Психоэмоциональный аспект профессиональной деятельности московских журналистов работающих с сензитивной тематикой

-- Когда ты берешь у людей комментарии, работаешь с их историями -- как ты чувствуешь грань? Как получается не перейти границу другого человека? Как у тебя с эмпатией?

-- Ну, вот сидишь ты, у тебя интервью по «Скайпу», или в студии у тебя там где-то далеко… Ты на прямой связи с человеком. Допустим, этот человек -- солдат, он воевал в Ираке, да? Сейчас он антивоенный активист, например. И это будет хреново, если ты этого человека спросишь: «а у вас там погибали друзья, да?», «а че вы думаете по этому поводу», «а как вы себя чувствуете», «а вам было больно?». Это бестактность. Если человек хочет чем-то таким поделиться, он этим поделится. Если тебе очень-очень нужно, если очень нужно докопаться до его чувств, то есть гораздо более мягкие и правильные методы. С человеком можно разговаривать, у человека нужно вызывать к себе доверие и не надо задавать ему идиотских вопросов, потому что это ну кого угодно разозлит. Действительно, периодически бывает тяжело с ними разговаривать -- вот сидит чувак, и он тебе рассказывает, не знаю… Снайпер его лучшего друга подстрелил. Это такое себе.



Приложение 8

Анастасия Жвик

-- Сколько тебе лет?

-- 24.

-- И сколько лет ты работаешь журналистом в общей сложности?

-- Не знаю, лет семь, десять, наверное, ладно. Я работала у себя в родном Севастополе, в каких-то там газетах… Потом я работала на «Слоне» где-то полтора года, и потом я работала фрилансером в 34 Travel и PeritoBurrito. Где-то с июня я в «Таких делах» работаю фрилансером. И с января я работаю там на постоянной основе.

-- Как ты попала в «Такие дела»? Почему решила пойти туда работать?

-- В целом, не знаю, как-то со 2 курса учебы мне были интересны… Социальные штуки. Я была президентом «BestBuddies» клуба, вот. И, да, мне было интересно об этом писать, но как-то тогда казалось, что невозможно туда попасть почему-то. Два раза у меня был шанс туда попасть -- Митя приходил к нам на занятия и ему понравилась наша статья. Но потом нам было лень ее доделывать, потом они объявляли набор на авторов средних масштабов, я тоже писала статью, но мне лень было ее доделывать… И вот как-то в июне мне дали контакты, я написала на интересующую меня тему. И вот с тех пор мне как-то самой давали статьи, темы, я писала, писала -- и вот потом попала на постоянной основе.



-- Можешь простыми словами сказать, что именно ты делаешь каждый день?

-- Я работаю на постоянной основе сейчас, пять на два. Вообще, в целом… В мои обязанности входит… Я старший редактор информационного отдела и в мои обязанности входит, я не знаю, я слежу за лентой новостей, даю задания новостникам -- что писать, что нет. И смотрю, проверяю, как они написали -- все ли правильно, может что-то стоит добавить, что-то убрать. Затем я также хожу на мероприятия иногда -- разные пресс-конференции, круглые столы, митинги. И пишу оттуда всякие штуки. Ну, или просто пишу -- там, допустим, сижу, никуда не хожу и, не знаю, звоню каким-то спикерам и мне приходит в голову какая-то мысль, я пишу заметки и обрабатываю тоже. Вот так.

-- Как бы ты описала круг тем, с которыми вы работает там, в информационном отделе? Какие новости вы отбираете?

-- Ну, в целом, в последние дни это коронавирус и Конституция. Помимо этого, это, не знаю, тема домашнего насилия, тема экологии, тема пыток в полиции, тема лекарств особенно у нас важна и отсутствия лекарств. Как-то так.

-- Темы «Таких дел» можно назвать чувствительными, проблемными? Что ты понимаешь под чувствительной темой? Какая для тебя тема, может быть, наиболее чувствительная, непростая?

-- Да, конечно. Ну, наиболее чувствительные -- это… Ну, в целом, какие мне больше всего нравятся -- это экология, тема людей с инвалидностью. В целом, мы про это мало пишем, конечно, это формат большого… У нас есть эдиториал и информ отдел, вот. Мне нравится тема СМА, например -- спинально-мышечная атрофия.



-- А нравится в каком смысле?

-- Нравится об этом писать, мне хочется, чтобы что-то изменилось и поэтому как бы я, и в целом редакция, пытаемся даже на ровном месте, условно, какой-нибудь инфоповод высосать, чтобы… Потому что это тема важная и мы хотим, чтобы еще раз о ней написать, вот.

-- Эти темы тебе нравятся, а есть темы, с которыми тебе нелегко работать?

-- Ну, в целом, с ними нелегко работать. СМА -- это чувствительная тема, из-за которой могу и заплакать, и все остальное, но редко, конечно, но… Иногда, когда глубоко углубляешься, там, видишь все эти посты мам, у которых дети и которые не получали лекарства -- это, конечно, очень грустно. Недавно была другая тема -- то, что китайцев начали выдворять на ровном месте. Я тоже ходила на суд и в конце чуть не заплакала, потому что, блин, все налицо, что как бы тут нарушение закона и все прочее, не должны выдворять, но в итоге все суды принимают решения по одной схеме и… Вот, это обидно.

-- От таких эмоциональных встрясок, которые неизбежно бывают при работе с этими темами, у тебя было желание сменить работу, сменить деятельность, уволиться?

-- Каждый день (смеется). Но я понимаю, что это больше всего интересно, наверное. Ну, как бы это имеет какой-то смысл, поэтому хочется продолжать тут работать, пока окончательно не будет сложно. Ну, а в других изданиях я не вижу себя, потому что мне интересна социальная тематика. Интересно что-то менять, что-то помогать.



-- Каким образом тогда ты находишь компромисс, чтобы остаться? Помимо того, что тебе интересно, ты считаешь, что ваши материалы помогают людям? Как ты относишься к своей работе, какая у нее высокая, глобальная цель.

-- Это, конечно, очень зависит… У нас проблемы с читаемостью, поэтому какие-то тексты, которые для меня очень важны, их может прочитать, условно, 500 человек. И ты такой думаешь -- блин, я потратил на это три дня, но всем пофиг. Но какие-то темы нет. Допустим, я работала где-то месяц над последней заметкой про то, что у девушки -- клиентки клиники одной известной в Москве -- у нее был психотерапевт. У них закончилась терапия, но у них продолжилось общение, терапевт признался ей в любви и все такое, и мы обсуждали, почему это плохо, обсуждали эту тему -- это было очень круто для меня. Очень важно, потому что -- да, это в профессиональных сообществах обсуждается, многие не знали, что это плохо. И вот такое образование, в каком-то смысле, это тоже очень важно. Мне кажется, это классная, важная история.

-- Про психотерапию -- у тебя у самой был опыт обращения к терапевту?

-- Ну, не в рамках «Таких дел», но, в целом, да, я раньше ходила. И потом написала из этого заметку -- тоже прикольно было. Я думаю, что чем больше я буду тут работать, поскольку я работаю сейчас два месяца, то пока не все так плохо. Но я думаю потом, возможно, придется обратиться, потому что ты как бы каждый день пишешь про домашнее насилие, про всякие пытки и ты думаешь -- блин… Жесть.

-- Но все-таки ты чувствуешь, что пока что ты справляешься сама, но не исключаешь, что в будущем, возможно, тебе придется…

-- Ну, возможно, да. Не знаю…

-- Как ты справляешься с эмоциональной усталостью? Не знаю, может, ты отключаешься на выходных от работы, от сетей?

-- Это сложно, потому что мне нравится моя работа и мне сложно от нее отключится. Меня коллеги иногда сами выгоняют, условно, из наших рабочих чатов, чтобы я ушла. Это у нас так для всех, иначе очень легко перегореть и будет очень плохо. А так -- мы на выходных просто тоже работаем. Вот, сегодня я работаю, поэтому… Сложно отключиться. Но просто там пытаюсь не лезть, не смотреть.

-- На твоих глазах бывали случаи эмоционального выгорания у твоих коллег, от работы?

-- Ну, как бы они говорят об этом, но я не видела, поскольку работаю только два месяца.

-- В целом, у вас с коллегами какие отношения? Вы близкие, вы делитесь друг с другом чем-то, помимо рабочего, или у вас сугубо рабочие задачи решаются?

-- Делимся. То есть, мы знаем, условно, у кого сколько собак, у кого сколько кошек (смеется). Ну, у нас мало новостников, но много работы -- иногда не успеваем, но как бы… Когда спокойно, можем какие-то такие темы обсудить, свое мнение, свое отношение, допустим, к какой-то новости. Что-нибудь такое.

-- Когда ты пишешь какую-то новость, или текст большой, заметку -- есть какие-то темы табу, над которыми ты бы не стала работать?

-- У нас такого почти нету. Просто есть сложные, в которых мне лень разбираться -- это, я не знаю, там, редкие заболевания. Но табу каких-то нету, мы про такое не пишем, нет таких новостей, наверное. Но, в целом, было бы интересно -- расследование какое-нибудь… У нас че-то ниче такого нету.

-- Ты сказала, что тебе нравится работать с темой инвалидности и спинально-мышечной атрофии. Ты когда пишешь материал об этих людях, ты стараешься как-то проводить черту и абстрагироваться от этих людей, от героев истории? Или это не получается, невозможно?

-- Ну, когда как. Очень зависит от первоисточника. Если там, не знаю, это какой-то пост мамы слезливый, то, конечно, это больно очень. А когда это какой-то скучный релиз от Минздрава -- то легко. Просто пишешь и все. Зависит от того, как подана информация.

-- А тебе часто приходится взаимодействовать лично с людьми? Брать комментарии у тех же мам?

-- Это чаще делают новостники. Мне с мамами, слава богу, редко приходится взаимодействовать, да.

-- Что тебя в твоей работе больше всего мотивирует, окрыляет?

-- Когда, например, было с темой про психолога -- было много комментариев, обсуждалось. Ну, просто обсуждение, которое происходит и количество просмотров -- это тоже важно. Но оно редко, конечно, сейчас бывает высоким. В целом, в работе мне нравится и мотивирует хорошее отношение, мне нравится, что у нас высокая зарплата, мне нравится, что… Да, как бы коллеги отчасти тоже заботятся о тебе, чтобы ты тоже не переработал.

-- А что раздражает больше всего, от чего больше всего устаешь?

-- Ну… В целом, мне бы, конечно, не хотелось работать на выходных, но поскольку других вариантов нет… (Смеется). Но поскольку мы работаем по выходным, в будни мы можем уйти пораньше, например. Ну, и в целом, это как бы не полноценная работа…

-- В плане переработок -- я так понимаю, что тебе не всегда просто отключиться от работы. Как вообще по балансу труда и отдыха, когда ты в последний раз была в отпуске? Как следишь за этим? Не чувствуешь, что ты работаешь слишком много?

-- Ну, я чувствую, что мало, хочется больше. Но я понимаю, что пока что невозможно. Я вот скоро закончу учебу и тогда будет возможно. Просто да, мне самой нравится очень и во время работы официально отведенной ты не все успеваешь, хочется что-то побольше сделать.

-- Расскажи на каком-то конкретном кейсе про материал, над которым ты работала -- в чем тебе было сложно работать с ним эмоционально?

-- Именно текст про клинику был сложный, потому что клиентка много сомневалась, сейчас она сильно на нас наседает. Я уже перевела этот разговор на редактора, потому что у меня не было сил.

-- Часто бывает, что вы поддерживаете связь с героями своих историй?

-- Благодарят часто. Иногда бывает, что достают. Важно, чтобы спикеры держали нас в курсе… Но иногда бывает, что спикеры присылают какую-то мелочь, которая неинтересна, они присылают тебе каждую мелочь каждый день -- такое есть сейчас с одним человеком. А так обычно просто поблагодарил -- все, до свидания. Я вот тоже поблагодарила.



Приложение 9

Алена Хоперскис

-- Сколько тебе лет?

-- 26.

-- Как давно ты работаешь журналистом в общей сложности?

-- 10 лет.

-- В каких изданиях ты публиковалась за всё это время?

-- Я работаю с 16 лет журналистом, по большей части -- новостная журналистика. В студенчестве я работала в омской общественной организации. По сути, пресс-центр… Публиковалась там. Это была общественная организация для детей и молодёжи. Публиковалась тогда же в газетах «Вечерний Омск», публиковалась в омской газете «Коммерческие вести», это деловое издание. Несколько лет ещё работала автором в глянце местном детском, журнал «Беби-бум» назывался. Это было все в студенчестве. После этого я работала в региональном новостном агентстве, проработала там два года и ночным корреспондентом, и дневным штатным. Потом работала в журнале «7 ФМ» -- это сибирский интернет-журнал, расположен в Новосибирске, там же возглавляла новостной отдел. Вот. Проработала там больше года. Потом, когда ушла в другие проекты, уже общалась с коллегами дистанционно как редактор, как автор новостей, как редактор больших текстов, как… Ну, что-то вроде куча ещё для новых сотрудников. С 2018… Последние три года работаю на «Таких делах».



-- Расскажи, пожалуйста, максимально просто -- чем ты занимаешься как журналист в «Таких делах»?

-- В «Таких делах» я руководитель информационного отдела. Это значит, что моя зона ответственности -- это новостная лента и информационные материалы. Мы называем их «средний формат» -- это заметки с аналитикой, с экспертными мнениями. То есть, информационные тексты, в основе которых факты, а не мнения и не авторские взгляды. Я занимаюсь тем, что редактирую тексты. Заказываю тексты у авторов, редактирую их, смотрю, чтобы у нас на ленте выходили публикации. Писать после назначения стала меньше, непосредственно сама, но до сих пор веду некоторые темы. Если коротко -- так.

-- Как бы ты сама описала темы, с которыми тебе приходится работать?

-- А… Это социальные проблемы. То есть, когда я говорю, с чем мне приходится работать, мне проще говорить за тот отдел, которым я руковожу, потому что по большей части нас… По большей части, я, в той или иной степени, сталкиваюсь со всем, что у нас происходит. То есть, даже если я не пишу новость про это сама, я всё равно редактирую. Если я не редактирую, я смотрю за тем, как она…

-- Надзорная деятельность?

-- Ну, да. На этом этапе получается так. Значит, это социальная проблематика различная: бедность, бездомные, жестокое обращение с животными, проблемы с медициной, в российской системе здравоохранения. Это проблема дефицита лекарств, проблема незарегистрированных в России препаратов, которые жизненно необходимы ряду пациентов. Кроме этого, у нас в круге тем различная социальная несправедливость. То есть, мы освещаем темы, в которых люди не получают положенной им зарплаты, каким-то образом нарушаются их права. И, кроме этого, это часть «solution journalism». Это вдохновляющие примеры решения разных кейсов, которые можно повторить или которые можно рассказывать.

-- Почему тебе стало интересно работать именно с такой направленностью в журналистике? Почему именно «Такие дела? Как ты выбрала то место работы, где ты работаешь сейчас?

-- По сути, большую часть своей жизни я так или иначе сталкиваюсь с различной общественной деятельностью, с попыткой решить какие-то социальные проблемы. Я делала это на маленьком уровне в Омске -- везде, где я работала, пыталась, чтобы моя работа приносила пользу. В какой-то момент я поняла, что мне не хочется писать новости про все подряд, мне не хочется уходить в деловые издание, в глянец, потому что это информация, которую можно просто потреблять. Она уходит, не оставив следа. Это новости про различные аварии, ДТП, что сказал губернатор, и так далее, и так далее. В какой-то момент я поняла, что это слишком… Когда я была в информационном потоке, мне все время казалось, что все одно и то же, ничего не меняется. «Такие дела» стали для меня примером медиа, которое говорит только о социальных проблемах, его интересы, в принципе, довольно сильно перекликаются с моим взглядом, его ценности совпадают с моими. И когда я это поняла, то я очень пристально следила за этим изданием как читатель, а потом уже как автор. Я работала там сначала как новостник, один из корреспондентов, потом переехала в Москву по приглашению «Таких дел», чтобы работать уже корреспондентом непосредственно здесь. Ну, и потом, собственно говоря… Сейчас я возглавляю отдел. Он сильно довольно изменился, но в лучшую сторону. Мы стали… Когда я говорю, что мы информационный отдел, а не новостной, это для меня важно, потому что мы не просто пишем новости, мы находим… Мы предоставляем информацию, это важно. То есть, мы пытаемся найти экспертную точку зрения, мы пытаемся, опираясь на факты, говорить о социальной проблематике. Большая часть наших материалов -- это довольно эмоциональные тексты, «Такие дела» знают, в первую очередь, по ним, но тем важнее, как мне кажется, роль нашего отдела -- тем, что мы дополняем экспертной взвешенной аналитикой, точными фактами эти истории.

-- Поправь меня, если я ошиблась: журналистская и правозащитная деятельность для тебя находятся где-то рядом?

-- Это классный вопрос, на самом деле. Мы часто на сессиях обсуждаем -- журналисты мы или активисты. Потому что многие вещи, которые не одобряются с журналисткой позиции, которые мы делаем, они не одобряются. Это не относится непосредственно к моей работе, но, допустим, у нас есть целые тексты, которые называются фанрайзинги. Это тексты, с помощью которых мы собираем деньги в благотворительные фонды. И у этих текстов, получается, вполне себе манипулятивная цель -- заставить, подтолкнуть человека к тому, чтобы поддерживать системную работу благотворительного фонда, о котором мы пишем. Журналистика это в чистом виде? Нет, потому что стандарты журналистики требуют вторую сторону, они против того, чтобы манипулировать читателем. Делаем ли мы это? Да, потому что это одна из наших целей. «Такие дела» создавались для того, чтобы, в том числе, поддерживать, развивать системную благотворительность в России. Поэтому наша задача -- собирать деньги в фонды различные российские, которые хорошо работают и верифицированы. Фонды «Нужна помощь». Для меня журналистика довольно близка к правозащите, но… Я бы сказала это так: для себя я стараюсь совмещать и следование тем самым золотым стандартам журналистики, и с моей позиции… Например, для меня непреложно совершенно правило второй стороны -- то есть, какой бы ни был конфликт, как бы нам неприязненной казалась вторая сторона, особенно, если речь идёт об изнасиловании, о чем-то еще… Мы все равно пытаемся получить ее мнение и представить его в тексте, сделать это максимально объективно. То есть, насколько я могу, я пытаюсь быть объективной. И это, мне кажется, самое главное, что может сделать наш отдел, потому что мы опираемся, среди прочего, на факты. Но с точки зрения правозащитной, мы как раз пытаемся готовить тексты с экспертами, которые могут подсказать людям, как найти выход из ситуации. То есть, грубо говоря, я вижу свою правозащитную деятельность в просвещении по разным типам проблем и аспектов. И, кроме того, я вижу свою правозащитную деятельность в… Мы говорим о какой-то проблематике, выносим ее на федеральный уровень. Часть, которая у нас в разработке и которую мы уже делали, и это перспективное направление… Это та самая «solution journalism», который довольно близок к правозащите -- мы даем с авторитетными экспертами способ решения какой-то проблемы, обсуждаем ограничения, риски, минусы, конечно же. Но вместе с тем, подавая какой-то вдохновляющий пример. Это может быть простое -- как сортировать мусор правильно… До «что делать, если я знаю, что за стеной бьют ребенка».

-- Я часто спрашиваю своих собеседников об их мнении -- как они считают, влияют ли их тексты на судьбы людей, помогают ли их тексты? Какая цель «Таких дел»?

-- Цель «Таких дел» -- это… Мы, конечно хотим и вдохновлять, и помогать людям, о которых мы пишем. И делать жизнь подопечных наших фондов лучше. Но наша прямая цель -- это не адресная помощь конкретному человеку, а системную. То есть, чтобы были такие механизмы, в которых человеку не понадобилось бы просить о помощи самому. Это как старая шутка, что наша главная цель -- это закрыться. Как фонду, который поддерживает разные организации некоммерческие, так и изданию, которое пишет о социальных проблемах. Цель утопическая, конечно же. Но, тем не менее, мне хочется подчеркнуть, что дело в том, чтобы были какие-то системные изменения в некоммерческом секторе, в системе здравоохранения, в различных других социальных аспектах, связанных с бездомностью, и так далее. Наша цель -- писать об этом, добиваться таких изменений, и если это не в наших силах, то хотя бы следить за ситуацией.

-- Есть ли среди всех чувствительных тем та, которая эмоционально тяжелее других?

-- Да, конечно. Мы шутим, что у каждого… Мы работаем с информационным потоком. И то, что попадает к нам на сайт -- это уже то, что мы пропустили через какие-то свои фильтры, потому что отсматриваем, конечно, намного больше всего. И некоторые истории к нам просто не попадают, потому что это просто лютая жестокость, которая не несет в себе социальной проблематики. То есть, домашнее насилие -- это большая социальная проблема, за которой мы пристально следим. Но, допустим, какая-нибудь история, где мужчина напился и убил своего соседа топором -- это не та социальная проблематика, к которой мы сейчас можем привлекать внимание. Это простой пример. Мы со всем сталкиваемся и каждого есть свой криптонит -- есть вещи, которые спустя все эти годы продолжают нас триггерить, несмотря на то, что вроде бы… У меня это пожилые. То есть, когда я вижу новость о том, что какую-нибудь несчастную бабушку избили, ограбили или, там, больную, обездвиженную выкатили на мороз и оставили, в больнице там… У меня… Я очень эмоционально на это реагирую, я ничего не могу с этим поделать.

-- Бывало такое, что ты не могла работать с какой-то темой как редактор, потому что тема оказывалась для тебя слишком тяжелой?

-- Ну, я считаю… Это не совсем, наверное, корректно прозвучит… Это в моей голове установка, что я как профессионал должна уметь работать со всеми темами, какими бы сложными они ни были для меня. Но это чисто моя установка, я понимаю, с уважением отношусь к коллегам -- не в редакции, а в принципе -- к тем коллегам, которые избегают каких-то тем, потому что это правда тяжело. И это несет свои последствия, в том числе.

-- Скажи, пожалуйста, как лично ты ощущаешь эмоциональную перегрузку в твоей работе ежедневно? С чем приходится каждый день сталкиваться или уже многие вещи вошли в привычку? Удается не погружаться во все материалы с головой, выработался ли у тебя какой-то иммунитет?

-- Нет, не выработался и не должен вырабатываться. Потому что если я перестану эмоционально реагировать, значит, я уже просто перегорела.

-- То есть, можно сказать, что в 2018 и сейчас ты испытываешь примерно те же чувства при работе?

-- Я стала чувствовать себя увереннее, потому что на некоторых историях я, допустим, вижу, что она способна на что-то повлиять, что даже само внимание, бывает, федерального СМИ заставляет чиновников в регионе, например, быстренько среагировать и, там, пообещать, что мы сейчас все разрулим. Это помогает, это некая сильная позиция. Я не чувствую себя свидетелем бесконечной несправедливости, я чувствую себя человеком, который каким-то, пускай маленьким, краешком своей работы причастен к тому, что происходят некие позитивные сдвиги. И это сильно помогает держаться на плаву. Но эмоционально абстрагироваться от этого -- нет, не получается и не должно получаться. Даже несмотря на то, что у нас более сухой объективный взгляд на проблему -- то есть, в новостях не тот слог и не тот тон, что у эмоционального репортажа, конечно же. Но все равно…



-- Как думаешь, надолго ли ты задержишься в «Таких делах»? Что заставляет тебя двигаться дальше? Ведь не все тексты решают проблемы, не всегда они дают эффект и не всегда привлекают должного внимания.

-- Пока не выгонят (смеется). Слушай, нет… Есть кейсы, когда один текст кардинально изменил судьбу человека -- это классная история, я их очень люблю. Но по большей части это, скорее, похоже на то, что ты собираешь горку из маленьких, маленьких, маленьких камушков. Ты бесконечно пишешь про детей с редкими заболеваниями, ты бесконечно пишешь про детей со спинально-мышечной атрофией… Что нет лекарств, нет лекарств, нет лекарств… И потихонечку уже даже люди, которые не знали… Они начинают знать, что есть такие-то дети, им по закону должны давать лекарства, но им не дают и они умирают. И то, что рано или поздно, продолжая долбить в одну и ту же точку, продолжая рассказывать любыми способами о социальной проблеме, кто-то хотя бы узнает об этом -- я уже для себя считаю это победой. Я не совсем верю в теорию маленьких дел, я просто верю в то, что у нас сейчас огромный информационный поток и какие-то темы появляются в нем с завидной регулярностью. Мы можем эти темы выбирать, долбить и регулярно об этом говорить. Я верю, что если много-много об этом говорить, то, собственно говоря, что-то можно сдвинуть. Речь даже не о том, что мы сделаем нашими текстами. Если даже наши коллеги из других изданий тоже обратят внимание на эту тему -- это будет прикольно, это тоже правильно. Потому что конечная цель -- чтобы люди, как минимум, знали о тех социальных проблемах, которые есть в России, потому что их решение может быть… Во-первых, не всегда зависит от конкретного читателя, хотя среди читателей наших есть и чиновники, и другие люди, которые принимают решения на разных уровнях. Но тем не менее, мы не можем решить проблему, пока о ней никто не знает. И то, что о ней люди начинают узнавать, более широкий круг, чем, я не знаю, группа из ста мамочек «ВКонтакте», которые из всей России объединились и вот только там обсуждают свои проблемы, потому что больше они никому не интересны. Вот это широкое вовлечение аудитории -- это для меня самая большая мотивация.

-- Но у любой мотивации, как мне кажется, есть свои пределы и границы. Что насчет выгорания?

-- Я столкнулась в профессиональным выгоранием. Это было этой осенью. Это было… Очень незаметно, и я это поняла, просто потому что у меня начались проблемы со здоровьем. Я ходила по врачам и никто не мог понять, почему у меня отказывает левая рука периодически. То есть, я кучу анализов прошла, все сдала. Мне сказали, что, возможно, это психосоматика и она вызвана сильным стрессом, трагическим постоянным. Это часть моей жизни, я, в принципе, не сильно обращаю на это внимание. Но вот это вот, во-первых, физический симптом для меня стал главным толчком. Во-вторых, было ощущение несправедливости сильной, что у меня все хорошо -- и зачем мне вот это все хорошо, когда у всех вокруг плохо. Как я вообще могу сидеть и пить кофе, если я знаю, что вот там, там, там, там, там такие социальные проблемы, я их держу в голове.

-- Это было чувство вины какое-то?

-- Огромное. Огромное чувство вины и даже те действия, которые я делала -- ну, то есть, допустим, я могла тогда и могу спокойно сейчас поговорить с бездомным, дать ему адрес центра, ну, и просто в своей обычной жизни… Но мне это казалось совершенно недостаточным, мне казалось, что… Это, наверное, стандартная ситуация, когда человек в некоммерческой организации сталкивается с комплексом спасателя, чтобы всем помочь и он не понимает… Я не понимала, кому, в первую очередь, бросаться помочь, что делать, и не понимала… Не понимала, как мои усилия смогут изменить ситуацию глобально. То есть, большая часть тех проблем, о которых я говорю -- они решаются годами. Сколько потребовалось фонду, чтобы родителей стали допускать в реанимацию к больному ребенку, который умирает? Это были годы работы, несмотря на то, что формально Минздрав все это поддержал и разрешил. Сколько требуется врачам, для того чтобы понимать, что, скажем так, ну, что от веса человека с онко-заболеванием зависит то, как скоро его сможет прооперировать федеральный центр. Если его неделю, придется, грубо говоря, откармливать, потому что у него опухоль на горле, он не может глотать -- это неделя, которая просто играет на руку… И вот так вот очень много проблем, когда я начинаю думать, что у нас нет регистра людей, с разными заболеваниями, что у нас очень странно ведется статистика по онко-заболеваниям, по долгосрочной выживаемости. Когда пишут, что люди пришли к врачу и врач назначил какой-нибудь фуфломицин или арбидол… Вот это меня прям сильно злит, бесит, и я понимаю, что… Не знаю, работаю десять дет, и, может быть, эта ситуация когда-нибудь изменится.

-- То есть, погружаясь в какую-то тему, ты понимала, что там какой-то совершенно необъятный круг проблем, за которые ты все не можешь так сразу взяться и всем помочь? Ты это сама как-то поняла? Как произошло понимание, что тебе тяжело, что с какими-то моментами ты не справляешься? Может, ты обсуждала это с коллегами?

-- Я этот момент помню очень четко. У меня не было ощущения, что я погружаюсь в каждую тему, а в ней дно, дно, дно и дно. У меня было, скорее, ощущение, что эти темы проносятся мимо меня, как вагоны, как просто разные вагоны в метро. И в каждый бы надо запрыгнуть и навести там порядок, но… Нет сил, ресурсов, не понимаешь, что делать. У меня этот момент был, когда я шла на работу -- вижу, стоит бабушка. Бабушка -- это мой криптонит, я говорила. Стоит бабушка, продает яблоки, уродливые яблоки, ну, как бы не покупные магазинные, а, видимо, свои, с дачки, выращенные. Продает яблоки бабушка, холодно, утро, а никто их не покупает. И я начинаю реветь. Ну, то есть, вот этот вот момент был для меня, наверное, вот этим вот щелчком, после которого я такая -- так, что-то не то, это не очень правильно, наверное. Вот. Следующим этапом выгорания было равнодушие полное к себе. Я и так как бы очень много работаю, у нас в принципе с 7 до 10 работает наш отдел, и мы, ну… Кроме рабочего времени все вовлечены и во времена, когда работают наши дежурные новостники. То есть, с 7 до 10 и на выходных мы работаем, и вот такой график на протяжении трех лет. Поэтому…

-- А что по отпускам, отгулам?

-- У нас есть отпуска, отгулы, да… Ну, как у всех. Но просто суть в том, что в какой-то момент я и так работала много, но я стала работать еще больше. То есть, грубо говоря, у меня есть обычный рабочий день с 7 до 10, и обычно я стараюсь в это время быть в редакции, а остальное время, не знаю… С телефона отвечать. Ну, как-то переводить это так, чтобы я не сидела. А тут я стала задерживаться, до 7, до 10, до 11… Ну, то есть, как бы я очень, очень, очень много работала. Я долго сидела в редакции, или если я работала из дома -- я просто… До 9, до 10 просто работала, работала, работала. У нас в новостном отделе всегда найдется повод, что поделать. Но для меня это был один из симптомов выгорания -- я чувствовала, что моих усилий недостаточно и как бы втапливала еще больше. И для меня выгоранием было то… Ну, то есть, это был большой ущерб в плане заботы о себе. То есть, я плохо спала, я забросила спорт вообще весь. Я просто работала, работала и работала.

-- Как долго продолжался такой режим?

-- Ну, у меня… Осознанно такой режим я стала останавливать этой осенью, когда поняла, что последствия уже наступают, собственно говоря, уже на физическом уровне. То есть, когда были мигрени -- причем, я еще как-то нормально справлялась. Закидываешься парочкой нурофенчиков -- и нормально, вот. А так… Я думаю, что около года, наверное, но осознанно -- только вот в последние несколько месяцев, с осени, когда я обнаружила, что это для меня не просто работа, которую я люблю и которую я делаю, а это то, что продиктовано каким-то эмоциональным подъемом…

-- А как ты сейчас выстраиваешь границы, адаптируешься? Вагоны -- они же не перестали проноситься мимо с разными темами. Как ты сейчас к этому относишься? Что-то поменялось?

Да, поменялось. Это ощущение силы и уверенности в том, что… Появилось какое-то упрямое желание остаться, несмотря на все эти вагоны. Пройти путь… Ну, что это спринт, это марафон, и что я очень хочу дойти до его конца, иначе… Я буду периодически ломаться, может быть, возможно, у меня будут другие такие эмоциональные выгорания, и так далее… Но вместе с тем, я все еще здесь и знаю зачем.

-- Показательным для тебя является то, что ты все еще хочешь продолжать этим занимать и твоя цель -- она, в принципе, неизменна, несмотря ни на какие выгорания.

Да. Я, наверное, не очень хороший пример. У меня в принципе в жизни работа -- это самое важное, что я делаю. Это то, что дает мне ценность, приносит смысл и это не очень правильная позиция, скорее всего. Но для меня работа значит очень много и во многом я определяю себя через нее. И вот сейчас, получается, то, что мне очень помогает преодолеть -- это, во-первых, то, что у нас в редакции есть ценности. И эти ценности реально соблюдаются. У меня был крупный конфликт, когда я решила, что эти ценности нарушены, что один из принципов нарушен. Причем, у меня был конфликт вплоть с учредителем нашим… И меня… Осознание того, что я могу высказать свою критику, меня выслушают, объяснят… Ну, то есть, мне объяснили позицию. Оно меня очень успокоило тем, что я чувствую, что я работаю там, где мои ценности совпадают с ценностями редакции. Вот это осознание, что есть… Это пафосно, конечно… Но, некие такие принципы, за которые ты держишься и которые считаешь порядочными, и для тебя они очень важны. И вот когда ты понимаешь, что для издания это ничуть не меньше важно, чем для тебя, то это очень сильно поддерживает. Кроме того, у меня очень классные коллеги, прям очень хорошие. Я от них получаю столько поддержки, что…

-- Расскажи поподробнее про коллег и руководство.

-- Я могу сказать за свой отдел, не за всю редакцию, потому что… Да, я пытаюсь сама внедрить в нашем отделе какие-то способы заботы о своих коллегах. Это и то, чтобы все отгуливали и отпуска, и отгулы, потому что мои рекордсмены просто по всему фонду по количеству неотгулянных отпусков. Стараюсь, чтобы не перерабатывали… Ну, это ужасно. На самом деле, это ужасно тяжело. У меня с этого тоже все начиналось, с неумения выключиться, когда рабочие чаты -- они круглосуточны. Я не могу сказать, что мы тесно общаемся в нерабочее время по нерабочим вопросам. Ну, то есть, это все опционально, у всех по-разному. Но я могу точно сказать, что в нерабочее время мы очень много общаемся по рабочим вопросам. Это и чаты, и так далее. Мы сейчас пытаемся это контролировать, но это не только моя проблема лично, у всех достаточный трудоголизм. Что касается главного редактора и ее заместителя, я их как людей очень сильно уважаю. Очень хочу быть на них похожей, потому что они классные. Для меня это всегда хороший пример смелости, стойкости, честности -- они пашут я не знаю, как кто. Вот сколько я пашу -- на два умножить, добавить командировки и вот это будет, как пашут они. Это и вдохновляет, и поддерживает. Они сами всегда могут выслушать, поддержать. Ну, то есть, я никогда не чувствую никакой проблемы, чтобы подойти к кому-то из них и пожаловаться там на какую-нибудь эмоциональную проблему. Просто стараюсь этим сама не злоупотреблять, потому что понимаю, что у них тоже очень большая нагрузка.

-- Расскажи про проблему включенности-отключенности. Сейчас ты можешь сказать, что ты легко отключаешься от рабочих вопросов в нерабочее время? Или у тебя все равно бывает постоянное желание работать?

-- Да, это очень важный момент желание и нежелания, потому что есть моменты, когда это объективно необходимо, а есть моменты, когда это объективно может подождать, допустим, до следующего рабочего дня. Необязательно решать это просто прямо сейчас. И есть моменты, когда мне объективно в рабочем чате прикольно и весело. Когда обсуждают какую-то тему и все выдумывают какие-то странные, неожиданные, прикольные, креативные идеи и ты тоже в десять вечера что-то пишешь -- а давайте вот это. И все такие -- боже, а давай. И это класс.

-- Это не воспринимается как усталость?

-- Это воспринимается как… Знаешь, мне важно, чтобы этот выбор был осознанным. Я понимаю, что я сейчас работаю не из чувства вины, не из-за эмоционального выгорания, не из тревоги, а вот именно потому что мне хочется, и это важно. Я пытаюсь отключаться от рабочих чатов после 10, когда заканчивается наш рабочий день, у всех новостников отдела. Вот эту последнюю неделю, не знаю, есть ли смысл об этом говорить, я стала ходить в бассейн после работы. И это время, которое ты проводишь физически без телефона -- оно отлично тоже переключает. Знаешь, рычажок такого переключения внимания с работы на другую жизнь какую-то.

-- У тебя был опыт работы с психотерапевтами?

-- Да.

-- Это было связано с работой?

-- Да.

-- И как это помогло?

-- У меня, к сожалению, психотерапия совсем не про быстрые решения. Я занимаюсь с психотерапевтом с мая прошлого года. Я считаю, что благодаря ей депрессия и эмоциональное выгорание прошли у меня по более мягкому варианту, то есть, по более быстрому… Я не дошла до крайней стадии, довольно быстро справилась с какими-то острыми стадиями, вот. Возможно, зная себя, я бы, скорее всего, не пошла бы в противном случае к врачу, пока не стала совершенно окончательно разваливается -- рука болтается и болтается. Вот. По поводу психотерапии -- мне помогло очень бороться с этим чувством вины, про которое я рассказывала, что ты не можешь всем помочь… Причем рационально-то я понимаю, что, во-первых, это какой-то комплекс бога, что ли -- я что, всем могу помочь? Я что, какая-то всесильная? Но вот это вот ощущение… Иррациональное ощущение, что пока так плохо, я не имею право… Ну, знаешь, это ощущение из серии: «Ммм, кофе себе покупаешь. Молодец. Вообще-то эти деньги можно было бы отправить вот в такой-то приют». Ну, или что-то еще. Вот с такими штуками почти удалось справиться. Конечно, это все идет по кругу, иногда возвращается, но меньше и не так. Я это уже стала отслеживать.



-- Терапия продолжается и сейчас?

-- Да.

-- Какие еще отвлечения, практики, не связанные с медиа, ты делаешь, чтобы переключиться, почувствовать себя лучше?

-- Последний год я ничего не делала, у меня в принципе ничего не было. Единственное, что я делала, честно говоря, не знаю, почему -- это то, что я надолго могла залечь в ванну с книжкой какой-нибудь. Я всегда читаю запоем, я могла за вечер прочитать книжки две. Это было таким способом, который помогал справиться. Выбираешь какую-то серию, желательно, чтобы было увлекательно, чтобы какой-то детектив, потому что детективы -- они очень классно работают по механике катарсиса, потому что в конце убийца пойман, справедливость восторжествовала. И ты такой оп -- проблема решена. В основном, в конце преступник пойман, ура. Очень классно помогал тайский бокс, очень классно помогает стрельба. Ну, какие-то агрессивные штуки, которые… Которые я для себя трактую как агрессивные, которые помогают выплеснуть напряжение и, скажем так, я считаю, что я таким образом лечу избыточную «хорошесть». Ну, ты такой положительный, со всеми вежливый и общаешься дружелюбно, вежливо, деликатно. Возможность побарабанить в грушу, выплеснуть какие-то негативные эмоции -- она классно очень помогает. Что еще помогает… Ну, я могу сказать, что я периодически разгружаю мозги какими-то играми в плэйстэйшн, но это не очень, на самом деле, работает на мне. Ну, то есть, такое.



-- Если резюмировать, то получается, что даже спустя пару лет работы в «Таких делах», пережив выгорание и опыт работы с психотерапевтом -- ты все равно не можешь сказать, что ты отключаешься и не погружаешься в истории людей. Ты продолжаешь погружаться в них, в работу, просто стараешься отслеживать моменты, когда в отношении себя перегибаешь палку, когда начинаешь чувствовать излишнюю вину. То есть, можно ли сказать, что ты научилась лучше слышать себя и пресекать какие-то неблагоприятные последствия для самой себя же?

-- Да. Верно. Это знаешь, скорее, из серии… Я поняла, что есть такие-то факторы, при которых я ломаюсь и делаю свою работу плохо. Не высыпаюсь, не ем, нервничаю и так далее. А мне очень хочется делать свою работу хорошо. Вот, собственно говоря, я понимаю, что когда я делаю так-то, так-то, так-то -- этим я наношу себе вред. Мне, наверное, сложно было начать считать себя важной, по сравнению с тем, кому по-настоящему плохо. Грубо говоря, перестать думать, что ты-то тут ноешь, что недосып, а там мать больного ребенка -- она в принципе не спит, потому что ей каждые три часа нужно ему очищать легкие, потому что иначе он задохнется и умрет. Какие-то такие… Понять, поставить себя хоть немножко в приоритет. Сказать себе, что «окей, да, это ужасно, что она так вынуждена вставать, ей очень тяжело». То есть, отделить свое ощущение… Ну, я тоже человек и всем нужно спать 8 часов, это ок… Ну, довольно тяжело, но мне кажется, что, отчасти, я справляюсь.

-- То есть, когда ты замечаешь, что механизмы дают сбой, ты корректируешь их, чтобы продолжать работать.

-- Да.

Приложение 10

-- Сколько тебе лет?

-- 27.

-- Сколько лет ты работаешь журналистом в общей сложности?

-- 8 лет.

-- Где ты публиковалась, где работала?

-- Я из Краснодарского края, жила в Краснодаре и работала сначала на местном телевидении «Кубань 24», а потом на местном независимом портале «Юга.ру».

-- Чем ты там занималась?

-- На всех работах я занималась новостями в разных должностях. Например, начала я новостей на «Кубань 24», которые требовали довольно мало личного взаимодействия с контентом -- просто переписывание с чужих новостей. Потом я стала сама новостником, потом я была шеф-редактором, потом я была на «Юга.ру» заместителем главного редактора и тоже отвечала за новости -- сама их не писала, но должна была быть в курсе всех новостей и заниматься ими. Потом я на «Таких делах» тоже какое-то время писала сама новости, а последние месяцев семь я не пишу новости, а заместитель руководителя информационного отдела. Но тоже связана с повесткой и с новостями, редактор сейчас.

-- Расскажи максимально простыми словами -- из чего состоит твой рабочий день? Что ты делаешь, что входит в твои обязанности?

-- В мои обязанности входит читать новости, которые пишут новостники, давать им задачи по новостям, чтобы они писали новости или какие-то материалы, связанные с повесткой. Также я редактирую материалы, то есть, не только новости, но и статьи, связанные с повесткой -- заметки это у нас называется. Это мои основные обязанности.

-- Твой круг тем, с которыми ты работаешь -- какие темы попадают к тебе под редактуру? Или это просто зависит от повестки?

-- Это да, зависит от повестки, от того, что происходит в новостях, что нам хотят писать авторы, что нам пишут авторы, что мы заказываем авторы, какие идеи мы сами придумываем.

-- В «Таких делах» довольно специфичный круг тем. Почему ты выбрала именно работу в этом издании, с такими темами?

-- Сложный вопрос. Ну, во-первых, я считаю, что это важные темы, что это интересные темы. Как мне кажется, я могу с ними справляться, не вовлекаясь в это слишком сильно. Для многих людей слишком эмоционально тяжело читать про смерти и про то, что все плохо. Мне кажется, не то чтобы это мне дается легко, но как бы я знаю, как не проживать это все.

-- А как не проживать это все?

-- Не знаю, мне кажется, что из-за того, что ты читаешь слишком много всего постоянно, ты знаешь, что постоянно происходят какие-то ужасные вещи, то они тебя просто не трогают, потому что их слишком много.

-- То есть, это можно называть каким-то иммунитетом?

-- Да, да. Мне кажется, когда ты работаешь с новостями, то ты даже если захочешь, ты не сможешь все это через себя пропускать и каким-то образом ты закрываешься, не реагируешь, а просто делаешь свою работу, думаешь об этом -- как лучше осветить эту ситуацию, а не о том, какая эта ситуация ужасная.

-- А так было всегда или на первых порах было тяжело вот именно с тематикой работать? Как долго вырабатывался именно такой подход?

-- Мне кажется, он выработался именно в работе с новостями. Новости -- они, в принципе, любые так работают, не только на социальную тематику, а в любой редакции, которая пишет новости, если ты принимаешь в этом участие… Я не знаю, если ты пишешь там только о культуре, о концертах и выставках, то, наверное, это как-то не так работает. Но если ты пишешь на весь круг тем, то в любом случае в какой-то момент их становится так много, что тебе не больно, а равнодушно.

-- Можешь рассказать, пожалуйста, поподробнее, что именно ты сама понимаешь под социальной тематикой? Под темами, на которых специализируются «Такие дела»?

-- Ну, это люди, которым нужно помочь. Это люди, которые испытывают трудности, это уязвимые группы, это медицина, болезни, жертвы какого-либо насилия или от государства, или от других людей, или от системы. В общем, это все люди, которым так или иначе нужна помощь, которые не могут ее получить в полной мере.

-- Есть ли среди тех, кого ты перечислила, уязвимых и стигматизированных социальных групп -- есть ли те, с которыми тебе чуточку острее работать? С чем-то проще, с чем-то сложнее? Есть такое?

-- Есть просто темы, которые мене волнуют больше всего. Я их считаю плохо устроенными в России: это люди с ментальными особенностями и система психоневрологических интернатов. Вот это может меня привести в ярость. Хотя понятно, что там много лет происходит примерно одно и то же, но… Я там не могу на это повлиять. Но именно система ПНИ и люди с ментальными особенностями, которые могли бы жить в обществе, живут в этих учреждениях и не могут вообще ничего, у них ограничены права, они не могут сделать никакой выбор. Просто живут как будто бы в тюрьме, хотя могли бы жить как все мы. Эта тема меня очень трогает, несмотря на то, что мы про нее много пишем. И еще меня беспокоит тема сиротства, вот именно то, как устроены, опять же, учреждения -- детские дома. Насколько все это нечеловеколюбиво, насколько это не является заботой о детях. Эта тема тоже может меня довольно сильно расстроить, хотя… Я много про нее читаю и пишу, и редактирую.

-- Как думаешь, как именно эти темы… Какие последствия ты ощущаешь на себе эмоциональные? То есть, ты можешь работать над материалом и, не знаю, очень сильно от него устать? Можешь ли расплакаться от чтения новостей? Как ты реагируешь, или это все внутри как-то проживается у тебя?

-- Я могу и эмоционально как-то отреагировать, я думаю… То есть, я редко плачу над новостями и материалами, если только я сама не встречаюсь с каким-то героем -- я стараюсь этого не делать. Но недавно, допустим, я писала о молодом человеке, который жил в психоневрологическом интернате. Мы с ним очень классно там общались два часа, но после того, как я пришла домой, я плакала, потому что мне было очень обидно за то, что этот прекрасный, классный человек, который сейчас полноценно работает, получает зарплату, живет в квартире и готовит себе еду, что 22 года он должен, вынужден был жить по учреждениям… Просто потому что ему никак не помогло государство.



-- А вы с ним поддерживали контакт? Вы вообще поддерживаете контакт с героями ваших историй, бывает ли такое?

-- Ну, опять же, так как я не вполне автор, я довольно редко пишу, это не частая история. Я чаще как редактор выступаю. Но, в целом, у нас как-то по журналистской этике не приветствуются контакты с героем материала, пока он герой материала. Если потом, вдруг, вы позже подружитесь -- то окей. Так как я не сдала текст до сих пор, я с ним не поддерживаю связь, но, возможно, я бы хотела.

Как ты думаешь, опять же, в рамках этой истории -- этот текст как-то повлиял на жизнь этого парня? Тексты «Таких дел» -- как н связаны с жизнями других людей, о которых вы пишете?

-- Ну, об этом… Чаще это связано с какими-то редакционными материалами, не новостными. Но новостные тоже в том числе. Ну, там, после того, как мы о чем-то пишем, людям могут выделить лекарства, или там… Что-то государство может дать, что им положено, или пообещать им помочь. Часто бывает с героями наших фандрайзинговых текстов, что люди начиняют предлагать им каким-то образом помочь, рассказывать в соцсетях, предложить помочь там сделать ремонт, дать денег, дать услуги какие-то. Так что да, в этом плане влияние часто видно и это несколько мотивирует.

-- Помимо этого, что именно тебя лично мотивирует продолжать заниматься темами, несмотря на очевидный такой размен, урон некоторый твоему ментальному спокойствию? Что побуждает писать про интернаты, ментальные заболевания?

-- Блин, вот сейчас прозвучит высокопарно, конечно, но… Мне кажется, что это, в том числе, изменение России, что это путь к прекрасной России будущего. Именно с такими проектами, как «Такие дела» -- именно они позволяют что-то менять. Определенно ощущаю это дело не бессмысленным. Это приносит пользу довольно большому количеству людей.

-- Можешь ли ты сказать -- совпадают ли твои цели с целями редакции?

-- Я не могу сказать, что это основная причина, по которой я работаю в «Таких делах», но да -- то, что это совпадает… Ценности редакции и мои ценности -- это довольно похожие штуки. Это важно и помогает продолжать работать.

-- Были хоть раз за время работы в «Таких делах»… Сколько ты работаешь там в общей сложности, кстати?

-- Я работаю там почти два года.

-- Вот за эти два года были плохие дни, когда прям хотелось взять какой-то длительный отпуск, или вовсе уволиться, или поменять отдел?

-- Они у меня регулярно случаются и вне «Таких дел», и в «Таких делах», но это связано не с социальной повесткой даже, а с тем, что в принципе я считаю журналистику довольно… Выматывающей штукой. И я часто думаю о том, что хотела бы уйти из журналистики в какую-то другую профессию. Но так как я не могу придумать новую профессию для себя, я слишком долго работаю в этой профессии, то как-то не нахожу очевидного другого пути. Поэтому да, такие мысли могут часто появляться, но не из-за несогласия с редакцией, не из-за каких-то конкретных тем. Поводом для такой мысли может быть даже какая-то мелочь в работе, из-за которой хочется сказать все, ухожу из журналистики прям завтра. Но завтра ты приходишь в журналистику, потому что ты не придумал себе другую судьбу.

...