В определенном понимании многие современные локальные тексты русской культуры и литературы тоже являются дописьменными - не выработавшими собственного, индивидуального инструментария для коммуникации. Они постоянно апеллируют или к глобальному литературному процессу, или к литературе более крупных и успешных локусов (провинция - к столице). «Для того, чтобы письменность сделалась необходимой, требуются нестабильность исторических условий, динамизм, непредсказуемость обстоятельств, потребность в разнообразных семиотических переводах, возникающая при частых и длительных контактах с иноэтнической средой» Там же. С. 370., - слова Лотмана удивительно созвучны «вне семиотическим» выводам Н.П. Анциферова: для того чтобы появился «литературный миф» «должны были произойти чрезвычайные события, которые бы потрясли душу целого народа. Ибо миф не может быть созданием единичного сознания» Анциферов Н. П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга. Пб.: Брокгауз-Ефрон, 1922. [Репринтное воспроизведение изданий 1922, 1923, 1924 гг.] М.: Книга, 1991 // Анциферов Н.П. Быль и миф Петербурга. С. 50.. Две эти реплики вполне объясняют всплеск регионального самосознания в России после революции, в периоды социо-политических потрясений.

Локальные тексты культуры формируются в результате всеохватывающего и непрерывного взаимодействия природного (естественного) и культурного (антропогенного) ландшафтов. Этот процесс вполне укладывается в лотмановскую концепцию семиотики культуры: «Семиотическое пространство предстает перед нами как многослойное пересечение различных текстов, вместе складывающихся в определенный пласт, со сложными внутренними соотношениями, разной степенью переводимости и пространствами непереводимости. Под этим пластом расположен пласт "реальности" - той реальности, которая организована разнообразными языками и находится с ними в иерархической соотнесенности. Оба эти пласта вместе образуют семиотику культуры».

В логике этой концепции культурный ландшафт следует понимать как «семиотическое пространство», а природный ландшафт - как пласт «реальности». Лотман описывает их взаимоотношения, как постоянную игру: мир семиозиса «то втягивает его [вне лежащее ему пространство], то вбрасывает в него свои уже использованные и потерявшие семиотическую активность элементы» Лотман. Ю.М. Ю.М. Лотман и тартуско-московская школа: Сборник статей. С. 30.. Рассмотрим эту «семиотическую игру» (ее последствия и значение) на примере «ивановского текста» литературы.

3.1 Мнемонические символы (культурно-природные доминанты) «ивановского текста»

Становление и развитие ивановского региона связано в первую очередь с текстильной промышленностью. (Примечательно в рамках нашего исследования, что слова «текст» и «текстильный» являются однокоренными). Сама природа подтолкнула местных жителей к выбору основного ремесла, подсказала путь к развитию территории: суглинистая и песчаная почвы, на которых стоит Иваново, мало пригодны для эффективного сельского хозяйства. «Невыгодность выращивания зерновых культур <...> стала особенно сказываться в XVII веке, когда хлеб начали поставлять Южные и Восточные области» Экземплярский П.М. История города Иванова (Часть 1). Иваново: Ивановск. книжн. изд-во., 1958. С.22. - в Иванове начали появляться дворы «не пашенных» крестьян, бросивших сельское хозяйство ради ремесленных занятий и торговли. Относительно скоро этому примеру последовала большая часть населения. Способствовала промыслу и местная река Уводь: вода в ней оказалась известковой, «что было очень удобно для красильного производства» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск, или бывшее село Иваново и Вознесенский посад: В 2 ч. Ч. 1. Шуя: Лито-типография Я.И. Борисоглебскаго, 1884. С.8..

Текстильная промышленность изначала задала интертекстуальность «ивановскому тексту»: он восприимчив к другим культурам, заинтересован в них. Первые «капиталистые» крестьяне Иванова, перед тем как начать собственное дело, нанимались на Шлиссельбургскую мануфактуру Лимана, работавшую «на уровне западно-европейской техники» Экземплярский П.М. История города Иванова. С 51. - чтоб выведать технологии отделки и крашения тканей. Значительное влияние на развитие ивановских промыслов, по мнению П.М. Экземплярского, оказало соседство с иконописными селами и слободами. Иконопись в свою очередь несла глубинную связь с западной цивилизацией. В тоже время «в первой половине XVIII века ивановцы имели торговые связи с Астраханью, <…> через которую совершался обмен с Востоком (Индия, Персия), - поэтому некоторое влияние на развитие набойного дела могло идти и оттуда» Экземплярский П.М. История города Иванова. С. 32.. Восток и Азия с начала XIX века становятся значительным рынком сбыта From Moscow, by means of the railways and by the Volga, the goods reach the furthest limits of the Russian Empire, and can be obtained at almost any market town of Central Russia, in its trance-Caspian, trance Caucasian and Siberian provinces. They are to be found also in the markets of Khiva, Bokhara, and the adjacent provinces of Persia, Asiatic Turkey and Afghanistan. [Пер. с англ.: «Из Москвы, посредством железной дороге и по Волге, товары достигали дальнх пределов Российской империи, и могли быть получены практически на любом рынке Центральной России, в ее Каспийской, Кавказской и Сибирской губерниях. Их можно найти также на рынках Хивы, Бухары и в соседних провинциях Персии, азиатской Турции и Афганистана»]. (Bosharoff A. Russia city of Ivanovo-Voznesensk in the government of Vladimir. Chicago: World's Columbian exposition of 1983 in Chicago, May 1983). - ивановские мануфактуры не могли не учитывать специфику спроса: на ситцах появляются «восточные огурцы», специфические орнаменты. Этот факт примечателен в контексте слов Д.С. Лихачева: «в своей культуре Россия имела чрезвычайно мало собственно восточного. Восточного влияния нет в нашей живописи. В русской литературе присутствует несколько заимствованных восточных сюжетов, но и эти восточные сюжеты, как это ни странно, пришли к нам из Европы - с Запада или Юга» Лихачев Д.С. Культура как целостная среда// Новый мир. 1994. №8.// URL: http:// magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/8/lihach.html..

Ткацкая набойка обязывала к высокому художественному мастерству, знанию истории орнамента; при этом рисунок должен был постоянно изменяться, подстраиваться под моду. Источник новых тем и вдохновения для текстильного художника - природа: необходимо только выбрать, скопировать какой-то элемент растительного ландшафта и трансформировать его: «Ситец - поля подаянье,/ весь обрызганный росой» Евтушенко Е.А. Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 3. М.: Художественная литература, 1984. С.208.. Это еще одна грань взаимодействия природного и культурного в ивановском контексте Необходимо осознавать, что тканный орнамент, который одновременно вдохновлялся мировым культурным наследием и местной природой - сам по себе является феноменом культуры, выступает в роли «почерка эпохи» (См. Соколова Т.М. Орнамент - почерк эпохи. Л: Аврора, 1972. С. 148.) Текстильный орнамент оказал значительное влияние на поиски авангардного искусства начала ХХ века - убедительно это доказывает (в том числе на ивановском материале) диссертация М.А. Блюмин (Влияние искусства авангарда на орнаментальные мотивы тканей 1910-1930-х годов: на примере стран Западной Европы и России: Дисс. ... канд. искусствоведения.Спб, 2006). Есть предположение, что на «Черный квадрат» К. Малевича вдохновило именно изучение геометрических тканных орнаментов..

Текстильный промысел обозначился в ивановском локусе только в XVII веке. Люди же жили на этой территории, как минимум, век до этого. Что же привлекло людей в этот локус, чем он отличался от других более развитых и комфортных?

3.1.1 Образ болота в художественной литературе и в «ивановском тексте» («чертово болото»)

Первое известное письменное упоминание об Иванове относится ко второй половине XVI века. «Откуда явились первые поселенцы и почему выбрано ими такое глухое место, неизвестно, - но именно потому, что место выбрано было очень глухое, надо думать, что поселение было вынужденное» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск. С.25.. Есть версия, что здесь скрытно обосновались многие новгородцы, вынужденно покинувшие свой город после походов Ивана III и Ивана IV. Позже Иваново, окруженное непроходимыми лесами и болотами, труднодоступное для преследователей, стало прибежищем и для раскольников-старообрядцев. (Их влияние сыграло значительную роль в развитии локуса и ощущалось до начала ХХ века). Ивановская «мифология» также сохранила память о многочисленных бандах разбойников, населявших это пространство, - их успеху способствовало географическое положение Иванова (природный ландшафт): близость крупных торговых путей и судоходных рек; и одновременно с тем неизвестность и труднодоступность локуса для чужаков, его скрытость природой. «Воспоминания старожилов об ивановской старине полны рассказами о разбойниках, когда-то густо населявших прилегавшие к Иванову темные, непроходимые леса и глубокие овраги. В названиях оврагов и даже улиц города до сих пор звучат еще отголоски легенд об этих разбойниках. Так, например, глубокий овраг, подходящий к городу с завокзальной стороны, носит название "Пронина оврага", - по имени разбойника Прони, жившего здесь, судя по рассказам стариков, в конце восемнадцатого столетия. "Варгино" или "Варгин овраг", подходящий к городу со стороны б. Боголюбовской слободки, носит имя разбойника Варги, в свое время хорошо "работавшего" со своей шайкой на оживленной кохомской дороге и прятавшегося в глубоких выемках оврага, который далеко-далеко уходил в дремучий сосновый бор…» Волков И.А. Ситцевое царство: Очерки и рассказы: В 2 Т. Иваново-Вознесенск: Основа, 1926. Т.2. С.127..

Образ болота в русской культуре имеет многочисленные и противоречивые коннотации. Негативные оценки связаны с реальными угрозами жизни и здоровью человека, домашних животных. Устное народное творчество традиционно населяет болота нечистой силой. Тем не менее, люди издревле селились рядом - топонимы указывают, что топи были в пространстве всех крупных городов; они выступали в качестве пополняемых резервов воды, пищи и топлива; они ограждали и защищали локус от внешнего воздействия (не только вражеского, но и цивилизационного), выполняли функцию естественного фортификационного сооружения:

А были благодатные

Такие времена.

Недаром есть пословица,

Что нашей-то сторонушки

Три года черт искал.

Кругом леса дремучие,

Кругом болота топкие,

Ни конному проехать к нам,

Ни пешему пройти!

(Н.А. Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо») Некрасов Н.А. Избранные произведения. М.: Художественная литература, 1985. С.292..

Образ болота возникает в первых же художественных произведениях, связанных с ивановским пространством. «Тихий омут» - заглавие повести В.А. Рязанцева (1829-1866), описывающей «гнилую жизнь» Рязанцев В.А. Тихий омут/ Гранки. (Из собрания литературного музея ИвГУ). С.151. села Иваново; оно же и фигурирует под этим названием. «Изображенные Рязанцевым нищие ничего не имеют общего с теми "божьими людьми", какими бы их хотели видеть хозяева села, замаливающие свои грехи подаянием. На самом деле преступники плодят преступников. Черти, вошедшие в чертей-фабрикантов, перефразируя евангелие, переходят в тех, кто составляет планктон "тихого омута"» Таганов Л.Н. «Ивановский миф» и литература. Иваново: Издательство МИК, 2006. С.19..

«Чертово болото» - название очерка про Иваново Ф.Д. Нефедова, опубликованного в 1864 году в журнале «Развлечение» (это одна из первых «внешних» публикаций). Название явно перекликается с «Тихим омутом» Рязанцева и идентично с заглавием известной повести Жорж Санд 1846 года. Маловероятно, что Нефедов был не знаком с этим произведением или хотя бы не слышал о нем: «В России с середины до конца XIX в. повесть Ж. Санд издавалась восемь раз <...> Появление первого перевода "La Mare au diable" в России можно считать важным культурным событием» Ильина О.А. Повесть Жорж Санд "La mare au diable" и ее рецепция в России XIX в.// Вестник Томского государственного университета. 2011, №352. С. 12.. Но в повести Ж. Санд чертово болото (как топос) выступает в положительном образе - благодаря ему герои остаются на ночь в лесу: Жермен влюбляется в свою случайную спутницу, у него впервые зарождается мысль о браке с ней. Если бы не чары болота («случись кому тут ночью застрять, так уж это как пить дать - до свету отсюда не выберешься» Санд Ж. Чертово болото / Пер. с .фр. А. Шадрина. Харьков: Фолио, 1993. С 569.), жизненные пути героев могли бы окончательно разойтись.

Сравнение Иванова с болотом Ф. Нефедов приводит и в своем дневнике за 28 марта 1863 года - за год до публикации обозначенного очерка: «Не знаю, что ждет меня в болоте. Воображение рисует не радостную перспективу: двусмысленные взгляды антогонистов, а они - все население болота, война с невежеством и с грубою силою зоологического царства и многое, многое в этом роде…» Цит. по: Сокольников М.П. Литература Иваново-Вознесенского края. Введение в изучение местной литературы. Иваново-Вознесенск: Основа, 1925. С. 14.. Эту запись Нефедов делает в преддверии вынужденного отъезда из Москвы. Виной тому - ивановское областничество, не давшее ему (формально принадлежащему к крестьянскому сословию) «разрешение на учение в высшем учебном заведении» Сокольников М.П. Литература Иваново-Вознесенского края… С. 14.. Таким образом, «болото» для Нефедова - не ивановский ландшафт, а местные жители, обида автора на которых вполне объяснима: «Москву я оставляю не без грусти, но и без надежды скоро опять ее увидеть. Неужели эта грубая, материальная сила станет поперек дороги и заставит меня отказаться от всех устремлений, которыми жила душа с младенчества, и затянет в самую глубину омута животного царства» Цит. по: Сокольников М.П. Литература Иваново-Вознесенского края…. С. 16..

Примечательны (в определенном смысле противоположны содержанию повести Ж. Санд) перипетии частной жизни Ф. Нефедова. В Москву из Иванова он вернулся через год. В столице в 1868 году женился, а спустя два года вновь оказался в «чертовом болоте», «куда, после неудач семейной жизни, он уехал забыться и отдохнуть» Сокольников М.П. Литература Иваново-Вознесенского края... С. 15..

По нашему мнению, определение, предложенное Ф.Д. Нефедовым, во многом прижилось в ивановском дискурсе ХХ века Вероятно, предложенная Нефедовым метафора имела «хождение» и ранее. Примечательны слова С.Г. Нечаева из письма (1870 г) Нефедову: «Писать об Иванове, понятно, нечего: все можно выразить одним словом "скверно"; насколько это "скверно" действительно можно судить по тому, что твоя мать, такая горячая ивановка, и та кличку, придуманную тобой Иванову, признвет совершенно уместною и совершенно от сердца восклицает: "уж именно чертово болото, так уж это и есть"». (Цит. по: Экземплярский П.М. История города Иванова. С 124.) благодаря Д.Н. Семеновскому - он нашел и растиражировал старый образ в своей книге «А.М. Горький. Письма и встречи». Она издавалась дважды отдельной книгой в 1938 и 1940-м гг.; была еще публикация в «Новом мире» (1938, №3). Семёновский охарактеризовал отношение первых литераторов к родному локусу, параллельно дав емкую оценку дореволюционному литературному процессу: «Связанные с Ивановом писатели-одиночки не любили его и рвались на сторону. Ивановский уроженец, писатель-народник Ф.Д. Нефедов называл родной город "болотом"» Семёновский Д.Н. А.М. Горький… С. 106. . (В разделе 2.4.1 этой работы мы указывали, что подобное восприятие локуса могло быть близко и самому Д.Н. Семеновскому).

Нам кажется важным следующее наблюдение - слово «болото» имеет негативные коннотации в большой степени за счет социального контекста. Объясняется это, по нашему мнению, следующим: многие древние города стояли на нескольких холмах (наиболее яркие примеры в России - Москва и Киев), на вершинах селилась городская знать, а на склонах и в низовьях - люди более низкого социального статуса. В низовьях между холмами соответственно пролегали и болота (это отражается, например, в московских топонимах: Болотная площадь, Моховая улица, Козье болото, Сукино болото). Таким образом, специфическая «окраска» слова «болото» объясняется не только природным, но и антропогенным ландшафтом, расселением людей.

Особый случай - ландшафт Петербурга. Весь город основан на болотистой почве, поэтому ландшафт здесь не мог стать маркером социального расслоения. И, что показательно, образ болота в петербургском тексте, как правило, лишен пренебрежительных коннотаций; к нему относятся даже с некоторым почтением, словно к сильному и уважаемому сопернику: «Здесь все повествует о великой борьбе с природой. Здесь все "наперекор стихиям"» Анциферов Н.П. «Непостижимый город…», 1991. С. 34.. «Мифологема финского болота вообще укрепилась в петербургском тексте русской литературы и в петербургской мифологии как осмысление почвы города, которая в любой момент может его поглотить или же "выбросить" наверх некое губительное злое начало» Опарина Е.О. Петербург и его семиосфера: к проблеме глобализации// Человек: образ и сущность. 2005. №1. С. 194.. Наиболее показательно это отражено, на наш взгляд, в повести «Саламандра» В.Ф. Одоевского и в петербургском цикле стихов «Болотная медуза» Б.К. Лившица (в первую очередь - стихотворение «Второнасельники»).

В литературе образ болота может восприниматься и вполне положительно - например, в контексте подвига Ивана Сусанина. В данном случае болото выступает в охранном, оберегающем государство образе, преградив вражескому отряду путь к вотчине молодого царя Михаила Романова.

Положительные или нейтральные коннотации в литературе возможны в тех случаях, когда речь о болоте заходит как о традиционном месте охоты, сбора ягод и целебных трав, произрастающих исключительно в этом биогеоценозе. В ХХ веке болото стало восприниматься как источник полезных ископаемых - в первую очередь торфа. М.М. Пришвин «поэтизирует» болото, называя его «кладовой солнца». : «А многие до сих пор только и знают об этих великих кладовых солнца, что в них будто бы черти живут: все это вздор, и никаких нет в болоте чертей» Пришвин М.М. Кладовая солнца: Повесть и рассказы. Минск, 1980. С.17.. Пришвин неоднократно признается в симпатии к болотам, указывает на их природную первозданность и девственность, хотя в своих дневниках и признает, что болото - «нездоровая природа» Пришвин М.М. Глаза земли// http:// coollib.net/b/175749/read#t3.. Отметим, что залежи торфа (особенность естественного ландшафта) сыграли определенную роль и в «ивановском тексте», способствовали его «возвеличиванию». Благодаря запасам ископаемого именно в Ивановской области в конце 1920-х начали строить ГРЭС (позже получившую имя «Комсомольская»). Она стала одним из главных источников электроэнергии для центра страны; ее открытие дало мощный толчок развитию ивановской промышленности, локуса вообще (отразилось это и в культуре - что, наиболее заметно на примере городской архитектуры: именно тогда в быстрорастущем Иванове отказываются от проектов архитекторов-дезурбанистов с их идеей «города-сада»).

В художественной литературе образ болото часто сливается с образом России, Родины; становится чуть ли не архетипичным. Например:

Нет безобразья в природе! И кочи,

И моховые болота, и пни -

Всё хорошо под сиянием лунным,

Всюду родимую Русь узнаю... Некрасов Н.А. Избранные произведения. М.: Художественная литература, 1985. С.63..

(Некрасов Н.А., «Железная дорога», 1875)

Топи да болота,

Синий плат небес.

Хвойной позолотой

Вззвенивает лес.

<…>

Слухают ракиты

Посвист ветряной...

Край ты мой забытый,

Край ты мой родной!.. Есенин С.А. С. Собрание сочинений в 5 томах: Т.1. М., 1966: Художественная литература. С. 130..

(Есенин С.А. «Топи да болота…», 1914).

Леса с болтами да топями,

Где приютилась тишина,

Где ели выстроились копьями,

Грустна ты, наша сторона Семёновский Д.Н. Леса с болотами да топями…// Дмитрий Семёновский и поэты его круга: Сборник. Л., 1989. С. 68..

(Семёновский Д.Н. «Леса с болотам да топями», 1914).

Особо отметим созвучность и схожесть двух последних приведенных стихотворений. В них легко увидеть перекличку: у Семёновского «И в роще песня соловья» - у Есенина «Тенькает синица меж лесных кудрей»; у одного «вззвенивает лес» и «темным елям снится» - у другого «Когда по избам бродит сон/ И восходит к звездам за овинами/ Сторожевой протяжный звон». Это творческое созвучие вполне понятно - в 1914 году молодые поэты близко общаются, они товарищи по университету Шанявского. Отражение этой дружбы в стихах (прежде всего Есенина) исследователи отмечали не раз См., например: Певец родников прекрасных/ Публикация и предисловие М. Грамаковского// Волга. 1975. № 4. С. 175; Куприяновский П.В. Сопркосновения. Ярославль: Верхне-волжское книжн. изд-во, 1988. С. 164; Таганов Л.Н. «Ивановский миф» и литература. С. 164-165. , но представленные выше строфы, насколько нам известно, прежде не сопоставлялись.

В художественной литературе болото (ландшафт, расположенный рядом) часто приобретает сакральное значение (именно оно, по мнению проф. Л.Н. Таганова, актуализируется в ивановском контексте: «первые писатели Иванова вносят в "ивановский миф" своеобразную мистическую ноту, намекающую на трагическую судьбу своей малой родины» Таганов Л.Н. «Ивановский миф» и литература. С. 19., «в чертовом болоте водятся разные черти, и один из самых больших - это небезызвестный Сергей Геннадьевич Нечаев, который послужил прототипом для героя романа Достоевского "Бесы"» Таганов Л.Н.// В. Волотко. Иваново- город … чего?// Ивановская газета. 11 августа 2009 // URL: http:// ivgazeta.ru/?module=articles&action=view&id=30099. ).

Наиболее характерна «мистификация» болота для творчества А.А. Блока. «Над болотом цветет,/ Не старея, не зная измены» Блок А.А. Ночная фиалка/ Сочинения в двух томах. М.: Художественная литература, 1955. Т.1. С. 468. лиловый цветок поэта - ночная фиалка. Болото представляется символистом как преломляющее пограничье: между реальным и мистическим мирами: «За болотом остался мой город,/ Тот же вечер и та же заря. <…> Но столетья прошли,/ И продумал я думу столетий./ Я у самого края земли,/ Одинокий и мудрый, как дети» Там же.. Топь в творчестве поэта - символ спокойствия («Мне болотная схима - желанный покой,/ Будь ночлегом, зеленая мгла!» Блок А.А. Белый конь чуть ступает усталой ногой/ Сочинения в двух томах. М., 1955. Т.1. С. 140.) и незыблемости, вечности («Полюби эту вечность болот:/ Никогда не иссякнет их мощь./ Этот злак, что сгорел, - не умрет./ Этот куст - без истления - тощ» Блок А.А. Полюби эту вечность болот...// http:// az.lib.ru/b/blok_a_a/text_0052.shtml.). Блоковское восприятие болота, вероятно, необходимо определять через традицию «петербургского текста». Особенно часто образ болота возникает во «второй книге стихов» (1904-1908), составленной Блоком: «Болотные чертеняки», «Болотный попик», «Полюби эту вечность болот…», «Болото - глубокая впадина», «Белый конь чуть ступает усталой ногой», «Сон», и др. стихотворения. Образ болота употребляется в постоянной связи с образом России:

Русь, опоясана реками

И дебрями окружена,

С болотами и журавлями,

И с мутным взором колдуна,

Где разноликие народы

Из края в край, из дола в дол

Ведут ночные хороводы

Под заревом горящих сел Блок А.А. Русь/ Сочинения в двух томах. М., 1955. Т.1. С. 181..

(А.А. Блок, «Ночная фиалка»)

В таком контексте становится более понятным и приобретает революционную окраску стихотворение «Проклятый звонарь» 1906 года: «Кто рассеет болотный туман,/ Хоронясь за ночной темнотой?/ Чьи качают проклятые руки/ Этот колокол пленный?// В час угрюмого звона я был/ Под стеной, средь болотной травы,/ Я узнал тебя, черный звонарь,/ Но не мне укротить твою медь!» Блок А.А. Проклятый звонарь// http:// az.lib.ru/b/blok_a_a/text_0052.shtml..

Вероятно, в блоковской интерпретации образ болота воспринимается молодым поэтом Николаем Майоровым (он не раз обращался в своих стихах к блоковским темам и образам См. Голубев Н. «Как жил, кого любил, кому руки не подал…» // Литературная газета. 2014. № 20 (6463). С.6.). Семнадцатилетний ивановский школьник подчеркивает таким образом (в противовес ивановскому ландшафту: культурному и природному) контраст между индустриальным и «крестьянским», обозначая свою тягу к последнему (до 10 лет юноша жил в деревне). Для Майорова того времени характерен и мотив «воинствующего» одиночества - возможно, что и болотная тишина воспринимается в этой связи:

Я живу в небольшом городишке -

В нем проспектов нигде не найдешь.

Часто мне - озорному мальчишке

Снится спелая нежная рожь.

А еще стала чаще сниться

Мне под утро болотная гать, -

Город яркого, нежного ситца

Мог бы я на нее променять Майоров Н.П. «Я сегодня пою по иному»/ Публ. Н. Голубева// Литературная газета. 2014. № 20 (6463). С. 6. .

Также отметим внутрилитературную взаимосвязь-противопоставление болота и неба (земного и духовного). Оно отчетливо отражается в поэзии А. Блока: «Болото - глубокая впадина/ Огромного ока земли», «Там, где небо, устав прикрывать/ Поступки и мысли сограждан моих,/ Упало в болото, -/ Там краснела полоска зари» Блок А.А. Болото - глубокая впадина// http:// az.lib.ru/b/blok_a_a/text_0052.shtml.. Поэт «населяет» болото небесными героями: чертом и (опосредованно через образ болотного попика) богом.

Антагонистичны болото и небо в рассказе «Старуха Изергиль» Максима Горького: «Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветки, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то поднимался смрад, и от него люди гибли один за другим» Горький М. Старуха Изергиль. М.: Художественная литература, 1986. С. 25.. На контрасте неба и сырого ущелья, где «тепло и сыро» Горький М. Песня о соколе. М.: Художественная литература, 1986. С. 119. строится «Песнь о соколе» М. Горького. Образ болота многократно возникает в первой части романа «Мать», символизируя трагедию быта фабричных рабочих. Дом семьи Власовых стоит у «невысокого, но крутого спуска к болоту» Горький М. Мать// URL: http:// az.lib.ru/g/gorxkij_m/text_0003.shtml.( Горький М. Полное собрание сочинений: в 25 Т. М.: Наука, 1970г. Т.8.). Топь была и за фабрикой, на которой работали герои романа; «особенно поднялся Павел в глазах людей после истории с "болотной копейкой"» Там же... На топких берегах стоит и близлежащий город: «Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами. Над ними поднималась церковь, тоже темно-красная, под цвет фабрики, колокольня ее была ниже фабричных труб» Там же.. Подтверждает намеренность введения Горьким этого элемента ландшафта в качестве масштабной метафоры и реплика Павла Власова: « Мы должны построить мостик через болото этой гниючей жизни к будущему царству доброты сердечной, вот наше дело, товарищи!» Там же..

Но так ли много в действительности болот в ивановском пространстве (не культурном, а естественном)? По описаниям первого ивановского краеведа и историографа Я.П. Гарелина природный ландшафт Иванова действительно изобиловал болотами, но лишь до середины XIX века: «В то время, как существовали громадные леса вокруг Иванова, влага, задерживаемая ими, образовала топи и болота. <...> С уменьшением лесов площадь болот значительно сократилась; болезни и падежи встречаются несравненно реже; ветер свободно разносит болотные испарения и содействует высыханию болот» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск… Ч. 1. С. 12-13..

Поясним, что сокращение лесов было связано с вырубками для работы паровых машин. Их внедрение на текстильных фабриках началось со второй трети XIX века. Однако отметим, что болото - слово многозначное. Так, по свидетельствам самого Гарелина, в начале ХХ века оставались еще «глубокие омуты, вырываемые падением воды на многочисленных мельницах по Уводи» Там же. С. 73.. В очерке «Наши фабрики» (1872), описывающем ивановские предприятия, Ф. Нефедов называет болотом топкую грязь, имевшую место в прибрежной промзоне: «Фабричные дворы в большинстве случаев тесны и ничем не вымощены; не только осенью, но даже летом они редко когда пересыхают, чуть ненастная погода - обращаются в топкие болота, и рабочий вязнет в грязи буквально по колена» Нефедов. Ф.Д. Наши фабрики. C.179..

Но постепенно болота пропали почти полностью из ивановского (по крайней мере, городского) естественного ландшафта; но память о них осталась в ландшафте культурном. Нефедовское определение Иванова («чертово болото») с отрицательной коннотацией укоренилось в сознании ивановцев и в настоящее время переросло во фразеологизм, характеризующий и программирующий отношение многих жителей к локусу. Однако, как мы видим, данное определение вряд ли стоит считать непреложным: болото - неминуемый элемент ландшафта (природного, а затем культурного) любого крупного города. А реплика Нефедова во многом имела под собой биографическую подоплеку.

3.1.2 Фабричная труба как прописная буква «ивановского текста»

Технический прогресс, выразившийся в появлении на текстильных фабриках паровых машин, в буквальном смысле лишил Иваново возможности именоваться «медвежьим углом»: «вместе с промышленным ростом и истребление лесов, началось переселение зверей и птиц, находящих неудобство в совместной с человеком жизни. О медведях что-то уже совсем неслышно в здешних краях» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск… Ч. 1. С. 11-12.. Если в 1830-е годы Иваново и Вознесенский посад стояли, «окруженные со всех сторон дремучими лесами» Там же., то к концу века деревья уже не фигурировали в местном пейзаже. На смену зыбким болотам и дремучим лесам пришел «лес кирпичных труб»: «В этом городе гари фабричной/ И кирпичного леса труб…» Семёновский Д.Н. «В этом городе гари фабричной…» (1924)// Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С.144.^, Схожая метафора используется Д.Н. Семеновским и в стихотворении 1931 года «Город-Ткач»: «Вот он, город корпусов текстильных/ И высоких красноствольных труб» (Д.Н. Семёновский. Город-ткач// Дм. Семёновский. Избранные произведения. Стихотворения. Мстера (Очерки)/ Вступ. ст, составл. и подготовка текстов Л. Озерова. М.: Художественная литература, 1976. С. 102. (Д. Семёновский). Таким образом, новый «архетип» Термин «архетип» мы хоть и используем в кавычках, однако считаем его вполне применимым для обозначения постоянных природно-культурных образов «ивановского текста» (речь о которых идет в этой главе). К.Юнг, как известно, выделял архетипы в соответствии со стадиями «индивидуализации» человека (высвобождения индивидуально-личностного из стихии коллективно-бессознательного) - мы же изучаем процессы обособления конкретного локуса. И наиболее очевидны отличая одной территории от другой - в парадигме природы, климата, ландшафта. Таким образом, природно-культурные архетипы выступают в качестве «регулирующих принципов формирования» локальных текстов.

Подтверждает правомочность наших взглядов (потенциальную возможность вычленения архетипов внутри локальных сверхтекстов) и А.Я. Большакова - последовательный исследователь проблемы архетипов. Она указывает на возможность постижения национального менталитета и его составляющих (национальный характер, идеи, идентичности) «через глубинные архетипы, укорененные в коллективном бессознательном и на поверку определяющие самодвижение народной жизни - наперекор всем навязываемым догмам и нормативам. "Архетип" тогда выступает не как абстрактная величина, предмет отвлеченного теоретизирования, но как воплощение "коллективного опыта народа". <…>. В задачи национального самоопределения, культурной самоидентификации тогда входит "поиск себя" как обретение некой точки опоры - на глубинные, базовые архетипы национального менталитета, коренящиеся в устойчивых протообразцах, первичных моделях развития». (Большакова А.Ю. Архетип, миф и память литературы// Архетипы, мифологемы, символы в художественной картине мира писателя: материалы Международной заочной научной конференции (г. Астрахань, 19-24 апреля 2010 г.). Астрахань: Издат. дом «Астраханский ун-т», 2010. С.7.) «ивановского текста» (фабричные трубы) опосредованно вытеснил своего предшественника.

Иваново конца 1870-х описывалось современниками следующим образом: «на переднем плане река, по берегам которой в виде гирлянды тянется ряд фабрик, над ними постепенно поднимается город, блестя золочёными главами церквей и выставляя местами высокие фабричные трубы вперемешку с крышами домов» Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск… Ч. 1. С.5-6.. Показательно, что фабричные трубы в Иваново-Вознесенске оказались выше церковных куполов. Духовное в ивановском пространстве было ниже материального: «Церковь не имела ни какого влияния на жителей, потому что хотя они и были усердны по отношению к пожертвованиям, но посещали очень редко, да к тому же раскол господствовал тогда в Иванове» Там же. С. 159.. И даже фабриканты-старообрядцы «корректировали» свою веру в угоду финансовой выгоде (но надо отметить, что повлияла на это приезжая техническая интеллигенция): «Работал я одно время на фабрике Фокиных, считавшихся за людей богомольных и добрых. Праздничных дней у них было больше всех, немало было и "родительских суббот" и "великих пятниц"; из-за станка они гоняли нас на поминальные обеды и за обедами часто оделяли булками в память их отцов и дедов. Когда на их фабрике появилась техническая интеллигенция и на её долю стала перепадать прибыль предприятия каждого "выработанного куска", ей начали приплачивать; выдавали техническим работникам и на большие праздники «наградные», что им очень понравилось, и они начали говорить об упразднении целого ряда праздников. Фокины на это поддались, целый ряд святых был "рассчитан"» Ноздрин А.Е. Как мы начинали// Поэты-рабочему: Сборник. С. 96. . Этот случай описан в одном из ранних стихотворений А. Ноздрина (автора приведенных воспоминаний):

Добрались и до святых

Фокины усердные.

Рассчитали они их,

Выдали все медные.

Было сказано купцом:

Дело не в неверии,

А в расчёте цифровом,

В главной бухгалтерии Ноздрин А.Е. «Добрались и до святых…» // Поэты-рабочему: Сборник. С. 97..

Примечательна и характерна следующая строчка в этом стихотворении: «Ни к чему-де божий чин/ Славного и вечного, / Раз нет веры у машин, / То гулять им нечего». Фиксируется «антидуховная» и антигуманная специфика мануфактурного производства. Где важнее не человек - а машина.

Если купол православного храма призван символизировать пламя свечи, постоянное горение, то фабричная труба - прямое воплощение этого образа. Хотя можно интерпретировать его иначе: черный дым, который был присущ трубам мануфактур, скорее «олицетворяет» темные силы. Архитектурно-культурную оппозицию колокольня-труба (перерастающую в противопоставление шумного индустриального города тихой патриархальной Руси) фиксирует Дмитрий Семёновский в стихотворении «Поэт»:

В его каморке - стол да стул.

В окно глядят кресты и трубы.

Через стекло, как вызов грубый,

Кидает город грозный гул Семёновский Д.Н. Поэт (Примерно 1913)// Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С.64..

Схожий пейзаж описан и в стихотворении Дм. Семёновского «С немецкого» (1917) - из сборника «Благовещание» (вообще для Д. Семёновского свойственно «перепевание» своих же образов, пересмотр старых метафор). Как и во всей книге чувствуется религиозный мотив - однако звучит он неразборчиво и неуверенно. Устремленность городской архитектуры ввысь, обособленность «небоскребных» фабричных труб словно сочетается с внутренним миром поэта - его одиночеством и устремленностью к божественному: «Он жил почти у самых звезд/ В каморке тесной, словно гроб./ Лишь трубы высились окрест./ То был громадный небоскреб. <...> Он, всеми кинутый бедняк,/ Писал стихи в бреду больном,/ И был приют его убог,/ Кровать жестка и коротка,/ А сам он - беден, точно Бог/ Из Назарета-городка» Семёновский Д.Н. С немецкого// Семёновский Д.Н. Благовещание. С. 17..

Религиозным символом становится фабричный дымоход в раннем, ивановском творчестве Анны Барковой: «Перестаньте верить в деревни./ Полевая правда мертва;/ Эта фабрика с дымом вечерним/ О грядущем вещает слова» Баркова А.А. Грядущее// Дм. Семёновский и поэты его круга: Сборник. С. 354. (1921 г.). Спустя десять лет, уже в Москве, Баркова откажется от новой советской веры и ее иконы: «Веду классовую борьбу,/ Молюсь на фабричную трубу/ Б-б-бу-бу-бу./ Я уже давно в бреду…». В конце стихотворения Баркова обращается к Господу: «сделай, чтоб были люди», а не трубы.

В русской поэзии с середины XIX века сложился негативный образ фабричной трубы - это образ опасности, надвигающейся на город: «Где, как черные змеи, летят/ Клубы дыма из труб колоссальных,/ Где сплошными огнями горят / Красных фабрик громадные стены,/ окаймляя столицу кругом, --/ Начинаются мрачные сцены» Некрасов Н.А. Избранные произведения. М.: Художественная литература, 1985. С.78. (Н. Некрасов, «Кому холодно, кому жарко», 1858-1865). Примечательно, что спустя полвека сравнение со змеей относительно текстильной фабрики применил иваново-вознесенский поэт Михаил Артамонов (вряд ли здесь его можно обвинить в плагиате или подражательстве): «Шумит, гремит и охает/ И стонет меж полей/ На горе нам построенный/ Стоокий корпус-змей...» Дмитрий Семёновский и поэты его круга: Сборник. Л., 1989. С. 217.. И абсолютно идентична некрасовской метафора Анны Барковой в уже упомянутом стихотворении «Грядущее»: «Неизведанно злую опасность/ Нам сулит дымовая змея».

В этом контексте уместно вспомнить о теории основного мифа В.Н. Топорова и Вяч. Вс. Иванова, которая выделяет в качестве основного мифологического сюжета - борьбу Громовержца со Змеем. Если допустить наличие «ивановского мифа», то роль змея в нем будет играть именно фабрика. Прямое сравнение фабричного города с чудищем-змеем можно найти в «Ситцевом царстве» Н. Волкова: «А когда придет вечер и бросит на землю темное покрывало ранних зимних сумерек, тысячами огненных глаз засверкает тогда в потемках фабричный город и, как сказочный дракон, начнет дышать в почерневшее небо кровавым заревом огромного пожара. Алчно ощерившись в потемках ярко освещенными окнами фабричных корпусов, еще громче завоет чудовище-город в вечерней тишине» Волков И.А. Ситцевое царство: Очерки и рассказы: В 2 Т. Иваново-Вознесенск: Основа, 1926. Т.2. С.3..

Дым фабричных труб чуть ли не обязательный элемент ивановского пейзажа в дореволюционной литературе:

Давно я здесь не был, но та же картина -

Все трубы и трубы, над трубами дым;

Дым едкий, фабричный, по воле носимый,

Как туча свисает налетом густым…

<…>

То дым или туча? День яркий иль хмурый?

Смешались и люди, машина и пар.

<…>

Как прежде, бурлит город, свисту покорный.

Как прежде, грохочет машина над ним.

И стелется низко над городом черный

Фабричный, как туча, свисающий дым Артамонов М. Д. Иваново-Вознесенск (1913)// Первое столетие. Книга о городе, в котором мы живем/ сост.: Дм. Прокофьев. Ярославль: Верхне-Волжское книжное издательство, 1971. С.85. .

И потому в «ивановском тексте» город без дымовой завесы, без фабричных гудков - примета экстраординарных событий, символ роковых перемен. Дым впервые за долгие десятилетия рассеивается в период стачек 1905 года:

Молчат гиганты-корпуса -

Машины не грохочут,

Но смелы, дерзки голоса

Бастующих рабочих.

Нет ни дыминки, спущен пар,

Оставлена работа.

Последним вышел кочегар

Из царства тьмы и пота Ноздрин А.Е. Забастовка// Поэт-рабочему. С. 54. .

Подобное дымоходное бездействие повторится в советской истории лишь в первые послереволюционные годы - в период развала промышленности, бесхозяйственности. Это будет восприниматься в местном пространстве как трагедия:

Труда-труда ждут смолкшие заводы,

<...>

Пусть дымы труб поднимутся, как птицы,

И на волнах завьются в полутьме

Узорчатые, радостные ситцы Зилов Л. Считают четверти, часы и годы...// Коробейники: Литературно-художественный юмористический альманах (Иваново-Вознесенск). 1922. №1.С.3..

В советский период сравнение фабрики со змеем практически не встречается («чудище» уже повержено «Громовержцем»-пролетариатом) О трансформации образа змея в «ивановском мифе» см.: Н. Голубев. Новый змий// 1000 экз. 2014. №5 (97). С.46-48 . К 1923 году был найдено и более оптимистичное сравнение фабричных корпусов с железнодорожным составом:

О фабрика, бетонный поезд,

Я шлю привет твоим огням:

В косматых тучах дыма кроясь,

Ты мчишь рабочих к светлым дням! Дмитрий Семёновский и поэты его круга: Сборник. Л., 1989. С. 217.

Поэтический цикл Александра Блока «Город» (1904-1908 гг.) построен на синонимичных антитезах: солнце - мрак, город - природа, свобода - несвобода. В стихотворении «Обман» (1904г.) на стороне темноты, ужаса, «пьяного красного карлика» выступает фабричная труба: «Девушке страшно. Закрылась платочком./ Темный вечер ближе. Солнце за трубой/ . <>Красное солнце село за строенье/ Хохот. Всплески. Брызги. Фабричная гарь» Блок А.А. Сочинения в двух томах. Т. 1. С. 107.. Преобразить «пыльный город» (постоянный образ стихотворного цикла) может лишь «огневой переменчивый круг», луч света: «Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, - / Наши гимны, и песни, и сны - без числа!..» Там же. С. 116. (Гимн, 1904). Но лучу солнца противостоит фабричная труба, откидывающая постоянно тень и порождающая мрак (как физический, так и метафизический): «Вот - всем телом прижат под фабричной трубой/ Незнакомый с весельем разгульных часов...».

Для Блока город с фабричными гарью и трубами - растлитель, чуть ли ни насильник. Единственное спасение, предлагаемое поэтом, - побег: «Здесь недоступны неба своды/ Сквозь дым и прах!/ Бежим, бежим, дитя природы,/ Простор - в полях!» Там же. С. 25. («Бежим, бежим, дитя свободы», 1900).

Именно на фоне солнца и неба, антитезой природе, традиционно возникают образы фабричных труб в ивановской поэзии, начиная с конца XIX века: «Манчестера русского трубы дымят, - / И дым пеленою тяжелой / Скрывает усталого солнца закат / За близкою рощей сосновой» (С. Рыскин, 1890-е гг.)Рыскин С.Ф. Современная баллада [Электронный ресурс]. URL: http:// muzeypiscowa.ucoz.ru/load/tvorchestvo_s_f_ryskina/stikhi/ii_ballady_poehmy_glavy/27-1-0-58.; «В Иваново-Вознесенске/ Возносятся зевы труб/ Деревьев и зданий выше, / А рев их горяч и груб. // В Иваново-Вознесенске/ И солнце глядит с небес,/ Чахоточное как будто,/ Сквозь ластик дымных завес» Дмитрий Семёновский и поэты его круга: Сборник. С. 348. (Е. Вихрев, 1924 г); «Мне в фабричном пейзаже не хватает простора:/ Что белесый ствол неба, грозовой тучи клок?» Мякишев А.Л. Сад живых и мертвых. Иваново, 1999. С. 60. (А. Мякишев, 1990-е гг.). Но отметим, что в ивановской литературе мы не смогли найти иллюстрации ко всем тезисам, выдвинутым современным исследователем ландшафтов Ю.Г. Тютюнником - он описывает, как менялось восприятие образа фабричной трубы в зависимости от социокультурного контекста: «На рубеже ХХ в. "готические" трубы мрачных промзон символизировали трагизм и отчужденность общественного бытия. <…> В технотронном космизме футуристов дымы, валящие из труб, видятся "канатами", связывающими небо и землю (Ф.Т. Маринетти). В период социалистической индустриализации техницистский авангардизм футуристов перерастает в особую "поэзию дымящих труб" социалистического реализма. Индустриальные пейзажи с дымовыми трубами становятся жизнеутверждающими, воспевающими созидательный труд советского человека. <…> Начиная с 1970-х годов, отношение к трубам опять меняется - в худшую сторону. На этот раз причиной является так называемая экология» Титюнник Ю.Г. Объекты индустриальной культуры и ландшафт. Киев: Издательско-печатный комплекс ун-та «Украина», 2007. С. 102.. Тезис о «романтизации» дымящих труб можно проиллюстрировать строчкой Геннадия Серебрякова из стихотворения «Иваново» (ставшего поэтической эмблемой города): «И снова мне ночами снится/ Его неброская краса:/ И небо в васильковом ситце,/ Дымов фабричных корпуса» Серебряков Г.В. Иваново// Ситцевая радуга. М.: Молодая гвардия, 1980. С.10..

С изменением социокультурной конъюнктуры менялось не только восприятие фабрики, но и сама фабричная архитектура (вмещающая определенное идеологическое «наполнение»): «Наиболее строги и аскетичны фабричные постройки времен промышленного подъема, наступившего в России вслед за реформами 1860-1870 годов. В то же время кирпичные параллелепипеды цехов не кажутся массивными - их протяженные фасады по вертикали членятся плоскими лопатками, по горизонтали - зубчатыми карнизами. Весь "декоративный" минимум выполняется в технике фигурной кирпичной кладки. <…> Особое внимание проектировщики промышленных объектов прошлого уделяли вертикальным доминантам: каждая фабричная труба, каждая водонапорная башня обретает неповторимый кирпичный рисунок, особый декор» Дмитриева И. Промышленный секондхенд. Старые стены под новое дело// Технологии строительства. - 2007. - №6.// URL: http:// www.tdrems.ru/tech_info/promyshlennyy-sekond-khend-2-starye-steny-pod-novoe-delo. . Под это описание подходит стоящий на берегу Уводи, в самом центре города, ивановский «кремль» - Большая ивановская мануфактура, бывшая куваевская фабрика, напоминающая готический замок.

После революции в художественных текстах снимается противопоставление фабрики и солнца (тьмы и света/ добра и зла). Показательно стихотворение А. Благова:

«Льётся солнце прямо в окна с голубой вершины дня

На широкие полотна, на весёлую меня.

Все станки мои в порядке, верен каждый мой приём:

Все основы и початки станут добрым миткалём» Примечательно, что на это стихотворение в 1939 году написал музыку Сергей Прокофьев - мажорную, разряженную, словно хрустальную (Прокофьев С.С. Стахановка// Семь песен для голоса и ф-п. (op. 79). М.: Музгиз. 1940)..

Это стихотворение звучит контрапунктом к раннему, написанному тридцатью годами ранее, - «Стону ткачихи» Благов А.Н. Стон ткачихи// Поэт-рабочему: Сборник. С. 164-165.. Начинается оно примерно с такого же «ракурса», но совершенно в другой тональности:

Жарко. Голову всю разломило…

Ах, давно бы окно я открыла,

Чтобы ветром хоть чуть освежиться,

Да боюсь - будет мастер браниться:

Не велит он окно открывать -

Будет ветер основу трепать.

В этом стихотворении отражено и стремление героини к природе. Благов (который уж точно «настоящий пролетарский поэт») словно иллюстрирует тезис критика Воронского о том, что иваново-вознесенский рабочий еще наполовину (а может, и всецело) связан с природой, стремится к ней См. об этом раздел 3.3 нашей работы.:

А денёк-то как нынче прекрасен!

Свод небесный безоблачен, ясен,

Солнце блещет, раздолье повсюду…

Убежать бы скорее отсюда

В поле, к речке, в долину, в лесок…

Да нельзя мне оставить станок.

Насыщает солнечным светом фабричные корпуса, весь город и всю послереволюционную жизнь в своих стихах и комсомольский поэт Серафим Огурцов: «Орден солнца/ цветисто приколот/ К буденовке неба/ Ликующ и ал./ Мой новый,/ Весною встревоженный город/ Станковым погудом/ И солнцем пылал. <…> Уток к утку,/ Стою и тку./ Веселый звон/ Станком рожден./ Под гул ремней/ И банкоброш/ Мир так цветист,/ Мир так хорош!» Огурцов С.И. Промфинплан// Огурцов С.И. Крылатая душа. Иваново: Ивановское книжное издательство, 1959. С. 103-104. .

Послереволюционную перемену в творческой интерпретации образа фабрики можно объяснить не только сменой художественно-идеологической парадигмы, но и реальными изменениями условий труда, новой архитектурой текстильных фабрик. В советскую эпоху - фабричная архитектура становится отображением идеологии. Примечательна монография «Город и завод» (1933 г.) архитектора И.С. Николаева: «главным становится не дворец правителя, не храм, но завод - он подчиняет себе город. Промышленная архитектура становится основой архитектуры вообще Николаев И.С. Завод и город// Проблемы архитектуры. 1937. Т.2. С. 287.». (Иван Николаев - профессор архитектуры, ученик братьев Весниных, кандидатскую диссертацию защитил на основе реализованного в 1927 году архитектурного проекта - фабрики «Красная Талка» в Иванове). Эта метафора вошла не только в архитектуру, но и в литературу: «Перед ним - дворец бетонный,/ Великан многооконный./ Этажи дворца гудят./ То текстильный комбинат» Семёновский Д.Н. Ванина рубашка// Семёновский Д.Н. Радуга. Иваново: ИВГИЗ, 1948. С.84. .

Текстильные комбинаты и фабрики, построенные во второй половине ХХ века, совсем были не похожи на своих предшественников - архитекторы и инженеры первым делом заботились о микроклимате (проектировалась система кондиционирования) и освещении: «На холме, стеклом сверкая,/ Встала фабрика большая» Благов А.Н. Красная Талка// Благов А.Н. Стихи и поэмы. Иваново: Ивгиз, 1948. С.44.; «В этажах на "Дзержинке"/ И свет, и простор;/ Льется в окна лучей позолота» Благов А.Н. Хозяйка машин// Благов А.Н. Стихи и поэмы. С.16..

С развитием технологий к середине ХХ века потребность в больших дымовых трубах на текстильных фабриках практически исчезла. К концу столетия в Иванове стали закрываться и сами производства. Корпуса фабрик приспособили под торговые центры, обособленные дымоходы, бесцельно занимавшие место, в большинстве случаев снесли. Но они по-прежнему и навсегда остаются объектами культурного ландшафта - ивановского текста, для элементов которого не имеет значения материальное отображение.

В современном городском пейзаже еще выделяется основательная краснокирпичная дымовая труба Большой ивановской мануфактуры. Перекликаются с ней, построенные неподалеку, и чем-то похожие на фабричные трубы, две жилые высотки - новые доминанты ивановского пейзажа. Продолжают «коптить» небо массивные трубы трех ТЭЦ, окружающих город. Таким образом, дымовые трубы по-прежнему видны из любой точки бывшего «красного Манчестера».

...