Правовой статус нации в современном российском социуме

актуальны для конкретного, но самого кризисного региона - Северного Кавказа.

3. Национальные трансформации социума и государства

3.1 Нация как социальный феномен

Правоведы соглашаются с тем, что категория нации -- наиболее широкая, сложная и трудноопределимая. Как правило, подобная сложность возникает у понятий, связанных с субъективным аспектом социума. Феномен нации многолик как в историческом смысле, так и атрибутивном; в своей структурной системности он предстает в правоведении.

В качестве обоснования собственной позиции проанализируем последние работы немецких ученых, представляющих особый интерес исследовательским полем - раздробленной нацией с отрицательными (для сознания индивида) историческими ценностями. К началу 80-х годов в бывшей ФРГ сформировалось представление о том, что официально провозглашенная «единая немецкая нация» мыслима сегодня не как «государственная нация», идентифицирующая себя с единым государством, и не как «культурная нация», охватывающая всех, для кого немецкий язык родной, а Лютер и Гегель, Гете и Вагнер -- общее культурное наследие. Нация представлялась лишь как «нация сознания», основанная на фактах совместной принадлежности всех немцев к некоей общности и их воле к поддержанию исторического единства37. Но специальные опросы показали, что национальная идентичность западных немцев становится все более и более проблематичной, убывающе малой величиной в общественном сознании страны. Число лиц, не испытывающих гордость за свою нацию, с 1981 по 1985 год увеличилось с 12% до 15%, лишь четверть опрошенных считали «усиление национального чувства немцев» важной проблемой для страны (Ruth R., 1989). В структуре сознания западных немцев, в иерархии национальных ценностей «нация вообще», «этнические свойства немцев» стали все больше отходить на задний план, уступая место приверженности и гордости за экономическую систему страны, развитую социальную политику, политические права граждан, демократическое государственное устройство . Была сделана попытка объяснить эту тенденцию в русле традиционных теорий национального характера, о которых мы говорили выше. Так, немецкий социолог Р. Хепп выдвинул теорию, согласно которой, если «народ - это то, с чем он себя идентифицирует»» а нынешние жители ФРГ (особенно молодежь) идентифицируют - англичанами и американцами, чем с «тоталитарными» побежденными - немцами, то можно говорить об «этноморфозе»: нынешние «федеративно-республиканцы», хотя и произошли от немцев, некогда живших на той же территории и говоривших на том же языке, все меньше связаны с ними генетически и в культуре, произошла, по сути дела, «смена популяции» ( Нерр R.,1982). Но данная гипотеза не была признана объясняющей. Видимо, причина не в популяционных изменениях, тем более, что быстрота изменений характерна скорее, для животных, чем людей.

Для сравнения приведем данные проведенных нами исследований среди российских немцев - в этнической группе, генетически восходящей к немецкому этносу, но претерпевшей деструктивные изменения в связи с насильственным рассеиванием и последующим размыванием этнического самосознания. Постоянно ощущают свою этническую принадлежность 78%, но ощущают по-разному. 66% так или иначе чувствуют ущемление национального достоинства - 22% пережили это в детстве, 11% - испытывают в общественных местах, 33% - по месту жительства.

В то же время, чувство национальной гордости довольно низко - 67% не хотят покидать землю, на которой им, казалось бы, не очень уютно. Разумеется, здесь сказывается эффект «двойной Родины, но сейчас вопрос не в этом, а в том, что этнические компоненты сознания выражены на личностном уровне несравненно ярче, чем у «благополучных» немцев, живущих на своей исторической родине. Социально-экономические условия существования актуализируют эти составляющие сознания и придают им определенную направленность.

Картина, которую описали правоведы ФРГ, является типичной для современных индустриальных стран. Идентификация не с этносом, а с социальной системой стала типичной для личности, поэтому, видимо, и поиски этнической определенности сознания индивида из области этнопсихологии перешли в этнополитику.

Данный процесс закономерен, поскольку в нем эксплицируется рефлексия эволюции этнического сознания, которое все больше

«политизируется». Тем не менее, проблемы требует доработки. Далеко ДО окончательных выводов. Дифференцированный теоретический подход как западных, так и отечественных ученых обеспечил когнитивный статус этнической установки личности.

В западной философии и правоведении исходным пунктом нового направления стало признание этнического самосознания как системообразующего признака этноса и структурирующего фактора развития личности. Однако накопленный теоретический материал не получил своей актуализации, хотя объект исследования остался тем же, в нем обнаруживаются все новые и новые когнитивные поля. Одним из таких полей, по мнению крупнейшего представителей нового направления Дж. Ротшильда, является «политическое измерение и политико-структурное

содержание этничности»

Этнополитика как область знания родилась из исследований личности. Еще в 60-е годы М. Парето употребил сам термин, когда изучал взаимосвязь между этнической принадлежностью и политическими приоритетами людей. Эмпирический материал накапливался в процессе исследования этноспецифических групп меньшинств, в частности, таких, как стремление людей к солидарности и предрасположенность к общему самосознанию. В 80-е годы эти исследования приобрели и собственно политический смысл, так как в обществе накопились проблемы и конфликты, требующие политического согласования. Оно представлялось возможным на основе экспликации этнических идентичностей и преданностей разных уровней (как группового, так и личностного, хотя последний всегда считался для западных исследователей приоритетным).

Несмотря на то, что термин «этнополитика» призван был обозначать деятельность социальных групп, он трансформировался и на отдельных

личностей в видоизмененном варианте - «политизированная этничность» , что означало проявление этнической сущности индивида в форме политических устремлений. Источник формирования таких устремлений - в конфликте между государством и этническим меньшинством. Надо сказать, что такое ограничение проблемы конфликта социального и этнического -тоже отражение реалий современного мира. В наиболее острой форме он проявляется именно во взаимоотношении между этносом, постоянно стремящимся к государственному самоопределению, и государством, сдерживающим эти устремления.

Следует отметить, что только недавно исследователи «открыли» для себя давно существовавшее явление - в мире, практически, нет мононационных государств. С XIX века правилом в исторической действительности являются многонациональные государства. Но проблема взаимоотношения этносов в рамках одного государства и взаимоотношений каждого этноса с государством актуализировалась только сейчас. Для личности в этих условиях идентификация себя с этносом и себя с государством становится, порой, неразрешимой, поскольку многие этносы своей государственности не имеют. «Национализация государства», таким образом, есть способ решения внутреннего конфликта личности. Прямо эта мысль исследователями данной проблемы не выражена, но как еще можно понимать такое, например, высказывание: «Этничность является политической не просто в том смысле, что она служит мобилизацией групп по интересам, а также в том, что она стала решающим ингредиентом в создании, распространении и сохранении наиболее важного политического аппарата - государства».

То, что проблема осознается как интернациональная, подтверждает сходная с мнением американской исследовательницы позиция кельнского исследователя П. Альтера, который считает, что «политическое единство и этникокультурное единство должны соответствовать друг другу»42. Единство культурной нации не должно ущемляться государственно-политическими границами. Нация без государства носит неполный характер, а государство неполно без нации. Создание национального государства, в котором находят воплощение представления как о самоопределении, так и о суверенитете народа, является поэтому целью национальных движений, высшей целью всей истории, исполнением времени. Устремление к национальному государству прокладывает себе дорогу с неодолимой силой, поскольку с точки зрения участников национальных движений, такое устремление есть «осуществление прогресса».

П. Альтер, на наш взгляд, ошибается, впрочем, как ошибается и К. Энлое. Ничто так не тормозит прогресс в постиндустриальном обществе, как попытки образования «нации-государства», поскольку интернационализация технологий, интеграция экономики несовместима с этнической дифференциацией. Именно поэтому возникающие конфликты, о которых говорилось выше, суть проявления конкуренции двух типов человеческой эволюции -- этнического и социального. Западные исследователи констатировали отголоски этого конфликта только как диспропорцию социальных ролей личности, и то в специальных исследованиях по социальной психологии. Ближе всех к пониманию сущности конфликта подошел Дж. Ротшильд, но и он то ли не решился, то ли не смог его констатировать.

В своей классической работе «Этнополитика» Ротшильд приходит к выводу, что «политизация этничности» ситуативно имеет место тогда, когда в этническую группу проникает универсальная культура и технология, но основой политизации он считает уникальную этноспецифическую культуру группы. Эта ситуация названа им «парадоксом политизации этничности». Результатом этой парадоксальной ситуации является «общая гибридная тенденция», состоящая из одновременного стремления к универсализации и к усилению «этнополитическои преданности»

Ситуация, характерная для развитых стран становится актуальной и для России по мере преодоления системного кризиса. В то же время, Россия имеет собственный дефинитивный статус, согласно которому логика этнополитиков не может быть применима к анализу перспектив развития данной страны. Возможно поэтому в последнее время известнейшие российские правоведы, социологи и политологи, такие, как Ю. Арутюнян, В. Иванов, М. Руткевич, Э. Тадевосян, В. Тишков и др. активно фундируют этническую тему. Одним из вариантов исследований в этой области является феномен этнонации, которая представляется прагматически ценной для конкретной правовой науки, подробное рассмотрение этой проблемы будет осуществлено нами ниже.

А пока целесообразно обратиться к терминологии, в трактовке которых существуют расхождения между этнополитиками.

Для обозначения стадий развития генетически тождественного этноса адекватны понятия: род-племя, народность и нация. Стадия, обозначаемая «родоплеменные отношения» - ступень макросоциального процесса. В этническом плане здесь типична родоплеменная структура, в строгом смыслепредставляющая собой «группу кровных родственников, ведущую свое происхождение по одной линии (отцовской или материнской). Роддиахронически сменил первобытное человеческое стадо. Род

дифференцируется через экзогамность (запрет браков внутри рода), являющейся основным структурообразующим фактором, поэтому изолированность рода исключалась, возникали объединения в племена. Возникновением рода завершилось становление человечества. Родовые связи были формой, в которой существовали общественные, в том числе производственные, отношения».

В данном определении первая этническая форма эксплицируется как системообразующая по отношению к технологическому конструкту социума. Очевидно, что родовая структура и производственная в виде ручного труда выступают как нерасчлененное единство. Мы только хотим отметить, что в данном определении предпосылкой рода названо стадо, тогда как правильнее было сказать - совокупность генетически близких демов.

Дефинитивный статус социума - координаты генетического пространства. Межэтнические контакты лонгируются задачей сохранения ареала обитания. На этом этапе имеет место самая высокая степень «мы идентичности» в сознании индивида. Здесь характерно отношение к этносу как высшей ценности. При родовой форме этноса отсутствует априори идентификации представителей другого рода с самими собой, их рассматривают как представителей другого животного вида. Это хорошо описано у Моргана, Энгельса, а затем детально разобрано в исследованиях М. Мид.

Следующая ступень развития экзогамии - племя как «тип этносоциальной общности доклассовой эпохи, основное компактное этническое образование, свойственное первобытнообщинному строю» - здесь необходимо внести следующий комментарий: данное определение племени уже жестко привязано с юридическому походу в его формационном варианте. Поэтому оно имеет форму ретроспективного - классовой эпохи еще нет, но мы уже определяем социальные явления в ее терминах. Нам кажется это несколько прямолинейным и не совсем корректным. Логичнее было бы определить племя через категорию этнического пространства, где территориальная общность является необходимым и достаточным условием для временного развития экзогамии. Но продолжим цитирование в той части, которая представляется нам верной: «На ранней стадии своего развития племя представляет собой совокупность родов, связанных между собой общими чертами культуры и сознанием общего происхождения. В развитом первобытном обществе племени свойственны также органы власти, не имеющей политического характера, общность диалекта, единство религиозных представлений, обрядов и наличие собственного имени. Вытеснение родовых отношений товарными привело к распаду племен и к объединению их в народность».

Здесь опять отождествление социального и этнического - «сменародовых отношений товарными», «племени свойственны органы власти...».Только вот распада племен не происходило. Происходило «диалектическое снятие». Другими словами, принципиально значимые для самосохранения и самовоспроизводства социума структуры и функции племени воспроизводятся в народности, но уже на более широкой основе. Однако, уже в определении четко прослеживается соотношение шкал социального и этнического .

Еще более «привязанными» к социальному контексту являются современные определения народности и нации. В этом случае этнос вообще не получает когнитивного осмысления. Определение народности включает следующие положения: «Народность вырастает из смешения племен и образования племенных союзов в период разложения первобытно-общинного строя и утверждения новых, частнособственнических отношений», «Первые народности формируются в рабовладельческом обществе, данный процесс продолжается и в другие эпохи», «Народности свойственно наличие хозяйственных связей (хотя они не имеют столь развитого, консолидирующего характера как в нации), элементов общей культуры, общего собирательного имени».

Данное толкование отличается жестки детерминизмом, непременной сменой одной формацию другой, наследующей: за первобытно-общинным строем обязательно идет рабовладельческий, за ним - феодальный, за ним -капиталистический, за ним - ...так и хочется написать «социалистический». Ну а если какой-то конкретный народ, например, русский, не имел выраженного рабовладения в виде сложившейся социальной системы? А если американская нация складывалась путем прямого перехода от рабовладения к капиталистическим отношениям?

С началом расхождения этнической и социальной ветвей эволюции прямое соотнесение соответствующих форм общества возможны только сопоставления на очень высоком уровне обобщения. Так, первобытный строй, рабовладение и феодализм соотносятся с эпохой ручного труда, капитализм и социализм (в том виде, в котором он признается как общественный строй) - с машинным производством, постиндустриальное общество - с автоматизированным производством.

Аналогично, род, племя, народность - это этнические общности эпохи ручного труда, нация - индустриальной эпохи, наднациональные общности -эпохи автоматизированного производства. Однако, можно привести достаточное число примеров, когда родоплеменное деление присутствует в неявной форме в современную эпоху перехода от индустриального к автоматизированному обществу. Этот вариант нуждается в дальнейшем рассмотрении, а пока социально-экономическое и социально-политическое структурирование многих национальных государств подчиняется законам не технологической, но этнической эволюции. «Отставание» в этническом времени обусловливает низкий уровень производственно-экономического развития по сравнению с другими странами, например, в современной Африке, арабском и индокитайском регионе. Более того, внутри многонациональных государств возможны диспропорции в этническом времени. Так, например, в современной России родоплеменные отношения у народов Северного Кавказа имеют определяющее значение в формировании хозяйственных локусов и политических структур.

Таким образом, прямая экстраполяция социальных законов на этнические процессы невозможна. В любом случае, можно легко заметить, что нет строгого соответствия между этапами социальной эволюции и этапами этнической эволюции. По мере развития производительных сил этническое трансформируется из системообразующего фактора структурирования социума во второстепенный фактор, выполняющий, в основном, территориально-регулятивные функции. Это происходит по мере того, как генетическое пространство превращается в экономическое пространство.

Этническая ценность территории, культуры, языка постепенно начинает выступать как ценность социальная. Государство начинает оттеснять этнос во «второй эшелон» аксиологических ориентации. Строго говоря, возникновение государства впервые актуализировало диаду двух векторов человеческого развития - этнического и социального. В этнической эволюции на смену роду и племени приходит народность.

Скачок происходит в процессе становления второго технологического способа соединения человека с орудиями труда - при переходе к машинному производству. На этой стадии роль этнических факторов как социально-организующих понижается. Это связано, на наш взгляд, еще и с тем, что в процессе производства человек, передавая свои функции машине, остается лишь управляющим звеном. Здесь имеет место двоякий процесс: машинное производство нуждается в более совершенных и разнообразных, чем при ручном труде, социальных связях и отношениях; с другой стороны, люди получают больше «степеней свободы» для реализации социальных функций. Роль этнических факторов в организации общественной жизни падает, социально-классовые отношения являются определяющими во всех сферах жизни. Хозяйственный организм определяет территориально-демографические границы этноса. Существующую в этих условиях социально-этническую общность мы называем нацией.

В определении нации факт подчиненности этнического социальному зафиксирован уже со всей очевидностью: «Нация ...- исторически складывающийся тип этноса, представляющий собой социально-экономическую целостность, состоящую из связанных производственными отношениями общественных классов...», «Определяющую роль в становлении и развитии нации играют социально-экономические факторы», «... нации возникают в период преодоления феодальной раздробленности и укрепления централизованных государств на основе капиталистических экономических связей, складывания общенационального рынка» .

В современной литературе активизируется дискуссия вокруг нации и национального государства. Основным дефинитивным признаком нации в данной дискуссии эксплицируется трактовка нации как совершенного политического образования (М. Руткевич) и, не феномена, наполненного этническим содержанием. Многие предлагают вообще отказаться от этого понятия ( В. Тишков). Это лишний раз убеждает в том, что именно в эпоху существования нации объективируется противопоставление двух типов эволюции как конфликт нации и государства, от которого некоторые исследователи хотели бы уйти, просто «забыв» об этническом или отказав в существовании одной из сторон конфликта.

В условиях перехода к постиндустриальному обществу этнический фактор становится «движителем» многих политических процессов, а стремление утвердить национальные ценности нередко приводит к насилию. Объяснение данной проблемы можно увидеть в знаменитом определении Макса Вебера: «Государство - это такая организация внутри общества,

которая владеет монополией на законное насилие» , идея в нем проста и притягательна: в хорошо организованных обществах, в каких большинство из нас живет или стремится жить, частное или групповое насилие считается беззаконием. По мнению Эрнеста Геллнера, сам по себе конфликт не беззаконен, но его решение при помощи частного или группового насилия не допускается. Насилие может применяться только центральной политической властью и теми, кому она дает такое право. Из различных мер поддержания порядка крайняя мера - сила может применяться только одной специально созданной, четко обозначенной, строго централизированной, дисциплинированной организацией внутри общества. И как считает Эрнест Геллнер, «эта организация или совокупность организаций и есть государство».

Однако основной принцип Макса Вебера может иметь применение именно в наше время, несмотря на его чрезмерный для обобщающего определения этноцентризм, явно берущий за образец централизованное государство западного типа. Государство является исключительно своеобразным и важным продуктом социального разделения труда. «Там, где нет разделения труда, не может быть речи о государстве».

Но далеко не всякая специализация создает государство: государство - это специализированная и концентрированная сила поддержания порядка. Государство - это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) - охрана порядка. Государство существует там, где из стихии социальной жизни выделились специализированные органы охраны порядка, такие, как полиция и суд. При этом не все общества оформлены государственно, из этого со всей очевидностью следует, что в таких безгосударственных обществах проблема национализма не возникает. «Если нет государства, естественно снимается вопрос о совпадении государственной границы с границами нации. А если нет государства, нет и правителей, а значит, вопрос об их национальности тоже сам собой отпадает. Когда нет ни государства, ни правительства, не от кого требовать соблюдения принципа национализма. Такое негосударственное устройство общества может, наверное, вызывать недовольство. Но это уже другая проблема» .

Перефразируя Гегеля, скажем, что сначала ни у кого не было государства, затем оно появилось у некоторых и в конце концов оказалось у всех.. Форма, которую оно принимает, конечно, остается по-прежнему изменчивой. Есть некоторые направления социальной мысли - анархизм, марксизм, - которые утверждают, что даже или в особенности на индустриальном уровне развития государство необязательно, во всяком случае, при благоприятных условиях или при условиях, которые со временем неизбежно сложатся. Есть очевидные и веские основания в этом усомниться: индустриальные общества огромны, и уровень жизни, который стал для них привычен (или который они всеми силами стремятся сделать привычными), зависит от сложного всеобщего разделения труда и кооперации. А вот проблема государственного устройства постиндустриального общества - это , действительно, проблема пока не решенная.

Таким образом, проблема национализма не возникает, когда нет государства. Из этого не следует, что эта проблема встает перед каждым государством. Напротив, она встает только перед некоторыми государствами, а именно теми, которые являются по своей сути многонациональными. Отсюда - расхождение векторов социального и этнического развития становится уже очевидным. Национально-государственная форма организации общественной жизни таит в себе противоречие, которое кратко можно представить как несовпадение государственных и этнических границ. Консолидация крупных промышленных государств, мцогоэтничных в большинстве своем, предполагает и еще одно скрытое противоречие - между периферией и центром, когда с развитием машинного производства менее развитым районам навязываются образцы более развитого центра. Экономические диспропорции воспринимаются личностью как этнические дискриминации. Сопряженность классовых и национальных ценностей в сознании личности порождает два вида мировоззренческих установок, известных в литературе как национализм и интернационализм. Впервые возникает попытка разрешения конфликта путем моделирования интернациональных ценностных ориентации. Теоретически правильная, она не принесла ожидаемых практических результатов, потому что была предпринята, когда общество стояло еще на пороге нового скачка - перехода к автоматизированному производству.

Мы уже говорили, что это означает, с одной стороны, интернационализацию экономических связей, а с другой - вывод человека за рамки производства, за ним остаются творческие функции, в том числе и в производстве новых социальных отношений. Новые технологии вызывают к жизни новые проблемы, которые носят уже не национально-государственный и даже не региональный характер. Позволим себе утверждать, что автоматизированное производство плохо совместимо с национальной государственностью, оно требует становления наднациональной общности. Означает ли это, что этническое время подошло к концу? Ведь если этнический бунт закончится победой, научно-технический прогресс остановится и человечество будет обречено. Если этнические структуры будут постепенно разрушаться под давлением интегрирующих процессов цивилизации, человечество тоже обречено на медленное угасание, поскольку этническая организация человеческого вида структурирует и закрепляет его генетическое многообразие. Именно генетический полиморфизм «представляет итог адаптации на будущих этапах эволюционного процесса». Таким образом, этносоциальные процессы в современной России имеют цивилизационное значение и наоборот.

3.2 Национальная альтернатива социуму государства

В историческом осмыслении нации чаще и продуктивнее всего правоведы рассматривают ее в контексте с государством со всей его сложной структурой. Как это ни парадоксально, но в конечном счете и положительные, и отрицательные моменты в государстве так или иначе способствуют формированию и развитию наций. Объективный процесс может стимулироваться или тормозиться субъективными факторами.

Можно по-разному определять понятие «нация», но нельзя не видеть глубокой социальной основы формирования, функционирования и развития этнонации, включая общность языка, своеобразную культуру, традиции, обычаи и прочие атрибуты уклада жизни. В пору абсолютизации и вульгаризации материалистического толкования истории проступала явная недооценка субъективных особенностей при характеристике этнонации. Такие материальные факторы общественного бытия, как экономическая и территориальная целостность, рассматривались не столько как общие условия и предпосылки, сколько как важнейшие и определяющие сущностные признаки этноса, в то время как имманентные свойства его облика либо вовсе отвергались, либо оставались в тени. Особенно показательно в этом отношении то, что длительное время не признавался даже такой очевидный признак нации, как общность национального (этнического) самосознания чаще всего на том основании, что он отмечен печатью субъективности. Но, преодолевая сегодня ограниченность и узость подобных воззрений, не следует бросаться в другую крайность - отрицать объективную социальную реальность этнонации и усматривать в них порождение чисто субъективной этнической самоидентификации.

Личностная этническая самоидентификация - чрезвычайно важное обстоятельство становления и консолидации отношений. И тот факт, что мы обоснованно отказались от былого жесткого официального определения национальности как принадлежности лица к той или иной этнонациональнои общности на основе кровного родства, конституционно обеспечив каждому демократическую свободу выбора, долгое время отстаиваемую многими исследователями, шаг несомненно в правильном направлении.

Разумеется, самосознание этнонациональнои принадлежности носит субъективный характер, а общность самосознания такой принадлежности (как разновидность коллективного сознания) объективна. Поэтому, когда А.Г. Здравомыслов размышляет «о референтной природе каждой из наций, равно как и любой иной этнической группы в современных условиях», то это еще не означает, что они объективно не существуют: ведь общеизвестно, что референтная группа может быть и воображаемой, и реально существующей.

Все государства мира являются «нациями-государствами», потому что каждое них представляет собой особое политико-территориальное единство (общность, объединение) граждан. И разве этот бесспорный факт противоречит тому, что в этносоциальном плане они подразделены на моноэтничные (однонациональные) и полиэтничные (многонациональные), т.е. «государства национальностей». Часто полагают, имея в виду результаты межгосударственной миграции, особенно бурно развернувшейся в послевоенные годы в Западной Европе и ряде других регионов, что полиэтничность присуща всем странам. С таким утверждением, на наш взгляд, можно согласиться, но с известными оговорками. Оно верно лишь отчасти и при том весьма условно. Действительно, в современном мире трудно найти страну, этнически абсолютно однородную, т.е. не претерпевшую никаких инонациональных включений. Но их наличие само по себе не делает государство многонациональным. И Германия, и Франция, несмотря на то, что иноэтничное население тут составляет немалую долю и сейчас по сути остаются моноэтничными. Ведь важно различать страны, где волею судьбы нашли приют представители отдельных национальностей, и страны, где исторически определенной территории устойчиво расселились целые этносы. И те, и другие обычно именуются многонациональными, тем не менее, строго говоря, таковыми правомерно считать лишь последние. Оттого вряд ли можно признать корректными и расхожие формулы, будто в той или иной стране СНГ насчитывается до 100, 130 или даже 150-180 наций. Скажем, в Российской Федерации проживают десятки тысяч этнических китайцев, чехов, словаков и даже несколько сот тысяч поляков, немцев, армян и проч., однако это не означает, что здесь обосновались соответствующие нации, а не разрозненные национальные группы. Недаром существует термин «диаспора» для обозначения таких групп.

Современному национально-государственному нигилизму свойственно отрицание какой-либо положительной роли федерализма и национальной государственности в истории России и СССР. При этом неправомерно отождествлять опыт национально-государственного строительства до конца 20-х годов, когда еще можно было говорить целом о реальном становлении федералистских устоев в стране, и в последующем: период, когда вместе с утверждением командно-административной системы и тоталитаризма федерализм стал носить фиктивный, чисто номинальный характер. Ход рассуждений нигилистов примерно таков: коль скоро тоталитарная система неэффективна экономически (что тоже еще надо доказать), межнациональные трения возникли у нас в рамках федеративного государства, построенного по национально-территориальным принципам, то как раз им, этногосударственным формам жизнедеятельности, мы и обязаны всеми несчастьями, обрушившимися на страну.

Методологическая абсурдность такой «логики» ясна. Не следует причину делать следствием, а следствие причиной, не надо забывать, что Федерация и автономия - это именно формы, чья судьба в решающей мере определяется содержанием государственной власти, на базе которой они создаются, функционируют развиваются, а не наоборот. Нет, не федерализмом и национальной государственностью порожден тоталитаризм, как это утверждали Ю.В. Бромлей и СВ. Чешков, а тоталитаризм привел к квазифедерализму и квазиавтономизму. СССР распался не потому, что его национально-государственная конструкция была изначально несостоятельна, а потому, в частности, что подлинные федерализация и автономизация невозможны в условиях антидемократизма, отсутствия местного управления, господства сверхцентрализации. В лице СССР потерпел поражение не национально-территориальный федерализм как таковой, а его унитаристская, сталинская модель. Поэтому важно не отказываться от федерализма и национальной государственности, не терять веру в их возможности, но искать их действительно новые принципы и формы на путях радикального демократического и гуманистического обновления российского общества и государства.

Осмысливая особенности, характеризующие сегодняшнюю Россию, приходится с очевидностью констатировать, что:

она относится к числу стран со сложнейшим этнодемографическим составом,

при всем усилении межнациональной, межрегиональной подвижности населения и росте многонациональное республик, подавляющее большинство ее коренных народов компактно проживают на своей этнической территории,

- не только в дооктябрьскую эпоху, но и многие десятилетия послеоктябрьского периода эти народы при тоталитарном и сверхцентрализованном режиме были лишены реальной национальной государственности, вместе с социальным прогрессом постепенно росло их национальное самосознание, которое отчетливо усилилось в результате крушения тоталитаризма и перехода к демократии,

- последствия допущенных в советском прошлом грубых ошибок и даже преступлений в осуществлении национальной политики (вопиюще-проявившихся в незаконной ликвидации государственности целого ряда этнических групп и насильственной депортации некоторых из них, упразднения сотен национальных районов и тысяч национальных сельсоветов) до сих пор так и не преодолены еще полностью и дают о себе знать.

Возможно ли все это и многое другое сбрасывать со счетов, решая, нужны или не нужны России действительный федерализм и реальная демократическая национальная государственность? И стоит ли в свете сказанного удивляться тому, что народы страны видят в упрочении этих институтов одно из важных направлений настоящей демократизации общественной жизни, серьезную гарантию своего свободного развития, сохранения самобытных национальных ценностей? Надо также брать во внимание, что страна оказалась в глубоком социально-экономическом кризисе и совсем недавно приступила к демократическим преобразованиям, что утверждение гражданского общества и правового государства является сравнительно отдаленной перспективой, что в довершение всего заметно обострились межнациональные отношения в ряде регионов, где этнонациональные различия проявляют высокую устойчивость, а подвижности населения и росте многонациональное™ республик, подавляющее большинство ее коренных народов компактно проживают на своей этнической территории,

- не только в дооктябрьскую эпоху, но и многие десятилетия послеоктябрьского периода эти народы при тоталитарном и сверхцентрализованном режиме были лишены реальной ациональной государственности, вместе с социальным прогрессом постепенно росло их национальное самосознание, которое отчетливо усилилось в результате крушения тоталитаризма и перехода к демократии,

- последствия допущенных в советском прошлом грубых ошибок и даже преступлений в осуществлении национальной политики (вопиюще проявившихся в незаконной ликвидации государственности целого ряда этнических групп и насильственной депортации некоторых из них, упразднения сотен национальных районов и тысяч национальных сельсоветов) до сих пор так и не преодолены еще полностью и дают о себе знать.

Возможно ли все это и многое другое сбрасывать со счетов, решая, нужны или не нужны России действительный федерализм и реальная демократическая национальная государственность? И стоит ли в свете сказанного удивляться тому, что народы страны видят в упрочении этих институтов одно из важных направлений настоящей демократизации общественной жизни, серьезную гарантию своего свободного развития, сохранения самобытных национальных ценностей? Надо также брать во внимание, что страна оказалась в глубоком социально-экономическом кризисе и совсем недавно приступила к демократическим преобразованиям, что утверждение гражданского общества и правового государства является сравнительно отдаленной перспективой, что в довершение всего заметно обострились межнациональные отношения в ряде регионов, где этнонациональные различия проявляют высокую устойчивость, а интенсивные этноассимиляционные процессы затрагивают относительно небольшую часть социума.

Размышляя абстрактно-гипотетически, позволительно сконструировать идеальную схему, в русле которой примерно за столетие последовательно-демократического и гуманистического совершенствования

многонациональное государство создает такую социально-политическую систему, которая способна чутко и внимательно учитывать интересы и запросы народов и национальных меньшинств, вследствие чего они не станут уже нуждаться в особых, специфически-национальных политических институтах (национально-территориальная автономия, национально-территориальный федерализм и др.) и смогут удовлетворяться лишь национально-культурной автономией и даже общегражданским равноправием. Но такая умозрительная схема была бы очень далека от современной российской реальности. Поэтому, отнюдь не увековечивая нынешние национально-государственные черты России, не будем вместе с тем необоснованно забегать вперед, ратовать за то, что не может и не должно осуществляться сегодня и даже завтра, а встанет в порядок дня в достаточно отдаленном будущем.

Успешно набирающая силу в течение нескольких десятилетий западноевропейская интеграция стала возможной благодаря исторически длительному демократическому развитию наций в рамках своих государств и их сохранению по крайней мере в ближайшей перспективе. Создание Европейского Союза и углубление его интегративных начал вовсе не означает исчезновения суверенности Германии, Франции, Англии или Бельгии. Просто-напросто экономические, культурные и политические грани, отличающие эти страны, исподволь, поэтапно сглаживаются, преодолеваются под воздействием совместных потребностей, интересов и с общего согласия. Иными словами, все говорит о том, что, хотя государственность не предстает неотъемлемым атрибутом этносоциальных общностей, она, несомненно, служит важным условием и фактором их консолидации и прогрессивного развития. Конечно, этносы складываются и независимо от наличия или отсутствия у них государственности. Достаточно напомнить, что в мире насчитывается две-три тысячи этнических общностей, тогда как государств - членов ООН - менее двух сотен. Правда, многие народы располагают государственностью внутри многонациональных государств в автономных и иных формах самоуправления.

Однако сам по себе факт обретения собственной национальной государственности в любой форме не возводит народность в нацию.

Дело не в том, чтобы стремиться к созданию все новых и новых самостоятельных национальных государств на планете согласно принципу «один этнос - одно государство», что было бы другой, нерациональной и практически неосуществимой крайностью - сотни этносов довольно малочисленны и не имеют пока ни объективных, ни субъективных предпосылок для претворения в жизнь такого принципа. Кроме того, как уже отмечалось, многие этносы реализуют или должны получить возможность реализовать в будущем потребность иметь свою государственность, оставаясь в прежнем многонациональном государстве. Не ясно и другое: на современном этапе мирового (и российского) развития было бы преждевременным считать подобные национальные государства исключением из общего правила и политическим анахронизмом, от которого необходимо поскорее избавиться. Разве этнополитическая ситуация в полиэтничных странах ухудшается, а не улучшается в итоге создания в них при соответствующих условиях национально-территориальных автономий?

Нет жесткой связи между полиэтничностью населения страны и какой-либо формой национально-территориального устройства. Более половины из свыше двух десятков существующих в мире федеративных государств являются моноэтничными. С другой стороны, немало полиэтничных стран избрали унитарное политико-территориальное устройство. В одних обстоятельствах для решения этносоциальных проблем достаточно бывает обеспечить соблюдение всеми гражданами общего демократического порядка вне зависимости от этнической и расовой принадлежности; в других целесообразно дополнительно использовать форму национально-культурной автономии; в-третьих, оказывается необходимым создавать национально-территориальную автономию; в-четвертых, обнаруживается потребность в использовании различных форм федерализма.

И еще об одном принципиальном моменте. Негативное восприятие национальной государственности часто базируется на ее неверномсущностном понимании. Приверженцы национально-государственного нигилизма изображают национальную государственность как выражающую нужды только той нации или народности, которая дала ей имя. Но такое истолкование явно отдает националистическим душком, заведомым недоверием. Подлинно демократическое государство, предоставляя коренным этносам возможность реализовать принцип самоопределения, не может, в то же время отказаться от полного равноправия граждан, независимо от того, к какой национальности они принадлежат, и стоит на страже всего общества. Например, Татарстан, как и любая другая республика, входящая в Российскую Федерацию, имеет государственность титульной нации и одновременно государственность республиканского населения в целом, воплощающая и защищающую интересы и запросы не только, татар, но и представителей всех прочих национальностей, являющихся гражданами республики. В этом находит свое отражение единство национального и народного суверенитетов. Лишь такое действительно демократичное осуществление национальной государственности обеспечивает права этносов, исключает всякую дискриминацию по национальному признаку, всякое неравноправие, лишь такой национально-государственный подход не только не разделяет, но и позволяет сближать, объединять общество на интернациональной почве.

Историческая практика доказывает, что ничто так не затрагивает национальные чувства людей и не создает благоприятной атмосферы для роста национализма и сепаратизма, как ограничение их прав и свобод. Вот почему в наши дни действительно служат интересам упрочения российской государственности, единству и сплочены многонационального российского народа отнюдь не те, кто подвергает сомнению реальность этнонаций как особых социальных общностей, кто призывает к отказу от закрепления за ними права на самоопределение, ликвидировать национал государственные формы, перейти от федерализма к унитаризму, а те, кто усматривает в каждом этносе своеобразный социальный организм, требующий к себе чутко внимательного отношения, кто отстаивает путь становления принципиально новой федеративной модели, предусматривающей суверенность республик и самоуправленческую деятельность автономий, скрупулезный учет специфических условий существования каждого из субъектов РФ. В «Концепции государственной национальной политики Российской Федерации» указывается: «Оптимизация государственного устройства России на основе принципа федерализма находится в числе приоритетных задач внутренней политики страны. Этот процесс не преследует цели «губернизации» республики, или, наоборот, «республиканизации» краев и областей. Своеобразие российского федерализма состоит в сочетании национального и территориального начал»54. Вопрос состоит в том, как это положение реализуется на практике и почему его реализация сопровождается такими болезненными конфликтами как на Северном Кавказе.

3.3 Россия: национальное государство или Федерация национальностей?

Чтобы разобраться в вопросе, вынесенном в заголовок, мы должны рассмотреть точку зрения сторонников развития России по пути многонационального, а не просто полиэтнического государства. Они иногда сознательно, а иногда неосознанно трактуют полиэтничность без многонациональности как унитарность. Такую точку зрения выдвигает Э. Баграмов во вступительной статье к сборнику политических документов. Это - программная документация партий и общественных движений, где выражена указанная точка зрения. Здесь сразу ставится вопрос: сохранит ли Россия как государство свою традиционную многонациональную структуру или возьмут верх усилия, направленные на ее превращение в унитарное мононациональное государство? Примечательно, что спор не идет о том, отстаивать ли целостность России, - здесь, казалось бы, существует ясность, она необходима как гарантия будущего величия и процветания. Но по вопросу о том, как этого добиться, мнения расходятся.

Реальная угроза роста агрессивного национализма и сепаратизма, как считает ученый, поневоле заставляет переосмыслить былые подходы к нации и национальным отношениям. Не заключена ли одна из причин нынешних неурядиц в этой сфере в мистификации самого понятия «нация», и не следует ли в этом искать источник обострения национального вопроса? Почему бы в таком случае не отказаться от употребления данного термина в былом его значении? Ведь в мировой научной литературе и международной политической практике, говорят сторонники этой точки зрения, нация все чаще толкуется вне этнического содержания и подразумевает лишь совокупность граждан одного государства. Например, Организация Объединенных Наций. На Западе во имя развенчания расизма предлагалось когда-то отказаться от понятия «раса».

По-видимому, такие предложения обусловлены не в последнюю очередь и продолжающимися спорами по поводу определения нации и того, кого следует относить к нации, народности или национальной группе. Здесь действительно еще не изжит старый догматизм, подчас довлеет жесткая сталинская схема, загоняющая народы в прокрустово ложе раз и навсегда данных признаков. На основе такого подхода многие народы произвольно лишались национальных атрибутов, что влекло за собой ущемление их статуса. Наиболее ярким проявлением такого волюнтаристского подхода была сложившаяся в СССР иерархия государственно-национальных образований -деление их на союзные, автономные республики, автономные области и округа, не всегда имело под собой какое-либо логичное обоснование.

По мнению Э. Баграмова и его сторонников, давно уже следовало отказаться от устаревшего вердикта: достаточно отсутствия одного из признаков, чтобы нация перестала быть нацией. Такой подход, во-первых, не учитывал огромного многообразия путей становления наций в современном мире, а, во-вторых, создавал искусственные препятствия для государственного или административного оформления тех или иных народов в случаях, когда это было продиктовано жизнью. Но само понятие «нация» несомненно, заключает в себе совершенно определенное реальное содержание - одновременно социально-этническое, культурно-историческое и политическое, то есть представляет собой сложный и многообразный феномен современной действительности.

Вероятно, в перспективе Россия может, построив гражданское общество, в котором чувство гражданской принадлежности к единому обществу окажется сильнее национальной привязанности, прийти к «политической нации». Но Э. Баграмов считает, что это не близкая перспектива. По его мнению, тезис о нации как согражданстве означает в российских условиях следующее: все население федеративного государства, включая граждан республик, входящих в состав федерации, именуется единой многокультурной нацией. Между тем, Конституция РФ указывает: носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской федерации является ее многонациональный народ. Характерно, что текст Конституции начинается словами: «Мы, многонациональный народ России...». Именно многонациональный народ, а не нация.

Духу и букве Конституции, по мнению ученого, противоречит тезис, будто согражданство россиян в России образует российскую нацию, а, скажем, согражданство жителей Татарстана - некую татарстанскую нацию и т.д.

Демократическая политика предполагает равноправие народов, обусловливает необходимость принятия согласованных решений, учитывающих интересы различных наций и национальных групп, живущих на территории России - русских, украинцев, татар, башкир, чувашей, якутов, армян, азербайджанцев, калмыков, аварцев и др. Однако употребление термина «российская нация» в государственных документах наверняка посеяло бы сомнения среди народов насчет искренности и демократичности новой национальной политики. И первым, кто возразит против этого, как считает Э. Баграмов, будет русский народ, чье национальное своеобразие и положение в Российском государстве именно как нации невольно ставится под вопрос упомянутой концепцией. Ведь сохранение и укрепление федеративного государства напрямую зависит от национального самочувствия русского народа, по праву считающегося опорой российской государственности.

Если принять концепцию нации как согражданства, то неизбежен вопрос: кто же такие русские - сформировавшаяся нация или аморфная этническая группа? Практически каждый русский сознает себя представителем великой нации, а не этнической или племенной группы типа вятичей, кривичей, полян или древлян, в каком бы регионе он ни жил - в центральном или южном, на Урале или на Дальнем Востоке. В своем большинстве русский народ осознает, что именно Россия, а не искусственно конструируемая кое-кем Русская республика, и есть государственное самовыражение русской нации, выразитель ее интересов, а также интересов всех других россиян - кабардинцев, марийцев, бурят, удмуртов, осетин, ингушей и других наций.

Россияне же, как представляется сторонникам этой точки зрения, не просто согражданство, а формирующаяся общность граждан России. Среди россиян постепенно складывались и складываются некоторые общие черты психологии, культуры, общие интересы. Они имеют не национальный, а наднациональный характер.

Баграмов считает, что концепция новой, гражданской нации, охватывающей более ста народов, для которых сознание политической принадлежности важнее всех форм этнокультурной привязанности - это принятие желаемого за действительное: «Вряд ли останутся безразличными к этой концепции подчас вымирающие малочисленные народы, чья трагическая участь в нынешних условиях требует особого дифференцированного подхода к ним именно как своеобразным национально-этническим общностям».

Мы согласны с автором, что дискуссия о нации и выдвижение в качестве парадигмы концепции политической нации наряду с культурно-исторической - несомненно расширяет диапазон исследования, но, пересматривая понятийный аппарат, следует учитывать подчас обостренное восприятие общественностью разработок, касающихся национальной сферы. Но мы категорически не согласны с утверждением о том, что «формула «одна нация - одно государство» давно уже изжита международной политической практикой. Возможно, в будущем будет признано, что Россия - это общая форма государственного самоопределения для всех населяющих ее народов. Не надо только искусственно форсировать этот процесс, имея в виду пресловутое слияние наций в унитарном государстве»57. Единственным достоинством анализируемой концепции является, на наш взгляд, внимание к проблеме самоопределения, которое включает различные формы национально-территориальной и национально-культурной автономии. Кстати, внимание к идее национально-культурной автономии, необходимость ее концептуальной разработки и практического претворения в жизнь - очевидны, разумеется, не взамен, а наряду с другими формами, что и нашло свое выражение в недавно принятом законе о национально-культурной автономии.