Психоэмоциональный аспект профессиональной деятельности московских журналистов работающих с сензитивной тематикой

-- Можешь ли ты сказать, было ли у тебя профессиональное выгорание? Ты замечала за собой какие-то такие моменты, что ты…

-- Да, мне кажется, что последние года три… Года три назад я получила эмоциональное выгорание и вернуться к адекватному отношению к работе у меня так и не получилось…

-- В чем оно выражается -- адекватное отношение к работе? Это как?

-- Ну… Мне кажется, это должен быть какой-то интерес чуть больший, чуть большая вовлеченность, чуть больше ощущение, что ты важен. То есть, я большинство действий делаю, скорее, автоматически, чем вовлекаясь в это со всей душой и со всем энтузиазмом. Я не могу сказать, что у меня есть энтузиазм. Но, наверное, это не самое важное для работы.

-- А ты задумывалась, почему так происходит? Если тебе нравится то, чем ты занимаешься, социальная тематика кажется тебе важной среди других сфер журналистики. Почему происходит, что это доходит до какого-то автоматизма и невозможно быть всегда на подъеме? Как ты это для себя понимаешь, расскажи, пожалуйста.

-- Не знаю, мне вообще кажется, что это должен быть какой-то особый склад характера, когда ты не выгораешь и можешь после спада вернуться к какому-то подъему. Потому что я возможностей для эмоционального подъема практически не вижу. Ну, то есть, там… Я помню отдельные несколько случаев за год, когда мне было интересно, когда я была вовлечена. И это, кстати, было связано как раз с ситуацией, когда очень-очень много дел, куча всего происходит, все горит, мне удается все это каким-то образом координировать, кучу разных действий. И ты понимаешь, что ты не можешь расслабиться ни на секунду. Вот в этом был какой-то драйв, не знаю, какой-то азарт. В целом, мне кажется, что выйти из состояния такой усталости от журналистской работы мне позволит только уход из журналистики вообще. Но я решиться на это не могу. И, опять же, есть мотивирующие факторы, которые заставляют думать -- ну, как же я уйду, я же делаю классное, важное дело.

-- А есть чувство вины, что ты делаешь что-то недостаточно? Не про всех написал, не про всех рассказал, мог бы больше… Ты сказала, что чувство подъема у тебя было, когда было много задач, то есть, по сути, когда была переработка и удавалось все координировать и справляться. Бывают подобные ощущения наоборот -- что я не могу всем помочь, слишком много проблем, людей?

-- Не в такой, наверное, формулировке у меня это в голове. Но часто приходит мысль, что это… Что… Блин, я не могу сказать, что это бесполезно, но… Что ты делаешь это, но этого… Что это ничего не изменит. Что, окей, я напишу про это еще десять тысяч раз и там мои коллеги напишут десять тысяч раз, но ситуация не меняется. Есть сейчас тема -- дети со спинально-мышечной атрофией, СМА, которым не выделяют лекарства, хотя как бы должны по закону. Не выделяются лекарства и они довольно быстро умирают. Мы просто бесконечное количество раз об этом пишем, но ничего не меняется. Те изменения, которые происходят, не только при помощи нас, конечно же… При помощи благотворительных фондов, при помощи родительского сообщества, при помощи активистов -- все равно всего этого недостаточно. Дети также умирают, также не получают лекарства. На 150-й новости, на 150-м материале об этом тебе кажется, что, ну, блин -- это бесполезно.

-- И при этом появляется чувство автоматизма, чувство абстрагирования от этой темы? Или есть погружение?

-- Нет, ты как бы понимаешь, что ты должен это делать. Ты не чувствуешь эмоционально, что ты обязан, ты не проживаешь через себя эту обязанность. Ты просто знаешь, что ты как журналист должен освещать темы, если ты сейчас работаешь журналистом. Тем более, журналистом в издании, которое пишет о социальных проблемах, то эта новость должна быть опубликована. Раз ты отвечаешь за новости -- ты публикуешь эту новость.

-- Ты сказала, что тебе не очень просто лично взаимодействовать с людьми -- героями материалов. И ты стараешься особо этого не делать -- ну, и в силу редакторской работы, у тебя такое случается не часто. Получается, такие встречи вроде «вьетнамских флэшбэков» -- вроде выработался иммунитет, а личные взаимодействия, когда из обезличенной ленты новостей появляются люди -- вот это тебя, получается, немного может выбить из колеи, как я поняла?

-- Да, но причина не только в этом. Причина еще в том, что я просто объективно плохо беру интервью и плохо разговариваю с незнакомыми людьми, поэтому я еще и поэтому стараюсь не делать этого. Мне кажется, есть куча авторов, которые сделают это лучше меня, а я лучше отредактирую это все.

-- Замечала ли ты у коллег подобные вещи, которые я спрашиваю у тебя сейчас? Перегрузку, выгорание, сложные периоды?

-- Мне кажется, на самом деле, у всех, кроме одного человека. У всех это в той или иной степени есть. Мы даже можем пошутить про это с грустным лицом, потому что все прекрасно понимают, как это работает, как все себя не очень чувствуют, особенно, если какие-нибудь грустные темы. Например, когда в начале этого года умер онколог Андрей Павленко, который был главным героем проекта «Жизнь человека». Это очень, мне кажется, повлияло на всех в редакции и всех как-то тронуло. При этом, никто не плакал публично, но все были очень подавлены.

-- Был у тебя когда-либо опыт обращения к психотерапевту, связанный с работой, усталостью?

-- Да, было даже несколько… Но как-то там не складывалось. У меня было четыре терапевта, к которым я пыталась ходить, и всем из них я так или иначе жаловалась на работу. Еще даже до того, как я работала в «Таких делах». Но с терапевтами у меня уже как-то по моим, видимо, личным причинам не получилось взаимодействия.

-- А помогает взаимодействие с коллегами с теми же, с руководством? Может быть, с друзьями ты как-то это обсуждаешь, какие-то впечатления от работы, усталость накопленную?

-- Да, то есть, я жалуюсь мужу часто на работу -- мне кажется, это как-то в некоторой степени успокаивает меня. Я в последнее время не скрываю перед своими друзьями, что я устала от работы и могу на нее пожаловаться. Не стараюсь держать лицо человека, которому нравится работа.

-- Есть ли у тебя сферы в жизни, хобби, может быть, не связанные с журналистикой? Или «Такие дела» занимают львиную долю твоего времени?

-- Да, «Такие дела» занимают львиную часть моего времени. Что я делаю вне работы -- это читаю книги. Я стараюсь читать книги, чтобы они были не слишком драматичные, желательно, какими-нибудь подростковыми и чтобы там все было хорошо.

-- Подводя итог выше всему сказанному, ты считаешь, что ты уже достаточно привыкла к разным ситуациям, способна справляться с самыми разными темами? По истечении двух лет работы в «Таких делах» и семи лет в журналистике.

-- Мне кажется, это не исключающие друг друга вещи. То есть, и чувствительная, и умеющая сделать так, чтобы эта чувствительность не мешала работе. То есть, если бы это не было частью моей работы, я думаю, я бы гораздо более остро реагировала, это все бы меня очень трогало и заставляло бы донатить «Таким делам». Но поскольку я сама там работаю, как функция, как просто единица, которая должна что-то делать, как человек со своими чувствами… Если бы это не было бы моей должностной обязанностью, то думаю, это было бы чувствительно.

-- Что ты сама читаешь из СМИ, помимо «Таких дел»?

-- Вот тут довольно сложно отделить, потому что я подписана на сотни телеграм-каналов, как бы… Моя основная цель -- это получать информацию, инфоповод оттуда не для души, а для работы. Но в то же время на какие-то материалы я могу перейти, потому что интересно почитать, но довольно редко это происходит. В основном, все, что я делаю -- я думаю о том, как это применимо к нашему сайту, к нашим новостям или материалам, или нет.

-- Это какой-то встроенный фильтр, как профдеформация.

-- Да, да. Ну, вот я не знаю, если бы я не работала бы в журналистике, я думаю, я бы читала «Такие дела», читала бы «Медиазону»… Ну, как минимум, была бы подписана. Но вот именно для души, для развлечения, я бы скорее читала какой-нибудь «Вандерзин», какие-нибудь сайты про косметику, про что-нибудь такое…

Приложение 11

Никита Сологуб

-- Сколько тебе лет?

-- 27.

-- И сколько из них в общей сложности ты работаешь журналистом?

-- Типа… С 22, наверное. Или с 21, я учился на четвёртом курсе.

-- Можешь рассказать, в каких изданиях ты работал, публиковался за эти пять лет?

-- Ну, я, когда учился в универе, стажировался в журнале «Нью Таймс», но у меня там было прям пара, типа, публикаций. Ну, это студенческая стажировка. Потом работал в «Русской планете». И когда там пришли какие-то православные инвесторы… Сергей Смирнов, который сейчас главный редактор «Медиазоны», ушёл оттуда и, собственно, «Медиазону» основал. И типа через год после этого позвал меня туда.

-- И ты с тех пор, получается… Сколько лет ты уже в «Медиазоне»?

-- Не знаю, пять, наверное. Или четыре… Я не помню.

-- Расскажи максимально простыми словами -- что именно ты там делаешь? Что входит в твой круг обязанностей?

-- Писать тексты. Это единственная обязанность.

-- Но ты же корреспондент еще, кажется. То есть, ты ходишь на судебные заседания, например, или нет?

-- А, ну, сейчас уже нет, раньше. У нас просто, как бы, маленькая компактная редакция, часто что-то меняется. Когда только начинали, я и новости писал какое-то время -- ну, потому что больше некому было. А сейчас людей стало больше и я не хожу в суды -- ну, только в те, тексты к которым я сам пишу. Вот. А вот этими всякими он-лайнами -- я ими уже не занимаюсь.

-- Слушай, а как бы ты сам описал круг тем, преимущественно, с которыми ты работаешь, на которые ты пишешь тексты?

-- Ну, как-то так сложилось, что об убийствах и наркотиках.

-- А как так сложилось? Почему ты решил пойти работать в «Медиазону», собственно, а не в условный «GQ» или «Esquire»?

-- Ну… Как я говорил, я в «Русской планете» работал новостником довольно долго и, не знаю, мне почему-то всегда интереснее было даже писать новости про всяких правозащитных чуваков, которые рассказывают про суды, вот. И как-то меня Смирнов отправил написать репортаж про суд над байкером из Зеленограда, которого обвиняли в том, что он расстрелял кого-то из «Ночных волков». Он говорил, что это была самооборона. Ну, вот, я туда че-то ходил, и писал оттуда репортажи. Ну, и потом в «Русской планете» за мной закрепилась… Функция такого, типа… Правозащитного судебного корреспондента. Ну, потому что там был как бы обширная тематика. Ну, включая всякую международную повестку, вот. А потом появилось, собственно, целое издание, которое по началу, во всяком случае, заключалось только в том, чтобы отражать судебную проблематику. Ну, а про убийство и наркотики, ну, я не знаю… Просто… Ну, мне нравились всякие детективные сериалы про наркотики. Меня… Ну, есть фонд Андрея Рылькова и я с ними давным давно дружу. И как-то меня все эти темы трогают, ну, типа, когда простые люди оказываются по какой-то фигне на сроке, которые больше, чем за убийства дают. Ну, и вот, как-то так сложилось. Мне это интересно, короче.

-- А можешь вспомнить, пожалуйста, какой-нибудь из последних материалов, над которым было тяжелее всего работать? Который запомнился чем-то -- герой, или там была какая-то сложная ситуация. Расскажи какой-нибудь кейс.

-- М-м-м… Сложные ситуации, в смысле -- написать его было сложно?

-- Сложная ситуация жизненная, которая была в самом тексте, которая тебя тронула как-то, может быть, лично.

-- Да они все меня, в принципе, трогают. Ну, вот, про… Не знаю, может быть, ты читала про убийство в Забайкалье. Короче текст, который называется «Куда приводят мечты». Это, типа, тронуло, потому что, ну… Короче, сложно общаться, особенно, на тему убийств, с людьми, которые до сих пор настолько переживают о потере своего родственника. Вот там мама этого убитого парня… У нее там страница «ВКонтакте» вся только ему посвящена, хотя прошел уже год. И, ну, она до сих пор об этом эмоционально, с болью говорит. Ну, и когда это так происходит, волей-неволей проникаешься и начинаешь, не знаю, ненавидеть людей, которые это сделали, переживать.

-- Когда ты работаешь над текстом, ты часто, каждый раз приходится общаться с людьми вот так, лично? Интервью, комментарии брать, встречаться? Ты уже за пять лет привык, это стало включаться на автоматизме?

-- М-м-м… Ну, мне нравится, когда сами тексты, типа, эмоциональные получаются. Это зависит от героев. Но я бы не сказал, что во время, собственно, написания я сам как-то переживаю. Но это как бы… Когда история трогает, получается все лучше. Ну, типа, на тему, на которую тебе плевать, можно писать на отвали и, в принципе, этот текст тоже опубликуют. Но мне самому нравится, когда, типа, горишь темой. Надо всячески показывать, что ты тоже переживаешь, если это речь идет об убийстве. С некоторыми из героев до сих пор остается какая-то связь, то есть, после публикации текстов, потому что вот, они видят во мне человека, который их, там, поддержал в какую-то минуту. Ну, просто без такого сопереживания в разговоре, они бы не были такими откровенными. Ну, и мне действительно их жалко, поэтому я стараюсь не… Ну, чтобы они себя комфортно чувствовали. А по началу это, конечно, было непривычно. Я помню, когда только перешел в «Медиазону» работать, там был текст про Забайкалье какое-то… Ну, про мужика, которого в отделе полиции в каком-то забайкальском селе пытали до смерти и он там умер. И я разговаривал с женой этого мужика, и она такая деревенская женщина… И она рассказывает, типа, как его убили, и что она уверена. И потом, типа, жалуется на то, что следователь… Вот ей обидно не только за то, что умер ее муж, а за то, что следователь не вернул даже куртку, которую тот носил, потому что ту куртку мог бы донашивать ее сын. И вот на этом моменте я подумал, что, ахххх. Тяжеловато стало после этого разговаривать. Ну, потому что тогда, это как-то более впечатляюще все это было. А сейчас, конечно, я знаю, наверное, как лучше выстроить диалог и самому не переживать.

-- Ты сказал, что после публикации некоторые из героев поддерживают контакт с тобой. Как это? То есть, выходит материал, они тебя благодарят за это… Или вы вне журналистских материалов общаетесь?

-- Ну, там, многие поздравляют с новым годом или с днем рождения. Вот, например, у меня был еще текст про девочку из Самары, которой в посылке, которую она, типа, получила за свою знакомую, там была куча мефедрона. Ее посадили на восемь лет, я вот общался с ее матерью. Сначала, ну, когда этот текст писал, она была в Самаре и мы разговорили по телефону только. Потом она приезжала в Москву и просто попросила с ней встретиться. Периодически мне че-то пишет там, специально завела «Твиттер», чтобы меня читать и, ну, просто спрашивает, там, как дела, все такое. Не знаю, что это для нее значит, но я ей отвечаю всегда, вот.

-- Слушай, а для тебя это что значит? Это дает тебе какой-то, не знаю, ресурс, топливо? Типа, черт возьми, вот, для чего я все это делаю, надо продолжать.

-- Ну, да, да, конечно. Понятно, что она мне, как бы, благодарна за это и чувствует какую-то поддержку. Ну, такие истории довольно часто бывают, правда я не все помню. Да, это конечно одна из причин, почему я на «Медиазоне» работаю, что я не какой-то фигней, кажется, занимаюсь.

-- А были вообще мысли за эти пять лет, ну, наверняка были, уволиться или сменить вообще место работы? Даже не место, а круг тем, специфику?

-- Ну, как бы специфику мне не очень хотелось сменить, а уволиться -- да, неоднократно и там чуть до дела не дошло. Но я рад, что этого не сделал, потому что сейчас че-то все остальное в полной заднице и как-то… Не знаю, в «Медузе» неприлично работать, мне кажется, сейчас.

-- Как ты в таком случае, как сказать… Не проваливаешься в рутину? Я понимаю, что вряд ли с такими темами возможна рутина, потому что каждая история, скажем так, свои имеет свои какие-то особенности. Но все равно рано или поздно ты привыкаешь к тому, что ты делаешь, и какие-то вещи доходят до автоматизма. Ты как к этому относишься? Как к чему-то нормальному и не мешающему твоей работе, или считаешь, что нельзя этого допускать, что в каждую историю надо нырять с головой, не привыкать, не обрастать панцирем?

-- Ну, понятно, что для… Как бы, большинство текстов написаны по какому-то более-менее алгоритму. Но когда меня реально очень интересует тема, я там с огнем в глазах всем о ней рассказываю, пока пишу, а пишу я довольно долго. И для меня это не кажется рутиной. К тому же, ну… Все эти тексты написаны по-разному -- ну, для меня по-разному, может, кому-то это так не кажется. И я пытаюсь как-то совершенствовать, придумывать что-то новое каждый раз. Есть, мне кажется, даже в рамках «Медиазоны», как бы есть к чему стремиться.

-- Можешь ли ты вспомнить какие-то моменты у себя, или если не у себя, то у своих коллег, случаи эмоционального выгорания, ухода в отпуск на какой-то срок, просто сильную усталость от работы?

-- Ну… Когда было «московское дело», у нас (имя коллеги, попросил не упоминать), наш корреспондент -- ей че-то плохо стало, потому что она на каждый суд ходила. Я же говорю, что я от этого специально старался дистанцироваться, типа, от таких текущих тем, в которые нужно сильно погружаться. И сейчас, собственно, я таким не занимаюсь, иначе мне тоже было бы не очень прикольно. Ну, и плюс я работаю дистанционно, там, стараюсь как-то менять локации и мне тяжело зимой жить в Москве, поэтому я тут зимой не живу практически. Но это как бы способы справиться с излишним погружением в «Медиазону». Ну, как бы… У некоторых коллег нет просто способа уйти от этого выгорания. Они слишком начинают жить своей работой. А у меня помимо работы есть еще множество, там… Ну, не множество… Например, на «Мутабор» я люблю ходить -- это для меня такой способ ухода от журналистики. Ну, как бы другой мир. Мне кажется, это правильно.

-- А вот кстати про другой мир: есть ли какая-то фриланс работа, или какие-то хобби, не связанные с медиа вообще никак? «Мутабор», а что-то такое еще?

-- Ну, я музыкой, типа, много занимаюсь. Диджею. Ну, и мои друзья… Ну, я не особо дружу с журналистами, а, скорее, вот по музыкальной тусовке почти все. По этому кругу интересов складывается дружба.

-- По медиа еще такой вопрос: ты сказал, что не дружишь с журналистами, не проводишь фул-тайм время на работе, в офисе, условно говоря. Но ты сам следишь за повесткой, читая какие-то другие СМИ? Что ты читаешь на постоянной основе?

-- Ну, да не знаю. Я бы не сказал, что я что-то там на постоянной основе читаю. Ну, «Би-би-си», или у «Медузы» че-то появляется, что интересно прочитать. Но как бы свободное от работы время я, опять же, трачу на, не знаю… Про музыку лучше почитать.

- Предыдущие ребята рассказывали про то, что им тяжело отключать от новостного потока, от повестки, от происходящего всего. У них было чувство вины, от того, что всем людям помочь нельзя, про всех не напишешь, про всех не расскажешь. У тебя возникало хоть раз какое-то чувство недостаточности, что можно всегда сделать больше, но ресурсы человека, как известно, ограничены.

-- Нет, мне кажется. Ну… Не знаю, для меня просто важно чувствовать себя нормальным, и поэтому я наоборот стараюсь как бы отгораживаться от этого всего, чтобы… Чтобы я чувствовал себя нормально, собственно. Ну, такое погружение, типа, переживать, из-за того, что я что-то пропустил -- не знаю, мне кажется, главный редактор должен переживать, если я что-то пропустил, что не должен был.

-- А ты как-то сам к этому пришел -- к такому образу мыслей, действий «отгораживаться»? Или был период, когда ты только начал работать -- были переработки, делать больше, распыляться как-то не туда?

-- Нет, я вообще не перфекционист в плане работы. Ну, не знаю… Вот меня поражают, типа, некоторые коллеги, которые реально после работы идут, там, в бар пить с другими своими коллегами и обсуждают новости, которые они написали за день. Это, типа, дико странно, потому что… Не знаю, ты думаешь только об этих… О повестке, о новостях и прочей, на самом деле, не очень существенной фигне. Но у меня никогда такого желания не было. Ну, это жестко. Мне наоборот как-то… Когда меня спрашивают о чем-то не коллеги, а там кто-то не по работе спрашивают про работу -- все время хочется сменить тему. Не знаю.

-- Был ли у тебя опыт обращения к психотерапевту, психологу, связанный с работой?

-- Нет.

-- Ты сказал, что предпочитаешь не обсуждать свою работу с людьми, не связанными с журналистикой. А насколько тебе помогает обратная связь от руководства, может быть? Какие-то советы, подсказки? Это важно для тебя, что кто-то может подстраховать, помочь, дать совет -- опять же, в профессиональном смысле. Как вообще у тебя с коллегами? В «Медиазоне», насколько я понимаю, достаточно компактный, тесный круг.

-- Ну, да, ну, понятно, что мы все друзья и как-то за годы так сложилось, что… Меня, например, редактирует, почти все тексты, один и тот же редактор. Ясно, что ему, видимо, нравятся мои тексты. А мне нравится, когда я понимаю, что ему нравятся мои тексты. В этом плане, есть. Но я бы не сказал, что я часто прошу совета и че-то такого. Наверное, это не очень хорошо, потому что, вот как в «Медузе», например -- там, типа, одна из причин, почему я думал пойти туда в какой-то момент, потому что, насколько я понимаю, у них там каждый этап работы над текстом согласовывается с редактором, он более включен. У нас такого нет.

-- У вас больше автономности у каждого?

-- Ну, наверное, у меня, скорее. Вот. И в какой-то момент мне показалось, что это дико неправильно, не знаю… Сейчас я думаю, что так тоже норм.

Приложение 12

Анастасия Садовская

-- Сколько тебе лет?

-- 22.

-- И сколько из них ты работаешь суммарно журналистом?

-- Ой, господи… Ну, скажем… Месяцев пять примерно.

-- А расскажи максимально простыми словами -- что ты делала, или делаешь, как журналист?

-- Ну, я, собственно говоря, готовлю тексты. Это, в основном, длинные тексты. То есть, я сначала… Я не знаю, считается ли это журналисткой работой, или нет, но сначала на практике в «Медиазоне» я подготовила где-то два довольно длинных текста, плюс еще несколько новостей коротеньких просто перепечатала. И в «Батеньке» у меня вышел один текст и я с ними сейчас еще готовлю два текста. Просто у них очень долгая редактура.

-- Опиши, пожалуйста, с каким кругом тем тебе приходилось работать в «Медиазоне» и в «Батеньке»? О чем ты писала и для кого?

-- Ну, смотри, в «Медиазоне» у меня один текст, мы его делали совместно с Максом Литавриным, если ты его знаешь… Если очень вкратце, про то как на учениях «Запад 2017», на военных учениях, каких-то там показательных, по ошибке застрелили четырех ребят из танка. Там один скончался на месте, у одного оторвало руку… В общем, там какая-то ересь была вот такая… И это халатность командования, это халатность какого-то там полковника, я уже сейчас не помню точно. В общем, ему и его заму дали три года условно. Ну, вот как Егору Жукову за видосы его -- столько же. Вот. И, да, это был один текст. Второй текст был про… Я его уже делала полностью сама. Там редактировал тоже Сковорода довольно долго -- спасибо ему за это большое. В общем, про мужика из Саранска. Это преподаватель, он даже не преподаватель -- он какой-то административный пост занимает. То ли замректора, ну, короче кто-то из администрации Саранска, как раз в Мордовском государственном университете. Он с братом и с еще какими-то друзьями выпил немножко и, в общем-то, полез куда-то в драку. Но в общем, быстро у них этот конфликт разрешился, но бармен, в баре, в котором они были, вызвал Росгвардию. Не знаю, почему у нас Росгвардия на такие вызовы ездит, но не суть. В общем, к тому моменту, когда Росгвардия приехала, уже все, конфликт был исчерпан. Уже одна сторона ушла. И вот, росгвардейцы отказались представляться и завязался конфликт, и очень жестко там этого мужчину скрутили, положили на землю, там у его брата девятнадцать ударов тупым предметом насчитала судмедэкспертиза. Ну, короче, побили их обоих довольно жестко, и потом на этого мужчину, которого там побили, на вот этого ректора, или кто он там из администрации, завели дело. За то, что он, якобы, поцарапал губу одному из росгвардейцев. Сейчас он выплатил штраф сто тысяч. Когда я писала текст, там еще только начинались суды, вот. Значит, это была «Медиазона». В «Батеньке» я один текст писала про траву -- про то, как вообще, ну, откуда, как у нас в России достают траву, как и все остальные наркотики, скорее, как ее выращивают… Как она, там, проходит на рынки… Там просто это, мне сказали, что к каким-то инициативам по легалайзу это надо подвязать. Оказалось, что легалайза никакого не будет, поэтому пришлось вот так вот вывернуться и это просто текст о том, откуда в России берется трава и как она… Гровер, который ее выращивает, ведет к потребителю. Потом я писала текст про грибы, ну, галюциногены. Он сейчас, к сожалению, не закончен, потому что мне там нужна репортажность -- мне нужно сходить своими глазами посмотреть, а сейчас это очень проблематично, вот. Писала текст про хакеров, но это была нативка. Плюс я сама сейчас в процессе сбора фактуры о том, как врачей-гинекологов, врачей в женских консультациях материально, финансово стимулируют отговаривать женщин от абортов.

-- Слушай, а почему ты выбрала, например, в свое время «Медиазону»? Почему выбрала такой круг тем, а не пошла, скажем, в «Wonderzine», в «The Village» и не стала писать о лайфстайле?

-- Вообще, честно говоря, в «Медиазону» просто было проще всего попасть. То есть, я там просто написала девочке, корреспондентке из «Медиазоны», она сказала, что ничего не надо, никаких не тестов, ничего, мы тебя берем, давай там разберемся -- хорошо ты соображаешь или нет. Но нет, вот эти все издания, типа «Wonderzine»… Ну, я не знаю, они мне просто не очень интересны, потому что… Я не скажу, что мне не интересен круг тем, которые они поднимают. Хотя и это тоже, наверное. Ну, то есть, мне было бы неинтересно, там, писать об образе жизни, о лайфстайле, о каких-нибудь там… Московских ресторанах, ну, или там просто о какой-то культуре писать… Мне просто кажется, что тексты на такие темы, может быть, какие-то спецрепы в дальнейшем, важнее. Во-первых, я знаю, зачем я это пишу. Я знаю, зачем я хочу, чтобы люди это прочитали. А во-вторых, это просто… Вот знаешь, я даже не знаю, как объяснить, кто-то из таких известных психологов, по-моему, Ирвин Ялом, употребил как-то словосочетание «интеллектуальный вызов». Вот спецреп, расследование, ну, или хотя бы статьи для «Медиазоны» -- вот это достаточный интеллектуальный вызов. То есть, мне интересно этим заниматься и это достаточно сложно. Достаточно сложно, чтобы мне это было интересно, вот как-то так.

-- А как бы ты сама тогда сформулировала -- что такое «чувствительные темы»?

-- Ну, чувствительные темы… Сложный вопрос. Ну, я бы сказала, что чувствительные темы -- это какие-то темы, которые, с одной стороны, социально важные, с другой стороны -- они либо общественными традициями, либо какой-то государственной политикой замалчиваются, и поэтому нужно их вскрывать, нужно показывать, что вот, у нас творится такая жесть, ребята, смотрите. Ну, я не знаю, насколько можно траву отнести к наркомании, потому что это считается легким наркотиком. Вот о траве у нас вообще государственная политика… Знаешь, мне как-то журналисты из профсоюза говорили, что все, что там пропаганда наркомании, вообще вот эти наркотики -- это как красная тряпка для ментов. Они очень… Ну, сколько у «Батеньки» текстов поудаляли про наркотики. То есть, у нас как-то не то что запрещается, но как бы говорить о наркотиках очень сложно. Вот именно есть препятствия и в виде государства, и в виде общества, но об этом надо говорить, чтобы как бы… Ну, потому что надо, чтобы люди знали.

-- Скажи, пожалуйста, как работа с этими чувствительными темами, с теми материалами, которые, как ты считаешь, важно выносить в публичное пространство -- как это влияет на тебя, с точки зрения твоей эмоциональной сферы? Ясное дело, что про лайфстайл утомляет, наверное, меньше, чем про несправедливость.

-- Ну, вот ты сказала «утомляют», я бы сказала наоборот. То есть, у меня какой-то шок. Я каждый раз вот думаю, что я вот это вот видела, меня уже, наверное, будет сложнее чем-то удивить. Но каждый раз находятся люди и темы, которые прям вот совсем шокируют. Вот буквально вчера. Знаю, тебе диплом не нужен, но вот у меня примерно такое же чувство всегда и в «Медиазоне» было. Я говорила с человеком, который воевал на Донбассе на стороне Украины и он такую жесть рассказывал. И вот у меня настолько, видимо, какой-то шок от этого, что мне надо это обязательно с кем-то проговорить. И я еще где-то, как минимум, два-три дня буду об этом просто всем своим друзьям рассказывать: «Вот, представляешь, там такое творится…». Ну, то есть, я какое-то время… Не скажу, что зацикливаюсь… Но да, наверное, зацикливаюсь на этом.

-- То есть, тебе помогает проговорить это, если ты с кем-то это обсуждаешь. Как один из способов самозащиты психологической. А что еще помогает? Что заставляет дальше работать?

-- Да нет, ты знаешь, оно как-то, на самом деле, само собой получается. Потому что я не скажу, что меня вот этот материал отталкивает. Наоборот. Вот у меня такой как бы разрыв шаблонов, что вот, оказывается, там… Есть такие люди, которые люди, которые допускают такие вещи, есть вот такие вещи, как полицейское насилие, есть какие-то еще другие вещи. Есть совершенно неприятные… Не неприятные, но спорные лично люди, и у меня настолько разрыв этого шаблона, что мне через какое-то время хочется еще дальше продолжать, продолжать, продолжать. Понимать, чтобы хотя бы приблизительно, в общих чертах понять, что это, откуда это вообще, откуда это берется, почему вот эти росгвардейцы вчетвером подали заявление на мужика, которого они же лично избили. То есть, почему люди идут на гигантский риск за, кстати, не очень большие деньги, чтобы там раскладывать пакетики с марихуаной. То есть, мне просто сама эта тема -- мне вот как-то интересно ее дальше раскапывать.

-- То есть, тобой движет немного дух исследования? Для тебя лично работа с текстами -- это исследование жизни, мира вокруг?

-- Ну, да, в первую очередь, наверное, да -- исследование мира вокруг. Потому что я очень долго время, вот чуть ли не до совершеннолетия я была такой, знаешь, тихонькой девочкой-отличницей из такой, достаточно хорошей семьи. Хотела поступать на переводческий и как бы… У меня вообще минимальный был контакт с этим теневым миром. И сейчас вот столкновение с ним меня, видимо, как-то слишком сильно удивляет. То есть, я разумом понимала, что -- ну, да, есть наркоторговля, есть война, есть радикалы, которые, там, бьют мигрантов. Но вот когда я сталкиваюсь с этим вживую, ну, эмоционально -- видимо, да, это какое-то познание мира. Ну, еще иногда бывает такое, что я хочу сделать этот текст, чтобы рассказать вообще об этом кому-то. Но это вторично, наверное.

-- Есть ли какие-то темы, которые для тебя более болезненные, по сравнению с другими? От чего не удается абстрагироваться полностью? Что требует обсуждения с друзьями или, может быть, с терапевтом?

-- Ну, с терапевтом такого пока еще вроде не было, к счастью. Хотя все впереди. Я не скажу, что это какие-то прям определенные темы. Наверное, это зависит от уровня жести. То есть, как бы если в тексте мне нужно писать про человека… Не то что писать, а говорить с человеком, брать интервью у человека, который, там, попал под танковый обстрел, он очнулся после этого, после своего ранения, и первое, что он увидел -- это то, что у его сослуживца оторвало руку, второй лежит мертвый, и так далее. Естественно, это будет сложнее, чем разговаривать с каким-нибудь гровером марихуаны, который вообще в этом видит какую-то субкультуру. То есть, наверное, от уровня жести и жестокости зависит.

-- Тебе часто приходится лично общаться людьми? Брать интервью, брать комментарии какие-то в ходе работы.

-- Вообще так вышло, что пока все, о чем я сейчас говорю -- это не личная встреча. Это созвон, потому что либо в других городах, либо просто ребята, которые с травой… Я их даже на созван довольно долго уговаривала, а с кем-то вообще пришлось общаться по переписке, потому что они из соображений анонимности не хотят личную встречу, поэтому вот в этом плане еще не было у меня такого. Хотя, в целом, я предпочитаю личную встречу, когда есть возможность. Но пока такой возможности не было.

-- Что ты чувствовала, когда завершила большую работу над своим материалом? Что ты думаешь о людях, которые читают его?

-- Да вообще, на самом деле, у меня тут выключается какая-то эмоциональная штука. Какие-то эмоции выключаются. По поводу содержания текста у меня уже включаются вот именно, что: «Вот, я сделала такой текст, он хороший, его там хвалит редактор, его сейчас будут читать люди, смотреть, сколько просмотров». Короче, такая вот обычная тема. Какое-то время, может быть, в день выхода текста я об этом думаю. Потом я просто забываю. Когда я делаю текст, я держу в голове, что его будут читать люди, что люди будут, возможно, что-то из него узнавать, как-то у них там, может быть, поменяется мнение. А может быть, они при своем мнении останутся. Но вот когда текст выходит, я просто… Как будто я его написала в стол, я вообще не думаю о том, что там. Как-то так.

-- А для тебя имеет значение, при этом, обратная связь от друзей, фидбэк от руководства насчет твоего текста?

-- Из друзей -- да, редактор -- да, безусловно. Кто-то из коллег в редакции. Мнение читателей -- зависит от, потому что… Ну, когда я пару раз залезла в комментарии посмотреть… Если это довольно аргументированный комментарий, или там еще что-то, ну, или что-то эмоциональное -- по типу там: «О, господи, какой ужас!». Я думаю: «Да, да, да, вот я чувствовала то же самое, я точно это помню, я с вами согласна, ребята». А вот если какая-то достаточно развернутая аргументированная критика -- ну, да, мне она тоже важна. Я помню, меня как-то задело -- я текст про траву делала. Там был человек -- автор телеграм-канала дрэг-стафф, который сейчас один из таких крупнейших каналов. И вот, у него действительно интересная история, именно личная история, интересные мысли. У него хорошая инфографика, потому что он именно статистика у него хорошая. И у меня там довольно много было про него, про его историю. И я помню, что кто-то написал, типа: «Хорошая реклама. Сколько заплатили?». И я помню, что меня это как-то задело, потому что я вообще об этом не думала, я вообще не хотела. Но действительно со стороны это выглядит как реклама и я думала -- блин, господи, как я могла *** просто. А так какие-то мнения, типа «вы все врете» и вот это все -- ну, они меня не трогают, потому что мало ли странных людей есть.

-- Были ли у тебя моменты, когда ты хотела взять большую паузу от журналистики, уводиться или сменить свою специфику?

-- Да нет, ты знаешь, у меня, наверное, просто дело в том, что я не очень много работаю пока еще. То есть, у меня наоборот идет все на то, что… Найти какую-нибудь хорошую тему тоже вот, такую социально значимую и там попробовать, может быть, не в «Батеньке», который больше… Он сейчас переориентируется на социалку, но все равно -- попробовать в каком-то более таком серьезном социальном издании. Попробовать какой-то спецреп сделать.

-- Что ты думаешь о профессиональном выгорании? Видела ли, как справляются с ним твои коллеги? Осознаешь ли такие риски у себя в будущем?

-- Ну, я как бы не особо думаю именно своем будущем -- что когда-то там у меня может наступить выгорание. Я думаю, сейчас у меня вообще другие проблемы -- больше писать, найти какое-нибудь хорошее издание. А вот когда наступит выгорание -- тогда и будем решать. А так -- конечно. Помнишь, нам Гриша Туманов говорил, что… Как-то в проброс сказал, что у него была депрессия, вот. Не половина, но где-то треть редакции в «Батеньке»… Половина «Медиазоны», говорят, тоже -- половина на таблетках, половина бухает. Я не знаю, выгорание это, или нет, но я предполагаю. Кстати, вот у «Медиазоны» -- вот, что меня удивило. Во-первых, очень хорошая атмосфера вот именно в коллективе, потому что, видимо, если они с такой жестью работают, надо чтобы хотя бы вот эти вот проблемы внутри коллектива, внутри редакции, там, проблемы с начальством чтобы их не отвлекали. Там как раз Сковорода, Смирнов -- они и делают вот так как-то все, чтобы довольно адекватно себя журналисты чувствовали. Как мне показалось. И еще я помню, как, допустим, я писала на второй день своей практики новость про мужчину, который умер в колонии, потому что его считали симулянтом. Ну, то есть, ему дали какие-то таблетки, таблетки не помогли, он пришел, сказал: «Все, таблетки мне не помогают». Его посадили в штрафной изолятор, потому что посчитали, симулянтом. И вот у нег там развились осложнения, и он умер. У меня просто, я не знаю, глаза на лоб полезли, я сидела как-то писала эту новость, до конца дня как-то так плохо было. Ну, я как-то сказала вот кому-то из ребят. Девочке, которая следила за нашей практикой. Они говорят: «Ну, да, в СИЗО не лечат, в колониях не лечат. Обычное дело». Вот. Литаврин, когда на планерке предлагал текст, говорил: «Тут смешная история, одному руку оторвало…». Ну, то есть, вот у них такой уже, циничный юмор. Я не знаю, считается ли это выгоранием, но вот… Я знаю, что их удивляет гораздо меньше вещей, чем меня, возможно.

-- Когда ты работаешь с новостями или с большими материалами, для тебя люди, герои этих историй -- они реальные люди? Или это просто люди из текста, которых ты не особо себе представляешь?

-- Абсолютно реальные люди. Причем, даже не знаю… Я стараюсь так, чтобы у меня не было какого-то однозначного отношения. Ну, потому что как бы я журналист и вообще давать оценки не мое дело. Но… Знаешь, если я там вижу это где-то в интернете -- в смысле, вот какие-то истории, из которых я предлагаю редакторам раскрутить тему. Или там мне наоборот редакторы говорят, что слушай, надо такой-то такой-то текст написать. Я как-то не воспринимаю это всерьез. Я воспринимаю это как просто текст, как работу, которую мне надо сделать. Но когда я уже созваниваюсь с этими людьми, они мне рассказывают просто свои истории -- вот тут да, они, конечно, совершенно живые люди и я им сочувствую, либо… Вот я говорила для диплома с бывшим скинхедом, который участвовал в довольно жестких избиениях таджиков, там… Других мигрантов. Вот вчера там был парень, который затирал мне, что на войне намного лучше ему было, чем на гражданке, потому что на гражданке ты не можешь убить неприятных тебе людей. И такие истории, и другие истории, когда твои герои -- это жертвы каких-то обстоятельств, или там какого-то произвола. Да, конечно, они абсолютно живые люди.

-- Можешь ли ты сказать, что ты изменилась сейчас, спустя несколько месяцев твоей такой работы, включенности во все это?

-- Ну, у меня, скорее, в бытовом плане какой-то вот такой цинизм тоже включился. Я имею в виду с людьми, которые не в профессии. То есть, когда мне какая-нибудь подруга из авиационного института, которая занимается программированием, говорит, что вот, там я видела… Ну, или какое-то предложение к ней поступило, чтобы работать наркокурьером… Я говорю ей -- ну, да, у нас там третья скрепа: самодержавие, православие, закладка… Или, там, ребята-волонтеры в «Арестантах 212», которые там некоторые в первый раз вообще с этим столкнулись… А я просто после «Медиазоны» пришла и говорю -- ну, да, ребята. У нас менты так себе, у нас такое случается. Вот. В профессии… Конечно, я тоже думаю, что меня уже сложно чем-то удивить, но каждый раз находится что-то. Я бы могла сказать, что, наверное, я как-то по-другому стала относиться к людям. То есть, я понимаю, что, типа, люди иногда творят, как бы сказать, ерунду, иногда творят прям совсем вещи из ряда вон. Но это что-то человеческое. Это не то, что люди такие плохие. Вот это что-то в человеческой природе, что заставляет так делать. Я как-то с большим пониманием начала к некоторым относиться.

Размещено на Allbest.ru