидно - в силу специфики системы образования) для спортивных педагогов [Э. В. Земцовский, Е. А. Гаврилова, 1994; Березова Н., 1998; В. И. Баландин, 1999; П. В. Бундзен, В. В. Загранцев, О. В. Коллодий, К. Г. Коротков, Ф. М. Масанова, 1999; и др.], имеющих весьма отдаленное представление о физиологических механизмах поведенческих актов (психической деятельности - в том числе) человека и слишком уж «отдает» мистицизмом, свидетельствующем в том числе и о реальном невладении предметом.

Стоит отметить и тот факт, что приводимые в анализируемой монографии В. Н. Платоновым (1988) данные, полученные различными авторами в многочисленных исследованиях, подобраны достаточно тенденциозно и с большой свободой интерпретируются уже исключительно с его собственной точки зрения на механизмы процесса адаптации. В целом же все вышеотмеченное свидетельствует об исключительно кабинетной направленности научной деятельности В. Н. Платонова (что в принципе - не порок) и, к сожалению, преимущественной заимствованности и надуманности выдвигаемых им постулатов и гипотез.

Практически во всех исследованиях отечественных ученых, в той или иной мере занимавшихся проблемами адаптации организма к изменяющимся условиям среды, достаточно многочисленны ссылки на работы коллектива эстонских физиологов под руководством А. А. Виру. Такой интерес к работам А. А. Виру с соавторами неудивителен и абсолютно оправдан. Тем более, что в сфере интересов эстонских ученых прежде всего находится гормональный «ансамбль», играющий немаловажную роль в развитии и течении адаптационных процессов организма [А. Л. Горохов, 1969, 1972; S. H. Salzman et al., 1970; L. Hartley et al., 1972; Т. Д. Большакова, Г. К. Дибобес, 1973; Э. Ш. Матлина, Г. Н. Кассиль, 1976; Г. Н. Кассиль, 1980; и др.]. Данный факт, естественно, был осознан и самими авторами, практически во всех своих работах так или иначе рассматривавших гормональные «игры» организма с точек зрения существующей теории адаптации. И хотя ни А. А. Виру, ни кто-либо из его соавторов не привнес чего-либо принципиально нового в собственно теорию адаптации, предельная четкость изложения традиционных взглядов на базовые положения и педантичность, с которой им были расставлены акценты на наиболее важных аспектах существующей теории адаптации, с одной стороны диктуют уважение к проделанной работе, с другой - дают широкие возможности для критического анализа существующей теории.

В качестве небольшого отступления и к слову о «гормональном ансамбле» и исследовательских традициях: А. Ю. Буданцев (1976) на основании анализа литературных данных показал, что изменения уровней биогенных аминов (адреналин, норадреналин, дофамин, серотонин), используемых рядом исследователей для констатации достижения организмом стрессового состояния, в мозгу при стрессе неравнозначны и в большой мере определяются природой стрессора и другими его характеристиками.

Наиболее интересным мне показалось изложение основных принципов построения существующей теории адаптации в достаточно широко известной работе А. А. Виру и П. К. Кырге «Гормоны и спортивная работоспособность» (1983), которую можно считать в своем роде обобщающим трудом определенного этапа научной деятельности авторов.

Согласно утверждению авторов вышеупомянутой работы [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983], «…возможность максимальных проявлений двигательной активности человека определяется: 1) возможностями функциональных систем, обеспечивающих эффективное выполнение конкретного двигательного задания; 2) эффективной и рациональной мобилизацией возможностей соответствующих функциональных систем; 3) целесообразным и скоординированным приложением силы сокращений мышц для достижения предельной эффективности движений». Уже первый и второй вышеуказанные пункты позволяют увидеть, что на самом деле речь здесь, скорее всего, идет не о функциональных системах целостных двигательных актов, а либо об анатомо-физиологических системах, либо, в лучшем случае - о функциональных «субсистемах» [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.], являющихся компонентами целостных функциональных систем организма. В противном случае следовало бы говорить о мобилизации возможностей взаимосодействующих компонентов функциональной системы, системообразующим фактором которой мог бы являться конкретный результат конкретного поведенческого (или, в данном случае, - двигательного) акта [П. К. Анохин, 1968]. Именно «стремление» организма (точнее - его доминирующей функциональной системы) к получению данного конкретного результата является фактором, ведущим к «достижению предельной эффективности движений» (см. пункт «3» - А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983).

Видимо реальное неприятие принципов системности практически сразу диктует авторам [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] необходимость «ухода» на клеточный «уровень» оценки «эффективности выполнения функции», которая, согласно их мнению, определяется: 1) функциональной мощностью соответствующих клеточных структур; 2) энергетическим обеспечением функции; 3) пластическим обеспечением функции. Причем, если условно исключить введенные авторами в определение «функциональной мощности» «генетическую программу» и «результат долговременной адаптации к условиям существования», то следует думать, что именно «энергетическое и пластическое обеспечение» клетки по А. А. Виру, П. К. Кырге (1983) как раз и будут основными составляющими понятия «функциональная мощность», что важно понимать при планировании и проведении лечебных (в медицинской практике) и восстановительных (в практике спорта) процедур. Вполне оправдано с выбранной авторами позиции раскрытие понятия «пластическое обеспечение функций» (со ссылкой на Ф. З. Меерсона, 1967), как процесса «обновления функционирующих, энергообразующих, транспортных и опорных структур клеток, осуществляемый посредством биосинтеза белка и обеспечивающий устойчивость физиологических функций в условиях целого организма». Тем не менее в данном определении прежде всего вызывает несогласие фактическое исключение из пластического обеспечения изначально клеточной функции (а согласно логике авторов и функции организма в целом) других видов обмена. Попытка обратного прочтения выдвинутого авторами [Ф. З. Меерсон, 1967; А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] тезиса об обеспечении на клеточном уровне «устойчивости физиологических функций в условиях целого организма» наводит на мысль о смещении в их восприятии «управляющего аппарата» из центра на периферию, что «созвучно» фактической позиции Ф. З. Меерсона (1981) и позднее нашло поддержку в отдельных работах спортивных педагогов [Е. Б. Мякинченко, 1997].

Кстати, говоря о пластическом обеспечении функции (в авторском понимании - едва ли не исключительно - субстратном поддержании белкового синтеза), которое по мнению авторов рассматриваемой здесь работы является обязательным компонентом как общего, так и специфического приспособления, А. А. Виру, П. К. Кырге (1983), опять же со ссылкой на Ф. З. Меерсона (1967), утверждают, что генетический аппарат клетки реагирует количественным увеличением трансляции, транскрипции, а затем репликации при постоянном составе синтезируемых нуклеиновых кислот и белков лишь в результате значительного и длительного увеличения физиологической функции организма. Здесь налицо солидарность с Ф. З. Меерсоном (1981) (вопреки его собственной концепции) в создании разрыва между «функцией и генетическим аппаратом». Вместе с тем ранее проведенные с использованием электронно-микроскопической радиоавтографии исследования показали, что интенсивность белкового синтеза в клетке непрерывно колеблется в строгом соответствии с изменениями частоты и силы воздействия на данную клетку [Д. С. Саркисов с соавт., 1982].

Согласно данному в анализируемой работе [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] определению, «адаптация организма к мышечной деятельности заключается в срочных адаптационных процессах, осуществляемых непосредственно во время работы мышц». Не совсем понятно куда делись «следовые явления» и «долговременная адаптация» [Ф. З. Меерсон, 1973, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988]. Предельная четкость приведенного здесь определения не дает оснований для скидок на неудачность построения фразы, тем более, что и далее в тексте говорится прежде всего о «срочных адаптационных процессах» [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983].

Крайне важен для понимания смысла адаптационных процессов выделенный авторами тезис о том, что «любой адаптационный процесс в организме направлен на поддержание или восстановление постоянства внутренней среды организма» [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983], помещающий процесс адаптации в строгие физиологические рамки и исключающий возможности идеалистического подхода в попытках решения проблем, связанных с адаптацией. Не менее важно для понимания сущности и механизмов процесса адаптации отмеченная там же [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] взаимосвязь и взаимозависимость постоянства жестких и пластических констант организма [W. B. Cannon, 1929]. Вопрос о специфичности «гомеостатических реакций» может быть решен положительно (с позиций авторов анализируемой работы, прежде всего, - по отношению к специфическим свойствам действующего фактора), если обозначить «носители» этой самой специфичности, чего не сделано ни в этой [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983], ни в других рассмотренных нами ранее работах [Г. Селье, 1960; Ф. З. Меерсон, 1973, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988].

Не может остаться незамеченным неизменный в устах приверженцев господствующей сегодня теории адаптации тезис, в котором утверждается, что «наряду со специфическими гомеостатическими реакциями во многих случаях адаптационный процесс характеризуется изменениями, имеющими общий характер и повторяющимися независимо от специфики действующего фактора» [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983]. В данной фразе обращает на себя внимание абсолютное разделение авторами специфических и неспецифических свойств действующего фактора и соответственно реакций организма на различные свойства данного фактора, что вообще характерно для «аналитического» [П. К. Анохин, 1975], несистемного подхода в изучении изолированных реакций тканей, органов и анатомо-физиологических систем организма, но ни в коей мере недопустимо (прежде всего с позиций системности) при изучении целостных процессов в организме, каковым является адаптация. Авторам анализируемой работы [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983], как впрочем и авторам других ранее рассмотренных работ [Г. Селье, 1960; Ф. З. Меерсон, 1973, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988], посвященных изучению процессов адаптации, следовало бы задать самим себе вопрос: «Что же является в действующем факторе «носителем» неспецифичности воздействия и каким образом разделяются (и разделяются ли) его специфичность и неспецифичность?». Очевидно, этот вопрос А. А. Виру, П. К. Кырге (1983) не рассматривался, поскольку в вышеуказанной фразе допускается изолированное действие на организм специфической и неспецифической составляющих действующего фактора. Но какова тогда взаимосвязь специфического и неспецифического (и существует ли она вообще в представлении авторов?) и что определяет выраженность реакции организма на специфическую составляющую действующего фактора? Мне не удалось найти более или менее удовлетворительный ответ на этот вопрос ни в одной из рассмотренных мною работ [Г. Селье, 1960; Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983], но возможно его нужно искать в утверждении авторов анализируемой здесь работы [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983], дублирующем более ранние высказывания Ф. З. Меерсона (1967, 1981) и свидетельствующем о том, что «общие неспецифические реакции являются важным условием эффективного осуществления специфических гомеостатических реакций».

В работах Г. Селье (1937, 1950) действительно аргументировано доказывается, что под влиянием разных экстремальных факторов в организме возникает качественно одинаковый синдром, не зависящий от специфики воздействия и названный им «стрессом». Но слово «экстремальный» далее в рассматриваемой нами работе [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] «растворяется» также, как и в работах других авторов [H. Selye, 1952; Г. Селье, 1960, 1992; Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; Б. М. Федоров, 1990 и проч.]. Так уже в следующем предложении А. А. Виру, П. К. Кырге (1983) дают скопированное у Г. Селье (1960) определение стресса как «состояния организма, характеризующегося развертыванием совокупности общих неспецифических изменений». Очевидно корень этого «растворения» лежит в подспудном понимании авторами вышеупомянутых работ невозможности дискретного течения процессов в живом организме, которое становится «реальностью» при допущении существования лишь единственной неспецифической генерализованной реакции организма (стресс). Вместе с тем невозможно даже представить себе любой живой организм хотя бы кратковременно находящимся в абсолютно стационарном состоянии. Каждый организм ежесекундно представляет собой динамическое сочетание устойчивости и изменчивости, в котором изменчивость служит его приспособительным реакциям и защите его наследственно закрепленных констант [П. К. Анохин, 1962].

Следует сказать, что в отличие от Ф. З. Меерсона (1981), Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) и В. Н. Платонова (1988) авторы рассматриваемой публикации [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] в списке использованной при ее написании литературы засвидетельствовали свое знакомство с одной из наиболее полных и интересных (хотя и небесспорных! - С. Е. Павлов) работ по «общей теории неспецифических реакций» организма [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977], что тем не менее не помешало им «забыть» привести упоминания об этом в тексте.

Из содержания анализируемой работы [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] совершенно неясно, что имели в виду авторы, говоря о «структурах центральной нервной системы, управляющих адаптационной деятельностью организма», хотя и указано, что «эти структуры расположены в гипоталамусе, ретикулярной формации среднего мозга, миндалевидном комплексе и гиппокампе» [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983]. Отсутствие намека на конкретные физиологические механизмы «взаимодействия» неких центральных «структур» делает «в устах» авторов [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] само существование таких «управляющих адаптацией» структур сомнительным. Можно было бы предположить, что в данном случае подразумеваются «управляющие структуры функциональных систем» [П. К. Анохин, 1968], но тогда их именно так и следовало бы называть, но в этом случае следовало бы говорить, прежде всего, о коре головного мозга, упомянув и присущие им физиологические механизмы управления.