Ноэматическая структура смыслопорождения в философском дискурсе

Язык философии при создании и концептуализации содержательных новообразований может самостоятельно связать последовательность звеньев «стимул-реакция» и выявлять теоретически те или иные последствия при мысленном соединении последовательности определенных ситуаций и феноменов. Движущей силой формирования или выявления смыслов служит когнитивная активность пограничной области языка. Следовательно, поскольку смысл находится (фигурирует) в сфере отображения третьего уровня абстракции, можно обоснованно полагать, что смысл является феноменом, фигурирующим не в сфере реальности, а в сфере идеального, образованной живой подвижной «порождающей и каждый раз заново рождающейся структурой языка» [Янко-Триницкая 1975: 414]. Тем не менее, следует считать, что смысл реален для самой пограничной структуры, а конкретное его содержание субъективено; следовательно, для другого субъекта этот конкретный смысл может отсутствовать. Если предположить, что смыслы могут существовать независимо от интеллектуальной языковой порождающей деятельности, то затруднительно понять, как они появляются и продолжают существовать уже в узусе.

Для выявления опосредованной связи порождающей языковой деятельности и смыслов как таковых необходимо описать саму структуру подобных отношений, для краткости обозначим выражение «содержательная структура отношений» термином «контент», означающим содержимое, для которого определяется или вырабатывается смысл. Смысл рождается в результате интерпретации контента, «контента» не только мысли как структуры, но и, как предполагается, отображения, представления, образа и т.п. Интерпретация как создание отвлеченного и сжатого структурированного представления, ссылающегося на породившее его содержание, приводит к пониманию, при котором происходит «восхождение» на метауровень или, как иногда говорят, совершается «метасистемный переход» [Бредихин 2010: 130].

Структурирование (хотя происходит неявным образом) предполагается неотъемлемым (неизбежным), поскольку иначе не будет возможности достаточно просто и однозначно сопоставлять смысл и исходный контент. (Предположительно, гораздо легче абстрагировать структуру, чем совокупность несвязанных признаков, нагруженных параметрами и характеристиками, как это практикуется в теории распознавания образов.) Вид структуризации («схематизации») осмысливаемого контента определяется контекстом его проявления, на основе представлений и фоновых содержаний продуцента и реципиента. С этой позиции конкретный смысл является «контекстнообусловленным». Смысл - это целостное представление, служащее выражением завершенного понимания. Целостное в том смысле, что охватывает всю структуру контента в целом, служит своеобразным её сжатым описанием и составляет с контентом единое целое. Поэтому во многих случаях смысл присутствует в контенте как элемент его самоописания, как возможность реализации на низшем уровне ноэматической структуры [Агафонов 2003: 189].

В процессе понимания в дополнение к внешнему создается внутренний контекст, в соответствии с которым происходит интерпретация контента. (Как было сказано выше, за внешний контекст были приняты внешние условия ассоциирования контента и смысла.) Контекст помогает как образованию смысла, так и воспроизведению в памяти только по смыслу всего соответствующего ему содержания.

Образование внутреннего контекста, определяемого смыслопорождением (смысловыявлением), и его интерпретация происходят последовательным приближением в круге их взаимообусловливания. Когда происходит совпадение представления и контента (на «фоне» выработанного контекста), это отмечается как понимание, что выражается в виде удовлетворительной реакции (как «озарение»).

Смысл - это сжатое представление, фигурирующее на уровне метаописания. Есть предположение, что смысл как сжатое представление является «голой» схемой, отвлеченной структурой, совпадающей, подобно модели, с оригиналом, с контентом. Таким образом, смысл есть сжатая схема, отражающая вместе с тем определенную специфику, «профиль» контента как ментальной структуры в определенном «субъективном» контексте. На уровне этой схемы, как правило, используются свой язык и свои понятия, поэтому они не сводимы к смыслу отдельных элементов интерпретируемой структуры. «Скорее всего, новые понятия и язык представления относятся не к элементам, не к конкретному содержимому, а к структуре контента» (Теория структурно-информационной многоуровневой организации) [Теория СИМО (единая многоуровневая система средств формального описания URL:http://www.trinitas.ru/rus/doc/0016/001a/00160033.htm].

То обстоятельство, что смысл производит контекст, используемый при интерпретации, а интерпретация порождает смысл, не является, как это может показаться, порочным кругом - это соответствует постепенному «согласованию» проявляющегося смысла и контента. Кстати, некоторая автореферентность присутствует и в определении, приводимом в энциклопедиях: «…Термин «смысл» может обозначать целостное содержание какого-либо высказывания (научного, философского, художественного), несводимого к значениям составляющих его частей и элементов, но само определяющее эти значения» [Первый толковый большой энциклопедический словарь 2006].

Смыслопорождение, по всей видимости, есть результат отображения и представления в сфере мышления условно-рефлекторной деятельности языка как структуры «периферийных, живых» отношений. Когнитивная языковая деятельность свидетельствует что, образование новых смыслов (творческая деятельность) требует больших усилий и особого склада ума, чтобы в нужный момент зафиксировать, отметить соответствие смысла и его смыслопорождающей конструкции, которые к тому же находятся в процессе взаимного формирования.

Смыслы служат основой для образования значений, в том числе и концептуальных. После закрепления значений язык начинает манипулировать ими и их отношениями. Значения используются для образования производных по отношению к ним структур контента и на этой основе служат для выработки новых смыслов, в частности, еще более абстрактных.

Фиксация в узусе самих смыслов, всего, что образует смыслы и связано со смыслами, является накоплением значений, которые, однако не уменьшают свободы в смысловых деривационных моделях. Значения, согласно некоторым представлениям, сохраняются в виде связанных в различные структуры («тексты») смыслов, а не конкретно контентов. В качестве системы, поддерживающей и усовершенствующую организацию значений и их применение можно назвать ядерную область (узус) языка.

3.4 Метафора как основа смыслообразования в философском дискурсе

Формирование коннотаций различного рода при порождении метафорического выражения связано с конкретными и абстрактными содержаниями понятий, а построение новой или изменение уже существующей лингвокультурной картины мира в конкретном социуме всегда соотносится с неким абстрактным автором философского дискурса.

Метафоре, как мы помним, на всех этапах развития языкового творчества отводилось особое место в системе выразительных средств, используемых не только в художественной практике (поэзии, литературе иискусстве), но и любых видах деятельности, в частности, в философском дискурсе. Именно особый способ смыслопорождения в метафорическом выражении предоставляет новые возможности для прагматического плана построения высказывания и служит для обеспечения понимания в соответствии с уже сложившейся в данной культурной традиции системой значений, символов, образов. За счет этого метафора может использоваться в концептуальных разработках науки и философии, а также для структурирования различных видов дискурса. Возможно, что метафора есть вообще наиболее мощный лингвистический инструмент, который мы имеем в нашем распоряжении для преобразования действительности в мир, способный адаптироваться к целям и задачам человека.

Всякая метафора - как абстрактная, так и визуальная - строится на основании сближения часто абсолютно разнородных понятий. При этом один образ описывается через другой, связанный с первым по принципу аналогии на основе имеющихся общих свойств и качеств. В некоторых случаях, например, при рассмотрении философского дискурса, основанием для сравнения могут быть ментально существующие, причём, вполне возможно, лишь в данном конкретном тексте и отдельной «системе координат», функциональные параллели, хотя устанавливаемое подобие ни в коей мере не является сущностным или универсальным: оно всегда контекстуально, ситуативно и субъективно. Можно утверждать, что метафора является идеальным средством навязывания своей точки зрения, сопутствующего ей видения и описания реальности, возможного только с какой-то определенной позиции, а также выбора соответствующих средств номинации и способов классификации объектов реальности.

Механизм метафоры функционирует таким образом, что «при одновременной реализации первого и второго планов содержания (пресуппозиций) метафоры возникает третий план (то, что имплицируется продуцентом), т.е. новая реальность. Построение новой реальности является одной из самых важных метафорических функций» [Телия 1988: 85]. Именно использование принципа ситуативного априорного сочленения, благодаря которому может сочетаться буквально «все со всем», делает метафору универсальным и, вероятно, самым эффективным механизмом генерирования новых смыслов. Это наиболее оптимальный режим построения концепций, поскольку он не требует детального разъяснения и логического обоснования.

Структура и способ образования конкретного метафорического содержания в высказываниии предоставляет возможность радикально сокращать путь от одного смыслового элемента к другому, при этом опуская из системы логических последовательностей привязку имплицитного значения и ряды причинно-следственных связей, опираясь лишь на интуитивное схватывание некоторой «сущности» описываемых явлений. Такое быстрое, фактически моментальное перемещение от одного образа к другому позволяет добиться значительного сокращения затрачиваемых усилий и экономии символических ресурсов репрезентации. Поэтому философская или же образная эстетическая метафора, маркирующая определенный стиль мышления (в нашем случае это мышление на грани и за гранью языка), оказывается наиболее востребованной.

Движение и изменение в процессе смыслопорождения при образовании и функционировании метафоры происходит, как это ни парадоксально (в отличие от других типов номинации) не от образа к идее, но, наоборот, от априорно заданного «доопытным путем» концепта к непосредственному опыту восприятия перцепта.

Так создается доминантный образ того или иного события, который, безусловно, «светится изнутри» смысловым ореолом видения и понимания данности, о которой ведётся речь только в ракурсе, задаваемом автором метафоры.

Метафора выстраивает семантическое пространство текста вокруг себя и выступает, таким образом, в качестве его смыслового центра.

Включаясь в систему образов, метафора начинает функционировать на уровне конструирования символического пространства, становится материалом формирования коллективных представлений. Она стимулирует процессы генерирования смыслов и осуществляет «производство лингвокультурного» на трех различных уровнях репрезентации, выступая в качестве «воображаемого значения»: 1) перцептуальное поле метафоры; 2) концептуальное поле (пространство); 3) символическое пространство. В итоге «поле» выступает как результат совмещения, «наложения» и взаимопроникновения символического и физического пространств, которые, в свою очередь, также могут рассматриваться как метафора (А. Я. Сарна).

Вопрос, таким образом, заключается в том, чтобы прояснить, как перцептуальное и семантическое поле метафоры коррелирует с символическим пространством социума и можем ли, воздействуя на первое, изменять второе. Похоже, что авторы философских дискурсов уверенно отвечают: «Да, можем», - и создают новую картину мира, концептуальные положения которой и предлагают нам отождествлять с реальностью. Для этого им нужна метафора, в процессе конструирования которой устанавливается «отношение квазитождества между метафорической моделью и объектом осмысления, что позволяет далее оперировать объектом как полномочным «представителем» метафорической модели» [Сарна 2005: 55-60].

Хотя мы на протяжении всего обсуждения пытались определить пути смыслопорождения внутри философского метафорического выражения, мы всё ещё имеем проблемы с вычленением и определением самой философской метафоры. Метафоричность целого ряда философских терминов не может быть зафиксирована непосредственно. К ним, в частности, можно отнести такие, как «Ich» Фихте, «die absolьte Idee» Гегеля, «der Wille» Шопенгауэра и т.д. Интерпретируя их содержание на основе обыденной понятийной системы, мы неизбежно оказываемся выключенными из подлинного смыслового пространства философского текста. Мы всегда вынуждены продолжать ту «языковую игру», которую предложил нам тот или иной автор, что мы и пытаемся делать в наших работах.

Интересно заметить, что в текстах, на основе которых мы проводим анализ смыслообразования метафорического выражения, имеются некоторые отличия от повседневного языка: соотношение средств и методов такое же, как и при использовании метаязыка (при описании «мышления на грани») и языка художественной литературы (при описании мышления вне системы мыследеятельности).

Например, из различных категорий изменения значения, которые даёт семасиология - Bedeutungserweiterung, Bedeutungsverengerung, Bedeutungs- verschlechterung, Bedeutungsverbesserung и других, - в работах М. Хайдеггера мы можем наблюдать лишь Bedeutungseinengung или Bedeutungsabstraktion. Также мы можем говорить о переходе обычных, нейтральных слов в сферу специализированного метаязыка, где обычные словоформы будут являть собой абстрактное метафорическое содержание. В работах М. Хайдеггера слово как бы изымается из раннего поля употребления и вставляется в другое семантическое поле или передвигается на другое место в этом же поле. В обыденном языке мы можем привести некоторые примеры из сферы расширения значения по общим законам языкового развития. Так, допустим, сначала слово Wasserhahn было метафорическим названием Glockelhahn, что в современном языке не имеет отражения. Таким же образом произошёл сдвиг в значении слова Magt, которое ранее означало Jungfrau.

Кратко подводя итог изложенному, следует заметить: процедурная особенность метафоризации позволяет активно использовать метафору в философском дискурсе, выстраивающем новую картину мира, где наиболее важными аспектами функционирования метафоры становятся «присвоение» и «включение» номинируемого объекта (абстрактного или конкретного) в определенные системы представлений и интерпретативные схемы. Метафора наряду с другими средствами образует абсолютно новую концептосферу, которую можно рассматривать только в рамках конкретной мыслительной парадигмы.

Язык философии предоставляет возможность перехода с одного интеллектуального уровня на другой таким образом, что, находясь в ситуации А, реципиент может мысленно попасть в ситуацию Е и оставаться в ней, не предпринимая для этого реальных действий по переходу от ситуации к ситуации. Находясь мысленно в ситуации Е, он догадывается, что из нее таким же образом можно попасть в ситуацию К, а из К в Z (подобная возможность появляется при наличии в языке возможности чётко прослеживать структурные связи между элементами, что, очевидно, невозможно в «хитросплетениях» ядерной зоны языка, однако периферийная зона, благодаря разряженности и сохранению деривационных моделей, о которых обыденный язык уже «забыл», предоставляет полный обзор «с высоты птичьего полёта»). Из этого следует, что именно в философском дискурсе существует реальная возможность построения своего рода ментальной (идеальной) «модели», и фактически вырабатывается смысловое (отвлеченное) содержание пошаговой связи от А к Z (как «свернутое представление»).

Например, у М. Хайдеггера мы встречаем множество примеров предложений, построенных на «раскручивании» одного вопроса, анализе чрезмерно увеличенного исходного пункта и возвращении к выводам традиционной логики в связи с исследованием языкового низложения металогического мышления. Круговой процесс понимания находит своё выражение в нормальных формах, но можно найти и яркие места в анализе больших периодов.

Для обозначения схоластического понимания природы бога Хайдеггер образовал высказывание, которое типично уже для Лайзеганга. Es ist das absolьte daЯ Ezistenz ist, wie in Wesen existiert und der Existenz west. В своей работе «О сущности правды» он приводит следующее высказывание: Das Wesen der Wahrheit ist die Wahrheit des Wesens, при этом он формулирует не диалектическое предложение, а, скорее, высказывание поворота.

Предложение, построенное подобным образом, сформулировано так не только потому, что даёт возможность пониманию выступать в качестве некой дефиниции до того, как понята сложность отношений внутри неё. Однако эта мотивация не решающая.

Другое, аналогичное предложение из хайдеггеровских объяснений. Der Satz des Grundes ist der Grund des Satzes. Halten wir eine Weile still, falls wir dahin zugelassen sind: der Satz des Grundes - der Grund des Satzes. Hier dreht sich etwas in sich selber. Hier ringlet sich etwas in sich selber ein, verschlieЯt sich aber nicht, sondern entringelt sich zugleich. Hier ist ein Ring, ein lebendiger Ring, dergleichen wie eine Schlange. Hier fдngt etwas sich selber an seinem eigenen Ende. Hier ist ein Anfang, der schon Vollendung ist [Heidegger 1976: 131]. Имеется в виду, что обе стороны образования тесно связаны друг с другом, но, в сущности, это одно и то же, хотя нельзя сказать, что это пустое высказывание (оба компонента идентичны). Каждая половина круга существует и может быть объяснена лишь при существовании и объяснении другой его части, как со всей очевидностью один элемент системы связан и должен быть связан и зависим как от системы в целом, так и от каждого её элемента в отдельности.

Совершенно другой тип кругового мышления, который оставил свой след в языке, содержит следующее высказывание:

Homo est animal rationale. Animal bedeutet nicht einfach Lebewesen; ein solches ist auch Pflanze. Wir kцnnen aber nicht sagen, der Mensch sei eine vernьnftige Vegetation. Animal bedeutet das Tier, animaliter heiЯt (z.B. auch bei Augustinus) `tierisch'. Der Mensch ist ein vernьnftige Tier. Die Vernunft ist das Vernehmen dessen, was ist, und das heiЯt zugleich immer: was sein kann und sein soll. Vernehmen schlieЯt in sich, und zwar stufenweise: das Aufnehmen, das Entgegennehmen, das Vor-nehmen, das Durchnehmen, und das heiЯt Durch-sprechen. Lateinisch heiЯt durchsprechen: reor, das griechische (Rethorik) das Vermцgen, etwas vor- und durchzunehmen; reri ist die ratio; animal rationale ist das Tier, das lebt, indem es vernimmt nach der genannten Weise. Das in der Vernunft waltende Vernehmen stellt Ziele her-zu, stellt Regeln auf, stellt Mittel bei und stellt auf diese Weise des Tuns ein. Das Vernehmen der Vernunft entfaltet sich als dieses vielfдltige Stellen, das ьberall und zuerst ein Vor-stellen ist. So kцnnte man auch sagen: homo est animal rationale: der Mensch ist das vor-stellende Tier [Heidegger 1971: 27].

Этот отрывок исходит из известного положения homo est animal rationale и к этому же положению возвращается. Но оно понимается диалектически на более высоком уровне. Всё размышление идёт по пути языкового этимологического анализа, который посредством герменевтических ожиданий направлен на одну цель. Однако при чтении подобных отрывков невольно приходишь к выводу, что мысль здесь определённым образом «раскачивается», усиливает колебания, похожие на те, что происходят при пуске индукционного двигателя.

Можно предположить, что круговое мышление на данном этапе (при порождении нового смысла, вне зависимости от способа его создания) вводится потому, что, обладая аналогичной сознанию двойственностью, отлично от сознания тем, что с ним можно иметь дело в смысле эксперимента, в качестве «пробного тела», открывающего доступ к сознанию.

Главная отличительная особенность философского дискурса здесь в том, что он способен, отображая в сфере уже «третичной» абстракции, мысленно воссоздать и удерживать как элемент существующей «прозрачной» структуры «текущую» ситуацию, не имея её в действительности, и на этой основе продвигаться к следующей, соединяя их мысленно, что является основой для абстрагирования и смыслообразования.

Фиксация в философском круговом дискурсе самих смыслов, всего, что образует смыслы и связано со смыслами, является накоплением значений, которые, однако не уменьшают свободы в смысловых деривационных моделях. Значения, согласно некоторым представлениям, сохраняются в виде связанных в различные структуры («тексты») смыслов, а не конкретно контентов. Таким образом, задачей интерпретатора по пониманию и о-сознанию смыслов является, прежде всего, погружение в саму природу авторского смыслопорождения, а значит, адекватное смысловосприятие и смыслопередача в языке перевода повторяет (однако не копирует) мышление автора.

3.5 «Игровое» смыслопорождение и его коммуникативно-прагматический эффект

Языковая игра являет собой прежде всего модель порождения нового смысла и его вербального оформления, её механизмы действуют как на уровне обыденного языка, хотя в данном случае они не столь явны, так и в порождении неузуальных смыслов, например, философских текстов: необходимым условием действия языковой игры как процесса смыслопорождения является обращение к феноменологической рефлексии над созданным конструктом, что обеспечивает порождение и дальнейшее функционирование в виде декодирования и интерпретации в философском дискурсе некоторых суперструктур интенциально релевантных ноэм в абсолютно новом или переосмысленном виде. В узловых точках суперструктуры смысла ассоциативным образом пересекается ноэматика и феноменология - интуитивное и осмысленное, докса и парадокс. Л. Витгенштейн не учитывал многие из данных параметров, хотя им верно схвачено основное свойство «языковой игры» - речемыслительный процесс, работающий наравне с прагматическим воздействием и действием в объективной реальности.

Различные трансформации суперструктуры смысла на лексическом и этимологическом уровне - пожалуй, самый распространенный способ деривации нового многомерного смысла на базе языковой игры, еще Л. Витгенштейн в «Логико-философском трактате» утверждал, что любую форму жизни и социального взаимодействия можно представить в виде игры. Сам процесс игры, как и процесс перетекания и мутации смыслов, является вечным, иногда не «правилосообразым», многомерные смыслы, вербализованные с помощью комбинаторных свойств языка на всех его уровнях, обогащают не только сам язык, расширяя его границы, но и мышление.

Среди мыслей вербализованных или за гранью вербализации мышления многомерные смыслы структурны, и рассмотрение их именно в подобном иерархическом ключе объясняет многие проблемы в случае, когда пытаются понять, что может быть выражено в некоторых философских текстах и текстах потока сознания, которые долгое время казались совершенно непонятными. Порождение смыслов возникает на нескольких уровнях бытия языка, прежде всего, нас интересует бытие языка как реальности и метаязыка как третьего уровня абстракции, наша собственная оценка метауровней Бытия за последнее время изменилась и, как нам представляется, существует пять метауровней Бытия (описание которых более подробно будет произведено в следующей главе).

Самым интересным является вопрос, каким же образом возможен философский дискурс на пятом метауровне, который сам по себе немыслим в парадигме языкового мышления, это самый высокий уровень сознания: он открывает нам путь в царство бессознательного интуитивного, царство ноэматической рефлексии. Это важно, потому что в наших работах мы рассматриваем происхождение концептов и смыслопорождение внутри философского дискурса на различных уровнях и обнаруживаем, что любая схема смыслопостроения по происхождению имеет природу Ультра-Бытия, и также замечаем, что истинное последовательное событие также имеет природу Ультра-Бытия. Именно поэтому наиболее важным для нас было понять этот наивысший уровень Бытия, потому что наши исследования языка философии затрагивают вопрос о природе возникновения, а также природу схематизации. Выяснилось, что Ультра-Бытие является общей доминантой для этих двух понятий, этих двух явлений, явления последовательных событий и явления схематических уровней. Раскрывается и делается возможным подобное в первую очередь в игровом смыслопорождении. Однако для подобного анализа релевантно допущение существования языкового Бытия в рамках пятого метауровня (самого высокого, учитывающего все константы и работающего во всех поясах мыследеятельности). Минимальные отттенки смысла в суперконструктах обычно усматриваются только вне по-мысливаемого в рамках языкового Бытия. Язык и игра в смыслопорождении - это пункт, в котором парадоксально соприкасаются две последовательности (серии). Но мы также должны учитывать барьер между двумя сериями, который является рациональным. Таким образом, игра и контаминация - эзотерическое понятие. Контаминация предоставляет возможность о-сознания минимальных различий, кроющихся в возможности и необходимости трансформации суперструктуры смысла при вербализации определенного типа мышления. Так мысль находит языковое выражение.

Мы в игре можем оперировать некоторым, иногда безгранично огромным количеством элементарных частиц, пытаясь вычленить неоюходимые и адекватные, вне рамок установления или интенциальной деструкции правил. Эта группа, как рой инкапсулированных монад не просто существует в мире, но еще и в самой себе. Слияния сплавленной группы есть парадокс, и это парадокс ясно сформулировал недвойственное значение как экспрессивность и дал смысл всему миру. Игра, таким образом, рождает мир.

Для теории смыслопорождения основным моментом является различение значения как потенции и смысла как реализации. В системе языка значение - это идеальная единица, которая хранится в этноязыковом сознании и представляет некую общую репрезентацию узуальных речеупотреблений. В конкретном употреблении или изменении единица языка любого уровня может подвергаться игровым трансформациям в узуальной или окказиональной форме. Некая ноэма, вне зависимости от принадлежности ее к различным видам (доминант, культурных основ или периферии) является внедискурсивным конструктом, квантом смысла, который ноэматически интуитивно или феноменологически осознанно (рефлексивно) существует в лингвокультурной общности и обладает свойством воспроизводимости, актуализируется в том или ином окружении в зависимости от интенции продуцента или реципиента. Так как этимологически конструирование и трансформации, а значит, и сами ноэмы являются продуктами игры, то иерархически структурированное образование, строящееся из интенциально релевантных ноэм, является неким целым, единым, обеспечивающим существование, развитие и творимость смысла в дискурсе, а его деривационная модель являет собой архетипический концепт.

Со всей очевидностью можно утверждать, что смысловые конструкты, основанные на языковой игре, главной своей ценностью имеют лежащий в их основе дискурсивный парадокс, столкновение непрерывностей на высших уровнях бытия языка, слияние осмысленного и интуитивного, возможного и невозможного. «Именно благодаря парадоксу человеческому мышлению удаётся оторваться от стереотипов прямо номинативного дискурса и в новой логике лингвокреативных рассуждений оказаться в стихии косвенно-производного знакообразования» [Ешкенази 1977: 138]. Главным признаком этого пара-доксального является «противоречие». Противоречие в логически формально несовместимых элементах и их игровом объединении в спаянное единство в одной прототипической ситуации. Сочленимость несочетаемых элементов в суперконструкте направлена на референцию, в то время как отношения, объединяющие ноэзис - на вторичную денотацию, которая имеет своей базой свойство творимости - главный признак языковой игры. «Языкова игра как форма речевого мышления эксплуатирует механизмы ассоциативного переключения узуального стереотипа восприятия, создания и употребления языковых единиц, характеризуется условностью и интенциональностью» [Гридина 1996: 12]. Смыслотворческая игровая деятельность металогических форм мышления как, в некоторых философских текстах, или текстах потока сознания, основывается на использовании ноэм различных видов во вторичной номинативной функции, на возможностях трансформации суперструктуры на интерпретативных возможностях, «на включении знака в новый ассоциативно-дискурсивный контекст» [Тармаева 1997: 12]. Именно при использовании правильных тактик интендирования согласно ассоциативно-дискурсивному контексту продуцент может прогнозировать желаемый прагматический эффект и возможность правильной интерпретации смыслового суперконструкта. Контекст и его парадигматическое восприятие дает возможность общего обзора узловых элементов суперструктуры смысла и общих мест прототипической ситуации, элементарных моделей смыслопорождающих механизмов.

Игровое смыслопорождение строится главным образом на двух принципах: интенциальной амфиболии (координации несочетаемого) и интенциальной контрактуры (контраста). Именно на основе данных принципов парадоксальное высказывание обретает смысл. Приемы, являющиеся базой для интенциальной амфиболии и контраста, могут быть типизированы следующим образом: 1) интенциальная кроссакцентуация; 2) интерпретативное наложение (сближение, сопоставление, противопоставление) на фоне актуализации интенциально релевантных ноэм; «3) ассоциативно-игровая идентификация и деривационно-мотивационная связь ассоциантов; 4) ассоциативная провокация (намеренное столкновение первичных денотатов)» [Тармаева 1997: 16]..

Чрезвычайно интересным в данном плане является выделение в отдельную группу парадоксальных ассоциативных рядов как, например: schweigenden Rede des Gewissens, Mut zur Angst vor dem Tode, hellen Nacht des Nichts. Как и в случае с омонимами, здесь связаны языковые элементы различных содержательных уровней таким образом, что создаётся впечатление, что они якобы соотносятся на одном уровне. В schweigenden Reden, schweigend употребляется в прямом смысле как lautlos, akkustisch nicht vernehmbar, в то время как Reden - в метафорическом смысле в качестве kundgeben, sich bemerkbar machen, можно представить это как lautlose Kundgabe.

Так же понимается Nacht des Nichts как полная тьма, hell (про-светленная) же она в метафорическом смысле, так как именно в ней человека чаще всего посещает «озарение».

Подобные конструкты, основанные на парадоксальных ассоциациях очевидно, являются праосновой любой стилистической фигуры, базирующейся на переносе: метафоры, метонимии, оксюморона и т.п. В данном процессе главная роль принадлежит открытому А. А. Ухтомским принципу доминанты, который связан с фундаментальными стратегиями когнитивных процессов [Ухтомский 2002: 448]. Доминанта в данном случае понимается как преобладание некоего стимула, на основе которого и возникает целостный единый образ. Именно на основе принципа доминанты нерелевантные грани смысловой суперструктуры и неактуализированные ноэмы не вызывают привычной реакции, а усиливают прагматический эффект ноэм-доминант. Вообще «человек подходит к миру и к людям, - пишет А. А. Ухтомский, - всегда через посредство своих доминант, которые «стоят между нами и миром, между нашими мыслями и действительностью» [Ухтомский 2002]. Общая языковая картина мира зависит в данном случае от доминантных образов, репрезентирующих в конкретной лингвокультуре основные релевантные концептуализированные смыслы.

Для нашего исследования, выстроенного в русле феноменологической филологической рефлексии прежде всего важны когнитивные процессы, порождающие парадоксальную ассоциативную сочетаемость, лингвокогнитивную переработку на основе третьего уровня абстракции.

I. Когда узуальный конструкт переосмысливается и выступает в одном контексте с ранее не встречавшимися и не ассоциированными в узуальном употреблении ноэмами, возникает когнитивно-семантический парадокс. В данном случае нарушаются стереотипы вербализации, возникает «эффект обманутого ожидания», логическая несовместимость ноэм концептуализации, а также языковая несовместимость стилистически и функционально разных единиц. В данном случае игровой компонент не участвует. Игра проявляется лишь подключением новых ноэматических элементов, которые и отвечают за объединение прямых и переносных значений. При такой амфиболичности конструкта трансформации подвергается образный компонент, актуализация внутренней концептуальной формы.

II. В других случаях используется окказиональный конструкт, приводящий к стилистическому парадоксу, возникающий в результате сочленения в едином суперконструкте ноэматических характеристик разных уровней мыследеятельности. В основе своей стилистический парадокс при игровом смыслопорождении дополняется когнитивно-семантическим. Языковая игра, которая своей базой имеет окказиональную реализацию интенциально релевантных ноэм, чаще всего может осуществляться по узуальным деривационным моделям, в данном случае мы не можем говорить о неузуальной игровой деятельности. Прототипическая ситуация является нормативной, а потому интенциально обусловленная когнитивно-дискурсивная значимость не вызывает сомнений. Подобные формы языковой игры, строящиеся на употреблении окказиональных компонентов, пользуются когнитивно-дискурсивной метафорой, игрой слов, аллюзивным употреблением, расширением значения.

Механизм использования метафорического переноса в игровом смыслопорождении кроется в актуализации одной или нескольких периферийных ноэм, являющихся носителями субъективной информации или же особых обертонов в смысловой суперструктуре. Они раскрываются посредством дискурсивных средств, выходящих за рамки одного высказывания, это одна из наиболее часто встречающихся моделей окказиональной трансформации суперструктуры, чьей отличительной чертой является создание ассоциативного ряда, выходящего за рамки собственно самого конструкта и имеет парадигматические связи со всем концептуально-дискурсивным полем продуцента/реципиента.

Игра слов в игровых моделях смыслопорождения базируется на когнитивно-метафорических ассоциациях между концептом и прототипом, она часто связана с интенциальной амфиболией и двойной актуализацией ноэм, когнитивная антитеза строится на одновременном воздействии на реципиента этимологического и прототипического в структуре ноэмной иерархии - строится так называемая бинарная экспозиция.

Игра создает семантический сдвиг к прототипу, и происходит этимологическое переразложение с раскрытием внутренней формы и деметафоризации при двойной актуализации, создавая эффект когнитивного диссонанса.

При сохранении узуального компонента суперструктуры дискурсивный контекст может создавать особую архетипическую ситуацию, разрушающую внутреннее единство суперструктуры, однако не нарушающую ее целостного восприятия. На основе метонимического переноса некоторые компоненты могут связываться с первичной дискурсивной ситуацией, при этом некоторая часть узловых ноэм экстраполируется на новую ситуацию, языковая игра создается ретардацией, замедляя процесс декодирования смысловой суперструктуры.

Другой возможностью вербализации неузуального компонента смысла является вклинивание уточняющей смысловое содержание ноэмы посредством трансформации модификации/уточнения отношения актуализируемых квантов к ситуации при неудачах в коммуникативном акте, исправление в результате феноменологической рефлексии (о данном виде трансформации суперструктуры будет сказано ниже).

Дискурсивная аллюзия (как интенциальное о-сознанное средство порождения нового, доселе скрытых граней смысла) позволяет в игровом смыслопорождении вводить ноэматические структуры, косвенно репрезентирующие образную составляющую суперструктуры. Именно посредством намека, интуитивного схватывания происходит целостное восприятие отдельных квантов суперконструкта. Главным в аллюзии является высвечивание ассоциативного образа, как это бывает в иероглифических языках, самые важные смыслы находятся за пределами слова, и на них можно только намекать. Игровое инкодирование дискурсивной аллюзии происходит за счет пересечения дискурсивных контекстов. Ассоциативная идентификация создает возможности для нового восприятия суперконструкта при переразложении его структуры и снимает исходную ноэматическую оппозицию.

Поскольку игровое смыслопорождение может опираться на когнитивно-дискурсивные трансформации суперструктуры как целого ноэматического конструкта, так и одной или нескольких из его полилатеральных частей в отдельных узлах структуры, мы можем рассматривать игровое смыслопорождение как вид трансформационной модели общего философского смыслопорождения. Реально существуют в едином хронотопе все структурированные ноэмы, и, при допущении множественности и одновременности всех четырех хронотопов (по А. И. Милостивой), потенциально реализованных в тексте, возможна их парадигматическая виртуальная потенция и реальная актуализация, однако лишь при вербализации в парадоксальном игровом смыслопорождении.

3.6 Декодирование смысла в философском дискурсе: основные типы трансформаций суперструктуры

Декодирование смысла философского дискурса и проблемы со сложностью восприятия неких переосмысленных конструктов связаны прежде всего со спецификой самого философского текста, о чем мы уже упоминали в первой главе. А потому обычные способы декодирования здесь оказываются не работающими или же не дающими полной картины распредмеченного смысла в со-знании реципиента.

Совершенно необходимым выступает процесс трехчленного декодирования (наряду со смысловосприятием и смыслопорождением на третьем уровне абстракции, в дополнение присутствует и смена кода продуцента на код реципиента - однако это не просто нечленимая эвристическая деятельность, вполне реально вычленить трансформационные модели, участвующие в этом процессе). Порождение адекватного распредмеченного смысла при декодировании предполагается лишь в условиях адекватного и эффективного декодирования исходного опредмеченного смысла текста.

Данное утверждение лишь подтверждает правомерность и важность проблемы декодирования смысла текста. Для того чтобы исследовать этот процесс, в первую очередь ответим на несколько вопросов. Во-первых, следует изучить процесс декодирования смысла текста и определить его единство и неделимость или же возможность прохождения определенных стадий, затем выяснить, являются ли эти стадии и их последовательность четко и однозначно детерминированными, и рассмотреть их содержание, уяснить, какие конкретно действия производит реципиент, на каком уровне фиксации рефлексии для достижения конечной цели этого процесса - условно адекватного и эффективного декодирования смысла текста. И, во-вторых, является ли этот процесс линейным, соположены ли трансформации и когнитивные операции, участвующие в нем, и если он имеет парадигматическую структуру, то как он протекает и в какой иерархии находятся его элементы [Демьянков 1994: 17-33].

Первейшей операцией в процессе декодирования будет прочтение самого текста, предназначенного для интерпретации. В случае ничем не обремененного чтения, не интерпретативного, которого именно и требует понимание философского дискурса, данный процесс протекает без обращения к феноменологической рефлексии, задействуя лишь ноэматическую, чаще на интуитивном уровне, но в случае, когда реципиенту присуще распредмечивание имманентных философских смыслов, он подразумевает ряд действий на уровне феноменологической рефлексии. Иногда эти действия могут осуществляться автоматически, однако это предполагает известный опыт в применении корректных тактик интендирования.

Уже при прочтении можно выделить некоторое количество трансформаций, выступающих в качестве ключевых для восприятия смысла как отдельных единиц, так и целостного текста. В первую очередь, это трансформации, строящиеся на ноэматической рефлексии, интуитивном восприятии имманентного многогранного смысла, для восприятия текста, и феноменологической рефлексии для повторного распредмечивания и создания ментальных конструкций. Мы можем выделить несколько подходов к ноэматическому анализу. Объекты анализа первого типа - сложные ментальные образования, типа философских понятий: Dasein (Вот-бытие, бытие экзистенциалистское, синоним к Mensch / человек у Хайдеггера), Nicht-mehr-in-der-Welt-sein (Более-не-бытие-в-мире, экзистенциалистская смерть) и т.п. В качестве исходного языкового материала берутся контексты из разных типов философского дискурса - экзистенциалистский, лингвистический, онтологический и др. Хотя следует отметить, что некоторые не дают философскому дискурсу статуса отдельного языка со своими характерологическими свойствами, а значит, и со своими собственными деривационными моделями смысла, строящимися как традиционно, так и окказионально. Например, В. Т. Фаритов так определяет философию, не выделяя в ней как в дискурсе особых признаков, а делая её главной характеристикой подражание, копирование: «в большинстве случаев имеет место аберрация, суть которой состоит в непонимании псевдодискурсивного характера философии и отождествлении её с тем дискурсом, который ей же самой копируется» [Фаритов URL: http://phil.ulstu.ru/files/stat/faritov_ psevdodiskurs.pdf]. И именно в текстах подобного рода для интерпретации смыслов, именно смысла, а не значения языковых единиц и не содержания текста как такового, возможно привлекать не только ноэматическую рефлексию, но и выходить на уровень феноменологической, повторяя путь автора по порождению того или иного конструкта. В тех случаях, когда результат такого подхода получает достойное оформление, мы будем иметь дело с «осмысленным» отрефлектированным дискурсом, поясняющим всю сложность и многомерность смыслореализации в текстах, построенных на «языковой игре» или текстах потока сознания, где традиционные методы семного и концептуального анализов оказываются неработающими.

Объекты ноэматического анализа во втором случае примерно те же, что в первом: предикатная лексика, некоторые типы пропозиций, модальные частицы. В качестве исходного материала используются многочисленные и обширные диагностические контексты, которые могут быть взяты из текстов или же сочинены авторами. Примеры сопровождаются развернутой неформальной аргументацией, запись результатов близка к традиционной, авторы апеллируют к языковому чутью и научной эрудиции читателя, здесь мы имеем дело только с ноэматической рефлексией, неизбежной для понимания (в герменевтическом смысле), часто интуитивного, смысла целостного текста и отдельных языковых единиц. Подобный акт ноэматической рефлексии на луче вовне имеет в качестве ключевого момента постоянное «присутствие» пары «продуцент - реципиент», вместе с их целями, ценностями и внутренними мирами, то есть включает и акт интендирования, и аспекты модальности и субъективности. Соответственно, в центр внимания попадает проблема интерпретации смысла.

Процедура третьего вида ноэматического анализа иерархической структуры отличается использованием любого языкового материала без ограничений («конкретная», предикатная лексика, способы выражения модальности, метафора и т.д.). Метод анализа - феноменологическая рефлексия на луче, направленном вовнутрь. Занимаясь сходными процедурами и совпадая в представлении о результате, различные типы ноэматического анализа имеют принципиально разные «теории среднего уровня», если пользоваться терминами Мертока.

Особо выделяется данная методика именно тем что, вычленяя собственный терминологический материал и методологический аппарат, не отказывается от уже имеющихся наработок в этой области, однако включает в уже существующие методы анализа ноэмы, представляющие собой кванты смысла, открывающие путь к третьему уровню абстракции, включающему акты интендирования, учет аспектов субъективности и модальности. В данном случае мы получаем именно тот уровень, на котором осуществляется полное понимание смысла текста как информативного и эмоционального планов, так и обертонов и смысловых коллизий, интенциально предусмотренных продуцентом. Важность понимания смысловых обертонов в декодировании признается многими учеными: «расшифровка смысла получаемой информации (кода дискурса) является решающим аспектом успешной лингвистической коммуникации, хотя коммуникативный процесс не заканчивается на обработке структурных особенностей и декодирования информации» [Оломская 2010: 159].

Ноэматическая и феноменологическая рефлексии, осуществляемые в рамках филологической феноменологической герменевтики, направлены на максимальную экспликацию квантовых мутаций смысла неязыкового характера, аккумулированных как в общемыслительном, лингвокультурном, так и в личностном пространстве. При анализе интенциально релевантных ноэм в составе смысловой иерархической структуры необходимо базироваться на собственной интерпретации, толковании, ведь анализ смысловых структур всегда есть интерпретация, и интерпретация герменевтическая. Движение ноэматической структуры смысла при образовании и функционировании понятий в философском дискурсе при их восприятии, декодировании имманентного смысла и интерпретации происходит, как это ни парадоксально (в отличие от других типов номинации), не от образа к идее, но, наоборот, от априорно заданного «доопытным путем» концепта к непосредственному опыту восприятия перцепта. В процессе смыслопорождения при концептуализации понятий и функционировании концептов культуры и познания на первый план выступают периферийные ноэмы, именно новые деривационные модели, интенция продуцента при порождении и реципиента при декодировании смысла; их личностные дифференциальные маркеры концептуальности, определяемые ноэматикой конкретного индивидуума и конкретной лингвокультуры, являются базовой конструкцией, на различных уровнях которой и размещены доминантные, культурные и контекстуальные смыслы.

Кратко приведем те трансформации, которые претерпевает суперструктура при декодировании многогранного смысла в философском дискурсе.

1. Распредмечивание граней смыслов, приписанных объектам мыследеятельности и постигаемых нами. Парадокс Шлейермахера гласит, что интерпретатор / реципиент понимает текст более детально, чем продуцент. Данная трансформация, как правило, базируется на константе фоновых знаний.

Рассмотрим некоторые новообразования, возникающие в ходе данной трансформации смысловой структуры: Хайдеггер порождает новые содержательные единства параллельно к уже имеющимся. Но часты случаи, когда автор обращает внимание лишь на новое слово, оставляя первое его значение, имеющееся в узуальном употреблении, без внимания. Когда Хайдеггер говорит: Beide Stimmungen, Furcht und Angst, be-stimmen je ein Verstehen [Heidegger 1967: 344] - Оба настроения, страх и ужас, всегда обусловливают понимание, соотв. обусловлены таковым, - то новообразованное слово be-stimmen (на-страивать), in eine Stimmung versetzen (придавать определенное на-строение) не должно означать каждое be-stimmen, детерминанту, которая в основе своей является die Versetzung in eine Stimmung (переход в определенное настроение). Это так называемое вынужденное новообразование. Если речь идёт о Selb-stдndigkeit (само-стоятельность) (в связи с Standgewohnenhaben (наличие привычки) или же о Unselb-stдndigkeit (не-само-стоятельность) (как противоположности к Standfestigkeit (устойчивость / стабильность), то становится ясным, что связь с обычным содержанием в смысле Unabhдngigkeit (независимость) и во втором случае Entschlusslosigkeit (нерешительность) теряется. Вместо этого на первый план выходит содержание, которое понимается из отдельных составных частей этого слова (в смысле die Eigenschaft des Stehens (свойство стояния), либо как противоположность der Mangel an dieser Eigenschaft (дефицит этого свойства). Подобный опыт языкового разложения, похожий на химический анализ элементов, так же свойствен языку М. Хайдеггера, как и синтез слова из нескольких основ, которые частью ведут к образованию формально новых слов частью к уже объяснённым и использованным содержательным новообразованиям.

Кажется, что он использует следующие возможности языкового выражения и все чаще обращается к подобному способу словообразования в угоду профилю своего языка или стиля. В «Бытии и Времени» мы находим такие известные образования, как Ent-fernung (от-даление) в смысле Nдherung (близость), Ge-stell (со-став) как некоторое коллективное образование к глаголу stellen, Un-fug (раз-лад) как Nicht-gefьgtes (не-слаженный/ несочлененный). Как мы видим уже на этих трех примерах, Хайдеггер не только разделяет слово на составные части посредством написания через дефис и не только сводит его к уже существующим, например, Ent(-)fernung и слитно, и через дефис, но и синтетически образует совершенно новые слова с помощью аффиксов, как, к примеру, Ge-stell (со-став), Un-fug (раз-лад). Можно сказать, что слова, совпадающие с этими по звуковой форме, но имеющими другое содержательное наполнение, замечаются нами лишь при новообразованиях таких слов, как Ge-stell, Un-fug. У исследователя, который хорошо разбирается в словарном запасе языка, возникает впечатление, что исходным пунктом для новообразования служат уже имеющиеся в языке слова, однако при ближайшем рассмотрении совершенно точно можно сказать, в каком направлении идёт это словообразование. Если речь идёт об анализе, тогда содержание исходного слова более или менее ясно, при синтезе же, напротив, содержание формального параллельного слова отделяется от такового в новообразовании и не несёт никакого сопутствующего значения.

2. Повторное распредмечивание смысловых структур в соответствии с концептуально-валерной системой реципиента, данный вид трансформации имеет в своей основе константу модальности. Как М. Хайдеггер поступает, например, с понятием Ekstase (экстаз/восторг), переразложенным и возрожденным в соответствии с интенцией автора, в его системе координат.

Ekstase понимается в норме как слово из области чувств, как, допустим, Erregen (волнение), Freude (радость), Erschьtterung (потрясение), но оно не имеет ничего общего с хайдеггеровским Ek-stase, ek-statisch (эк-стазы временности), которое строится из греческих слов как hinausstehen (выступать / выдаваться) рядом с Hinausstand (вы-сказывание) - термином для трансцендентальной структуры человеческого суждения. Напротив, Ek-stase в «Бытии и Времени» указывает на другой феномен - Zeitlichkeit (временность), Хайдеггер сам указывает, что в основе его версии времени лежит интерпретация Аристотеля того же явления. Таким образом, его термин Ek-stase идёт от греческого слова.