Ноэматическая структура смыслопорождения в философском дискурсе

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Наряду с дифференциацией, учитывающейся при разработке методологической базы и проблематики гуманитарной науки как науки о духе (Geisteswissenschaft), одной из актуальных тенденций её развития является о-со-знание и понимание необходимости интегративного метатеоретического подхода к сложным естественно-развивающимся системам, коей и является смысл. Правомерность его применения в данной работе диктуется системной природой смысла как такового.

Систему смысла текста можно обозначить как некое единство, органично появляющееся из целостности значения и появления и развития смысла. Главным условием данной системы является её эмерджентность, творимость, иерархическая структура и многомерность структурирующих её элементов, благодаря которым исследуемая система, с одной стороны, противодействует процессам энтропии, сохраняя возможность для декодирования, а с другой - дает возможность порождения новых неузуальных структур. Выход за пределы, снятие ограничений, смешение разнообразных форм, синкретизм и полиморфизм всего пространства смысла - вот что характеризует феномен смыслопорождения в философском тексте.

Данная диссертация посвящена иерархической ноэматической структуре смысла в философском дискурсе. Мы полагаем, что исследование по замыслу должно предполагать не анализ наличия неузуальных образований в философских текствах, вербализующих многомерные смыслы, а раскрытие концепции ноэматического смыслопорождения, и объяснение самого смысла текста как некой иерархической структуры, имеющей в своём основании ноэмы различного вида, служащие для функционирования и развития всех возможных надстроек многоуровневого смысла.

В лингвистике есть предметная область, которая практически не изучена. На данный момент существует довольно много работ по языку философии, попыток ухватить организацию и структурировать смысл текста, но ни одна из них не ориентируется на ноэматическую структуру и не избирает в качестве руководящего принципа новый подход филологической феноменологической герменевтики. Сама же ноэма обсуждается лишь в рамках понимания смысла (Г.И. Богин), причём как «самая малая единица с функцией установления связи и отношений между элементами коммуникативной и деятельностной ситуации, которая необходима для смыслообразования. Ноэма - это указание, осуществляемое рефлективным актом сознания, обращенного на минимальный компонент онтологической конструкции. С этой точки зрения ноэма соответствует семе, играющей ту же самую роль при определении уже не смыслов, а выводимых из их совокупности значений, что необходимо для построения словарей и грамматик. <...> Существенно, что ноэмы неделимы. Они усматриваются субъектом прямо в своей душе» [Богин 1993: 10-11]. Существует несколько работ по проблемам смыслопорождения в контексте этой теории - они кратко характеризуются в данной работе. Во всех терминологических словарях, глоссариях и специальных исследованиях по языку философии рассматриваемые случаи как противоречащие правилам (окказиональное смыслопорождение), так и соответствующие языковому узусу (общефилософский терминологический материал) анализируются только с философской или же семантической точек зрения (рассматривается стандартное закреплённое словарное значение), но не даётся их ноэматического (в действительности - смыслового) анализа. В связи с вышеизложенным библиографический список данной работы содержит большое количество философских работ.

В последнее время заметен прогресс в описании структуры смысла, однако и по сей день в большинстве работ смыслопорождение рассматривается как некая семиотическая структура, которая не терпит членения на более мелкие единицы смысла. На наш взгляд, описание семиотической структуры в качестве морфоноэматического иерархического единства в процессе изучения смыслопорождения и смысловосприятия является основным аспектом, позволяющим считать данную работу актуальной в свете сегодняшних попыток придать новое звучание общей теории смысла. Что, в свою очередь, становится возможным благодаря тщательной разработке теории семантической и семной структуры слова представителями когнитивной лингвистики, а также разработке теории ноэматической структуры смысла представителями филологической герменевтики.

Как нам видится, смыслопорождение есть результат отображения и представления в сфере мышления условно-рефлекторной деятельности языка как структуры «периферийных, живых» отношений. Когнитивная языковая деятельность показывает, что образование новых смыслов (творческая деятельность) требует больших усилий и, очевидно, особого склада ума, чтобы в нужный момент зафиксировать, отметить соответствие смысла и его смыслопорождающей конструкции, которые, к тому же находятся в процессе взаимного формирования.

В настоящей диссертации делается попытка преодолеть указанный «разрыв» между философским, семантическим, лингвокультурологическим и герменевтическим модусами освещения проблемы и выработать ноэматический метод анализа на третьем уровне абстракции. Для нас главным является построение непротиворечивой, функциональной и универсальной методологии анализа смыслопорождающих механизмов. Мы стремимся доказать, что процесс окказионального смыслообразования с учётом феноменологической рефлексии является не частным случаем, а реализует закономерную модель философского смыслопорождения. Немаловажным для нас является примирение аппарата феноменологии, герменевтики и когнитивной лингвистики.

Таким образом, объектом данного исследования выступают глубинные иерархические структуры смысла, репрезентирующего особый тип мышления «на грани и за границами языка».

В качестве предмета изучения нами избраны разнообразные возможности смыслопорождения путём оперирования некоторым набором интенциально релевантных ноэм как мельчайших квантов смысла и деривационных моделей, по которым многоуровневый смысл может быть построен.

Целью настоящего исследования является описание иерархической ноэматической структуры многомерного смысла в актах его порождения и декодирования, вербализованного в философском дискурсе, в рамках научного предмета лингвофилософии, в связи с чем важным представляется решение следующих конкретных задач:

1. Описание философского дискурса как особого вида деятельности, направленной на работу со смыслами и репрезентацию специфического типа мышления.

2. Анализ различных теорий и методологических подходов к анализу порождения и понимания смысла, традиционной семантической модели, филологической герменевтики Г.И. Богина, CМД-Методологии Г.П. Щедровицкого, феноменологии Г.Г. Шпета как основы метатеории описания языка философии и др.

3. Выработка нового подхода к анализу смыслопорождающих механизмов, на основе вышеперечисленных систем и дополняющего их, названного нами как феноменологическая филологическая герменевтика.

4. Структурный анализ грамматических, лингвокультурологических, концептуальных и когнитивных аспектов философского смыслопорождения на основе текстов экзистенциальной философии М. Хайдеггера.

5. Описание возможных трансформаций иерархической суперструктуры смысла философского дискурса с учетом четырех планов хронотопа в немецкой лингвокультуре на фоне сходного герменевтического восприятия, присущего иероглифическим лингвокультурам, в частности, японской.

Методологической базой исследования прослужили идеи и теории по когнитивной лингвистике, философской и филологической герменевтике, теории познания, философии языка и мифа, философскому дискурсу, определившие подходы решения авторских задач и позволившие выработать метод филологической феноменологической герменевтики как основу анализа иерархической ноэматической структуры смысла, английской и американской лингвистической школы (О. Есперсен, Дж. Лакофф, Ч. У. Морис, Э. Сэпир, Р. Джекендофф, K. Яшчоут, Р. С. Трагессер, Р. Карнап, К. Лаурер), немецкой философской традиции (И. Г. Гердер, И. Г. Гаман, Фр. Шлейермахер, В. фон Гумбольдт, Фр. Ницше, В. Дильтей, Э. Кассирер, М. Хайдеггер, Т. Адорно, Х.-Г. Гадамер, Л. Витгенштейн, Ю. Хабермас, Э. Гуссерль, Г. Лейзеганг, Ф. Э. Д. Шлейермахер), японской школы лингвокультурологии и лингвофилософии (Инукаи К., Накамура Х., Обаяши Т., Ямада Р., Ноути Р., Тэрасава М., Хага Т.), отечественной методологии и лингвистики (В. З. Демьянков, А. А. Потебня, П. А.Флоренский, Г. Г. Шпет, А. Ф. Лосев, С. С. Аверинцев, М. К. Мамардашвили, В. В. Бибихин, Г. И. Богин, Н. О. Гучинская, Б. В. Марков, О. А. Радченко, В. Н. Телия), работы по лингвистической семантике, теории концепта (Н. Д. Арутюнова, М. В. Никитин, П. Рикер, Х. Вайнрих, Г. Блюменберг, Ю. С. Степанов, Е. С. Кубрякова, Ю. Дитман, А. Вежбицкая, И. М. Кобозева, Ю. М. Лотман, Ч. Дж. Филлмор, К. Аллан), по теории смысла и когнитивной семантике (Н. Ф. Алефиренко, А. Ю. Агафонов, О. А. Алимурадов, Н. Н. Болдырев, П. Бурдье, А. Л. Вольский, К. И. Декатова, Р. И. Павиленис, Л. А. Сараджева, Дж. Т. Биверс), по проблемам понимания, интерпретации и декодирования (Г. И. Богин, Р. С. Аликаев, С. А. Васильев, Т. А. ван Дейк, В. И. Карасик, Е. Н. Лучинская, Г. П. Щедровицкий).

Выбор методологии диссертационного исследования обусловлен прежде всего метатеоретическим, междисциплинарным характером феномена философствования и лингвофилософским системным подходом к герменевтическому осмыслению ноэматической иерархии смыслового суперконструкта. В работе комплексно применяются лингвистический, культурологический и философский подходы к рассмотрению проблем смыслопорождения. В связи с этим были использованы методы, разработанные как в филологических науках, так и в философии, когнитивной психологии, культурологии, социологии и других смежных науках. Базовой в диссертации является филологическая феноменологическая герменевтика как логическое развитие когнитивистики, филологической герменевтики, герменевтической феноменологии и герменевтико-семасиологического метода.

Учитывая специфику слова в философском языке, в работе герменевтико-ноэматический метод реализуется в следующей последовательности:

1) характеристика мышления философа в тех аспектах, которые могут быть релевантными для интерпретации новых или устоявшихся деривационных моделей;

2) сопоставление контекстуальных значений и отдельных граней смысловой иерархии, выявленных в тексте единиц, с данными словарей с целью верификации и подтверждения достаточной понятийной определённости;

3) анализ результатов ассоциативного эксперимента на базе метода свободных ассоциаций как символической или фоновой проекции внутреннего, часто неосознаваемого содержания со-знания смыслового конструкта;

4) сопоставление семной структуры значения с ноэматической структурой смысла для выявления различного вида трансформаций смысловой структуры в процессе неузуального смыслопорождения;

5) анализ ноэматической структуры смысла для иерархического переразложения и описания структурно-ноэматических связей, выявления и структурирования метаединиц в схемах действования.

При определении этапов, постановке его целей и задач мы отталкивались от следующей гипотезы: смысл философского текста, репрезентирующего особый тип мышления, представляет собой иерархическую структуру интенциально релевантных ноэм (трех типов); смыслопорождение и декодирование в рамках философского дискурса происходит на лучах феноменологической и ноэматической рефлексии по определенным схемам (деривационным моделям), структурированным как естественные развивающиеся системы и имеющим имманентную таксономию узловых элементов, членящихся в свою очередь на кванты.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Философский дискурс как определенный самостоятельный тип дискурса имеет свои особенности (вариативность, многогранность, незавершенность и т.д.), соответственно, порождение его является творением неузуального многомерного смысла, недоступного прямому восприятию на базе функциональной логики, понимание которого, по сути, есть повторное распредмечивание реципиентом вербализованных интенциальных смыслов на луче феноменологической рефлексии.

2. Концептуализированные понятия, вербализующие особый тип мышления в философском тексте, представляются комплексными, иерархически организованными когнитивно-культурологическими структурами интенциально релевантных ноэм. Их внутренняя глубинная структура обусловливается не только универсальными и национально-специфическими аксиологическими установками (в поле ноэм-доминант), социально-историческим опытом - константами фонового знания и ситуативности (в поле ноэм-культурных-основ), но и личностными мотивами при вербализации когнитивно-валерной системы продуцента - константами интенциальности и субъективности (в поле периферийных ноэм).

3. Философствование есть особый тип дискурса и является специфичным культурным кодом, в котором реализуются потенциальные, имманентно присущие той или иной языковой единице скрытые в узусе грани смысла; данный тип обнаруживает гибридную метаструктуру по-знания и со-знания в процессе продуцирования и декодирования философского текста, что предполагает комплексное оперирование несколькими знаковыми системами, выступающими на различных уровнях абстракции.

4. Процесс порождения и декодирования смысла в философском дискурсе представляет собой особый алгоритм (схему действования), где на каждом этапе процесса герменевтического интегративного вос-приятия и о-сознания происходит мутация и трансформация смысловой структуры. Философский текст, в отличие от других типов текстов, предполагает возможность максимально использовать особенности многогранных, потенциальных, скрытых смыслов. Как продуцент, так и реципиент каждый раз при декодировании и интерпретации находятся в пограничной ситуации и вовлекают в сферу рефлексивной реальности все новые и новые грани смысла при этом базисом данного включения служат определенные типы трансформации суперструктуры.

5. Ассоциативный эксперимент выявляет характерологические признаки речепорождения и структурирует динамические схемы действования продуцента и реципиента в процессе смыслопорождения и декодирования в русле особого философского типа мышления (мышления на грани и за границами языка). Владение общецивилизационными и культурными коннотациями (не сводимыми к языковой компетенции, т.е. возможность интерпретировать и переосмысливать имеющиеся в наличии языковые единицы и деривационные модели через соотнесение их с категориями узуса и окказиональности), формирует особый тип компетенции философствующего.

6. В философском и общеязыковом узусе конкретной лингвокультуры фиксируется степень прагматической освоенности того или иного концептуализированного философского конструкта, являющегося важным элементом миропонимания в определенной философской парадигме, а часто и в общелингвокультурной концептосфере, и представляющего собой определенные основополагающие лингвокультурные параметры, определяющие homo reflectibus (человека рефлексирующего).

Теоретическая значимость диссертационной работы состоит в разработке нового методологического подхода (филологической феноменологической герменевтики) к анализу суперструктуры смысла в рамках лингвофилософии, в определении основных типов трансформации смысловой структуры при неузуальном смыслопорождении, в получении ноэматических характеристик концептуализированных понятий философии экзистенциализма. Результаты изучения данной проблематики могут быть использованы при чтении вузовских теоретических курсов и проведении практических занятий по теории СИМО (единой многоуровневой системы средств формального описания), общей теории язвка, общей теории дискурса, теории смысла, герменевтике, феноменологии, а также в спецкурсах, посвященных проблемам смыслопорождения и смыслодекодирования.

Научная новизна настоящего исследования заключается в системном описании глубинных структур и ноэматики как основного принципа порождения и декодирования смысловых структур; в демонстрации иерархической структурированности философского смысла, фиксирующего момент движения мысли в философском дискурсе; в дефиниции ноэмы как мельчайшего кванта смысловой суперструктуры в контексте теории ноэм; в установлении возможных путей изучения смысла (а не только значения), встречающегося в текстах, порождаемых «языковой игрой», или же текстах «потока сознания», в отношении которых традиционные методы дефиниционного и дефиниционно-компонентного анализа оказываются неработающими; в выделении 14 видов трансформаций, позволяющих изменять иерархическую суперструктуру смысла; а также в прояснении «мышления» философов средствами «лингвофилософии» как нового метаязыка третьего уровня абстракции.

Практическая значимость работы заключается в возможности её применения в следующих областях: лингвосемиотике, общем языкознании, при изучении основ философии на материале оригинальных текстов, разработке авторских курсов по семантике философского текста, а также в лексикографической практике при создании словарей по языку философии. Результаты и выводы были реализованы нами в учебных пособиях и авторском курсе лекций по «Транслатологической интерпретации текста» и апробированы в учебном процессе по данному авторскому курсу.

Достоверность исследования основывается на логической последовательности теоретических материалов для доказательства гипотезы, на представительности выборки практического материала, а также на валидности методологии и методов, положенных в основу данной работы.

Выбор в качестве эмпирического материала философских текстов экзистенциализма обусловлен универсальной значимостью данной системы философствования, а привлечение японских философских источников в качестве фонового материала вызвано некоторой схожестью герменевтики М. Хайдеггера и японского философствования, построенного на особенностях иероглифической модели, что позволяет продемонстрировать феномен смыслопорождения в «нестандартных» для традиционной философии синкретических формах.

Выбор данного эмпирического материала обоснован также тем, что, философия представляет собой особый вид метанаучного дискурса, вербализующего рефлексию и собственно суждения над онтологическим, нетривиальное по-знание объективной реальности, глубже любого предмета познания, она направлена на постижение сущности феноменов, в том числе и сути вербализующего компонента. Производство новых смыслов, как и трансформация суперструктуры в переосмысленных смысловых конструктах, формирующихся в новом философском дискурсопорождении, превращается в процесс постоянного перетекания и мутации, пронизывающий всю когнитивную сферу.

Апробация теоретических положений и результатов исследования. Основные положения и результаты диссертации изложены в докладах на международных, всероссийских и межвузовских научных конференциях (в Москве, 2007; Санкт Петербурге, 2010; Праге, 2012; Нижнем Новгороде, 2011; Ростове-на-Дону, 2008, 2010, 2011; Ставрополе, 2010, 2012, 2013; Пятигорске, 2011, 2012; Краснодаре, 2011; Нальчике, 2013; Таганроге, 2011; Тамбове, 2013, а также на заседаниях кафедры немецкого языка КБГУ им. Х. М. Бербекова, заседаниях научных семинаров «Textus» (г. Ставрополь) и «Герменевтика 2» (г. Пятигорск), в монографиях «Пролегомены к общей теории смысла философского дискурса: введение в иерархическую ноэматику смысловых структур» (Ставрополь, 2012), «Ноэматическая иерархия философского текста в аспекте смыслопорождения и интерпретации» (Ставрополь, 2014), а также в 22 публикациях в журналах, рекомендованных ВАК МОН РФ для публикации результатов диссертаций на соискание ученых степеней доктора и кандидата наук, и в 46 публикациях в других научных изданиях. Материалы диссертации использованы автором также при подготовке учебно-методических пособий, лекционных курсов и докладов в СКФУ, ИДНК (г. Ставрополь).

1. Философия языка и язык философии, философский дискурс

1.1 Философский дискурс - язык и трансценденция, герменевтический характер философского языка

В данном параграфе нами анлизируется язык философии как особый вариант языка, вербализующего мышление, и отправной точкой в данной работе будет служить изречение Ясперса о языке: «Это трансцендирующее мышление есть мышление, которое благодаря методу научно по своему характеру, а вместе с тем из-за исчезновения определённого предмета иное, чем научное познание» [Ясперс 1991: 434].

В своем описании философского дискурса мы следуем идее К. Т. Ясперса о том, что философия имеет дихотомическую природу, а значит, таковую же имеет и язык философского дискурса: философия и тексты философского дискурса научны по своей методологии, но в то же время эта научность совсем иного порядка. То, что наука есть дискурс, точнее, один из типов дискурса - является общеизвестным.

Философию часто также определяют как дискурс. Словосочетание «философский дискурс» уже во многом стало ходовой монетой [Хабермас 2003].

Мы можем утверждать, ято философия представляет собой метанаучный дискурс как рефлексию над онтологическим и собственно вербализацию суждений об этом онтологическом. Отметим, что это не просто тривиальное познание объективной реальности: философия глубже любого предмета познания, направлена к сути, в том числе и к сути вербализующего компонента. И философствование представляет собой трансцендирующее мышление, а значит, можно предположить и трансцендирующее языковое выражение, как метко заметил Ясперс, «можно сказать, философское объяснение достигает своей цели, когда вещь становится беспредметной, причем в двояком смысле, который заключается в том, что для позитивиста ничего не остается потому, что он не видит больше предмета, тогда как для философа благодаря этому возникает свет. В исчезновении предмета он, правда, не может охватить подлинное бытие, но может быть наполнен им» [Ясперс 1991: 434]. Да и философствование трансцендирует не сам предмет мышления, точнее, не только его, но и дискурс, и текст, вербализующий понятие о каком-либо феномене. Дискурс фиксирует определенные отрезки объективной реальности, фиксирует области рефлексии, но философский текст распредмечивает смыслы и освобождает бытие от пространства текстовой реальности, он как бы деструктурирует дискурс.

Вербализация онтологических конструктов наталкивается на неразрешимое противоречие: бытие и мысль о нем не могут быть репрезентированы в дискурсе, но философствование и есть дискурс или, как некоторые утверждают, «псевдодискурс». Стандартный язык не дает этой возможности, с этим и связано рождение нового метаязыка философии, часто парадоксального, такого, которой позволяет выразить мышление «на грани и за границами языка». Многообразие дискурсов и сам дискурс как таковой возможны лишь благодаря наличию некоего первичного потока трансценденции, не являющегося дискурсом в привычном понимании и рождающего некий метадискурс, который дает возможность фиксации и деструкции других типов дискурса. Поток игры дискурсов является тем сущим особым типом дискурса в лингвистическом понимании, который представляет собой философствование.

Философский дискурс имитирует другие типы дискурса и рефлектирует над ними и их языком, но сам не является данным конкретным дискурсом, обладая специфическими чертами. Он есть попытка представить вербально рефлексивные акты мышления в чистом виде на третьем уровне абстракции, «горизонт исчезновения и нивелирования всех дискурсивных структур в направлении высвобождения чистого бытийного потока». Например, Хайдеггеровская философия также исходит из дискурса - дискурса повседневности как основной сферы экзистирования Dasein (неподлинная экзистенция). Данный дискурс подвергается деструктивному анализу (аналитика Dasein) с целью раскрытия лежащей в его основании экстатической временности как горизонта всякого понимания бытия.

По замечанию А. Бергсона, интуитивное начало лежит в основе любого философствования, эта константа интуитивного и является, по сути, главным предметом работы философа. Его часто невозможно вербализовать, и рассуждение об этом начале, попытка его репрезентации и есть работа философа (здесь мы включаем в нашу методологию ещё и константу интенциальности по выражению данного интуитивного). И даже приближение к этому интуитивно о-сознаваемому не есть прояснение понятого, о-сознанного, но есть процесс по порождению понимания; это некое прояснение существующего до языка, а иногда даже до смысла, некий центр притяжения, точка сингулярности.

Для декодирования смысла философского текста мы по существу должны пройти его путь по порождению оного, что, очевидно, не является полностью осуществимым, ведь и сам философ пытается вербализовать эту исходную интенцию во всех своих работах. Однако, по мнению Бергсона, она должна отвечать и требованиям разумной логики реципиента, а значит, и смысл, и имманентная интенция должны быть декодируемы. Таким образом, декодируя философское учение, концепцию, являющуюся в итоге репрезентацией интуиции, мы приближаемся к центральному пункту философствования, да и само учение ориентировано на коммуникацию, в то время как интуиция принципиально не коммуникативна, а является безрефлективным чуждым опытом. В этом и кроется различие между пониманием философского текста и пониманием философа. Оно коренится в отношении к языку философа и отношением к языку реципиента. Интенциальные «неудачи» в вербализации интуитивного доопытного феномена не должны препятствовать герменевтическому акту понимания, наоборот, они должны служить маркерами определенных схем понимания. Философ движется от интуиции к вербализации и коммуникации, реципиент же распредмечивает смыслы, имманентно присутствующие в тексте и репрезентированные в языковых феноменах. Для данной операции обязателен качественный скачок в мышлении, поэтому рефлексия реципиента имеет не меньшее значение, чем рефлексия философа при порождении смысла текста.

Огромнейший провал между интуитивно о-сознаваемым и вербализованным в философском тексте является тем самым непониманием, на котором основывается мысль; это главнейший фактор становления феноменологической рефлексии. Для любого философского учения, вне зависимости от направления, важна рефлексия не только над рассматриваемыми феноменами, но и над языком, которым пользуется философ. «Язык философии парадоксален, он имеет отношение к тому, чего нельзя знать в принципе» [Мамардашвили 1990: 367].

Мысль о том, что основной проблемой философии является проблема языка, красной нитью проходит и во всех работах М. Хайдеггера. Любое онтологическое рассуждение подчинено трансценденции языка. Встреча языка и объективной реальности, встреча и контроверз вещи и слова, как её знака, знаменательна для обсуждения проблем «Dasein» в отношении составляющих «Da» и «Sein» оппозиции присутствия в некоем хронотопе (Befindlichkeit) и герменевтического процесса понимания, о-сознания данного присутствия (Ver-stehen).

Интересен вопрос о непосредственном переходе к сути философствования, к исходному интуитивному без обращения к типам вербализации. Здесь мы увидим некое техническое отношение к языку, и для герменевтического понимания внимание к языку философа, анализ деривационных механизмов смысла - это та неизбежная плата, которая предшествует истинному узрению сути.

Выбор средств вербализации, то есть сам язык философствования, может быть адекватным и удачным, или же не быть таковым, в отличие от собственно константы интуитивности, которая стоит отдельно от языковых средств, хотя и дает нам возможность ощутить присутствие продуцента философского текста. Именно по отношению к данной константе вербализованный текст учения или концепции служит лишь путем к пониманию.

Говорят, что язык немецкой классической философии отличается от других языков, и даже от языка философии в других странах, в частности, языка английской философии. Многие тексты немецких философов были переведены на другие языки, но речь здесь может идти лишь о некоем, часто неадекватном, компромиссе между следованием букве оригинала и интерпретативным прочтением. В этой связи мы говорим не об элементарных трудностях перевода и не о нехватке переводческих трансформаций, а о принципиальных проблемах герменевтического толка. Что есть перевод: личностное авторское или вторичное смыслопорождение? Очевидным является вопрос о параллельном, а иногда и взаимопроникающем влиянии перевода и смыслопорождения. Данный факт связан с тем, что текст перевода, являясь результатом процесса перевода, несет опосредованный отпечаток процессов смыслопостроения, «чужеродных» собственно авторскому смыслопорождению, но именно поэтому данный текст может служить уникальным, зафиксированным в языке-реципиенте полем для исследования возможностей смыслопостроения как одного, так и другого языка. Следует также сказать о необходимости изучения различных методик анализа дискурса, могущих послужить объективности при передаче всех видов смысла, ведь оные могут дать дополнительные критерии адекватности.

В данном параграфе мы попытаемся отразить наши взгляды на общее соотношение понятий и процессов перевода и смыслопостроения, а также на значение лингвокультурологического подхода, который, как нам кажется, способен играть интегрирующую роль при изучении процессов перевода и смыслопорождения; и если нам удастся, предложим дополнительный критерий адекватности перевода разнонаправленных дискурсов.

Со всей очевидностью можно утверждать, что существуют как минимум два подхода к вышеозначенной проблеме: 1) перевод как вторичное смыслопорождение на основе текста языка-объекта; 2) собственно авторское смыслопостроение как интерпретативная переработка «чужеродной» концептосферы. «Первая модель недооценивает фактор отличия языков и специфики перехода от одного языка к другому с фиксацией результатов перехода в виде текста перевода и, соответственно, приравнивает перевод к интерпретации вообще. Тогда как вторая модель переоценивает фактор отличия личных интеллектуальных кодов и тем самым приравнивает интерпретацию к переводу» [Псурцев 2002: 22].

В первом случае естественным становится создание некоторой версии текста-оригинала, тем самым подрывается суть самого понятия «смыслопорождение». Тогда как в рамках второго подхода подобной же «девальвации» подвергается понятие «перевод», которое выступает теперь как обычное преобразование концептов - «подгонка» их под своё мировосприятие. Первый подход к проблеме по сути дела предлагает нам вариант вторичной номинации в уже имеющемся тексте. Вторая методика перемещает данную проблему в сферу общей теории смыслопостроения, в которой межъязыковой перевод является лишь частным случаем смыслопорождения «второго уровня абстракции» и в принципе ничем не отличается от стандартной интерпретации текста (причём в данном случае мы имеем дело лишь с односторонним анализом, так называемой «перспективой реципиента»). Эта вторая модель представляет нам пример, в значительной степени напоминающий процесс восприятия любого вида дискурса безотносительно к тому, на каком языке он производится.При этом мы можем убедиться в том, что оба этих подхода, какими бы разнонаправленными они ни казались, имеют общий базис для существования, а именно, пытаются решить проблему посредством дескрипции смыслопостроения и перевода во взаимопроникновении. Тем самым они, очевидно, выводят её из собственно переводоведческого предмета исследования. Таким образом, чтобы, оставаясь на почве лингвистики и переводоведения, исследовать и установить подлинное соотношение перевода и смыслопорождения в координатах этих наук, нужно включить в сферу изучения и перевод (межъязыковой перевод), и смыслопостроение (возможности координации и ре-продукции языковых знаков в форме дискурса) как относительно самодостаточные объекты изучения, одновременно не лишенные потенциальных точек связи или корреляции.

Порождение дискурса любой направленности и его интерпретация - процессы, имеющие разных субъектов, но единый объект. Эти процессы разнонаправлены («к объекту» и «от объекта», соответственно), но в объекте-тексте встречаются, что и создает онтологическую предпосылку объективности интерпретации. (Следует, впрочем, помнить, что если целью продуцента является создание дискурса, то целью реципиента - построение его смысла.) Другим важным фактором принципиальной возможности объективной и адекватной «переводимости» является линейность текста как материального построения. В этом линейном построении обретает реальное воплощение замысел продуцента; каков бы ни был первоначальный план, как бы объемно, системно, структурированно ни наличествовали смыслы в сознании автора во время создания текста, - единственной первичной реальностью для интерпретатора/реципиента будет линейный в первоначальном прочтении текст. Безусловно, однако, и то, что в сознании интерпретатора линейность восприятия сосуществует с надлинейностью. Именно «единство и борьба» линейности и надлинейности восприятия создают то плодотворное напряжение при восприятии текста, которое служит главной предпосылкой смыслоформирования для реципиента.

В аспекте смыслоформирования (и в порождении, и в восприятии) специфика дискурса как художественной, так и философской направленности (кои и составляют наш особый интерес) заключается в принципиальном отсутствии у их продуцента и реципиента, установки на очевидность, одномерность смысла. Средством реализации смысловой многомерности, смыслового объема в линейной материальной среде физически фиксируемого дискурса являются лингвокультурно и концептуально маркированные элементы текста. Огромная роль лингвокультурных и «игровых» стратегий в порождении и раскодировании дискурса не подлежит сомнению. Именно с помощью этих стратегий автор создает «смысловые скважины» (термин Н. И. Жинкина), или некие окказиональные новообразования, играющие столь важную роль в структурном построении дискурса (в данном случае под структурой будем понимать взаимосвязь функциональных системных элементов всех уровней). Их роль можно сравнить с ролью своего рода паролей и кодировок в некоторых базах данных, разгадать которые у реципиента нет никакой возможности, а потому он должен опосредованно (с помощью имеющегося у него кода) их «взломать». В создании эффектов многомерности, продуктивной неопределенности особенно велика роль концептуальных компонентов, которые способны образовывать надлинейную структуру на уровне восприятия текста как цельности и, как представляется, могут играть ключевую роль в создании смыслового объема. При построении подобной структуры сознание реципиента может испытывать одно из наибольших затруднений, но тем большей ценностью для адекватного перевода и переработки смыслов обладает эта структура надлинейного выдвижения.

Попытаемся теперь рассмотреть переводческий аспект. Цель перевода - создание, на основе подвергнутого целенаправленному («переводческому») анализу первичного дискурса языка-объекта, вторичного дискурса целевого языка, заменяющего первичный в другой языковой и лингвокультурной среде [Швейцер 1988]. Большинство исследователей отмечают двухфазный характер процесса перевода, связанный с наличием в нем первичной и вторичной коммуникативной ситуации. Если пренебречь возможными психологическими и процессуальными различиями между восприятием текста на родном языке и иностранном языке, то, можно сказать, что переводчик в качестве первичного коммуниканта, воспринимающего и анализирующего текст, выступает в роли реципиента (интерпретатора дискурса, преобразующего «чуждые» лингвокультурные и концептуальные смыслы и выстраивающего их по-своему в новой иерархической структуре). Очевидно, что при подобном подходе сказанное выше об объективности реконструкции смысла и об интенциальности оного, а также о построении смысла с учетом априорной возможности многомерных, многоплановых эффектов на уровне цельности, на основе анализа концептуальных/лингвокультурных ноэматических сущностей и характера взаимодействия подобных и фактуальной составляющей, вполне приложимо к ситуации интерпретации (восприятия) дискурсов различной направленности переводчиком, то есть к первичной коммуникативной ситуации. При обращении к вторичной коммуникативной ситуации для реципиента перевода данностью является вторичный текст, и теперь реципиент выступает в роли интерпретатора, реконструирующего смысл. Всё сказанное о параметрах интерпретации и возможностях смыслопостроения с опорой на вновь реконструируемую концептосферу и лингвокультурные аспекты порождения новых смыслов возможно в применении к вторичной коммуникативной ситуации.

Следует заметить, что из приложимости описанных общих параметров смыслопостроения и к первичной, и ко вторичной коммуникативной ситуации отнюдь не вытекает тождество конкретных, реальных смысловых характеристик оригинального и переводного текста. Перевод как процесс связан со смыслом, построенным переводчиком-интерпретатором, однако перевод устремляется дальше, за этот смысл, «обратно» к дискурсу. Но это уже иной, вторичный, отраженный дискурс. Причем если при восприятии (о-сознанном) реципиентом-переводчиком определенные погрешности в реконструировании/декодировании смыслопорождающих интенций дискурса-оригинала - излишний субъективизм, разрастание зон периферии смысла в ущерб его ядерным зонам - материально еще не зафиксированы, то в целевом дискурсе они могут обретать материальное воплощение. Для реципиента-читателя текста перевода этот текст уже является единственной данностью, если не принимать во внимание отдельные случаи билингвов, где мы вынуждены будем признать принадлежность реципиента к обеим лингвокультурным общностям. И он, за исключением явных логических и семантических неувязок, не может и не берется судить о смысловых сдвигах, произошедших при переводе. Всё это явно приводит к девальвации ценности целевого дискурса для изучения возможностей смыслопостроения (имеется в виду авторское смыслопостроение).

Перейдём к вопросу о Sinnesverschiebung возможностях построения тех или иных ноэматических реалий. Некоторая (возможно, и наивысшая по своим показателям) степень Sinnesverschiebung, происходящего при рецепции, также неизбежно имеет место при переводе.

Доводом в пользу такой точки зрения могут служить тексты автоперевода, то есть перевода автором своих собственных текстов, а также сравнение с оригиналом так называемого обратного перевода и сопоставление переводов одного произведения, выполненных разыми переводчиками (в частности, мы столкнулись с подобным при изучении оригинальных текстов М. Хайдеггера и переводов В. В. Бибихина). Со всей очевидностью правомерно говорить о личностной, языковой, а также лингвокультурной интерференции при переводе концептуальной и лингвокультурной информации дискурса, хотя чёткую грань между ними провести вряд ли удастся. Личностная интерференция базируется на использовании тех возможностей, которые даёт целевой язык, в то время как на выбор тех или иных возможностей целевого языка при передаче, казалось бы, изначальных интенциальных смыслов оказывают определяющее влияние личные предпочтения реципиента-переводчика. Концептуальная и лингвокультурная информация также подвергается влиянию мировосприятия переводчика, да и строится на основе потенциальных языковых возможностей. Огромное значение должен иметь и уровень привносимых в текст окказиональных элементов, в частности, это касается философского дискурса (примером служит тот же перевод работ М. Хайдеггера). Качественный характер интерференции при рецепции и переводе разнонаправленных дискурсов имеют также немаловажное значение ее свойства, отрицательные и положительные стороны. «Объективно адекватный» (построенный на основе правил и возможностей целевого языка, без выхода в плоскость «языка на грани и за гранью») текст перевода может не соответствовать самим «мыследеятельностным» построениям, извлекаемым из оригинала самим реципиентом-переводчиком, подобно тому, как выраженный в материальной форме текст оригинала может «грешить» против замысла своего непосредственного автора. Текст оригинала и текст перевода, как было отмечено выше, в своей данности линейны, тогда как замысел и смысл объемны. В то же время текст перевода, если это перевод, выполненный по классическим канонам, без привлечения теории функциональных смысловых систем, обладает меньшим потенциалом вариабельности, произвольности, чем ментальное смысловое построение, формирующееся при рецепции переводчика, знакомого с лингвокультурными и концептуальными смыслами языка-объекта. Так как такое «мыследеятельностное» абстрактное построение, являясь вербализованным, всё ещё свободно от ответственности следования передаче оригинальной мысли, которую налагает на переводной дискурс эксплицитная вторичная художественная, стилистическая и концептуальная форма, в идеале стремящаяся максимально приблизиться к форме оригинала. Важнейшим свойством лингвокультурной интерференции при межъязыковом переводе следует считать ее выраженность, объективированность, которые неизбежно возникают, несмотря на преобладающую «субъективную» (однако отягощённую возможностями и структурой самого целевого языка) природу самого явления интерференции. Очевидно, что концентрация смысла в языковой единице может быть решена посредством примерного соответствия объёма переводного текста и текста-оригинала. Но, с другой стороны, точное формальное следование в переводе тексту-оригиналу отнюдь не является панацеей от ошибок при переводе, так как точность следования оригиналу еще не гарантирует точности передачи многоплановых (лингвокультурных и + концептуальных) смысловых эффектов. Неоправданный формализм может также рассматриваться как негативная, но теперь уже обратно направленная языковая интерференция. Точность же передачи многоплановых смысловых эффектов достигается гораздо чаще смелыми, неформальными переводческими решениями, намеренно вводящими некоторые неточности («жертвы») эквивалентности на низких уровнях для достижения эквивалентности на более высоких. Такие решения необходимо понимать как форму проявления неавтоматичной позитивной интерференции.

Если учитывать различные трактовки понятия адекватности перевода, то мы, по сути, столкнёмся с различными критериями адекватности. Безусловно, можно рассматривать адекватность как некое соотношение оригинала и переводного текста, при котором, как правило, учтена цель перевода. В связи с вышеизложенным мы предлагаем такой критерий адекватности (с учётом сходства в смыслопорожденческой и интерпретативной деятельности переводчика), как критерий передачи в переводе эффектов концептуальной и лингвокультурной смысловой многоплановости на уровне цельного текста, эффектов, которые возникают за счет уподобления представления о тексте на уровне линейной связности иному представлению о тексте на уровне объемной цельности. Он максимально способствует возможному (без нарушения стилистических норм целевого языка) сохранению свойств лингвокультурной и концептуальной составляющей смысла, критерий успешного воспроизведения средствами целевого языка структуры концептуального и лингвокультурного компонента исходного текста. Концептосфера и лингвокультурный аспект, их структура надлинейного выдвижения могут являться теми основными, базисными компонентами, которые подлежат анализу при восприятии и сопоставлении оригинала и перевода. Важно обращать особое внимание на степень очевидной выраженности этих компонентов в тексте перевода, на характер взаимодействия структуры лингвокультурных и концептуальных сущностей с фактуальной составляющей и на баланс вышеозначенных элементов внутри концептуальной структуры. Отметим, что именно на уровне передачи этой структуры особое значение могут приобретать стратегии компенсации, неавтоматичная позитивная интерференция.

При этом подобный подход является, как нам кажется, достаточно ценным как для переводоведения, так и для лингвистики в целом. Учет при переводе лингвокультурных и концептуальных многомерных смысловых структур представляется нам наиболее оправданным при переводе философских дискурсов, как наиболее сложных в смысловом отношении. В связи с этим приведем цитату из работы Fьlleborn G. G. «Beitrдge zur Geschichte der Philosophie»: «То, что современные писатели превращают в развлекательное чтение, это отнюдь не вольфовская логика, метафизика и этика: это всего лишь рассуждения об общезначимых предметах, материал для которых позаимствован из этих систем… Созданная философом система, если она действительно основана на спекулятивных принципах и выведена из них с систематической основательностью, совершенно не может быть изложена без искусственного языка, что делает также невозможным ее упрощение для всеобщего чтения. Только общеполезные результаты этих систем могут превратиться под руками ловких умов а la portы de tout le monde. Лихтенберговы сообщения о небе являются увлекательным чтением для каждого и как бы специально предназначены для карманной книги. Но это всего лишь результаты большого количества глубоких изысканий и искусных вычислений, которые автор, при всем своем желании и способности излагать доступно, никогда не смог бы превратить в понятные для всех, занимательные сочинения» [Fьlleborn 2012: 138].

Трудность в понимании философского текста и есть его ценность, рождающая мысль и рефлексию, настоящий философский язык требует особого рода усилий. В предисловии к Hegel-Lexikon Глокнер пишет: «Известно, что Гегель пользуется своим собственным языком, а поэтому он должен быть прочитан, как и философия античности или средневековья, с такой же «филологической» преданностью этому языку, который отнюдь не является общепонятным» [Glосkner 1934]. Из этого можно сделать вывод о том, что характер интерпретативного восприятия данной структуры имеет отношение как к ядерной части смыслового построения, так и к периферийной, причем, чем более оптимальной относительно смыслового целого будет эта трактовка в переводе, тем большая степень корреляции или даже совпадения будет наблюдаться между ядерной зоной смысла первичного и ядерной зоной смысла вторичного смыслопостроения.

1.2 Символ и смысл в языке философии

философский ноэма онтологический

Наиболее интересным в проблемах философии языка и языка философских текстов является определение параметров метаязыка философствования как средства для вербализации ментальных конструкций. Ведь, как было показано выше, философия не есть наука как таковая и не есть социокультурное явление, она следует букве того дискурса, в ситуации порождения или описания которого она находится.

Исторический или же гуманитарный подход к описанию философии как истории некоторых учений, впрочем, как и естественно научный подход для действительного герменевтического понимания, неприемлем, хотя общее допущение о научной природе знания репрезентируемого в философском дискурсе неоспоримо. Постулирование некой промежуточной позиции (отграничивающей философию как от сциентистского, так и от внутренне гуманитарного подхода) является главной проблемой. Этот подход можно было бы назвать метатеоретическим или трансцендентальным, для философского дискурса релевантно познание объективной реальности, находясь не внутри и не вне его, а на границе для восприятия целостной картины мира. Именно поэтому необходимо рассматривать философское знание с точки зрения метатеоретического подхода.

Если философия есть лишь мысль, то релевантно высказывание Л. Витгенштейна об ограниченности мысли вербализованной, но и возможность существования философствования в неязыковой форме не представляется ни познаваемой, ни о-сознаваемой. Если же её анализировать только с позиций лингвистических, как языковой феномен, то некоторые смыслы, рождаемые ею, остаются нераскрытыми.

«Специфика философии проявляется в особенностях ее языка, который отличается как от «доязыковой» практики «образного» мышления Мифа, так и от «понятийного» (знаково-денотативного) языка науки (теории). Собственно, в этом нет ничего удивительного, если предположить отличие философии как от Мифа, так и от Науки. В историческом плане феномен философии занимает «пограничное» положение между феноменами исчезающего Мифа и возникающей Науки» [Катречко 1995: 44].

Для философских текстов характерно использование различной символики, воспринимаемой реципиентом не разумом, но с помощью интуитивной ноэматической рефлексии, или же, при более детальном прочтении и реконструкции системы символов, - рефлексии феноменологической. Если рассматривать понятие «символ» только в философском контексте, можно говорить об обязательности наличия символов, так как они представляют своеобразный каркас из фоновых знаний, на основе которого строится понимание и восприятие философского текста. В отличие от конкретных предметов физической реальности, символы не «существуют» как объекты физической реальности, но имеют метафизический статус своего существования.

Гипотеза о превалировании символа и метафоры в языке философствования должна пролить свет на специфику подобного рода дискурса как на рассуждение о каком-либо феномене в русле его бытийности. Философия вынуждена оперировать некими знаками-символами, которые обладают минимумом денотативности и максимумом смысловости. Это по сути дела «игра в бисер», методика языковой игры для объяснения смыслопорождения и смыслодекодирования символов в некой системе самоссылающихся друг на друга терминов и категоризованных понятий. Смысл каждого из элементов системы подобного рода существует лишь при наличии и строгой определенности смысла других элементов данной системы. Это подобно играм о прояснении сущности того или иного феномена через его правила и рассмотрение другого термина: как «сознание» детерминируется при допущении существования «материи», и уточняется при сопоставлении с другими категориальными понятиями философской системы.

Но в этом случае мы не усматриваем других сущностных характеристик этого вида дискурса и сводим все к анализу языковых фактов и возможностям вербализации и концептуализации неких ментальных образований. Но, изучив эту систему более детально, можно предположить, что символьный язык философствования есть репрезентация более глубинной характеристики её как особого рода деятельности, а именно, репрезентации самого предмета философствования. Особые метафизические единства составляют суть философского дискурса. Эти категориальные ментальные единства проясняются в тезисе С. Л. Катречко о целостности «мира». «Одной из них является «мир», и, в этом смысле, нередко говорят, что философия являет собой мировоззрение (воззрение на мир). Конечно, мир как некоторая совокупность вещей может изучаться и «физикой» (науками в широком смысле), но в этом случае из поля зрения исследователя выпадает то, что собственно и делает мир «миром» (целостность мира), а не просто совокупностью вещей. В отличие от обычного научного изучения философия подходит к объектам своей работы именно как к «целостностям», которые познающий субъект не может изучать как обычные объекты, поскольку объемлющий человека характер этих «целостностей» в принципе исключает стандартный научный подход к их познанию» [Катречко 1995: 48].