Формирование локального текста: ивановский опыт

Чтобы овладеть пространством - надо в первую очередь покорить его высоты. Н.П. Анциферов, анализируя сцену из «Войны и мира», в которой Наполеон осматривает покоренную Москву с Поклонной горы, отмечает: «Л.Н. Толстой в своей эпопее «Война и мир» подсказывает нам правильный путь нахождения целостного образа города: созерцание его с высокой точки при подходящем освещении. <...> Для постижения души города нужно охватить одним взглядом весь его облик в природной раме окрестностей» Анциферов Н.П. «Непостижимый город…». С. 31-32.. В ивановском пространстве вертикальные доминанты принадлежат текстильной фабрике - следовательно, она и «владеет» локусом.

«Дымный пейзаж» превратился чуть ли не в обязательную метафору (к 1930-м годам - в публицистический штамп) при описании дореволюционного Иванова - в символ, вобравший в себя и дополнительное содержание: «отзвуки» фабричного гнета местных рабочих, их беспросветного существования. Показательно стихотворение-очерк московского поэта Сергея Васильева, приехавшего в Иваново в марте 1944 г. в творческую командировку. Он описывает дореволюционную жизнь ткачихи К. Четвериковой: «Детство? О нем даже вспомнить горько!/ Рыжая копоть фабричных труб. <…> Дымное солнце над головою». Зато после революции - «Вольная жизнь зашумела заново/ Ветер развеял бесправья дым» Васильев С.А. Глядишь ты, родная, перед собою// Рабочий край. 1944. 12 марта. С.2. . Фабричные трубы были вынесены на обложку второго тома «Ситцевого царства» (1926) И. Волкова. «Эта обложка дымчатого цвета, с рисунками дымящихся труб, с красками красной и черной В литературе стало традиционным раскрытие образа Иванова через красный и черный цвета, не имеющих связи с реальным природным или архитектурным ландшафтом - понятных только в парадигме местной культуры и истории. Л.Н. Таганов разделяет "ивановский миф" на черные и красные страницы ("Ивановский миф" и литература).

Если «желтый Петербург» - образ, созданный конкретным писателем, то ивановская гамма подбиралась и утверждалась разными, независимыми друг от друга авторами. Два цвета остаются актуальными на всей протяженности «ивановского текста», со временем лишь приобретая новые смыслы. Например, Д. Фурманов объяснял черный цвет Иванова тяжелым трудом на фабриках («Талка»), а современный писатель Д. Фалеев связывает его с тем, что «городом правят криминальные круги» (Фалеев Д.М. Плюшевый боец// Уводьское водохранилище: всероссийский лит. альманах. Иваново. 2012. №1. С.104 .) - верный стиль нашего города того времени, которое описывает И.А. [Волков]» Ноздрин А.Е. Дневники... С. 105. , - писал по этому поводу А. Ноздрин.

В контексте этого раздела было бы логично рассмотреть образ фабричной трубы как фаллического символа. Однако оставим эту задачу психоанализу, а не литературоведению. Заметим только, что фаллические символы не вписываются в традиционную парадигму архетипа города. В мифологии и в литературе, город традиционно представляется в качестве женских персонажей и образов (см. подробнее раздел 2.3 главы II этой работы).

3.1.3 Сакрализация топоса: «Красная Талка»

Мы уже писали, что химический состав воды в местной реке Уводь во многом способствовал развитию красильного производства: «по берегам реки и впадающих в нее ручьев до появления фабрик производилось беление холста и полотна, а с появлением хлопчатобумажного производства-миткаля» Экземплярский П.М. История города Иванова... С. 3.. Но достаточно быстро Уводь стала элементом не природного, а культурно-индустриального ландшафта. Развитие химического красильного производства превратило ее в «радужный сплав/ Из жидкой и липкой нефти./ А в речке ни рыб, ни трав» Вихрев Е.Ф. В Иваново-Вознесенске// Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С. 348. (Е. Вихрев). В краеведческой литературе описан случай, когда Уводь тлела и дымилась все лето из-за брошенного с моста окурка. Естественно, воду из такой реки нельзя было использовать ни для гигиенических, ни для бытовых нужд. Единственное, на что годилась река, - утопиться (самоубийств среди работников фабрик было немало).

Вообще дореволюционное Иваново очень похоже на то село, которое описал (создал) Максим Горький в романе «Мать». Дом семьи Власовых, как известно из художественного текста, стоял на самой окраине - дальше было болото и чаща, - именно там поначалу собирались горьковские герои-революционеры, подальше от случайных глаз и полиции. А где было собираться настоящим ивановским подпольщикам, если местный ландшафт не смог сохранить ни лесов, ни болот, ни даже чистой реки в центре города?

На окраине Иванова протекает небольшая речка Талка, приток Уводи. На ее берегах стояли дачи ивановских фабрикантов - потому лес в их окрестностях оказался не сведен. Там, на лоне природы, и собирались рабочие во время знаменитых иваново-вознесенских забастовок, когда фабрики не работали месяцами. Показательно, что начиная борьбу с «адищем города», с фабрикой, ивановцы устремились именно на природу, которая эти фабрики «породила» и сама же от них пострадала. Революционное движение словно возвращает горожан к природе, к желаемой жизни. Примечателен образ, предложенный А. Ноздриным при описании маевки на Красной Талке: «Мы вышли, ушли из-под пресса,/ На что не глядели б глаза./ Мы видели сказочность леса / Из рук голосующих "за"» Ноздрин А.Е. С уводи на Талку (Глава из поэмы "Гора")// Поэты-рабочему: Сборник. С.59.. В том же стихотворении встречаем такую строку: «Забыта мещанская рухлядь, -/ Она уходила в быльё./ Мы прокляли старую Уводь,/ На Талку сменяли её». Уводь воспринималась не как элемент природного ландшафта - она часть индустриального пейзажа, символ фабричного гнета - потому и проклинаема.

Судя по литературным свидетельствам того времени, социальное (революционное) обновление у ивановцев ассоциировалось именно с природным преображением - показателен образный ряд стихотворения 1917 года Д. Семёновского:

Древесная демонстрация

В лесу демонстрация...

Красные кисти рябины,

Как алые флаги, вплелись в золотую листву.

Брусника в горячие рядит рубины

Седую

Сухую

Траву.

Осинник пылает.

Он весь - алоцветное знамя! Семёновский Д.Н. Демонстрация// Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С.102..

Если Дм. Семёновский вписывает революцию в контекст осенних преобразований (это, вероятно, объясняется временем свершения русской революции) - то для А.Ноздрина более важны события первой русской революции, иваново-вознесенских стачек 1905 года, а они проходили весной Надо отметить, что оживление революционного движения в Иванове традиционно происходило весной. Это обяъсняется весьма прозаически. В это время рабочий становился менее зависим - летом многие оставляли фабрику и занимались крестьянским трудом. «С наступлением весны партийная работа значительно расширялась, приобретала более массовый характер. Из тесных конспиративных квартир, где могли собраться всего по нескольку человек, собрания и массовки переносились в леса» (Николаев Г. Семен Балашов// Первое столетие. Книга о городе, в котором мы живем... С. 82). - с весенним преображением природы связывает поэт и революционный подъем:

Шумом, гамом, писком

Вопит ярь лесная,

Всё кричит о близком

Наступленье мая.

<...>

Забурлило снова

Царство стачек, ситца:

К стачке всё готово,

Стачка массе снится... Ноздрин А.Е. Накануне мая// Поэт-рабочему. С. 51.

Перенос революционных событий в парадигму природных явлений призван показать их предопределенность, неминуемость (хотя, если раскрывать метафору полностью - то и их обратимость). Логичным в этом контексте становится призыв стихотворения Семёновского: «Нам, товарищи, надо сплотиться,/ Как усатым колосьям в снопе» Поэт-рабочему. С.84. - только в связке с природой (с первозданным ландшафтом) возможна победа над элементами культурного ландшафта.

Примечательно как на основе одной и той же метафоры (сравнении с водным потоком) И.А. Волков ненавязчиво (хотя, может, он и не ставил перед собой такой цели) показывает поворот в массовом сознании от фабрики к природе, от смирения к революции. Описывая обычную жизнь города, автор рисует такой «текущий» образ: «Три раза в день: рано утром, лишь взойдет солнце, в полдень и поздно вечером, когда уже ярко разгорятся в небе звезды, протягиваются черные, извивающиеся жгуты между огромной темно-красной массой гарелинской фабрики и пыльно-серыми улицами фабричного города: это текут "смены" гарелинских рабочих» Волков И.А. Ситцевое царство. Т.2. С.92.. Используя сравнение с водным потоком, Волков описывает и стачечное движение: «Уже рано по утру, точно ручейки с гор, вытекают из кривых и узких улочек фабричных слободок и пригородов, что, как ласточкины гнезда облепили город, жидкие, разрозненные кучи и группы забастовщиков. Выходя на более центральные улицы и пути, они сливаются уже в целые потоки людских тел, движущихся по одному направлению, к одной точке: к витовскому бору, что душистой, зеленой шапкой надвинулся на пыльный город. Там, под сенью старых, угрюмых еле и сосен, или под веселой, шумливой березкой, залягут в сочной траве забастовщики в ожидании ораторов» Там же. С. 144. .

Показательно, какой пароль выбрали ивановские пролетарии для своих тайных маевок на берегу Талки:

Мне не забыть -

«Цветут фиалки» -

Пароль весенних наших дней...

И помню, как нас на лужайке

Сгоняли в стадо, как зверей.

«Цветут фиалки»...

В ссылке, в тюрьмах

Мы долго помнили потом

И никогда в своих раздумьях

Не примирялися с врагомВолков И.А. Ситцевое царство. Т.2. С.227. .

Это строки поэта Авенира Ноздрина - председателя первого рабочего совета 1905 года, бывшего текстильного гравера. Процитированное стихотворение описывает события 3 июня 1905 года. Во время одной из маевок на Талке произошла полицейская облава, налетели казаки. Собравшиеся пытались найти спасение от ударов нагаек в реке, спускались по крутому берегу к воде, но там их доставали оружейные выстрелы. Вода в реке окрасилась их кровью.

Красная Талка - стала символом революционной борьбы ивановцев. Но сначала, что показательно, была таковой лишь в сознании поэта. Для обывателя же она, видимо, не имела сакрального значения. Характерны горестные свидетельства Авенира Ноздрина, занесенные в личный дневник в 1923 г: «Талку я нашел неузнаваемой, она сама не изменила своего русла, но даже и берега ее от новой запруды поросли осокой, а памятного нам всем леса и в помине нет. <…> Посещение Талки на меня навеяло грусть, когда я увидел, что на месте леса наших былых конспиративных сходок остались только одни пеньки, а вокруг этих пеньков ковыряют люди свою завоеванную землю. <…> О время, какой ты жестокий палач! Как я одинок и как одинока забытая временщиками Талка». Добавим, что эти строки можно воспринимать и не буквально - вероятно, через образ Талки Ноздрин показывает и судьбу революции, ее последствия.

Спустя десятилетия ивановские власти попытались сделать берег Талки мемориальным, сакральным местом: здесь проводились слеты комсомольцев и пионеров, торжественный прием в молодежные организации. В 1975-х был создан мемориальный комплекс - пантеон героев революции, во многом напоминающий древнегреческий храм. Но с появлением сакрального терялось «мемориальное» - исчез дух места. Миф подчинил себе правду - культурный ландшафт до неузнаваемости изменил природный и исторический.

Со временем именование «Красная Талка» и вовсе превратилось в городской «бренд» - до 2000-х такое название имел фирменный поезд «Иваново-Москва» (он был пущен одновременно с открытием мемориального ансамбля на берегу реки), так называлась крупная фабрика, книгоиздательство.

Но, что интересно, в данном случае не произошло подмены - слияния культурного и природного «архетипов», вытеснения одного из них. В природном ландшафте Талка так и осталась Талкой (топоним не изменился, вода обрела свой природный цвет). А культурный «архетип» «Красная Талка» живет своей жизнью, и река - далеко не первая ассоциация, которую он вызывает.

В поисковых системах Интернета (отражающем и формирующем массовое восприятие современного мира) на запрос «Красная Талка» в первую очередь выходят ссылки на одноименный санаторий в Геленджике. Здравница была построена на берегу Черного моря к 1984 году на средства ивановских текстильных предприятий. Санаторий предназначался для отдыха «потомков» тех самых иваново-вознесенских ткачей, для которых в начале ХХ века единственным местом отдыха был берег небольшой речки. Символична (но случайна) своеобразная «перекличка»: во многих путеводителях, в местном фольклоре название Геленджика переводится как «белая невестушка»; Иваново же известно как «город невест».

3.2 Полифония ивановского текста: фабрика и природа (о хрестоматийной статье и записке)

Первым специфику «ивановского текста» попытался объяснить А.К. Воронский. Известный литератор и критик до того как организовать и возглавить журнал «Красная новь» три года проработал в Иваново-Вознесенске - совмещая партийные посты с должностью редактора губернской газеты «Рабочий край»; он хорошо знал местный литературный процесс, в определенной степени был его организатором.

Во втором номере «Красной нови» (1921 г.) вышла большая обзорная статья А. Воронского «Песни северного рабочего края», посвященная ивановской литературе (вероятно, лучшая и наиболее глубокая за всю историю «ивановского текста»). Показательно, что очерк начинается с описания природного и культурного ландшафтов, с мысли об их взаимодействии: «Среди русских северных равнин, пересекаемых лесами, стоит город, в котором много старинных церквей и часовен, но еще больше фабричных труб. Древний посад - и рядом гнезда фабричных корпусов вдоль небольшой и неимоверно загрязненной речонки Уводи» Воронский А.К. Песни северного рабочего края (Литературные заметки)// Красная новь. 1921, №2. С. 215.. (Обратим внимание на природно-индустриальную метафору «гнёзда фабричных корпусов». Более глубокий образ на той же основе создает Д.Н. Семёновский. Он не раз сравнивает фабрику с «рабочим ульем» Напр: «Ткачихи шли на зов гудка вечерний./ Так пчелы в теплой мгле вечеровой/ летят с цветов в гудящий улей свой» (Сад. С.65.); «О фабрика, рабочий улей,/ Очаг работы хоровой,/ В твоем многоголосом гуле/ Кипит неугомонный рой» (Фабрика// Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С.133). . Улей в буквальном понимании - искусственное, «антиприродное» жилище для пчел, где они оставляют мед - «плод» цветущих полей).

Именно через окружающий пейзаж, соседство деревни и фабрики объясняет Воронский формирование обособленной школы ивановских поэтов: «Это большой поэтический выводок, вскормленный полями, рабочей околицей и гулом фабрик. <...> На Севере ткач наполовину еще связан с деревней, живет в деревне, и город и каменные корпуса с особой жестокостью давят недавних деревенских парней. На зеленом пригорке - почти бок-о-бок с фабрикой - стоят старинные незатейливые часовенки, а в лесах еще недавно в пещерах спасались отшельники и из глубины лесного озера вот-вот выглянет старинный Китеж-град. От этой близости острее чувствуется противоречие машинного века, деревня тянет к себе своей непосредственностью, своим северным очарованьем. Особенности молодых поэтов северного рабочего края бросаются в глаза при сравнении их творчества с творчеством поэтов тяжелой металлургии. Здесь преобладает рабочий, уже давно порвавший с деревней, забывший о ней; он уже весь городской. Для него рабочий молот, паровая машина, приводные ремни, шум и свист шестерни не только символ угнетения и рабства, но и символ нового будущего, когда человек сознательно подчинит себе стихи природы и общественного развития. От этого различие в тонах, в настроении, в направлении, в характере» Воронский А.К. Песни северного рабочего края... С. 217-218..

Город (фабрика) и деревня (природа) в «ивановском тексте» находятся в сложных взаимоотношениях - не всегда это простое противопоставление. Хотя в творчестве большинства местных литераторов - тема раскрывается именно так. В положительном контексте воспринимается крестьянский мир, с которым автор (лирический герой), как правило, себя отождествляет. А переход на фабрику воспринимается как судьбоносный шаг:

Оставь поля, где нега дышит,

Оставь небес лазуревую даль

Иди туда, где в горнах пламя дышит,

Где молотом дробится сталь.

Туда, где воют и гудят приводы,

Где стук и лязг железа и машин,

Туда где корпус - исполин

Раскинул каменные своды Уронов Н. В город// Крылья свободы: Советский песенник-декламатор. Иваново-Вознесенск: Губ. Агнтство ВЦИК, 1919. С. 109..

Фабрика меняет не только природный ландшафт, но и людей (и ментально, и внешне). Красноречивы свидетельства И. Волкова: «через год работы на фабрике, в Герасиме трудно уже узнать прежнего, брыластого, с медвежьими ухватками парня. За полгода фабричной жизни вся фигура его как-то поблекла деревенский румянец щек сменился каким-то серым налетом, молодой блеск серых глаз значительно помутнел, а от постоянного вдыхания ядовитых испарений фабричных красок звонкий голос утратил свою чистоту и стал сиплым. И одет Герасим теперь не в домотанную рубаху из пестряди, не в липовые лапти, а в куцый "спинжак" и "щеблеты". Прежние, неуклюжие движения деревенского увальня заменила фабричная размашистость и резкая угловатость движений» Волков И.А. Ситцевое царство. С. 63. . Оправданно в этом контексте определение, предложенное М.Д.Артамоновым - «фабрика-изменница». При этом происходящие изменения кажутся необратимыми; они направлены против крестьянского мира:

На близкой неба просини

В тиши родных полей,

От третьегодней осени

Дрожит стоокий змей;

Дрожит и пышит полымя,

Бросая дым, патью

Между полями голыми,

Придав все забытью.

То фабрика - изменница

На Выселки дымит,

То тучею оденется,

То змеем засвистит

<…>

Как время-то изменится!

Где рожь - репейник там;

Всех фабрика - изменница

Взяла по корпусам.

<…>

Прошло то время вольное,

Былой разгульный взмах.

На фабрику - раздольное -

Попрятано вотьмах.

Стоят на прежнем гульбище

На Выселкском холму

Три корпуса фабричные,

Стоят, гудят в дыму Артамонов М.Д. Высылки (Посв. М. Горькому)// Крылья свободы: Альманах. С. 5-9. .

Город отождествляется с опасностью (в другом стихотворении Артамонова он назван «колючим»; «Город вызывает у Артамонова тоску, скуку; он только гнетет, выхолащивает душу» Воронский А.К. Песни северного рабочего края… С.217.); он - предмет человеческих фобий, но в то же время это неизведанное, страшное, и притягивает, дает надежду на разрыв с прошлой (не самой счастливой жизнью):

О город, город, странный, жуткий

В тебе - борьба, движенье, звон,

А там - в оставленном закутке

Невозмутимый, страшный сон.

Эти строчки Александра Сосневского показывают, что не так уж благополучна жизнь в деревне. Характерно в этой связи признание А. Ноздрина, в котором снимается привычное противопоставление: «Я, бегущий от фабрики, думал, что жизнь деревень изобилует многими хорошими сторонами жизни, что фабрику на деревню можно променять, но за это время пешего хождения я пришел к тому убеждению, что везде живется несладко, что жалобы рабочих и крестьян на свои житейские тяготы одинаковы, горечь жизни пьют они из одного ковша, черпают эту горечь из одного ямника». Но, тем не менее, деревня в «ивановском тексте», как правило, воспринимается в положительном ключе. Поэт стремится к ней - воспринимая ее как источник особой художественной образности:

Я ушел от железных строений

От мятежных житейских сует

В алый шепот цветных озарений,

В незабудковый, синий расцвет Огурцов С.И. Гусляр// Коробейники: Литературно-художественный юмористический альманах №1. Иваново-Вознесенск, 1922. С.3 .

Но для поколения, выросшего в начале ХХ века, образ фабрики и деревни часто не отделим - наиболее показательны в этом отношении слова ивановского литератора М.Д. Шошина (уроженца деревни Яснево Кинешемского уезда): «Так у меня и слились в жизни деревня с фабрикой, не знаю чистой фабрики и чистокровной деревни. Переплелись. И эта помесь родная мне» Шошин М.Д. Автобиография// Веселый ткач: журнал [Иваново-Вознесенск]. 1923. №1. С.32. . Позже ивановский прозаик Александр Малышев напишет о том, что фабрика, которая традиционно противопоставляется деревне, - во многом сохранила ее, помогла вышить в социальных катаклизмах ХХ века: «Мы сберегались под боком фабрики, как тот теленок возле русской печки» Малышев А.В. Оловянное кольцо// Цит. по: Таганов Л.Н. «Ивановский миф»… С.293..

И сам ивановский локус не отделен от деревни. «К числу особенностей города нужно отнести существование внутри его владений двух деревень - Иконникова и Глинищева. Из них первая почти совсем уже поглощена городом, так как чуть не со всеми сторонами окружена городскими постройками; другая готовится к той же участи...» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск.. С.6-7., - пишет в конце XIX века Я.П. Гарелин. Но деревенский дух «не выветрен» из местного ландшафта (как природного, так и культурного) до настоящего времени. Центральные кварталы Иванова заняты частным деревянным сектором; вдоль одной из крупных автомагистралей (ул. Лежневская) еще недавно свободно паслись козы. Пасторальными кажутся прилегающие к ней улицы Пророкова, Шуйская, Московская, Владимирская - географически это самый центр города, всего в квартале от административных зданий. Вполне точна (правда, сейчас менее актуальна) пейзажная и ментальная зарисовка 1999 года А. Мякишева: «Живу в Иванове - / На Шуйской улице./ Там петухи поют/ И клохчут курицы// С гармонью звонкою/ Выходит в праздничек/ Сосед-соседушка,/ Лихой проказничек» Мякишев А.Л. Расхохонюшки// Мякишев А. Сад живых и мертвых. Иваново, 1999. С.11..

«Ивановский текст» вобрал в себя две антогонистичные картины мира. Но в местном культурном ландшафте, в местной литературе они могут вполне гармонично сосуществовать. В этом самобытность и уникальность ивановского текста. Он становится словно двуязычным - индустриально-крестьянским. «Двуязычие - это диалог мировоззрений, систем мира. При нем получается стереоскопичность зрения, объемность мышления. С другой стороны - на этом уровне появляется плодотворная самокритика мысли и слова. Ибо «двуязычник», живя между двух моделей мира, явственно ощущает недостаточность, относительность каждой из них, чего не видит самоуверенный «одноязычник», на каком бы великом языке он не мыслил» Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М.: Советский писатель, 1988. С.37..

Перечисляя в 1923 году темы литературы северного рабочего края - революционную Воронский ставит далеко не на первое место: «О северном неярком дне и белых ночах, о лесах и перелесках, о плакучих березах, об убогих деревеньках и овинах, о душе, которая тянется к любви и новому будущему, о революции и многострадальной Советской родине нашей, о борьбе со злым черным ворогом, о рабочей околице и грохоте фабрик, "о миллионах сотканных аршин" в адском труде, - обо всем этом сложены стихи и песни иваново-вознесенских поэтов"» Гачев Г.Д. Национальные образы мира. С 215-216..

В статье Воронского ивановская литература не предстает однозначно пролетарской. В ней обозначена характерная полифония фабрики и природы; опора не на культурный, а на природный ландшафт. Воронский словно сознательно противоречит известной реплике Владимира Ленина касательно ивановской литературы. Критик не мог о ней не знать (о чем речь пойдет дальше). Примечательно, что первая публикация Семёновский Д. Современная частушка// Красная новь. 1921. №1. С. 53-61. (Сноска к заголовку сообщает, что «в собирании [частушек]участвовали: И. Жижин, А. Панкратов, С. Селянин, Д. Семёновский, А. Тимонин»). «настоящих пролетарских поэтов» в «Красной нови» - частушки, собранные в Ивановской губернии.

Записка В. Ленина кремлевскому библиотекарю от 28 января 1921 г. в «ивановском тексте» фигурирует многократно. Упоминание, пусть и мимолетное, вождем советского государства имен местных поэтов стало для ивановской литературы и «охранной грамотой», и предметом локальной гордости, и точкой отсчета.

Но, представляется, что небольшая записка в пятнадцать слов может быть интересна не только в локальном пространстве - она позволяет точнее понять общий культурно-исторический контекст; взгляды Ленина (и, следовательно, государственную политику) в вопросах пролетарской культуры и литературы. К тому же в ивановской науке этот документ до сих пор не получил объективного анализа, оставаясь культурным фетишем.

Приведем полностью текст записки: «Прошу достать (комплект) "Рабочий край" в Ив.-Вознесенске. (Кружок настоящих пролетарских поэтов.) Хвалит Горький: Жижин, Артамонов, Семёновский». Подчеркнуто слово - «настоящих».

Вероятно, определение иваново-вознесенскому кружку подобрано не спонтанно и, возможно, принадлежит Максиму Горькому. Записка датирована 28 января, с Горьким Ленин встречался 27-го января и 2 февраля Прежде дата не называлась; в ленинской биохронике (Т.12. М.,1982) указан лишь месяц встречи Ленина с Воронским. Определяя дату, мы опирались на документальные источники, очерк М.Горького «В.И. Ленин», воспоминания Воронского о встречах с Горьким и Лениным (сопоставляя различные редакции и публикации; наиболее объективна, по нашему мнению, заметка Воронского в «Рабочем Крае» от 13.02.1921, самая близкая к моменту встречи). ; во второй встрече участвовал А.К. Воронский - тогда, вероятно, и стало известно о записке Ее текст впервые был опубликован в газете «Правда» за 1927 год (№17) - на нее ссылается Семёновский, приводя цитату в своей книге о Горьком. Но текст записки был известен в Иванове значительно раньше. .

Подчеркнутое слово «настоящих» намекает на имеющейся контекст, скрытое противопоставление. В 1920 году состоялись два значимых (и во многом - основополагающих) события в советской культуре: в мае - первый всероссийский съезд пролетарских писателей (который уже по факту, в связи с малочисленностью представителей провинции, был переименован в совещание); в октябре - первый всероссийский съезд Пролеткульта.

Совещание писателей было организовано группой «Кузница», отколовшейся от Пролеткульта. Но открывал съезд А.А. Богданов докладом «о форме пролетарского творчества» Хроника и последующие цитаты даются по публ.: Совещание пролетарских писателей// Кузница. 1920, №2. С. 26-29).. Идеолог Пролеткульта призывал к «чрезвычайной простоте» формы: автору «не следует забывать, для кого именно создается им произведение». Собравшиеся этот тезис не поддержали - в резолюцию совещания он не вошел. Напротив было заявлено, что «пролетарский писатель должен уметь писать, он должен изучить историю слова, его ритм и музыку, законы гармонии образов, мысли и техники. <…> пролетарский писатель должен беспрерывно пополнять свой запас знаний и умножать свои наблюдения над жизнью, памятуя, что новое содержание определяет и новую форму».

А первый съезд Пролеткульта (октябрь 1920) примечателен итоговой резолюцией - она была составлена фактически под диктовку В.И. Ленина, отображала его позицию, при этом во многом противореча изначальным взглядам пролеткультовских вожаков. Ленин, как известно, дал тогда следующее определение пролетарской культуре: «Не выдумка новой пролеткультуры, а развитие лучших образцов, традиций, результатов существующей культуры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни и борьбы пролетариата в эпоху его диктатуры…» Ленин В.И. Полн. собр. сочинений. Т. 41, С. 462.. Можно ли каким-то образом эти слова отнести к творчеству «настоящих пролетарских поэтов» из Иванова-Вознесенска? Разве только в том отношении - что никто из них не противопоставлял себя прежнему классическому опыту культуры; никто не сбрасывал Пушкина «с парохода современности». Этого все-таки недостаточно для указанной формулировки. Поэтому, вероятно, определение ивановскому кружку дано все-таки не Лениным, а М. Горьким - соответственно логично толковать его не в идеологической (как принято в «ивановском тексте»), а художественной парадигме.

Выводы к главе

Приведенные в этой главе примеры призваны проиллюстрировать наш основной тезис о фундаментальном взаимодействии ландшафтов при формировании локальных текстов культуры. Мы видим, что ни один «архетип» местной культуры не возникает без увязки с естественным, географическим ландшафтом. Природа предопределяет антропогенное развитие локуса, наделяет его чертами уникальности, которые отражаются в местной литературе, идентифицируют ее. Но надо отметить, что общелитературные «архетипические образы и символы», воспринимаемые конкретным локальным текстом, как правило, не получают в нем принципиально новых коннотаций.

Взаимоотношения природы и культуры - ключевой фактор обособления любого локального текста. А уникальным его делают «пропорции» их участия - «константа равновесия», обусловленная местными промышленностью, климатом, бытом и историей. «Фундамент истории народа - есть история его труда по преобразованию природы, среди которой он живет. Это двуединый процесс: человек пропитывает окружающую природу собой, своими целями, осваивает ее и одновременно пропитывает себя, всю свою жизнь, быт (дома из камня или дерева, или песка; одежда, пища из чего?), все свое тело и, опосредованно, душу и мысль - ею» Гачев Г.Д. Национальные образы мира. С.48..

Для более глубокого анализа и понимания культурных процессов региона следует учитывать особенности его природного ландшафта. Перефразируя известные слова И. Болотина Болотин И.Н. Примечания на история древняя и нынешняя России г. Леклерка, сочиненные генерал-майором Иваном Болтиным: «У историка, не имеющего в руках географии, встречается претыкание»// Цит. по: Л.Н. Гумилев. Этногенез и биосфера Земли. С. 36., адресованные историкам, можно заметить: у литературоведа, не имеющего в руках географии, встречается «претыкание». Избежать этого удалось А.К. Воронскому при обзоре послереволюционной ивановской поэзии. Без учета природных особенностей района было бы невозможно объяснить различая в творчестве ивановцев и литераторов индустриальных регионов. Критик на основе местного пейзажа выявил основные (мало подверженные изменениям) факторы, которые не могут не влиять на местное «мировоззрение», формируют его. Стабильность этих факторов (и, следовательно, актуальность выводов Воронского) объясняется тем, что естественный ландшафт внутренне всегда стремится к своему первичному состоянию - способен на регенерацию, и этим довлеет над ландшафтом культурным. А культурный ландшафт - многослоен и в этом иерархичен.

Некоторые ученые-этнографы считают, что именно на основе природного ландшафта формируется инаковость этносов (а, следовательно, и их культур). В следующей главе мы рассмотрим эту концепцию относительно «ивановского текста». Выделим общие, идентифицирующие особенности местной литературы. Попробуем разобраться на основе чего они появлялись, что объединяет ивановских авторов.

И еще раз подчеркнем особую связь ивановского локуса (его культуры) с текстильной промышленностью. Весь жизненный цикл человека в местном «тексте» традиционно связывается с главным ремеслом (неотрывен от него):

Ткачи, ткачи! несчастный люд!

Все с чем родились, с тем умрут

Под черным игом бедноты,

Всю жизнь работая холсты...

И носит их совсем не тот,

Который год за годом ткет -

Голодный, желтый и угрюм... Артамонов М.Д. Фабричный шум// Силуэты: Иваново-Вознесенский альманах. Иваново-Вознесенск: Типография П.И. Зайцева, 1913. С.3-4.

С ситцем человек соприкасается будто бы еще до рождения: «Узкой стала ситцевая блузка,/ Желтизна легла у губ, а все ж/ Облик твой прекрасен, ибо миру/ Будущее ты в себе несешь» Семёновский Д.Н. Материнство// Семёновский Д. Избранные произведения. Стихотворения. Мстера (Очерки)/ Вступит. статья, составл. и подготовка текстов Л. Озерова. М.: Художественная литература, 1976. С. 117. (Д. Семёновский. «Материнство», 1935). И ситец же - последнее, с чем соприкасается человеческое тело на этом свете:

Всю жизнь он ткал, сдавал миткаль,

Его обмеривали в «штуке...» Необходимо пояснить, что «штука» - ивановское название куска миткаля; «пример» - местное обозначение «выгоды» фабриканта с одного куска миткаля.

В его лице жила печаль

Большой, невысказанной муки...

<…>

Ткача несли на миткале.

В гробу лежал он бледный, тощий.

И на пути к сырой земле

Не тяготились смертной ношей.

Но и на этот раз миткаль

Он растянул, «пример» дал штуке.

А взял с собою он печаль

Большой, невысказанной муки Ноздрин А.Е. «Смерть ткача»( 1911)// Поэты рабочему: Сборник. С.25. .

Думаем, не случайно вводит ситцевую «деталь» и Д.Н. Семёновский, рассказывая о расстреле мирной демонстрации ивановских рабочих в 1915 г.: «На ситцевых рубахах <…> запеклась кровь» Семёновский Д.Н. А.М. Горький… С. 83. . Ситцевая рубашка - то немногое, что остается от человека после смерти. Она становится заглавным образом стихотворения «Рубашка» (1958), которое, по всей вероятности, посвящено Д.Н. Семёновским памяти сына, погибшего на Великой Отечественной войне: «Все ж она ему прикрыла тело/ И, быть может, в стужу грела,/ Он ее берег и, жизнь любя,/ Не сберег лишь самого себя» Семеноский Д.Н. Рубашка// Дм. Семёновский. Избранное... С.172. .

Ивановцы долгое время оставались (а, может быть, и навсегда) подчинены интересам фабрики. Ведь «красные ткачи» - знаменитые участники гражданской войны (воспетые Д. Фурмановым в «Чапаеве») сражались вдалеке от своих домов не столько за мировую революцию, сколько за сырьевую базу для ивановского текстильного производства - именно в этой связи мотивировалось формирование военного отряда для отправки на фронт: «"Ввиду особой важности для нашего промышленного текстильного района скорейшего завоевания Оренбург-Ташкентского направления <…> собрать отряд особого назначения из рабочих Иваново-Вознесенского текстильного района и отослать его в район действия IV армии" Приведена цитата из Протокола заседания бюро Иваново-Вознесенского губкома РКП(б) от 26 декабря 1918 г. Подписан председательствующим на собрании А.К. Воронским.. Так началась боевая история славного Иваново-Вознесенского полка - он бился с Колчаком, потом ходил на польский фронт - в рядах героической Чапаевской дивизии» Фурманов Д.А. Как собирался отряд// Первое столетие: Сборник. С. 103.. «Пробьем дорогу в Туркестан, к хлопку, пустим снова наши стынущие в безработице корпуса» Из выступления М.В. Фрунзе на заседании бюро иваново-вознесенского губкома партии в декабре 1918 г. Цит. по: Первое столетие: Сборник. С.117. , - агитировал ивановских ткачей М.В. Фрунзе. (Добавим, что в процессе «мифологизации» ивановского локуса - «конъюнктурные» мотивы красных ткачей со временем стерлись из массового сознания - не фиксировались в местной литературе. Хотя они были хорошо известны и А.К. Воронскому и Д.А. Фурманову - первым «красным» ивановским мифотворцам).

4. Стадии самоосознания локальной культуры

4.1 Этногенез и локальные тексты

Интересны и важны в парадигме нашей проблематики работы некоторых этнологов и антропологов. По сути, они исследуют схожий вопрос, ведь формирование этносов можно рассматривать как формирование особого рода сверхтекстов, знаковых систем. К тому же появление локальных литератур связано с процессами этногенеза: либо предшествует, либо вызвано ими.

Большинство специалистов признает, что в той или иной мере этногенез связан с особенностями ландшафтов, климата, социальными и культурными процессами. Хотя, надо отметить, в современной этнологии нет главенствующей концепции, общепринятой терминологической базы.

В рамках нашей работы остановимся на широко известных теориях А. Крёбера и Л.Н. Гумилева. Сразу отметим, что они противоречат друг другу в принципиальном для нас вопросе о значимости естественного ландшафта.

Альфред Крёбер - один из основоположников американской антропологии, внесший значительный вклад в теорию культурных ареалов (локальных текстов культуры). Примечательно, что Крёбер по образованию филолог, во многом через лингвистику он пришел в антропологию: большое место в его научной работе занимали исследования народов и культур с письменной историей Исследование научного наследия Крёбера для нас осложнено тем, что на русский язык его работы не переводились, оригинальные публикации на сегодняшний день практически не представлены в сети Интернет. Мы вынуждены опираться только на сборник работ А. Крёбера «Избранное: Природа культуры», опубликованный в 2004 году (перевод Г.В. Вдовиной) и переводные цитаты в ряде русскоязычных научных публикаций..

Фундаментальной для научных воззрений Крёбера относительно проблемы культурных ареалов является его ранняя А. Крёбер прожил длинную и насыщенную научную жизнь: за шестьдесят лет профессиональной деятельности он опубликовал более 600 работ разнообразной проблематики - его интересы и взгляды со временем менялись; выводы, сделанные в разные годы, вступали в противоречия. работа «Типы индейской культуры в Калифорнии» (1904 год). Исследуя культуру калифорнийских индейцев, Крёбер обнаружил, что на всей территории штата она однотипна, несмотря на то, что существует огромное количество племен и языков, и нет двух идентичных по обычаям и вере: «Более двух третей территории штата демонстрируют фундаментальную этническую однотипность, отличительные особенности их культуры не найдены на других территориях. Поэтому возможно говорить о типично калифорнийских индейцах» Kroeber A. L. Types of Indian Culture of California// University of California publications. American archeology and ethnology. 1904. June. Цит. по: Романова А.П, Якушенков С.Н. Модульный подход в вопросе сохранения культурного наследия в рамках концепции культурного ландшафта// Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2011. № 3. С.259.. Крёбер объяснял это исключительно диффузионизмом - взаимным проникновением культур за счет географической близости и постоянных контактов. В то же время без объяснения оставались следующие наблюдения: Крёбер отмечал внутри одного из ареалов контраст между культурами побережья океана и реки Колорадо. По нашему мнению, это прямое указание на фактор естественного ландшафта. Возможно, для Крёбера это не было очевидным, т.к. исследования проводились не в условиях полевых экспедиций, а на основе музейных фондов.

Теория диффузионизма имела широкое распространение на рубеже XIX и XX веков; остаются ее последователи до настоящего времени. Основная черта - утверждение первичности культуры по отношению к природе и ландшафту. Признается, что эти факторы или вообще не влияют на культуру (Ф. Гребнер, Г. Эллиот-Смит), или в силах лишь корректировать, приспособлять культуру, но никак не предопределять ее (Ф. Ратцель, Л. Фробениус). В связи с этим разрабатывалась гипотеза «переноски», распространения культурных элементов - отсюда теории культурных кругов и ареалов.

Находясь на позициях диффузионизма, Крёбер считал, что между культурой и средой существует лишь территориальная «рамочная» связь: «Культурные ареалы, конечно, прежде всего не ареалы вообще, а виды культуры, территориально ограниченные. Обычно их проще и короче называть по региону, нежели по отличающим их содержанию или качествам. Культуры следует рассматривать прежде всего как <процессы> развития, или роста; их ареалы - вторичные атрибуты. С этой точки зрения, ареалы, видимо, часто разрастаются, сужаются или перекрещиваются - пока меняются или смешиваются культуры. Конечным итогом может быть несколько разных карт культурных ареалов» Kroeber A. Culture Groupings in Asia// Southwestern Journal of Antropology. 1947. Vol. 3. P. 322-330. Цит. по: Николаев В.Г. Антропология Альфреда Кребера: основные штрихи// Крёбер А.Л. Избранное: Природа культуры. М, 2004. С. 952. (Далее цитаты по этому изданию будут даваться без библиографического описания лишь с указанием фамилии «Николаев» и номера страницы в обозначенном сборнике).. При попадании культурных элементов из одного ареала в другой, по мнению Крёбера, они приспосабливаются не к среде (и не зависят от среды), а к уже имеющимся культурным единицам; среда только «стабилизирует» культуру.

Крёбер оставался на этих же позициях, даже когда методика его исследований стала противоречить изначальной концепции. В статье «Племена тихоокеанского побережья Северной Америки» (1917) ученый сравнивал индейские культуры восточного и западного побережий Северной Америки на основе всевозможных противопоставлений: наличие/ отсутствие земледелия, наличие/ отсутствие гончарного дела, наличие/ отсутствие племенной организации, разная значимость богатства, разница в ритуалах, одежде и т.д. В результате был сделан вывод, что: «мировоззрение и направление их <племен> развития глубоко различны» Kroeber A. The tribes of the Pacific Coast of North America// International Congress of Americanists, 19th session. Wash.,1917. P.399. Цит. по: Николаев, 955.. Однако Кребер по-прежнему не хотел признавать роль ландшафта - хотя очевидно, что наличие или отсутствие земледелия и гончарного дела необходимо в первую очередь объяснять ландшафтом: плодородием земель, наличием глины.

Позиция А. Крёбера, видимо, объясняется его изначальными мировоззренческими установками: культура в понимании Крёбера независима от факторов «низшего порядка»: географических, генетических (биологических), психических и т.д. «В то время как многие ученые признавали зависимость культуры от географических условий ее существования, Кребера этот вопрос не интересовал вообще - ни с точки зрения влияния на человеческую культуру среды, ресурсов и определяемых средой хозяйственных практик, ни с точки зрения соответствия культуры среде. Отсутствие этого интереса определялось пониманием культуры как явления сверхорганического, не сводимого к факторам низшего порядка и обладающего относительно самостоятельным существованием» Николаев В.Г. Антропология Альфреда Крёбера: основные штрихи/ Крёбер А.Л. Избранное: Природа культуры. М, 2004. С. 951..

Однако ряд выводов А. Крёбера кажется нам крайне важными в контексте изучения локальных текстов культуры. Повторим, что для Крёбера, понятие культуры - центральное понятие антропологии, которое «станет, вероятно, ведущим в возможной общей науке о человеческом поведении» Крёбер А.Л., Клахон К. Культура: Критический обзор понятий и определений// Культурология: Дайджест. РАН. ИНИОН. М., 2000. № 1. С. 162.. Культура понимается им как «абстракция человеческого поведения, но не само поведение» Там же..

Важно, что американский исследователь предлагает рассматривать культуру конкретного ареала (культуру конкретного географического пространства) холистически, как целостное образование. Любое явление культуры, по Креберу, должно оцениваться и пониматься только в контексте, в соотношении с другими элементами ареала. Крёбер разделял «глубокое убеждение, что живые и растущие вещи - организмы, индивидуальные лица и их сознания, культуры - суть неразделимые целостности, которые должны быть понятны через тенденции их (внутреннего) развития без рассечения их на компоненты и без поиска отдельных причин» Steward J.H. Alfred Kroeber. N.Y.; L., 1973. P. 2. Цит. по: Николаев. С.941..

Исследователем было предложено понятие «стиля» как обозначения идентифицирующих ценностных и художественных аспектов конкретной культуры или цивилизации (кроме этого использовались понятия «модель» и «конфигурация»; каждая культура представлялась Крёберу как единичное образование, состоящее из элементов, стилей и моделей, существующих в уникальных контекстах, соединениях и конфигурациях): «Полезно было бы применить понятие стиля к понятию цивилизации, рассматриваемых как целостности. Стиль можно предварительно определить как систему гармонично связанных способов, или моделей, создания вещей» Steward J.H. Alfred Kroeber. N.Y.; L., 1973. P. 29. Цит. по: Николаев. С. 943.. Более того было введено понятие сверхстиля для обозначения «совокупности всех отдельных стилей, имевших место в данной цивилизации, с учетом их взаимодействий и взаимовлияний. <Сверхстиль обладает собственными правами>, может быть определен или по меньшей мере описан» Крёбер А.Л. Избранное: Природа культуры/ Пер. Вдовина Г.В. - М, 2004. С.850. (Далее ссылки на это издание указываются внутри текста в квадратных скобках с указанием «Крёбер» и номером страницы).. По нашему мнению, идея Крёбера о сверхстиле созвучна идеям семиологов о сверхтекстах, порожденных топологическими структурами. Поэтому для нас отдельные выводы Кребера относительно сверхстилей актуальны и значимы.

Ученый в частности считал, что любой сверхтекст («общекультурный стиль») следует рассматривать как составной по происхождению, вторичный и производный. Адекватное понимание составных стилей невозможно вне контекста, «ранее, чем будут прослежены все их взаимодействия и станет очевидной вся совокупность характеристик культуры» [Крёбер, 850]. Формирование этих связей происходит достаточно быстро, что объясняется «пластичностью и подвижностью» культуры и, следовательно, стиля; но стиль «также быстро ослабевает и затем достигается вновь, частично или в измененном виде» [Крёбер, 850]. Провозглашалось, что в рамках одного стиля (одной территории, одного сверхтекста) существует уникальный «набор взаимосвязанных моделей, общих для писателей, музыкантов или художников определенного периода или отдельной страны» Steward J.H. Alfred Kroeber. N.Y.; L., 1973. P. 29. Цит. по: Николаев. С. 943.. Стиль задает единую тональность всем элементам культуры, он уникален для каждой отдельно взятой культуры (или цивилизации). Эта идея кажется нам крайне важной, мы разделяем ее.

Крёбер предлагает в качестве основного метода исследования сверхстиля - индукцию, «иначе мы потеряемся в бездоказательных интуициях или даже впадем в мистицизм. Чем обширнее целое, тем более сложной конструкцией оно по необходимости является» [Крёбер, 851]. Также признается, что связи внутри этих сверхконструкций «логичны, согласованны, функциональны», а составные части определенным образом соподчинены.

Но Крёбер не дает ответа, на основе чего складываются внутри цивилизации уникальные наборы моделей и стили - исследователь провозглашал, что это не поддается объяснению. Отмечая, «поразительные примеры приспособляемости биологического вида» [Крёбер, 856] (а вслед за ним и культуры), ученый не видел причин этим «чудесам адаптации». Нам же кажется, что Кребер мог найти объяснение и этому, если бы не отвергал возможность влияния естественного ландшафта на культуру и на человека в частности. «Чудеса адаптации» вполне убедительно объясняются синтетической теорией эволюции именно в связи с условиями обитания или произрастания, приспособлением к конкретной среде (с 1920-х гг. актуален и признаваем большинством тезис Д. Хаксли: географическая изоляция - важнейшее условие видообразования).

Бесспорным влияние ландшафта на культуру и формирование этносов признает Л.Н. Гумилев. Сразу отметим, нам известно, что ряд выводов исследователя подвергаются критике в современной науке и оспариваются. Однако до настоящего времени нет убедительного опровержения его концепции. Больше всего сомнений вызывает теория «пассионарности» этносов - нас же эта часть работы Гумилева интересует в меньшей степени - для нас наиболее значимы его наблюдения о роли ландшафтов в формировании этносов и локальных культур. Гумилев доказывает, что эта роль со временем (с развитием культурного ландшафта) не теряет своего значения (хоть взаимосвязь человека с природой «крайне вариабельна и в пространстве, и во времени»): «Как бы ни была развита техника - всё необходимое для поддержания жизни люди получают из природы. Значит, они входят в трофическую цепь как верхнее, завершающее звено биоценоза населяемого ими региона» [Гумилев, 16]. Также исследователь указывает на то, что «локальный текст» зависит от взаимоотношения с соседними: от сочетания «языков (от одного до нескольких) и элементов материальной и духовной культуры» [Гумилев, 16].

В соответствии с этим Гумилев дает свое определение этносу: «этнос - специфическая форма существования вида Homo sapiens, а этногенез - локальный вариант внутривидового формообразования, определяющийся сочетанием исторического и хорономического (ландшафтного) факторов» [Гумилев, 35]. Мы считаем, что в контексте нашей работы вполне уместно эту реплику переиначить для описания процесса формирования локальных текстов культуры и литературы - раз они так же, как и этносы, создаются на основе взаимодействия ландшафтов (да и связаны непосредственно с процессами этногенеза). Только для нашего определения слово «исторического» из определения Гумилева заменим на «культурного» и «литературного». К слову, сам антрополог отказывается от этих факторов, видимо, лишь для того, чтобы более полно раскрыть свою концепцию пассионарности. А культурные процессы (в отличии от биосферных) - не дискретны, вечны, взаимообусловлены. Они постоянно «перехлестывают этнические границы» [Гумилев, 167]. В «созданном» (в объектах культурного ландшафта), - пишет Гумилев, - нет места для пассионарности, и, следовательно, культуру нельзя воспринимать в качестве объекта при изучении этногенеза. Наиболее подходящим методом для этого Гумилев называет археологию. Однако, заметим, что в рамках семиотического подхода, археологию вполне можно воспринимать как процесс чтения «текстов», раскрытия знаковой системы (археологи в буквальном смысле читают историю по ландшафтному срезу - который становится очевидным и красноречивым при археологическом раскопе).

Принципиальное расхождение во взглядах Л.Н. Гумилева и А.Л. Крёбера на природу взаимоотношения ландшафтов связано в первую очередь с категорическими различиями в их мировоззренческих позициях: они по-разному решают вопрос о том, что первично: бытие или сознание. Крёбер пишет, что «цивилизации в некотором смысле существуют лишь в сознании <...> (Передаются не вещи, а) представления о них, знание о них и их понимание <...> Все социальное может существовать только через ментальное <...> Цивилизация не есть сама ментальная активность; носителями ее являются люди, но существует она не в них» Kroeber A. The Superorganic// American Anthropologist. 1917. Vol 19. P. 186. Цит. по: Николаев, 941..

...