При развитии стадии тревоги реакции стресс отмечается повышение коагуляционного потенциала. Выявлено укорочение времени реакции «R» до 5,5±0,6 (контроль - 11,0±1,7) и общего времени свертывания «Т» до 98,0±8,6 (контроль - 124,7±4,0) [М. А. Уколова, Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1969; Л. Х. Гаркави, М. А. Уколова, Е. Г. Григорьева, 1971].

Изучение течения обменных процессов в стадии тревоги реакции стресс выявило резкое повышение (в 7-8 раз) содержания в головном мозге лабораторных животных аммиака, повышение (на 60-90%) содержания глютамина и снижение вдвое глютаминовой кислоты. Отсутствовали изменения в головном мозге тканевого дыхания. Отмечено накопление макроэргических фосфатов (АТФ, КФ) и возрастание (на 30%) эстерификации неорганического фосфора. Во время стадии тревоги реакции стресс резко возрастают анаэробный (на 60-70%) и аэробный (в 2-2,5 раза) синтез. То есть, в стадии тревоги реакции стресс создается состояние напряжения обмена. При этом, содержание РНК снижается в коре головного мозга на 55-60%, в надпочечниках - 20-25%. Содержание белка снижается: в головном мозге - на 55-65%; в печени - на 40-45%; в селезенке - на 40-45%; в семенниках - на 50-55%. В сыворотке крови в стадии тревоги отмечено незначительное снижение общего белка (на 10-15%), в основном за счет альбуминов [Л. Х. Гаркави, 1969]. Отмечено значительное увеличение активности ацетилхолинэстеразы в коре головного мозга и в гипоталамусе (в 3-4 раза) и крови (в 2-3 раза) [Л. М. Арефьева, 1972].

В стадии тревоги стресса в электроэнцефалограмме удается выявить отсутствие регулярности смены ритмов и низкую амплитуду колебаний. Первичное резкое возрастание возбудимости (снижение порога на 70-90% от исходного) достаточно быстро сменяется резким ее снижением (повышение порога на 70-90% от исходного) [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]. Исследование сверхмедленных колебаний потенциалов головного мозга [Н. А. Аладжалова, 1962] показало, что в стадии тревоги стресса отмечается низкая амплитуда волн (5-25 мВ) с преобладанием волн с малым периодом. По мнению авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] к концу стадии тревоги реакции стресс в организме развивается запредельное торможение, снижающее чувствительность организма к воздействием [П. В. Симонов, 1962], благодаря чему, если величина действующего стрессорного агента не увеличивается, повторное действие раздражителя уже не вызывает стресса. Здесь можно было бы привести возражения аналогичные сделанным в разделе посвященном рассмотрению стадии ориентировки реакции тренировки (см. выше). Это именно те моменты с которыми нельзя безоговорочно согласиться в концепции Л. Х. Гаркави с соавт. (1977).

Именно с запредельным торможением («крайней мерой защиты» - по И. П. Павлову) связывают Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) переход стадии тревоги реакции стресс в стадию резистентности. В этой стадии (через 48-72 часа после стрессового воздействия) «можно констатировать в костном мозгу явные признаки стимуляции либо миелоидного, либо эритроидного кроветворения, избирательная активация которого может рассматриваться как специализированная реакция, направленная на повышение резистентности организма к определенному виду воздействия» [П. Д. Горизонтов, 1980]. Тот же автор [П. Д. Горизонтов, 1980] считает, что «совпадение повышения резистентности организма с увеличением клеточного состава кроветворной ткани костного мозга нельзя считать случайным». И им же [П. Д. Горизонтов, 1980] отмечено, что «активация миелопоэза, наступающая в более поздние сроки (48-72 ч), оказалась гормонально зависимой». Поскольку стадия резистентности развивается после стадии тревоги, протекающей с большими энергетическими тратами, элементами повреждения и угнетением защитных сил организма, то повышение резистентности при стрессе, согласно мнению самого Г. Селье (1960), происходит дорогой ценой. Стадия истощения, развивающаяся в результате продолжительного действия стрессора для врача может быть представлена на примере достаточно, к сожалению, часто встречающейся в клинике стадии декомпенсации патологических процессов. Эти понятия не тождественны, но стадию истощения стресса в грубом приближении можно представить как генерализованную нейроэндокринную декомпенсацию. Хотя число исследований эффектов действия многочисленных «стрессоров» на организм животных и человека поистине огромно, к сожалению, ни в отечественной, ни в зарубежной литературе мне не удалось обнаружить для стадий резистентности и истощения стресса столь же подробного описания происходящих изменений, как в случае с реакциями тренировки и активации [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982]. Мне могут возразить, что последствия стресса в органах и системах достаточно подробно описаны в работах Ф. З. Меерсона (1981), Б. М. Федорова (1981), Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) и многих других авторов. Эти возражения не могут быть приняты по той единственной причине, что в работах в частности этих, вне всякого сомнения именитых исследователей априори принималось за истину, что любое надпороговое воздействие вызывает в организме стресс-реакцию и формирует соответствующее функциональное состояние (стресс). В каком же состоянии реально находились подопытные животные и участвующие в экспериментах в качестве испытуемых люди, сегодня, к сожалению установить уже невозможно.

Следует отдельно упомянуть о существующей тенденции считать стресс исключительно патологической реакцией. Несмотря на высказанные мной по этому поводу в I главе «претензии» к стрессу, мои позиции не столь однобоки. Стресс - по сути своей, вне всякого сомнения, изначально не повреждающая, а защитная реакция организма в ответ на чрезвычайные обстоятельств, но защита при стрессе осуществляется не за счет «призыва к оружию», а за счет «призыва к разоружению» (по выражению Л. Х. Гаркави с соавт., 1977), поскольку окончательный ответ организма адекватный чрезмерным для него действующим силам привел бы его к гибели. «Общий адаптационный синдром облегчает деятельность перенапряженных структур биосистемы и поэтому является рациональным и биоэнергетически целесообразным» [Р. М. Баевский, 1980]. Но несомненен и тот факт, что стресс несет в себе элементы повреждения, что, в том числе, не позволяет согласиться с авторами [Ф. З. Меерсон, 1973, 1976, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] считающими стресс главной движущей силой адаптации. Стресс «…включает в себя как неспецифическое повреждение, так и неспецифические защитные реакции. Гормональные защитные реакции синдрома адаптации не являются патогенными сами по себе; напротив, они представляют собой необходимые физиологические реакции на повреждение как таковое» [Г. Селье, 1960]. Таким образом, стресс - физиологическая по сути реакция организма, но сопровождающаяся минимально возможными в создавшихся при действии стрессора условиях повреждениями.

Резюмируя изложенное, стоит, прежде всего, отметить доказанность в принципиально «незамеченных» Ф. З. Меерсоном (1973, 1976, 1978, 1981), Ф. З. Меерсоном, М. Г. Пшенниковой (1988), В. Н. Платоновым (1988) и др. работах авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982; и др.] существования нескольких типов неспецифических реакций организма на действия различных по силе раздражителей.

На протяжении всей этой главы я постарался сохранить авторское название выдвинутой Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой (1977) концепции: «общая теория адаптационных реакций». Однако, как следует отметить, отсутствие в данном названии термина «неспецифические» вкупе с наличествующим прилагательным «общая» может послужить основанием для появления мнения о том, что авторами предложен вариант теории адаптации в целом. Однако, прежде всего отсутствие каких-либо данных в работах вышеуказанных авторов о механизмах формирования специфического звена адаптации (за исключением вскользь упомянутого П. К. Анохина), не дает повода воспринимать работы вышеуказанных авторов как более или менее окончательное решение всех проблем, связанных с построением как «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982 и др.] так и общей теории адаптации. Об этом свидетельствуют результаты многочисленных исследований последнего времени [Т. Н. Кузнецова, 1989; Г. А. Макарова, 1992; Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1996; С. Е. Павлов, 1998; Н. А. Грищенко, 1999; В. П. Пустовой, 1999; и др.]. И именно поэтому, в свете основных положений теории функциональных систем [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1978, 1980] нами [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999] предложено несколько иное название выдвинутой Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979 и др.) концепции - «теория неспецифического звена адаптации» - с нашей точки зрения не только отражающее ее суть, но и определяющее необходимость дальнейшего более полного раскрытия механизмов адаптации организма к постоянно происходящим изменениям условий его существования.

Собственно одна из основных «проблем» всех существующих сегодня вариантов «теории адаптации» [H. Selye, 1936, 1950, 1952, 1956, 1963 и др.; Г. Селье, 1960, и др; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979; Ф. З. Меерсон, 1981 и др.; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] состоит в том, что все варианты этой теории «строятся» главным образом на «неспецифической основе», фактически без рассмотрения возможных механизмов адаптации в целом. И ошибочность Г. Селье (1960) и его наиболее известных последователей [Ф. З. Меерсон, 1981 и др.; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988, В. Н. Платонов, 1988; и др.] при определении роли стресса в адаптации состоит не только в том, что, прежде всего упомянутыми авторами проигнорированы основные положения «общей теории адаптационных реакций» и еще Г. Селье (1960) разделены «неспецифическое» и «специфическое» в действующих факторах и соответственно в реакциях на них организма (Г. Селье, кстати, если уж говорить о предъявляемых ему в этом обвинениях, не разделяет неспецифическое и специфическое, а выделяет неспецифическое), а и в том, что ими не поняты и реально не рассмотрены механизмы взаимосвязи «специфического» и «неспецифического» (о взаимозависимости при стрессе неспецифических и специфических реакций говорит П. Д. Горизонтов (1980)) в реакциях организма. Более того, указанными авторами не понято, чем же определяется специфика реагирования на средовые факторы высокоорганизованного организма. Причина этого, с моей точки зрения кроется в фактическом неприятии упомянутыми авторами принципа системности в изучении целого организма, и, соответственно, непонимании необходимости определения места общего неспецифического синдрома или, что, как мы видели выше, больше соответствует истине, генерализованных неспецифических реакций в нем.

3.2.4 Реактивность и неспецифические адаптационные реакции организма

Как следует из отдельных положений теории предложенной Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979) представление о неспецифическом звене адаптации на основании только представленных выше типов реакций организма на неспецифические свойства различных раздражителей без учета отдельных характеристик собственно организма может оказаться чрезмерно упрощенным и не соответствовать истине. В качестве одной из таких характеристик авторами [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] предлагается использование оценки реактивности ЦНС и организма в целом. Идея введения характеристики «реактивность» в теорию «неспецифической адаптации» не нова. Еще H. Selye (1959) писал о том, что «давно известно, что биологические реакции зависят не только от природы вызывающего их стимула, но также и от других факторов (…), которые определяют реактивность» и «во многих случаях гормоны лишь определяют реактивность организма к тому или другому прямому действию патологического агента» [Г. Селье, 1960]. По мнению М. Г. Дурмишьяна (1960) именно «повышение реактивности часто предрасполагает к возникновению заболевания…». П. Паткаи (1970), рассматривая реактивность организма в плане ее влияния на поведенческие реакции человека, пишет: «…Отношение между активацией и эффективностью поведения может быть описано с помощью перевернутой U-образной кривой. В то время как низкий уровень активации связан с гипореактивностью и неорганизованнм поведением, состояния максимальной активации ассоциируются с гиперреактивностью и дезорганизованным поведением». «Проблема индивидуальной реактивности здорового и больного человека занимает сейчас центральное место в медицине» [А. Д. Адо, В. В. Новицкий, 1994; А. Д. Адо, 1994].

Реактивность (от лат. reactia - противодействие) - по А. Д. Адо (1994) - свойство организма как целого отвечать изменениями жизнедеятельности на воздействия окружающей среды. В зависимости от характера проявлений реактивности организма принято разделение его состояний на гипергические, нормергические и гиперергические.

Реактивность как свойство целого организма изменять свою жизнедеятельность под влиянием воздействий внешней среды включает в себя ряд частных физиологических проявлений или показателей, среди которых различают: раздражимость (свойство любой живой клетки отвечать определенным образом на изменения окружающей среды); возбудимость (понятие определяющее количественные характеристики раздражимости тканей); порог возбудимости (минимальная сила раздражителя, которая способна перевести ткань из состояния покоя в состояние деятельности); лабильность (функциональная подвижность - характеристика, определяемая реактивностью организма); хронаксия; чувствительность (способность органов чувств приходить в состояние возбуждения при минимальной силе адекватного раздражителя) [А. Д. Адо, 1994]. Следует отметить наблюдаемую в работах указанного автора (как и в работах многих авторов) тенденцию при упоминании о реактивности мгновенно «переключаться» с организменного «уровня» на «уровни» тканевые и даже клеточные, хотя, согласно мнению самого А. Д. Адо (1994) «реактивность человека и животных зависит от силы, подвижности и уравновешенности основных нервных процессов (возбуждения и торможения) в коре головного мозга». Очевидно, это определение должно позволить, говоря о реактивности организма или его систем, иметь в виду, прежде всего, реактивность центральной нервной системы (ЦНС), что в свою очередь дает возможность изучения данного физиологического феномена с использованием информации получаемой (непосредственно или опосредованно) от ЦНС [С. Е. Павлов, Н. Г. Городенский, С. Л. Шармина, 1998; С. Е. Павлов, С. Л. Шармина, Н. Г. Городенский, 1999].

А. Д. Адо (1994) приводит классификацию, согласно которой реактивность подразделяется на видовую и индивидуальную. В интересующей нас индивидуальной реактивности людей и животных различают физиологическую и патологическую реактивности (там же). Такое разделение достаточно спорно, прежде всего потому, что предполагает наличие различных «механизмов реактивности», работающих отдельно в норме и патологии, и, кроме того, согласно далее приводимым определениям, эти типы индивидуальной реактивности далее подразделяются (очевидно - по сложившейся традиции) на специфические и неспецифические формы реагирования, а согласно мнению того же А. Д. Адо (1994) и многих других исследователей, характеристики неспецифических форм реактивности во многом сами определяют характер патологии. Возрастную реактивность, выделенную А. Д. Адо, (1994), очевидно, согласно данной классификации, очевидно следовало бы отнести к физиологическому типу реактивности.

Интересно, что А. Д. Адо (1994) особое значение «в механизме реактивности» отдает гипофизу, надпочечникам, щитовидной и поджелудочной железам - т. е., фактически тем структурам, которые принимают непосредственное участие в «реализации» неспецифического звена адаптации [H. Selye, 1936, 1950, 1952, 1956, 1959, 1963 и др.; Г. Селье, 1960 и др.; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982 и др.]. И хотя А. Д. Адо (1994) в написанной им главе учебника по патологической физиологии ни словом не упоминает ни об одном из существующих вариантов «неспецифической» теории адаптации, наличие взаимосвязи описываемых им процессов с неспецифическими адаптационными процессами видна «невооруженным глазом». Отмеченная им, в частности, закономерность, свидетельствующая, о том, что воздействие какого-либо одного фактора на группу людей или животных никогда не вызывает у всех индивидуумов данной группы совершенно одинаковых изменений жизнедеятельности [А. Д. Адо, 1994], вполне состыкуется с основными положениями теории Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979). Кстати, подобное «забвение» теорий неспецифического звена адаптации достаточно удивительно еще и потому, что следующая глава книги «Патологическая физиология» [А. Д. Адо, Н. В. Клименко, 1994], посвященная рассмотрению взаимосвязи воспаления и реактивности организма, явно основана на работах H. Selye (1936, 1952 и др.) и его «прямых» и «косвенных» последователей.

Я не случайно сделал небольшое отступление в сторону рассмотрения понятия «реактивность» (с упоминанием ее «составляющих», так или иначе используемых в подавляющем числе работ, посвященных изучению адаптационных процессов в организме человека и животных), призвав в «помощники» одного из наиболее авторитетных современных патофизиологов (А. Д. Адо), «автограф» которого, кстати, в свое время нашел место в моей студенческой зачетной книжке. На мой взгляд, следовало хотя бы обозначить расплывчатость и неконкретность основных представлений о реактивности и ее механизмах, по сей день бытующих в физиологии и медицине, что, несомненно, должно предопределить в ближайшие годы рост интереса (прежде всего, видимо, в физиологии) к данной проблеме, а пока является сложным препятствием в любых попытках «объединения» механизмов реактивности с другими, волею многочисленных исследователей «изолированными» процессами в живом организме. Очевидно, именно со скидкой на эту расплывчатость и неконкретность достаточно неизменного на протяжении десятилетий представления о реактивности и следует рассматривать гипотезу Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) о механизмах взаимосвязи реактивности организма и его адаптационных реакций.

Различные адаптационные реакции (тренировки, активации, стресса), согласно свидетельству авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] в их опытах вызывались сравнительно небольшими величинами раздражителей. Вместе с тем, ими же (на основании данных собственных экспериментов и данных экспериментов других исследователей) было замечено, что значительный выход (как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения) за пределы этих величин в ряде случаев также приводит к одной из рассмотренных выше реакций, хотя, например, согласно стресс-теории H. Selye (1936, 1950, 1952 и др.) увеличение в несколько крат силы раздражителя (относительно величин раздражителей использованных авторами «общей теории адаптационных реакций» - Л. Х. Гаркави с соавт., 1977 - в предыдущих экспериментах) должно было бы приводить к стрессу или даже гибели лабораторных животных. Однако, согласно данным Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979) в проведенных ими экспериментах налицо была парадоксальная реакция организма, который несмотря на значительные различия в величинах воздействий мог в обеих случаях ответить однотипной реакцией, причем отнюдь не стрессовой. Согласно мнению Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) эти полученные ими и другими исследователями результаты могут быть объяснимы только с позиций выдвинутой ими гипотезы о способности организма «использовать» в своих приспособительных реакциях различные уровни реактивности (в авторской редакции - «этажи реактивности»), каждый из которых «представлен» описанной [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] триадой адаптационных реакций (реакция тренировки, реакция активации, реакция стресс). Эти триады по мнению авторов повторяются на каждом «этаже реактивности» (их не менее десяти - Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1975) и каждой из указанных реакций на любом этаже реактивности присущи общие характерные (см. выше) признаки.

Дальнейшие исследования действий различных по качеству раздражителей в широком диапазоне доз с их последовательным увеличением или уменьшением убедили по крайней мере самих авторов в том, что по мере изменения дозы раздражителей действительно происходит повторение триад адаптационных реакций [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1975; Е. Б. Квакина, Л. Х. Гаркави, 1975], т. е. различные абсолютные величины раздражителей могут вызывать однотипные неспецифические реакции. При этом, согласно концепции Л. Х. Гаркави с соавт. (1977), этажи реактивности (уровни реактивности), «представленные» триадами неспецифических реакций организма, разделены зонами ареактивности (о них я уже упоминал ранее).

В связи с вышеизложенным, следует отметить одну из несостыковок в «представлениях» вышеуказанных авторов, касающуюся в частности реакции «стресс», которую согласно положениям теории Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979 и др.) может «демонстрировать» организм в ответ на относительно небольшие (не «сублетальные» - как в ранних опытах H. Selye, 1936) по дозе воздействия. Не вносит ли это в свою очередь еще больших проблем в понимание сущности термина «стресс»?

Гипотеза о наличии зон ареактивности, характеризующих определенные диапазоны «отсутствия» чувствительности (или - зоны «нечувствительности») организма, в которых отсутствуют реакции организма на определенные величины раздражителей высказана еще в 1924 году Н. П. Кравковым, назвавшим эти зоны «нейтральными зонами». Позднее существование таких зон (еще одно название - «зона бездействия вещества») было подтверждено в экспериментальных работах И. П. Чукичева (1958), А. И. Венчикова (1962) и М. А. Уколовой, Г. А. Веревкиной (1971). Мне не удалось обнаружить в литературе других сведений о существовании зон ареактивности, что тем не менее не может являться основой для их отрицания. В работе Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) отмечено, что природа эффекта ареактивности абсолютно не ясна. Со своей стороны могу добавить, что мне также не удалось найти каких-либо попыток физиологического обоснованния существования таких зон в организме, хотя те же авторы «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] предполагают, что «развитие зоны ареактивности» является следствием адаптации организма (в смысле его привыкания) и связано с изменениями его чувствительности в процессе адаптации. Так или иначе, в концепции взаимосвязи реактивности и типов адаптационных реакций Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979, 1982) «зонам ареактивности» было определено вполне конкретное место.

Предложенная Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) концепция послужила отправной точкой для предположения о возможности «управления» как адаптационными реакциями, так и реактивностью организма. Согласно еще одному предположению авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982] широкое варьирование дозами воздействий как «вверх», так и «вниз» позволяет формировать различные состояния организма, характеризующиеся теми или иными уровнями энергетического обмена и неспецифической резистентности. Здесь следует вернуться к определенным, уже вскользь отмеченным мною ранее моментам. Действительно концепция о запредельном торможении вполне позволяет предположить возможность реакций организма на увеличивающиеся по силе воздействия, которые, согласно теории Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) могут в том числе вызывать изменение реактивности организма (его ЦНС). Более того при превышении повторными дозами воздействия определенного уровня организм, согласно этой концепции, должен перейти на следующий этаж реактивности (характеризующийся, кстати, согласно той же концепции, более высоким порогом чувствительности). Однако, по свидетельству самих авторов рассматриваемой теории, развивающееся во время стресса запредельное торможение ограждает организм при повторных воздействиях от необходимости реагировать на стрессоры той же и меньшей силы. Об этом же фактически говорит и Г. Селье (1960), описывая стадию резистентности стресса. Но в этом случае, очевидно, следует ожидать недопущения тем же запредельным торможением любых реакций организма на любые меньшие по силе воздействия, а следовательно, единственный в этом случае путь для организма - «вверх» по этажам реактивности с параллельным постоянным повышением порога его чувствительности. Такое предполагаемое развитие «событий», однако, не стыкуется с фактическими результатами исследований о возможности изменения (в частности - снижения) уровня реактивности организма например в периоды лечебного голодания или просто сниженной физической активности. Выводы по фактическому материалу полученному еще в исследованиях действий различных веществ И. П. Павлова (1954) (о чем, кстати, упоминают и Л. Х. Гаркави с соавт., 1977) также свидетельствуют об обратном: «Не подлежит сомнению, что дозировка имеет гораздо большее значение вниз, чем вверх. Вся штука в варьировании дозировки вниз… Вы должны обратить внимание на строгую дозировку - уменьшать дозу, а не увеличивать. Все наши «собачьи» опыты говорят за это». О повышении реактивности спортсменов в соревновательном периоде («…когда суммарные показатели стресс-нагрузки снижаются…») пишет В. А. Геселевич (1997). И, хотя Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) в одной из последних глав рассматриваемой работы говорят о том, что само запредельное торможение при отсутствии повторных стрессовых воздействий «переводит» организм на иной, энергетически выгодный организму тип реагирования (формируются реакции тренировки или активации), ряд высказываемых ими в первых главах положений в связи с вышесказанным кажется небесспорным. Аналогичные претензии можно высказать и к основанным на гипотезе о возникновении охранительного (превентивного) торможения при действии слабых по силе раздражителей [П. В. Симонов, 1962] механизмам развития стадий реакции тренировки [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]. При этом, нет ничего удивительного в том, что возражения к ряду положений «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977] возникло именно в сфере «представлений» (по выражению Г. Селье, 1960) о происходящем процессе, поскольку подавляющее большинство разногласий в науке возникает не по поводу полученных в экспериментах фактов, а с того момента когда под эти факты «подбирается» теоретическая основа.

Сюда же можно отнести и «представление» авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] о дискретности («квантовости») происходящих в организме процессов. Основанное на не имеющей (по моему мнению) сегодня достаточных оснований для существования гипотезе о том, что живые системы работают по принципу «квантовости» [Г. Н. Крыжановский, 1973 Ссылки в кн.: Гаркави Л. X., Квакина Е. Б., Уколова М. А. Адаптационные реакции и резистентность организма. Ростов, 1977. - 109 с.; Крыжановский Г. Н. Детерминантные структуры в патологии нервной системы. - М., 1980. - 360 с.] это мнение Л. Х. Гаркави с соавт. (1977), несомненно отчасти состыкуется с их концепцией о возможности «скачкообразных» переходов с одного типа реагирования на другой или с одного этажа реактивности на другой при смене дозы раздражителя, но противоречит, в том числе, и их собственным данным и данным других исследователей, свидетельствующих об отсутствии четких границ перехода по крайней мере от одного типа неспецифической адаптационной реакции к другому. При этом отсутствует какой-либо повод думать о наличии в любой из систем организма некого «триггерного» механизма (или механизмов) для «переключения» организма из одного состояния в другое. Следует напомнить, что вопрос о реальной невозможности дискретного течения физиологических процессов в целом в организме (обратное утверждается в работах Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой, 1977, 1979; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, Т. С. Кузьменко, 1998) и необходимости их искусственного выделения с целью изучения частных закономерностей происходящих процессов мною рассматривался в предыдущих главах книги. И, повторяясь, следует напомнить, что одна из основных проблем всех авторов, в той или иной степени занимавшихся адаптацией, как раз и кроется в дискретном восприятии ими частей целостных процессов, абсолютном выделении этих частей и неучтении в последующем значительного числа «дополнительных» условий, в неменьшей степени, чем рассматриваемая часть, влияющих на конечный результат процесса. Такая практика, при попытках высказывания обобщающих выводов, ведет в итоге к формированию ошибочных мнений о механизмах и сущности процесса в целом. Как частный пример сказанного можно привести в том числе и тот факт, что несмотря на то, что сами авторы «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982] говорят об искусственности разделения неспецифических и специфических свойств раздражителей, в своих работах [Л. Х. Гаркави. с соавт., 1977, 1979, 1980 и др.] они абсолютно разделяют эти свойства в реакциях на них организма, что в конечном итоге приводит к «зацикленности» на неспецифических реакциях организма, и дальнейшему рассмотрению этих реакций как некоего отдельного не связанного ни с чем, самодостаточного процесса.

Следует также отметить, что подавляющее число исследователей (включая Г. Селье, Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакину, М. А. Уколову, Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенникову и др.) в большинстве своих работ рассматривало неспецифические адаптационные процессы в организме прежде всего с позиций их использования для повышения резистентности организма в лечении и профилактике заболеваний, что направило их силы преимущественно в этом, прикладном направлении, оставив без должного внимания собственно теорию адаптации. Эта тенденция в свою очередь во многом предопределила формирование неверных представлений (в том числе и у упомянутых авторов) о сущности и механизмах процесса адаптации организма в целом к действующим факторам среды, о чем уже говорилось в I главе.

Высказанные по ряду спорных моментов «стресс-теории» и «общей теории адаптационных реакций» претензии, тем не менее ни в коей степени не умаляют их значения в познании механизмов адаптации организма. Более того, значимость прежде всего основных, базирующихся на непреложных фактах, положений «теории неспецифического звена адаптации» [С. Е. Павлов, 2000] в изучении процессов адаптации в организме в целом несомненна. Сам факт наличия качественно различных неспецифических реакций организма на различные количественные характеристики действующих факторов, и выявление зависимости уровня метаболизма от типа неспецифических адаптационных реакций, (и, соответственно, от формирующихся вследствие этого функциональных состояний организма) и, скорее всего, - реактивности, открывают возможности для понимания механизмов течения специфических адаптационных процессов и создания общей теории адаптации.

Как нетрудно было заметить, данная глава основана на реферативном представлении в основном отдельных печатных работ творческого коллектива ростовских авторов [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова] широко известных, прежде всего, на территории бывшего Союза. Однако, мне самому хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что здесь отсутствуют какие-либо упоминания о более поздних работах того же (в последнем случае - несколько измененного) авторского коллектива [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1990; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, Т. С. Кузьменко, 1998]. Эти работы не упомянуты мною сознательно по двум причинам. Во-первых, более поздние попытки авторов «общей теории адаптационных реакций» развить предложенную ими четверть века назад теорию (оставив в полной неприкосновенности ее ранее выдвинутые ими положения) на мой взгляд необоснованы и неинтересны. С другой стороны, «добытый» авторами [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982 и др.] в ранних исследованиях и частично приведенный мною здесь материал неопровержимо свидетельствует об ошибочности позиций наиболее консервативных последователей Г. Селье [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] в вопросе касающемся «неспецифического звена адаптации» [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999]. При этом у меня есть все основания считать, что уж если вышедшие небольшим тиражом работы Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979 и др.) в то время были доступны мне (еще даже не студенту мединститута), они тем более были доступны и Ф. З. Меерсону и его соратникам и последователям, написавшим упоминавшиеся в I главе труды [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] гораздо позднее, но, тем не менее, посчитавшие возможным полностью проигнорировать результаты исследований своих менее именитых коллег и тем самым лишив себя шанса сделать реальный вклад в создание работающей теории адаптации.

4. ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ АДАПТАЦИИ

"Исследуй и ищи и она будет познана тобой и,

сделавшись обладателем ее, не покидай ее…"

Ветхий завет. Книга премудрости Иисуса,

сына Сирахова. Гл. 6 [28].

4.1 Изменчивость и приспособляемость как основные свойства организма

С «легкой руки» Клода Бернара (1878) концепция о постоянстве внутренней среды организма («это такое совершенство организма, чтобы внешние перемены в каждое мгновение компенсировались и уравновешивались» - C. Bernard, 1878), хотя и не без вполне объяснимого иннерционностью мышления, свойственного в том числе и ученым, противодействия, тем не менее, сегодня органично «влилась» во всевозможные физиологические теории. Вне всякого сомнения, этому способствовали и широко известные работы W. B. Cannon (1929, 1932), расширившего представления о постоянстве внутренней среды организма и явившегося «отцом» понятия «гомеостаз». Однако, как это обычно и случается, концепция о постоянстве внутренней среды в последующих ее различных восприятиях многочисленными исследователями (в большей степени - в медицине, и, прежде всего, в связи с попытками создания общей теории болезни) в той или иной степени гипертрофировалась, давая основания, в том числе, думать о большей, чем это есть в действительности «статичности» внутренней среды организма. С одной стороны, в настоящее время термин «гомеостаз» приобрел значение некоего обобщающего понятия, отражающего все разнообразие частных проявлений относительной стабильности биологических систем. С другой стороны, существуют попытки при обосновании пусковых механизмов фактически любых патологических процессов поставить во главу угла сдвиг ограниченного числа гомеостатических констант. Эта тенденция, кстати, (если снова вернуться к неспецифическому звену адаптации) сквозит и в «стресс-теории» Г. Селье (1950, 1952, 1960), особенно в его попытках представить едва ли не любой патологический процесс в большей степени с «неспецифических позиций» («болезни адаптации»). Собственно, любые попытки представить стресс (с сопутствующими ему «отрицательными» эффектами) в качестве единственно возможной неспецифической реакции организма и, соответственно, единственно возможного пускового звена адаптации [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.], также дают повод считать, что сдвиг гомеостатических констант так или иначе влечет за собой запуск механизмов повреждения, и, что, даже состояние повышенной резистентности, достигнутое вследствие реакции организма на действие какого-либо фактора, вызывающего сдвиг тех или иных гомеостатических констант, имеет свою «патологическую стоимость». Было бы неверным утверждать, что вышеуказанные авторы открыто отрицали саму возможность «нормальной» (протекающей без элемента повреждения) изменчивости организма, но признание стресса единственно возможной неспецифической реакцией организма на любые, превышающие пороговое значение воздействия, неминуемо ведет к выводу о патогенности любого надпорогового воздействия на организм и, соответственно, к представлению о том, что любой сдвиг гомеостатических констант может (и должен) явиться причиной запуска механизмов повреждений и непосредственной, прямой причиной проявления любого патологического процесса в организме. Даже попытки самого Г. Селье (1960, 1991) разделить стресс на физиологический и патологический («дистресс» и «эустресс»), при абсолютной необоснованности такого разделения, не могли оказать никакого влияния на следовавшие из этой, господствующей не одно десятилетие теории, явные или подразумевающиеся выводы о едва ли не пусковой роли в патологии любых гомеостатических сдвигов. Сам Г. Селье (1960), кстати, видимо достаточно «осторожно» относился к концепции «гомеостаза», предложенной W. B. Cannon (1929, 1932) и, по крайней мере, на ранних этапах своего исследовательского творчества не делал явных попыток обосновать свою теорию адаптации с этих позиций, о чем свидетельствует, в том числе и практическое отсутствие упоминаний о гомеостазе в наиболее популярной не только в нашей стране, но и, пожалуй, в мире, монографии об «общем адаптационном синдроме» [H. Selye, 1952; Г. Селье, 1960].

Несколько открывается возможность для «нормальных» (не ведущих к повреждениям) гомеостатических сдвигов в «варианте» теории адаптации («прозвучавшем» в упоминавшейся уже в I главе работе) А. А. Виру, П. К. Кырге (1983) в связи с высказанным допущением ими раздельных, изолированных реакций организма на специфические и неспецифические свойства одного и того же действующего фактора. Хотя это допущение было сделано авторами, прежде всего, для допороговых величин воздействий и в этом случае, очевидно, допускается сдвиг лишь «специфических» (по отношению к свойствам действующего фактора) констант гомеостаза. Тем не менее, и этот «вариант» не дает абсолютных оснований для предположений о возможности существования «нормальной» изменчивости организма. И совершенно логично с указанных позиций появление поистине огромного числа работ (и прежде всего - в различных областях медицины), в которых стрессорам (согласно основным положениям «стресс-теории» Г. Селье, 1952, 1960 и др.) придается одна из ведущих ролей в возникновении разнообразных патологических процессов и уже абсолютно игнорируется его (стресса) роль в собственно процессах адаптации.

Единственной из «неспецифических» теорий, допускающей возможность «нормальных» изменений в организме, являющихся результатом его реагирования на многочисленные действующие средовые факторы, следует, пожалуй, считать «общую теорию адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982, 1990 и др.]. Только в рамках этой теории «появляются» неспецифические состояния организма, которые не сопровождаются неспецифическими повреждающими эффектами, что и дает основания говорить о возможности «нормальной» изменчивости организма.

Возвращаясь к термину «гомеостаз» [W. B. Cannon, 1929, 1932], характеризующему определенное динамическое постоянство внутренней среды организма, следует уточнить, что он сохраняет свой абсолютный смысл только в достаточно ограниченных по времени (едва ли не стремящихся к нулю) промежутках существования любого живого существа. Здесь имеется в виду не общепринятая «маятниковая” динамичность гомеостатического равновесия, как некое относительно стабилизированное состояние, связанное с наличием не только жестких, но и пластических гомеостатических констант (в связи с адаптацией жесткие и пластические константы упоминаются в том числе А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983 и В. Н. Платоновым, 1988), а прежде всего - направленные изменения в организме определенных признаков, связанные с его реагированием на определенные условия среды в рамках нормы реакции [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. Такой протяженный во времени процесс изменения, характеризующий уже не некое стабилизированное состояние, а стабилизированный поток получил название «гомеорез» [К. Уоддингтон, 1957, 1970]. Гомеостаз (способность к сохранению постоянства внутренней среды с использованием механизмов саморегуляции) является свойством изолированной (замкнутой) системы, работающей на принципах обратной связи, в то время как понятие «гомеорез» отражает способность организма (открытой самоструктурирующейся и самоорганизующейся системы) к ее направленной изменчивости (в рамках определенных генотипом и в соответствии со средовыми изменениями) и эквифинальному достижению конечного (оптимального) организационного состояния [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. В связи с этим следует упомянуть о доказательствах Л. Берталанфи (1969) неспособности замкнутых систем к эквифинальному поведению, из чего следует, что гомеостаз и гомеорез не могут быть свойствами одной и той же системы, поскольку система не может быть одновременно замкнутой и открытой. Тем не менее, это логическое противоречие успешно преодолевается в биологических системах, хотя в среде биологов и нет единого представления о том, как это происходит.

В частности, согласно мнению Р. Тома (1970), гомеостатическое состояние является частным вариантом гомеоретического. При этом высказывается предположение о существовании между ними целого ряда переходных гомеоретических состояний уменьшающейся сложности. Такой подход диктует отношение к гомеорезу как к основному и единственно имеющему значение состоянию, «поскольку абсолютно «статический» гомеостаз, полностью лишенный гомеоретических качеств, наступает только после прекращения обмена веществ, т. е. после смерти живого существа» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986].

Л. Л. Терехов (1983) считает, что оба процесса непротиворечивы, поскольку они взаимообусловлены. Если система одновременно стремится и к равновесию и к цели, то единственным непротиворечивым для нее будет лишь такое состояние, в котором понятия равновесия и цели взаимообусловлены.

Рассмотрение и той и другой точки зрения с позиций термодинамики [А. И. Зотин, 1974, 1982] приводит к выводу о том, что, стремясь к гомеостазу, характеризующемуся минимальной теплопродукцией, биологическая система одновременно участвует в гомеорезе, причем вопреки мнению Р. Тома (1970) следует признать взаимообусловленность этих процессов [Л. Л. Терехов, 1983]. Хотя, если принять во внимание термодинамическую концепцию И. А. Аршавского (1982), который исходит из того, что каждый новый метаболический цикл приводит не к простому восстановлению «исходного» состояния, а к его организационному «улучшению», то следует признать, что «организм не скатывается вниз по термодинамическому желобу, а шагает вверх - к гомеоретическим вершинам по гомеостатическим ступеням» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. В этом концепция И. А. Аршавского (1982) дополняет концепцию Р. Тома (1970) указанием возможного механизма («функциональная индукция избыточного анаболизма, автоматически возникающая при каждой очередной активности развивающегося организма» [И. А. Аршавский, 1980]; «анаболическая суперкомпенсация» [И. А. Аршавский, 1982]) взаимной обусловленности гомеостаза и гомеореза. Здесь же следует упомянуть и о имеющихся сомнениях о приложимости вообще термодинамических концепций к процессам развития [М. В. Волькенштейн, 1975, 1981], а также о других мнениях, согласно которым «противоречие между сохранением самотождественности и развития связано не столько с организацией биологических систем, сколько с нашей возможностью их познания» [Ст. Бир, 1975].

В любом случае следует принять, что «нормальная» изменчивость, является неотъемлемым свойством живого организма только в рамках законов его взаимоотношения со средой, сложившихся в процессе эволюции живой материи [П. К. Анохин, 1968, 1975, 1980], и обусловлено одновременно и гомеостатическими [W. B. Cannon, 1929, 1932] и гомеоретическими механизмами его развития [К. Уоддингтон, 1970].

В теории и практике принято разделять видовую и индивидуальную изменчивость. Хотя тот факт, что основой видовой изменчивости должна являться изменчивость индивидуальная не требует каких-либо доказательств, следует уточнить, что основой глобальных видовых изменений, рассматриваемых эволюционистами может служить лишь индивидуальная генетическая изменчивость, которая по отношению к индивидууму сама по себе ненормальна, хотя ее положительность или отрицательность всегда относительны. В настоящей работе рассматривается, прежде всего, индивидуальная изменчивость живого организма - свойство, открывающее живому организму возможность к адаптации (приспособлению) на протяжении всего его жизненного цикла - происходящая без генетических изменений, а, следовательно, согласно современным представлениям, не имеющая отношения к видовой изменчивости. Необходимо также выделять уже упоминавшуюся выше «нормальную» (в отличие от «патологической») изменчивость, отметив при этом достаточную «размытость» и лабильность границ между нормой и патологией. Здесь уместно вспомнить высказывания по этому поводу целого ряда выдающихся ученых. Так, А. И. Полунин (1856) подчеркивал, что «различие здорового и больного тела заключается лишь в разнице условий, при которых обнаруживаются законы жизни явлениями, и как бы жизненные явления ни казались различными, это различие зависит не от новых законов, но от новых условий». Примерно в тот же период R. Virchow (1859) писал: «…я все-таки пытаюсь в продолжении наших чтений доказать, что для каждой патологической формы существует физиологический образец, и что происхождение такой формы всегда может быть сведено на один из предсуществующих уже в организме образовательных процессов». Солидарен с указанными авторами и C. Bernard (1866): «…мы не в состоянии найти никакого коренного различия между природой явлений физиологических, патологических и терапевтических. Все эти явления происходят по законам, которые, будучи свойственны живой материи, тождественны по своей сути и различаются только вследствие различных условий, в которых обнаруживаются явления. Мы увидим впоследствии, что физиологические законы повторяются и в патологических явлениях». И через столетие об этом же говорит И. В. Давыдовский (1969): «…фактически нет ни одного патологического процесса, который не имел бы своего прототипа в физиологии».

Следует, очевидно, различать специфическую и неспецифическую изменчивость, хотя, как уже говорилось ранее, трудно даже представить себе возможность раздельного реагирования организма на единые, взаимосвязанные и взаимозависимые свойства отдельных раздражителей. И даже выделение того или иного свойства может «осуществляться» только с позиций представления об их теснейшей взаимосвязи и механизмах их комплексной «реализации» в целом организме.

Существует тенденция различать функциональную и структурную изменчивость систем организма и (чаще всего) их отдельных компонентов. Такое разделение, на первый взгляд, абсолютно логично и обоснованно и воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Более того, зачастую изменение функции рассматривается вне связи с изменением обеспечивающей ее структуры, или подразумевается возможность «изолированного» изменения функции в определенных границах изменчивости того или иного объекта, Таким образом, с этих позиций функция обладает большей лабильностью, нежели структура, а функциональные изменения представляют собой более чувствительную форму реакции организма, чем морфологические. В связи с этими представлениями, способность организма изменяться (приспосабливаться к внешним воздействиям) фактически лишается материальной основы и «повисает в воздухе» [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. Развитие электронной микроскопии, гистохимии, радиоавтографии и их использование в исследованиях позволило развеять представления о том, что в биологических системах могут иметь место «чисто функциональные», не сопровождающиеся структурными, изменения. Насколько такие представления неверны, можно рассмотреть на примере соотношения таких, казалось бы, достаточно изученных процессов как «гипертрофия» и «гиперплазия», представляющих собой частные случаи изменчивости клеток, тканей и органов живого организма.

Согласно бытующим представлениям, гипертрофия это «объемное» изменение того или иного рассматриваемого объекта живого организма без численного изменения составляющих его структур. В свою очередь, гиперплазия характеризуется именно положительным количественным изменением структурных компонентов изучаемого объекта. По R. Virchow (1859): «Все произведения этого рода подчиняются, по общепринятому обозначению, понятию о гипертрофии или, предложенному мною для тончайшего различения, понятию о гиперплазии. Гипертрофией, по-моему, должно было называть тот случай, когда отдельные составные части какой-либо ткани вбирают в себя значительное количество вещества и вследствие этого увеличиваются - причем, если одновременно увеличивается большое число составных частей, может произойти и увеличение всего органа. Так, в утолщающейся мышце утолщается каждый первичный пучок. Так, печень может гипертрофироваться единственно вследствие того, что отдельные ячейки ее приобретут значительную величину. В этом случае имеется действительная гипертрофия без развития новых элементов. От этого случая существенно отличается тот, в котором увеличение целого зависит от умножения числа составных частей. Печень, например, может увеличиться и вследствие того, что на месте нормальных клеточек образуются новые, хотя и небольшие, но в изобилии… Оба эти способа увеличения составляют два существенно различных процесса - гипертрофию простую и гипертрофию численную».

Однако, как нетрудно заметить, R. Virchow рассматривал здесь «двухуровневое», тканево-клеточное «образование», для которого приведенные различия в возможных механизмах увеличения объема ткани могут считаться абсолютными. Рассмотрение «трехуровневого» (тканно-клеточно-органелльного), «четырехуровневого» (тканно-клеточно-органелльно-молекулярного) и еще более многокомпонентных «образований» приводит к выводу о том, что «гипертрофии как увеличения чего-то однородного, цельного в принципе вообще не может существовать и что в основе увеличения любой структуры организма, в конечном счете, всегда лежит только гиперплазия составляющих ее еще более мелких структур» [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982]. Действительно, гипертрофия отдельной клетки обусловлена увеличением числа ее органелл (митохондрий, рибосом, протяженности цитоплазматической сети и проч.), в основе увеличения размеров (гипертрофии) отдельных митохондрий лежит гиперплазия их ультраструктурных составляющих и т. д. Так, в эксперименте с односторонней нефрэктомией, отмечаемая внешне (при использовании обычных микроскопических методов) компенсаторная гипертрофия всегда сопровождалась фиксируемой электронномикроскопически гиперплазией [К. А. Зуфаров, 1976]. При изучении атрофии (процесса противоположного гипертрофии, относимого к «регрессивным» тканевым изменениям [S. Samuel, 1872 Ссылки в кн.: Подвысоцкий В. В. Основы общей и экспериментальной патологии. - Спб., 1905. - 922 с.; В. В. Подвысоцкий, 1905]) миокарда установлено, что этот процесс сопровождается сложной перестройкой внутриклеточной архитектуры, а также ультраструктурными изменениями [Л. М. Непомнящих, Л. В. Колесникова, 1980]. Таким образом, один из принципов материального обеспечения приспособительной интенсификации функций «состоит в появлении новых структур (органелл в клетках и самих клеток) соответственно уровню требуемого от органа функционального напряжения» [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. То есть, упомянув о «гипертрофии» и «атрофии», следует сказать о теснейшей взаимосвязи этих процессов с «функцией» и о том, что именно активность функционирования структур определяет направление и выраженность их преобразований в процессе жизнедеятельности организма. Сюда же органично «вписывается» и концепция о «взаимосвязи функции и генетического аппарата» [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988], который с моей точки зрения, учитывая и не соглашаясь с представлениями Ф. З. Меерсона (1981) и его последователей об однонаправленности процесса адаптации, гораздо более корректно представить как принцип «модуляции генома» [Н. А. Тушмалова, 1999, 2000].