Однако, поначалу «жалея» читателя, уже во второй главе второй книги (“The Council of Elrond” Именно эта глава была избрана в качестве объекта применения разрабатываемой стратегии (см. приложение). ) Толкин повергает его в культурный шок - на Совете сталкиваются по меньшей мере шесть различных и часто контрастных мнений, и каждому голосу присущи свои этические и, разумеется, стилевые установки. Так, мерилом «нормальности» (“a base line of normality” Shippey T.A. The Road to Middle-earth. London: HarperCollins, 1992. P. 107.), но при этом и бессодержательности, становится именно разговорная речь старика Гэмджи (переданная Гэндальфом), а голос Сарумана (также в пересказе Митрандира) даже по своему лексическому составу напоминает речи современных Толкину политиков (в нём, собственно, и звучит слово policies). Элронд как апологет «северного мужества» наиболее возвышен и архаичен (что можно сказать и о других эльфах на Совете - Глорфинделе, Галдоре и Эресторе); гораздо более приподнятыми нежели прежде оказываются монологи Гэндальфа. Гордые и высокопарные заявления Боромира противостоят внешне простым, но исполненным внутренней силы репликам Арагорна. Особое же напряжение создают гномы - Глоин и Даин (последний, опять же, в рассказе Глоина), - по выражению Т. Шиппи представляющие собой воплощение “unyielding scepticism” («несгибаемого скептицизма») Там же, p. 110.. В сущности, на подобном столкновении стилей (а также моральных установок и типов поведения) строится весь роман Shippey T.A. J.R.R. Tolkien: Author of the Century. L.: HarperCollins, 2000. P. 29 (Foreword)., хотя после поворотной главы «Совет Элронда» подобная полифония стилей и культур уже не встречается в таких крупных формах.

Нельзя, тем не менее, не отметить, что Толкин в действительности хорошо понимал вкусы, привычки и языковые предпочтения современного ему читателя (хотя и идущие вразрез с его собственными), и последовательно выстраивал отношения со своим реципиентом. Для того, чтобы ввести его в непривычную лингвистическую обстановку, автор показывает происходящее глазами наиболее близких читателю персонажей - хоббитов, без посредничества которых мир героев остался бы чужд. В самом конце той же самой главы (“The Council of Elrond”) Сэм, подслушавший всё сказанное на совете, подводит ему примитивно выраженный, но, в сущности, очень точный итог: “A nice pickle we have landed ourselves in, Mr. Frodo!” В нашем переводе: «Ну и вляпались же мы с вами, сударь!» (см. приложение). [II, p. 74]. Такая оценка из уст наиболее приземлённого героя необходима для снятия стилистического напряжения и возвращения читателя в зону языкового комфорта - в начале следующей главы тем же целям служит стихотворение Бильбо и его же слова (“Books ought to have good endings” [II, p. 77]). Примеры подобных снижений стилистического регистра многочисленны и в каждом случае вполне осознанны. В отсутствие хоббитов функции «разбавителей» возвышенного могут брать на себя другие персонажи. Так, в главе “The King of the Golden Hall”, самой, должно быть, архаизированной, Гимли подводит похожий итог, используя пословичное выражение: “Well, at last we set off. <…> Men need many words before deeds” [III, p. 152]. С другой стороны, взбираясь на стилистические высоты, некоторые персонажи словно бы одёргивают себя сами. К примеру, в самой напряжённой точке мрачного повествования о своей битве с балрогом Гэндальф, говорит, что никто не видел, как они сражались, “or perhaps in after ages songs would still be sung of the Battle of the Peak”, но тут же: “Suddenly Gandalf laughed. `But what would they say in song? Those that looked up from afar thought that the mountain was crowned with storm” [III, p. 123].

Все эти стилистические пульсации, разумеется, напрямую связаны и с ритмом прозаического текста - каждая доминанта обладает собственными ритмическими и синтаксическими чертами, сохраняя, однако, связь с общей динамикой стилей. Описание каждого из её оттенков выходило бы за рамки настоящего исследования, однако возможно подробнее остановиться на сравнительно эпизодическом, но весьма показательном примере.

В середине главы “The Steward and the King” (шестая книга) в Минас-Тирит прилетает орёл с радостной (чтобы не сказать Благой) вестью о низвержении Саурона:

Sing now, ye people of the Tower of Anor,

for the Realm of Sauron is ended for ever,

and the Dark Tower is thrown down… [VI, p. 94]

Несмотря на то, что Толкин старался исключить из своего романа все внешние христианские аллюзии Что, впрочем, не до конца удалось даже лексически: в романе встречаются несколько лексем-гапаксов из христианского и языческого дискурсов, наподобие “holy” («святой», «священный»), “Underworld” («подземный мир», «преисподняя»), “hell-hawks” («адские ястребы»), “god” («бог»). Появление их, впрочем, нельзя списать на «недосмотр», учитывая то, как глубоко религиозная символика растворена в тексте. , эта песня очень напоминает псалмы 24 и 33 - как отмечает Т. Шиппи, “the use of “ye” and “hath” is enough to indicate that to most English readers” Shippey T.A. The Road to Middle-earth. L.: HarperCollins, 1992. P. 180. В пер. М. Каменкович и В. Каррика: «Большинству английский читателей для опознания этого образца достаточно архаических местоимений “ye” и “hath”» (здесь и далее пер. цит. по изд.: Шиппи Т. Дорога в Средьземелье. / Пер. М. Каменкович и В. Каррика. М., 2018).. Как бы под воздействием Вести стиль всей оставшейся части главы заметно меняется на библейский Однако это лишь один из немногих эпизодов «Властелина Колец», в которых Толкин позволяет себе открыто окрасить повествование в библейскую стилистическую тональность, при том, что язык романа становился объектом критики именно в отношении этой «библейскости». Между тем, стиль и язык Библии в гораздо большей степени воспроизводит «Сильмариллион». по ритмике и синтаксису, что характеризуется, в частности, частотным использованием союза “and” в начале предложений (и даже абзацев) и в качестве средства сочинительной связи между его частями, например:

“And the people sang in all the ways of the City.

The days that followed were golden, and Spring and Summer joined and made revel together in the fields of Gondor. And tidings now came by swift riders from Cair Andros of all that was done, and the City made ready for the coming of the King” [VI, p. 94].

Остаточные признаки этого стиля присутствуют даже в начале следующей главы, а также отчётливо проступают в «Сказании об Арагорне и Арвен» из Приложений [VII, p. 39-49]. Основная стилистическая доминанта повествования, между тем, всё же отдалена от Писания, хотя уже отмеченное ранее преобладание простых сочинительных связей (“and”, “or”, “for”, “but”) типологически сближает «Властелин Колец» с Библией или, скорее, с «древними текстами» вообще Turner A. Translating Tolkien. Philological Elements in The Lord of the Rings. Frankfurt am Main: Europaischer Verlang der Wissenschaften, 2005. P. 144..

Итак, постоянная смена, столкновение и контраст стилей во «Властелине Колец» не только создаёт исключительно сложный ритм прозаического повествования и служит средством выстраивания отношений с читателем («свой» стиль хоббитов и «чужая» возвышенная архаика эльфов, рохирримов и других народов), но также позволяет передать разнообразие воображаемого мира и эксплицитно выразить его культурные доминанты, отражённые, впрочем, не только в общей стилистической окраске (передача которой, разумеется, составляет отдельную переводческую задачу), но и в конкретных элементах, рассмотрение которых требует отдельного разговора.

1.4 Культурно-мифологический фон «Властелина Колец»

1.4.1 Авторская мифология Дж.Р.Р. Толкина в романе

Обращаясь к мифологии Толкина, культуре вымышленных народов Средиземья и текстовым элементам, в которых она выражается, следует, вслед за Е.А. Третьяковой отметить, что фольклорно-мифологическая составляющая импликационала Импликационал можно определить как «систему скрытых смыслов, которая <…> характеризуется концептуальной и функциональной целостностью в пределах семантики текста» (Третьякова, Е.А. Фольклорно-мифологический импликационал художественного текста как проблема перевода: на материале произведений Дж. Р.Р. Толкина: дис. … канд. филол. наук. Санкт-Петербургский гос. университет, Санкт-Петербург, 2006. С. 66). Тем не менее, во избежание лингвистических коннотаций, несомых этим термином, в дальнейшем используется более широкое и научно нейтральное понятие «культурно-мифологический фон». художественного текста «представляет собой одну из стилистических особенностей фэнтези Можно также добавить, что эта отличительная особенность сформировалась во многом под влиянием «Властелина Колец» и творчеством Толкина вообще, считающегося одним из «отцов фэнтези»., образует концептуальную основу текста такого типа» Там же, с. 70.. Это справедливо и для «Властелина Колец» как текста, вторичного по отношению к уже существовавшему на момент написания корпусу разнородных мифологических сказаний и благодаря им обретающего эффект особой «смысловой глубины» Shippey T.A. The Road to Middle-earth. L.: HarperCollins, 1992. P. 273.. Можно, таким образом, говорить об автопрецедентности романа. Не имея цели и возможности в рамках настоящего исследования подробно рассматривать мифологию Толкина как таковую, следует кратко остановиться на её отражении во «Властелине Колец».

Самым «свободным» от внешних мифологических элементов предстаёт начало первой книги - во многом, как уже было отмечено, подготавливающее читателя к освоению неизведанного пространства. Ни предисловие о хоббитах, ни вторая глава (“The Shadow of the Past”), в которой рассказывается история Кольца, ещё не имеет столь ощутимой глубины - разве что упоминаемые вскользь события Чёрных Лет (Black Years), относящиеся ко Второй эпохе Средиземья (действие романа происходит в конце Третьей эпохи), создают определённую временную дистанцию, скрадываемую однако, образом Саурона как «современного» Врага. Туманные слова Тома Бомбадила о “Dark Lord from Outside” (Тёмном Властелине, пришедшем извне) также могут быть отнесены читателем на счёт Саурона.

Однако ближе к концу первой книги звучит песня и рассказ Арагорна о Берене и Лутиэн - одно из центральных сказаний во всём Легендариуме, выбор которого не случаен. Эта легенда о союзе смертного человека и бессмертной эльфийской девы важна как для вождя дунэдайнов (история любви Арагорна и Арвен, вынесенная в Приложения, во многом перекликается с легендарным сюжетом), так и для самого Толкина (история имеет сильную биографическую подоплёку). Кроме того, в прозаической части рассказа Арагорна речь идёт о Великом Враге, Морготе, “of whom the Sauron of Mordot was but a servant” [I, p. 255], и о столь же великом подвиге Берена и Лутиэн, пробравшихся в крепость Моргота Ангбанд и вырезавших Между прочим, подвиг Берена и Лутиэн, удался во многом из-за волшебной силы пения дочери эльфийского короля, усыпившей Моргота и его слуг. сильмарилл Сильмариллы (Silmarilli) - три самоцвета, имеющих центральное значение для цикла сказаний «Квента Сильмариллион» (позднее в переработке К. Толкина просто «Сильмариллион»). В этих драгоценных камнях, созданных эльфом Феанором - самым искусным кузнецом среди эльдар (высших эльфов) - заключён свет Двух Дерев Валинора, заменяющих Луну и Солнце до того, как Моргот уничтожил Деревб. В мире Толкина этот двуединый свет соотносим с божественной благодатью и, по словам самого писателя, является символом «искусства, не отделённого от разума» (“the light of an undivorced from reason” [L, p. 148]). из Железной короны Врага. Степень дерзости этого деяния соотносится с «безумием» (folly Ср. высказывание Гэндальфа по поводу безумности принятого на Совете Элронда решения: “It is wisdom to recognize necessity, when all other courses have been weighed, though as folly it may appear to those who cling to false hope. Well, let folly be our cloak, a veil before the eyes of the Enemy!” [II, p. 73].) миссии Фродо, и вся легенда, таким образом, выступает в качестве неявного предвосхищения событий романа. Не случайно гораздо позднее, уже на ступенях Кирит-Унгола, её вспоминает Сэм, желая поддержать павшего духом Фродо и внезапно делающий потрясающее открытие:

“Beren now, he never thought he was going to get that Silmaril from the Iron Crown in Thangorodrim, and yet he did, and that was a worse place and a blacker danger than ours. But that's a long tale, of course, and goes on past the happiness and into grief and beyond it - and the Silmaril went on and came to Eдrendil. And why, sir, I never thought of that before! We've got - you've got some of the light of it in that star-glass that the Lady gave you! Why, to think of it, we're in the same tale still! It's going on. Don't the great tales never end?” [IV, p. 150] (курсив наш - В.А.)

Словами такого «простонародного» персонажа как Сэм озвучены, возможно, важнейшие принципы организации мифологического слоя текста. Несмотря на общую направленность истории вымышленного мира в сторону «умаления», «скругления» и «прозаизации», несмотря также на элегические мотивы, проходящие через весь роман и связанные с утратой связи с мифологическим прошлым, воплощённом в образе эльфов, Толкин показывает, что история (вернее, истории), пусть в иных формах и масштабах, повторяется, и отголоски былых времён (в данном случае наглядно явленные в фиале со светом Эарендила) не умирают никогда, становясь, разве что, слабее и туманнее. Неслучайно писатель задумывал роман под названием «Новая Тень» (“The New Shadow”), действие которого, происходящее уже в Четвёртую эпоху, должно было завязаться на возникновении культа орков и возвращении зла, пусть уже в немифологическом людском обличии Tolkien J.R.R. The Peoples of Middle-earth / ed. Ch. Tolkien. / Tolkien J.R.R. The History of Middle-earth. Vol. 12. London: HarperCollins, 2015. Pp. 409-420.. Тем показательнее, однако, отказ Толкина от воплощения такого замысла, не представляющего интереса для него самого, а также фрагментарность его мифологии вообще, отличающейся при этом богатством и вариативностью и, возможно, именно благодаря своей незавершённости Тем не менее «Сильмариллион» как таковой (то есть история о сильмариллах и входящие в неё сказания) завершён вполне. Речь идёт о характере и взаимоотношении всей совокупности текстов, входящих в Легендариум. столь неискуственной. Воспринимая всё созданное им о мире Арды как одну большую историю (great tale), Профессор не желал ставить точку и до конца жизни разрабатывал созданный им мир, уделяя большое внимание его «техническим» аспектам Carpenter H. J.R.R. Tolkien. A Biography. London: HarperCollins, 2002. P. 335..

Легенда о Берене и Лутиэн во «Властелине Колец» является лишь одним из многочисленных примеров преломления в романе уже существующей, детально продуманной мифологии. С эффектом глубины соседствует эффект недосказанности, создающийся благодаря многочисленным намёкам на существование за пределами текста большого свода сказаний и вызывающий закономерную заинтересованность читателя (при жизни Толкина удовлетворённую только в частных письмах). Эта недосказанность, впрочем, по-своему честна: внутри художественного мира постоянные отсылки к мифологическому прошлому воспринимаются его обитателями как должное Так Толкин имитирует восприятие «древних текстов» их современниками, в корне отличное от нашего., хотя эпическая дистанция сохраняется благодаря указанию на временную удалённость Ср. слова Арагорна о рассказываемой им истории: “it is a long tale of which the end is not known; and there are none now, except Elrond, that remember it aright as it was told of old” [I, p. 252].. Наиболее ярко отголоски прошлого звучат в многочисленных песнях и даже в отдельных именах, как это показано в дальнейшем (см. 2.4.4).

Таким образом, «Властелин Колец», оставаясь во многом самостоятельным произведением, встраивается в общее мифологическое полотно Легендариума на правах позднего сказания Этим положением сюжета о Войне Кольца косвенно определяется избранная романная форма и основной стиль повествования - возвышенный, но уже не столь торжественный, как, скажем, в «Сильмариллионе»., в котором органически преломляются многие (хотя и далеко не все) легенды вымышленного мира. На их фоне роман, по определению самого автора, становится “a searchlight, as it were, on a brief episode in History, and on a small part of our Middle-earth, surrounded by the glimmer of limitless extensions in time and space” «[История вышла] лучом прожектора, так сказать, высветившим краткий эпизод Истории и небольшую часть нашего Средиземья в окружении смутно проступающих бескрайних далей времени и пространства» (пер. С.Б. Лихачёвой). [L, p. 412]. Знание этой Истории, запечатлённой в сочинениях Толкина, становится обязательным для компетентного переводчика «Властелина Колец».

1.4.2 Ономастикон

Корни авторской мифологии Толкина лежат не только в скандинавских, финских и кельтских сказаниях, не только в древнеанглийском эпосе и Библии - во многом эта мифология вырастает из языкового творчества писателя (см. 2.1). В основу изобретённых Толкином языков положен фоноэстетический принцип, наиболее ярко проявляющийся, в свою очередь, в самых выразительных единицах - именах собственных, которые во многом определяют фонетический облик и эстетику этих языков, а также являются наиболее ёмкими и автопрецедентными элементами культурно-мифологического фона «Властелина Колец».

Роль ономастики в романе и в творчестве Толкина вообще - огромна. Излишним будет уже ставшее общим местом в толкинистике упоминание об имени Эарендил, однажды встреченным писателем в древнеанглийской поэме, - одним звучанием этого имени был порождён центральный образ Легендариума. Проводя лингвистические исследования в области английской топонимики и занимаясь изучением истоков имён героев эпоса, Толкин выработал особое чутьё к «языковому стилю» онимов, позволившее ему создать сложную, разнообразную, но согласованную систему имён во «Властелине Колец» Пристальный интерес к ономастике проявлялся и у Толкина-читателя. Так, в целом положительно относясь к романам Э.Р. Эдиссона, систему имён в них Профессор называл «неряшливой и бестолковой» (“slipshod and often inept” [L, p. 258]). Такую же невысокую оценку Толкин давал и ономастике в произведениях весьма любимого им лорда Дансени [L, p. 26]. . Продуманность этой системы часто становилось объектом авторефлексии, в результате чего вскоре после издания романа писатель, обеспокоенный тем, как имена будут переданы в других языках, создал «Руководство по переводу имён собственных из «Властелина Колец» (“Guide to the Names in The Lord of the Rings”), которое требует отдельного описания (см. 3.3.1)

Кратко рассматривая ономастикон как, без сомнения, главный или, во всяком случае, наиболее выразительный элемент фольклорно-мифологического фона, имеющий, кроме того, первостепенную важность для формирования лингвоэстетики романа, особое внимание вновь следует уделить восприятию имени - как с читательских позиций, так и внутритекстовому. Если топонимика Шира воскрешает в памяти английского читателя сельскую Англию, то уже в звуковом облике названий Бри и его окрестностей слышится чужеродный (условно «кельтский») элемент Shippey T.A. The Road to Middle-earth. L.: HarperCollins, 1992. P. 99.. Ещё разительнее, однако, присутствие в тексте значительного пласта эльфийских имён и названий Большинство из них созданы Толкином на «сероэльфийском» языке - синдарине, фонетический облик которого во многом схож с англосаксонским и валлийским языками. В меньшей степени представлен более арахаичный квэнья (фоноэстетика которого близка к финскому); эпизодическая роль принадлежит кхуздулу (язык гномов), языку рохирримов, «староэнтскому» и Чёрному наречию. , прямой смысл которых неясен читателю, что порождает, по замечанию Е.А. Третьяковой, эффект «фольклорно-мифологической суггестивности» Третьякова, Е.А. Фольклорно-мифологический импликационал художественного текста как проблема перевода: на материале произведений Дж. Р.Р. Толкина: дис. … канд. филол. наук. Санкт-Петербургский гос. университет, Санкт-Петербург, 2006. С. 74.: если имя не разъясняется в тексте или его носитель вводится в повествование не сразу, читателю не остаётся ничего, кроме как составить представление о нём по фоносемантическим характеристикам Вернее, по чистому «звукосмыслу» (см. 2.2).. Таким образом Толкин, возможно, побуждает современного человека вернуться к мифопоэтическому ономатическому восприятию, связанному с обязательным внутреннем тождеством поименованного своему имени. Эта связь носит отчасти мистический характер: всякое упоминание имени равноценно акту призыва его носителя Толкин Дж.Р.Р. Властелин Колец / пер. с англ., предисл., коммент. В. Каррика, М. Каменкович. М: Издательство АСТ, 2015. C. 1529-1530. - вот почему, например, воззвание к Эарендилу Ср. также эпизод с ночным нападением Кольцепризраков и слова Арагорна: “The only hurt that it [Frodo's sword] did to his enemy, I fear; for it is unharmed, but all blades perish that pierce that dreadful King. More deadly to him was the name of Elbereth” [1: 1, 260]. пробуждает силы, скрытые в фиале Галадриэль [IV, p. 160], а упоминание Всадников ночью, напротив, табуированно для Галдора и идущих с ним эльфов [I, p. 110]. В некоторых случаях восприятие определённых онимов «подсказывается» читателю реакцией героев, к примеру, отрицательным звуковым впечатлением Фродо от незнакомого ему названия Кирит-Унгол Букв. «паучий перевал» (на эльфийском языке синдарине).; “What do you know against the place that makes its name so dreadful?” - спрашивает Фродо у Фарамира [IV, p. 123].

Мифопоэтическое представление об имени внутри художественного мира романа наглядно подтверждается кратким перечнем имён Некоторым скрытым рудиментом перечня (тулы) как древнего жанра мнемонической поэзии может служить набор перечисляемых Бильбо фамилий хоббитов: “My dear Bagginses and Boffins, he began again; and my dear Tooks and Brandybucks, and Grubbs, and Chubbs, and Burrowses, and Hornblowers, and Bolgers, Bracegirdles, Goodbodies, Brockhouses and Proudfoots” [I, p. 38]. См. также пункт 2.3, в котором дана попытка перевода данного перечня., включённым в аллитерационное стихотворение “Song of the Mounds of Mundburg”, представляющему собой, по-видимому, отрывок эпической песни рохирримов Фиктивная фрагментарность этого текста не исключает его структурной и семантической целостности. См., напр., Афанасьев В.А., Зусман В.Г. Поэтика аллитерационных стихотворений в романе «Властелин Колец» Дж.Р.Р. Толкина // Филологический аспект. 2018. № 6 (38). URL: http://scipress.ru/philology/articles/poetika-alliteratsionnykh-stikhotvorenij-v-romane-vlastelin-kolets-dzhrr-tolkina.html (дата обращения: 20.10.2019; доступ: открытый). :

Harding and Guthlбf,

Dъnhere and Dйorwine, doughty Grimbold,

Herefara and Herubrand, Horn and Fastred,

fought and fell there in a far country [V, p. 139]

За каждым именем здесь закреплён вполне конкретный носитель, герой Пеленнорской битвы, известный слушателям песни, пусть половина павших воинов и не упоминается более нигде в тексте романа. Это свидетельствует о том, что референтное поле онимов во «Властелине Колец» зачастую простирается далеко за пределы самого произведения - причём не только в сферу реально существующих источников («Книга утраченных сказаний», «Квента Сильмариллион» и т.д.), но и в область читательского воображения, стимулируемого к домысливанию всех недосказанностей, во множестве рассыпанных по роману, то есть к определённому (ономатопоэтическому) роду «вторичного творчества» (sub-creation Концепция «вторичного творчества» имеет большое значение как для мифологии Толкина, так и для его собственного мировоззрения. См., напр., Tolkien J.R.R. On Fairy Stories / Tolkien J.R.R. The Monsters and The Critics and Other Essays / ed. Ch. Tolkien. L.: HarperCollins, 1997. P. 109-161.).

Ещё одна характеристика ономастикона «Властелина Колец», обогащающая изображаемый мир в отношении культуры вымышленных народов - вариативность. Так, к примеру, Гэндальф известен под разными именами в разных частях Средиземья: “Many are my names in many countries <…>. Mithrandir among the Elves, Tharkыn among the Dwarves: Olуrin I was in my youth in the West that is forgotten, in the South Incбnus, in the North Gandalf; to the East I go not” [I, p. 94]. Наиболее выпукло различия на уровне ономастики проступают в замечаниях некоторых персонажей о том, как в их культурном мире принято называть тот или иной объект (чаще всего географический), к примеру, в высказывании Боромира: “Smoke rises once more from Orodruin that we call Mount Doom” [II, p. 39] (курсив наш - В.А.). Такая ономатическая дифференциация задаётся локусным строением вымышленного мира (хотя в той же мере задаёт его) и влияет на стилистику имён собственных, раскрывая их происхождение и семантику, а также наделяя различными коннотациями. К примеру, любое имя или название, пространственно принадлежащее Мордору, будет приобретать мрачные, грозные и пугающие оттенки не только благодаря звучанию, но и постольку, поскольку соотнесено со страной Теней. Качественное изменение пространства и его «владельца» отражается и на ономастике, проявляясь во вторичной номинации: так, например, бывшая гондорская крепость Minas Ithil (синд. «Крепость Луны») в начале третьего тысячелетия Третьей Эпохи оказывается под властью Саурона, становится обителью Кольцепризраков и обретает новое название - Minas Morgul (на синдарине «Крепость Тёмных Сил») [VII, p. 81].

Итак, основными характеристиками имён собственных, задающими единство и согласованность всей системы, становятся ономатопоэтичность и ориентированность на звуковое восприятие. Культурное разнообразие на уровне ономастики создаётся благодаря языковой неоднородности и вариативности, поэтому можно говорить о разных «ономастических стилях» (или - шире - «лингвоэстетических профилях»), каждый из которых наделён индивидуальными звукосмысловыми оттенками, в немалой степени формирующими представление об изображаемом мире и служащими, возможно, главным залогом его жизнеподобия. Адекватная передача ономастикона «Властелина Колец» является, бесспорно, одной из центральных переводческих проблем, до сих пор не решённых в рамках русских переводов произведения.

1.4.3 Паремикон

В формировании культурно-мифологического фона романа и тесно связанной с ним лингвоэстетики пословичный и фразеологический фонд Средиземья играет вторичную роль в создании по отношению к ономастикону. Это заметно даже из писем Толкина, в которых паремиологические единицы, в отличие от имён, почти не упоминаются. Тем не менее, обширность и разнородность этой системы требуют особого внимания.

Паремикон «Властелина Колец» представлен более 100 пословиц и несколькими сотнями фразеологизмов и поговорок. Последние, отличаясь синтаксической несамостоятельностью и логической незавершённостью, предстают растворёнными в речи повествователя и героев, а потому представляют для настоящего исследования меньший интерес. Лишь небольшая доля фразеологических единиц является авторской или представляет собой трансформированные варианты существующих в английской культуре выражений. Характерным примером фразеологического неологизма является следующая поговорка: “But that was short of the mark, for twenty guests were invited and there were several meals at which it snowed food and rained drink, as hobbits say” [I, p. 55]. Обладая оригинальным образным содержанием, маркирующим культурные особенности вымышленного народа и выполняя иллюзионирующую функцию, подобные выражения, как представляется, не наделены глубиной, присущей многим пословицам, а кроме того, почти всегда отмечены «простонародным» стилем (большинство фразеологизмов принадлежит культуре хоббитов).

Глубина или, вернее, многоплановость пословиц во «Властелине Колец» обусловлена выполнением ими моделирующей функции Подробнее об осуществлении этих функций см., напр., Афанасьев В.А. Моделирующая функция пословиц в романе Дж.Р.Р. Толкина «Властелин Колец» // Гуманитарный научный вестник. 2017. № 6. С. 4-13. URL: http://naukavestnik.ru/doc/gv-2017-%E2%84%966-Afanasev.pdf (дата обращения: 20.10.2019; доступ: открытый). . Пословицы моделируют сюжет (часто предвосхищая ход развития событий), образ и мировоззрение говорящего (то есть персонажа, в уста которого вложена пословица), а также, что самое главное, в немалой степени являются микромоделями авторского стиля и соответствующих стилей речи персонажей. Если имена собственные наиболее ярко отражают фоноэстетику романа, то на долю пословиц выпадает передача ритмико-синтаксических особенностей художественной речи.

Вместе с тем, природа большинства выражений, созданных самим Толкином и определяющихся как пословичные, неясна за отсутствием провербиальных аффиксов (наподобие “they say” - «говорят»). Вполне возможно, например, что некоторые изречения Гэндальфа не являются ходовыми выражениями в Средиземье, а представляют собой его собственные афоризмы. Именно поэтому довольно трудно установить точное число пословиц; условно его можно оценить в 128, из которых 79 авторских, 16 трансформированных и 13 традиционных, - тем не менее, эти показатели могут быть уточнены в зависимости от того, чту понимать под пословицей (см. 2.3).

Наиболее стилистически разнородными выступают, разумеется, авторские пословицы, большинство которых тяготеет к возвышенному стилю. В особенности показательны роханские паремии: News from afar is seldom sooth, Faithful heart may have froward tongue, Oft evil will shall evil mar и т.д. Являясь средством воссоздания архаического типа мышления, эти пословицы также могут быть названы миниатюрными стихотворениями Если воспринимать изобретённые Толкином паремии как возникшие по законам жанровой редукции - из басни или притчи, возможно, стихотворной - то такое утверждение выглядит менее противоречивым. О происхождении пословицы из более крупных жанровых форм см., напр.: Потебня А.А. Теоретическая поэтика / сост., вступ. ст., коммент. А.Б. Муратова. М.: Высшая школа, 1990. (Классика литературной науки). С. 93-98.: так, вторая из приведённых пословиц организована по принципу аллитерационного стихосложения (см. 2.4). В известной степени «поэтичны» и все остальные паремиологические единицы в романе.

Система пословиц во «Властелине Колец» примечательна немногочисленными, но тем более яркими тематическими параллелями и перекличками. К примеру, существует аналог второй из приведённых выше пословиц, озвучиваемый уже не Теоденом, а Гэндальфом (Often does hatred hurt himself). Ещё одна роханская пословица Where will wants not, a way opens, являющаяся архаизированной английской паремией Where there is a will, there is a way («Была бы охота - способ найдётся»), в искажённой, пародийной и разговорной форме предстаёт в орочьей пословице Where there's a whip there's a will. Отдельного внимания заслуживают три пословицы о сакральном числе три (The third turn may turn the best, Third time pays for all и Thrice shall pay for all), особым образом актуализованные в сюжете Подробнее о подобных перекличках см., напр.: Афанасьев В. Некоторые особенности пословичного фонда «Властелина Колец» // Палантир. СПб: ТТО, 2017. № 75. C. 3-17..

Несмотря на то, что сравнительно немногочисленные традиционные английские пословицы вложены в уста хоббитов и призваны, таким образом, наряду с ономастикой создать знакомый англоязычному читателю культурный фон, характер использования этих выражений не замыкается на простом цитировании и связан с внешне незначительными изменениями графического характера - по крайней мере, в двух случаях, один из которых необходимо рассмотреть.

“`Ach, sss! Cautious, my precious! More haste less speed. We musstn't rissk our neck, musst we, precious? No, precious -- gollum!'” [IV-19] - это первая реплика Голлума за весь роман (если не считать пересказы и «цитаты» Гэндальфа), сопровождающая первое же его появление в качестве активно действующего лица. В фонетическом строе высказывания особенно значима внутренняя аллитерация на “s”, позволяющая передать свистящую и шипящую речь Голлума, то есть создающая звуковой образ этого персонажа. Как видно, Толкин приспособил традиционную пословицу More haste, less speed под такой необычный выговор, исходя, вероятно, именно из фоноэстетических соображений, и даже не подверг паремию никаким трансформациям, поскольку в ней “s” и так сильно аллитерировано - настолько, что третье и четвёртое словб сливаются при быстром устном воспроизведении.

Следует, впрочем, отметить, что две противопоставленные части настоящей пословицы, на письме обычно разделяются запятой, которая в высказывании Голлума отсутствует, что, в сущности, превращает пословицу в совсем другое, непословичное и весьма парадоксальное изречение. Дело в том, что опущение запятой, разграничивающей лексемы “haste” и “less” не только формально разрушает двухчленную конструкцию, но и ведёт к слиянию этих слов. В таком случае “less” выступает в качестве адъективного суффикса для “haste” со значением отсутствия или лишённости. Высказывание фактически прочитывается как “More hasteless speed” (буквально «Больше неторопливой скорости»). М. Стантон справедливо характеризует его как “An oppositional and oxymoronic saying; its logic is that of "Haste makes waste," but given Gollum's demented nature, it is difficult to say whether he is at this point urging himself on or trying to rein himself in” Stanton M. "Advice is a Dangerous Gift": (Pseudo)Proverbs in The Lord of the Rings // Proverbium. Vermont., 1996. № 13. P. 340. «Противоречивое, оксюморонное высказывание, [по логике] соответствующее «Поспешишь - людей насмешишь», однако, учитывая безумие, владеющее Голлумом, трудно сказать, подгоняет он себя, или же сдерживает» (пер. наш - В.А.)..

Таким образом, пословица, превращающаяся в парадоксальное, почти бессмысленное речение, служит ещё и характеристикой внутреннего мира персонажа (следует напомнить, что это одна из первых реплик Голлума) и моделирует его сложную, двойственную и противоречивую натуру, служа одним из характерных средств создания индивидуального «лингвоэстетического профиля» Индивидуальными «профилями» обладают, так или иначе, все ключевые персонажи., но последнюю роль в котором играет фонетическая окраска.

Итак, пословичный и фразеологический фонд во «Властелине Колец», хотя и обладая меньшим по сравнению с именами значением и степенью продуманности, становится всё же существенной частью культурно-мифологического фона и (в случае с пословицами) реализует лингвоэстетические потенции эксплицирующих его единиц на уровне предложения, являясь сгустком того или иного «лингвоэстетического профиля» (см. далее). Паремикон романа также представляет собой потенциальную переводческую проблему, связанную с гипотетичностью и размытостью границ пословичного (в меньше степени фразеологического) фонда.

1.4.4 Поэзия

Начиная разговор о самых крупных элементах культурно-мифологического фона - поэтических произведениях, в которых звукосмысловые, ритмические и музыкальные потенции толкиновской прозы, находят своё полноценное отражение, словно бы выкристаллизовываясь из жеоды текста, - следует отметить, что почти все они исполняются (преимущественно в качестве песен) непосредственно в ходе повествования (см. также 1.2), причём в некоторых случаях являются результатами импровизации. Ориентация на устную культуру в сфере поэзии позволяет Толкину не только в очередной раз придать изображаемому миру жизнеподобие, но и оживить поэтическое слово вообще, фиксация которого на бумаге равносильна смерти для любого приверженца ономатопоэтических взглядов (см. 2.1).

В данном случае творческая история 83 поэтических текстов и их связь с более ранними сочинениями Толкина не попадает в поле зрения - для обзорного описания достаточно помнить, что почти все стихотворения и песни были написаны специально для романа Исключение составляют немногие произведения, как, например, стишок Сэма «Олифант» (“Oliphaunt”), являющийся жанрово и стилистически переработанным стихотворением “Iumbo, or ye Kinde of ye Oliphaunt” (1927). уже состоявшимся поэтом и прозаиком. Поэтические тексты во «Властелине Колец» характеризуются жанровым, стилистическим и ритмическим разнообразием; тем не менее, в целях исследования Стиховые особенности поэтических текстов во «Властелине Колец» исследованы достаточно широко. См., напр.: Kullman T. Poetic Insertions in Tolkien's The Lord of the Rings // Connotations. Vol. 23. 2013/2014. № 2. P. 283-309. уместнее выделить несколько групп или «лингвоэстетических профилей» по принадлежности к правдоподобно изображённой культуре того или иного вымышленного народа «Лингвоэстетические профили» включают в себя также особенности ономастики, паремикона, разнообразных наименований, вымышленных языков и, наконец, стилей речи, соотнесённых с тем или иным народом. Тем не менее, наиболее ярко разграничить групповые «профили» позволяет именно анализ поэтических текстов., за которым оказывается закреплена определённая поэтическая традиция, и рассмотреть эти группы изнутри художественного мира романа.

Первая из этих групп, самая многочисленная, представлена хоббитской поэзией. В неё входят простые и незамысловатые песни - походные (“The Road Goes Ever On and On”, “Upon the hearth the fire is red…”, “Farewell we call to hearth and hall…”, “O! Wanderers in the shadowed land...”), застольные (“Hey ho, to the bottle I go…”, “There is an inn a merry old inn…”), «банная» песня (“Sing hey! for the bath at close of day…”), шутливая песня Сэма про Тома Бомбадила (“Troll sat alone on his seat of stone…”). Кроме того, разнообразие дополняется стихотворением-бестиарием об олифанте (“Grey as a mouth…”), несколькими лирическими текстами Бильбо Бэггинса, стоящими немного особняком (“I sit beside the fire and think…”, “When winter first begins to bite…” “The Riddle of Strider”, “Eдrendil was a mariner…” Последние два стихотворения Бильбо особенно не похожи на ширскую поэзию. Песня об Эарендиле находится на пересечении хоббитской, людской и эльфийской культур, а стихотворение об Арагорне напоминает северную традицию дунэдайн (ср. с пророчеством Мальбета).), песней Фродо о Гэндальфе (“When evening in the Shire was grey”), его же вариацией дорожной песни (“Still round the corner there may wait…”) и, наконец, песней Сэма “In western lands beneath the Sun…”. Несмотря на такое обилие текстов, как народных, так и сочинённых Бильбо, Фродо или Сэмом, почти все их объединяет неожиданная глубина, кроющаяся за простыми словами; как замечает Т. Шиппи, “there is a sense that the lines mean more than their composers know” Shippey T.A. The Road to Middle-earth. L.: HarperCollins, 1992. P. 169. «Возникает даже ощущение, что стихи «знают» больше сочинителей» (пер. М. Каменкович и В. Каррика).. В некоторых стихотворениях и песнях, принадлежащих в основном Бильбо, бытовые образы и воспевание простых радостей жизни соседствуют с древней (по Толкину - чуть ли не эльфийской) печалью по благословенным землям за пределами мира (в древнеанглийском для этого чувства есть специальное слово - langoth). Особенно отчётливо это настроение проступает в последней песне Фродо, замыкающий «лирический цикл» походной песни Бильбо (“The Road Goes Ever On and On”) и её вариаций:

Still round the corner there may wait

A new road or a secret gate,

And though I oft have passed them by,

A day will come at last when I

Shall take the hidden paths that run

West of the Moon, East of the Sun [VI, p. 178].

Хотя слова сочинены Бэггинсами - дядей и племянником - сама песня, скорее всего, «стара как мир» Так сказано про другой мотив, на который Бильбо сочинил слова: “Bilbo Baggins had made the words, to a tune that was as old as the hills” [I, p. 102].. Учитывая сказанное выше, нельзя исключить того, что её мотив (напев) может быть эльфийским. В другой песне “O! Wanderers in the shadowed land…” темный лес в «сумрачной земле» становится метафорой жизни, полной страданий, от которых, однако, есть спасение. Такой метафорический образ соотносится с galadhremmin ennorath (на эльфийском языке синдарин буквально «оплетённое лесом Средиземье») из гимна эльфов к Элберет.

Следует также отметить, что хоббиты, будучи самым молодым народом толкиновского мира и самым анахроничным (в том смысле, что они напоминают сельских англичан), оказываются, в основном бессознательно, восприимчивыми к культурам других народов и, в частности, к их поэтическим традициям. Так, Пиппин и Мерри, которые на протяжении романа не обнаруживают таланта стихотворцев (в отличие от Сэма или Фродо), переделывают песню, которую гномы пели в Бэг-Энде в начале путешествия Бильбо в «Хоббите» (“Far over the Misty Mountains cold…”). Один из этой же пары, Пиппин, предлагает Древобраду внести в Долгий Список энтов стих о хоббитах, причём даёт пример строки, совершенно правильной метрически и фонетически, а также стилистически релевантной: “Half-grown hobbits, a hole-dwellers” [III, p. 73]. Древобрад, тем не менее, по каким-то своим причинам не принимает строку в таком виде.

Эльфийская поэзия во «Властелине Колец» представлена меньшим числом образцов, причём как правило «переводных» и фрагментарных. На эльфийских языках (синдарин и квенья соответственно) исполняется только две песни Заклинание Гэндальфа “Annon Edhellen…” в данном случае не учитывается. - гимн к Элберет (“A Elbereth Gilthoniel”) в двух неполных вариантах Впервые, когда хоббиты слышат этот гимн, он оказывается отражён в восприятии Фродо, который немного знаком с синдарином [I, p. 105]. Именно поэтому текст приводится в «переводе» на Общее наречие, то есть на английский. и “Namariё” Галадриэль. Тем не менее свои специфические черты - сложность синтаксической и звуковой организации, самодовлеющая лингвоэстетичность - стихотворные тексты эльфов сохраняют и на Общем языке. Самым ярким примером, иллюстрирующим эту изощрённость формы, как ни странно, становится стихотворение, внутри художественного мира романа принадлежащее перу Бильбо (“Earendil was a mariner…”), богатое внутренними рифмами, аллитерацией, ассонансами и нарушениями синтаксиса. По словам Т. Шиппи, такая особая поэтическая техника создаёт «беспрерывную неопределённость» (“continuous uncertainty” Shippey T.A. The Road to Middle-earth. L.: HarperCollins, 1992. P. 174.) романтического толка (что для Толкина в целом не очень характерно). Другое стихотворение, обнаруживающее многомерность и размытость смысла - песня о Берене и Лютиэн (см. также 2.2), - исполняется Арагорном, который подчёркивает, что особая техника ann-thennath (синд. «эхо») трудновоспроизводима на Общем наречии. Но при этом её основные черты оказываются вполне различимыми (особым образом повторяющиеся рифмы внутри строфы) даже в “rough echo” [I, p. 255], сочинения, вероятно, самого Арагорна.

В эльфийской поэзии форма (метр, особенности рифмовки, аллитерация, строфика) оказывается неразрывно связана со смыслом, обладая определённым семантическим ореолом. Если в двух названных текстах Толкин создаёт оригинальную семантику поэтической техники (в одном случае даже называя эту технику), то в песне Леголаса о Нимродэль “An Elven-maid there was of old…” Песня о Нимродэль носит характер начального фрагмента - Леголас обрывает её, мотивируя тем, что забыл остальное [II, p. 164]. При этом, как и песня о Берене и Лютиэн, этот «отрывок» вполне завершён и самодостаточен. использован 4-3-стопный ямб (или семистопный ямб с цезурой после 4ой стопы), в английской поэзии называемый “common metre” (простой размер) или “ballad metre” О краткой классификации типов «балладного размера» см., напр.: Ballad Metre // The New Princeton Encyclopedia of Poetry & Poetics. / Ed. A. Preminger, T.V.F. Brogan. Princeton, 1993. P. 119. (балладный размер). Этот метр оказывается глубоко укоренён в песенной традиции не только эльфов, но и их непрямых наследников хоббитов - им же сочинена песня Сэма “In western land beneath the Sun…”. Ещё более формально простое воплощение этот размер находит в песне Галариэль “I sang of leaves, of leaves of gold…” (рифмуются только второй и четвёртый стихи, поэтому текст записан длинными семистопными строками). В ней особенно отчётливо проступает сквозной мотив поэзии эльфов - любовь к Средиземью, переплетённая с тоской по благословенным землям Валинора.

На этом разнообразие изображённой в романе стиховой культуры эльфов не заканчивается, но, минуя частные её особенности, следует перейти к рассмотрению поэзии энтов, тесно связанной с эльфийской, хотя и представленной только немногими образцами. Наиболее необычный из них - песня Древобрада “In the willow-meads of Tasarinan…”, не имеющая ни регулярного метра, ни рифмы. Поэтичность текста задаётся синтаксическим параллелизмом строф (стихотворение можно разделить на 4 строфы по три стиха каждая и коду: “And now all those lands lie under the wave…”), а также - даже в большей степени - мелодикой имён Тасаринан, Оссирианд, Нельдорет, Дортонион Все имена, звучащие в песне, - топонимы Белерианда, в котором разворачивается основное действие «Сильмариллиона». Согласно мифологии Толкина, в результате низвержения Моргота в конце Первой Эпохи эти земли были затоплены, на что и намекает окочание песни Древобрада. , в эвфоническом отношении заменяющих рифму и не известных ни хоббитам, ни читателю, что создаёт особый эффект глубины. Песня обращена специально к хоббитам (“Gradually the hobbits became aware that he was chanting to them” [IV, p. 78]), поэтому, вероятно, опять же является «переводом» с языка энтов Имеется в виду не древний энтский (Old Entish) первоначальный язык энтов, а грамматически приспособленный квенья, которму онодрим научились непосредственно от эльфов. Высказывание Древоборода “Taurelilуmлa-tumbalemorna Tumbaletaurлa Lуmлanor” [III, p. 77] принадлежит как раз к этому «новоэнтскому»., как известно, напоминающим квенья. Возможно, именно это обусловило отсутствие какого-либо определённого ритма. Важно, однако, заметить, что песня Древобрада с точки зрения стиховых особенностей очень напоминает песню Леголаса “Silver flow the streams”, также лишённую регулярного метра и нерифмованную. Это даёт право предположить о генетическом родстве подобных песен, выводимом и из сходной тематики (воспевание красоты природы).

Связь энтов с поэтической культурой Средиземья становится более очевидной при рассмотрении другого текста. Песня молодого энта Брегалада представляет собой тот же «балладный размер», усложнённый, однако, внутренними рифмами:

O rowan fair, upon your hair how white the blossom lay!

O rowan mine, I saw you shine upon a summer's day… [III, p. 98]

Песня закольцована рефреном “O Orofarnё, Lassemista, Carnimiriё!”, который может знаменовать или начало нового куплета, или переход на другой язык - это не ясно, потому что в тексте вновь приводится «фрагмент». Теперь фрагментарность мотивируется тем, что хоббиты засыпают, оставляя Брегалада “lament in many tongues the fall of trees that he had loved” [III, p. 99]. Песня Энта и Энтицы (“When Spring unfolds the beechen leaf…”) относящаяся, безусловно, к эльфийской традиции, о чём говорит исполняющий её Древобрад [III, p. 89], так же написана семистопным ямбом без рифмовки кратких нечётных строк.

Имея такое небольшое число текстов (Долгий Список рассматривается далее отдельно), трудно говорить о каких-либо общих чертах поэзии энтов, только слегка намеченной Толкином. Сама длина строк, конечно, может косвенно отражать неторопливость мышления онодримов, а восхищение девственной природой является не просто лейтмотивом, а неизменным модусом поэтического. Однако это только одна из сторон поэзии и, соответственно, жизни энтов, находящихся в гармонии с окружающим миром. Нарушение этой гармонии приводит к появлению совсем других по настроению и ритмике песен, примером чему является походный марш. Несмотря на то, что «физическая» длина строк сохраняется, на самом деле каждая распадается на четыре двустопные ямбические с перекрестной рифмовкой (для наглядности приведён разделённый таким образом стих):

We go, we go,

we go to war,

to hew the stone

and break the door… [III, p. 100]

Изменения наблюдаются и в фонетическом облике стихотворной речи - преобладают звуки [r], [b], [k] вместо мягких сонорных.

Итак, нетрудно увидеть, что эльфийская поэтическая традиция, являясь самой древней и сложной, внутри художественного целого романа повлияла на поэзию как хоббитов, так и энтов. Другие песенные и стиховые культуры представлены Толкином в меньшей степени, поэтому можно ограничиться кратким перечислением особенностей. Песенная традиция гномов во «Властелине Колец» полноценно О возможном скрытом цитировании Гимли и Галадриэль стихов из гномьего гимна или песни см. пункт 2.2. О переделанной Пиппином и Мерри походной песне гномов уже было сказано ранее. отражена только в одном тексте - “Song of Durin”, позволяющим говорить только о такой канонической черте как перечисление изделий, которые создавали предки гномов из металла и драгоценных камней (этому посвящён отдельный куплет, а в песне гномов из «Хоббита» - несколько). Также в песне о Дурине, несмотря на её элегическую тональность, заметна надежда на возвращение былого величия и богатства и, в конечном счёте, на обновление мира (“Till Durin wakes again from sleep” [II, p. 134]). Поэзия людей в романе изображена на удивление неотчётливо, если говорить о южной, то есть гондорской традиции. Такие тексты как песня Арагорна о Гондоре (“Gondor! Gondor between the Mountains and the Sea!..”) и стихи об ателасе (“When the black breath blows…”) не дают возможности судить о южной традиции, а принадлежность слов, явившихся Боромиру и Фарамиру во сне, (“Seek for the Sword that was Broken…”) и стихотворения Гэндальфа о палантири (“Tall ships and tall kings…”) к образцам именно гондорской традиции сомнительно. Плач по Боромиру В черновиках, однако, эта песня исполняется Дэнетером. (“Through Rohan over fen and field...”), исполняемый Арагорном и Леголасом, восполняет этот пробел лишь отчасти, подтверждая, скорее, родство эльфийской и людской поэзии - в этой песне вновь использован «балладный размер», но в менее регулярном ритмическом воплощении (это позволяет Толкину имитировать её импровизационный характер).