Формирование локального текста: ивановский опыт

В развитии областных литератур, как и краеведческого движения, центральная власть стремилась не допустить проявления идей областничества - жестко подавляла их. Так в 1932 году подверглись судебному преследованию члены литературной группы «Северная бригада» («Памир»). Ее организовали выходцы из Сибири, проживающие в Москве: Ю. Бессонов, Н. Анов, С. Марков, Е. Забелин, П. Васильев, Н. Феоктистов, М. Скуратов, Л. Черноморцев. Вероятно, они действительно разделяли областнические идеи, верили в особый путь развития Сибири Красноречивы показания Л. Мартынова, данные на следствии: «Новая Сибирь, Сибирь будущего, о которой я говорил в моих предыдущих показаниях, - это прежде всего Сибирь, переставшая быть провинцией, переставшая быть колонией. Это страна, ставшая сердцем мира. Сибирь - все естественные возможности которой развернуты до предела на основе высочайших достижений индустриальной и аграрной техники. Население этой страны, развернувшее все ее естественные возможности, это особая порода людей засухо- и морозоустойчивых - в прямом и переносном смысле этих определений. Эта порода людей создается из сочетания высоких социально-психологических и моральных качеств двух основных людских групп». Материалы уголовного дела «Сибирской бригады» и эти показания впервые опубликованы в 1992 г. (Куняев С. Дело «сибирской бригады» / Наш современник. 1992. № 7// URL: http:// www.nnre.ru/istorija/ogon_pod_peplom_delo_sibirskoi_brigady/p1.php). Учитывая следственные методы 1930-х, мы не можем быть уверенными, что эти признания искренние и отражают внелитературную программу «Сибирской бригады». Хотя свидетельствует об областнических взглядах Мартынова его известное (хоть и не переиздававшееся) стихотворение: «Не упрекай сибиряка,/Что он угрюм и носит нож --/Ведь он на русского похож, / Как барс похож на барсука…» (Сибирские огни, 1927. №1// URL: http:// vk.com/pages?oid=-19561773&p=Не_упрекай_сибиряка…). , критиковали коллективизацию - но вряд ли представляли собой реальную политическую силу, в их опубликованном творчестве не заметна политическая агитация. Существует мнение, что от расстрела сибиряков спасло заступничество Горького (только двое из обвиняемых были приговорены к ссылке). Но в любом случае этот коллективный уголовный процесс был одним из первых в истории советской литературы; предположим, что государство (многие его лидеры прошли через сибирскую ссылку) хорошо осознавало возможности сибирского областничества.

Тоталитарная централизация государственной власти и литературы (создание единого, иерархично-организованного Союза советских писателей), подкрепленная репрессиями конца 1930-х, окончательно заглушила возможности для областнических настроений. В большинстве случаев местная тема в советской литературе выступала не более чем «couleur locale». Менее встроенными в «систему» оставались молодые литературы национальных республик (в первую очередь азиатских) - но уровень их письменной культуры не позволял в полной мере обособиться, они подсознательно тянулись к более «сильной» и «осознанной» русской культуре. Советская литература с середины 1930-х оказалась прочно объединена общей тематикой и единым методом социалистического реализма. Характерно признание дагестанского поэта Сулеймана Стальского: «я поэт - не лезгинский и не кавказский, я - советский поэт, хотя и пою я только на своем языке. Потому что я пою о Красной Армии, а Красная Армия и в Москве и в Самарканде - одна, и в горах и на равнине едина. Я пою о комсомоле - комсомол и грузинский, и лакский - все тот же. И родина у нас одна. Вот и получается, что я общий поэт, а не только лезгинский» Цит. по: Чудакова М. Эффенди Капиев (Серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 1970. С.109. . Но надо отметить, что культ личности Сталина актуализировал в русской литературе до того региональную (восточную, азиатскую) ноту сладострастного прославления власти: «"Восток" входил в русскую литературу через стилистику, но вводил в нее особого рода политическую культуру. Парадокс сталинизма состоял в том, что русская революция, прошедшая под знаменем марксизма и просвещения, породила глубоко ретроградную культуру, для которой "восточная стилистика" оказалась наиболее адекватным оформлением. Это была культура отката в допросвещенческую эпоху. Отсюда и апелляции именно к консервативному, патриархальному "Востоку", а не к ассоциируемому с модернизацией и просвещением "Западу"» Добренко Е. Найдено в переводе: рождение советской многонациональной литературы из смерти автора// Неприкосновенный запас. 2011, №4(78)// URL: http:// magazines.russ.ru/nz/2011/4/do24.html.. Автор этого наблюдения, Е. Добренко, объясняет в том же контексте и масштабную апелляцию советской литературы к фольклору. Добавим, что изучение народного творчества, введение его в художественный текст долгое время оставалось чуть ли не единственной возможностью культивирования региональной идентичности. Не всегда именно эта цель двигала писателями и учеными-фольклористами, но в любом случае без осознания этого слоя культуры невозможно последующее его обособление.

Государственный и социальный слом начала 1990-х вновь актуализировал идею культурной и политической идентификации регионов России. Но в данном случае литературное областничество не поспевало за заявлениями местных политиков. Может быть поэтому - из-за отсутствия серьезного обоснования внутри культуры и литературы - и не произошло масштабного дробления российского государства. Отметим только, что с начала 1990-х наиболее открыто заявляют о себе сибирское областничество - выработавшее культурно-научное обоснование своей самости еще на рубеже XIX-XX вв.; калининградское - мотивированное в первую очередь идеей присоединения к Европе; кавказское (чеченско-дагестанское) - актуализированное «исламизацией» и военными кампаниями 1990-х.

1.3.3 Концепция «культурных гнезд» и ее эволюция (1913-1935)

Пионером литературного краеведения можно считать Н.К. Пиксанова: он заложил теоретическую базу и работал над особой методологией дисциплины. Его концепция культурных и литературных гнезд достаточно широко известна Особо стоит отметить современную интерпретацию этой концепции, предпринятую Дергачевой-Скоп Е.И. и Алексеевым В.Н.(Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры Сибири// Культурное наследие Азиатской России. Матер. I Сибиро-Уральского исторического конгресса (25-27 ноября 1997 г. г. Тобольск). Тобольск, 1997. С. 3-8). , однако нам не встретились научные публикации, фиксирующие и комментирующие эволюцию взглядов исследователя - а она вполне очевидна, красноречивы противоречия между публикациями на одну и ту же тему, написанными в десятилетнем промежутке. Объясняется это, вероятно, политической конъюнктурой и усиливающимся с начала 1930-х давлением государства на научное краеведение.

Судя по авторскому предисловию Н.К. Пиксанова к пособию «Два века русской литературы» (1923 г.), теория культурных и литературных гнезд была заявлена им еще до революции и разрабатывалась с 1913 г. В указанной публикации тезисно обозначается выделение Северо-русского культурного центра, Ярославского культурного гнезда во второй половине XVIII века, Харьковского культурного гнезда Александровской эпохи, Казанского культурного гнезда в начале XIX века, Воронежского культурного гнезда, Нижегородского культурного гнезда времен Короленко и Н.Ф. Анненского, Саратовского культурного гнезда в первой половине XIX в, Самарского культурного гнезда в 90-х годах XIX в См.: Пиксанов Н.К. Два века русской литературы. М.-Петроград, 1923. . Относительно подробно Пиксанов останавливается лишь на разграничении московского и петербургского текстов, пытаясь объяснить «чередование, своеобразный ритм двух этих культур». Но исследователь не дает характеристику локальным текстам - его интересуют исключительно причины временного «возвышения» одного над другим. Объясняется это в контексте исторических событий (например, войны 1812 г, открытия Московского университета) и «человеческим фактором» - по мысли Пиксанова, «десятилетие с 1815-1825 проходит под знаком петербургской культуры» по той причине, что в Петербург переезжают видные московские литераторы: Карамзин, Жуковский, Грибоедов, молодой Пушкин.

В своей первой работе, затрагивающей тему «культурных гнезд», Пиксанов пишет в большей степени о региональной культурной и интеллектуальной среде, которая «воспитывает» и «высылает в общерусское культурное творчество» своих представителей - «культурных героев» (на этом и основана метафора «культурное гнездо»). Мысль эта вполне очевидна; и вряд ли казалась оригинальной даже в начале прошлого века. Но между тем в тезисных планах занятий Брошюра «Два века русской литературы» издано как методическое пособие., касающихся «культурных гнезд», предлагается обратить внимание и на особенности природы региона, историю народонаселения, религиозные движения (в частности, в разговоре о северной культуре - на роль церковного раскола), на старую гражданскую и церковную архитектуру, на костюм и украшения. Таким образом, Н.К. Пиксанов не только констатировал региональную идентичность, но и пытался понять ее глубинные, фундаментальные истоки.

В последующих публикациях исследователь формулирует тезис о трех группах русских писателей - и соответственно трех «моделях» локальных текстов: усадебных, столичных и провинциальных, при этом «возможны переходные и смешанные формы» Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М.: Государственное изд-во, 1928.. Понятие «столичная литература» часто совпадает у Пиксанова с «общерусской культурой и литературой». Складывается впечатление, что автор осознает несправедливость этого отождествления, но следует ему сначала в силу сложившейся традиции - «подчиняясь централистским тенденциям» Пиксанов Н.К. Два века русской литературы. М.-Петроград: Государственное изд-во, 1923. С.9; а потом в силу идеологических требований. Если в первой работе 1923 г. Пиксанов пишет об этих «централистских тенденциях» безоценочно, то в статье «Областной принцип в русском культуроведении» (1925) уже переходит на «революционный язык»: «старый исторический процесс был процессом централизации подчиняющей суровой власти, сначала московской, потом петербургской, малые национальности, независимые области, местную жизнь хозяйственную и т.д. подчиняющей по возможности всё одной политической и полицейской униформе и стирающей безжалостно местные особенности» Пиксанов Н.К. Областной принцип в русском культуроведении // Искусство. 1925. N 2. С. 82.. Схожие формулировки звучат в монографии «Областные культурные гнезда. Историко-краеведный семинар» (М., Л., 1928) и в статье для малой литературной энциклопедии «Областные литературы, литературное областничество» (М., 1934).

Таким образом, наиболее объективными и раскрывающими (хоть и тезисно) истинные взгляды Пиксанова относительно «областных культурных гнезд» стоит считать несколько страниц (С. 8-10) в работе «Два века русской литературы» (1923 г). Из нее в частности можно понять мотивы, побудившие Пиксанова к литературному краеведению: «следует утверждаться в мысли, что в движениях и поворотах «русской», т.е., общерусской, столичной литературы, мы многое не поймем, если не изучим областных культурных гнезд» Пиксанов Н.К. Два века русской литературы. С.9.. Исследователь вовсе не рассматривает национальную литературу как простую сумму литератур региональных; для него это скорее произведение (выражаясь математическим языком). В локальном тексте он видит и пытается исследовать модель глобальной литературы и культуры. Пиксанов пишет о «множественности» столиц в России, утверждая, что уездный город - прообраз столицы для сельской округи. В обособлении и сосуществовании провинциальных культурных гнезд Пиксанов видит источник особой идентичности для всей русской литературы (в противопоставление европейской).

Однако такая парадигма рассмотрения локальных текстов в первой трети ХХ века подверглась критике и идеологическому осуждению. В 1925 г. П.Н. Сакулин заметил по поводу теории Пиксанова, что «по отношению к новому периоду областной принцип не может иметь того значения, какое принадлежит ему в древний период. Во-первых, по мере приближения к нашему времени <…> областной принцип идет на убыль и его значение обратно пропорционально росту культуры. Во-вторых, если областные культурные гнезда отражают на себе местные особенности и, следовательно, могут иметь более или менее самобытные черты, то нельзя забывать и того, что большею частью они представляют преломление общерусской культуры в местных условиях и, стало быть, значение областных гнезд становится уже производным» Сакулин П. Н. Синтетическое построение литературы. М.: Мир, 1925. С. 40..

Словно в противовес пиксановской концепции М.П. Сокольников предваряет в 1925 г. публикацию своего исследования об ивановской литературе следующими словами: «…литературу отдельных губерний никак нельзя оторвать от общего культурного движения страны. Проследить исторически смены отдельных литературных групп и направлений, дать схему некоторого органического развития губернской литературы - совершенно невозможно, пользуясь краевыми рамками. В этой литературе трудно подметить ту или иную преемственность в деятельности писателей, да и редкий поэт на всю свою жизнь связывается со своим краем» Сокольников М.П. Литература Иваново-Вознесенского края. Введение в изучение местной литературы». Иваново-Вознесенск: Губернское научн. общ-во краеведения , 1925. С.2.. Заметим, что этим «теоретическая база» М.П. Сокольникова и ограничивается. По большей части его публикация носит описательный характер и представляет лишь фактологическую ценность. Сокольников рассматривает региональную литературу исключительно как источник «местного колорита» и экзотики для «большой» литературы. Такой вывод можно сделать из заключительных строк его работы: «Краю [Иваново-Вознесенской области] нужен такой областной писатель, который внес бы в русскую литературу и поэзию труда "ситцевого царства", и героическую борьбу рабочего класса района с капиталом, и красоты Волги, Унжи и др. богатых природой мест губернии». Такой подход прямо противоположен концепции Пиксанова, отраженной в первых публикациях: «Два века русской литературы», «Областной принцип в русском культуроведении», «Культурные гнезда в провинции (литература в крае)» Пиксанов Н.К. Культурные гнезда в провинции (литература в крае) // Дневник 2-й всесоюзной конференции по краеведению. М., 1924. С.13.. Для него областничество - не простая «наличность того или иного местного культурного запаса, это - особенная тенденция, учет живых сил, стремление организовать их к действию и развитию, противопоставить их центру» Егорова Л.А. Благотворительность в российской провинции. (Костромская губерния, вторая половина XIX - начало ХХ веков). Автореферат дис. … канд. ист. наук// URL: http:// cheloveknauka.com/blagotvoritelnost-v-rossiyskoy-provintsii.. Пиксанов возражал против понимания «культурного гнезда» как простого «механического» суммирования проявлений культурной жизни региона; он настаивал на «тесном единении их между собой, их органическом слиянии, взаимодействии и взаиморазвитии» в рамках локального текста.

Но ранние (и, видимо, искренние) взгляды Пиксанова почти не нашли отражения в его итоговой статье об областных литературах и областничестве для малой литературной энциклопедии (1934). Он заявляет, что «областной принцип в литературоведении имеет подчиненное значение. Было бы ошибкой считать его ведущим «методом» изучения литературы». Основным и первичным методом литературного анализа называется классовый; хотя Пиксанов все-таки пытается несколько оговорится: «Областной принцип изучения имеет известное значение для установления стилевых особенностей творчества писателя. Так, у сибирских поэтов и писателей при всем их классовом родстве с писателями центральной части Союза ССР все-таки легко обнаруживается существование специальных особенностей - своеобразных диалектизмов, образов и т. д. Игнорировать это - значило бы забывать тот принцип конкретности, который должен соблюдаться в литературном анализе. Свое значение анализ областных особенностей творчества сохраняет и для изучения его социальной функции» Пиксанов Н.К. Областные литературы, литературное областничество…. Отметим, что более свободным Пиксанов оставался, комментируя в этой статье проявления регионализма (для него он идентичен областничеству) в Европе и в дореволюционной России. Важен его вывод о возможности дифференциации литературы на этнической разнородности (что актуально для России): «Иногда областная литература, развиваясь одновременно с другими областными и столичной литературами на территории одного государства, является собственно не областной, но особой национальной литературой, поскольку базируется на инородных языковых и этнических данных (дравидская, провансальская и др. литературы)» Там же..

Объясняя эволюцию взглядов Н.К. Пиксанова, надо учитывать, что в начале 1930-х исследователь прошел через «проработки» и «товарищеское осуждение» за научные взгляды. В вину ему ставилась в частности реплика, открывавшая книгу «Два века русской литературы», о том, что ошибочно и вредно ограничивать литературоведение «каким-нибудь одним монопольным методом или приемом» Пиксанов Н.К. Два века русской литературы. М.-Петроград: : Государственное изд-во, 1923. С.7.. Позже Пиксанов публично отказался от этих взглядов (см. «Письмо в редакцию журнала "Литературный критик"», 1933, №7; следы «покаяния» можно найти и в статье для МЛЭ), согласился с марксистским подходом к литературе. После этого разительно меняется даже стилистика его публикаций - показательны статьи Пиксанова «М. Горький и национальные литературы на всесоюзном съезде писателей в 1934 г» (1945) и «Значение трудов И. В. Сталина для развития литератур народов СССР» (1951). Заявленные темы вполне можно было осветить в контексте региональной идентификации культур и литератур. Но в публикациях - ни слова, ни намека о культурных гнездах и проявлениях областничества; вместо этого сталинская формула: «Пролетарская по своему содержанию, национальная по форме, - такова та общечеловеческая культура, к которой идет социализм».

Добавим, что ранние статьи Пиксанова о «культурных гнездах», не нашедшие поддержки среди литературоведов, были положительно восприняты и методологически освоены историками-краеведами. На пиксановскую концепцию неоднократно ссылается И.М. Гревс - один из теоретиков и организаторов краеведческого движения; он предлагал распространить теорию «гнезд» для характеристики и изучения региональных особенностей: журналистики, народного образования, научной мысли и т.д.

1.3.4 Душа города и его легенда. Метод Н.П. Анциферова

В первой половине ХХ века Н.П. Анциферовым разработана особая методика восприятия и понимания локальных текстов. Ученый предлагал опираться не только на объективное знание, но на равных с историческими фактами и документами рассматривать аккумулированные территорией мифы, легенды, художественное творчество; предлагалось признать определенную степень рациональной «непостижимости» локуса. Метод Н.П. Анциферова предполагает слияние краеведения и литературоведения. Правда, некоторые рецензенты разделяют и рассматривают отдельно работы Анциферова-краеведа, Анциферова-историка культуры, Анциферова-литературоведа. Но, думается, широкий спектр интересов исследователя не случаен - «недостаточно быть литературоведом, чтобы трактовать тему города. Тут нужна и специальность литературоведа, и историка, и художника - всем этим должен обладать исследователь этой темы» Цит. по: Московская Д.С. Н.П. Анциферов и художественная местнография русской литературы. М, 2010. С.122., - отзывался об анциферовской диссертации оппонирующий на защите (1944) Б.В. Томашевский. В своей рецензии он отмечал обоснованность и новаторство предложенного Анциферовым историко-литературного метода «литературного урбанизма», «ставящего во главу угла "власть места" над сознанием, волей, судьбой человека - литературного ли героя или его автора» Там же. С. 76..

Эта «власть места» объяснялась Анциферовым через взаимную обусловленность природного и культурного ландшафтов города. По Анциферову локус порождает тексты (художественные и архитектурные произведения, в определенной степени человеческие биографии, исторические и социальные процессы) и сам же создается-изменяется ими - потому и читается как текст. Город рассматривается как живой культурно-исторический организм - «весьма сложный комплекс культурных образований, находящихся во взаимной зависимости друг от друга, столь тесной, что какое-либо изменение в одном из них влечет за собою изменение во всем организме» Анциферов Н.П. «Непостижимый город…» Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина/ Сост. М.Б. Вербловская. Спб.: Лениздат, 1991. С.27..

Д.С. Московская отмечает, что первая публикация Анциферова о «петербургском тексте» (Душа Петербурга, 1922 г.) была вызвана несогласием с «разоблачительным пафосом» времени и стала ответом на публикации петроградского краеведа П.Н. Столярского, в которых предпринималась попытка опровергнуть «миф» о рождении города, легенду его названия.

Анциферов не пытался подтвердить эту легенду, выдать ее за исторический факт - он настаивает на том, что предания часто воспринимаются населением наравне с историческими фактами и, следовательно, имеют такое же значение и так же влияют на развитие города: «…форму исторической "внутренней действительности" не следует забывать историку. <…> легенда рассматривается как истинное sui generis событие в жизни души человечества, независимо от того, имело ли оно фактическую основу в жизни внешней» Анциферов Н.П. Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность (неопубликованная статья)/ Цит. по: Московская Д.С. Анциферов и художественная местнография русской литературы. М, 2010. С. 105.. Анциферов в своей работе доказывает историческую обусловленность «этиологической легенды» названия Петербурга - она возникла не по случайной выдумке Пушкина (на что указывал Столяровский), а была «нашептана» поэту самим городом; для создания петербургской легенды «все было дано самой историей».

Такой подход к литературе и истории был воспринят не сразу в рамках науки - к анциферовским трудам прикрепилось определение «поэтическое эссе» Добкин А.И. От составителя// Анциферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20-22 декабря 1989 г.) Л.: Сов. фонд культуры. Ленингр. отд-ние, 1989. С.4.; Д.С. Лихачев, в целом признавая ценность наследия Н.П. Анциферова, писал, что его «метод может быть назван "научно-поэтическим"» Лихачев Д.С. Николай Павлович Анциферов// Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга. Приложение к репринтному воспроизведению изданий 1922-1924 гг. М.: Книга, 1991. С.4.; В.Н. Топоров обозначал вклад Анциферова в петербургскую тему лишь в связи с «мифо-символическим захватом» Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы»// Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Издательская группа «Прогресс»-«Культура», 1995// URL: http:// philologos.narod.ru/ling/topor_piter.htm.. «Ученое сообщество, плодотворно использовав выявленную Бахтиным формально-содержательную категорию художественного хронотопа, не обратило внимания на апробированную Анциферовым методологию конкретного историко-литературного его анализа, способную выявить индивидуально-неповторимое содержание хронотопического образа, вмещавшего, в то же время, объективное социально-историческое свидетельство о местности в прогностическом его аспекте» Московская Д.С. Автореферат дисс. ... докт. фил. наук. С. 21-22..

Историко-литературный метод, предложенный Н.П. Анциферовым, позволяет исследовать, как и в какой степени локус воздействует на воображение творца; как отражается в художественном произведении На основе метода Н.П. Анциферова - правда, без единой ссылки на него, возможно, и интуитивно - написана книга П. Вайля «Гений места» (М.: Независимая газета, 1999). В авторском предисловии обозначена концепция, абсолютно идентичная анциферовской: «Связь человека с местом его обитания - загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius loci, гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их материальной средой. Для человека нового времени главные точки приложения и проявления культурных сил - города. Их облик определяется гением места, и представление об этом - сугубо субъективно. <…> Идея любой главы этой книги и состоит в двойном со- или противопоставлении: каждый город, воспринятый через творческую личность, параллелен другой паре "гений-место". Руан не просто становится понятнее благодаря Флоберу, а Флобер -благодаря Руану, но и соседняя - Париж-Дюма - дает дополнительный ракурс» (URL: http:// lib.ru/PROZA/WAJLGENIS/ genij.txt). Приводимые в книге П. Вайля факты и наблюдения - в полной степени могут восприниматься в качестве примеров локально-исторического метода; они касаются зарубежной литературы, зарубежных локусов - что подтверждает универсальность концепции Н.П. Анциферова. . Анциферов заявляет, что в переломные исторические моменты обостряется «локальное чутье» писателя, его творчество оказывается под влиянием «атмосферы местности»: «Воспоминания управляют эмоциями, мыслями и желаниями, здесь пробуждающимися. Они прочитываются писателем как "сюжет", запечатленный местной архитектурой или силуэтом ландшафта и "нашептанный" местным преданием. Историческая атмосфера обладает властью над писателем - гостем или жителем местности» Московская Д.С. Автореферат дисс. ... докт. фил. наук. С.17.. Таким образом конкретное пространство и время входят в художественный хронотоп. Анциферов выдвигает и обратный тезис - о праве художественной литературы считаться историческим документом. Становится очевидной внутренняя взаимосвязь литературоведения и краеведения.

На фоне марксистского подхода к литературоведению совершенно неожиданно выглядит принципиальный тезис Н.П. Анциферова о душе города, о его особом ангеле-хранителе, божестве места - genius loci. Хоть Анциферов вслед за итальянской исследовательницей «локальных текстов» Вернон Ли протестует против символизации и визуализации этого «божества», его материального выражения («видимое воплощение божества местности - это "сам город, сама местность, как она есть в действительности"» Анциферов Н.П. «Непостижимый город…» Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина/ Сост. М.Б. Вербловская. Спб.: Лениздат, 1991. С.30. ), попробуем поразмышлять о возможной «иконичности» genius loci.

В религиозном сознании каждый локус, как и человек, имеет своего небесного покровителя; более того, создается и поддерживается культ местночтимых святых. Это еще раз свидетельствует об изначальном и внутреннем стремлении территории, ее жителей, к обособлению даже в рамках одного культурно-религиозного текста (при сохранении единой иерархичной системы святых, общих символах веры). «Познавать национальное Всё народа через образ божества тем удобно, что в божестве в узел стянуты основные представления народа» Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М.: Советский писатель, 1988. С.184.. В русском православии (определившем национальную культуру и отчасти менталитет) особая роль отводится образу Богородицы - она считается покровительницей всей страны; «женское начало» обнаруживается и в сверхтексте национальной культуры. Но характерно и показательно, что этот объединяющий и архетипичный образ имеет многообразную иконографию, сформировавшуюся в России на региональном принципе - приведем несколько наименований богородичных икон: Азовская, Ахтырская, Багубашская, Бахчисарайская, Валаамская, Владимирская, Галичская, Дегтяревская, Казанская, Калужская, Муромская, Порт-Артурская, Смоленская, Шуйско-Смоленская, Ярославкая и др. - всего встречается более 860 вариантов. Региональная «компонента» названия может объясняться местом написания образа, его хранения или «обретения». Но думается, что нарушение «канона» (что и расширяет иконографию) позволялось далеко не во всех случаях - решающее значение имели позиция и влияние локуса, предлагающего или отстаивающего новый образ. Исходя из этого, церковь (как централизованная организация, отчетливое формирование которой в России произошло в XVII веке) принимало решение о том, является ли новая икона приемлемой или еретической.

Примечательна особенность - местночтимые святые и иконы могут восприниматься и в других локусах, становиться «популярными» и ценными в рамках общего культурно-религиозного пространства. Таким образом, они не являются прямыми факторами обособления регионов - но, тем не менее, очевидно желание каждого локуса иметь собственного небесного покровителя, свою икону - это способ идентификации, признак становления и самодостаточности.

Развернем идею Анциферова о «духе места» и в другом аспекте. Известно народное поверие, что человека сопровождает по жизни не только ангел-хранитель, но и демон-искуситель. Допустим ли аналогичный подход к локальным текстам? Художественная литература часто создает-фиксирует «мрачную» легенду места: «Тема города с самого своего возникновения получила в литературе двойное отражение. Это было не только изображение города, не только реалистический портрет города, но и суд над городом. Реалистическому изображению города всегда противостояло фантастическое его изображение, и это фантастическое изображение города приобретало то сатирически-карикатурный характер <…>, то, что особенно существенно, идеально-утопический характер» Томашевский Б.В. Цит. по: Московская Д.С. Н.П. Анциферов и художественная местнография …. С. 108..

Противоположная двойственность восприятия и оценки характерна для многих локусов. Например, Л.Н. Таганов, рассматривая «ивановский миф» (во многом это исследование ивановской литературы следует методу Н.П. Анциферова), концептуально выделил в нем красную и черную парадигмы. Принципиально, что разделение происходит не на белую и черную. Заметим, что и «дух места» Петербурга (который по Анциферову выражается, в том числе, в образе Медного всадника) вряд ли можно считать исключительно положительным. Genius loci не верно воспринимать в смысле добродетели, светлого божества. Необходимо учитывать, что само понятие-обозначение «genius loci» пришло из античности, где божество не столько идеализировалось, сколько наделялось подчиняющей властью-всесильностью.

В ходе нашего исследования мы неоднократно будем возвращаться к методу Н.П. Анциферова (что позволит более наглядно характеризовать его) - в определенной степени противопоставляя его семиотическому подходу изучения локальных текстов. Принципиальное отличие состоит в том, что Анциферов говорит об уникальной и самодостаточной душе каждого локуса; семитологи же видят в локальном тексте знаковую систему, созданную по определенным правилам и, следовательно, типизированную. Важным для нас будет найти способы одновременного комплексного применения двух этих методик.

Выводы к главе

Дифференциация культуры и литературы связана с социополитическим и экономическим устройством территорий (а оно, очевидно, обусловлено особенностями ландшафта и климата). Но не верно считать эту связь «последовательно-подчиняющей», нет оснований говорить об исключительной первичности политического обособления над культурным, как и об обратном.

Каждый локус имеет, с одной стороны, потенции для политического и культурного обособления; а с другой стороны, - потребность в интеграции, которая объясняется, в том числе, желанием гуманитарной коммуникации. Реализация этих внутренних потенций зависит от внешнего фактора - экономической, культурной (отчасти - исторической) и политической мощи объединяющего центра.

При центробежных устремлениях региона, характерно развитие областничества в его литературе и искусстве - разработка особой местной темы и «школы». Осознание самодостаточности локуса (его обособленности и в географическом, и в историко-культурном отношении) отражается в хронотопе создаваемых художественных произведений. Это, согласно концепции М.М. Бахтина, приводит к появлению жанрового своеобразия, дает уникальную хронотопическую образность местной литературе.

Политика регионализма значительно влияет и на формальную организацию литературного процесса, что выражается в сознательном отказе авторов от публикаций в сторонних (внешних) изданиях, развитии общественных институтов внутри локуса, росте местного книгопечатанья (соответственно увеличивается востребованность «своих» авторов), формировании внутренней «иерархии» творческого признания и оценки.

Областническая идеология может вводиться в художественную литературу сознательно - автором или политиками (через заказ или давление). Но в таком случае мы имеем дело с производным, вторичным явлением - редко представляющим существенный интерес в контексте искусства. Намного эффективнее с политической точки зрения и, главное, ярче с художественной - когда областничество входит в художественный текст, словно само собой - когда автор, возможно, и не осознавая, по наитию Примечательны и характерны в этой связи слова из «Ирландского дневника» Генриха Белля: «национальный дух - <…[как] > наивность. Когда ты осознал, что она у тебя есть, - считай, что ее уже у тебя нет» (URL: http:// lib.ru/INPROZ/BELL/ireland.txt). , улавливает еще не сформулированные ментальные настроения местных жителей. Это возможно при глубоком понимании обусловленности жизни локуса, внимании к его истории и особенностям. Хотя Н.П. Анциферов указывает, что это вовсе и не обязательно: талантливый писатель обладает «локальным чутьем» (оно обостряется в периоды социокультурных катаклизмов) - нужно лишь не сопротивляться вхождению в художественное произведение реального «хронотопа»: он предопределяет («нашептывает») и сюжет, и структуру, и жанр.

Отметим, что «спонтанное» литературное областничество, хоть и сопровождается обособлением литературного процесса внутри региона, не ограничивает самого автора в творческом отношении - он остается в парадигме мировой культуры: соотносит или противопоставляет себя традиции. Областная литература при этом не сужается - а напротив становится своего рода национальной. Ее творческие и тематические поиски, жанровые новации рано или поздно воспринимаются глобальной литературой, входят в нее (что доказывает опыт фелибра Фредерика Мистраля).

Литературное областничество (продуктивное именно с художественной точки зрения) вряд ли может быть массовым движением - в большинстве случаев, гением создаются общепризнаваемые образцы-эталоны; а местные писатели лишь работают в той же манере; пользуются предложенными приемами и методами. Думаем, уместно в данной связи провести аналогии со школами живописи. Например, во второй половине ХХ века, опираясь на опыт мирового искусства (прежде всего импрессионизм), реальный ландшафт, на местные художественные промыслы и иконопись, владимирские художники К. Бритов и В. Юкин выработали особую и узнаваемую манеру живописного письма, получившее в искусствоведении название «владимирская школа пейзажа». Многие владимирские художники воспринимают ее сегодня как канон, работают исключительно в нем - однако не достигают творческих высот первопроходцев-основателей.

В условиях централизованного и «сбалансированного» государства местные писатели чаще всего не верно чувствуют и отражают в литературе свой локус - находятся во власти комплекса провинциальности (он может выражаться как в игнорировании, так и в излишнем внимании к выразительной специфике топоса). Местные реалии, получившие отражение в таких произведениях, воспринимаются (имеют силу) не более чем couleur locale Мы вовсе не принижаем значения этого литературного приема. Он исследован и описан в научной литературе достаточно подробно - поэтому мы не останавливаемся на нем отдельно. Понятие возникает в нашем исследовании - так как часто отождествляется с литературным областничеством. В самом общем виде разницу между этими феноменами можно объяснить тезисом Г.Д. Гачева, основанном на известной гоголевской цитате: «"национальное - не в описании сарафана…", а в том, чтобы смотреть на мир "глазами своей национальной стихии"» (Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М.: Советский писатель, 1988. С. 40). Описание сарафана в данном случае - сouleur locale; «национальная стихия» - категория областнической мысли и литературы. . Подобным образом прочитывается «местная тема» и в творчестве большинства столичных писателей, что тоже можно объяснить их предвзятым (принятым заранее, до ознакомления) отношением к локусу - слишком сильны в культуре архетипы столицы и провинции (всей остальной территории).

Глубокой взаимосвязью между литературной дифференциацией и социополитическим устройством территории объясняется всплеск региональной темы в России в период политического и гуманитарного кризиса 1920-х гг. Он стал одной из причин, актуализировавших запрос на появление литературного краеведения в России. Другим фактором было собственно областничество - наука исследовала его феномен, и в то же время была его проявлением. Третий исток темы лежал в парадигме самой науки - к тому времени (на основе анализа древнерусской письменности, фольклора) сложилось четкое видение коренных и характерных особенностей региональных культур, этому требовалось научное объяснение.

В связи с построением тоталитарного государства в 1930-е гг. были свернуты краеведческие исследования, остались не разработанными в полной мере теории исторического и литературного краеведения. Перспективная (до сих пор обладающая глубоким потенциалом) концепция культурных гнезд Н.К. Пиксанова не получила должного развития (увы, основополагающая пиксановская монография была издана в 1928 году - переломном для краеведческого движения). Метод Н.П. Анциферова, признающий за локусом право на душу, на ангела-хранителя, не мог быть признан научным в период господства марксистской философии.

Долгие годы литературное краеведение в силу идеологических ограничений и вынужденного теоретического вакуума сводилось к изучению жизни и творчества местного писателя; исследованию литературной жизни в области, регионе (как совокупности «материальных» проявлений); созданию истории развития региональной литературы См.: Куприяновский П.В. Проблемы регионального изучения литературы// Русская литература. 1984, №1. С.177-181.. Но на этом этапе была собрана масштабная фактологическая база - для ее систематизации и с целью анализа региональных литератур как цельных образований, в 1980-е гг. в литературоведении начинает применяться семиотический подход. Его преимущества и недостатки будут рассмотрены во второй главе.

2. Городской текст и семиотическая «типология города»

Понятие «городской текст» вошло в отечественный научный дискурс после выхода в 1984 г. восемнадцатого выпуска «Трудов по знаковым системам», где опубликованы исследования В.Н. Топорова и Ю.М. Лотмана касательно «петербургского текста» русской культуры и литературы. В них сформулированы основные подходы к восприятию топоса как текста, знаковой системы. В предисловии к изданию Лотман пояснял: «Общим для статей настоящего сборника является то, что Петербург рассматривается в них, с одной стороны, как текст, а с другой, как механизм порождения текстов. Рассмотрение Города, включенного в историю цивилизации как текста sui generis, естественно. Более того, именно на объекте такого рода некоторые черты текста выделяются наиболее наглядно. К ним можно отнести кодовую гетерогенность - непременную зашифрованность несколькими кодами, семиотическую неоднородность субтекстов, противоречиво стремящихся одновременно образовать единый текст. Наглядно выступает также свойство текста накапливать и постоянно регенерировать свою историю» Лотман Ю.М. От редакции // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.С. 3..

Надо отметить, что представители западноевропейской семиотической школы значительно раньше стали интересовать городом как знаковой системой. Выделим, например, статью Р. Барта «Семиология и градостроительство», опубликованную в 1971 г. В ней сформулирована мысль о восприятии города как литературного произведения: город - «это поэма, но поэма не классическая, не такая поэма, где был бы четко выражен сюжет. Это поэма, в которой действуют "означающие"» Барт Р. Семиология и градостроительство// Современная архитектура. 1971. №1. С. 7..

Важно учитывать и многочисленные труды по теории архитектуры и градостроительства, которые изначально были призваны решать вопросы организации городского пространства с учетом особенностей ландшафта, функциональных потребностей и культуры населения. Наиболее интересны в этой связи для нас выводы теоретика архитектуры Кевина Линча, отраженные в статьях «Образ города» (1960), «Образ времени» (1972), «Осмысление региона» (1976). Обращает на них внимание и Р. Барт, признавая, что автор «всех ближе подошел к проблемам семантики города, поскольку он рассматривает город как воплощение в образах заключенного в них смысла» Барт Р. Семиология и градостроительство. С.7..

Исследуя сложную систему города, Линч пытается понять его структуру, выявить главные элементы (в пространстве и времени), опираясь на которые человек строит «каркас» образного представления о среде, в которой он живет: «Все (в городе) воспринимается не само собой, а в отношении к окружению, к связанным с ним цепочкам событий, к памяти о прежнем опыте» Линч К. Образ города/ Пер. с англ. В.Л. Глазычева. М.: Стройиздат, 1982. С. 15.. Линч предлагает такое понятие как «читаемость» города: «читаемым городом мы назовем такой, в котором районы, ориентиры или пути легко определяются и легко группируются в целостную картину <...> В процессе отыскания пути образ окружения, обобщенная мысленная картина окружающего материального мира в сознании человека имеют ключевое значение. Этот образ одновременно и результат непосредственного ощущения, и память о прошлом опыте, и он играет принципиальную роль как в осмыслении информации, так и в руководстве действием» Там же. С. 16-17.. По мнению К. Линча, основная угроза для современного человека и его фобия - потеряться: в пространстве, во времени, в культуре; и задача городского пространства - четкая навигация, читаемость (как в бытовом, так и в экзистенциональном смысле).

В этой связи примечательны города, которые изначально застраивались по единому, комплексному архитектурному плану. Подобных примеров - не так много: наиболее яркий в России - Санкт-Петербург (однако, надо учитывать, что относительно концептуальной в нем можно считать лишь застройку центральных кварталов; не случайно в «петербургском тексте» выделяется постоянный мотив «лабиринтности» См., например: Серкова В. Неописуемый Петербург (Выход в пространство лабиринта) // Метафизика Петербурга: Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. СПб., 1993. Вып. 1. С. 95-113.).

Долгое время архитекторы, формируя образ города, ориентировались исключительно на проблемы функциональности: в первую очередь обороноспособности, производства и торговли, управляемости. Социально и культурно обусловленные концепции городов стали появляться и реализовываться лишь в ХХ веке. Это было связано со следующими факторами:

1) достижениями техники. Человек мог уже не придавать главенствующего значения особенностям природного ландшафта; благодаря машинам появились технологии быстрой застройки целых кварталов;

2) социальными переворотами. Право на свое «место» в городском пространстве получили широкие слои населения, а не только чиновники и купцы как прежде - массовое жилищное строительство потребовало пересмотра существующей застройки и освоения новых территорий города;

3) требованиями идеологии. В СССР, например, сознательно разрушались храмовые комплексы - доминанты прежних городских пространств; центром города становился не дворец, а, например, завод;

4) последствиями двух мировых войн. Артиллерийские залпы в буквальном смысле «расчистили» целые города;

5) «директивным» строительством. Новые города могли возводиться в «чистом поле» - для достижения экономических, военных и политических целей государства.

В этой связи объект нашего исследования - Иваново, Иваново-Вознесенск - характерный пример: в начале ХХ века город во многом «строился наново», став плацдармом для архитекторов-конструктивистов, которые пропагандировали именно комплексную застройку, создавая образ города на основе социальной идеологии, достижений гигиенической и строительных наук, учитывая особенности природного и культурного ландшафтов, транспортные и социальные коммуникации. К сожалению, из-за колебаний идеологического курса, конструктивисты не смогли в полной мере осуществить свои проекты.

Любой город несет в себе общую модель, проекцию универсальной схемы миро - и градо-устройства. Город изначально возникал и существовал как своеобразный прообраз вселенной - «пуп земли», самодостаточный по своей сути. Показательно в данном контексте, на наш взгляд, признание А.Т. Твардовского в автобиографической поэме «За далью даль»: «Он славой с древности гремел, / Но для меня в ребячью пору / Названья даже не имел - / Он был один, / Был просто город» Твардовский А.Т. За далью - даль. Петрозаводск: Карелия, 1973. С.56.. Это строчка отображает не просто детское восприятие, а вообще видение города как центра: не только географического и административного, но и онтологического. «Город является своеобразным микрокосмосом, творящим человека, в той же мере, в какой человек становится его демиургом» Метленков Н.Ф. Социопространственный портрет города// Город и Советы: история, проблемы, перспективы. Материалы республиканской научно-практической конференции. 4-6 июня 1991 г. Иваново, 1991. С. 6.. Во всех полисах есть нечто общее, а, следовательно, можно говорить и об определенных закономерностях, по которым функционируют городские тексты. Их выявление в частности позволило исследователям сверхтекстов предложить типологию городов, систему маркировки.

2.1 Концентрическое - эксцентрическое положение локуса

Ю.М. Лотман в статье «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» выделяет города концентрического и эксцентрического типов: «Концентрическое положение города в семиотическом пространстве, как правило, связано с образом города на горе (или на горах). Такой город выступает как посредник между землей и небом, вокруг него концентрируются мифы генетического плана (в основании его, как правило, участвуют боги), он имеет начало, но не имеет конца - это "вечный город"» Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т.2. Таллин: Александра, 1992. С. 10.. Эксцентрический город, по мысли Лотмана, расположен «на краю» культурного и географического пространства - на побережье или в устье реки; в нем «актуализируется не антитеза "земля/ небо", а оппозиция "естественное/ искусственное". Это город, созданный вопреки Природе и находящийся в борьбе с нею, что дает двойную возможность интерпретации города: как победы разума над стихиями, с одной стороны, и как извращенности естественного порядка, с другой»Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т.2. Таллин: Александра, 1992. С. 10.. Говоря в первую очередь о Санкт-Петербурге, исследователь указывает, что вокруг имени эксцентрического города всегда формируются и концентрируются эсхатологические мифы: «предсказания гибели, идея обреченности и торжества стихий будет неотделима от этого цикла городской мифологии. Как правило, это потоп, погружение на дно моря» Там же. .

Вероятно, это разделение Лотмана во многом опирается на выводы М.М. Бахтина о формах хронотопа в романе; о влиянии пространственно-временных характеристик на жанр литературного произведения, на их сочетаемость с «архетипическими» мотивами.

Если говорить об объекте нашего исследования - Иванове - то, строго говоря, город не укладывается в предложенную типологию. Однако, с некоторой натяжкой, Иваново можно отнести к локусу эксцентрического типа. И хоть оно не расположено ни на берегу моря, ни в устье реки - здесь крайне остро ощущается противопоставление естественного и искусственного (что будет доказано далее в нашей работе); основополагающими являются сложные взаимоотношения природы и человека; наличествует пласт местной «мифологии», в которой можно разглядеть и мотив затягивания, «погружения на дно»: Иваново многими жителями воспринимается как «чертово болото».

2.2 Город-дева - город-блудница. (Поэма Дм. Семёновского «Благовещание»)

В.Н. Топоров предлагает иную типологию городов. Исходя из мифопоэтических и аксиологических предпосылок, он различает в культуре тексты «города-девы» и «города-блудницы». Он предполагает, что город для древнего человека («вчерашнего скотовода и земледельца») изначально олицетворял новую модель мироустройства - переход в новую реальность, где не эффективны прежние мерки и способы существования. Но при этом оставалось не ясно (и было предметом рефлексии): куда приведет горожан это новое «мироустройство» - в райские гущи или в ад. Исходя из этой дилеммы в массовом сознании укоренились «два образа города, два полюса возможного развития этой идеи - город проклятый, падший и развращенный, город над бездной и город-бездна, ожидающий небесных кар, и город преображенный и прославленный, новый град, спустившийся с неба на землю» Топоров В.Н. Младой певец и быстротечное время (К истории одного образа в русской поэзии первой трети XIX века) // Russian Poetics. Columbus, 1983. С. 121-122.. Наиболее характерные примеры противопоставления Топорова - Вавилон (город-блудница) и Иерусалим (город-дева).

Данная концепция также не может восприниматься однозначно для характеристики Иванова и «ивановского текста». В дореволюционных литературных источниках Иваново традиционно представляется в образе проклятого нехорошего места. Показательно, как одно из первых произведений «ивановского текста» - «Тихий омут» В.А. Рязанцева (1829-1866) описывает «гнилую жизнь» села Иваново: «преступники плодят преступников. Черти, вошедшие в чертей-фабрикантов, перефразируя евангелие, переходят в тех, кто составляет планктон "тихого омута"» Таганов Л.Н. Ивановский миф и литература. Иваново: Издательство МИК, 2006. С.17.. А после революции Иваново - иной, новый город. Уже вполне уместным кажется сравнение Иваново-Вознесенска с «землей обетованной», предложенное в «Мистерии Буфф» В. Маяковским. Символизирует онтологические изменения и новая ивановская архитектура. Например, «спустившейся с неба на землю» Толстопятова Е.А. Цит. по: Н. Голубев Обветшавшие Дон-Кихоты// 1000 экз. (Иваново). 2013. №11 (91). С. 133. , абсолютно космической кажется полусферическая конструкция ивановского цирка - шедевра мировой архитектуры, построенного в 1933 г.