Глобализация и моделирование социальной динамики

Страхователи будут желать исключить или ограничить страхование тех лиц или групп, которые влекут потенциально высокий риск, и они будут побуждать страхуемых либо в качестве условия страхования, либо за низкую премию исключить или строго ограничить любой прямой контакт с каким бы то ни было государственным служащим, будь то визитер, покупатель, клиент резидент или сосед. Где бы ни действовали страховые кампании -- государственные агенты будут рассматриваться как нежелательные лица -- потенциально более опасные, чем любой обычный преступник. Ввиду сравнительно низкой экономической продуктивности государственных территорий, а также ввиду неизбежной миграции их наиболее высокопродуктивных сотрудников правительства будут ослабевать.

Система конкурирующих охранных агентств может иметь двустороннее влияние на развитие права и способствовать дальнейшему уменьшению конфликтности в обществе. С одной стороны, она увеличивает вариативность и гибкость юридических норм -- вместо наложения единых стандартов, агентства стараются учитывать индивидуальное своеобразие каждого клиента и каждого случая. Агентства дифференцируются в зависимости от культуры, религии, обычаев и традиций каждого клиента. А с другой стороны, учет религиозных и иных норм в случае конфликта между клиентами с разными религиозными ориентациями приводит к развитию межрелигиозного и межкультурного диалога, позволяющего создать новые, более универсальные нормы наказания или вознаграждения, и привить более широкое понятие справедливости. Причем необязательно, чтобы в целях объективности суждений, третья сторона была бы независима и анонимна. Заинтересованность третьей стороны в своей клиентуре и в своей репутации служит достаточным основанием для того, чтобы ей отказаться от принятия какой-то одной стороны в межрелигиозном или межкультурном конфликте. Иначе в будущем вряд ли кто-то обратится к этой третьей стороне как агентству, способному разрешить спор между двумя другими агентствами.

Поскольку вся собственность является частной, точно так же и вся защита должна обеспечиваться индивидуально, финансово крепкими страховыми агентствами (что весьма похоже на производственное страхование). В целом, владельцы частной собственности и бизнесмены предпочитают территории с низкой оплатой за защиту и растущими ценами на собственность тем местам, где высокие цены на защиту и падающая ценность собственности. Эти законы и тенденции очерчивают функционирование конкурентной системы страховых охранных агентств.

В то время как поддерживаемый налогами монополист будет проявлять тенденцию к повышению издержек и цены на защиту, частные коммерческие агентства стараются сократить издержки защиты и таким образом понизить цены. В то же самое время страховые агентства интересуются более, чем кто бы ни был повышением стоимости собственности, поскольку это влечет не только то, что их собственная недвижимость повышается в цене, но что, в частности, будет больше собственности других людей, которую нужно будет страховать.

И наоборот, если риск агрессии увеличивается и цена собственности падает, то там нет смысла быть застрахованным, поскольку затраты на защиту и цена страховки растет, обнаруживая плохие условия бизнеса для страхователя. Соответственно, находясь под постоянным экономическим давлением, страховые компании будут способствовать продвижению первого фактора, т.е., уменьшать затраты на защиту и предотвращать неблагоприятные условия страхования.

Эта побудительная структура может повлиять на текущую политику борьбы с преступностью. Сегодня ситуация такова. В то время как государство еще борется против обычных частных преступлений, но оно, как правило, мало или вообще не заинтересовано в задаче предотвращения преступления, или, если все же оно произошло, то в компенсации жертвам и в осуждении и наказании виновных. Даже более парадоксальным образом, вместо компенсации жертвам преступления, которого оно не предотвратило (как это следовало бы сделать) государство принуждает жертв как налогоплательщиков платить снова за расходы на розыск, поимку, заключение в тюрьму, а иногда и за развлечение их обидчиков.

Поскольку, в демократических условиях, каждый -- агрессор или нет, проживающий в местах с высокой преступностью или в местах с низкой преступностью -- может голосовать и быть избранным в правительственные учреждения, возникает систематическое перераспределение прав собственности от не-агрессоров к агрессорам и от проживающих в местах с низкой преступностью к резидентам мест с высокой преступностью и преступления умножаются. Соответственно, преступления и вытекающие отсюда требования к частным охранным службам всех видов весьма повышаются. Но государство и здесь поступает парадоксальным образом. Вместо того, чтобы требовать высокой оплаты за защиту населения в местах с высокой преступностью и низкой в местах с низкой преступностью (как страхователи и поступают), государство поступает прямо противоположным образом. Оно облагает большими налогами население мест с низкой преступностью и высокой стоимостью собственности, и меньшими налогами проживающих в местах с высокой преступностью и низкой стоимостью собственности (имущества) или даже субсидирует резидентов последних мест за счет первых и таким образом разрушает социальные условия, неблагоприятствующие преступлениям, и в то же время поддерживает те, которые благоприятствуют преступлениям.

Действия конкурирующих страхователей находятся в прямом контрасте. Во-первых, если страхователь не смог предотвратить преступление, он обязан компенсировать жертвам ущерб. Таким образом, прежде всего страхователь заинтересован в эффективном предотвращении преступления. И если он не смог все же его предотвратить, его интерес и его желание состоят в скорейшей поимке, осуждении и наказании виновных, поскольку при их поимке и аресте страхователь может принудить преступника, а не жертву или самого страхователя выплатить ущерб и затраты на компенсацию.

Более того, точно так же как страховые кампании поддерживают и обновляют текущие детальные списки стоимостей собственности и частного имущества, точно так же они поддерживали бы и обновляли детальные списки локальных преступлений и преступников. При прочих равных условиях, риск агрессии против частной собственности увеличивается при близости к местам интенсивной агрессии и при увеличении числа и ресурсов потенциальных агрессоров. Таким образом страхователи должны быть заинтересованы в сборе информации об имевших место преступлениях и о преступниках и о местах их сосредоточения. И в их общих интересах минимизировать ущерб, наносимый их клиентам, и разделять эту информацию с другими кампаниями (как банки делятся информацией о плохих кредитных рисках граждан). Далее, страхователи должны быть заинтересованы в сборе информации о потенциальных, еще не состоявшихся преступлениях, и агрессорах и это будет вести к фундаментальному и тщательному пересмотру и улучшению текущей государственной статистики преступлений.

Для того, чтобы предсказать будущие инциденты преступлений и таким образом вычислить текущую премию или цену страховки, страхователи должны коррелировать частоту, описание и характер преступлений и преступников с социальным окружением, в котором они происходят и разработать в условиях конкурентного давления непрерывно утончаемую систему демографических и социологических индикаторов преступлений. Т.е., каждая территория должна быть описана и оценен риск проживания на ней в свете множества индикаторов преступлений, таких как сочетание пола, возраста, национальности, этничности, религии, языка, профессии, дохода и др.

После детальной систематизации этой системы надзора следует совершенно утопический вывод: как следствие этого и в разительном контрасте с текущей ситуацией все межтерриториальные, региональные, расовые, национальные, религиозные и прочие конфликты должны погаснуть, перераспределение дохода и богатства должно исчезнуть, и постоянный источник социальных споров будет отодвинут надолго. Вместо этого рождающаяся структура премий и цен будет стремиться к точному отражению риска каждой территории и его отдельного социального окружения, так что никто не будет принуждаться платить за страховые риски других, но только за свои собственные и те, что связаны с его отдельным соседством. Более важно то, что опора системы конкурирующих страхователей от агрессии на непрерывно обновляемую и детализируемую систему статистики преступлений и стоимости имущества, и учет мотивированной тенденции к миграции от мест с высоким риском и низкой стоимостью собственности (плохих мест) к местам с низком риском для проживания и высокой стоимостью имущества (хороших мест) будет способствовать продвижению к цивилизованному прогрессу.

Правительства и -- демократические правительства в особенности -- размывают «хорошие» и продвигают «плохие» соседства с помощью и налогов и политики трансферов. Они делают это также с помощью более разрушительной политики принудительной интеграции.

В результате постепенной кооперации между различными охранными агентствами и развития договорного права каждый субъект будет заинтересован в сокращении конфликтности и усилении безопасности, неважно на международном уровне или внутринациональном.

В случае возникновения конфликтов между клиентами обслуживаемыми разными страховыми агентами, оба агентства пытаются решить свои проблемы через арбитражные суды, которые должны учитывать и религиозные взгляды клиентов и их культурное своеобразие и их традиции, с тем чтобы добиться максимально справедливого, т.е. удовлетворяющего обе стороны решения.

Суды функционируют точно таким же частным порядком, доказывая свою компетентность выигранными делами и беспорочной репутацией своих частных юристов. Так же может функционировать законодательный орган, который в качестве группы высокопрофессиональных экспертов получает разовый заказ от государства на разработку пакета законов.

Как провести границу между правомерностью государственной монополии на какой-то тип деятельности и ее недопустимостью. Для либертариев граница эта пролегает в сравнении экономической эффективности между двумя формами осуществления этой деятельности. Рыночные отношения предполагают обслуживание только тех потребителей, кто оплачивает услуги. Если довольно трудно, а то и невозможно идентифицировать оплативших эти услуги от уклонившихся от оплаты, например, как разделить на разные группы потребителей уличного освещения, дорожных знаков или иных такого рода услуг, то обслуживание приобретает форму коллективного пользования, где, как правило, будут обязательно и те, кто уклонился от оплаты в том числе и по принципиальным соображениям, вроде недостаточной яркости ночного освещения. Если слишком накладно для государства или другого агента (расходы на охрану и выявление неплательщиков превышают доходы от деятельности) предотвратить таких потребителей от пользования неоплаченными благами, то более целесообразно и экономней разрешить пользоваться этими благами всем. Рынок явно не соблазнится этой невыгодной для себя деятельностью и тогда автоматически этот вид деятельности (временно, пока не будут изобретены средства разделить овец от козел) поступает в ведение государства и функционирует в виде социалистической экономики: платят некоторые (в виде налогов), а пользуются все.

Эту логику можно схематически изобразить в виде таблицы, где «возможность исключения» означает экономически оправданное и организационно выполнимое разделение граждан на плательщиков и неплательщиков, а «конкурентность» предполагает действие рыночной конкуренции и антимонопольных законов.

Вид деятельности, обозначенный через А, и конкурентен и допускает возможность исключения, т.е., вполне реализуем на рыночных условиях. Единственно Д -- как вид деятельности, видимо не поддается рыночной мобилизации.

При том условии, что «возможность исключения» будет выполнима для частной полиции, т.е. она будет в состоянии исключить неплательщиков из числа потребителей их услуг по защите и безопасности (тогда эта деятельность передвигается из Д к С ), то можно обеспечить и ее конкурентность. Действительно ли полицейские имеют позитивные маргинальные потери (т.е. можем ли мы перенести полицейские услуги от С к А)? Либертарии убеждены, что это так. Определенно телохранитель может более эффективно защитить одного клиента, чем 100 или 1000. Если так, то гарантировать защиту дополнительного числа людей будет стоить дороже. Потребители протекции, следовательно, конкурентны по отношению друг к другу.

Точно так же будет затруднительно в случае иностранной агрессии защищать только тех, кто оплатил услуги по своей безопасности, а остальных оставить на съедение врагу. Правда, согласно старинной логике, пастуха кормит стадо, поэтому будет жалко потери даже одной овцы, а черед ее оплаты всегда недалек.

Однако подойдем с либертарных, экономических мерок к задаче о безопасности. Относительно легко исключить всех тех, кто не платит, от возможности пользоваться этой привилегией: все, что необходимо сделать частной компании по защите и безопасности населения, это снабдить своих клиентов знаками, предупреждающими, что они находятся под защитой, а также их дома, магазины, оффисы. Это могут быть отдельные дома, районы города, отдельные города, области, различные территории.

Точно так же может быть организована и защита в международном масштабе. Тем странам, кто не оплачивает услуг по безопасности, может быть отказано в защите, если кто-то из агрессоров захочет напасть на страну. Более того, по видимому агрессору даже дадут понять, что будут смотреть сквозь пальцы, если и не поощрять его.

Но при такой организации защиты населению совершенно безразлично, кто его грабит: государство или борющаяся с ним теми же методами другая группировка? Но либертарии пропускают такой простой довод и продолжают развивать свои аргументы. Поскольку вся собственность является частной, то каждый собственник заинтересован, чтобы на его территории не было преступлений, так как стоимость его собственности резко понизится, обесценятся места развлечений, магазины, парки и т.д. Известно, в каком в разительном контрасте находится обеспечение безопасности и порядка в общественных местах и парках, на что тем не менее принудительно взимаются налоги с граждан.

Государственная полиция же, вместо того чтобы ограничить свою активность защитой невинных граждан против преступников, фактически сама вовлечена в криминальное поведение. Первая и главная предпосылка этого состоит в том, что деньги, на которые покупается их униформа, оружие и выдается, изъяты принудительным образом. То есть они ангажированы в те же самые действия, от которых они под присягой обязались защищать своих клиентов. Трудно представить более противоречивую систему. Но в дополнение к этому нарушению закона они повинны и в служебной агрессии, арестовывая людей за продажу своих личных вещей, за цвет кожи и т.д.

Одним из нововведений либертариев в правовом поле является понятие «преступления без жертвы». Жертвой по понятиям либертариев считается тот, кто испытал угрозу физического принуждения, мошенничества или кражи. Там, где нет угрозы, там нет преступления. Преступление без жертв, следовательно, есть то, в котором никто не испытал угрозы физического принуждения, обмана или кражи. Но там, где отсутствуют жертвы преступлений, нельзя говорить о защите собственности или личностей. Наоборот, принятие правоохранительных мер в таких случаях препятствует частным и добровольным контрактным отношениям.

8.5 Приватизация глобального порядка

Рассмотрим теперь как трактуют либертарии необходимую для каждого государства организацию защиты от вторжения иностранных государств. Эта защита является, по их мнению, частным случаем более широкой функции -- защиты от любого государства, домашнего или иностранного. В этом плане территория, конституирующая США, есть в самом реальном смысле территория, уже завоеванная правительством США. Только когда американцы освободят себя от этого завоевателя, они будут иметь эффективную денационализированную защиту.

Предлагаемая ими приватизация и этой функции равноценна по существу либо упразднению государства, либо превращению его в агентство по координации многочисленных видов частного бизнеса.

Главный вопрос государственной политики либертарии переводят в следующую плоскость: могут ли частные альтернативы обеспечить более эффективную защиту от иностранных агрессоров? И стратегический вопрос: могут ли люди мобилизовать идеологические мускулы, чтобы разгромить государство вообще? Как мы видели, эти вопросы во взглядах либертариев тесно связаны друг с другом. Если еще привычными воспринимаются усилия теоретиков и политиков, ведущие к общественному порядку без войн и насилия, то трудно представить, на что общество будет похоже, если упразднить правительство. И особенно интересно узнать как безгосударственное общество сможет защитить себя от иностранной агрессии?

Ответ либертариев на этот вопрос состоит в следующем. Сам факт низвержения домашнего правительства (мирным или насильственным путем) должен привести к тому, что в этом процессе освобождения от домашнего государства подчиненные ему в прошлом субъекты выковывают мощные средства для защиты себя и от иностранных государств. Тот же самый социальный консенсус, те же самые институты и те же самые идеологические императивы, которые они приобрели при освобождении от своего домашнего государства, будут автоматически способствовать и успешной защите от любого другого государства, которое попытается заполнить вакуум.

Народ, который последовательно фабриковал свою идеологическую солидарность, чтобы низвергнуть своих домашних правителей, не просто будет завоевать. Не угрожая завоеванием никому, этот народ может завоевать симпатии субъектов других государств и сделать это лучше, чем какой-либо военный оппонент правлению этих государств, легитимизация которых будет подрываться естественным образом. Точно так же, как Американская революция посеяла искры, которые помогли зажечь революционные настроения во многих других странах, вибрирующая экономика, свободная от всех правительств и налогов, будет вызывать такое восхищение и подражание, что само это движение будет стремиться к расширению.

Как видят либертарии этот процесс? Рассмотрим ряд их аргументов.

Давайте предположим, что в некоторой стране правительство было полностью делегитимизировано, что оно перестало существовать. Как может такое общество существовать в военном отношении внутри мира конкурирующих государств? Это зависит по прежнему от тех же элементов, которые являются детерминантами и военного конфликта: богатство и технологии, география, население и мотивация. По отношению к богатству и технологиям современное безгосударственное общество будет в привилегированном отношении, оно будет пользоваться главным своим преимуществом. Оно не только достигнет более быстрого увеличения экономической продукции и технологического развития при ликвидации правительственного паразитизма, но оно уже будет в состоянии опереться на те институты и организации, где интервенция государства была минимальной. Они же и будут наиболее вероятными агентами процессов упразднения правительства, так как уже будут иметь солидные экономические опоры. Составной эффект более высоких темпов роста будет только усиливать этот потенциальное превосходство и с течением времени будет реализовано и в более мощном военном капитале. Так что будущее общество может так же мало страшиться конкурирующих государств, как США сегодня не испытывают страха по отношению к таким «экономическим корзинам» как Мексика.

Что касается международных агрессоров, то ситуация здесь такая же, как и описанная в предыдущем параграфе организация защиты от внутренних агрессоров. И точно такая же схема могла бы быть плодотворной и на международном уровне и вообще понятие государственных границ теряет в этом контексте какой бы то ни было смысл. Так формируется общая глобальная идеология с соответствующими глобальными институтами, обходящими стороной распространенные в государственном сознании представления о неизбежности мирового правительства с вытекающими отсюда угрозами для человечества и для его мирного сосуществования.

Предположим теперь, что какое-то государство решило атаковать или вторгнуться на свободную территорию. Но как, кого и что оно будет атаковать?

Существуют только владельцы частной собственности и их страховые агентства. Никто из них не захочет участвовать в провокации против агрессивно настроенного государства, чтобы оно получило карт-бланш на вторжение. Если все же реализовалась какая-либо провокация или агрессия против государства, то это должна быть акция отдельного гражданина и тогда интересы государства и интересы страховых агентств совпадают. Обе стороны хотят видеть агрессора наказанным и оплатившим компенсацию за весь причиненный ущерб. Как без реального повода может государство оправдать свою нападение?

Конечно, короли и президенты могут отдать приказ об атаке. Но должно быть достаточное количество других людей, готовых выполнить этот приказ эффективно. Должны быть генералы, получающие и следующие приказу, солдаты, готовые маршировать, убивать и быть убитыми, и домашние производители-интенданты, готовые снабжать и финансировать войну. Если такая согласованная готовность отсутствует, то приказы правителей будут восприниматься как незаконные, и даже могущественное правительство может быть низложено в кратчайшие сроки, как это произошло с Советским Союзом.

Следовательно, с точки зрения лидеров государства, нападение на свободные территории будет рассматриваться как чрезвычайно рискованное предприятие. Никакая пропаганда не заставит общественное мнение поверить, что это не было нападением на невинные жертвы.

В этой ситуации правители государства были бы счастливы уже тем, что сохраняют свой монополистический контроль над их настоящей территорией, и не захотят подвергаться риску потери законности и всей их власти при попытке территориальной экспансии.

Однако, если все же государство попытается вторгнуться на соседнюю свободную территорию? Прежде всего агрессор не застанет невооруженное население. Только в государственных объединениях гражданское население остается невооруженным. Государства стараются везде разоружить свое собственное население, чтобы было бы безопаснее облагать его налогами и эксплуатировать. В противоположность этой политике страхователи не хотели бы разоружать страхуемых, да и они сами не хотят этого. Кто хотел бы быть защищенным, вряд ли удовлетворится тем, что в качестве первого шага ему отказывают в крайних средствах самозащиты? В противоположность этому, страховые агентства будут поддерживать владение оружием среди страхуемых, поощряя их избирательным понижением стоимости своих услуг.

Более того, помимо оппозиции в лице вооруженного частного населения, государство-агрессор может столкнуться с сопротивлением всех страховых агентств. В случае успешного отторжения агрессора эти страхователи имели бы дело с массивной компенсацией. Естественно, страхователи должны быть хорошо вооружены, тренированы, обучены и быть готовы ответить на любое вторжение, и в то же самое время они будут стараться избежать или минимизировать любой дополнительный ущерб. В то же время, страхователи должны быть эффективными и надежными частными фирмами, которые поддерживают внутреннее сопротивление против государства, продвигают его делегитимизацию и стимулируют освобождение населения и трансформацию государства в свободную страну.

Рассмотрим теперь следующий, глобальный уровень функционирования государств. Представим на время полностью безгосударственный мир. Большинство частных собственников будут индивидуально застрахованы большими транснациональными компаниями, обеспеченными огромными капитальными ресурсами, в то время как агрессоры, с сопутствующими плохими рисками будут лишены страхового сопровождения. В этой ситуации каждый агрессор или группа агрессоров будут стараться ограничивать свои цели преимущественно незастрахованной собственностью и избегать всех побочных повреждений, так как в ином случае они окажутся в столкновении с одним или многими экономически могущественными и профессиональными охранными агентствами. Аналогичным образом, возможное насилие в целях обороны также будет высоко селективным и целенаправленным. Все агрессоры будут достаточно легко идентифицированы, будут известны места их расположения и даже специфика их ресурсов и экипировки. В случае нападения на клиентов, страховые агентства будут отслеживать расположения этих групп, их ресурсы и требовать компенсации под угрозой возмездия. Но в то же время, сами эти страховые агентства также будут избегать нанесения дополнительных побочных повреждений, поскольку в таком случае они сами могут преследоваться другими агентствами.

Сегодня, в мире государств войны имеют другой характер. Если одно, например США, атакует другое, например, Ирак, это не просто атака ограниченного числа людей, экипированных ограниченными ресурсами и расположенных в определенном месте. Скорее, это нападение всех американцев со всеми их ресурсами. Каждый американец предположительно платит налоги правительству США и таким образом де-факто, желает он того или нет, вовлекается в каждую правительственную агрессию.

В то же время было бы неверно, считать что каждый американец подвергается одинаковому риску быть атакованным со стороны Ирака (такой шанс, например, выше в Нью-Йорке, чем в глубинных штатах США), но каждый американец оказывается в одинаковых условиях по отношению ко не всегда добровольному участию в правительственных агрессиях.

Точно та же ситуация воспроизводится и в Ираке, как в другой воюющей стране. Правительство Ирака имеет власть облагать налогами свое население или призывать его на службу в военные силы. И как налогоплательщик каждый иракец обязуется защищать свое правительство, как это обязан делать каждый американец. Тогда война становится войной всех американцев против всех иракцев, т.е. тотальной войной.

Стратегии и атакующего и защищающегося государства меняются соответственно. В то время как нападающее государство поначалу все еще избирательно в отношении целей своих атак, или, по крайней мере, ввиду ограниченности ресурсов, противная сторона не имеет никаких побуждений для того, чтобы избежать или минимизировать побочные повреждения. Наоборот, поскольку все население и национальное богатство вовлечено в военные действия, побочные ущербы, будь то жизни людей или уничтожение собственности даже желательны. Нет четкой границы между участниками и не-участниками. Каждый есть враг другому и вся собственность другого обеспечивает ему поддержку. Следовательно, все возможно и оправданно.

Аналогично и защищающееся государство мало будет заботиться о побочных ущербах, возникающих в связи с возмездием нападающему государству. Каждый гражданин атакующего государства и вся их собственность есть враг, и враждебная собственность становится таким образом возможной мишенью для возмездия. Более того, каждое государство в соответствии с этим характером межгосударственных войн будет развивать и применять скорее оружие массового разрушения, такое как атомные бомбы, чем сверхточное (как предполагается) лазерное оружие.

Таким образом возникает сходство между войной и природной катастрофой -- в их неразличительном разрушении и опустошении, что является исключительно характеристикой мира государств. Государства как принудительные, поддерживаемые налогами монополии внутренне расточительны и неэффективны во всем, что они делают. Это проявляется также и в отношении военных технологий и военного интеллекта, особенно, в эпоху высоких технологий. Соответственно, государства не в состоянии будут конкурировать на той же самой территории против добровольно финансируемых страховых агентств.

Таким образом, то что было одной из слабостей обществ охотников и собирателей, становится силой в анархо-капиталистическом обществе.

Распространению такой модели организации защиты и безопасности населения препятствуют прежде всего государственные структуры. Правительство по самой своей сущности делает две вещи несовместимые с его заявлениями. Во-первых, оно принуждает граждан подпадать под активность его «защиты», и во-вторых, оно запрещает другим, кто хотел бы предложить защиту клиентам на их территории, от заключения таких контрактов с ними, предпочитая видеть в этом качестве только себя и под своим принуждением. Если истинная защита от насилия включает и защиту от насилия самого правительства, то нет причин почему бы это не включить в число функций правительства. Но тогда современные правительства есть первые нарушители прав граждан. Государство в таком случае неотличимо от мафии, которая говорит своим жертвам, что именно она защитит их от самой себя.

Таким образом, ключевой аргумент, обосновывающий сбор налогов и, в частности, принудительное налогообложение, направляемое, якобы, на защиту граждан или оборону страны, повисает в воздухе. В то же время многие экономисты до сих пор утверждают, что национальная защита это тот тип активности, который несомненно поддерживает тех, кто платит за это.

Вообще либертарии склонны при анализе войн и политики опираться на понятия и подходы экономического анализа производства. Те же три категории производства -- труд (человеческие ресурсы), земля (естественные ресурсы), и капитал (богатство и технологии) -- служат для них входами в анализ любой политической или военной кампании.

Например, одной из экономических моделей, в терминах которой устанавливается аналогия между войнами и экономикой служит модель Лаффера.

Как известно, короткая кривая Лаффера описывает соотношение между ставкой налога и объемом получаемых налогов или, более широко, между степенью экспроприации общества государством, увеличивающим все свои требования, и тотальным валовым доходом, который ему удается выжать из экономики. Только сокращением степени экспроприации достаточно ниже той черты, которая означает максимальную прибыль государства, может оно положить условия для увеличения общественного благополучия. С течением времени, эта стратегия приведет к сдвигу кривой Лаффера вверх, так что даже при той же самой степени экспроприации государство будет получать больше тотального годового валового дохода. Точно так же как частные лица, имеющие определенные сбережения, могут отказаться от потребления в настоящем для того, чтобы иметь больше возможностей для потребления в будущем, государства могут отказаться от дохода в настоящем для того, чтобы стимулировать рост общественного благополучия, который сделает их богаче и сильнее в будущем.

Многие государства Европы, находясь в остро конкурентном политическом окружении, пришли к этой стратегии как средству опережения своих конкурентов. В этом плане можно говорить как бы о процессе естественного отбора среди государств, аналогичного естественному отбору среди живых особей. В то время как генетические мутации порождают изменения и адаптацию, продвигающие естественный отбор среди организмов, решающим фактором изменений для государств выступает идеология.

Сегодня как и на заре цивилизации наиболее сильные побудительные мотивы государства состоят в стремлении удовлетворить свои специальные интересы за счет общественных. Однако поиск и нахождение соответствующих способов и средств экспроприации затрудняется с каждой новой исторической эпохой. Возможно, апогей такой политики государств уже в прошлом, по крайней мере, мы видим как в эпоху глобализации растет противостояние такой стратегии со стороны новых субъектов мировой политики -- транснациональных корпораций, негосударственных организаций, отдельных финансово-мощных лиц.

Макропаразитарные государства в лучшем случае выжимали доходы ниже потенциального максимума на короткой кривой Лаффера. Но для разных политических систем происходило это по-разному. Соблазн британских и американских правителей состоял в эксплуатации коротких прибылей в своих доходах, что сдвигало кривую Лаффера слишком вверх, даже за счет возможной потери долгосрочного роста. В то же время советские соответствующие интересы проявились в обнаружении того, что государство может получить больше трансферов через взятки, коррупцию и другие подобные процедуры, которые фактически ослабляли давление государства на экономику.

8.6 Государственное образование -- противоречие в терминах

Без сомнения наиболее эффективным методом посредством, которого государство создает мистику своей вездесущести, является контроль над образованием. Эволюция принудительного государственного контроля над школьным образованием неотделима от политической истории. Этот контроль выступает иногда главной целью политического маневрирования и, в случае успеха, его наиболее желанным результатом. То, что кажется основополагающей целью -- обучение детей грамоте -- всегда играет второстепенную роль. Государственное образование ни в коем случае не является слабым, беспомощным или неупорядоченным как думают даже специалисты. Это холодная, изощренная и тонко отлаженная машина, предназначенная выполнять очень важную работу -- тормозить рост сознания общества. Проблема не в том, что государственные школы плохо работают, но скорее в том, что они действительно работают, и работают в соответствии с заложенными установками. Первая цель и первостепенная функция школ -- не обучать и воспитывать хороших людей, но формировать послушных граждан государства. Это и есть та функция государственной индоктринации, которая наиболее великолепно выполняется школой.

Сторонники государственного образования понимали это прекрасно. Например, Г. Манн, американский общественный деятель, поддерживал в 19 веке государственное образование именно на этих основаниях, видя в нем средство ассимиляции иностранных элементов в протестантскую пуританскую культуру. По отношению к ирландским католикам Манн советовал: «Со старыми и пожилыми не так много можно сделать, но зато с их детьми, и главное средство -- это образование. Их подрастающее поколение должно воспитываться так же, как и наши дети. Мы говорим должны, поскольку во многих случаях это может осуществляться только принуждением. …Дети должны быть собраны и силой, принудительно, направлены в школы. И те, кто сопротивляется и препятствует этому плану, будь то родители или священнослужители должны нести ответственность и быть наказаны» (83, с. 114 ).

С самого начала государственные школы были формой социального контроля. Одна ирландская газета, описывая этот процесс ассимиляции детей против их воли, заметила: «Общий принцип, на который опираются эти принудительные школьные правила является в корне порочным, радикально нездоровым и атеистическим… Образование детей уже не является ни заботой церкви, ни делом семьи, но работой самого государства».

В противоположность ксенофобной лихорадке, с которой многие коренные американцы спешат навязать свои культурные предпочтения иммигрантам, либертарии осуждают государственное образование. Дж. Уоррен сравнивает его с «передачей цыплят на попечение лисам, причем лисам еще и платят за это». Он видел, что государственный контроль над образованием, подобно государственному контролю над религией будет порождать ортодоксию, удушающую всякое расхождение во взглядах. «Школа станет бюрократией, обслуживающей интересы бюрократов и тех, кто в конечном счете контролирует государственный аппарат». По поводу того, что государственники настаивают, что принудительно регулируемое образование необходимо потому, что люди не могут различить ложь от правды и могут быть введены в заблуждение, Г. Спенсер возразил, что: «Вряд ли найдется какой-либо сектор в жизни, над которым по аналогичным соображениям нельзя было бы водрузить законодательный надзор».

Сегодня идеал социального контроля через образование реализован. Подобно павловским собакам дети входят и выходят из школ по звонку. Они начинают каждый день принесением присяги флагу США и пением национального гимна. Проходя сквозь политические знания и изучение однобокой истории, они обучаются чтить демократию и Конституцию.

Школа есть «двенадцатилетний принудительный приговор», в течение которого дети формуются в «хороших» граждан. В действительности же формируются покорные граждане. «Неизбежно, что принудительное, регулируемое государством образование будет отражать философию статус-кво», комментирует историк Дж.Спринг. «В конце концов это в интересах тех, кто имеет политическую и социальную власть и кто получает наибольшую выгоду от существующего политического порядка и зависит от его увековечивания». Иными словами, государственная школа берет на себя роль официальной церкви, вдохновляя ее подопечных к благоговейному коленопреклонению перед государством.

Государство продуцирует образ само-увековечивающегося, само-достаточного института, обладающего огромной силой и влияющего на волю людей. Но самом деле, все наоборот. Правительство держится по воле людей, и без их поддержки оно хрупко, не имеет своих ресурсов и быстро дезинтегририруется. А главное, что оно стоит без тех человеческих ресурсов, компетенции и знания, которые оно же само подавляет своим образованием в страхе от растущего осознания нелепого положения вещей и грядущего разоблачения своего вредительства.

Как мы видим по вышеприведенной аргументации, и в этой области либертарии продолжают последовательно выявлять мистику государства, видя в нем только абстракцию, поглощающую и безрассудно растрачивающую человеческую энергию.

8.7 Сецессия как средство противостояния государству

Рассмотрим теперь одну из стратегий, предлагаемых либертариями в качестве средства уклонения от государственного контроля. Уклонение (сецессия) обычно понимается как односторонний разрыв связей с более широким и организованным целым, к которому уклонисты привязаны. Уклонение от государства означало бы, что индивид или группа индивидов изолируют себя от государства как большего целого, к которому они привязаны, т.е., разрывают определенные контакты с государством.

Если ради краткости выделить только два вида взаимоотношений -- горизонтальные (кооперация и координация) и вертикальные (директивность и гегемония), то в рамках горизонтальных контрактных отношений индивидуальные члены равноправным образом обмениваются искомыми товарами и услугами определенного качества. Выбирая подчиненность гегемоническому виду отношений, человек интегрирует себя в систему, в которой его принуждают создавать недостаточно четко определенные услуги и получать то, что готов назначить ему руководитель.

Есть также два различных фундаментальных пути приобретения собственности. Либо собственность приобретается в условиях уважения к собственности других людей, приобретенной правым путем, либо она приобретается посредством насилия над правами других лиц. Либо используются экономические способы приобретения, либо политические. То, что делают убийцы, воры и грабители, несовместимо с жизнью в обществе. Но директор, нарушая права собственности других людей, не воспринимается как преступник.

Другие члены общества -- по крайней мере большинство -- считают его нарушения прав собственности других людей как совместимые с цивилизованным поведением. Следовательно, они активно поддерживают эти действия, когда они обращены против других людей, и не мешают им, когда они направлены против них самих. Это и есть природа гегемонических связей между директором и его подчиненными.

Уклонение есть односторонний разрыв гегемонических отношений со стороны подчиненного субъекта. Это означает две вещи: 1. Подчиненные больше не поддерживают право руководителя на нарушение прав собственности других людей, например, прекращая платить налоги, или обслуживать руководителя; 2. Они начинают сопротивляться ему, когда он нарушает их собственные права или права других людей на собственность.

Уклонение или прекращение связей есть специальный подкласс политических реформ. Не руководители осуществляют реформы, модифицируя существующие политические связи, но управляемые -- односторонне отменяя эти связи. Более точно, упраздняется гегемонический аспект существующих институтов.

Отмена гегемонических связей совершается в самых разнообразных масштабах. Она может касаться только части таких связей и может охватывать географически несвязанные территории. Например, ганзейские города в их лучшие дни были свободны от имперских налогов. Также, в средние века различные отдельные города, особенно в Северной Италии, Фландрии и Южной Германии избегали в течение определенного времени власти империи. В большинстве случаев они управлялись старейшинами городов или становились республиками.

Континуум географической дисперсии политических режимов хорошо иллюстрируется случаем города Хертогенбош в Нидерландах. Этот анклав был поразительно политически гетерогенен: он включал в себя датский анклав, который в свою очередь включал в себя бельгийский анклав. Таким образом, часть улиц были датскими и подчинялись датским законам, а часть улиц были бельгийскими и подчинялись бельгийским законам, а иногда даже дома на одной и той же улице принадлежали различным нациям и подчинялись различным законам (они были отмечены датскими или бельгийскими флагами).

Скорее как нормальный для западной цивилизации, чем исключение, воспринимался и тот факт, что гегемонические связи с отдельными регионами соседствовали с независимыми территориями. Посредством браков, наследства или покупки земли средневековые аристократы приходили к владению собственными территориями, которые были рассеяны повсюду в Европе.

В принципе, взаимоотношения и зависимости между правительством (государством) и различными субъектами не гомогенны. Например, евреи в Центральной и Восточной Европе в течение веков пользовались относительно независимым политическим статусом, который даже позволял им осуществлять некоторую форму умеренной территориальной суверенности. Знаменитые «гетто» были далеки от институтов подавления, как они изображаются сегодня; они были островками свободы от тех законов, которые ограничивали большинство других сограждан (например, евреи гетто были освобождены от нееврейской юрисдикции и различных форм налогов).

То, что такие режимы могут сосуществовать рядом друг с другом, является достаточным основанием реализуемости таких состояний. Единственной границей для географической дисперсии этих «политических» режимов были границы частной собственности. Теоретически каждый владелец собственности и, в частности, каждый землевладелец мог выбрать и установить свое собрание правил, которыми должны были руководствоваться пользователи этой собственности. Но обычно такие территориальные анклавы зависят от обмена товарами и услугами с другими территориями. Поэтому они были вынуждены отменять торговые барьеры и принимать политику свободного рынка.

Поступая таким образом, землевладельцы создавали жизненные образцы плодотворного функционирования самостоятельных и добровольных форм социальной организации. Не нуждаясь в особой рекламе ввиду привлекательности той идеи, которую они олицетворяли, эти островки уклонения притягивали жителей других территорий, и таким образом заполнялись пустоты на политической карте.

Укажем два главных преимущества политических реформ реализующих стратегию уклонения. Первое -- уклонение не трансформирует, но упраздняет гегемонические связи. Все другие формы политических реформ удерживают эти зависимости нетронутыми и просто модифицируют способы, посредством которых правитель использует свою власть. Ключевые организации, такие как армия, полиция, суды держат свою монополию и объявляют всех конкурентов вне закона. После того, как усердие реформаторов ослабевает, ничто не стоит на пути дальнейшей экспансии государственных монопольных сил в такие области как здравоохранение, искусство, экономика и др. И во многих случаях даже умеренные реформы государственных организаций возвращаются вспять после спада энтузиазма реформаторов. Самое худшее во всех этих случаях и что встречается в большинстве раз, реформы оборачиваются созданием дополнительных гегемонических зависимостей с более охватывающей политической централизацией. Например, чтобы избавиться от аристократических привилегий классические либералы сначала поддержали короля против меньших аристократов, а затем сконцентрировали дальнейшие усилия на демократическом централизованном государстве для борьбы со всеми региональными и локальными формами монархизма и аристократии.

Вместо того, чтобы обуздывать политическую власть, они просто сдвигали и централизовывали ее, создавая даже более мощные политические институты, чем те, которые они старались превзойти. Классические либералы купили свой краткосрочный успех за очень тяжелую долгосрочную ренту, часть из которой мы платим уже в 21 веке.

В этом и причина того, что в конечном счете классические либералы провалились. Важно осознать, что быстрый успех классических либералов был связан с тоталитарными схемами, которые беспокоили прошлое столетие. Фундаментальное объяснение их провала состоит в том, что либеральные реформы не были добровольно адаптированы и приняты различными общественными группами, но были наложены на них принудительно. Конечно, такая тактика была очень эффективной в реализации классико-либеральной программы сразу на всей территории, контролируемой новыми демократическими централизованными государствами. Без такого охвата процесс был бы очень постепенным и предполагал бы наличие островков Старого режима, которые могли бы продержаться довольно долгое время. Однако подобно всем столь простым тактикам, и эта стала обоюдоострым орудием, которое постепенно обернулось против жизни, свободы и собственности.

Можно указать здесь на аналогию с бизнес-циклом. Подобно тому, как бизнес-инвестиции, не поддержанные реальными сбережениями, не стимулируют подлинный рост, и после короткого периода иллюзорного роста ведут прямо к экономическому банкротству, так и «принудительное наложение свободы» не создает подлинную свободу, но после короткого периода иллюзорной свободы ведет прямо к тоталитарному кошмару.

Факт в том, что ни в Европе, ни в США классическому либерализму не удалось установить общественный порядок, который бы эффективно сохранял частную собственность и индивидуальную свободу более, чем пару десятков лет. Это резко контрастирует со средними веками, в которых христианская религия в течение веков наделяла правами и обязанностями всех граждан будущего Града Бога. Христианство ограничивало средневековых аристократов во всех их тиранических наклонностях, и эти ограничения эффективно гарантировали свободы подчиненных. В Европе классический либерализм никогда не создавал глубоких корней и его кратковременный расцвет начал закатываться к концу 19 века, вылившись вскоре в такие хорошо известные социалистические схемы как коммунизм, фашизм и национал-социализм. В США безуспешная война за уклонение дала рождение государству благосостояния-войны, которое и стало расти постепенно с того времени. Конечно, нельзя сравнивать государство США по значимости в общественном восприятии с немецкими национал-социалистами или русскими большевиками, если касаться его относительной внутренней силы. Однако в абсолютных терминах оно уже стало наибольшим и наимощным государством в мире, которое когда-либо было на Земле, и это превосходство особенно чувствуется в вопросах внешней политики и войны.

Реальный вопрос состоит не в том, -- как предполагали все классические либералы ХХ века -- почему счастливые дни классического либерализма увяли и выродились в новую эру беспрецедентного государственного контроля. Реальный вопрос в том, как классический либерализм мог процветать, даже те несколько десятилетий, что он процветал? Ответ, вероятно, связан с временным лагом, который требуется для того, чтобы новые демократические централизованные государства консолидировали себя. Новые демократические ценности должны были проникнуть в мышление, новые политические ориентации должны были медленно обрести свое место в индивидуальном сознании и т.д.

Стратегия уклонения и прерывания гегемонических связей лишена всех этих фатальных долгосрочных последствий наложенной или дарованной свободы. Может пройти довольно длительное время, пока созреют условия для успешного уклонения, и оно может оставить много темных и политически непроясненных пятен на политической карте. Однако, по крайней мере, эти реформы могли бы стать подлинной реализацией того, что не содержало бы уже семена своего разрушения.

Второе преимущество уклонения состоит в том, что это есть единственный тип политической реформы, который не только способен привнести и установить незыблемость режима частной собственности, но и сам основан на уважении к принципам этого режима. В то время как государство по своей природе -- принудительная организация, организация политических средств, уклонение есть активность, полностью гармоничная с уважением к частной собственности и к экономическим средствам. Таким образом, выполняется главное этическое требование либертарной реформы, а именно, чтобы сама реформа не создавала новые нарушения собственности.

Уклонение не ведет с необходимостью к войне. Однако, поскольку государство имеет очевидный интерес к поддержанию гегемонических уз, составляющих его опоры, и готово отстаивать их с помощью силы, уклонисты должны найти средства для преодоления этого сопротивления.

Уклонисты всегда составляют меньшинство всего населения. Но это судьба всех политически активных групп, даже самого правительства. Государство не в состоянии управлять, если оно должно надзирать за каждым жителем в каждый момент. Оно может управлять, если только граждане подчиняются его командам и уступают, и тогда только оно может сконцентрировать свою властную энергию на тех индивидах, которые ему не подчинились.

Это один из самых больших политических законов: гегемонические отношения существуют постольку, поскольку большинство добровольно подчиняется им. Не правитель обращает граждан в подчиненных, а они сами выбирают подчинение правителю. Сами подчиненные принятием своего свободного решения создают гегемонические связи.

Почему граждане выбирают это подчинение? Либо они считают, что это правильный или наилучший путь в сложившихся обстоятельствах, либо просто не знают иного способа существования. Поэтому, идеи или мнения, которые оправдывают существование гегемонических связей, являются последним основанием политической власти. Вот почему иностранные государства, в отсутствие идеологической лояльности населения, часто правят через своих местных вассалов, которые согласно локальной традиции имеют такое право. Это также основание того, почему современные государства берут под государственный контроль школы и университеты.