Семантика и прагматика русских перформативных высказываний

Я живу в Москве. Я давно живу в Москве. Я давно уже живу в Москве. Я давно уже живу в Москве в центре. Я давно уже живу в Москве в самом центре.

Каждое из расширений в высказываниях позволяет говорящему представить присвоенную им действительность как референтную, хотя для слушающего она может быть и нереферентной. Референтность же по мере конкретизации и дробления денотативных смыслов все более и более стремится удалиться от референции неопределенной и приблизиться к референции идентифицирующей (ЛЭС, 1990, с. 411), при этом референция понимается как “отношение актуализированного, включенного в речь имени или именного выражения (...) к объектам действительности..., способ “зацепить” высказывание за мир” (Н.Д. Арутюнова, 1992, с.18).

Возвращаясь к проблеме соотношения предложения и высказывания, отметим как одно из существенных различие в аспекте референции: если “предложение может содержать конкретно-референтные термы, предназначенные для обозначения индивидуализированных объектов”, то в высказывании такие термы “действительно вступают в референцию с объектами из общего поля зрения или общего фонда знаний участников речевого акта” (Е.В. Падучева, 1996, с. 232).

Еще одно существенное различие между предложением и высказыванием связано с модальностью, которую в речевом акте говорящий реализует как некоторое коммуникативное намерение, цель, т.е. в качестве иллокутивной функции. Поэтому предварительно определим высказывание как единицу, способную реализовывать иллокутивную функцию.

1.3 Модальность и интенциональность

1.3.1 Модальность

Самое широкое определение модальности в отечественной лингвистике (А.М. Пешковский, В.В. Виноградов, А.В. Бондарко, Т.В. Шмелева и др.) связано с установлением отношения к действительности. Такое отношение развертывается от говорящего субъекта в сторону действительности в пределах высказывания, благодаря чему задается его коммуникативная направленность. Иными словами, “отношения, устанавливаемые на основе анализа объективной действительности, передаются через “субъективный фильтр” говорящего” (Е. Беличова-Кржижкова, 1984, с. 56)

Модальные значения, по В.В. Виноградову, сводимы в предложении к значениям, выражаемым говорящим субъектом, а по Ш. Балли, они выражают “реакцию мыслящего субъекта на представления” (Ш. Балли, 1955, с. 234). По мнению Т.В. Шмелевой (1984), точки зрения В.В. Виноградова и Ш. Балли различаются и в плане выражения, и в плане содержания. В языках номинативного строя флективного типа носители модального значения - это глагольное наклонение и особые модальные слова (В.В. Виноградов) или только модальный глагол (по Ш. Балли), эксплицитный или имплицитный, поскольку “природа глагола определяет характер остального состава предложения” (О.И. Москальская, 1973, № 6, с. 37). Тем самым подчеркивается обязательность наличия модальности: “модальность - душа предложения”. Как бы подкрепляя эту же идею, В.В. Виноградов определяет модальность как обязательную составляющую грамматического значения предложения - предикативности (В.В. Виноградов, 1975, с. 223).

Любое высказывание содержит сообщение о действительности, о предметном мире, о ситуации, т.е. пропозицию, и одновременно выражает отношение говорящего к обозначаемой действительности; таким образом, оно имеет двойственную, субъективно-объективную природу. По Ш. Балли, предложение членимо на диктум и модус, понимаемый как “главная часть предложения, без которой вообще не может быть предложения, а именно выражение модальности, коррелятивное операции, производимой мыслящим субъектом” (Ш. Балли, 1955, с. 44). Модус дополняет диктум, но не обязательно соотносится с частью конструкции предложения. Он представляет собой “особый слой синтаксического значения, связанный с принадлежностью высказывания говорящему” (Г.Я. Солганик, 1984, с. 177), т.е. одно из модальных значений, а именно субъективно-модальное. Таким образом модальность и объективная, и субъективная оказывается представленной, хотя бы и имплицитно, в предложениях любых структурных схем независимо от конструкции предложения, поскольку “модальное значение есть специфическое значение синтаксического построения; оно может быть присуще только конструкции в целом” (Н.Ю. Шведова, 1960, с. 19).

Общим основанием обсуждаемых подходов является субъективность, исходящая от говорящего субъекта я и составляющая одно из фундаментальных свойств языка (Э. Бенвенист, 1974, глава “О субъективности в языке”), которое и обеспечивает коммуникативную функцию языка.

Естественно, что спектр языковых средств выражения субъективности достаточно неоднороден: это и личные местоимения я и ты, обозначающие основных участников коммуникации, дейктические указатели здесь и сейчас, задающие пространственно-временные параметры существования субъектая, значение времени, выражаемое как лексически, так и грамматически; глаголы, обозначающие душевное состояние субъекта - тоскую, жалею - или мыслительные операции, производимые им, - думаю, полагаю (ср. модус у Ш. Балли); глаголы, которые впоследствии назвали перформативными:клянусь, прошу, обещаю и др. Все эти средства оформления модуса группируются в комплексы и каждый раз передают “комплекс таких субъективных смыслов, который может и должен выразить говорящий, вступая в тот или иной вид общения и становясь автором высказываний, построенных по законам данного языка” (Т.В. Шмелева, 1984, с. 80 ). Очевидно, что речь идет о субъективности языка в достаточно узком смысле, ибо по сути в человеческом языке все субъективно, “человечно” (см. В. Гумбольдт, А.А. Потебня, И.А. Бодуэн де Куртенэ, Г. Гийом и др.)

И модус, и коммуникативный аспект предложения противопоставлены объективному содержанию предложения, его пропозиции, что вполне укладывается в предложенное Фр. Данешем трехуровневое строение предложения (Fr. Danes. A three-level approach to syntax). Если пропозиция любого высказывания передает информацию об определенном положении дел в реальном мире или в одном из возможных миров, то смысл ее выделения “заключается в разграничении объективного и субъективного в содержании высказывания” (А.В. Бондарко,1990, с. 70) или, напротив, в обнаружении их диалектического единства. Так, анализируя синтаксическую модальность единиц речевого этикета, устойчивых формул этикета, например: Извините иПрошу прощения; Спасибо. Благодарю. Позвольте поблагодарить Вас... . Я хотел бы поблагодарить вас... и др., Н.И. Формановская отмечает, что “для определения модального плана таких синтаксических единиц целесообразно опираться на классификацию признаков ситуации” (Н.И. Формановская, 1982, с. 32), в первую очередь учитывая “такие компоненты ситуации, как мотивы, целеустановки говорящих, а следовательно, и целенаправленность высказывания” (там же, с. 33). Рассматривая синонимические формулы благодарности от Спасибо до Я хотел бы поблагодарить вас (там же, с.34, с.38), она отмечает расхождения формального и содержательного планов формул этикета, когда внешние показатели ирреальности, например, императив, частицы и др., свидетельствуют лишь о субъективно-модальном плане отношения говорящего субъекта я к адресату. При этом в синонимических рядах высказываний - единиц речевого этикета - обнаруживается “диалектическое единство объективности и субъективности” (там же, с.35).

Информация пропозиции не зависит от условий коммуникации, участников коммуникации, от ситуации речевого общения в целом. Остальные значения образуют так называемую “модальную рамку” (A. Wierzbicka, 1969), таким образом одна и та же пропозиция способна сочетаться с различными модусами, реализуя тем самым различные коммуникативные цели высказывания (Н.Д. Арутюнова, 1976, с. 34) и коммуникативные намерения говорящего.

Актуализационные категории модуса, или модальная рамка, согласно Т.В. Шмелевой, включают персональность, временную локализацию, пространственную локализацию, не исключая и случаев их возможной нейтрализации (Т.В. Шмелева, 1984, с. 82 - 84), соотносимы с координатами “я - здесь - сейчас” (Э. Бенвенист, 1974; Ю.С. Степанов, 1975), актуализирующими механизмами языка (Н.Д. Арутюнова, 1972), и восходят к актуализации, по Ш. Балли (Ш. Балли, 1955).

Интегральным компонентом модальности как функционально-семантической категории, по А.В. Бондарко, является отнесенность к реальности/нереальности. Иные же виды модальности - внешнесинтаксическая и внутреннесинтаксическая, первичная и вторичная, как и ее основные виды - объективная и субъективная, - различаются по специфичности средств их выражения и фактически предстают либо как “модальность наклонения”, либо как “модальность лексических показателей” (термины Т.В. Шмелевой). Принципиально лексические и грамматические показатели модальности различаются в отношении категории персональности. Лексические средства оказываются более подвижными и полифункциональными, а грамматические “привязаны” к одному-единственному значению -1-му лицу говорящего субъекта.

Именно поэтому перформативные значения не могут не быть включены в круг модальных значений: поскольку перформатив обладает семантической сложностью с точки зрения модусных значений, будучи одновременно актом и языковой, и социальной деятельности, постольку перформатив выражает “особое отношение события к действительности, устанавливаемое говорящим, ср. могу и обещаю приехать” (Т.В. Шмелева, 1984, с. 80). Таким образом, место перформатива - в рамках модальности. Само же значение перформатива сопровождает некоторое событие (пропозицию), связано со значением реальности/ирреальности и, в свою очередь, оказывается “рамочным” (там же). Если субъективность модуса проявляется “в интересах говорящего”, то субъективность коммуникативного аспекта реализуется “в интересах слушающего” (там же), что позволяет обнаружить разнонаправленность субъективности, например:

Обнимаю и поздравляю тебя - рекомендуй меня баронессе Дельвиг (письмо А.С. Пушкина А. Дельвигу, 20 февраля 1826 г.)

- субъективность развертывается в направлении от я к ты : (1) обнимаю и поздравляю, и, наоборот, - от ты к я: (2) рекомендуй.

В свою очередь разнонаправленность субъективности соотносима с двумя типами референции: 1) аутореференцией как свойством говорящего субъекта я и 2) референцией пропозиции, обращенной к действительности, свойственной, как правило, ассертивной части высказывания. Таким образом, субъективность позволяет обнаружить взаимодействие модальности и референтности. В этом отношении показательны перформативные глаголы, одни из которых переносят осуществление коммуникативной цели на сферу адресата (я приказываю..., я прошу...), а другие сохраняют коммуникативное намерение говорящего, одновременно подчеркивая существенность речевого акта и самого действия (я благодарю..., я обещаю..., я клянусь...)(Человеческий фактор..., 1992, с. 11).

Иную точку зрения высказывает Е.В. Падучева (1996), считающая основным способом выражения субъективной модальности неэксплицированность в пределах высказывания. Согласно данной точке зрения, субъективная модальность охватывает различные языковые явления и может обнаруживаться в зависимости от средств ее выражения. Во-первых, она имеет место при характеристике отношения говорящего к “самому высказыванию, либо к его аспекту или части”. Такое отношение имплицитно, и “оно не может быть выражено с помощью отдельной предикации с подлежащим в 1-м лице, обозначающим говорящего” (Е.В. Падучева,1996, с. 229). Основные средства выражения субъективной модальности - это вводные слова, модальные и вводно-модальные слова, формы наклонения (ср. Русская грамматика, 1980).

Во-вторых, субъективная модальность рассматривается с точки зрения выражения в речевом потоке коммуникативного намерения говорящего, как правило, экспрессивного. В этом случае выражение модальности также должно быть имплицитным, поэтому перформативные высказывания, в которых коммуникативное намерение говорящего выражено формулой “субъект я + перформативный глагольный предикат” (Я требую...), не относятся к сфере субъективной модальности.

Чтобы проанализировать данную идею, необходимо соотнести, с одной стороны, предикативность как грамматическое синтаксическое значение, включающее компонент синтаксической объективной модальности, а с другой - персональность, которая, в свою очередь, понимается как одна из категорий предикативности (С.Г. Ильенко, 1975), связанная с категорией лица. Тогда комплекс “субъект я + перформативный предикат”, впрочем, как и любой другой глагольный предикат, является носителем отношения говорящего к описываемой объективной действительности, ситуации, событию, следовательно, ему будет присуще значение объективной модальности. В этом случае для говорящего возможен только выбор “способа выражения персональности” - личное местоимение, имя существительное, прямой или косвенный падеж и др. (Т.В. Шмелева, 1984, с. 82).

Однако наряду с временной и пространственной локализацией персональность как одна из модусных категорий “состоит в выражении причастности/непричастности к событиям лиц по их роли в акте коммуникации: (а) говорящего; (б) его собеседников и (в) всех тех, кто не участвует в данной коммуникативной ситуации. Точкой отсчета при этом служит говорящий - первое лицо” (там же). Следовательно, в комплексе “субъект я + глагольныйпредикат” объективная модальность как бы субъективируется вследствие выбора персонализованного субъекта я, который задает модальную рамку. На наш взгляд, данный вывод подтверждается и в теории функциональной грамматики при обсуждении функционально-семантической категории персональности: “Только в позиции субъекта-подлежащего выявляются во всей полноте возможные функции грамматической категории лица местоимений в их связи с лицом глагола - функции собственно семантические, семантико-прагматические и согласовательные (координационные)” (Теория функциональной грамматики, 1991, с. 15).

В подтверждение возможной и необходимой экспликации субъективной модальности посредством говорящего субъекта я приведем рассуждения Г.Я. Солганика. Наиболее яркий пример персонифицированного проявления языка - разговорная речь - это тип речи от Я, “когда производитель и субъект речи совпадают. Я говорящего - это и субъект речи, и субъект действия, состояния, в ней обозначаемого: общее модальное значение - модальность непосредственного общения. В диалоге - наиболее распространенной форме разговорной речи - происходит смена субъекта речи (говорящий и слушающий), но полное совпадение с производителем речи сохраняется” (Г.Я. Солганик, 1984, с. 182).

Понимаемая таким образом субъективная модальность предстает как одна из активных составляющих семантики высказывания, тем самым механизм формирования высказывания реализуется во взаимодействии пропозициональных и субъектно-модальных характеристик высказываний.

Подводя итог обсуждения категории модальности, обратимся к ее интерпретации в теории функциональной грамматики. Признавая в качестве семантической детерминанты модальности отношение к признакам реальности/ирреальности, А.В. Бондарко и др., тем не менее, полагают необходимым сделать данную характеристику более информативной. С этой целью, определяя модальность “как комплекс актуализационных (прагматических. - Е.К.) категорий, характеризующих с точки зрения говорящего отношение пропозитивной основы содержания высказывания к действительности по доминирующим признакам реальности/нереальности” (Теория функциональной грамматики, 1990, с. 59), выделяют и более дифференцированные признаки модальности: 1) актуальность/интенциональность; 2) оценку достоверности; 3) коммуникативное устройство высказывания; 4) утверждение/отрицание; 5) засвидетельствованность; в отдельных случаях также учитывают качественную и эмоциональную оценку (там же). Очевидно, что перечисленные аспекты модальных значений частично пересекаются или даже совмещаются; одни из них более универсальны, т.е. присущи высказываниям любого типа, другие более специфичны.

Тем не менее, “позиция говорящего” включена в любое значение модальности, как и в любой ее классификационный признак. Если в концепции Ш. Балли модальность понимается как синтаксическая категория, связанная с модусом высказывания, выражающим суждение говорящего относительно диктума, то в теории функциональной грамматики модальность предстает как актуализационная, семантико-прагмати-ческая категория.

Именно исходя из учета модусных различий и особенностей в модальности прежде всего выделяют коммуникативный и субъективно-оценочный аспекты, при этом в качестве основного фактора создания модального значения выступает коммуникативная функция высказывания, точнее коммуникативное намерение, установка, цель говорящего (И.П. Распопов, 1957; Т.Б. Алисова, 1971; Р. Зимек, 1975; М. Грепл, 1978 и др.).

1.3.2. Интенциональность

В процессе общения, в коммуникативном и речевом акте участники коммуникации - говорящий и слушающий - занимают особые позиции не только в отношении друг к другу, но и к предметам и ситуациям, о которых сообщается в высказывании. В модели языка как органона Карла Бюлера языковой знак реализует три семантические функции, будучи символом в отношении предметов и ситуаций (репрезентация), симптомом, зависящим от говорящего как отправителя сообщения (экспрессия), и сигналом, обращенным к слушателю как получателю сообщения (апелляция): “Функция человеческого языка тройственна: изъявление, побуждение и репрезентация”, - так в 1918 г. начинал свою работу о предложении К. Бюлер, - “Сегодня я предпочитаю термины: экспрессия, апелляция и репрезентация (...)” (К. Бюлер, 1993, с. 34).

В теории функциональной грамматики понятие функции не тождественно значению, хотя любое значение можно рассматривать как производное от функции определенного языкового средства или комплекса средств: ““Семантическая функция” - более широкое понятие, чем “значение”, поскольку оно охватывает не только собственно значения тех или иных единиц, но и речевые смыслы, в формировании которых существенную роль играет речевая ситуация и “фоновые знания”” (А.В. Бондарко, 1996, с. 45). Функция, таким образом, понимается как назначение, предназначение, цель употребления, поэтому “как функции чаще всего интерпретируются элементы содержания, реально выражаемые в речи, а не внутриязыковые значимости” (там же, с. 48).

Функции высказывания по своей природе интенциональны, так как смысл высказывания выражается в соответствии с намерениями говорящего, потребностями и целями коммуникации.

Различные языковые средства всегда используются для реализации определенных назначений и целей, объективируемых в языке и речи, но употребление, выбор тех или иных средств по-разному соотносится с интенцией говорящего. Толкуя функцию как назначение определенного языкового средства, необходимо разграничить и одновременно соотнести аспекты потенции и реализации, которые “отражают соотношение и взаимодействие языка и речи, компетенции (competence) и исполнения (performance)” (там же, с. 44), иначе говоря функции-потенции и функции-реализации, которые последовательно осуществляются в акте речи, включая речевую ситуацию. При этом функция-потенция высказывания определяет “потенциальное назначение речевого акта”, а реализация этого назначения осуществляется самим актом речи (там же, с. 57).

Функция-потенция высказывания имеет интенциональный характер, поскольку говорящий, стремясь передать некоторый смысл, подбирает адекватные своей точке зрения языковые средства. Кроме того, слушающий, воспринимая смысл высказывания, соотносит его с интенцией говорящего, и поэтому способ представления смысла и передачи сообщения, избранный говорящим, включает интерпретационный компонент.

Проблема интенциональности и понятие интенции связаны с широким кругом вопросов в теории речевой деятельности, имеют выход в когнитивные теории, моделирование языковой деятельности, но центральную роль играют в теории речевых актов (Новое в зарубежной лингвистике, 1986, вып. 17; Философия, логика, языка, 1987. Интенциональность, охватывая различные аспекты лингвистики высказывания, в первую очередь связана с разработкой проблемы коммуникативных целей высказывания, которые реализуются как вопрос, ответ, приказ, просьба, обещание и др. (Дж. Остин, 1986; М.Я. Гловинская, 1993).

В теории речевых актов интенциональность принято понимать как “свойство многих ментальных состояний и событий” (Дж. Серль, 1987, с. 96). Это свойство характеризуется направленностью на объекты и положения дел в реальном мире, в действительности, но оно не тождественно осознанности и не ограничивается намеренностью, проявлением интенций. В концепции В. Гумбольдта интенция понимается как движущая сила языка, которую “нужно всегда искать в духе” (В. Гумбольдт, 1984, с. 123), поэтому все в языке интенционально. Однако вследствие многообразия языковой практики “языковые образования возникают в результате взаимодействия внешних впечатлений и внутреннего чувства в соответствии с общим предназначением языка, сочетающим субъективность с объективностью в творении идеального, но не полностью внутреннего и не полностью внешнего мира” (там же). Интенциональность - это не умственный акт, а состояние или событие, например, страх, вера, огорчение, надежда, нужда и др., что, на наш взгляд, хорошо иллюстрирует фрагмент стихотворения А.С. Пушкина “Воспоминания” 1828 года, в котором сочетаются и переплетаются ментальные и физические действия, обозначенные глаголами-предикатами 1-го лица:

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Тем не менее, модель речевого акта связана с пониманием интенциональности как репрезентации, поскольку “Интенциональные состояния представляют объекты и положения дел в том же самом смысле, в котором их представляют речевые акты” (Дж. Серль, 1987, с. 100; здесь и далее в цитатах сохраняется авторское написание прописной буквы И. - Е.К.).

Во-первых, на интенциональные состояния распространяется различие между пропозицией и иллокутивной силой высказывания, отраженное в формуле F( p), где F - иллокутивная сила, а p - пропозиция. В теории интенциональных состояний подобные различия наблюдаются между психологическим модусом S и репрезентативным содержанием r, ср. S ( r).

Во-вторых, если утвердительные речевые акты (утверждения, суждения и под.) соотносимы с действительностью, существующей независимо от них, и могут быть охарактеризованы как истинные или ложные, то директивные (приказы, требования, команды) и комиссивные (обещания, клятвы, ручательства) речевые акты как бы сопоставляют мир с содержанием речевого акта, поэтому они не могут быть охарактеризованы как истинные или ложные, а только как искренние или нет, т.е. как выполнимые или нет. Другими словами, “утвердительный класс имеет направление от слова к миру, а директивный и класс актов обязательств имеют направление от мира к слову” (там же, с. 103), что в принципе отражает два основных способа языковой концептуализации мира.

В-третьих, пропозициональное содержание речевого акта выражает в том числе и определенное интенциональное состояние, которое обеспечивает условия искренности (выполнимости. - Е.К.) данного речевого акта. Таким образом обнаруживается четкий параллелизм между речевыми актами и выражаемыми в них условиями интенциональной искренности.

В-четвертых, и речевые акты, и интенциональные состояния “репрезентируют объекты и положения дел”, ср. F(p) и S(r), но только различными способами и с помощью различных средств. При этом репрезентация понимается достаточно узко и сводится к условиям выполнимости.

Основное же различие между интенциональными состояниями и речевыми актами обусловлено тем, что первые представляют собой ментальные состояния, а вторые - интенциональные действия. Этим же определяются два уровня интенциональности речевого акта: 1) произведение говорящим субъектом я высказывания, содержащего условия выполнимости; 2) представление в данном высказывании, речевом акте соответствующего интенционального состояния, содержащего те же самые условия выполнимости.

Таким образом, интенциональность речевого акта - это параметр говорящего субъекта я, его психологическое состояние, которое соотносимо с пропозициональным содержанием высказывания и с условиями выполнимости, искренности речевого акта. Очевидно, что интенциональность обусловливает различие между пропозицией и иллокутивной силой высказывания в речевом акте.

Интенциональность может быть проинтерпретирована и вне речевого акта - как проекция на коммуникативные цели высказывания, как анализ семантических функций грамматических форм в их отношении к смысловому наполнению высказывания говорящим субъектом (А.В. Бондарко, 1996; E. Koschmieder, 1965). В отношении реализации интенциональности рассматриваются функции-потенции конкретных грамматических форм вида, времени, наклонения, лица, залога, числа, падежа и другие, а также функции-реализации их в высказывании.

“Наиболее интенциональны те категории, которые отражают актуальное в данном акте речи отношение обозначаемой ситуации к действительности” (А.В. Бондарко, 1996, с. 69), т.е. категории модальности, временной локализованности и персональности, которые по существу формируют категорию предикативности. Тем не менее и другие, практически все элементы грамматической семантики могут быть интенциональными в случае выражения ими “актуального для говорящего” в передаваемом смысловом содержании (там же). Таким образом, за интенциональностью всегда стоит актуальность, существенная для говорящего.

1.4 Речевые акты. Иллокутивная сила высказывания

1.4.1 Общая характеристика речевого акта

В “Философских исследованиях” Л. Витгенштейна (1994) обсуждается теория “языковых игр”, увязывающая в единое целое “язык и действия, с которыми он переплетен” (Л. Витгенштейн, 1994, с. 83). При этом сам язык является нам некоторой формой жизни: “... говорить на языке - компонент деятельности или форма жизни” (там же, с. 20). Многообразие проявлений этой формы деятельности далеко не ограничено тем, что в процессе языковых игр реализуется масса возможностей:

“Отдавать приказы или выполнять их -

Описывать внешний вид объекта или его размеры -

Изготавливать объект по его описанию (чертеж) -

Информировать о событии -

Размышлять о событии -

Выдвигать и проверять гипотезу -

Представлять результаты некоторого эксперимента в

таблицах и диаграммах -

Сочинять рассказ и читать его -

Играть в театр -

Распевать хороводные песни -

Разгадывать загадки -

Острить; рассказывать забавные истории -

Решать арифметические задачи -

Переводить с одного языка на другой -

Просить, благодарить, проклинать, приветствовать,

молить” (там же, с. 90).

Этот далеко не полный перечень действий и их результатов, осуществляемых благодаря разнообразнейшим языковым элементам, средствам и способам, невольно заставляет подумать о безграничности человеческого познания и опыта, которые невозможны без языка.

Язык как деятельность, речеобразование, речевая деятельность, речевые акты рассматривались и анализировались в концепциях многих зарубежных и отечественных лингвистов: В. фон Гумбольдта, Ш. Балли, С. Карцевского, Л.П. Якубинского, К. Бюлера, Э. Бенвениста, Л.В. Щербы, М.М. Бахтина, Н.И. Жинкина, А.А. Леонтьева и др.

К середине ХХ в. в рамках лингвистической философии сложилась целостная теория речевых актов во многом под влиянием идей о языке как форме жизни, о единстве языка и действия, о языковой игре. Более детальная разработка этой теории связана с именем Дж.Л. Остина (How to do things with words, 1962, в русском переводе: Слово как действие, 1986). Центральная категория - речевой акт - раскрывается как “целенаправленное речевое действие, совершаемое в соответствии с принципами и правилами речевого поведения, принятыми в данном обществе” (ЛЭС, 1990, с. 412), однако ее содержание не исчерпывается приведенным определением. Кроме того, в последнее время появился и новый термин речеповеденческий акт, когда “речевое высказывание, обращенное “к другому”, регулярно приобретает статус поведенческого акта, а поведенческий акт, рассчитанный на восприятие его “другим”, всегда семиотичен. В первом случае (при обращении “к другому”. - Е.К.) речь интерпретируется как действие (речевой акт. - Е.К.), во втором (жест, мимика - Е.К.) - действие как речь” (Человеческий фактор..., 1992, с. 40; более подробно см.: Н.Д. Арутюнова, 1998). Рассматривая преимущественно первый аспект - высказывание, рассчитанное на слушателя, отдадим предпочтение более традиционному термину - речевой акт.

Итак, речевой акт предполагает наличие говорящего и слушающего, которые обладают некоторым общим фондом знаний, или фондом идей, по Э.-Б. Кондильяку, представлений о мире, а также общими языковыми навыками, или языковой компетенцией. Речевой акт совершается в определенной, социально обусловленной речевой ситуации, которая включает ряд параметров, предполагает множественность контекстов.

Совершение речевого акта представляет собой сложные, многоступенчатые действия, начиная с произнесения говорящим субъектом высказывания на конкретном языке и заканчивая воздействием на сознание или поведение слушающего, адресата. Так, Дж. Остин выделяет пять ступеней речевого акта, когда необходимо:

1) произнести членораздельные звуки, принадлежащие общему для говорящего и слушающего речевому коду;

2) построить высказывание из слов на данном языке в соответствии с правилами и нормами грамматики этого языка;

3) соотнести высказывание с действительностью, т.е. придать ему смысл и референцию, или совершить локутивный акт;

4) превратить локутивный акт в иллокутивный, т.е. говорящий должен выразить в ходе произнесения высказывания коммуникативную цель, сделать его целенаправленным;

5) воздействовать на слушателя, вызвать его реакцию и тем самым создать новую ситуацию, которая может развертываться за пределами данного речевого акта, или вызывать перлокутивный эффект, когда слушатель под влиянием говорящего и речевой ситуации совершает перлокутивный акт.

В свою очередь Дж. Серль пишет о трех необходимых ступенях речевого акта, включая: 1) акт произнесения (локутивный акт); 2) пропозициональныйакт, осуществляющий референцию и предикацию; 3) иллокутивный акт, реализующий намерение, установку говорящего.

Несмотря на то, что Дж. Серль опускает вторую и пятую ступени формирования речевого акта по Остину, он не отказывается от них вообще, а как бы перераспределяет их роли внутри локутивного и иллокутивного актов. Исключается в этом случае перлокутивный акт, который может стать другим речевым актом или не быть таковым совсем. Тогда при тождественности речевого и иллокутивного акта принято говорить о перлокутивном эффекте, но не перлокутивном акте.

Если исходить из того, что для произнесения и оформления речевого акта, собственно высказывания, требуется использование языковых элементов (единиц и конструкций), знание способов и правил их соединения в высказывании, норм языка, то эта сторона речевого акта предполагает знание в первую очередь владение техникой языковой формы. Ядро речевого акта, его содержание связаны с коммуникативным аспектом, с говорящим и слушающим, и в этом смысле речевой акт представляет собой гетерогенное трехуровневое образование, объединяющее:

1) локутивный акт, когда говорящий выбирает и определяет языковую форму речевого акта с целью передачи внеязыковых смыслов;

2) иллокутивный акт, когда говорящий взаимодействует со слушающим, формулируя свои намерения, коммуникативную цель, задает ряд условий осуществления речевого акта;

3) перлокутивный акт, когда говорящий взаимодействует со слушающим с точки зрения предполагаемых результатов речевого акта.

(Сравните с тремя семантическими функциями К. Бюлера, соответственно: экспрессивной, репрезентативной и апеллятивной.)

Если перлокутивные акты попадали в поле зрение риторики, а локутивные принадлежали к объектам лингвистической семантической теории, то иллокутивные акты и есть собственно предмет теории речевых актов (И.М. Кобозева, 1986, с. 13). Таким образом, модель речевого акта включает одновременно и цель, и результат, а теория речевых актов рассматривает одну из моделей коммуникативной ситуации, в которой осуществляется “акт речи, состоящий в произнесении говорящим предложения в ситуации непосредственного (выделено нами. - Е.К.) общения со слушающим” (там же, с. 11).

1.4.2 Речевой акт и модель коммуникации

Основная модель коммуникации включает, по Р. Якобсону (1964, с. 353), минимум необходимых компонентов любой речевой ситуации: участники коммуникации - адресант и адресат, или говорящий и слушающий; сообщение (высказывание); код (язык); контекст (речевая ситуация) и контакт (речевой акт):

Схема 2. Модель коммуникации (по Р. Якобсону)

Естественно, что она задает структуру речевого акта как такового: оба участника коммуникации - говорящий и слушающий, обмениваясь информацией, в идеале “имеют в своем распоряжении одну и ту же “картотеку” высказываний”, т.е. необходимо, чтобы участники речевого акта использовали общий код, или язык (Р. Якобсон, 1996, с. 30).

Говорящий и слушающий, чтобы речевая коммуникация состоялась и была успешной, должны были бы действовать синхронно, как минимум, параллельно, осуществляя одинаковый выбор средств, единиц из идентичного инвентаря. В этом случае язык предстал бы как номенклатура, или в процессе общения говорящий и слушающий “договорились” бы о таком понимании языка. Однако этого не происходит по многим причинам: из-за различия “капитала мысли”, из-за того, что “область языка далеко не совпадает с областью мысли”, по А.А. Потебне, из-за различий в опыте, в фоновых знаниях, что неизбежно приводит к различиям в контекстах говорящего и слушающего, в сообщениях, которые оправляются и которые получаются. Одним словом, даже при наличии единственного и общего кода, общности условий коммуникации сами участники коммуникации, коммуникативного акта и речевого акта всегда асимметричны. Полагаем, что иллюстрацией подобной асимметрии может служить обсуждение Ю.М. Лотманом (1996, с. 23 и далее) вопроса о различиях коммуникации в механизме культуры, и в частности проблемы адресата. При этом выделяются два типовых случая.

Первый из них связан с конкретизацией общей схемы: я - субъект передачи, обладающий информацией; он - объект, адресат. Очевидно, что я известно некоторое сообщение, а он ничего не знает. В этом случае передача информации будет осуществляться прежде всего в пространстве в направлении от я кон. Переменными будут элементы, а код - постоянным.

Второй случай - автокоммуникация - имеет дело с передачей сообщения от я к я, когда носитель, субъект информации остается прежним, но сообщение в процессе коммуникации перекодируется и приобретает новые смыслы. Информация перемещается во времени, а затем адресант и адресат (Я' - это alter ego ты) как бы совмещаются в одном лице:

Схема 3. Модель автокоммуникации (по Ю.М. Лотману)

Если попытаться совместить обе обсуждаемые здесь модели коммуникации, имея в виду, с одной стороны, субъективность языка-кода говорящего и слушающего, поскольку “именно в языке и благодаря языку человек конституируется как субъект” (Э. Бенвенист, 1974, с. 293), а с другой стороны, интерсубъективность - неотъемлемое свойство коммуникации, субъект я с необходимостью конституирует другое лицо - не-я (ты/вы/он), то в предложенной схеме автокоммуникации и общей схеме коммуникации адресат не-я будет переменной. При этом, очевидно, за счет трансцедентальности значения говорящего субъекта я адресат-слушающий с неизбежностью включит и отразит я: 2-е лицо “ты/Вы/вы” вплоть до “alter ego”, а 3-е лицо “он/она/оно/они” в минимальной степени, в смысле возможного выбора адресата субъектом я.

Достаточно детальное обсуждение этой проблемы в аспекте субъективности языка и интерсубъективности коммуникации находим у В. Гумбольдта, когда я предстает как говорящий мыслящий субъект, а ты - как “другой”: “Человек говорит, даже мысленно, только с другим или с самим собой, как с другим” (В. Гумбольдт, 1984, с. 399). В силу того, что “субъективная деятельность создает в мышлении объект” (там же, с. 76), и потому объект - это “преимущественно порождение субъекта” (там же, с. 82), в слове, в языке он (объект) не отрывается от субъекта, напротив, “субъективность даже усиливается, поскольку представление, преобразованное в слово, перестает быть исключительно принадлежностью лишь одного субъекта” (там же, с. 77) и в конечном итоге “становится общим достоянием всего рода человеческого” (там же, с. 77). Таким образом, “понятия субъекта и объекта, зависимости и независимости переходят друг в друга” (там же, с. 83). Язык же принадлежит мыслящему и говорящему субъекту я, “ибо каким я его вызываю к жизни, таким он и становится для меня” (там же), но одновременно язык “обязательно должен принадлежать по меньшей мере двоим (выделено нами. - Е.К.), и по существу он - собственность всего человеческого рода” (там же, с. 83).

Развивая идеи В. Гумбольдта о языке как деятельности, в ходе которой осуществляется познание и самопознание, А.А. Потебня отмечает: “Познание своего я есть другая сторона познания мира, и наоборот” (А.А. Потебня, 1976, с. 305). При том, что исходное состояние сознания не различает я и не-я, объективирование предметов мысли с помощью языка, особенно в процессе коммуникации, способствует разграничению я и не-я; ср. у В. Гумбольдта: “Язык начинается непосредственно и одновременно с первым актом рефлексии, когда человек из тьмы страстей, где объект поглощен субъектом,пробуждается к самосознанию (выделено нами. - Е.К. ) - здесь и возникает слово, а также первое побуждение человека к тому, чтобы внезапно остановиться, осмотреться и определиться” (В. Гумбольдт, 1984, с. 306).

Различение я и не-я, во многом благодаря языку, обеспечивает постоянно развивающееся “содержание самосознания”, и тогда “личность, мое я” становится одним из способов обобщения и изменения содержания, а определение языка как деятельности и мировидения осложняется субъективностью, поскольку “мир человечества в каждый данный момент субъективен”, то язык - это “не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность” (цит. по: Л.Г. Зубкова, 1989, с. 114) и “чтобы осознать это, необходимо облечь мысли в слово, и тогда станет очевидным, что мысль, как и сопровождающие ее звуки, существуют не только в говорящем, но и в понимающем” (А.А. Потебня, 1990, с. 283), т.е. в я и ты.

Для обозначения адресанта и адресата как партнеров по коммуникации наиболее характерно и оправдано использование дейктических слов - местоимений, поскольку они максимально отвлечены от конкретных имен участников коммуникации и позволяют ярче выявить механизмы и модели общения. В случае непосредственного общения, т.е. любого речевого акта, природа дейктических слов определяет и взаимодействие участников коммуникации.

По С.Д. Кацнельсону, для дейктических слов характерны:

“1) ситуативность, т.е. смысловая зависимость от ситуации речи, вне которой значение таких слов расплывчато и неясно;

2) эгоцентризм, т.е. постоянная отнесенность к субъекту речи;

3) субъективность: внешний объект выделяется не по его собственным признакам, независимым от говорящего лица, а по совершенно случайному для него признаку соотнесенности с говорящим лицом (выделено нами. - Е.К.);

4) мгновенность и эфемерность актуального значения (в современной терминологии - “референции”), меняющегося от одного случая к другому” (С.Д. Кацнельсон, 1965, с. 5 - 6).

Именно поэтому я и не-я оказываются взаимообратимыми в силу интерсубъективности коммуникации и собственной полярности, хотя бы на оси “адресант - адресат”. Полярность я и не-я оказывается релевантным признаком любого акта коммуникации, тем более речевого акта как коммуникативного акта непосредственного общения. Ее своеобразие проявляется в отсутствии симметрии, либо параллелизма, не говоря уже об эквивалентности. В силу этого речевые акты и представляющие их высказывания оказываются двусубъектными.

До сих пор обсуждались общие для коммуникативного и речевого акта черты, но между ними есть и отличия: в схеме коммуникативного акта Р. Якобсона, так же как и в модели автокоммуникации Ю.М. Лотмана, отсутствует компонент “цель”, во всяком случае он не эксплицирован, что заставляет задуматься над вопросом о том, что же именно, какая сила “запускает”, приводит в движение коммуникацию вообще: ясно только, что она связана с говорящим субъектом.

1.4.3 Коммуникативный акт, речевой акт и схема четырех полей К. Бюлера

Рассматривая соотношение терминов, включающих понятие акт, а именно: коммуникативный акт, речевой акт, иллокутивный акт, пропозициональный акт, референциальный акт и другие, становится возможным установить их соотношение с учетом общности и различий, поскольку все они так или иначе охватывают сферу коммуникации.

Безусловно, коммуникативный акт в данном ряду оказывается общей базой для выявления связей между всеми прочими актами. Это обусловлено его социальной значимостью прежде всего для участников общения, которые “порождают высказывания и интерпретируют их” (ЛЭС, с. 223) в ходе коммуникативного акта. Заметим, что коммуникативный акт может осуществляться и без языка, т.е. быть невербальным, хотя бы при использовании жестов, мимики, различных звуковых и визуальных знаков-сигналов, которые также интерпретируются участниками коммуникации.

Являясь разновидностью коммуникативного акта, речевой акт всегда включает в себя высказывание, которое, собственно, его и оформляет, и означивает, но прежде всего речевой акт трактуется как “целена-правленное речевое действие, совершаемое в соответствии с принципами и правилами речевого поведения, рассматриваемое в рамках прагматической ситуации” (там же, с. 412). Приведенная характеристика заставляет обратиться к схеме четырех элементов, или четырех полей К. Бюлера, которая, на наш взгляд, разъясняет взаимодействие речевого акта и ситуации, с одной стороны, и речевого акта как действия и языка, - с другой.

К. Бюлер выделяет “речевое действие” (H - Sprechhandlung), “языковое произведение” (W - Sprachwerk), “ речевой акт” (A - Sprechakt), “языковую структуру, языковое образование” (G - Sprachgebilde) как четыре элемента, которые позволяют утверждать: “Все языковые феномены являются знаковыми” (К. Бюлер, 1993, с.38), а также, что наука о языке, теория языка не должна ограничиваться дихотомией В. Гумбольдта energeia - ergon или оппозицией Ф. де Соссюра la langue - la parole, а опираться на четыре элемента и исследовать четыре поля, в которых взаимодействие названых четырех элементов реализуется двумя схемами:

В обеих схемах обнаруживаются две перекрещивающиеся дихотомии. При этом “речевое действие H” и “речевые акты А” принадлежат полю I, поскольку они соотнесены с субъектом, а “ языковое произведение W” и “ языковое образование, или структура G”, будучи отвлеченными от субъекта, т.е. межъсубъектными, принадлежат полю II. Учитывая “ступени формализации”, “речевое действие Н” группируется с “языковым произведением W”, а “речевой акт А” - с “языковым образованием, или структурой G” (К. Бюлер, 1993, с. 51).

Данные рассуждения показывают, что речевой акт обнаруживается только с помощью высказывания, т.е. только в вербальной форме. Само же высказывание “обладает полевой структурой” (М.Ю. Федосюк, 1997, с. 146), будучи включенным, хотя и различными сторонами, во все четыре поля К. Бюлера.

Внутреннее строение, собственно структура речевого акта имеет три уровня: локуцию, иллокуцию, перлокуцию (Дж. Остин, Дж. Серль и др.). Каждый уровень принято также характеризовать как акт, что связано с реализацией одной из основных семантических функций языка (к. Бюлер), и с некоторым результатом каждого из актов. Так, в результате локутивного акта, включающего и говорение-произнесение, возникает имя или номинативная основа речевого произведения. Иллокутивный акт будучи реализацией интенции и речевым действием говорящего субъекта я, прежде всего стремится выразить некоторое содержание и направить его адресату, слушателю ты, а содержание в свою очередь оформляется в перформативное высказывание.Перлокутивный акт, обусловленный апелляцией к адресату, в целом как бы выходит за пределы речевого акта, в силу чего он часто осторожно именуется перлокутивным эффектом, тем не менее его следы можно обнаружить и в пределах речевого акта, а именно: в предикате перформативного высказывания, в глаголе-перформативе.

Итак, речевой акт можно охарактеризовать как особую разновидность коммуникативного акта: это иллокутивный коммуникативный акт, который может включать локутивный и перлокутивный акты.

Пропозициональный и референциальный акты принадлежать уровню высказывания, в частности перформативного высказывания, оформляющего речевой акт. Они инициируются говорящими субъектами.

Характеристики речевого акта либо его составляющих как речеповеденческого акта, речемыслительного акта, ментального акта (ментального состояния) целиком и полностью обусловлены сферами говорящего субъекта я и адресата ты, их социоречевым поведением и социальными нормами общения: “Язык является самым эксплицитным из известных нам видов коммуникативного поведения. (...) Язык - это преимущественно коммуникативный процесс во всех известных нам обществах” (Э. Сэпир, 1993, с. 211).

1.4.4 Акты и речевые акты. Иллокутивный акт и его составляющие

В теории речевых актов неоднократно отмечалось, что одно и то же высказывание, точнее одна и та же пропозиция, может оформлять различные языковые акты. Например, Я приеду завтра может быть и утверждением, и угрозой, и обещанием. В конечном счете все зависит от речевой ситуации, коммуникативного контекста, которые и показывают, какое изменение положения дел может повлечь за собой та или иная экспликация и интерпретация иллокутивной цели.

Общность физического, непосредственного и речевого действия определяется тем, что их цель и результат приводят к изменению; различие же связано с тем, что по сути наблюдаемые “физические действия (doings) представляют собой экстенсиональные объекты, в то время как акты (acts, actions) суть интерпретации физических действий, т.е. интенсиональные объекты” (Т.А. Ван Дейк, 1978, с. 285).

Взаимодействие физического действия и речевого акта подобно взаимодействию иллокутивной силы высказывания и интенциональности, по Дж. Серлю: F ( p) и S ( r ). Ментальное состояние (желание, намерение, цель, решение и др.) предшествует собственно действию, которое впоследствии приводит к изменению положения дел. Интенциональность предшествует речевому акту и стимулирует проявление иллокутивной силы высказывания в момент его произнесения говорящим субъектом, а реакция слушателя может вызывать изменение положения дел, новое метальное состояние и/или новый речевой акт. Таким образом, интенциональность как бы создает семантическую основу речевого акта: осуществляя высказывание, говорящий субъект осуществляет речевое действие, а последствие-изменение наступает вне пределов речевого акта как возможная реакция слушателя или замыкается на самом речевом акте.

Подобно любому физическому действию, речевой акт имеет иерархию и фазы (J. Austin, J. Searle). Отметим лишь, вслед за Т.А. Ван Дейком (1985, с. 291), что речевой акт содержит две важные переменные - пропозициональный и референциальный акты. С названными аргументами связаны и различия речевых актов: “...наблюдая извне речевой акт любого рода, мы можем назвать или не назвать его сообщением, просьбой или советом и т.д. в зависимости от двух факторов: 1) что было сказано (пропозициональный акт. - Е.К.) и 2) считаем ли мы, что намерения и/или предположения (...) действительно могут быть приписаны говорящему” (А. Вежбицка, 1985, с. 255). Заметим, что фактор намерений говорящего указывает на особую референтность - аутореферентность, характерную для любого речевого акта, которая может быть выражена и вне пропозиции.

Наконец, обсуждая результат физического или речевого действия, имея в виду изменения в положении дел, следует исходить из того, что суть любого действия, речевого акта, “самого акта говорения состоит в том, чтобы способствовать успеху взаимодействия между его участниками” (Т.А. Ван Дейк, 1975, с. 293). При этом условия успешности составляют особый компонент значения высказывания в речевом акте. Принцип выполнимости, успешности речевого акта осуществим только при условии, что слушающий понял и то, что говорится, и почему это говорится, особенно если достигнута цель “побудить слушающего к действию” (там же).

Речевые акты часто называют иллокутивными, как и глаголы-предикаты в них. Это связано с понятием иллокутивной функции, или иллокутивной силы высказывания, соотносимому, с одной стороны, с тем действием, “которое говорящий осуществляет” с помощью высказывания (Ю.Д. Апресян, 1988, с. 12); с другой стороны - это “выражение коммуникативной цели в ходе произнесения некоторого высказывания” (ЛЭС, 1990, с. 412), или иллокутивная цель.

Иллокутивная цель рассматривается как некоторый “ментальный акт, совершения которого добивается от слушателя говорящий, или ментальное состояние, в которое говорящий намерен привести слушающего” (З. Вендлер, 1985, с. 243). В большинстве случаев иллокутивная цель обнаруживается благодаря контексту и ситуации. Очевидно также, что иллокутивная цель - это ядро, база иллокутивной силы высказывания; по определению она связана с основными характеристиками речевого акта: 1) иллокутивный акт отличается от локутивного своей целенаправленностью (ср. Интенциональность); 2) иллокутивный акт отличается от перлокутивного своей конвенциональностью. Антиномия интенциональности - конвенциональности речевого акта разрешима в процессе взаимодействия говорящего и слушающего при успешности речевого акта, при наиболее полном соблюдении ими Принципа Кооперации П. Грайса.