Формирование локального текста: ивановский опыт

Затхлая прозелень луж сменилась зеленью газонов. Хибарки все больше уступали место белокаменным рабочим поселкам, домам-великанам, фабрикам-дворцам, ни капли не похожим на чумазые кирпичные коробки фабрикантов. Жители нового города по вечерам шли в театр, в вечерний университет.

В этом городе хотелось жить: громко петь, смеяться, работать, ругаться, драться…» Семёновский Д.Н. Страна плодородия. С. 25..

По форме журналистский (а не художественный) очерк нового Иваново-Вознесенска занимает в журнальной публикации значительное место - главный герой Самцов даже отходит в какой-то момент на второй план повествования. В поэме же городской ландшафт представлен лишь через образ фабрики и дымовой завесы - Семёновский мастерски находит ей описание: «серый дым прядет свои извивы», «у труб фабричных, в пухлом их дыму», «фабричный дым в густой лазури вышил свои узоры», «вдали по заревому багрецу чернила дыма трубы густо лили».

Возможно, «оптимистическое» описание города в журнальной публикации объясняется репликой из письма А.М. Горького. Увидев первую редакцию поэмы, он писал Семеновскому: «Это не будет [не должно быть] «Путешествие на Гарц» Гейне, а должно быть советской героической романтикой» Любопытны истоки этой «реминисценции»: знал ли Горький, что в личной библиотеке Семёновского действительно есть «Путевые картины» Гейне? (См. картотеку личной библиотеки поэта в Ивановской областной научной библиотеке). . Как известно, стихотворно-прозаическое произведение Гейне негативно прославило город Геттинген. Вряд ли Семёновский готов был идти по тому же пути, хотя его произведение во многом оказалось созвучно «Путешествию на Гарц» в обличительном пафосе «болотного мира».

Л.Н. Таганов, рассказывая об уголовном преследовании Семёновского в ноябре 1933 - феврале 1934 Несмотря, на ряд публикаций на эту тему (Куприяновский П.В. Из архивных материалов о Д.Н. Семеновском (личная карточка и автобиография поэта)// Фольклор и литература Ивановского края. Иваново, 1994. С. 76-81; Панов В.Д. Встреча с продолжением (неопубликованная статья, хранится в личном архиве Л.Н. Таганова); Таганов Л.Н. Ивановский миф и литература. С. 179-181.), многое остается под вопросом.

Сам Семёновский, заполняя «точно и подробно» личную карточку члена СП СССР в апреле 1955 г., на 29-й вопрос анкеты о нахождении под следствием и судимости ответил: «был арестован в 1933 г. Ивановским отделением ГПУ по делу о группе анархистов, но через месяц по выяснению непринадлежности к делу освобожден» (см. публ. Куприяновского).

Противоречат этому данные В. Панова, знакомившегося с материалами следствия в архиве УКГБ по Ивановской области. Он уточняет, что Семёновский находился под следствием и был ограничен в свободе с 26 ноября 1933. 15 января 1934 г. поэт отпущен из изолятора под подписку о невыезде; 19 февраля 1934 г. Особое совещание при коллегии ОГПУ в Москве утвердило обвинение Семеновскому по пункту 58-12 УК РСФСР, постановив освободить его, засчитав в наказание срок предварительного заключения. Но, отметим, что минимальное наказание по указанному пункту («недонесение о достоверно известном, готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении») составляло минимум 6 месяцев - Семёновский этого срока при любом «раскладе» не отбыл.

Дальнейшая биография Семёновского свидетельствуют об отсутствии для него последствий уголовного преследования: в апреле 1934г. поэт принят в Союз Писателей СССР, в августе того же года - делегат I Съезда СП, продолжает публиковаться: в Иванове выходят отдельные издания в 1936, 1938, 1940 гг. и в дальнейшем.

Комментаторы упоминают о возможном участии М. Горького в столь благополучном исходе дела. «В литературных кругах бытовала молва, что в дело вмешался А.М. Горький и что хлопотать за Семёновского приезжал из Москвы в Иваново Б. Пильняк» (П. Куприяновский). Л.Н. Таганов, ссылаясь на родственников поэта, рассказывает, что брат Семёновского ездил в Москву и добился встречи с Горьким. Отметим, что с октября 1933 г. «классик советской литературы» находился в Крыму, на даче в Тессели, но в декабре из-за ухудшения здоровья вернулся в советскую столицу - и встреча с кем-то из ивановцев действительно могла состояться.

Д. Панов пишет, что в материалах следствия (хранящихся в ивановских архивах) «буквально никаких следов причастности основоположника социалистического реализма к решению судьбы Семёновского нет». Однако, заметим, что не открыты московские документы по этому делу.

Надо учитывать, что обвинительное заключение по анархистскому кружку в Иваново-Вознесенске и без стороннего вмешательства выглядело неубедительно. Оно было опротестовано с самого начала ивановским прокурором (в том числе и относительно причастности Семёновского); коллегия ОГПУ и вовсе сняла обвинение с двоих подследственных.

Возможно, отзвуки этой истории стоит искать в переписке Горького и Семёновского, которая в полной мере до сих пор не опубликована. (В известных же письмах - следов благодарности ивановского поэта Горькому по этому поводу найти не удается).

Отметим интересную деталь, в материалах следствия хранится заявление Семёновского от 29 декабря 1933 г., в котором поэт признает антисоветскость своих литературных настроений, на укрепление которых «оказала большое влияние группа «Перевальцев»». Видимо, именно этого показания (с такими формулировками) и хотели добиться от Семёновского. «Проработка» могла быть связана с готовящимся выходом в 1934 г. восьмого тома «Литературной энциклопедии» (М.,1934), в котором в статье о «Перевале» (Прозоров А, стб. 499-501) Семёновский упоминался в первых строках, а сама группа обвинялась в «троцкистском отрицании пролетарской культуры».

Примечательно, что в анкете от 1950 г. Семёновский без прямой необходимости (будто нарочито - в противовес «тюремному» признанию) сообщает, что «печатался в сборниках лит. группы «Перевал»» (на вопрос о том «в каких литературных организациях состоял до Союза Советских писателей»). гг., пишет, что поэту «довольно определенно дали знать: будешь писать, как раньше, - уничтожим. <…> Компромиссы здесь были неизбежны. Они весьма ощутимы, например, в поэме "Сад"» Таганов Л.Н. «Ивановский миф» и литература. С. 181. . Но, тем не менее, это произведение Семёновского нельзя назвать исключительно ангажированным, конъюнктурным; поэма достаточно критична и нелицеприятна по отношению к ивановской (в т.ч. и политической) действительности. В обоих изданиях (журнальном и книжном) звучит тема чиновничьей бюрократии как преграды деятельности Самцова.

Общий пафос, патетика и «призывность» произведений вовсе не кажутся случайными в контексте изначальных идейно-художественных установок автора. «У поэтов декаданса я ценю нежные, певучие слова, грациозные, изящные рифмы, но в общем их поэзия кажется мне чахоточной и далекой от жизни. Это ли нужно больной и убогой нашей родине? Смелые гордые зовы, огненные слова, прожигающие сердца, как искры, волнующие душу, как набат, - вот что ей нужно Из писем Д. Семёновского М. Горькому / Предисл. И публ. П. Куприяновского и В. Семеновской // Волга. 1968. №3. С. 43.», - писал Семёновский в одном из первых писем Горькому еще в 1913 г.; он отказывался от пути «тихого лирика», певца исключительно природы: «За Клюевым, за Клычковым, хотя и восхищаюсь последним, - я, во всяком случае не пойду. У меня свои задачи» Там же. С. 47..

Кризисные явления в творчестве Семёновского, вызванные арестом, отмечает и П.В. Куприяновский - практически повторяя слова из рецензии П. Журова на сборник «Благовещание»: «произошел какой-то психологический слом в его <Семеновском> мировосприятии и мирочувствовании» Куприяновский П.В. Из архивных материалов о Д.Н. Семеновском (Личная карточка и автобиография поэта)/ Фольклор и литература Ивановского края. Иваново, 1994. С. 81..

«Сад» не имеет видимого сходства с поэмой «Благовещание» - она совершенно иная по тональности, но, тем не менее, их концепты родственны (возможно, не осознаваемо для автора). В центре обоих произведений - судьба человека, желающего преобразить мир. Но почему у одного героя это получается, а другой оказывается в сумасшедшем доме? Вероятно, определенную роль в этом играет исторический контекст (время описываемых событий, политическая обстановка, положение в ней автора), но есть и характерные отличая в генезисе героев. «Благовещанский» Иисус - порождение фабричного города, он видел полевые цветы «лишь на мертвом рисунке закоптелых обоев». Федор Самцов напротив рожден в южном цветущем городе; в русском Манчестере он оказался во многом случайно, после ранения - пройдя мировую и гражданскую войны.

В творчестве Семёновского противопоставление города и деревни возникает постоянно, сам он ощущает себя человеком природы: «в деревне - родительский дом, мать, от деревни - хлеб, от деревни - творчество, из деревни виднее самое сложное и трудное в жизни, здесь нетронутое коренное, национальное» Розанова Л.А. Он поэт - настоящий. Очерки творчества Д.Н. Семеновсого. Ярославль, 1977. С. 72.; «ему <Семеновскому> по душе были деревенские сельскохозяйственные работы: лихой и жаркий сенокос, жатва, сев, уборка картофеля в осеннем поле, - и весь деревенский быт» Смирнов Н. Россия в цветах// Волга, 1974. №11. С. 169.. Вероятно, эту характеризующую принадлежность поэта чувствовал и Максим Горький, потому в одних из первых писем рекомендовал: «живя в деревне, вспомните город, сопоставьте его с деревней, может быть, хорошо будет». Семёновский Д.Н. А.М. Горький: письма и встречи. С. 20 Противопоставление индустриального и природного сохраняется и в позднем творчестве. Показательно стихотворение «Березка» 1951 г., о том как среди города («С грохотом мчатся вагоны трамвая / Не уставая гремит мостовая») выросло деревцо Схожий сюжет использует Николай Асеев в стихотворении «Ива». Но у коренного горожанина, поэта-футуриста, тональность и идея стиха - иные. Он показывает «вольнолюбивость», «беспокойство природы, живущее рядом со мной!»; способность природы преодолевать и приспосабливаться к «индустриальным» обстоятельствам. Поэт выражает скорее не радость появлению деревца, а удивление - принимает за некий символ. - «И от нее, молодой и нарядной,/ Веет полями и рощей прохладной,/ Рад горожанин ее новоселью» Семёновский Д.Н. Березка// Дм. Семёновский. Избранное. М., 1976. С. 167..

Красноречивы два стихотворения Семёновского, опубликованные под общим заголовком «Из стихов о захолустье» Семёновский Д.Н. Из стихов о захолустье// Ровесники: Сборник содружества писателей революции "Перевал". М.; Л. Земля и фабрика. 1930. С. 171 - 173. в сборнике литературной группы «Перевал» за 1930 год. Поэт сопоставляет в них две картины мира, образы жизни (если читать буквально: цыганского табора и мещан). Семёновский подбирает текстовые антонимы в животном мире, избегая банального противопоставления города (вещного мира) и природы (свободы от материального):

Цыганочки-гадалочки

И сами что костры,

Мещане да мещаночки

Глядят на них с горы.

Наверно, так на бабочек

Глядит навозный жук,

На галок да на ласточек -

Раскормленный индюк.

Безусловно, Семёновскому симпатичен богемный (в досл. переводе с француского - «как цыгане») образ жизни, свобода, возможность поступать как знаешь: «лучше хоть голодное,/ Да смелое житье!». Но второе стихотворение указанного цикла («Ветер-налетчик и дождь-бандит») указывает, что это недоступно для лирического героя - он вынужден жить в городе, где «рыхлый супруг под портретом вождя/ Мучит лениво гитару// Счастлив он тем, что имеет кровать,/ Зеркало, теплый ватер....». Герою Семёновского претит это, ему «наплевать на зеркала и кровати», он бредит «юностью, полем, рекой, дом, вспоминая родимый».

Настроение героя, ощущение разлада с действительностью, «поддерживается» в стихотворении пейзажной зарисовкой: «ножи дождя», «Ветер-налетчик и дождь-бандит/ Сад раздевают покорный». Отметим, что «сад» в творчестве Семёновского часто выступает символом человеческой души. Не случайно и то, что в стихотворении ночной пейзаж без луны, ее подменяет в городском пространстве «человеческое детище» - фонарь: «Милый, не гасни! Хороший, свети/ Нам в вечера непогожие!». Схожее образное сращение (в котором чувствуется и противопоставление) сада и города есть и в «Стране плодородия»: «Шел Самцов Покровской горой. <…> Качались груши электрических фонарей». В большинстве стихотворений Семёновского город мрачен, он угнетает поэта, красноречивый элемент его ландшафта - дымящая фабрика. А деревня (природа вообще) в поэзии Семёновского, как правило, - источник многоцветного мажорного пейзажа.

Перекличку со «Стихами из захолустья» можно найти в позднем стихотворении Семёновского - почти через тридцать лет, в 1958 году, вновь появляется сравнение с цыганами. К этому времени поэт уже не чувствует мучительного притяжения вещной и материальной «орбиты» города:

Мы с тобой - совсем цыгане:

Спать бы нам в стогу,

Жечь костер в ночном тумане

На сыром лугу.

И не надо нам богатства,

Лишь бы в смене лет

По дорогам любоваться

Нам на вольный свет Семёновский Д.Н. В смене лет/ Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С. 196. .

2.4.2 Ольфакторные характеристики локального текста

Противопоставляя город-сад и город-манчестер обратим внимание и на такую характеристику локального текста как запах. Правда, здесь мы уже выйдем за рамки семиотической типологии.

Н. П. Анциферов в статье «Душа Петербурга» приводит слова Вернон Ли, английского искусствоведа, автора книги о Genius loci Италии: видимое воплощение божества местности - это «сам город, сама местность, как она есть в действительности; черты, речь его - это форма земли, наклон улиц, звуки колоколов или мельниц и, больше всего, быть может, особенно выразительное сочетание - города и реки. И мы добавим еще, - пишет Анциферов, - запахи города»Анциферов Н.П. «Непостижимый город»… С.30.. Свою мысль первый исследователь «петербургского текста» не поясняет; на первый взгляд она кажется странной - запахи редко становятся объектом научного изучения. Но связано это главным образом со сложностью фиксации, описания и соответственно исследования ароматов. К тому же восприятие запаха - всегда субъективно и в отличие от зрительных и слуховых ощущений (где действуют унифицированные категории: прекрасно-безобразно, музыка-какофония) в большой степени связано с опытом, личностью и настроением реципиента. Но, видимо, как раз поэтому запах города Н.П. Анциферов выделяет в качестве особого маркера; именно запахи создают атмосферу локуса. Показательно в этой связи признание (апрель 1912) Бориса Пастернака в письме к родителям: «научился по запаху в вагоне распознавать губернию, по которой проезжал» (апрель 1912) Цит. по: Быков Д.Л. Борис Пастернак. М.: Молодая гвардия, 2007. С.30..

Неслучайно «давний запах дальних мест» часто является объектом внимания художественной литературы; аромат становится катализатором воспоминаний. Наиболее эффективно эту закономерность использовал М. Пруст в «Путешествии к Свану», когда из чашки чая и бисквитного печения «выплывают» воспоминания рассказчика о детстве («Весь Комбре и его окрестности - все, что имеет форму и обладает плотностью - город и сад» Пруст М. В поисках утраченного времени / Пер. Н.М. Любимова. М.: Крус,1992. С. 44.). По этому поводу в культурологии, психологии и маркетинге закрепилось понятие «феномен Пруста», обозначающее процесс обретения воспоминаний через запахи.

Научная литература долгое время избегала проблематики запаха в культуре - первая подборка статей на тему появилась в журнале «НЛО» в 2000-м году Новое литературное обозрение. 2000. №43. С. 5 -112. . Позже одноименное издание выпустило двухтомник «Ароматы и запахи в культуре» (Сост. О.Б. Вайнштейн. М.: Новое литературное обозрение, 2003). Но отметим, что в сборнике приведенная нами реплика Н.П. Анциферова не фигурирует, и отдельно в контексте города запахи практически не рассматриваются.

Упоминание локусного запаха в художественном произведении - требует контекста для верной интерпретации авторского смысла. Так, например, словосочетание «запах Азии» - может вызвать противоположные ассоциативные оценки в сознании читателя. Для одних это будет, например, сладкий аромат дыни и благовоний; для других - запах нечистот в жару. Как правило, от отрицательных «коннотаций» освобождены запахи природы, им могут противопоставляться ароматы человека, города, - цивилизации.

Ольфакторное (обонятельное) - часто становится художественным приемом. Так Э. Золя насыщает шахтерский поселок в «Жерминале» угнетающим запахом жареного лука, который прочно ассоциируется с нищетой. Ф. Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» через локусные запахи сравнивает не столько города, сколько модели их экономического развития. Лондон, где «сити с своими миллионами и всемирной торговлей, кристальный дворец, всемирная выставка», где «наивысший буржуазный порядок» имеет «отравленную Темзу» и «воздух, пропитанный каменным углем». Английской столице и прогрессу противопоставляются столицы континентальной Европы: «Берлин до невероятности похож на Петербург. Те же кордонные улицы, те же запахи, те же... (а впрочем, не пересчитывать же всего того же!)» Достоевский Ф.М. Зимние заметки о летних путешествиях// http:// az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0040.shtml..

Мысль об идентифицирующих запахах города наиболее ярко можно проиллюстрировать стихотворением «Годы и Города» Дона Аминадо 1927 г.:

Старый Лондон пахнет ромом,

Жестью, дымом и туманом.

Но и этот запах может

Стать единственно желанным.

Ослепительный Неаполь,

Весь пронизанный закатом,

Пахнет мулями и слизью,

Тухлой рыбой и канатом.

Город Гамбург пахнет снедью,

Лесом, бочками, и жиром,

И гнетущим, вездесущим,

Знаменитым добрым сыром.

А Севилья пахнет кожей,

Кипарисом и вербеной,

И прекрасной чайной розой,

Несравнимой, несравненной.

Вечных запахов Парижа

Только два. Они все те же:

Запах жареных каштанов

И фиалок запах свежий.

Есть чем вспомнить в поздний вечер,

Когда мало жить осталось,

То, чем в жизни этой бренной

Сердце жадно надышалось!..

Но один есть в мире запах,

И одна есть в мире нега:

Это русский зимний полдень,

Это русский запах снега.

Лишь его не может вспомнить

Сердце, помнящее много.

И уже толпятся тени

У последнего порога Дон Аминадо. Избранные стихотворения// http:// az.lib.ru/d/donaminado/text_0050.shtml..

Примечательно, что задачу запечатлеть уникальный запах города ставят перед собой и парфюмеры. Обозначены два пути ее решения:

1) создание ароматической метафоры города - первые духи с топонимами в названиях появились в начале ХХ века: Perfume of Mecca, Saigon, Ambre de Delhi и Fleurs de Bagdad, Красная Москва. (В советском сознании закрепился несуществующий бренд «французские духи», популярность которого, видимо, объяснялась не только качеством и ароматами, но и романтическим образом Франции, закрепленным в массовом сознании через культуру).

2) воссоздание всего комплекса ароматов локуса, включая и непривлекательные. Специалисты, выбирающие второй вариант, заведомо соглашаются на отсутствие массового спроса на свой продукт - поэтому, видимо, подобные ольфакторные эксперименты начали проводиться лишь в 21-м веке. Особо обращают на себя внимания «проекты» художницы Хельгард Хауг, которая смогла в 2000-м году синтезировать и «упаковать» в флаконы комплекс запахов станции берлинского метро U2 «Александерплатц». Спустя 3 года финская художница Хильда Козари в пространстве художественной галереи воспроизвела запахи Хельсинки, Будапешта и Парижа. Чтобы ощутить локусные ароматы посетители экспозиции должны были поместить голову в один из трех прозрачных пузырей, подвешенные в воздухе. Подробно суть и экзистенциональный смысл этих и подобных ольфакторных экспериментов изложены в статье Джима Дробника «Город: дистилляция» Дробник Д. Город: дистилляция// Теория моды: одежда, тело, культура. 2013. №26// URL: http:// www.nlobooks.ru/node/2974.. Обратим только внимание, что описанные акции были призваны вызвать именно культурную рефлексию - феномен Пруста. Успех этих опытов дает возможность с уверенностью говорить о неповторимых, идентифицирующих ароматах города.

Примечательна в этой связи ситуация, возникшая в лондонском метрополитене в 2001-м году. С помощью ароматизаторов было решено изменить малоприятный запах подземки («каждый, кто пользуется метрополитеном, знаком с запахом, который преследует пассажиров под землей. Их захлестывает волна запахов сотен одеколонов, духов, дезодорантов, пота и еды. И чем жарче день, тем невыносимее запах» В метро пахнет по-другому// Русская служба ВВС. 23.04.2001// URL:

http:// news.bbc.co.uk/hi/russian/uk/newsid_1293000/1293263.stm., - рассказывал об акции сюжет BBC). Для освежения выбрали легкий аромат французского производства. Но вскоре этому воспротивились пассажиры: запах стал казаться слишком назойливым, у аллергиков обострилось заболевание. Через несколько недель массовых жалоб эксперимент прекратили. Можно предположить, что локус сопротивляется «насильственному» изменению своего запаха; а люди дорожат пусть не самой «вкусной», но привычной ольфакторной атмосферой места.

Безусловно, запах места формируется на основе профильного занятия жителей: сельское хозяйство, тяжелая или легкая промышленность, торговля, рыбный промысел и т.д. Но выбор основного занятия не случаен (за исключением плановой экономики) - он подсказан, «нашептан» самой природой. Запах, дух, душа локуса принадлежат ему самому, а не людям, которые на нем проживают. Потому он и уникален для каждого места.

Несмотря на незначительный объем литературных источников, связанных с Ивановом конца XIX - начала XX века, мы можем составить вполне яркое впечатление о запахах русского Манчестера. Их, так или иначе, описывают практически все ранние произведения «ивановского текста» - видимо, настолько ярки были эти ароматы.

Главный источник ивановской идентичности (следовательно, и запахов) - текстильная промышленность. Она в прямом смысле пропитывала собой рабочих. Яков Гарелин описывает: «Пробывши целый день в мастерской (а пришлым из деревень приходилось и целую неделю жить там) мастеровой до того пропитывался испарениями красильных веществ, что на далеком расстоянии, по одному запаху можно было определить, каким мастерством он занимался. По этому запаху невесты выбирали себе женихов - вот этот красной краской набивает, а этот желтой; красной ужасно пахнет, а желтой полегче, но зато набойщик красной получает больше» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск… С. 41-42..

Филипп Нефедов в очерке «Наши фабрики» (1872 г.) показывает, как фабрика пропитывает своих рабочих не только запахами, но и цветом (в предлагаемом отрывке хоть и не встречается ольфакторных деталей, но подробное описание атмосферы места позволяет нам представить, физически ощутить и удушливый запах): «Пары и газы образуют густые облака и беловатой тучею висят над головами рабочих. Глядя на эти зеленые, красные, черные и желтые и различных цветов лица и руки лаборантов-рабочих, смело можно подумать, что тут собрались представители всех рас земного шара, только в более усовершенствованном и потому более ярком виде. Материал для красок берется из всех трех царств природы; животного - для пунцового, адрианопольского ситца, растительного и минерального; к последнему относятся ядовитые вещества, как, например, мышьяк, сулема и т. п. Насколько воздух лаборатории здоров для глаз и дыхания рабочих, говорить излишне, замечу только, что у многих лаборантов, стоящих над горшками и размешивающих, нагнувшись, палкою дымящуюся краску, зубы черные и десны распухшие» Нефедов Ф.Д. Наши Фабрики... С.35.. Едкий химический запах запомнился в Иванове Натали Саррот - известной французской писательнице, которая провела в «русском Манчестере» первые годы жизни - ее отец владел небольшим заводом по производству красителей: «я ощущаю <…> тошнотворный запах кислоты и точно также переступаю через ручейки желто-красной-синей жидкости… » Саррот Н. Детство// Цит. по: Памятники истории и культуры города Иванова. По литературным местам. Иваново, 1990. С.21. .

Интересно, что самый распространенный вариант ситцевой набойки - цветы и элементы растительного мира (Ситец - поля подаянье,/ весь обрызганный росой Евтушенко Е.А. Ивановские ситцы// Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 3. М.: Художественная литература, 1984. С. 208.). Таким образом, то, что в рамках природного ландшафта, вызывает, как правило, самые приятные ощущения, перейдя в ландшафт культурный - может вызывать отторжение. Это характерный пример «семиотической игры» между природным и культурным ландшафтами в рамках «ивановского текста».

«Обонятельные» характеристики могут оказаться красноречивее других при противопоставлении Манчестера и города-сада. Так, например, очерк Нефедова «Наши фабрики» (1872) строится, в том числе, на ольфакторном контрасте. В самом начале публицист описывает массовом представление об Иванове как о цветущем городе («цветущий» - вызывает вполне понятную ольфакторную ассоциацию) - далее автор пытается всячески опровергнуть этот тезис: рассказ пестрит описанием неприятных, «антицветущих» запахов.

Нефедов подробно останавливается на вопросе кондиционирования фабричных цехов: «… летнею порою иногда отворяются форточки в окнах, но зимою этого не дозволяется, и воздух целую неделю остается спертым и пропитанным углекислотою, аммиаком и прочими негодными для дыхания газами. Спрашивается: сколько кубических футов чистого воздуха приходится на каждого человека спустя сутки и чем дышит работник, являющийся в трепальную в конце шестых суток? Теперь исключите из данного пространства объем машин, занимающих собою больше половины всего помещения, и прибавьте к сказанному вечную пыль, запах масла, - и всякое понятие о воздухе исчезнет!» Нефедов Ф.Д. Наши Фабрики. С. 37..

В небольшой журнальной публикации Нефедов девять раз употребляет слово «запах». Выделяет он и три ольфакторных оттенка ивановских фабрик: это запах масла, царящий в машинных отделениях («одинаково и сильно действует на непривычное обоняние»); «кислый тяжелый запах» в шлихтовальной, где проклеивают пряжу («с непривычки после какой-нибудь четверти часа пребывания кружится голова и чувствуется легкая тошнота»); «запах поташа и извести» в отбельной. Для воссоздания атмосферы места одного запаха может быть не достаточно, и Нефедов постоянно «смешивает» самый распространенный и назойливый маслянистый запах фабрики с пылью.

Однако фабричная территория не ограничивает распространения запахов, город весь «подчинен» текстильному аромату: «Тускл и удушлив воздух от смрадного дыхания города-зверя; целый день висит над фабричным городом тяжелая, черно-сизая пелена дыма и копоти» Волков И.А. Ситцевое царство. Очерки и рассказы: в 2 томах. Иваново-Вознесенск: Основа, 1925. Т.1. С.3.. Добавляет оттенков городскому аромату и река Уводь - «сточная канава» химических отходов ивановских фабрик. В раннем «ивановском тексте» ее традиционно сопровождает эпитет «зловонная». (Показательно, что в очерке «Страна плодородия» Дм. Семёновский особо останавливается на том, что в новом Иванове, «городе-саде» решен вопрос с канализацией и водопроводом).

Нефедов добавляет в общий букет запахов неприятные ароматы фабричных дворов: «Всюду встречаются мусорные кучи, бугры и настоящие горы свидетельствуют о том, что под ними когда-то были ямы, назначенные для спуска негодных красильных веществ и нечистот. Несмотря на то, что все эти холмы и возвышения придают даже некоторую живописность виду, тем не менее, однако, заставляют отвратить взоры и, что не раз мы уже делали, крепко зажать нос, так как исходящее от них зловоние воистину с ног сшибить может непривычного человека». Так же Нефедов деликатно уточняет, что фабричные дворы часто выполняют функцию отхожих мест для рабочих: «нечего и говорить, во что превращается двор во время ненастной погоды и что на нем бывает в знойные дни лета» Нефедов Ф.Д. Наши Фабрики. С. 38..

Запах является маркером социального положения человека. Ивановские фабриканты активно разбивали вокруг своих особняков и дач благоухающие сады и парки. Рабочим же приходилось в течение всей смены дышать химическим зловоньем - помещения фабрик не проветривались и не имели тяги. Потому, видимо, с жестоким злорадством рабочие пересказывали друг другу ольфакторные подробности смерти крупнейшего ивановского фабриканта Якова Гарелина: «Через несколько дней после этой "операции" все тело Я.П. Гарелина покрылось чирьями, а еще через несколько дней оно начало заживо разлагаться, издавая страшное зловоние; вслед за тем последовала мучительная смерть» Волков И.А. Ситцевое царство. Т.1. С.104.. Эта история вошла в книгу «Ситцевое Иваново», несмотря на то, что автор, бывший фабричный рабочий И. Волков, признает заслуги Я. Гарелина («На фоне этих карикатурно-топорных фигур старого Иванова более или менее светлой точкой выделяется фабрикант Яков Петрович Гарелин» Там же.).

Еще один характерный запах дореволюционного рабочего города - запах кабака. Водочный аромат прочно вошел в память Дмитрия Фурманова - в доме, где первоначально поселилась его семья в Иванове, был кабак: «Ух, как противно это слово! Отвратительный запах прокопченности, пропитанности всего водкою, кажется до сих пор еще живет - да, живет в моей памяти и заставляет содрагаться при одной мысли о возможности того обстоятельства, что и я мог бы попасть "по счастливой случайности" в компанию этих вечных сотоварищей, собутыльников моего отца, что и я мог бы пропасть, как проподают многие, - за компанию» Фурманов Д.А. Дневниковая запись от 30 августа 1910 г.// Цит. по: Куприяновский П.В. Искания, борьба, творчество. Ярославль: Верхневолжское книжное изд-во. 1967. С.10. . Тот же неприятный запах Иванова остался в памяти Анны Барковой - в позднем стихотворении 1971 года он упоминается для передачи атмосферы безрадостного детства; отметим онтологическое противопоставление города и деревни:

Городская изба, не сельская,

В ней не пахло медовой травой,

Пахло водкой, заботой житейскою,

Жизнью злобной, еле живой Баркова А.А. «Что в крови прижилось, то не минется» (1971)// Цит. по: Таганов Л.Н. Поэзия бунтующей души// Тропинки памяти: Воспоминания и статьи о писателях-ивановцах. Ярославль: Верхне-волжское книжное изд-во, 1987. С.99. .

Показательно, каким образом сопровождают запахи развитие протестного движения в Иваново-Вознесенске начала ХХ века. Волков в «Ситцевом царстве» вспоминает, что первоначально местом встреч рабочих, своеобразными рабочими клубами были фабричные «уборные» (места с устоявшейся ольфакторной репутацией): «Здесь рабочие назначали друг другу свидания и встречи, здесь подолгу велись беседы на всевозможные темы, здесь читались газеты и книжки, здесь, наконец, устраивались рабочие "собрания" и даже "летучие митинги"… Я помню, как в одной из таких фабричных "уборных" долго красовалась стихотворная надпись на стене:

Сюда, товарищи, почаще вы ходите

И, что толкуют здесь, старательно внемлите!

Здесь просвещение рабочему дается,

А фабрикантам плеть хорошая плетется» Волков И.А. Ситцевое царство. Очерки и рассказы: в 2 томах. Иваново-Вознесенск, 1926. Т.2. С.13..

Но важно, что формировалось и разворачивалось революционное движение ивановских рабочих на зеленых берегах реки Талка. Городская окраина и высокие сосны стали преградой для проникновения дыма фабричных труб, а речная вода смывала с тел рабочих все неприятные запахи. Показателен пароль, которые выбрали ивановские подпольщики для своих встреч на берегу Талки:

Мне не забыть - "Цветут фиалки" -

Пароль весенних наших дней...

И помню, как нас на лужайке

Сгоняли в стадо, как зверей.

"Цветут фиалки"... В ссылке, в тюрьмах

Мы долго помнили потом

И никогда в своих раздумьях

Не примирялися с врагом Ноздрин А.Е. Цветут фиалки // Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С. 227.. (А. Ноздрин).

Многодневные забастовки на ивановских фабриках приводили к тому, что впервые за долгие десятилетия фабричные трубы переставали испускать зловонный дым, небо расчищалось. Таким образом, изменение локусного запаха - стало предвестником фундаментальных социальных изменений.

В художественных текстах ивановцев ольфакторные характеристики часто возникали при описании фабричной жизни - они позволяли минимальными средствами охарактеризовать атмосферу рабочего места, изнурительность труда: «Пахло... прелой резиной, мелкой хлопковой пылью и потом, женским потом, которым пропиталась вся фабрика - от воздуховодов до подвалов» Малышев А.В. Ночная смена// Малышев А.В. Такое счастье: рассказы. Ярославль: Верхне-Волжское книжн. издательство, 1979. С.60..

Надо понимать, что запах является элементом культурного ландшафта - семиотического пространства, которое не способно стереть ни один из своих пластов. Они сменяются, трансформируются, но остаются навсегда. И запах текстильных фабрик (сегодня почти исчезнувших) хоть и не ощущается явственно в современном Иванове - он остается в пространстве «ивановского текста», его можно вычленить, вызвать в рамках «феномена Пруста».

Выводы к главе

Безусловно, ольфакторные характеристики - атмосфера места - формируются на основе профильного занятия жителей: сельское хозяйство, тяжелая или легкая промышленность, торговля, рыбный промысел и т.д. Но выбор основного занятия не случаен (за исключением плановой экономики) - он подсказан, «нашептан» самой природой, особенностями ландшафта и климата. Запах, дух, душа локуса принадлежат ему самому и мало «подчиняются» людям, которые в нем проживают. Потому ольфакторные характеристики и уникальны для каждого места - характеризуют и объясняют его.

Уже наличие уникальных ольфакторных характеристик каждого локуса указывает на несовершенство семиотического подхода к городу. Исследователи знаковой системы не в силах уловить средствами своей методологии ни запах, ни душу места. Более того, семиологи настаивают на их отсутствии, предлагая универсальную (по принципу «или-или») типологию городов.

Мы увидели, что город Иваново - объект нашего исследования - в полной мере не вписывается ни в одну из предложенных маркировок. Это, конечно, можно объяснить нетипичностью самого локуса. Его «городская» история совсем недавняя - село и посад объединились в полис лишь в 1871 году - причем это были два разных, вполне сформированных, и антогонстичные друг другу «локальных текста». Краеведческая литература практически не различает их - однако в этом отношении очерк В.П. Безобразова: «Этот гордый вознесенский посад, возникший на всех клочках вольной земли, какую только удалось ивановцам приобрести вне закрепощенной ивановской межи, есть промышленный протест XIX в. против всесилия вотчинной средневековой власти - это дитя Иванова, обратившееся, впрочем, как мы сейчас увидим, против своего родного пепелища» Безобразов В.П. Село Иваново. Общественно-физиологический очерк// Отечественные записки. 1864. Т. 402. №1. С. 279..

Долгое время жизнь в ивановском локусе проходила на основе не культурных и духовных ценностей, а - материальных, промышленных. Все было подчинено «богу» фабрики. В советский период развитие территории нельзя считать самостоятельным (с опорой на внутренние процессы и потенции) - оно было во многом директивным, обусловленным идеологией и государственным режимом.

Но, думается, что разработанная семиотическая типология в полной мере не подходит ни для одного города (кроме изначально указанных примеров, которые и выступили объектом исследований, предварявших общие выводы). Хоть в каждом городе есть общие черты (ландшафтные - например, близость река; архитектурные - ярко выраженный центр), но каждый по-своему их «трактует», преломляет относительно своих реалий. Причина уникальности локуса - безусловно, в его историческом и культурном развитии. А определяются они, думаем, что во многом географическими и природными особенностями. Об их ключевом значении при формировании локальных текстов пойдет речь в следующей главе.

3. Роль природного и культурного ландшафтов в формировании локальных текстов

Термин «культурный ландшафт» первым предложил в 1907 г. российский географ Л.С. Берг для обозначения ландшафтов, «в которых человек и произведения его культуры играют важную роль» Берг Л.С. Предмет и задачи географии // Известия РГО. 1915. Т. 51. Вып. 9. С. 471.. В 1922 году в монографии «Номогенез» ученый выдвинул крайне важный в контексте нашей работы тезис: «Географический ландшафт воздействует на организм принудительно, заставляя все особи варьировать в определенном направлении, насколько это допускает организация вида. Тундра, лес, степь, пустыня, горы, водная среда, жизнь на островах и т. д. - все это накладывает особый отпечаток на организмы. Те виды, которые не в состоянии приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или вымереть» Берг Л.С. Номогенез, или эволюция на основе закономерностей/ Труды Географического института. Т.1. Петербург: Государственное изд-во, 1922. С. 180-181.. Позже Л.Н. Гумилев перефразировал это следующим образом: «ландшафт заставляет людей, в него попадающих, приспосабливаться к его особенностям» Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М.: Эксмо, 2007. С.130.. По мнению этнолога, именно в результате приспособления к ландшафту формируется и этнические общности. Естественные особенности топоса определяют специфику региональной культуры - делают уникальным локальный текст.

Феномен культурных ландшафтов активно осмыслялся советским краеведческим движением в 1920-1930 гг.: одним из результатов научной рефлексии стала концепция «гуманитарного краеведения» Н.П. Анциферова и И.М. Гревса, в которой местность и город (географический и культурный ландшафты) рассматривались как «собирательная личность». Взаимосвязь природного и культурного ландшафтов в 1920-е гг. исследовал пермский профессор П.С. Богословский. Так, например, обилие в рукописных памятниках пермского края апокрифических сказаний он объяснял особенностями естественного ландшафта: «Наличность и богатство такой литературы объясняется исторически. Уральские дебри, закамские лесные топи издавна служили прибежищем для старообрядцев, их скитов, их писаний. Среда, хранившая и культивировавшая рукописную литературу на Урале, была по преимуществу, старообрядческая, чрезвычайно живо интересовавшаяся апокрифическими и эсхатологическими сочинениями, связывавшая их содержание с гонениями "старой веры"» Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. С. 130.. Любопытно, что примерно в той же парадигме о влиянии природы на местную культуру размышлял несколько ранее и ивановский историограф Я.П. Гарелин: «Мрачный колорит местности, занятой Ивановом; вековые дремучие леса, подавляющие человека своим могучим видом; глубокие омуты, вырываемые падением воды на многочисленных мельницах по Уводи, устройством которых так охотно занимались ивановцы, что видно даже из акта XVII столетия; процветание или гибель домашнего скота при одинаковых по-видимому условиях жизни; ветры, ломающие и вырывающие с корнем громадные деревья - все это наводило на размышления, заставляло ум допытываться, откуда все это, по чьему велению свершается; видели то хорошее, то дурное влияние этих таинственных сил на человека, и не будучи в состоянии представить эти силы отвлеченно, представляли их в человеческом образе, с различными отличительными признаками, смотря по месту, где полагали жилище этих сил, духов» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск… С.56..

С 1970-х годов проблема культурного ландшафта актуализируется в западной и европейской науке См., например: Landscapology. Избранная аннотированная библиография материалов на английском языке по вопросу ландшафта и пейзажа в литературе./ Сост. Слава И. Ястремский// Вестник гуманитарной науки. 1996. №2// http:// vestnik.rsuh.ru/article.html?id=55977.: она оказывается смежной для литературоведения, культурологии, философии, географии, дизайна. В российский научный дискурс тема вернулась в конце 1990-х - во многом благодаря работе НИИ культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева; первые диссертации по этой проблематике появились спустя десятилетие См., например: Лавренова О.А. Семантика культурного ландшафта: дисс. … доктора философских наук. М., 2010; Лысенко А.В. Культурные ландшафты Северного Кавказа: структура, особенности формирования и тенденции развития: дис. … доктора геогр. наук. Ставрополь, 2009; Калуцков В.Н. Ландшафтная концепция в культурной географии: дисс. .. доктора геогр. наук).. (В советский период, в силу идеологических ограничений исследования в этом направлении практически не велись).

Многочисленность и разрозненность исследований (применяемых методов и подходов), их одновременность, отсутствие «авторитетного мнения» не позволили создать единую терминологическую базу - научные публикации часто противоречат друг другу. Наиболее принципиальным и не получившим единого ответа остается вопрос о пропорциях взаимовлияния природного (естественного, географического) и антропогенного ландшафтов.

Большая часть исследователей при толковании словосочетания «культурный ландшафт» акцентируют свое внимание на первом слове, считая, что культура (человек) доминирует над природой. В какой-то степени подобное толкование предопределено самим дефидентом «ландшафт». Согласно версии Ю.Г. Тютюнника слово возникло в IX веке в трудах монахов Фульдского монастыря в Германии. При переводе с латыни «Евангелической гармонии» Татиана они заменили слово «regio» (район, страна) на «lantscaf» в значении «единая священная земля» - территория единой паствы, упорядоченная согласно общегерманскому плану См.: Тютюнник Ю. Г. О происхождении и первоначальном значении слова «ландшафт»// Изв. РАН. Сер. геогр. М., 2004. № 4.. Из этого определения следует, что ландшафт изначально несамостоятелен, вторичен - он подчинен государственному или церковному устройству.

Мы же настаиваем, что именно естественный ландшафт первичен и во многом предопределяет развитие культуры - как следствие, формируя особый менталитет местного населения. В этом ключевое отличие наших взглядов от концепции изучения локальных текстов, предложенной В.В. Абашевым. Он разделяет позицию американского культуролога Саймона Шамы, высказанную в монографии «Ландшафт и память» («Landscape and Memory», 1995): «ландшафты - это скорее явления культуры, чем природы. Модели нашего воображения проецируются на лес, и воду, и камень <…>; как только какая-либо идея ландшафта, миф или образ воплотится в месте сем, они сразу становятся способом конструирования новых категорий, создания метафор более реальных, чем их референты, и превращающихся в часть пейзажа» Цит. по: Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 2000. С. 7.. Анализируя в этой парадигме «коктебельский текст», В.В. Абашев пишет: «Творческое воображение русского поэта [М. Волошина] преобразило крымский ландшафт буквально: оно лепило и ваяло его по образу и подобию символических форм культуры. <…> Волошин увидел очертания своего профиля в абрисе скал Карадага. Сегодня этот профиль видят все, он стал реальной и поэтому для всех различимой формой ландшафта. И более того - энергия творческого воображения Волошина, открывшего процесс символизации Коктебеля, действует и сегодня. Процесс формотворчества продолжается по заданной поэтом программе. В очертаниях Карадага, подчиняясь логике восприятия Волошина, сегодняшние посетители Коктебеля различают все новые многозначительные формы» Абашев В.В. Пермь как текст… С. 6..

Мы считаем, что этот пример следует трактовать иначе. Волошин выступил лишь в качестве интерпретатора коктебельского пейзажа - уже существовавшего текста, знакового пространства; поэт лишь расшифровал и наделил его значениями. Читатель и толкователь текста не является его автором. (Хотя в определенной мере справедлива и устоявшаяся формулировка, что любой читатель - соавтор). Именно природный ландшафт, атмосфера места (говоря языком Н.П. Анциферова) сформировали особый взгляд и настроение поэта, позволившие ему увидеть в очертаниях скалы абрис человеческого профиля. Предположим, что «энергия творческого воображения» в процессе символизации Коктебеля исходит не столько от Максимилиана Волошина (как утверждает Абашев), сколько от самого ландшафта, самой природы - этим и объясняется способность туристов различать в ландшафте все новые и новые знаки.

Обратим внимание также на то, в каком поэтическом контексте Волошин сравнил очертания скалы со своим профилем - это последняя строчка стихотворения «Коктебель» (1918): «И на скале, замкнувшей зыбь залива,/ Судьбой и ветрами изваян профиль мой» Волошин М.А. Коктебель// Три века русской поэзии/ Сост. Н.В. Банников. 2-е Изд.доп. М.: Просвещение, 1979. С. 454. . Предыдущие строфы рассказывает о том, как природный ландшафт Крыма повлиял на поэзию поэта, на его становление:

С тех пор как отроком у молчаливых

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я -- душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась,

По складкам гор, по выгибам холмов.

Отметим, что В.В. Абашев приводит в процитированной нами реплике два волошинских глагола («лепилась и ваялась») вне контекста - в противоречие всему смыслу и идее стихотворения.

Подходы Саймона Шамы, вероятно, положительно воспринимаются и другими исследователями. Некоторые расценивают термины «ландшафт» и «культурный ландшафт» как тождественные, абсолютно синонимичные. Так и выходит, если считать, что ландшафт - ирреален, определяется сознанием и культурным опытом каждого человека. Эта позиция, к слову, имеет право на существование. Всегда любопытно сравнивать пейзажи, написанные художниками на одном пленэре, практически с одной и той же позиции - они не могут получиться одинаковыми. А, следовательно, не существует объективного восприятия природного ландшафта.

Но все же мы считаем ошибочным не учитывать первоочередную роль естественного ландшафта. Он формировался безантропогенно, человек - вторичен. Люди вынужденно приспосабливались к существующему естественному ландшафту: места обитания выбирались вблизи с водными источниками, поселения строились по берегам рек. Именно природный ландшафт (его недостатки) мотивировал человека к созданию ландшафта культурного - климат и обезвоженная почва, например, вынудили к созданию ирригационных систем. Но здесь важно разделять: гидросооружения, созданные человеком с учетом реальных особенностей природы, - объекты культурного ландшафта. Зеленые поля, заколосившиеся в пустыне благодаря этому, - уже объект измененного географического ландшафта. Хотя стоит понимать, что коренным образом преобразовать естественный ландшафт невозможно: пустыня будет зеленеть, пока действует построенная человеком система орошения. Следовательно, роль первичного природного ландшафта (в его первооснове) всегда остается главенствующей, лишь на время она может уходить на второй план.

К выводу о взаимозависимости ландшафта и человека приходят и ученые-семитологи. В.Н. Топоров, рассматривая «антрополокальное» единство Средиземноморья, пишет: «В этом "природно-культурном" оркестре, где, казалось бы, независимые и самодовлеющие партии моря и человека сводятся в некое высшее единство, истолковывать которое можно по-разному, человек находит свой совершенный modus vivendi. О нем можно судить по результатам "адаптивно-осваивающей" деятельности человека - городам, крепостям, стенам, вратам, <…>, произведениям искусства, пашням <…>и т.п.». Торопов показывает, что прибрежная линия - элемент не только географического, но и культурного ландшафта, обозначающий «место встречи человека и моря, предел для агрессии моря и открытые ворота к морю для человека» Топоров В.Н. Эней - человек судьбы. К «средиземноморской» персонологии. Часть I. М.: Радикс, 1993. С. 39..

Постепенно человек стал забирать первые партии в «природно-культурном оркестре» (продолжая метафору В.Н. Топорова). Он не только выбирал ландшафт более пригодный для жизни, но и коренным образом изменял его под себя. Сначала все-таки учитывая географические особенности (строительство крепостных валов, например, соотносилось с реальным ландшафтом). А со временем даже вопреки: яркий пример - строительство на болотах Санкт-Петербурга.

Географический ландшафт способен на регенерацию - возвращению к своему изначальному состоянию: как с помощью антропогенного фактора (войны, пожары, политические преобразования), так и самостоятельно («вода камень точит»). Культурный ландшафт обратиться к первосостоянию, по нашему мнению, не может - тогда он будет тождественен «географическому ландшафту». Но в тоже время ни один слой культурного ландшафта не стираем. «Важнейшей характеристикой геокультурного пространства является его многослойность, оно <...> обладает сложной компонентной структурой» Манаков А.Г. Структура геокультурного пространства России: подходы к делимитации// Псковский регионологический журнал. 2012. №14. С.22.. Таким образом, «ландшафт» - понятие физическое, «культурный ландшафт» - физическое и метафизическое.

Ю.М. Лотман уподобляет ландшафт знаковой системе - тексту в широком понимании. Хотя само понятие «ландшафт» в его работах по семиотике встречается только однажды - под заголовком: «Альтернативный вариант: бесписьменная культура или культура до культуры?». Ландшафт как понятие используется Лотманом для характеристики дописьменного культурного пространства. «Культура, ориентированная не на умножение числа текстов, а на повторное воспроизведение текстов, раз навсегда данных, требует иного устройства коллективной памяти. Письменность здесь не является необходимой. Ее роль будут выполнять мнемонические символы - природные (особо примечательные деревья, скалы, звезды и вообще небесные светила) и созданные человеком: идолы, курганы, архитектурные сооружения - и ритуалы, в которые эти урочища и святилища включены» Лотман Ю.М. Ю.М. Лотман и тартуско-московская школа: Сборник статей. М.: Гнозис, 1994. С. 365.. При этом Ю.М. Лотман оговаривает, что неверно говорить о превосходстве письменной культуры над неписьменной - например, он напоминает о высоких достижениях культуры доколумбовой Америки.

...