Гендер в английской лингвокультуре

Анализируя языковые маркеры агентивности и контроля, исследовательница развивает тезис о медикализации деторождения, выявляет языковые средства, с помощью которых беременность конструируется как болезнь, роды как серия медицинских процедур, необходимых для выздоровления. Сама же женщина конструируется как пациент, послушный и пассивный исполнитель рекомендаций медицинского персонала. Например, в анализируемых текстах женщина практически не вступает в функции субъекта глагола deliver («рожать»), а либо является объектом действий медперсонала («we will deliver you»), либо что-то происходит с ней. Представители медицинской профессии определяют, что такое хорошая мать, что необходимо знать о родах и ребенке, что следует считать правильным и нормальным - при этом все иное представляется как противоречащее здравому смыслу.

В брошюрах и памятках для будущих матерей женщины позиционируются как жены («Можно ли моему мужу увидеть снимок? (УЗИ)») и домохозяйки, которые в период беременности продолжают выполнять домашние обязанности (памятки рекомендуют начать пользоваться перчатками и попросить мужа «помогать по дому»). Примечательно, что уже через несколько лет в аналогичных печатных материалах вместо слова «husband», стали использоваться слова «father», «partner», т.е. дискурс натурализовал ситуацию, что многие женщины рожают вне брака. То, что большинство будущих матерей не являются домохозяйками, тоже более не рассматривается как противоречащее здравому смыслу: одна из памяток предупреждает женщин-фермеров, работающих с животными, об опасности контракции таксоплазмоза в период беременности [Talbot 1996].

Это свидетельствует об историчности дискурса и конструируемых им позиций и отношений.

4.2 Гендер и коммуникативная роль

В статье Э. Охс и К. Тейлор конструирование гендерных асимметрий анализируется на примере конкретного вида коммуникативной практики: бесед членов семьи за обеденным столом [Ochs, Taylor 1995]. Анализ более сотни нарративов, записанных в семи американских (белых) семьях с двумя и более детьми, позволил выявить несколько коммуникативных ролей, релевантных для конструирования гендерной идентичности: главный герой (рассказчик), инициатор, основной получатель (информации), проблематизатор (критик) и проблематизируемый (критикуемый).

Герой-рассказчик - это тот, чьи действия (мысли, чувства) становятся темой для комментариев, суждений и оценок. Чаще всего в роли героев собственных рассказов в материалах Охс и Тейлор выступали дети; значительно реже - матери; крайне редко объектом обсуждения за семейным столом становились нарративы отца.

Инициатор задает тему и контролирует ход рассказа, нередко определяя его главную аудиторию или основного получателя, т.е. того, кто высказывает мнения и оценки («да что ты говоришь!», «не может быть…», «вот это да!», «не верю…»). Одним из главных выводов исследования стала роль матерей в создании и воспроизводстве гендерных иерархий в семейной практике. Анализ показал, что именно матери, инициируя детские рассказы («скажи-ка папе, что сегодня случилось в школе» и т.д.), позиционируют отца как основного получателя информации и главного семейного судью. Такое позиционирование не связано с большей/меньшей информированностью одного из родителей. Как подчеркивают Охс и Тейлор, в записанных ими беседах матери знали о произошедшем не больше, а иногда и меньше, чем отцы. Тем не менее во всем материале не было зафиксировано ни одного случая, когда бы отец позиционировал мать как главного получателя информации («расскажи маме, как прошел твой день»). Ни один из родителей не предпринимал и попыток соответствующего позиционирования детей («дорогой/дорогая, расскажи детям, как прошел твой день»).

Анализ выявил существенные гендерные асимметрии в позициях проблематизатора и проблематизируемого. Проблематизатор (критик) - это участник разговора, который находит поступок, высказывание, мысль говорящего сомнительной, т.е. видит в ней источник возможных проблем («тебе на следовало этого делать», «ты знал и не сказал?!», «значит тебе пора худеть» и т.д.). Мужчины выступали в роли критиков в полтора раза чаще, чем женщины, и в три с половиной раза чаще, чем дети. Среди детей роль критика чаще исполняли мальчики, чем девочки. Отцы в два раза чаще были критиками, чем критикуемыми, а матери, наоборот, чаще оказывались в позиции критикуемых.

Резюмируя результаты исследования, Охс и Тейлор подчеркивают, что они касаются лишь определенного типа семейной культуры и не отражают всего возможного этнического, социального, расового и др. многообразия вариативности семейных коммуникативных интеракций. Вместе с тем, полученные данные демонстрируют, как гендерная идеология «father knows best», воплощающая культурные и политические асимметрии, подвергшиеся в последние десятилетия серьезной критике, поддерживается путем совместного (вос)производства в семейных коммуникативных практиках, оказывая существенное влияние на формирование гендерных стереотипов в процессе социализации.

4.3 Полифункциональность языковых форм и конструирование гендерной идентичности

Выше уже отмечалась полифункциональность языковых форм, детерминированных контекстом и ситуацией, и возможность манипуляции языковыми ресурсами с целью создания гендерных смыслов.

В работе Вивьен де Клерк анализируется роль эксплетивов (не имеющих денотативной значимости субстандартных речевых «заполнителей» разной степени сниженности) в конструировании гендерной идентичности южноафриканских подростков [de Klerk 1997].

Стереотипное представление о маскулинности в патриархатной культуре связано с «сильным» языком, частью которого являются и субстандартные эксплетивы, среди которых много табуированных выражений. Конкретные контекстуально обусловленные функции эксплетивов могут быть различными: намеренное нарушение норм, стремление шокировать собеседника, проявление неуважения к авторитету, сигнал групповой солидарности, общности интересов, знаний и т.п.

Традиционно считается, что употребление грубого языка для женщин не характерно; оно общественно порицается, хотя в исследованиях последних лет отмечается тенденция к общему снижению стилистической тональности женской речи (P. Eckert, М. Bucholtz, D. Cameron, Sh. Okamoto и др.). Напротив, для юношей (особенно в неформальном дружеском общении) употребление табуированной лексики считается проявлением уверенности, силы, символом мужества; такое речевое поведение ожидается и, более того, является частью нормы мужского внутригруппового неформального общения.

В исследовании де Клерк респондентам предлагалось (а) указать, какие эксплетивы они употребляют сами, оценив их по степени табуированности; (б) выразить (оценить в баллах) свое отношение к лицам мужского и женского пола (разного возраста), употребляющим табуированную лексику; а также (в) представить возможных адресатов коммуникативных действий в ситуациях с использованием эксплетивов (друг, одноклассница, отец, мать, учитель и т.д.). Оказалось, что гендерная обусловленность речевого поведения не носит прямого характера; во всех случаях важную роль играют иные социальные факторы, в частности, возраст респондента и тип школы (совместного и раздельного обучения).

Анализ подтвердил высокую степень осознания юношами (15 - 18 лет) употребления эксплетивов как символа мужественности. При этом в школах раздельного обучения фактор внешнего давления, побуждающий к подобной лингвистической манифестации пола, был существенно ниже, чем в школах совместного обучения, где, по всей видимости, феномен постоянного присутствия гендерных различий создавал дополнительное давление, стимулирующее соответствие гендерным стереотипам.

Ранжирование коммуникативных ситуаций с потенциальным адресатом показало наибольшую приемлемость использования эксплетивов в общении с другом одного пола, а затем (по убывающей) с другом противоположного пола, незнакомым взрослым, отцом, матерью, учителем и т.д. Таким образом, можно говорить о ситуации внутренней цензуры - запрета на употребление эксплетивов в общении (а) с лицами, обладающими властью, и (б) с теми, кто не употребляет их.

Хотя респонденты обоего пола в целом отметили бульшую приемлемость употребления табуированной лексики мужчинами, чем женщинами, рейтинг собственного употребления у девушек оказался намного выше, чем можно было бы ожидать. Де Клерк считает высокий рейтинг употребления девушками табуированной лексики свидетельством того, что, осознавая гендерные стереотипы, они все меньше стремятся им соответствовать. С другой стороны, существенно и число юношей, отметивших (на полях для комментариев в опросных листах) ощущение дискомфорта и вынужденности при употреблении табуированной лексики.

Таким образом, один и тот же языковой ресурс транслирует разные гендерные смыслы: если для женщин употребление грубой лексики может быть формой протеста против гендерных стереотипов, то для мужчины протестом является неупотребление эксплетивов.

4.4 Гендер и власть

В исследовании С. Кислинга показано, как аналогичные языковые ресурсы могут использоваться во внутригрупповом мужском общении для конструирования различных типов мужественности [Kiesling 1997]. Его результаты основаны на этнографическом исследовании речевых практик членов мужской студенческой организации (fraternity) в одном из американских университетов. Кислинг показывает, как идеология организации и непосредственная речевая ситуация определяют (само)презентацию индивида в конкретном речевом событии.

Кроме конверсационного анализа существенную ценность, на наш взгляд, представляет предлагаемая автором трактовка понятия власти, открывающая новые возможности для его использования в лингвистическом описании. Кислинг говорит о различных способах создания сильной позиции (власти). Взяв за основу концепцию М. Фуко, он адаптирует его теорию применительно к своему материалу и выделяет несколько типов власти, основанных на занимаемых/выполняемых индивидом ролях: (а) власть физическая (принуждение и возможность); (б) власть экономическая; (в) власть, основанная на знании; (г) власть структурная (основанная на месте в иерархии); (д) власть/влияние наставника; (е) идеологическая власть и (ж) власть образа/манеры поведения [Kiesling 1997: 68-70].

Рамки данного раздела не позволяют подробно остановиться на всех аспектах исследования, где он анализирует выступления членов организации на общем собрании, обсуждавшем кандидатуры на выборную должность «корреспондента», в обязанности которого входит поддержание связи с национальной организацией через письма, публикуемые в национальном журнале. Кислинг рассматривает речевые стратегии и выбор языковых средств, показывая, как они связаны со статусом говорящего в организации, идеологией братства и идентичностью каждого из выступавших.

В выступлении новичка, недавно ставшего членом братства, акцентируется обоснование внесенного предложения. Тем самым говорящий признает, что его статус в организации недостаточно высок для того, чтобы его мнение считалось авторитетным само по себе. Чтобы склонить на свою сторону голосующих, он апеллирует к своему знанию: подчеркивает достоинства/умения выдвигаемого кандидата; ссылается на то, что хорошо с ним знаком (вместе учились в школе), читал его письменные работы и т.д. Собственное мнение он выражает в смягченной форме («как я думаю…»), использует сослагательное наклонение, оформляя свое предложение как возможность («он справился бы хорошо»), а не факт («он справится хорошо»). Использование структурного осложнения (повтор аргументации в придаточном причины - «потому что он здорово умеет писать») - это признание того, что просто мнения новичка недостаточно, нужна дополнительная мотивировка (чего старшим членам организации не требуется). Таким образом «власть» новичка (т.е. то, что дает ему право вступать и высказывать/вносить предложение) строится на знании: он дает понять, что основывает свое предложение на достоинствах кандидата, а не просто на своем мнении.

Второй выступающий, ветеран братства, конструирует власть (значимость своей роли) иным способом. Он выдвигает в качестве кандидата новичка, у которого есть проблемы и которого иначе братство «может потерять», тем самым создавая собственный образ «мудрого старшего». Предлагаемого кандидата он называет снисходительно по-отечески «паренек» («kid») и акцентирует свой статус более опытного («если ему подсказать»), тем самым выражая готовность выступить в роли наставника. Высказывается прямо и директивно («я не хочу»); берет на себя право говорить от имени всех («нам нужно его вовлечь»), правда, в смягченной форме («я считаю, что»).

Еще один ветеран, занимающий заметное место в иерархии братства, позиционирует себя как авторитетную личность, чьи слова важны сами по себе. В его выступлении нет обоснований своего мнения, что является сигналом высокого статуса (достаточно просто сделать заявление). Он указывает присутствующим на правильное, с его точки зрения, решение без смягчающих формул («нам следует», а не «я думаю, что нам следует»). Мнения представляются в форме аксиом («есть обязанности, с которыми справится любой»). Иные модальные маркеры («может справиться» и т.д.) имплицировали бы возможность для голосующих другой точки зрения, но в данной формулировке им не оставлено такой возможности. Императивный и инструктивный тон ставит говорящего в позицию структурной власти: он конструирует роль старшего, влиятельного и умного манипулятора - даже провидца («я вижу [на этом посту. - Е.Г.] Курта»). Свой статус данный член братства сигнализирует и невербальными средствами, занимая одно из крайних правых мест в правой части зала, где обычно сидят ветераны.

Таким образом, используя аналогичные ресурсы, три ветерана организации конструируют различные типы идентичности с опорой на разные типы власти (авторитета). С учетом этого автор исследования выражает сомнение в перспективности описания речи мужчин в целом (как монолитной группы), подчеркивая, что использование языковых ресурсов всегда контекстуально обусловлено и связано не только с гендером, но и другими социальными параметрами.

Признание динамической и контекстуальной природы языковых значений заставляет критически переосмыслить ранние гендерные исследования, где гендерная идентичность «считывалась» с лингвистических форм. Интерпретация результатов этих исследований проводилась в рамках конкурирующих идеологических парадигм (deficit, dominance, difference), анализ которых демонстрирует, как осмысление эмпрических данных в социальных науках происходит на основе идеологически ориентированных предпочтений, включая мнения и убеждения о «естественном» характере гендерных различий и отношений в профессиональной деятельности, бытовом общении и иных сферах коммуникации.

Анализ показал, что для многих исследований 1970 - 80-х гг. характерно не только эссенциалистское понимание мужественности и женственности как набора внутренне присущих индивиду черт (данных природой или сформировавшихся в процессе социализации), но и упрощенное понимание гендерного доминирования, недооценка роли контекста в создании гендерных смыслов, игнорирование социальных причин и следствий гендерных различий в коммуникации и абсолютизация дихотомии «мужское - женское».

Наиболее существенными методологическими заблуждениями, ведущими к (вос)производству «научных» стереотипов о языке и гендере, являются универсализация (обобщение результатов конкретных, узконаправленных исследований за пределы экспериментального контекста) и анализ гендера в отрыве от других аспектов социальной идентичности.

Осознанию и преодолению этих недостатков способствовали дискурсивный и перформативный «повороты» в лингвистическом изучении гендера. Первый характеризовался уходом от соотнесения языковых форм (слов, фонем, грамматических конструкций и пр.) с социальными группами говорящих и переключением внимания на гендерные аспекты дискурса, что акцентировало исторический и динамический аспекты языка, а также интерактивный характер его использования. «Дискурсивный поворот» не означает игнорирования языковых единиц (фонем, слов), но требует, чтобы они рассматривались с учетом функций, выполняемых ими в конкретной ситуации общения; при этом предполагается, что сами единицы не являются застывшими и неизменными. «Перформативный поворот» означает новое понимание гендерной идентичности, осознание того, что гендер - это не то, что индивид имеет, а то, что он/она делает. С этой точки зрения гендер не просто существует, а постоянно производится, воспроизводится, а также меняется в результате конкретных действий индивидов, заявляющих свою идентичность, признающих или оспаривающих идентичность других, поддерживающих или выступающих против определенных систем гендерных отношений, привилегий, идеологий. «Перформативный поворот» в исследованиях языка и гендера побудил многих ученых переосмыслить знакомые категории «мужчина» и «женщина» и обратиться к изучению того, как гендерные идентичности (традиционные и противоречащие привычным нормам) конструируются в конкретных языковых перформациях. «Мужские» и «женские» языковые формы, таким образом, отделяются от реальных мужчин и женщин и осознаются как лингвистические ресурсы конструирования гендера в социальной практике.

Методологически такое смещение акцентов обусловило переход от масштабных квантитативных исследований, соотносящих те или иные языковые маркеры с полом, к изучению конкретных лингвистических практик (локальных исследований в виде небольших описаний совместной деятельности людей) что, однако, не означает, что изучение гендера в целом приносится в жертву анализу отдельных его проявлений. Динамика микроуровневых коммуникативных интеракций делает понимание глобальной картины более точным и полным.

При этом исследователи не исходят ни из константных различий между мужскими женским стилями, ни из того, что язык является важнейшим фактором регулирования общения. В центре внимания находится вопрос о том, как различаются механизмы приписывания значения в конкретных ситуациях общения и какие нюансы вносит гендер в этот процесс.

5. Динамика гендерных репрезентаций в британской толковой лексикографии

Изучение гендера в лексикографии относится к числу наименее разработанных направлений. Между тем, лексикографический дискурс является одним из важнейших ресурсов конструирования гендера.

Системное изучение зафиксированных лексикографией гендерных асимметрий и стереотипов в их динамике отражает изменения в традиционной полоролевой дифференциации общества. В данной главе освещаются общие тенденции и конкретные изменения, происходящие в британских словарях под влиянием меняющейся гендерной идеологии.

Натурализация идеологически доминирующего дискурса (по Н. Фэрклоу), способствует “закрытию” или ограничению потенциально возможных значений путём их фиксации в словарях [Fairclough 1989:93-97]. Неудивительно, что словари представляют особый интерес для языковедов, занимающихся вопросами языкового планирования. По замечанию П. Николс [Nichols 1988], в странах, где отсутствуют языковые академии, именно словари, наряду с учебно-справочными материалами, играют роль «полуофициальной» языковой власти (не случайно многие авторы обозначают подобные издания термином gatekeepers of language - [Cameron 1992:114, Talbot 1998:218]. В тех же странах, где существуют академии языка, они определяют, что следует включать в лексикографические материалы, какие языковые практики в них отражать [Pauwels 1998:23], что в социальной реальности, - в том числе гендерных отношениях, - считать приемлемым/неприемлемым, нормальным/ аномальным и т.д.

Представителями феминистской лингвистики (ФЛ) был осуществлён ряд успешных попыток повлиять на языковую политику. Именно благодаря усилиям ФЛ, связанным с выявлением «асимметрий в системе языка, направленных против женщин» [Trцmel-Plцtz 1982, цит. по Кирилина 1999:41] и с разработкой альтернатив для проявлений андроцентризма в языке, во многих странах, в первую очередь в англоязычных, возросла роль рекомендаций по гендерно корректному языковому употреблению (non-sexist language guidelines). Подобные рекомендации оказали влияние на многие тексты, обращённые к коллективному адресату и обладающие высоким манипулятивным потенциалом: законодательные тексты, деловую корреспонденцию, СМИ, язык официальных и религиозных церемоний, а также на учебную литературу, в том числе на практику составления учебно-толковых словарей.

Э. Пауэлз, анализируя структуру и содержание 136 наборов рекомендаций по гендерно корректному языковому употреблению для английского, немецкого, французского, итальянского, голландского и испанского языков, приходит к выводу о том, что проявления андроцентризма в различных языках (sexist issues and practices) обнаруживают поразительное сходство. К ним относятся: незаметность женщин в языке (the invisibility of women in language); изображение женского статуса через референцию к мужчине (the portrayal of women's status in reference to that of men); стереотипическая репрезентация обоих полов (the stereotyped portrayal of the sexes); изображение женщин как имеющих подчинённый статус по отношению к мужскому (the portrayal of women as inferior to men) [Pauwels 1998:157].

Указанные черты неизбежно должны найти своё отражение в лексикографических источниках, так как каждый словарь отражает мировидение социума и является продуктом определённой эпохи и соответствующей идеологии. С учётом этого в настоящем исследовании предпринята попытка ответить на следующие вопросы:

Каким образом указанные черты андроцентризма проявлялись в лексикографических изданиях дофеминистской эпохи, т.е. середины XX века?

Какова динамика данных явлений в диахронии, а именно:

как гендерно ориентированная языковая реформа повлияла на лексикографическую практику?

в чём заключаются изменения на уровне макро- и микроструктуры современного словаря?

какие из черт андроцентризма проявляют наибольшее сопротивление языковой реформе, а какие претерпели наиболее существенные изменения?

Системное описание гендерных репрезентаций представляется целесообразным вести на основе трёх основных черт андроцентризма: незаметности женщин в языке; производности/вторичности женского статуса по отношению к мужскому; стереотипизации мужских и женских образов, ведущей к крайней ограниченности гендерных представлений. Отражение этих черт будет детально рассмотрено на материале лексикографии середины XX века, т.е. до зарождения феминистского дискурса, и на базе современных лексикографических изданий, созданных в эпоху новой эгалитарной гендерной идеологии.

Поиск гендерно значимой информации вёлся во всём тексте толкового словаря на уровне макро- и микроструктуры. Объектом изучения, таким образом, являлись: заглавное слово; коллокации, включённые в состав словарной статьи; дефиниции; иллюстративные контексты (далее ИК) и комментарии-перифразы; стилистические и референциально-ограничительные пометы; графические иллюстрации. В словарях последних лет издания к анализу привлекались также гендерно значимые комментарии, касающиеся особенностей функционирования соответствующих языковых единиц и либо включённые в состав словарной статьи (напр., пояснения с пометой “Help”), либо являющиеся элементом макроструктуры словаря (напр., “More About Gender”) [подробнее о критериях отбора лексикографического материала см. Сергеева 2007:34-39].

1. Гендерные асимметрии и стереотипы в британской толковой лексикографии середины XX века

Данный раздел посвящен анализу лексикографических статей первого издания словаря А.С. Хорнби The Advanced Learner's Dictionary of Current English (1942 г., далее ALDCE) с точки зрения отражения в них основных черт андроцентризма - незаметности женщин в языке, вторичности/ производности женского статуса по отношению к мужскому и стереотипизации мужских и женских образов.

1.1. Незаметность женщин в первом издании словаря А.С. Хорнби.

Феномен незаметности, или недостаточной представленности женщин в языке (invisibility of women/under-representation of women) присутствует как на уровне макроструктуры, так и в различных компонентах микроструктуры анализируемого словаря, но реализуется в них по-разному.

Основными факторами, за счёт которых создаётся впечатление незаметности женщин в ALDCE, являются структурная незаметность, проявляющаяся в употреблении метагендерных he и man/-man и статистическая незаметность женщин, проявляющаяся в численном превосходстве дефиниций и иллюстративных контекстов, относящихся к мужским референтам. Специфическим для ИК фактором, который будет рассмотрен в рамках анализа статистической незаметности женщин, является использование имён собственных.

1.1.1. Структурная незаметность женщин в дефинициях и иллюстративных контекстах.

Важным фактором, определяющим незаметность женщин в ALDCE, является регулярное использование местоимения he, лексемы man, а также сложных слов с компонентом -man в гендерно нейтральном значении.

Местоимение he в качестве гендерно нейтрального.

Проблема соотношения естественного и грамматического рода, долгое время дискутируемая в лингвистике, не потеряла своей актуальности и поныне. Причиной тому является отсутствие в английском языке специального местоимения третьего лица единственного числа, которое могло бы относиться к лицу, чей пол неизвестен или несущественен для говорящего. Метагендерное he (generic “he”/sex-indefinite “he”) лишь с 1970-х годов стало объектом критики в феминистской лингвистической литературе. Хотя наступление ФЛ на метагендерное he неизменно рассматривалось как попытка подорвать устои английского языка, это движение, скорее, явилось ответной реакцией на почти двухсотлетние попытки прескриптивных грамматик объявить ненормативной форму singular “they”, широко употреблявшуюся и в письменной, и в устной речи до XIX века: Anyone can do it if they try hard enough; Who dropped their ticket? [см. Bodine 1998:125].

Наступление авторов прескриптивных грамматик на форму singular “they” началось в XVIII веке, хотя ещё с XVI века в трудах британских грамматистов присутствовали ссылки на “естественный порядок”, при котором мужчина предшествует женщине. В этом проявлялась зависимость языкового сознания от многовековой иудейско-христианской традиции, подчёркивающей превосходство мужчины над женщиной; в результате, мужской род был назван “более достойным” (worthier gender - Wilson 1553, Poole 1646) или “всеобъемлющим”, включающим референтов обоего пола (comprehensive gender - Kirby 1746) [подробнее см. Bodine 1998:128-129; Coates 1993:24-25].

В XVIII веке форма singular “they” была объявлена примером ненормативного синтаксиса, и в 1850 году был принят акт Парламента, в котором he официально было объявлено замещающим сочетание he or she: “in all acts words importing the masculine gender shall be deemed and taken to include females” [цит. по Bodine 1998:130].

Впоследствии все прескриптивные грамматики настаивали на употреблении местоимения he в качестве метагендерного, отвергая singular “they” как неточное, т.е. нарушающее согласование в числе, а сочетание he or she - как громоздкое и излишне педантичное [например, White 1880].

Следуя нормам прескриптивных грамматик своего времени (1940х годов), составители ALDCE используют метагендерное he уже в первой фразе авторского введения: “The words selected for inclusion in this volume are those that the foreign student of English is likely to meet in his studies up to the time when he enters a university.”

Местоимение he регулярно соответствует лексемам person, one, someone, anyone и разнообразным метагендерным антропонимам во всех компонентах макро- и микроструктуры словаря: в составе коллокаций, включённых в словарную статью, в дефинициях, пометах, иллюстратрвных контекстах и в комментариях-перифразах. Ограничимся следующими примерами:

leave a person to his own devices;

break a person's back - give him too much work to do;

professional - one who gets his living by practising a profession […];

erratic (of a person and his behaviour);

On the census-paper, a person writes his name, sex, age, employment, etc.;

We must have respect to the needs of the general reader (i.e. think about his requirements and preferences) и т.п.

В сочетании с местоимением he регулярно используются следующие метагендерные антропонимы: actor, acrobat, ambassador, bankrupt, boxer, butcher, doctor, employee, explorer, farmer, graduate, judge, lawyer, minister, murderer, officer, official, opponent, pilot, priest, President, Prime Minister, prisoner, pupil, rider, ruler, sheriff, speaker, stock-broker, student, teacher, tutor, worker, writer, wrongdoer и т.п.

Все перечисленные лексемы потенциально способны ограничивать свою референцию лицами мужского пола, являясь “ложными родовыми именами” (false generics) в терминологии П. Трейчлер и Ф. Франк [Treichler, Frank 1989]. Местоимение he, соответствующее этим лексемам в различных компонентах словарной статьи, выступает как гендерный индикатор прототипа соответствующей категории. При этом прототип, по Э. Рош [Rosch 1981], понимается как член категории, обладающий статусом «лучшего примера» (best example), т.е. наилучшим образом представляющий данную категорию. Не случайно, единственная дефиниция, где метагендерный антропоним коррелирует с местоимением she, описывает категорию, прототипом которой является женщина: probationer - 1. a person serving on probation, e.g. a hospital nurse during the first part of her training.

Существительное man в метагендерном значении

Ещё одним фактором, создающим эффект незаметности женщин в ALDCE, является широкое употребление в дефинициях и иллюстративных контекстах лексемы man. Важная семантическая особенность английского слова man и его эквивалентов в некоторых других языках (например, uomo в итальянском, homme во французском, hombre в испанском) заключается в его способности обозначать человека вообще, даже если в языке существует отдельное слово с этим значением. Слово man приобретает, таким образом, черты метагендерного антропонима. Так, в качестве основных значений лексемы man в ALDCE фиксируются следующие: 1. an adult male human being (not a woman, girl or boy); 2. any person or individual; a human being.

Здесь снова проявляется зависимость языкового сознания от религиозных стереотипов, т.к. в христианской традиции первый человек и первый мужчина - понятия тождественные, ср.: original sin - the tendency to do wrong, which, Christians believe, is inherited from Adam, the first man.

Представители ФЛ отмечают, что двойственная природа значения слова man приводит к семантическому смешению или изображению, сознательному или бессознательному, человечества в виде «мужчин», приводя примеры, разрушающие представления об этой лексеме как гендерно нейтральной: To survive, man needs food, water and female companionship [Pauwels 1998:50]; Man is the only primate that commits rape [Black, Coward 1998:108].

В дефинициях и контекстах ALDCE лексема man используется в следующих основных значениях: (1) male, (2) human being, (3) person.

(1) man=male (man vs. woman):

- moustache - the hair on a man's upper lip;

- Her father will never approve of her marrying such a poor man;

(2) man=human being (man vs. Nature):

- art - the work of man (not of nature);

- Speech distinguishes man from animals;

(3) man=person (man vs. other individuals):

- A drowning man will clutch at a straw - a man will use any kind of help when he is in difficulties;

- Most men desire happiness and health.

Синонимичность лексем person и man (people и men) наиболее очевидна в следующих дефинициях и ИК:

- drunk - a man who is drunk; drunkard - a person who is often drunk;

- A person with good eyesight can distinguish distant objects; A man who is colour-blind cannot distinguish between colours (оба контекста включены в статью distinguish).

В связи с этим уместно процитировать примеры М. Блэк и Р. Кауэрд [1998] в подтверждение мысли о том, что даже лексема people может иметь однозначно мужскую референцию:

People give up their wives but not power (курсив оригинала). This thieving gang consists of three people from Latin America and a woman (BBC Radio 4 News). Normal people do not go around raping and murdering women [Black, Coward 1998:108,111].

При этом авторы обращают внимание на гендерную асимметрию: категориальные имена Man, human, people крайне редко референциально относятся только к женщинам; так, семантически аномальным выглядит высказывание “This thieving gang consists of three people from Latin America and a man” [Black, Coward 1998:112].

Примеры М. Блэк и Р. Кауэрд являются свидетельством того, что лексемы man/men с одной стороны и person/people с другой во многих контекстах являются взаимозаменяемыми. Сказанное справедливо в отношении многих дефиниций и иллюстративных контекстов анализируемого словаря.

Сложные слова с компонентом -man

Ещё одним проявлением андроцентризма считается употребление сложных слов с компонентом -man. Эквиваленты морфемы -man, входящей в состав значительного числа агентивных существительных, присутствуют во многих языках (ср. -man в голландском и шведском, -mann в немецком и норвежском, -mand в датском). Представители ФЛ оспаривают гендерную нейтральность этой морфемы и утверждают, что компонент -man является гендерно маркированным, вызывая исключительно мужские или преимущественно мужские ассоциации. При этом, распространённые аргументы против языковой реформы, предлагаемой представителями феминистской лингвистики, часто строятся с опорой на авторитетные лексикографические источники: “my dictionary states that `chairman' refers to men as well as women” и т.п. [Pauwels 1998:174]

В связи с этим рассмотрим дефиниции лексем с компонентом -man в ALDCE, а также проследим референцию этих слов в иллюстративных контекстах.

Формально дефиниции лексем с компонентом -man, не имеющих женских эквивалентов, распадаются на три группы.

(1) Ключевое слово в дефиниции, или классифицирующее имя, - man:

coachman - a man who drives a coach or private carriage for a living;

helmsman - the man at the helm.

Лексемы в данной группе означают характерные мужские профессии; таким образом, слово man в дефинициях отражает реальный пол референта, и, соответственно, ИК, содержащие подобные лексемы (A country postman often has a long circuit, где postman=man и пр.), безусловно являются мужскими.

(2) Классифицирующее имя - one, person или ложные родовые имена:

herdsman - one who looks after a herd;

chairman - the person who presides over a meeting;

cabman - a driver of a cab, esp. a horse-cab (cf. driver - one who drives […])

Классифицирующие имена в данной группе формально являются гендерно нейтральными. Однако наличие в морфемном составе слов компонента -man вызывает стойкие гендерные ассоциации, что доказано статистически. В частности, Э. Пауэлз упоминает несколько лингвистических экспериментов, проведённых в 1970-х годах [Kidd 1971; Bem, Bem 1973; Schneider, Hacker 1973; Pincus, Pincus 1980], в которых информанты должны были интерпретировать лексему man и сложные слова с компонентом -man в контекстах, задуманных как гендерно нейтральные. Исследования выявили, что у всех участвовавших в эксперименте детей и почти у всех взрослых при восприятии этих лексем возникали ассоциации исключительно с мужчинами [Pauwels 1998:71]. Таким образом, правомерно предположить, что, несмотря на гендерно нейтральную дефиницию, лексемы этой группы воспринимаются как гендерно маркированные, в том числе в тех контекстах ALDCE, где они были использованы авторами как метагендерные, например: Freedom of speech is said to be an Englishman's birthright; Employers should compensate their workmen for injuries.

(3) Классифицирующее имя, как и дефинируемая лексема, содержит компонент -man:

craftsman - a skilled workman; one engaged in a craft;

pointsman - 2. a policeman on point-duty.

Лексемы с компонентом -man часто, в свою очередь, являются классифицирующими именами в дефинициях ложных родовых имён, что является ещё одним свидетельством того, что данные антропонимы соотносятся с мужским прототипом и не воспринимаются как гендерно нейтральные: ace - 2. an airman (aviator) who has shot down a large number of enemy machines; bricklayer - a workman who builds with bricks.

1.1.2. Статистическая незаметность женщин

Эффект незаметности женщин в ALDCE дополняет тот факт, что число дефиниций, описывающих лексемы с мужской референцией, существенно превышает количество дефиниций, в которых описываются референты-женщины, а число мужских ИК значительно превосходит число контекстов, где речь идёт о женщинах.

Незаметность женщин на уровне словника и дефиниций

В роли классифицирующего имени в дефинициях многочисленных существительных с мужской референцией выступают разнообразные существительные и субстантивные сочетания (boy, fellow, youth, man or boy, boy or young man, boy or youth, soldier, sailor, priest, clergyman и т.п.) или референциальные уточнения (usually/ especially a man /boxer /soldier и пр.) при метагендерных лексемах:

stripling - a youth; a young man, not quite fully grown;

orderly - 1. a soldier who acts as a messenger, etc.;

hermit - a person (usu. a man) who lives alone […];

heavy-weight - a person, weighing more than the average, esp. a boxer weighing 175 lbs. or more.

Наиболее частотными словами и словосочетаниями в дефинициях наименований женщин, являются woman, girl, woman or girl, girl or woman, реже - лексемы wife, widow, daughter, prostitute, lady, mistress и другие существительные с женской референцией, а также, в единичных случаях, - слово person уточнением esp./usu. a girl/woman:

seamstress - a woman who sews, esp. one who earns her living by sewing;

housewife - 1. the mistress of the house;

toast - 2. a person in whose honour a toast is drunk, esp. a woman in whose honour a toast is often drunk.

Соотношение числа дефиниций с классифицирующими именами man и woman в ALDCE приблизительно равно 4:1. Однако если противопоставить группу дефиниций с женской референцией ещё и той массе словарных статей, где гендерно нейтральные лексемы сочетаются с местоимением he, то представленность женщин в дефинициях ALDCE оказывается ничтожно малой: так, сочетание лексемы person с местоимением he встречается более чем в 120 дефинициях; более 180 коллокаций, содержащих слово person, снабжаются дефинициями с метагендерным he и т.д.

Кроме того, наличие лексем person и one не всегда делает дефиницию гендерно нейтральной, даже при отсутствии метагендерного he. Часто эти слова употребляются в ALDCE в дефинициях лексем, которые могли быть отнесены исключительно к мужчинам:

seducer - one who seduces, esp. one who seduces a woman (one=male);

uncle - 3 (humorous and friendly) a middle aged or elderly person (person=male);

tonsure - 1 the act of shaving part or all of the head of a person about to enter the priesthood or a monastic order (в данном случае присутствует также графическая иллюстрация).

Особенно интересными представляются дефиниции лексем vicereine и viceregal, в формулировке которых имплицитно присутствует оппозиция person vs wife (the wife of a person и a person and his wife), где гендерная маркированность слова person несомненна:

сf. viceroy - a person who governs a colony or dependency […];

vicereine - the wife of a viceroy;

viceregal - relating to a viceroy or his wife.

Таким образом, статус лексем person и one, употребляющихся в ALDCE как в метагендерном (person=one=individual), так и в гендерно маркированном значении (person=one=male), по своей неоднозначности может быть приравнен к двойственному статусу лексемы man.

Незаметность женщин в иллюстративных контекстах с нарицательными наименованиями лица

Во многих гендерных исследованиях были сделаны выводы о количественном дисбалансе в употреблении гендерно маркированных лексем в текстах, обращённых к коллективному адресату: например, исследование П. Фрибоди и К. Бейкер показало, что в детской литературе (first readers) соотношение количества употреблений лексемы boy(s) к слову girl(s) составило 3:2 [Freebody, Baker 1987]; анализ прессы, произведённый К.Р. Калдас-Коултард, также подтверждает идею о недостаточной представленности женщин (under-representation of women) [Caldas-Coulthard 1995; ср. Двинянинова 2001]. Сходный вывод может быть сделан и применительно к ALDCE.

Анализ ALDCE обнаружил значительное численное превосходство ИК, относящихся к мужским референтам. Показательны словарные статьи по наиболее частотным глаголам, которые отличаются развитой полисемией и требуют значительного количества контекстов для иллюстрации различных ЛСВ и коллокаций. Например, глаголу make посвящена статья, включающая 105 примеров его употребления. Большинство ИК являются гендерно нейтральными (to make money / It makes a difference how you do it и т.п.). Если же сравнить численное соотношение гендерно маркированных ИК, то оказывается, что наряду с двадцатью пятью мужскими контекстами в данной статье имеется всего два женских ИК, а также два примера, где присутствуют и мужские, и женские лексемы, - т.е. смешанные ИК.

При разном соотношении мужских и женских ИК в пределах одной словарной статьи (10:1, 5:1 и т.п.), тем не менее, прослеживается тенденция численного превосходства мужских контекстов: в статье по глаголу do из 104 ИК мужских контекстов - 30, женских - 4, смешанных - 1; в статье break из 56 ИК мужских - 16, женских - 4, смешанных - 1, и т.д. Данная тенденция чётко прослеживается в ALDCE в подавляющем большинстве лексикографических статей, независимо от частеречной принадлежности описываемых лексем. Так, примером стяжения глагола be или have в статье по форме 's является he's; примеры к дефиниции существительного adverb даны в пяти ИК, три из которых являются мужскими (He soon came / He speaks well / Look here / He's very clever / Don't run too quickly); в качестве иллюстраций к обращению dear 4 приводятся сочетания “Dear John”, “Dear Sir” и “Dear Mr. Smith”. Этот список можно продолжить.

О преобладании женских ИК можно говорить лишь применительно к статьям по специфически женским лексемам (girl, woman и т.п.) или по словам, которые, очевидно, ассоциируются в языковом сознании говорящих скорее с женщинами, чем с мужчинами (beauty, blush - подробнее см. раздел 1.3.2).

Использование имён собственных в иллюстративных контекстах

В ряде ИК употребляются мужские и женские личные имена, при этом авторы ALDCE используют не только распространённые имена и фамилии, но и имена известных личностей.

Мужские личные имена, присутствующие в ИК данного словаря, отличаются несколько большим многообразием по сравнению с женскими. Самыми распространёнными при этом являются имена Tom и Harry, реже используются имена John, Jim, Richard, Dick: Tom, Dick and Harry took positions in a bank, a school, and a shipping firm respectively; Tom's work at school is above the average, Harry's is below the average, and Jim's is about up to the average.

Почти все женщины, обладающие личным именем в иллюстрациях ALDCE, выступают под именем Mary: Mary designs all her own dresses; Mary's mother sat at her bedside while she was ill. Зарегистрирован лишь один пример с женским именем Elsie: Elsie apologized to her teacher for coming to school late.

Помимо личных имён в ИК используются также фамилии с предшествующим социальным титулом (social title/courtesy title) - Mr, Miss, Mrs. Среди мужских фамилий в сочетании с социальным титулом Mr (реже - с профессиональным титулом Captain, Professor и др.) самой распространённой является Smith: Mr Smith has a seat in Parliament; Captain Smith was seconded for service on the General's staff.

Нередко вместо фамилии лицо мужского пола обозначается буквой A, B или X в сочетании с титулом Mr: As an actor, Mr A is not in the same class as Mr B; Mr A broadcasts English lessons; Mr B will now address the meeting; Mr X has been appointed mayor of the city.

Интересно отметить, что, в отличие от мужских номинаций подобного рода, женские фамилии (или их условные обозначения в виде букв A, B) с социальным титулом Miss или, чаще, Mrs крайне редко выступают в иллюстративных контекстах самостоятельно (Mrs Jones purred with delight on receiving the invitation; Mrs Jones, nйe Smith). Обычно они употребляются в сочетаниях типа Mr A and Miss B или Mr and Mrs A, где мужская лексема регулярно предшествует женской, либо в иллюстративном контексте или комментарии к нему присутствует также сочетание her husband:

It has been announced that Mr A and Miss B will be married next month; A marriage has been arranged between Mr Smith and Miss Doll; The servant announced Mr and Mrs Smith; Mrs Smith has a dress allowance of Ј30 a year (=her husband gives her this for clothes); Mrs Smith has no servant but her husband will never condescend to help her with the housework.

Данная особенность использования женских номинаций иллюстрирует положение ФЛ о вторичности женского статуса по отношению к мужскому: сочетание «Mr+фамилия» в большинстве ИК употребляется самостоятельно, в то время как «Miss/Mrs+фамилия» упоминается в связи с мужчинами, к которым женщины имеют отношение.

Зарегистрированы также случаи употребления фамилии без референциальной формы Mr по отношению к мужчине (Poor old Brown! He's dead and buried; Smith and his wife), что, как отмечается в ряде гендерных исследований, не характерно для женских номинаций [напр., Lakoff 1975:38-39; также Henley 1977, McConnell-Ginet 1978], поэтому формально нейтральные ИК (Do you deal with Smith, the grocer? / our mutual friend Smith) также следует рассматривать как мужские.

В целом, мужские имена и фамилии употребляются в ИК значительно чаще женских. В связи с этим уместно было бы вновь упомянуть исследование П. Фрибоди и К. Бейкер, продемонстрировавшее, что имена мальчиков в англоязычной детской литературе употребляются примерно в полтора раза чаще, чем имена девочек [Freebody, Baker 1987:83].

Среди имён известных личностей, присутствующих в иллюстративных контекстах ALDCE, представлено значительное число имён знаменитых мужчин - императоров, полководцев, первооткрывателей, писателей, актёров и др.: Alexander the Great, Julius Caesar, Croesus, Columbus, Napoleon, Nelson, Cromwell, Harvey, Edison, Chaucer, Shakespeare, Milton, Dickens, Hardy, Henry James, Wordsworth, Shelly, Eliot, Irving и т.д.

Репертуар женских имён в этой группе ограничивается всего тремя: Queen Elizabeth, Joan of Arc, Florence Nightingale, при этом последнее из них относится к представительнице характерной женской профессии (медсестра): the days of Queen Elizabeth; Joan of Arc was bound to the stake and burnt to death; Joan of Arc was burnt to death; Florence Nightingale felt the call of humanity.

Таким образом, анализ ALDCE подтверждает известный тезис феминистской лингвистики о том, что субъектом истории является мужчина.

1.2 Вторичность/производность женского статуса в первом издании словаря А.С. Хорнби.

Представители ФЛ неоднократно указывали на то, что в английском языке присутствует ряд черт, способствующих изображению женщин как имеющих неавтономный и подчинённый по отношению к мужскому статус [Spender 1998, Coates 1993, Hardman 1996, Pauwels 1998 и др.]. М.Дж. Хардман вводит понятие деривационного мышления (derivational thinking), характеризуя определённый тип мировосприятия, связанный с некоторыми особенностями языковой системы: например, со значимостью для английского языка порядка слов, где мужское имя предшествует женскому (males are always first); с деривационными суффиксами для образования наименований женщин (hero - heroine, poet - poetess, usher - usherette), в том числе некоторых личных имён (Steven - Stephanie, Paul - Paula / Pauline / Paulette) [ср. Pauwels 1998:58, McConnell-Ginet 2005:74]; с ассоциацией мужчины с активной позицией субъекта, а женщины - с позицией объекта (When Harry Met Sally); с практикой наименования ребёнка фамилией отца и смены фамилии женщиной при вступлении в брак, и др. [Hardman 1996]

В анализируемом словаре вторичность/производность женского статуса по отношению к мужскому проявляется в номенклатуре и асимметричном употреблении наименований лица, а также в порядке слов.

1.2.1 Номенклатура и асимметричное употребление наименований лица.

В английском, как и во многих других индоевропейских языках, именно существительные с мужской референцией способны выполнять роль гендерно нейтральных (в паре лексем actor - actress в роли метагендерного может выступать actor, но не actress). При этом лексемы, обозначающие женщин, как правило, являются производными от соответствующих мужских или гендерно нейтральных номинаций (“referencing women as derivations” в терминологии М.Дж. Хардман). Гендерная маркированность существительных, обозначающих мужчин (widower, man-midwife, male nurse, househusband), воспринимается как отклонение от нормы, и число подобных лексем невелико [Григорян 2001].

В связи с этим уместно процитировать Р. Лакофф: “throughout English one finds evidence that women are viewed […] as secondary beings: as having an existence only when defined by a man” [Lakoff 1975:27]. При всей радикальности данной формулировки, она становится вполне понятной при анализе ALDCE, переиздававшегося менее чем за два десятилетия до выхода в свет книги Р. Лакофф.

Рассмотрим основные факторы, способствующие тому, что женский статус в данном словаре воспринимается как вторичный и неавтономный по отношению к мужскому.

Лексикографическая лакунарность

Гендерные асимметрии на уровне языка как системы часто проявляются в виде семантических лакун, когда в языке отсутствует обозначение для какого-либо понятия. В исследованиях на материале английского языка приводятся такие примеры, как отсутствие женского эквивалента для обозначения понятия virility [Халеева 1999:10] или отсутствие лексем fisherwoman, helmswoman при наличии их мужских эквивалентов, что доказывает относительно редкое использование морфемы -woman для образования агентивных лексем [Pauwels 1998:45].

Подобная асимметрия, проявляющаяся в отсутствии одного из категориальных контрагентов, является одним из четырёх универсальных для различных языков типов асимметричных отношений в гендерной категоризации [Гриценко 2005а:215-220, 2005б:131-135]. Такой тип асимметрии касается системно-языковых дивергенций и устанавливается на основе лексикографического анализа. Отсутствие гендерного контрагента, когда имеется категория с мужской референцией при отсутствии параллельной ей женской и наоборот (наличие женской при отсутствии мужской), представляет собой наиболее очевидный из существующих видов асимметрий. Исчерпывающий перечень таких категорий может быть выявлен путём лексикографического анализа идеографических полей “мужчина” и “женщина” в каждом языке; при этом соответствующие лексические единицы имеют статус категориального имени, т.е. обозначают класс предметов, составляющих концептуальную категорию: henpecked husband, hysteric woman, Lucy Stoners и т.д.

...