Особенности языка и стиля прозы братьев Стругацких

1. Высший научный и административный состав Института Чародейства и Волшебства,

2. Обслуживающий НИИЧАВО персонал: представители низшей демонологии,

3. Персонажи, случайно связанные с происходящими в Институте событиями.

Представители двух последних групп именуются только личным именем, которое, за редким исключением (снежный человек Федя, пришелец Константин), во время создания повестей не принадлежало к числу популярных в обществе. Это такие персонажи, как вурдалак Альфред, домовой Тихон («Понедельник начинается в субботу»); - старик Феофил, птеродактиль Кузьма, плезиозавриха Елизавета («Сказка о Тройке») и т.д. Таким способом авторы подчеркивали архаичность и необычность изображаемых существ. Представители «высшей» индивидуально-авторской мифологии, актуализированной в двух рассматриваемых нами повестях, именуются трехчастными именными формулами (имя-фамилия-отчество), сложившимися в русской среде. Степень несоответствия национально-культурной специфики имен, принятой авторами за основу, в формуле именования может быть весьма различной: от нулевой, т.е., той, которая вполне представима вне описываемой в фантастических повестях обстановки (пример - имя главного героя Александр Привалов), до совершенно невообразимых, призванных прежде всего отобразить искусственный характер моделируемой действительности (Наина Киевна Горыныч или Кербер Псоевич Демин). В целом же все имена, характерные для миров «игрового» типа, можно разделить на две основные категории:

1) имена положительных героев:

а) имена, не содержащие каких-либо аномалий: Александр Привалов, Володя Почкин, Витька Корнеев;

б) имена, содержащие аномалии: Эдик Амперян, Федор Симеонович Киврин, Магнус Редькин, Кристобаль Хозевич Хунта, Янус Полуэктович Невструев.

Упоминание единицы измерения силы тока в фамилии Эдика Амперяна, архаично звучащее отчество Федора Симеоновича или указание на чуждую национальность и культуру, содержащееся в имени Кристобаля Хозевича Хунты, не подразумевает какой-либо положительной или отрицательной коннотации - это всего лишь указание либо на профессию носителя имени (физик Эдик Амперян), либо на его преклонный возраст (Федор Симеонович Киврин, начавший свою деятельность еще во времена Ивана Грозного), либо на исторические корни героя (Великий инквизитор в прошлом - Кристобаль Хозевич Хунта), также в имени может содержаться указание на специфическую природу носителя данного вида онима (существующий в прошлом и будущем Янус Полуюэктович Невструев).

2) Имена отрицательных героев: (Лавр Федотович Вунюков, Амвросий Амбруазович Выбегалло, тов. Хпебовводов, тов. Фарфуркис, Модест Матвеевич Камноедов, фотограф Найсморк, журналисты Б. Пронщательый и В. Питомник, Перун Маркович Неунывай-Дубино, Кербер Псоевич Демин, Хрон Монадвич Вий, Наина Киевна Горыныч). В некоторых из этих наименований остраняющий аномальный элемент преподносится читателю на фоне других нормативных элементов и свидетельствует об искусственности используемого авторами онима. Это могут быть:

а) изменения, проявляющиеся только на звуковом уровне: у вместо ожидаемых а или о в фамилии Вунюков; необычный облик фамилии Камноедов, вместо нормативного Камнеедов; «лишнее» й в фамилии Найсморк;

б) самостоятельное грамматическое оформление каждого из компонентов, наблюдаемое, например, в фамилии Хлебовводов, где оба компонента фамилии обладает самостоятельными окончаниями;

в) сочетание в едином ониме (Амвросий Амбруазович) вариантов одного и того же по происхождению имени, употребленных в соответствии с разными культурными традициями (принятое в русской традиции Амвросий + французский вариант этого же имени Амбруаз).

Одним из характерных способов создания имен в произведениях игрового типа является прием семантико-стилистического контраста, когда каждый из компонентов онима исключает остальные элементы в силу их принадлежности к иному культурно-историческому пласту (Хрон Монадович Вий, Перун Маркович Неунывай-Дубино). Вариантом такого способа номинации становится тавтологичное нагромождение имен, связанных между собой отдаленными ассоциациями: таков, например, древнерусский сказочный колорит, объединяющий все компоненты имени Наина Киевна Горыныч, или зооморфные ассоциации, вызываемые именем и отчеством Кербера Псоевича. Авторы использовали типичное постмодернистское «жонглирование формами», ни к чему не обязывающую интеллектуальную игру с широко известными мифологическими образами («чистая игра видимостей» как назвал это Бодрийяр).

Некоторые из этих наименований являются «говорящими» - т.е. соответствуют личностным качествам своих носителей, находящим выражение в тексте. Наиболее отчетливо явление «говорящей» фамилии эксплицируется в образе заместителя директора по административно-хозяйственной части НИИЧАВО Модеста Матвеевича Камноедова, чья фамилия отчетливо соотносится с данной ему в тексте характеристикой: ...человек он был могущественный непреклонный и фантастически невежественный [ПНВС: 83]. Другой пример «говорящего имени» - фамилия профессора Амвросия Амбруазовича Выбегалло. Она характеризует профессора как выскочку и достаточно органично соотносится с описанием того, как он делает карьеру в науке, ...размахивая томами классиков, из которых с неописуемым простодушием выдирал с кровью цитаты, нещадно опуская и вымарывая все, что ему не подходило [ПНВС: 92]. С одной стороны, звучание фамилии отсылает к сказочной традиции, в соответствии с которой чудесные помощники сказочных героев именуются Опивало, Объедало и т.д., а с другой стороны, фамилия образована по аналогии с типом, который использовался украинскими и белорусскими дворянами для придания своим фамилиям более «благородного» и необычного звучания (яркий показатель этого типа - конечный отрезок - лло - см. подробнее [Унбегаун 1989: 250]). Такая фамилия в совокупности с привычкой вкраплять в свою речь отдельные словосочетания на французском, который Выбегалло в духе учения академика Марра называет «диалектом», а также с другими деталями, архаизующими облик профессора (подшитые кожей валенки, «извозчицкий» тулуп, стриженные под горшок волосы и т.д.), делают образ профессора еще менее симпатичным и разительно отличающимся от той жизнерадостной, исполненной веры в светлое будущее атмосферы, которой проникнута повесть «Понедельник начинается в субботу».

Если профессор Выбегалло воспринимался как пережиток дореволюционного прошлого, то персонаж «Сказки о Тройки» Лавр Федотович Вунюков - фигура хронологически более близкая к моменту написания повести. Председатель Комиссии по утилизации необъяснимых явлений Лавр Федотович Вунюков в «Сказке о Тройке» представлен как лицо, окруженное всевозможными почестями и уважением. Негативные коннотации, ощущаемые читателем, в случае с Выбегалло, сконцентрированы только в фамилии - в образе Вунюкова они сопряжены со всем именем: с одной стороны, Лавр - прозвище Лаврентия Берии, зафиксированное, в частности, в романе братьев Вайнеров «Евангелие от палача»; с другой - символ победы и триумфа - лавровые ветки, сплетенные в венок, которым украшали головы победителей в Древней Греции. Эта ассоциация подкрепляется в тексте различными мелкими деталями (например, зажигалка в форме Триумфальной арки, которой пользуется Лавр Федотович), с чрезмерной интенсивностью подчеркивающие высокое положение главного героя, доводя его до полного абсурда.

Среди других фамилий игрового характера, которые носят отрицательные персонажи повести «Понедельник начинается в субботу», следует отметить фамилии двух журналистов - Б. Проницательного и Г.Питомника: в первом случае перед нами явная пародия на модные в начале XX века псевдонимы, образованные от качественных прилагательных (ср. А. Веселый, М. Голодный, Антон Крайний (псевдоним Зинаиды Гиппиус) и т.д.); вторая фамилия говорит только о собственной искусственности и нелепости.

Кроме повестей «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке», к игровому типу фантастики братья Стругацкие обращались в одном из последних своих произведений - в повести «Отягощенные злом». Ономастикон, обладающий характерными игровыми чертами, представлен в «Отягощенных злом» достаточно скупо (всего два имени), но он дополняет другие приемы, характерные для данного повествовательного типа (использование эффекта «текст в тексте», нарушение принципа единой посылки и т.д.). Главные герои рассматриваемого нами произведения носят характерные «игровые» имена: одного из них зовут Агасфер Лукич; другой представлен как лицо, обозначаемое целым комплексом наименований, среди которых значатся Демиург, Ткач, Гефест, Ильмаринен, Вишвакарман, Милунгу и т.д.. Следовательно, в обоих случаях мы сталкиваемся с совмещением в одном ониме компонентов, относящихся к разным культурным традициям - т.е., к приему, который Стругацкие уже использовали при создании повестей «Сказка о Тройке» и «Понедельник начинается в субботу».

Топонимы, маркирующие места действия игровых повестей, созданы братьями Стругацкими по моделям, имитирующим названия древнерусских городов - так построено, например, вызывающее отчетливые «сказочно-лагерные» ассоциации название города Соловец, в котором происходит действие повести «Понедельник начинается в субботу». Название упоминаемого в «Понедельнике...» и в «Сказке о Тройке» города Китежград создано путем перестановки и соединения элементов, составляющих устойчивое сочетание град Китеж. В результате возникло слово, имитирующее и обыгрывающее популярный в советское время образец именования городов (ср. Ленинград, Волгоград, Кировоград и т.д.). Тьмускорпионь - город, названный по аналогии с древней Тьмутараканью путем замены финального элемента другим элементом, якобы объединенным с исходным общностью тематической группы (названия насекомых).

На несколько иных принципах построено название Ташлинск - название города, где происходит действие повести «Отягощенные злом». По воспоминаниям Аркадия Стругацкого оно образовано от Ташлы - места в Свердловской области, где семья Стругацких жила после эвакуации из блокадного Ленинграда. В этом случае при создании топонима использована суффиксация.

Типология собственных имен в произведениях иносказательного типа

Если в повестях, относящихся к игровому типу, еще сохранялось стремление авторов придать какое-нибудь (хотя бы мнимое) правдоподобие изображаемому в ней хронотопу, то место действия повести «Улитка на склоне», вышедшей через год после написания «Понедельника...», можно обозначить как «нигде и всюду». «Улитка на склоне» - произведение, в аллегорической форме описывающее взаимоотношения человека с будущим. Можно сказать, «Улитка на склоне» является произведением-иносказанием (ее ярко выраженный аллегорический характер отмечали сами авторы [Стругацкий 2003; 144-163]). Статус иносказания (модельный или М-статус, по терминологии Ю.И. Левина) формируется как повествование о фактах, имеющих видимость конкретных, но не имеющих определенной локализации и темпорализации [Левин 1998; 521]. Произведения, написанные в М-статусе, сам Ю.И.Левин называл притчами, но, по нашему мнению, данный термин не совсем удачен: он слишком узок, чтобы охватить все типы произведений братьев Стругацких, обладающие М-статусом, поэтому для обозначения данной разновидности произведений мы будем использовать термин «иносказание». О возможности применения термина «притча» по отношению к рассматриваемым нами повестям, а также о структурно-семантических категориях, к которым можно отнести созданные братьями Стругацкими образы (символ, эмблема, аллегория, тип и т.д. - см. [Лосев 1976: 135-185]) мы скажем ниже.

Мысль, моделируемую посредством образной системы повести «Улитка на склоне», сами авторы выразили в следующих словах: «Что такое Управление - в нашей новой, символической схеме? Да очень просто - это настоящее! Это Настоящее со всем его хаосом, со всей его безмозглостью, удивительным образом сочетающейся с многоумудренностью, Настоящее, исполненное человеческих ошибок и заблуждений пополам с окостенелой системой привычной антигуманности. Это то самое Настоящее, в котором люди все время думают о Будущем, живут ради Будущего, провозглашют лозунги во славу будущего, и в то же время гадят на это Будущее, искореняют ростки его, стремятся превратить это Будущее в асфальтированную автостоянку, стремятся превратить Лес, свое Будущее, в английский парк со стрижеными газонами, чтобы будущее сформировалось не таким, каким оно способно быть, а таким, каким нам хотелось бы его сегодня видеть...» [Стругацкий 2003: 160].

Актуализированные в творчестве братьев Стругацких миры Э.В. Бардасова делила на А-возможные миры и П-возможные миры. Для первых характерна «знаковость» изображаемых явлений, которые представляют собою модель логических ситуаций и аксиом. Для вторых - подача вывода (морали) через доказательство примером (см. подробнее [Бардасова 1995: 30]). В соответствии с этой классификацией «Улитка на склоне» представляет собой П-возможный мир: вниманию читателя предлагаются исполненные абсурда картины, воспринимая которые он должен самостоятельно придти к выводу о невозможности познать Будущее. Здесь необходимо сделать оговорку: в иносказательном ключе можно прочитать любое произведение братьев Стругацких, как и любой другой художественный текст, но это было бы слишком широким обобщением. Недопустимость таких обобщений Э.В. Бардасова отмечала в отношении открытых финалов, распространенных в произведениях Стругацких: «Но одновременно нужно подчеркнуть, что внутри логической заданности, в отличие от притчи, не допускающей отклонений в поведении, в фантастических романах братьев Стругацких формируется элемент непредсказуемости, идет внутреннее саморазвитие различных типов поведения [...]. Поэтому в отличие от притчи в возможных мирах братьев Стругацких внутреннее развитие логики может привести к эффекту «обратного результата», т.е. выводы могут оказаться совершенно противоположными тем, что были заложены изначально» [Бардасова 1995: 30].

Для нас одним из главных критериев, позволяющих судить об иносказательной структуре некоторых произведений братьев Стругацких («Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан»), является специфика содержащегося в этих произведениях набора имен.

Использование имен «противопоказано» логической структуре произведения, обладающего М-статусом. По мнению Ю.И. Левина, М-статусное произведение «их «избегает». Имена в притче заменяются буквенными сочетаниями, личными местоимениями и т.д.» [Левин 1998; 526].

Иная ситуация наблюдается в повести «Улитка на склоне». Чтобы рассмотреть то, как происходило формирование ономастикона ее «иносказательных» глав, обратимся к истории создания данного произведения.

В 1965 году братьями Стругацкими было написано очередное произведение, посвященное событиям Мира Полудня - повесть, включающая две относительно самостоятельные сюжетные линии, объединенные фигурами главных героев - Горбовского и Атоса, знакомых читателям по предыдущим «полуденным» произведениям. Первый вариант повести (в дальнейшем - УНС-1) не удовлетворил авторов; они подвергли рукопись значительной переработке - так возникла «Улитка на склоне» (в дальнейшем - УНС-2) - произведение, которое впоследствии авторы назвали лучшим в своем творчестве. Пандору - место действия первого варианта «Улитки на склоне» - сменили абстрактные Управление и Лес, Горбовского и Атоса - персонажи со странными именами Перец и Кандид. Сложившаяся в УНС-1 сюжетная линия, отражающая «взгляд на Лес изнутри», в УНС-2 была оставлена практически без изменений (если не считать имени главного героя). Что касается сюжетной линии, отражающей «взгляд на Лес снаружи», то относящиеся к ней главы были переписаны заново (по замечанию самих авторов, «каким-то образом и кому-то пришло в голову, что одну фантастическую линию, линию Леса, надо дополнить второй, но уже скорее символической» [Стругацкий 2003: 157]). Кардинальной переработке в главах, составивших в УНС-2 сюжетную линию «Перец», подвергся также репертуар имен, который сыграл основополагающую роль в формировании ее «символического» облика. В 1990-м году под названием «Беспокойство» был издан и первый вариант «Улитки...». Сравнение двух этих текстов позволит нам сделать выводы о том, какими соображениями руководствовались авторы, подбирая имена для своих героев.

Имена главных героев служат маркерами двух сюжетных линий, представленных как в УНС-1, так и в УНС-2. Композиции повестей представляют собою цепочку из двух сменяющих друг друга точек зрения. Одна из них отражает взгляд на Лес «изнутри» и излагается персонажами, носящими имена Атос (УНС-1) и Кандид (УНС-2) - в дальнейшем эту сюжетную линию мы будем называть «линией Лес». Другая точка зрения отражает жизнь колонии землян на Пандоре (УНС-1) и Управления по делам леса (УНС-2). Она излагается персонажами, носящими имена Леонид Андреевич Горбовский (УНС-1) и Перец (УНС-2), - в дальнейшем эту сюжетную линию мы будем называть «линией Управление».

В замене имен главных героев (Леонид Андреевич Горбовский на Кандид, и Атос на Перец) нет ничего удивительного: и с Горбовским, и с Атосом читатели братьев Стругацких уже неоднократно сталкивались в предшествующих произведениях, относимых к циклу «Мир Полудня» (см. «Возвращение. Полдень. Век XXII», «Далекая Радуга») - потому в данном случае замена имен объясняется отказом от общих героев, которые могли бы связать «Улитку на склоне» с реалистической фантастикой. Характерно, что в составляющих «Улитку на склоне» сюжетных линиях эта замена происходила по-разному.

В сюжетной линии «Лес» было заменено только имя главного героя Атоса на Кандид, а имена остальных персонажей - жителей разбросанных по Лесу деревень - были оставлены практически без изменений. В именах второстепенных персонажей сюжетной линии «Лес» еще можно обнаружить какой-то общий принцип именования, который способствует их складыванию в единый ономастикон, элементами которого становятся либо названия разных частей тела людей (Кулак) и животных (Хвост), либо указания на какие-то внешние и внутренние качества ностителя имени (таких имен подавляющее большинство: Молчун, Болтун, Слухач, Староста, братья Плешаки и т.д.). В использовании таких схем, общих для всего ономастикона сюжетной линии «Лес», еще чувствуется стремление авторов придать достоверность придуманному ими миру. И в этот мир, созданный по канонам реалистической фантастики, попадает чужак, которого зовут Кандид. Кандид оказывается здесь не по своей воле - он летчик, потерпевший крушение над Лесом. Для дальнейшего развития сюжета повести Кандид необходим, прежде всего, как носитель остраненного взгляда на окружающий мир, как человек, пытающийся разобраться в происходящих вокруг процессах, как лицо, через размышления которого сведения об этих процессах могут быть переданы читателю. Таким образом, роль простодушного чужака, пытающегося разобраться в окружающей обстановке, оказывается вполне соотносима с именем, которое носит этот чужак, и которое в данном контексте становится полноправным «говорящим» именем. С другой стороны, соотношение имени Кандид с вышеперечисленными именами-кличками лесных жителей является соотношением другого уровня, чем то, которое наблюдается между именами лесных жителей и онимом Атос. В последнем случае мы можем допустить возможность рациональной интерпретации отличий, наблюдающихся в схемах наименования: Атос - это прозвище Михаила Сидорова - одного из героев, объединяющий весь цикл «Мир Полудня»; читатель, знакомый с повестью «Полдень. Век XXII» присутствовал и при моменте получения Михаилом Сидоровым своего прозвища: С огромным изумлением Капитан обнаружил в кружке своего сверстника - Михаила Сидорова, по ряду причин именуемого также Атосом [ПВXXII: 216]. В свете всех этих данных разница в способах именования объясняется «простым» фактом принадлежности носителей имен к разным мирам, что, если отвлечься от вымышленности самих этих миров, является нисколько не более невероятной ситуацией, чем факт отличия ономастиконов, сложившихся в разных странах. В случае же с именем Кандид в устоявшийся ономастикон жителей Леса вторгся не просто носитель чуждой для них культуры, но факт иного уровня реальности, заимствованный из иного художественного произведения и введенный в текст без каких-либо оправданий, - факт, обусловленный только произволом авторов. Подобное вторичное употребление имен, уже употреблявшихся в предшествующих текстах, было достаточно популярным приемом в русской литературе XVIII века. В.А. Никонов писал по поводу таких имен следующее: «По существу к типу условных имен можно отнести и название персонажа именем другого, тоже литературного, персонажа. Поэтика классицизма наполнила русскую поэзию конца XXVIII в. именами из произведений античности и Ренессанса [...]. Возвратясь в поэзию вторично, они воспринимались уже как поэтическая условность - своеобразные имена нарицательные, снова принимавшие функцию собственных [...]. Внутрилитературная вторичность этих имен делала их бледными копиями» [Никонов 1971: 411-413].

С этой традицией, характерной для литературы XVIII века, имя Кандид связывает момент написания повести-аллегории Вольтера, принесшей этому имени всеобщую известность. В свою очередь, традиция создания вымышленных имен, таких как Кандид, восходит к еще более раннему периоду - литературе XVII века, когда для вымышленных героев, стали создаваться подчеркнуто искусственные имена (Е.К.Ромодановская приводит по этому поводу такие примеры как Францель, Венециан, Ренцывена, Флорента, Мемзонзимиус [Ромодановская 1999; 8]). Если вольтеровского героя имя характеризовало, прежде всего, с точки зрения заложенной в ониме этимологической информации, то Кандида братьев Стругацких имя стало характеризовать еще и путем отсылки к написанному ранее художественному произведению. В главах, относящихся к сюжетной линии «Лес» в УНС-2, читатель сталкивается только с одним случаем вторичного использования имени, а в главах, относящихся к сюжетной линии «Управление», вторичное использование имен стало одним из основополагающих способов именования. Надо заметить, что в сюжетной линии «Управление» коренным преобразованиям был подвергнут весь ономастикон.

Для сравнения приведем два ряда имен, извлеченных из УНС-1 и УНС-2: в УНС-1 (Леонид Андреевич Горбовский, Тойво Турнен, Алик Кутнов, Рита Сергеевна, Поль Гнедых, Курода, Марио Пратолини, Сименон); в УНС-2 (Перец, Ким, Тузик, Клавдий-Октавиан Домарощинер, Рита, Алевтина, Стоян, повариха Казалунья, лесопроходец Селиван, Беатриса Bаx, моншер Брандскугель, профессор Какаду, мосье Ахти, секретарь Вандербильд, Квентин, лесопроходец Густав, шофер Вольдемар, инженер Либидович, княгиня Дикобелла, собаковод Г. де Монморанси, Ж. Любаго, сотрудник Группы научной охраны Х.Тойти). В УНС-1 мы видим характерный для реалистической фантастики интернациональный набор имен, включающий в себя русские имена (Леонид Горбовский, Алик Кутнов, Рита Сергеевна и т.д.), а также итальянские (Марио Пратолини), японские (Курода), и французские (Сименон). Несмотря на отдельные случаи «вторичного» использования (некоторые персонажи носят фамилии советских (Сартаков), итальянских (Марио Пратолини), а также французских (Сименон) писателей) все эти имена призваны создать убедительную атмосферу всеобщего братства на Земле и в Космосе. Ономастикон же УНС-2 можно условно разделить на две большие группы:

- имена с установленным фактом вторичного использования, которые в свою очередь также делятся на две группы:

- мотивированные развитием сюжета (своеобразное переосмысление феномена «говорящих» имен): Клавдий-Октавиан Домарощинер, моншер Брандскугель, Беатрис Вах;

- не мотивированные развитием сюжета: Либидович, Люмбаго, профессор Какаду, Х.Тойти, княгиня Дикобелла, собаковод Г.де Монморанси, Герострат, Стивенсон;

- имена с неустановленным фактом вторичного использования: Ким, Рита, Алевтина, Стоян, Вольдемар, Селиван, Густав.

К именам, образованным путем вторичного использования, могут быть отнесены такие антропонимы, как Брандскугель, Вандербильд, Хойти-Тойти, Герострат, Тузик, Ахти, Стивенсон.

Некоторые из данных имен являются «говорящими», но это качество проявляется в них совершенно особым образом. Как известно, характеризующая функция имен может проявлять себя двумя основными способами: либо через непосредственное указание на какую-либо основополагающую черту характера именуемого персонажа (Правдин, Скотинин и т.д.), либо через указание на какой-либо предмет при помощи ассоциаций, формирующих наше представление о названном персонаже в целом (Коробочка, Башмачкин и т.д.). Примером характеризации персонажа с помощью именования «говорящим» именем в УНС-2 является имя Тузик, указывающее на животную похотливую сущность своего носителя, который определен в тексте повести как кефироман, бабник, отвратительный резинщик. Что касается литературного источника данного имени, то мы можем указать на одноименного эпизодического героя романа братьев Вайнеров (с ними братья Стругацкие были очень дружны) «Эра милосердия».

В случае с другими «говорящими» именами характеризация персонажа осуществляется иным способом. Например, некий мосье Ахти, который, подобно одноименному герою поэмы Н.Гумилева «Гондла», хитростью задерживающего ирландского короля Гондлу у двери его возлюбленной, останавливает Переца, пытающегося проникнуть в дверь Директора. Другой пример - некий моншер Брандскугель - в качестве имени данного персонажа использовано название зажигательного артиллерийского снаряда. Такие снаряды состояли на вооружении российской армии в XIX веке и неоднократно упоминались в «Войне и мире» Льва Толстого - книге, которую Аркадий Стругацкий, по собственному признанию, прочитывал каждый год. Имя этого героя было очень остроумно проанализировано в «Словаре терминов и имен», помещенном в «попытке академического издания» «Улитки на склоне» (см. [Ашкинази... 2006: 468-483]). По мнению составителей этого словаря, имя Брандскугель намекает на опасность, исходящую от его носителя, наиболее полно проявляющую себя в эпизоде, где изображается страх героя, боящегося ответить на задаваемые Перецом вопросы, и одновременно - его готовность к нападению (рука находится в заднем кармане брюк - намек на спрятанное там оружие): Последним кого он [Перец - Т.Р.] видел в приемной, был моншер Брандскугель, загородившийся в углу креслом, оскаленный присевший, с рукой в заднем кармане брюк [УНС 2006: 99]. Приведенные примеры ясно свидетельствуют о том, что носители такого рода «говорящих» имен характеризуются не через какие-то свои качества, но через связь, прежде всего, с ситуацией, в которой оказываются данные герои - т.е., с той ролью, которую они играют в произведении. В качестве еще одного примера подобного рода имен можно привести имя Беатрисы Bаx. Упоминания об этой героине всегда сопровождаются описаниями картины «Подвиг лесопроходца Селивана»: Селиван с подъятыми руками на глазах у потрясенных товарищей превращается в прыгающее дерево [УНС 2006: 95]. По мнению составителей «Словаря терминов и имен», такое сочетание позволяет считать Беатрису Вах аллюзией на Беатриче из «Божественной комедии» Данте Алигъери: «Беатриса Вах (аллюзия с Беатриче, при том, что процесс «превращения в дерево» имеется и у Данте, и у Вергилия, и в тексте [«Улитки на склоне» -Т.Р.] используется)» [Ашкинази... 2006: 483]. Таким образом, мы рассмотрели «говорящие» имена, связанные с элементами повествования.

Рассмотрим имена, значимые для всего произведения в целом. В качестве примера такого имени обратимся к имени главного героя. Имя Перец В.Кайтох понимает как иносказательное («по-русски это не только «перец», но и «остроумная язвительная шутка насмешка, издевка» [Кайтох 2003: 654]). В своем off-line интервью Борис Стругацкий высказался об имени Перец очень неопределенно, отметив, что «это фамилия, причем «значимая». Авторы как бы смутно намекают на то, что такие люди, как он, являются той самой острой приправой к нашей жизни, которая делает существования общества не таким пресным» (см. [Ашкинази 2006: с.545]). Видимо, свойство Переца не делать существование «таким пресным» проявляется в том, что он не вписывается в окружающую его обстановку - таким образом, содержащийся в имени намек вмещает в себя не указание на какие-либо черты характера главного героя, а на роль, которую данный персонаж играет в развитии сюжета произведения.

Разновидностью такой «сюжетной обусловленности» в выборе имен является достаточно распространенный в научной фантастике прием, когда личное имя персонажа заменяется указанием на его профессию. В творчестве братьев Стругацких такая авторская стратегия наиболее последовательно отражена в сценарии к фильму «Сталкер», где главных героев «зовут» Профессор, Писатель и Сталкер. На такие имена обращал внимание Е.М. Неелов, отметивший, что «...подобные имена в научной фантастике не раскрывают характеры, порой даже и не намекают на них, а отсылают к главной роли персонажа [...]. Имя заменяется названием роли, определенной условиями жанра» [Неелов 1981: 159-158].

Для М.Е. Неелова, разделявшего все образы, бытующие в жанре НФ на три группы (ученый, не-ученый, фантастический феномен - см. подробнее [там же: 149-160]), рассмотренная нами стратегия именования была лишь наиболее последовательным воплощением образа Ученого, его своеобразным «схематическим олицетворением». Термин «схематическое олицетворение» здесь понимается в том смысле, какое в него вкладывал А.Ф. Лосев - т.е., как «единичное», которое является «целой субстанциализацией общности: Порок, Добродетель, Грех, Удовольствие в средневековых моралите» [Лосев 1976: 183]. По нашему мнению, в фантастических произведениях такая стратегия именования способствует мифологизации образов - в конечном итоге, все эти Физики, Ученые и Координаторы символизируют науку, но в вещественном, субстанциализированном обличье, что является уже характерной чертой мифа, выделенной А.Ф. Лосевым (см. [там же: 185]).

В случае с «Улиткой на склоне» мифологизации ее персонажей мешает некая чрезмерная произвольность, проявляемая авторами в выборе имен, слишком большая доля авторской индивидуализации процесса именования. Эта произвольность становится еще ощутимее, если обратиться к именам эпизодических персонажей, аллюзийный характер которых не получает в тексте абсолютно никакого подкрепления. Таков, например, персонаж, носящий имя Либидович, упомянутый в тексте только один раз в следующем эпизоде: ... Перец понял, что они тащат не то бредень, не то волейбльную сетку, и сейчас же сорванный голос завизжал у него под ухом: «Почему машина? Ты почему здесь стоишь?». И, отшатнувшись, он увидел рядом с собой инженера в белой картонной маске с надписью по лбу чернильным карандашом «Либидович», и этот инженер и этот инженер полез грязными сапогами прямо по нему [...], пошарил ключ зажигания, не нашел, истерически взвизгнул и выкатился из кабины на противоположную сторону [УНС: 183]. Имя этого героя явно указывает на вымышленный характер онима, образовано оно по выделенному Н.Я. Янко-Триницкой окказиональному способу (см. главу 2.1) от психоаналитического понятия либидо. Эти признаки настраивают читателя на ожидание, что имя должно как-то отразить характер своего владельца, но ничего подобного не происходит - Либидович случайно появляется в поле зрения Переца (и читателя), чтобы исчезнуть из этого поля зрения навсегда,

В качестве других примеров такого немотивированного вторичного использования имен можно привести имя Вандербильд, вызывающее ассоциации с династией американских транспортных магнатов, а также - с одним из образов, упомянутых в «12 стульях» И. Ильфа и Е. Петрова и т.д. В УНС-2 - это всего лишь лицо, эпизодически упоминаемое в разговоре сотрудников Управления, которые избирают его «товарищем секретаря»:

-[...] А кто у нас будет товарищ секретаря?

- Вандербильда товарищем секретаря! [УНС 2006: 111]

О другом герое, носящем имя Хойти-Тойти (имя слона с пересаженным человеческим мозгом из одноименной повести А.Беляева), читатели узнают из приведенного в УНС-2 документа, где на носителя данного имени накладывается дисциплинарное взыскание (сотрудника Х.Тойти предлагалось именовать пробабилитиком Х.Тойти [УНС 2006; 223]) - это взыскание, в свою очередь, не имеет никакого ожидаемого читателем отношения к тому прецедентному тексту, откуда заимствовано имя Хойти-Тойти.

Каждое такое имя в отдельности способно порождать какие-то ассоциации, придавая произведению Стругацких интертекстуальный ореол, но контекст УНС-2, в который они помещены, нейтрализует их, низводит до уровня смутных намеков, не получающих своего дальнейшего раскрытия. Зачастую такая неопределенность провоцируется авторами посредством введения в имена персонажей УНС-2 чужеродных остраняющих компонентов. К их числу можно отнести отсутствие выпадения гласного при склонении имени Перец, что имеет место не только на страницах повести, но и в текстах исследователей творчества братьев Стругацких: Так, Т. Степновска упоминает особость непонятность некоторых героев Стругацких,, в том числе и Переца [Кузнецова 2006: 415]. Другой пример - прибавка обращения мосье к персонажу, носящему имя Ахти, чьи архитекстовые «корни» абсолютно никак не согласуются с подобным обращением (да и самого Переца шофер Тузик зовет почему-то пан Перец, а мосье Ахти называет его то камрадом, то генацвапе - см. [УНС: 103]). Необычные сочетания форм вежливости с именами являются важным стилистическим приемом в «Улитке на склоне» - при помощи таких сочетаний авторы стараются создать эффект произвольности - в качестве дополнительных примеров можно привести французское моншер присовокупляемое к имени Брандскугель, азербайджанский постфикс -заде 'отпрыск, сын', прибавляемый к английской фамилии Стивенсон: Есть метод Стивенсон-заде, но он требует электронных приспособлений... [УНС: 77].

Характерные для «Улитки на склоне» принципы именования главных героев, выбранные братьями Стругацкими, диктуются, прежде всего, модернистской тенденцией к обезличиванию героя [Васильева 2007: 271]. Вследствие такого обезличивания все события, происходящие в мире «Улитки на склоне», приобретают универсальный характер, не прикрепленный к какому-либо определенному пространству или времени, что является ярким признаком М-статусного произведения. Аллюзии же, вызываемые именами, присутствующими в сюжетной линии «Перец», не позволяют воспринимать все происходящее в реалистическом (К-статусном) ключе.

Все перечисленные факторы, повлиявшие на формирование ономастикона «Улитки на склоне», вполне согласуются с выделенными Ю.И. Левиным особенностями, характерными для ономастикона К-статусного произведения.

Во «Втором нашествии марсиан» - еще одной повести, обладающей иносказательным характером, в стремлении придать своему произведению характер аллегории авторы пошли несравненно более простым и более «классическим» путем - персонажи из «Второго нашествия марсиан» были наделены именами, заимствованными из древнегреческой мифологии: Артемида, Никострат, Харон, Аполлон, Пандарей, Гермиона и т.д. Каких-то идентичных черт у героев данной повести и «одноименных» персонажей древнегреческих мифов нам найти не удалось. На произвольность именования в рассматриваемой нами повести обращала внимание и И. Каспэ: «...имена действующих лиц повести «Второе нашествие марсиан» (1966) весьма произвольно заимствованы из греческой мифологии: домохозяйка в возрасте не имеет ничего общего с мифологической Эвридикой, городской интеллектуал - с Хароном, занудный аптекарь - с Ахиллесом, и т.д. В отличие от джойсовского «Улисса» или «Кентавра» Апдайка, «Второе нашествие марсиан» не подразумевает характерологических или сюжетных намеков. Перед читателями оказываются псевдозагадка и одновременно то, что распознается как особая «атмосфера», «аура» повествования» [Каспэ 2007: 227]. Древнегреческие имена здесь играют такую же роль, как звериные «терологические» образы в классических эзоповых баснях, - роль своеобразных масок, за которыми скрыты узнаваемые каждым читателем человеческие пороки, и которые придают всем происходящим в повести событиям универсальный «вневременный» характер. Если рассматривать логическую структуру данной повести, то перед нами, как и в случае с «Улиткой на склоне», П-возможный мир - моделируемая во «Втором нашествии марсиан» ситуация, когда люди с покорностью принимают на себя иго инопланетной цивилизации, служит отрицательным примером, на котором авторы развенчивают ненавистный им мещанский образ жизни.

Но, несмотря на иносказательный характер двух рассматриваемых нами повестей, в каждой из них изображен аллегорический мир одной из двух разновидностей, охарактеризовать которые помогает проведенное Р.Б. Тарковским разграничение между притчей и басней. По мнению Р.Б. Тарковского, для притчи характерны «...многозначительные, нередко обширные толкования, обращенные к настоятельно углубленной интерпретации сцен и реалий. Ее мотивы смволически приподнимаются над обыденностью, монументально обогащаются» [Тарковский 2005: 39]. Этим характеристикам соответствует повесть «Улитка на склоне», как произведение, иллюстрирующее проблему высокого философского содержания (проблему взаимоотношений Настоящего с Будущим, возможности прогнозирования Будущего и т.д.). Важную роль в формировании притчевого характера «Улитки...» играет и ее ономастикон, ни на что не похожий, задающий читателю множество псевдозагадок, пробуждающих его фантазию и дающих возможность создать собственные неоднозначные трактовки. Во «Втором нашествии марсиан» - произведении, которое посредством аллегории иллюстрирует такую «приземленную» проблему, как «мещанство», и использует древнегреческий ономастикон для придания вневременного характера изображаемым фактам, по нашему мнению, привносятся черты, которые Р.Б. Тарковский считал характерными для басни: «Басня не абстрагируется от частного и не высится над обыденным, а незатейливо шаржирует его. Сами басенные конфликты и ситуации предельно незамысловаты, а наставления достаточно тривиальны» [там же]. Отличия между басней и притчей сходны с отличиями в общем пафосе повестей «Улитка на склоне» и «Второе нашествие марсиан»

Что касается выделенных А.Ф. Лосевым структурно-семантических категорий, к которым могут быть отнесены повести «Улитка на склоне» и «Второе нашествие марсиан», то, если исходить из особенностей построения их ономастиконов, на первый взгляд, перед нами явные повести-аллегории. К такому выводу нас приводит абсолютная произвольность, проявляемая авторами в выборе имен для персонажей, при помощи которых воплощаются главные идеи рассматриваемых произведений: «В аллегории обычно имеется какая-нибудь совершенно отвлеченная мысль, иллюстрируемая каким-нибудь сравнением, которое, взятое само по себе, может быть очень пышным и художественным. Но эта образная пышность и художественность в аллегории не имеет никакого значения для иллюстрируемой здесь отвлеченной мысли и предмета» [Лосев 1976: 136]. Однако при более глубоком рассмотрении мы замечаем, что личные имена в повестях «Улитка на склоне» и «Второе нашествие марсиан» играют не только роль «персонажных масок», которые придают аллегорический характер содержащим их произведениям, но и выполняют функции полноценного художественного приема. Так, например, слишком нарочитая произвольность в выборе имен, делающая «Улитку на склоне» настоящим «вавилонским столпотворением», лишний раз подчеркивает атмосферу хаоса и абсурда, царящих в Управлении. Во «Втором нашествии марсиан» имена греческих богов подчеркивают узость интересов их носителей. Вместе с тем, функция художественного приема, которую выполняют используемые в «Улитке на склоне» и «Втором нашествии марсиан» имена, не отменяет трактовки данных произведений в аллегорическом ключе, но еще раз подчеркивают справедливость слов Алексея Федоровича Лосева, отметившего, что: «Все категории текут и меняются» [там же: 182].

Характерными для притчи Ю.И. Левин признавал также имена, заимствованные из разных языков, которые он назвал условно-национальными [Левин 1998; 526]. В фантастической прозе Стругацких их обладатели помещаются в равные условия, в результате чего текст приобретает черты анекдота о попавших на необитаемый остров русском, немце, американце и т.д. Наиболее показательна в этом смысле повесть «Град обреченный», рассказывающая о фантастическом топосе, где в принципиально равных условиях и во имя некоего Эксперимента, цели которого так и не проясняются до конца произведения, были собраны представители всех времен и народов (еврей Изя Кацман, немец Фриц Гейгер, китаец Ван и др.). Как и в произведениях притчевого характера, в «Граде обреченных» происходит нейтрализация заключенной в имени речевой информации, но это нейтрализация совсем другого рода. Если в первом случае образы носителей имен выглядят предельно обобщенными (в каком-то смысле даже безымянными) символами, наглядно представляющими читателям абстрактные идеи, то во втором, напротив, абстрактное содержание повести «поглощается» теми культурно-историческими ассоциациями, которые вводятся в текст посредством употребления в нем условно-национальных имен, ставших маркерами этностереотипов (см. (Шмелева 2002]). Таким образом, этнические особенности в условно-национальном ономастиконе принципиально уравниваются в статусе. Этим условно-национальный ономастикон отличается от ономастикона реалистического в ранних произведениях, где отражается приоритет одних национальностей над другими, обусловленный отнесенностью персонажей либо к коммунистическому, либо к капиталистическому лагерю. Таким образом, условно-национальный ономастикон моделирует взгляд на место человека в тоталитарном обществе с позиций общечеловеческих ценностей.

В творчестве братьев Стругацких мы можем выделить четыре основных способа формирования авторского ономастикона:

- реалистический (имена персонажей призваны наиболее адекватно отобразить футуристический мир); он применялся братьями Стругацкими на всем протяжении их творчества;

- иносказательный (имя со сведенными практически к нулю культурно-историческими ассоциациями); характерен для повестей-притч: «Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан»;

- условно-национальный (имена, заимствованные из разных источников и соположенные в едином ономастиконе); «Град обреченный» и т.д.;

- смеховой (имя используется с целью модернистской игры реминисценциями); характерен для повестей-сказок: «Понедельник начинается в субботу», «Сказка о тройке» и т.д.

Выводы по главе

Важнейшей особенностью языка научной фантастики является специфический тип встречающихся в нем индивидуально-авторских новообразований, не совпадающих по своим характеристикам ни с окказионализмами, характерными для языка поэзии и публицистики, ни с окказионализмами, возникающими в разговорной речи. Различия между новообразованиями НФ и другими типами индивидуально-авторских новообразований проявляют себя во многих характеристиках:

- в области семантики - это наличие денотата, характеризующегося специфическими отношениями с реальностью (обладающего положительным знаком по отношению к фантастической действительности и отрицательным по отношению к нашей реальности);

- в области словообразования - это обращение к узуальным способам словообразования, в отличие от индивидуально-авторских новообразований, характерных, например, для поэзии, которые чаще создаются при помощи окказиональных способов;

- в области сферы бытования - возможность пополнять лексиконы других писателей-фантастов, а не только оставаться в пределах идиостиля отдельного писателя или становиться фактом стандартизированного языка (что характерно для других типов индивидуально-авторских новообразований).

Как демонстрирует анализ индивидуально-авторских новообразований, встречающихся в творчестве братьев Стругацких, все вышеперечисленные особенности характерны, прежде всего, для фантастики реалистического типа, где они способствуют созданию максимально достоверной и непротиворечивой картины мира. Особая роль в фантастике реалистического типа отводится словам, которые мы называем словами-анахронизмами - они противоречат стремлению создать однородную, убедительную картину фантастического мира и неприкрыто демонстрируют его искусственность.

Новообразования, встречающиеся в фантастике игрового типа можно с полным правом назвать окказионализмами, поскольку создаются они по окказиональным образцам и выполняют лингвокреативную функцию.

Что касается фантастики иносказательного типа, то в произведениях этой группы новообразования не являются наиболее показательным стилеобразующим фактором. Видимо, по замыслу авторов они не должны были отвлекать читателя от содержащегося в этих повестях аллегорического подтекста.

Отдельную область лексики научно-фантастических произведений составляет их ономастикон. Язык реалистических произведений характеризуется в этом отношении большей свободой и становится важным средством выражения авторских идеологических интенций. Здесь показателен пример с формированием ономастикона повести «Улитка на склоне», свидетельствующий о динамике творческого замысла авторов, перешедших от сатирического изображения советской бюрократии к философской притче в духе произведений Франца Кафки. В целом же можно выделить четыре основных способа формирования авторского ономастикона:

- реалистический (имена персонажей призваны наиболее адекватно отобразить футуристический мир); он применялся братьями Стругацкими на всем протяжении их творчества;

- притчевый (имя со сведенными к нулю культурно-историческими ассоциациями); он характерен для повестей-притч: «Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан»;

- условно-национальный (ему присущи имена, заимствованные из разных источников и соположенные в едином ономастиконе): «Град обреченный» и т.д.;

- смеховой (имя используется с целью модернистской игры реминисценциями); он характерен для повестей-сказок: «Понедельник начинается в субботу», «Сказка о тройке» и т.д.).

Анализ идиолекта Стругацких подтвердил первоначальную гипотезу о делении фантастической прозы авторов на три вида: реалистический, игровой, иносказательный.

Глава 3. Стилеобразующий потенциал описаний фантастических феноменов в произведениях братьев Стругацких

3.1 Описания фантастических феноменов как конститутивный элемент стиля НФ

Очевидно, что не только специфические виды индивидуально-авторских новообразований и особые разновидности индивидуально-авторских ономастиконов являются конститутивными языковыми признаками фантастической прозы. НФ обладает и другими специфическими языковыми чертами. К сожалению, исследователи стиля НФ обычно ограничиваются рассмотрением его лексико-словообразовательных особенностей и оставляют без внимания единицы более высоких уровней языка, например синтаксический и текстуальный. Некоторым исключением является кандидатская диссертация Н.В. Медведевой «Лексико-семантическая и композиционная организация текстов НФ».

В качестве характерных примет стиля НФ Н.В. Медведева выделяет присущие данному жанру особенности композиции: начало НФ произведения, его концовка, диалоги, описания, отступления и т.д. Так, по ее определению, начало НФ произведения - «важное структурно-композиционное звено, содержащее характерную фантастическую посылку, исходное «условие игры», на основе которого совершается последующее развертывание композиционного текста» [Медведева 1986: 7-8]. В качестве других важных для жанра НФ композиционных элементов исследовательница называет повествование и диалог - они служат для передачи типичных функций действующих лиц или пропозициональных функций: «прибытие», «исследование», «совещание» и т.д. Передавая стереотипные модели поведения человека в типичных ситуациях, сюжетные формы служат средством придания научной фантастике достоверности. Статичные (внесюжетные) речевые формы - описание и сообщение (отступление) - служат средством создания специфического «жанрового фона», на котором происходит развитие сюжета. В силу замкнутости моделируемого фантастического мира, они являются источником информации об основных элементах, параметрах и закономерностях этого мира, и, в конечном счете, способом остраненного повествования [там же]. Проверить действенность критериев анализа, выбранных Н.В Медведевой, помог малый объем научно-фантастических рассказов, выбранных ею в качестве материала исследования, а также стереотипность структуры этих рассказов, проявляющая себя в повторении из текста в текст одних и тех же сюжетных ходов. Немаловажно и то обстоятельство, что в качестве объекта исследования Н.В. Медведева избрала англоязычную научную фантастику: за рубежом этот жанр прошел длительный путь развития и успел приобрести устойчивую структуру с готовыми сюжетными клише, похожими на функции сказочных героев, которые выделял В.В. Пропп. К сожалению, предложенные Н.В. Медведевой способы анализа фантастической прозы неприменимы к стилю братьев Стругацких, на протяжении всего своего творческого пути тяготевших к более крупным жанровым формам, чем короткий рассказ.

Неприемлем для нас и подход к изучению творчества братьев Стругацких, предложенный в кандидатских диссертациях В.В. Рожкова (см. [Рожков 2007]) и М.В. Шпильман (см. [Шпильман 2006]), поскольку в данных исследованиях не отражена специфика языка и стиля авторов, характеризующая их именно как писателей-фантастов. Творчество братьев Стругацких, рассматриваемое в данных работах на материале отдельных произведений («Жук в муравейнике» у М.В. Шпильман и «Трудно быть богом» у В.В. Рожкова), служит лишь иллюстративным материалом для характеристики таких явлений, как «речевая маска» у М.В. Шпильман и«метафорическая картина мира» у В.В. Рожкова.