Биография: силуэт на фоне Humanities (Методология анализа биографии в социогуманитарном знании)

93. Смирнов И.П. Новый историзм как момент истории (по поводу статьи А.М.Эткинда «Новый историзм, русская версия)//Смирнов И.П. Мегаистория:К исторической типологии культуры.: - М., 2000. - С. 478-540.

94. Уайт Х. По поводу «нового историзма»/ Пер. с англ. С.Козлова// Новое литературное обозрение. - 2001. - № 47. - С.37-46.

95. Успенский Б. Поэтика композиции. - СПб.: Азбука, 2000. - 348 с. (Academia).

96. Фуко М. Что такое автор? Пер. с франц. С.Табачникововй// Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания,власти и сексуальности. Работы разных лет/ Пер. с фр. С.Табачниковой. - М., 1996. - С.8-50.

97. Эйдельман Н. Я. Апостол Сергей. - М.:Политиздат, 1980- 366 с.

98. Эйдельман Н.Я. Лунин. - М.: Молодая гвардия, 1970. - 352 с.

99. Эйдельман Н.Я. Большой Жанно: Повесть об И.Пущине. - М.:Политиздат, 1982. - 366 с.

100. Эйдельман Н.Я. Об историзме в научных биографиях (на материале русской истории)// История СССР. - 1970. - № 4. - С. 18-31.

101. Эйдельман Н.Я. Первый декабрист: Повесть о необыкновенной жизни и посмертной судьбе В.Раевского. - М.:Политиздат, 1990. - 398 с.

102. Эйдельман Н.Я. Последний летописец. - М.:Книга, 1983. - 186 с.

103. Элиаде М. Космос и история. Избранные работы/ Пер. с франц. И англ. под общ.ред. И.Р.Григулевича, М.Л.Гаспарова - М.: Прогресс, 1987. - 311 с.

104. Эткинд А. «Новый историзм», русская версия// Новое литературное обозрение. - 2001- №47.- С. 78-102.

105. Юмашева Ю. Ю. Историография просопографии // Известия Уральского государственного университета. - 2005. - № 39. - С. 95-127.

106. «Я в некотором смысле создатель религиозной секты…». С Филиппом Лежёном беседует Елена Гальцева//Иностранная литература. - 2001. - № 4. - С. 257-265.

107. Аnderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. - London-New-York:Verso, 1983. - 256 p.

108. Bethea D.M. Realizing Metaphors: Alexander Pushkin and The Life of The Poet. - The University of Wisconsin Press, 1998. - 244 р.

109. Greenblatt St. Introduction// Genre. Special issue: The Forms of Power and Power of Forms in the English Renaissance. - 1982. - V.5. - № 1-2. - P.1-4.

110.Greenblatt S. Learning to Curse. Essays in Early Modern Culture. - New York: Routledge, 1990. - 188 р.

111. Greenblatt St. Towards a Poetics of Culture// The New Historicism. Routledge. - N.Y.- L., 1989.

112. Greenblatt S. Shakespearean Negotiations. The Circulation of Social Energy in Renaissance England. - Oxford: Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1988. -205 p.

113. Stone L. Prosopography // Historical Studies Today / Ed. by F. Gilbert and St. Graubard. - N. Y., 1972.- P.100-116.

114. Тhe New Historicism Reader / edited by A.E.Veeser. New York; London: Routledge, 1994. -376 p.

Раздел 5

1. Августин Аврелий. Исповедь// Августин Аврелий. Исповедь: Абеляр П. История моих бедствий/ Пер. с латин. М.Е. Сергиенко и В.А. Соколова. Сост. В.Л.Рабинович. - М., 1992. - С.7-224.

2. Аверинцев С.С. Добрый Плутарх рассказывает о героях, или счастливый брак биографического жанра и моральной философии //Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В 2-х т./Под ред. С.С. Аверинцев, М.Л.Гаспаров, С.П.Маркиш. - М., 1994. - Т.1. - С. 637-658.

3. Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография //Аверинцев С.С. Образ античности. - СПб., 2004. - С. 225-465.

4. Аверинцев С.С. Почему Евангелия - не биографии //Мир Библии - М., 2001. - № 8. - С. 4-12.

5. Аверинцев С.С. Приемы организации материала в биографиях Плутарха// Вопросы античной литературы и классической филологии. - М., 1996. - С. 234-246.

6. Аверинцев С.С. «Скворешниц вольных гражданин…». Вячеслав Иванов: путь поэта между мирами. - СПб: Алетейя, 2001. - 167 с.

7. Авто-био-графия. К вопросу о методе. Тетради по аналитической антропологии. № 1/ Под ред. В.А. Подороги.- М.: Логос, 2001. - 438 с. - (Серия «Esse homo»).

8. Андерсен Б. Уявлені спільноти. Міркування щодо походження й поширення націоналізму/ Пер. с англ. В. Морозова. - К.:Критика, 2001. - 272 с.

9. Арендт Х. Становище людини. Пер. с нім. М. Зубрицької. - Львів:Літопис, 1999. - 256 с.

10. Баткин Л.М. Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного самосознания. - М.: Рос.гос.гуманит. ун-т, 2005. - 1005 с.

11. Баткин Л.М. К спорам о логико-историческом определении индивидуальности// Одиссей. Человек в истории. 1990. - М., 1990. - С. 59-76.

12. Баткин Л.М. «Не мечтайте о себе». О культурно-историческом смысле «Я» в «Исповеди» Блаженного Августина// Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного самосознания. - М., 2005. - С. 60-137.

13. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности//Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979. - С.7-181.

14. Бахтин М.М. К философии поступка// Философия и социология науки и техники. Ежегодник 1984-1985. - М., 1986. - С.80-160.

15. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975. - С.234-407.

16. Безрогов В.Г. Коллективное и персональное в автобиографии// Человек. - 2003. - №5. - С.26-38.

17. Белый А. Начало века. - М.: В/О «Союзтеатр» СТД СССР, 1990. - 496 с.

18. Бирюков Б.В. Изоморфизм и гомоморфизм// Философский энциклопедический словарь/Редкол.: С.С. Аверинцев, Э.А. Арад-Оглы и др.. - 2-е изд. - М., 1989. - С.209.

19. Бургос М. История жизни. Рассказывание и поиск себя// Вопросы социологии. Т.1- 1992. - № 2. - С. 123-131.

20. Бурдье П. Биографическая иллюзия. Пер. с франц. Е.Ю.Мещеркиной //Интеракция. Интервью. Интерпретация. - 2002. - № 1. - С.75-81.

21. Бурдье П. Интерес социолога. Доклад на конференции в Гренобле в 1981 г.//Бурдье П. Начала:[Сборник]/ Пер. с франц. - М., 1994. - С.156-167.

22. Бурдье П. Поле литературы// Новое литературное обозрение. - 2000. - №5(45). - С. 22-87.

23. Валевский А.Л. Основы биографики.- К.:Наукова думка, 1993.- 111 с.

24. Вальденфель М.Б. Порядок в потенциалисе. К кризису европейской современности/ Пер. с нем. Т.В. Щитцовой// Вальденфельс Б. Мотив чужого. Сб.пер. с нем. под ред. А.А. Михайлова. - Минск, 1999. - С. 105-122.

25. Веселова И.В. Событие жизни - событие текста//Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика:

26. Вильмонт Н. Век Гете и автобиография поэта// Гете И. Из моей жизни. Поэзия и правда/ Пер. с нем. Н.Ман - М., 1969. - С. 3-34.

27. Вопрос о методе. Обсуждение рукописи В.А. Подороги «Материал к психобиографии С.М.Эйзенштейна»// Авто-био-графия. К вопросу о методе. Тетради по аналитической антропологии. № 1/ Под ред. В.А. Подороги. - М., 2001. - С. 141-195.

28. Гете И. Из моей жизни. Поэзия и правда/ Пер. с нем. Н.Ман - М.:Худож.лит-ра, 1969. - 608 с.

29. Голосовкер Я.Э. Миф моей жизни (Автобиография). Интересное// Вопросы философии. - 1989. - №2. - С.110-146.

30. Голофаст В.Б. Многообразие биографических повествований// Социологический журнал. 1995. - № 1.- С.73-88.

31. Голубович И.В. Язык историй жизни и “ренессанс” биографического метода //Мова і культура (Науковий щорічний журнал). - К., 2003. - Вип. 6. - Т. 1. Філософія мови і культури. - С. 114-121.

32. Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. - М.: Русский язык, 1978. - Т. 1. - 699 с.

33. Дильтей В. Введение в науки о духе. Сила поэтического воображения. Начала поэтики/ Пер. с нем. В.В.Бибихина //Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ-ХХ вв. - М., 1987. - С.108-135.

34. Дильтей В. Наброски к критике исторического разума (Фрагмент глав «Переживание, выражение и понимание»)/ Пер. с нем. А.П.Огурцова// Вопросы философии. - 1988. - № 4. - С. 130-146.

35. Дройзен И.Г. Энциклопедия и методология истории// Дройзен И.Г. Историка. Лекции об энциклопедии и методологи истории/ Пер. с нем. Г.И.Федоровой - СПб., 2004 - С. 41-450.

36. Ильин И.И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. Ч.1-2. - М.:Интрада, 1996. - 260 с.

37. Кант И. Критика чистого разума. Пер. с нем. Н.О. Лосского. - М.:Изд-во «Наука», 1999. - 655 с.

38. Кебуладзе В.І. Феноменологія публічності. Приватність, публічність, влада// Громадянське суспільство в Україні за доби глобалізації: ціннісно-нормативне та інституційне забезпечення його розбудови. Збірник наукових праць. Відп.редактор А.Єрмоленко. - К., 2007. - С.108-121.

39. Колізії антропологічного розмислу//В.Г.Табачковський, Г.І. Шалашенко, А.М.Дондюк, Н.В.Хамітов, Г.П.Ковадло, Є.І.Андрос. - К.: Видавець ПАРАПАН, 2002. - 156 с.

40. Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. "Наивное письмо": опыт лингвосоциологического чтения. - М.: Русское феноменологическое общество, Гнозис. - 1996. - 256 с.

41. Кундера М. Бессмертие: Роман/ Пер. с чешск. Н.Шульгиной. - СПБ: „Азбука-классика”, 2007. - 384 с.

42. Лежён Ф. В защиту автобиографии. Эссе разных лет/ Пер. с франц. Б.Дубина // Иностранная литература. - 2000.- № 4. - С. 108-123.

43. Лепти Б. Некоторые общие вопросы междисциплинарного похода//Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы „Анналов”. - М., 1993. - С. 71-77.

44. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII-начало XIX века). - СПб.:Искусство - СПБ, 1994. - 399 с.

45. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров// Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 150-390.

46. Лотман Ю.М. О моделирующем значении понятий «конца» и «начала» в художественных текстах// Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 427-430.

47. Лотман Ю.М. О роли случайных факторов в истории культуры// Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х т. - Таллин, 1992. - Т.1. - С. 224-243.

48. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. - М.: Книга,1987. - 336 с.

49. Марков Б.В. Антропологический поворот в философии ХХ века// Очерки социальной антропологии. Отв. ред. В.В.Шаронов - СПб, 1995. - С. 18-29.

50. Мейен С.В., Шрейдер Ю.А. Методологические аспекты теории классификации// Вопросы философии. - 1976. - №12. - С.67-79.

51. Мещеркина Е.Ю. К вопросу об иллюзиях. Послесловие к эссе П.Бурдье «Биографическая иллюзия»// Интеракция. Интервью. Интерпретация. - 2002. - № 1. - С.82-84.

52. Новая философская энциклопедия. В 4-х т./ Ин-т философии РАН, Нац. Общ. Научн. Фонд/ Научн.ред. Совет: предс. В.С.Степин. - М.: Мысль, 2000.

53. Огурцов А.П. Биографический метод// Новая философская энциклопедия. В 4-х т./ Ин-т философии РАН, Нац. Общ. Научн. Фонд/ Научн.ред. Совет: предс. В.С.Степин. - М., 2000. - Т.1. - С. 266-267.

54. Огурцов А.П. Типология// Философский энциклопедический словарь/Редкол.:С.С.Аверинцев, Э.А.Арад-Оглы и др.. - 2-е изд. - М., 1989. - С.656-657.

55. Перек Ж. W или воспоминания детства/ Пер. с франц. В.Кислова. - СПб.: «Ювента», 2002- 176 с.

56. Петрова М.С. Просопография как специальная историческая дисциплина (на примере авторов Поздней Античности Макробия Феодосия и Марциана Капеллы). - СПб.:Алетейя, 2004. - 203 с.

57. Подшивалкина В.И. Методологические проблемы анализа биографических самоописаний// Філософські пошуки. - Львів-Одеса. - 2004. - Вип. XVII-XVIII. - С. 520-526.

58. Репина Л. П. Междисциплинарность и история // Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. Вып. 11. -М., 2004. - С. 5-17.

59. Савицкий С. Спор с учителем: начало литературного /исследовательского проекта Л.Гинзбург//Новое литературное обозрение. - 2006. - № 82. - С. 129-154.

60. Скокова Л.Г. Біографічний метод в соціології: історія і специфіка застосування. Автореферат дис...канд.соціол.н. - Київ: Інститут соціології НАН України, 1999. - 20 с.

61. Сеннет Р. Падение публичного человека/ Пер. с англ. О. Исаевой, Е. Рудницкой, Вл. Софронова, К. Чухрукидзе. - М.: Логос, 2007. - 424 с.

62. Соловьев Э.Ю. Биографический анализ как вид историко-философского исследования// Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. - М., 1991. - С. 19-66.

63. Томпсон П. История жизни и анализ социальных изменений// Вопросы социологии. - 1993. - № 1-2. - С. 129-138.

64. Турбин В.Н. У истоков социологической поэтики (М.М. Бахтин в полемике с формальной школой)//М. М. Бахтин как философ /С.С. Аверинцев, Ю.Н. Давыдов, В.Н. Турбин и др. - М., 1992. - 256 с. - С.44-50.

65. Уемов А.И. Системный подход и общая теория систем. - М.:Наука, 1978. - 272 с.

66. Уёмов А.И. Системные аспекты философского знания. - Одесса:ОНУ им. И.И.Мечникова, 2000. - 159 с.

67. Уёмов А.И., Сараева И., Цофнас А. Общая теория систем для гуманитариев. - Варшава, 2001. - 276 с.

68. Фуко М. Археология знания/ Пер. с фр.общ. ред. Б. Левченко.-- К.: Ника-Центр, 1996.-- 208 с.

69. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук/ Пер. с франц. В.П.Визгин, Н.С.Автономова. - СПб.:А-cad, 1994. - 405 с.

70. Хайдеггер М. Исследовательская работа Вильгельма Дильтея и борьба за историческое мировоззрение в наши дни. Десять докладов, прочитанных в Касселе/ Пер. с нем. А.В.Михайлова// Вопросы философии. - 1995 - № 11. - С.119-145.

71. Цехмістро І.З. Наукова картина світу останніх 20 років: докорінна зміна антропологічної перспективи//Філософська думка. - 2004. - № 3. - С.51-64.

72. Шрейдер Ю.А. Взаимодействие наук и синтез знания// Природа. - 1979. - № 10. - С.64-69.

73. Эткинд А. «Новый историзм», русская версия// Новое литературное обозрение. - 2001- №47.- С.78-102.

74. Юмашева Ю.Ю. Историография просопографии // Известия Уральского государственного университета. - 2005. - № 39. - С. 95-127.

75. Brooke-Rose Chr. The dissolution of character in the novel // Reconstructing individuals: Autonomy, individuality, and the self in western thought. - Stanford, 1986. - P. 184-196.

76. Bourdieu P. L`illusion biographique// Actes de la recherche en science socialе. - 1986. vol.62-63. - P. 69-72.

77. Leo F.Die griechishen-romische Biographie nach ichrer litterarischen Form. Leipyig, 1901.

78. Olney J. Autos-Bios-Graphein. The Study of Autobiographical Literature//South Atlantic Quarterly. Winter, 1978. Vol. 77. - № 1. - pp. 485-511.

79. Stone L. Prosopography // Historical Studies Today / Ed. by F. Gilbert and St. Graubard. N. Y., 1972. P.100-116

Заключение

1. Валевский А.Л. Основы биографики. - К.:Наукова думка, 1993. - 111с

2. Голубович І.В. Методологічні проблеми ситуаційного підходу та його застосування в сучасних гуманітарних дослідженнях/ Автореферат ...канд. філос.наук. - Одеса, 1997. - 17 с.

3. Голубович И.В. Ситуационный поход в контексте современного гуманитарного знания//Ситуационные исследования. Вып 1. Ситуационный поход. По материалам Всероссийского семинара/ Под общ. ред. Н.М. Солодухо. - Казань, 2005. - С. 15-20.

4. Гротгейзен Б. Предисловие немецкого издателя// Дильтей В. Собрание сочинений в 6 тт. Под ред. А.В. Михайлова и Н.С. Плотникова. Т.3. - М., 2004. - С. 34-40.

5. Малахов В.А. Этос философии/ Малахів В.А.Уязвимость любви - К.,2005. - С. 59-109.

6. Рикер П. Время и рассказ. Т.2. Конфигурация в вымышленном рассказе/ Пер. с франц.Т.В. Славко - М.-СПб: Университетская книга, 2000. - 218 с.

7. Соловьев Э.Ю. Биографический анализ как вид историко-философского исследования// Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. - М., 1991. - С. 19-66.

8. Соловьев Э.Ю. Личность и ситуация в социально-политическом анализе Маркса// Вопросы философии. - 1968. - №5. - С. 15-29.

9. Lejeune, Ph.. Le Pacte Autobiographique. - Paris: Edition de Seuil, 1975. - 357 p.

«Детская комната»: Биографические разведки

(Вместо приложения)

В этом разделе мы предлагаем собственные прикладные биографические разведки, объединенные общей темой - автобиографические и биографические нарративы о детстве. Мы назвали наши опыты «Детской комнатой». Предлагаемые материалы можно рассматривать также как собственные авторские разведки в сфере социальных или культурных технологий, в сфере практического применения научно-теоретических наработок.

Первый фрагмент «Детской комнаты» - «Онтология детства: П.Флоренский и В.Пелевин». Это - своего рода case-study в области выявления в автобиографических воспоминаниях о детстве слоя своеобразной «онтологии детства», некоего «метафизического ландшафта» детства. Он оказывается определенной инвариантой в самых разнообразных опытах автобиографического осмысления детского опыта, причем в различных модусах этого осмысления: стремление по возможности аутентично передать опыт детства (П.Флоренский) и искусственное конструирование в литературном произведении воспоминаний детства героя, на первый взгляд, сюжетно совершенно не совпадающих с личным опытом автора (В.Пелевин). Согласно нашей исходной установке, ни в том, ни в другом случае речь не идет о реальном детстве («как оно было на самом деле», почти по Ранке), детство оказывается функцией, качеством, модальностью текста (модальностью внутреннего опыта), организующими смыслоконституирование. Данный фрагмент является основой доклада, который был нами представлен на заседании международного междисциплинарного семинара «Культура детства: нормы, ценности, практики» 6 ноября 2007 г. (кафедра истории и теории культуры РГГУ, г.Москва, руководитель семинара - д.пед.н., проф. В.Г.Безрогов детстве в культуре: философско-герменевтический подход («Онтология детства: размещена на сайте РГГУ:

Второй фрагмент «Детской комнаты» - записанные нами личные воспоминания Р.М.Мак-Маевской (Овчаренко) о школьном детстве. В качестве статьи под названием «Родом из 25-й образцовой. Воспоминания «одесской москвички» они были опубликованы в информационно-аналитическом журнале ДНК [14]. В стремлении воспроизвести драматичный и трагичный опыт советской истории через личные свидетельства очевидцев, «простых людей», через реконструкцию тех смыслов, которые они придавали событиям и тех смыслов, которые они воспроизводят, рассказывая о них, мы ориентировались на социологические исследования в русле качественной стратегии, посвященные судьбам людей, живших в СССР (См.: [20, 40]). Этот текст с письменного разрешения Р.М.Мак-Маевской (Овчаренко) также вошел в архив, создаваемый в рамках работы международного семинара «Культура детства: нормы, ценности, практики». Записывая воспоминания героини, стремясь сохранять максимально возможную близость к ее рассказу, автор настоящего исследования исходил из презумпции доверия жизненному опыту рассказчицы, подразумевая под «историей жизни» историю смысла. Как подчеркнула Н.Н.Козлова: «проблема онтологического соучастия, ключевая для рассмотрения специфики социальной реальности, постоянно присутствует в процессе исследования индивидуальных практик» [20, с. 13]. Мы также, записывая и неизбежно реконструируя воспоминания Риммы Михайловны, попытались пребывать в установке «онтологического соучастия», позволяющего избежать позиции превосходства и сверх-знания, ведь только так можно «спасти смысл оболганных жизней» (См.: [33, с. 3]) тех, кого презрительно назвали «совками» или homo soveticus. Мы попытались отказаться от интеллектуального судейства изначально, чтобы увидеть рассказанные нам «сцены из истории» во всей их сложности, противоречивости, парадоксальности. Даже приступая к изучению подобного опыта с уже готовой теоретической и морально-идеологической схемой, в ходе исследования отказываешься от нее, признавая именно через столкновение с индивидуальным опытом проживания/претерпевания, что действительность гораздо сложнее схем. Так было и в случае с написанием истории той самой 25-й образцовой московской школы, где училась наша героиня. Участники семинара «Культура детства» рассказали об американском историке, который приехал в Москву специально, чтобы написать историю этого уникального учебного заведения в тональности «школа-тюрьма». Однако почти все воспоминания выпускников школы пронизывал лейтмотив «школа-рай». Ученому пришлось отказаться от исходной гипотезы и писать совершенно другую книгу. Между тем, в самом содержании воспоминаний, событийной канвы, не содержалось ничего «райского». Из таких личных свидетельств, ностальгически приукрашающих время и не клеймящих ни эпоху, ни строй, проступает еще более страшная картина, чем та, которую может создать теоретик: картина обыденности функционирования репрессивной машины, тотальности тоталитарного и, возможно, самое страшное - рутинизации восприятия режима. И все-таки что-то заставляет нашу героиню всю свою жизнь, а ей уже около 90-та, действительно чувствовать себя «родом из 25-й», измерять события и впечатления меркой школьного детства (таким, каким оно было и таким, как трансформировалось в памяти). И это «что-то» она попыталась передать в своем рассказе, который автор стремился как можно точнее записать.

Третий фрагмент «Детской комнаты» - это собственно «Детские комнаты», серия статей, объединенных единой рубрикой. (Они опубликованы в журнале «ДНК» [10, 11, 12]). Эти работы - авторское развитие темы «интерпретирующего воображения» как стратегии создания автобиографического нарратива и, одновременно, пути его осмысления. Тема «воображение и детский опыт (опыт самостановления и освоения/конструирования социокультурной реальности») рассматривается через интерпретацию автобиографических (в той или иной мере) текстов выдающихся мыслителей, писателей, поэтов, деятелей культуры (Августин, В.Соловьев, П.Флоренский, В.Набоков, А.Белый, С.Эйзенштейн, М.Лейрис и т.д.). «Детские комнаты» изначально были предназанчены для СМИ (сначала в журнальном варианте, готовится и телеверсия). В связи с этим теоретические и методологические допущения содержатся в них в «свернутом» виде, как незаметная «подкладка». Тем не менее, идеи, изложенные в основной части данного исследования, стали основой для легких и незамысловатых, смеем надеяться, не лишенных иронии и самоиронии, журнальных публикаций. Именно поэтому мы отважились представить их здесь в виде приложения.

Фрагмент первый: Нарративы о детстве в культуре: Онтология детства: Павел Флоренский и Виктор Пелевин

1. Предварительные замечания. К постановке проблемы.

Движение к постановке проблемы «онтологии детства» осуществлялось нами, как минимум, в трех направлениях.

Во-первых, в рамках философского осмысления феномена биографии и социокультурных основаниях биографического (в том числе, автобиографического) дискурса. Как нам представляется, одна из главных задач философского анализа феномена биографии - синтез ее экзистенциального и нарративного измерений. (См.: [7, 9, 15]). Проблематика детства - одна из ключевых в рамках указанного синтеза. Однако детство в автобиографической перспективе способно открыть еще одно измерение - онтологическое. Философски описать структуру, язык «онтологии детства», ее трансформации и рефигурации во «взрослом» опыте - интереснейшая исследовательская задача. Она во многом пионерская даже на фоне повышенного внимание к «детству» и «детскому» в современной культуре и гуманитаристике. Однако, часто дальше тезиса о детстве как «конституирующем мифе» и сакраментальной констатации «все мы родом из детства» осмысление роли детства в индивидуальной судьбе-биографии дело не идет.

Изучение биографической методологии автор настоящего сообщения осуществляет также в рамках деятельности научного семинара по биографической методологии на философском факультете Одесского национального университета им. И.И.Мечникова (руководитель - д.филос.н., проф. Ирина Яковлевна Матковская). Семинар действует с 2002 года. За это время было организовано три международные конференции по биографической методологии, их материалы отражены в украинских изданиях «Философськi пошуки», «Наукове пiзнання:методологiя та технологiя», «Докса» [18, 42, 43]. Одно из первых заседаний семинара было посвящено концепции „автобиографической памяти” В.Нурковой [32], где «детская» проблематика занимает одно из центральных мест. Идеи и наработки В.Нурковой также легли в основу настоящего исследования. В частности, ею подчеркивается сущностно повествовательный характер автобиографической памяти («автобиографическая память - память-рассказ»). Одновременно автобиографическая память, по мнению исследовательницы, допускает сравнение с «палимпсестом» - сложившиеся воспоминания при новом обращении к ним («писание по полусмытому тексту манускрипта») меняют конфигурацию, смысл и иерархическую роль в общей структуре судьбы.

Во-вторых, в данном сообщении представлена попытка применения методологии философской герменевтики для сравнительного анализа конкретных текстов (в данном случае, мемуарно-автобиографического и литературного), анализа, нацеленного на выявление онтологичности детского опыта. Эта попытка предпринимается на основе многолетнего участия автора в работе герменевтического семинара в рамках научно-просветительского общества «Одесская гуманитарная традиция» (председатель - проф. Одесской музыкальной академии им. Н.В.Неждановой А.Н.Роджеро). Результатом более чем 20-летней работы семинара стал выпуск сборника «Герменеус», журнала «Докса», проведение международных конференций «О природе смеха», а также образовательные семинары и мастер-классы по феноменологии, постмодернизму, стратегиям интертекстуальности. Последняя акция «Одесской гуманитарной традиции» - школа-семинар «Стратегии интерпретации текста: методы и границы их применения». Участники проекта представили такие стратегии на примере осмысления повести Н.В.Гоголя «Нос». Результаты зафиксированы в сборнике трудов «Одесской гуманитарной традиции» «Докса» [18]. Для автора настоящего сообщения опыт участия в данной акции [13] позволил четче сформулировать метод работы с текстами П.Флоренского и В.Пелевина, а также выбрать собственную стратегию в рамках синтеза герменевтической, феноменологической и эксзистенциалистской традиции. На герменевтическом семинаре выбор в пользу гоголевского «Носа» был сделан не сразу. Первый вариант, над которым шла достаточно долгая и по-своему плодотворная работа, - это «Онтология детства» В.Пелевина. Отказ от этого варианта был обусловлен тем, что здесь трудно было бы осуществить демонстрацию различных стратегий интерпретации, поскольку внутри самого пелевинского текста встроена феноменологическая интерпретационная «машинка» - это десакрализованный вариант scriptura sui ipsus interpres. Однако идеи, совместно высказанные участниками семинара по поводу «Онтологии детства» легли в основу представляемого текста.

В-третьих, настоящее сообщение стало результатом работы над серией публикаций в информационно-аналитическом издании «ДНК», объединенных общей рубрикой «Детская комната» [10, 11, 12] и разработкой телепроекта «Детской комнаты» на одном из одесских каналов ТВ.

По нашему мнению, существует достаточно большой разрыв между теоретико-методологическими наработками современного гуманитарного знания и практикой работы СМИ («четвертой ветвью власти»), а также сферы «паблик рилейшнз». Здесь идеи гуманитариев остаются почти невостребованными, часто по вине самих ученых, которые не могут выйти за рамки чистой теории. Осмысление и постановка этой проблемы стала для автора импульсом к многолетнему участию в программе обучающих семинаров Управления информации Одесского горсовета «Поддержка региональных СМИ» (руководитель Е.Г.Варичева). К участию в семинаре на протяжении 2004-2007 годов приглашались ведущие украинские философы (М.В. Попович, В.А. Малахов, С.В. Пролеев, Н.Б. Вяткина, В.И. Менжулин, А.Л. Богачев, В.И. Кебуладзе, А.Н. Роджеро, Э.И. Мартынюк, М.И .Найдорф и т.д.) В сентябре 2007 года по итогам работы семинара прошла Международная конференция «Информационные процессы на постсоветском пространстве», участие в котором приняли члены Дискуссионного клуба «Свободное слово» (Институт философии РАН, руководитель д.филос.н. В.И. Толстых): В.С. Степин, А.А. Гусейнов, М.Н. Громов, В.И. Аршинов, В.М. Межуев, Б.Ф. Славин, В.Н. Шевченко, Я.И. Свирский и др.

Можно говорить о необходимости разработки теорий «среднего уровня» и о демонстрации учеными-гуманитариями особого прикладного мастерства (в идеале «искусства») интерпретации (как текстов, так и внетекстовых феноменов современной культуры, прочитанных как текст), где глубина могла бы органично сочетаться с простотой и доступностью выражения, чтобы теоретические конструкции не "торчали" снаружи, как строительные леса.

Речь может идти также и о своеобразном преломлении понятий «социальные технологии» и «культурные проекты» в отношении содействия учеными-гуманитариями проникновению в общественное, массовое сознание (в данном случае без негативных коннотаций) новых идей, концепций, парадигм гуманитаристики. В этом отношении существует две крайние позиции. Одна - пребывать в «башне из слоновой кости», всеми силами защищаться от взаимодействия с масс-культурой, дышать исключительно высокогорным воздухом «высокой культуры» и «чистой теории». Вторая, обозначенная М.Вебером как «соблазн социологов» (шире - гуманитариев) - передать концептуально-теоретический «новоиспеченный пирог» изумленной практике. Однако здесь неизбежно сопротивление самой действительности, а если уж желание «теоретиков» накормить практику своим «пирогом» оказывается слишком велико, то неизбежно насилие над действительностью, «жизненным миром» обычных людей. В этом смысле роль социальной технологии оказывается неоценимой, если понимать ее в контексте «гуманитарной парадигмы» (См. об этом: [36, с. 23-25]). Примем определение, предложенное В.И. Подшивалкиной: социальная технология - неподдающийся полной рационализации процесс эффективной деятельности, способ создания и многократного воспроизведения содержания научного или другого вида знания (См.: [36, с. 82]). Выделяется также два типа социальных технологий: первый ориентируется на массовидные явления, второй - на единичные случаи, на жизненный путь, на учет личностных особенностей. Говорится и о «социотехнологических аспектах процессов жизнедеятельности», о «технологии организации собственной жизни» (См: [36, с. 148, 213-214]). Возвращаясь к связи современного понимания «социальной технологии» с «гуманитарной парадигмой» и «гуманистической гуманитаристикой» (двойной гуманитарностью), о чем у нас ранее шла речь, подчеркнем существенный момент. В данном гуманитарно-гуманистическом контексте речь идет о «мягких» социальных технологиях, основа которых - пластичность, не воспроизводство, а готовность к новому, рациональность выбора наряду с инструментальной рациональностью, «самонастраиваемость». Такие технологии в определенном смысле являются интерпретативными и смыслоконституирующими, организующими ценностно-смысловую картину социокультурного мира и собственной жизни-биографии, формирующими одновременно и «операциональный смысл»; обеспечивающими право на личностный смысл и оговаривающими ответственность за его содержание. Однако при данном подходе такой элемент социальной технологии как know how нельзя представить в виде четкого алгоритма и схемы, а лишь в виде case-study или «экземплы».

2. Онтология: многообразие смыслов

Для осмысления детского опыта нами используется два значения «онтологии». Во-первых, традиционное, относящееся к фундаментальным основаниям бытия и мироустройства. Во-вторых, - «онтология социокультурного мира», представленная, в частности, в гуссерлевском «историческом априори» или в концепции «исторической трансцендентальности» у П.Бурдье. (См. в: [4, с. 62-63]). Эти два региона онтологии (как минимум два, их может быть больше, в этом же смысле можно говорить и об освоении языка как «дома бытия» ) осмысливаются и осваиваются в детском опыте.

Кроме того, речь должна идти и об онтологичности самого детского опыта. Детство - своеобразное «онтологическое априори» человеческого существования, индивидуальной жизни-судьбы-биографии.

3. Выбор текстов

Мы обращаемся к двум разножанровым произведениям. Это - воспоминания Павла Флоренского «Детям моим. Воспоминания прошлых лет»[34] (написаны между 1916-1926 годом) и рассказ Виктора Пелевина «Онтология детства» (1991 г.) [41]. Выбор текстов обусловлен тем, что в них очень ярко раскрывается онтология детства и онтологическое во всех указанных нами выше смыслах, причем оно обнаруживается в парадоксальных взаимопереплетениях и очертаниях. Обращение к избранным тестам дает возможность тщательно, неспешно, в режиме «близковидения» осуществить анализ онтологических оснований детства и способов возвращения к детскому онтологическому восприятию, возвращения, балансирующего на грани «возможно-невозможно».

Основными для нас являются воспоминания Павла Флоренского, рассказ Виктора Пелевина лишь дополняет и оттеняет базовый текст, позволяя выявить в предельно-персональном и надличностные контуры «онтологичности детства», язык «онтологии детства».

4. Методология

Выбор сделан в пользу методологии философской герменевтики, сформулированной, в первую очередь, В.Дильтеем и Г.-Х. Гадамером. Особенность философской герменевтики - осмысление понимания не как методологии, а как онтологии человеческого бытия. Это, по выражению одного из ведущих современных американских представителей философской герменевтики Дж.Капуто (J.D.Caputo) [45] - «онтогерменевтика» или «радикальная герменевтика». В ее рамках создается возможность осуществить исследовательский синтез нарративного и онтологического при рассмотрении феномена биографии и осмысления опыта детства. В контексте указанного синтеза герменевтика тесно переплетается с феноменологией, предлагающей дескриптивный подход для анализа актов смыслоконституирования и ноэтико-ноэматических единств.

Метод работы с текстами базируется в данном случае на одном из важнейших принципов герменевтики - максимально исходить из текста и только из текста. Мы сознательно не рассматриваем выбранные нами произведения в контексте творчества П.Флоренского как православного богослова, математика и выдающегося философа Серебряного века или, пелевинскую «Онтологию детства» сквозь призму творчества писателя. Однако мы отдаем себе отчет в том, что полностью устранить этот контекст, вынести его за скобки, совершив феноменологическое «эпохе», невозможно. Следует лишь по возможности избегать того, чтобы этот внешний контекст предписывал модель объяснения «детских» произведений. Допустимо в этой установке, чтобы «детские» тексты сами объясняли (осторожно объясняли) последующие трансформации своих героев.

Несколько слов о подходе к художественному произведению, в том числе, литературно оформленной автобиографии, в свете той или иной философской методологии, или, другими словами, о стратегии одновременной и взаимодополнительной работы с методологией и литературным текстом. Вряд ли стоит «давить» такой текст всей категориально-теоретической мощью и «тяжелой артиллерией» той или иной «методологической машины». В противном случае сам исходный литературный/автобиографический материал превратится лишь в источник для примеров, подтверждающий или опровергающий эвристические возможности самой методологии. Л.Баткин, обосновывая принцип «научной гуманитарности», призывает гуманитариев, работающих с текстами культуры, не «торопиться со своей концепцией», не играть сразу «эвристическими мышцами», «ощущать робость перед текстом», «желание быть ему верным: слушать и услышать» [1].

5. Павел Флоренский «Детям моим. Воспоминания прошлых лет».

5.1. Семья - уединенный остров и островной рай. Конституирование социокультурного мира «из нулевой точки».

Изначальная ситуация в семье Флоренских: родители, сознательно порвали со своими семейными и родовыми корнями, отгородились от социума, его норм, условностей, мишуры. Отец - «Новый Адам»- основной своей жизненной задачей считал создание семьи на новых идеальных, гармоничных основаниях и защиту ее границ от вторжения внешнего мира. Это был «эксперимент с жизнью» - попытка на чистом поле семейной жизни возрастить рай (утопический проект «идеального социального»), которому не страшны «холод и грязь общественных отношений и даже сама смерть» [37, с.5]. Жизнь семьи - жизнь на уединенном, необитаемом острове…люди - похитители чистоты этого островного рая - лишь терпелись, «брезгливость к житейским сторонам общественной жизни у отца и горделивая боязнь жизни у матери». «И в пространстве и во времени были мы «новым родом», новым поколением» [41, с. 3, 4]. В семье табуированы разговоры о чинах, доходах, сплетни и пересуды.

В отличие от других, «нормальных» семей, где социальное и природное даны ребенку изначально и синкретично, в данном случае стандартно социальное почти отсутствует. Павлик Флоренский оказывается в некой нулевой точке («я рос без прошлого» [41, с. 7]), где начинается его собственная индивидуальная работа по именованию и смыслоконституированию социокультурного мира. В этом контексте его ситуация сходна с ситуацией героя Пелевина - в «нулевой точке», где отсутствуют нормальные социальные связи и где никто не объясняет суть «ненормальных» связей, ребенок в тюремном бараке сам на свой лад конструирует социум.

«Отец и мать моя выпали из своих родов…, нить живого предания выпала из рук их» [41, с. 5]. Внутреннее детское переживание отсутствия родовых корней («затрудненности дыхания в без-исторической среде») - один из главных импульсов для возвращения взрослого П.Флоренского к родовой «почвенной жизни». «Тщательное уединение семьи от всего иного» [Там же]. Социальное, которое для большинства - свое, родное, обжитое пространство, здесь - Иное. Проблематика Иного - одна из наиболее актуальных для современного гуманитарного знания. В разнообразных типологиях выделяются: Другое, Не-Свое, Чужое, Отторгаемое (См. например: [5, 6, 17, 31]). Социальное пространство для родителей Флоренского - это Чужое и Отторгаемое. Для маленького Павлика, который застает его как уже отторгнутое, оно - просто Чужое, Не-Свое, Незамечаемое, лежащее за пределами его собственного горизонта, на периферии видения. Отталкивание от социума - скорее интуитивное, нежели сознательное. Вместе с тем в отторгнутом родителями социальном пространстве для него есть не только Иное-Отторгаемое, но и Иное-как-ценное. Это - родовые корни, семьи дедушек и бабушек, их родители Павла Флоренского тоже отторгли, как органическую часть ненавистного им социального мира. История семей Флоренских и Сапаровых для автора воспоминаний - это то Иное, по которому бесконечно тоскует душа и куда как к заветной цели устремляется мысль.

Во многом тяга к родовому - это тяга к всегда притягательному Иному, которое все равно своим так никогда и не станет. Знания о родовых семейных корнях для автора воспоминаний - «не были знаниями, всосанными с молоком матери, не были жизненным, навек неотделимым от ума моего впечатлением, но были археологической реставрацией прошлого, научной работой…мне скорбно и тоскливо, что это так» [41, с. 6].

Среди этого высокогорного воздуха «семейного рая» Павлик задыхался без корней. (Он называет семью «островным раем», как нам представляется, подходит и эпитет «высокогорный», учитывая кавказский ландшафт детства Флоренского и его особое внимание к горным породам). Рай на вершине горы, сюда добираются родители - лучшие из людей, с большими усилиями и жертвами, а Павлик здесь уже как дома, без всяких усилий, ему легче критически оценить «идеальный социум» в миниатюре.

Именно в такой «нулевой точке», где оказался герой, обнаруживается исток и тайна социального, демоническое и «райское» в нем.

5.2. Природа: Артемида Эфесская и Солнце-Молох

Интерес к природе и ее тайнам, с раннего детства питавший П.Флоренского, усиливался еще и тем, что природа оказалась почти единственной объемлющей, обжитой реальностью, внимание не отвлечено на социальное, его попросту нет. В оппозиции «природа-культура», пусть даже условной в своей жесткой разделенности, колоссальный перевес на стороне природы для Павлика. Огромный зазор, который у других сразу же оказывается заполнен социальным, здесь остался открыт, он оказался дверью в мир Природы и далее в мир Трансцендентного (Таинственного, Мистического). Отношение к природе оказывается с раннего детства двойственным. В воспоминаниях оно именуется через обращение к мифологическим персонажам - Артемида Эфесская и Солнце-Молох. Однако такое отношение складывалось из конкретных жизненных впечатлений.

Артемида Эфесская - символ изобилия, рождающей, насыщающей, изобильной и благодетельной силы природы. Эта сила воплощена для мальчика в матери. «В матери я любил Природу или в Природе Мать - Naturam naturantem Спинозы» [41, с. 22]. Отношения к матери - неличные, не нравственные, а пантеистические, «…священный трепет и молчание, прохлада и робость… не страх, а…», «…в ней я не воспринимал лица: она вся окружала наше бытие, всюду чувствовалась и была как-то невидима» [41, с. 22]. Автор мемуаров подчеркивает, что ни в детстве, ни сейчас силой анализа не в состоянии расчленить аморфного, хотя и очень сильного впечатления от матери, оно не может объективироваться и выразиться в слове. Возможно поэтому в описании отношения к Матери доминирует язык взрослого человека - пантеизм, спинозовская творящая натура и даже Артемида Эфесская никак не могли быть известны маленькому мальчику.

Враждебная сила природы открывалась через опыт прогулок по тифлисским солнцем.Тяжелые «словно злые лучи» врезались в сознание, воплотились в чувство враждебности Солнца-Молоха, полуденного тифлисского солнца, готового пожрать все живое. Отец нес сына на плече - «у меня осталось за эти ношения на плече к нему наиболее благодарное чувство как к избавителю от враждебного и злого Солнца-Губителя» [41, с. 21].

5.3. Встречи с таинственным - «таинственные потрясения души». Мистическое «есть» - эмпирическое «кажется»

Детские встречи с Таинственным, Мистическим составляли самые глубокие «внутренние складки моей душевной жизни», пишет П.Флоренский. Он видел таинственное в обычных явлениях и событиях, взрослый автор подчеркивет - не приписывал, но действительно обнаруживал. «В детстве же чувство таинственности было у меня господствующим, это был фон моей внутренней жизни» [41, с. 29]. С самого раннего детства у мальчика сложилась особая форма восприятия, выраженная в формуле: мистическое «есть» - эмпирическое «кажется».

Переживание таинственного было многослойным - это чувство откровения тайн природы, ужаса с ним связанного, и непреодолимого влечения. Каждый из этих «слоев» - откровение, ужас, влечение - автор обнаруживает в конкретных жизненных впечатлениях. Одно из самых ярких - «случай с точильщиком». Впервые увидев «искрометный снаряд» «…я стоял как очарованный взглядом чудовища. Предо мною разверзались ужасные таинства природы. Я подглядел то, что смертному нельзя было видеть…» [41, с.15]. Флоренский указывает и на внезапность «преображения обычного». «Что-то вдруг припоминалось в этом простом и обычном явлении, и им открывалось иное, ноуменальное, стоящее выше этого мира или, точнее, глубже его» [41, с. 31]. В данном случае этот опыт также не может быть выражен «детским» языком, его описывает взрослый автор, уже знающий о платоновском припоминании, о феноменах и ноуменах. А сила самого преображенного предмета или явления подчеркнута Флоренским тем, что не в нем, а им открывается Иное. В этом же отрывке автор воспоминаний осуществляет выход в онтологию культуры: «полагаю, это - то самое чувство и восприятие, при котором возникает фетиш: обычный камень, черепица…открывают себя как вовсе не обычные и делаются окнами в иной мир».

В воспоминаниях описываются два вида переживания таинственного: одни явления всегда манили душу, никогда не давая ей возможность насытиться, другие, напротив открывали таинственную глубину свою лишь урывками или единично. Первый вид переживания таинственного был, прежде всего, связан с морем. Пример «единичного» впечатления - искра от дворовой печки, летящая в ночной темноте. Однако яркость такого единичного впечатления связала его с другими. Флоренский пишет о своем «взрослом» впечатлении (1919 года) - искра от кадила во время службы в темном пространстве алтаря напомнила о «детской искре», а та в свою очередь будила воспоминания об огненном потоке искр из-под колеса точильщика. И вдруг пришло осознание, что «всю жизнь пронизывает невидимая нить искр, огненная струя золотого дождя, осеменяющая ум, как Юпитер Данаю» [41, с.33].

Одно из самых сильных детских впечатлений для Флоренского - море. «Дары моря, как смычком вели по душе и вызывали трепетное чувство - не чувство, а словно звук, рвущийся из груди - предощущение глубоких, таинственных и родимых недр, как весть из хризоберилловых и аквамариновых недр бытия. Ведь эти зеленые глубины были … родимые, родные, до сжатия сердца» [41, с. 42]. Однако взрослому автору осталось лишь «внешнее море», а блаженное море детства, «метафизическое море» исчезло навсегда. Метафизическое «блаженное море блаженного детства» принадлежит области ноуменов, его уже не увидеть - разве что в себе самом, вынужден признать на научно-философском языке взрослый автор. Он уверяет, что в его детском опыте «ноумен когда-то воистину виделся, обонялся, слышался…» [41, с. 43]. Душа и тело тоскуют по нему, спасение для взрослого - отдельные явления порою вдруг всколыхнут это сокровенное знание, и оно снова обнаружится и приведет в трепет. Ноуменальное вновь «оживает» (правда лишь на мгновение) в обычных предметах - во флюоресцирующихся веществах, в запахе водорослей, даже пузырька с йодовой тинктурой. (Еще одно объяснение интереса к йоду у П.Флоренского).

Однако не только предметы, оказываются отмеченными памятью о метафизическом детском море, но и цвета, запахи и звуки. Глубоко трогают душу все оттенки зеленого, зелено-синего, зелено-желтого, напоминающие о пленительной «зеленизне морской воды». Будоражит йодистый, «зовущий и вечно зовущий» запах моря, шум прибоя, «весь состоящий из вертикалей, весь рассыпчатый как готический собор». Прибой метафизического моря слышен в «набегающих и отбегающих ритмах» баховских фуг и прелюдий. Таинственное как фон внутренней жизни преображал и внешнее восприятие мира. «Все окружающее, то, что обычно кажется и не признается таинственным, очень многие привычные и повседневные предметы и явления имели какую-то глубину теней, словно по четвертому измерению, и выступали в рембрандтовских вещих тонах» [41, с. 30].

5.4. Детские страхи и запреты взрослых

О детских страхах П.Флоренский пишет, прежде всего, в связи с опытом переживания мистического. Он вспоминает панический ужас, пережитый после упоительнго и страшного мига слияния с огненным первоявлением природы (случай с точильщиком). Здесь же он отмечает, что впервые обнаружил тогда одну из характернейших особенностей своей внутренней жизни - «никогда не изменявшее самообладание в минуту последнего ужаса» [41, с. 17]. Казалось бы страх преодолен самообладанием и его можно откинуть. Однако автор воспоминаний всматривается в природу этого страха, обнаруживая его спасительную и охранительную роль. Страх перед таинственным - обозначение той границы, куда не должно заходить «опытное опознание», «не должно человеческому оку смотреть на тайны естества», хоть они и открывают мир совсем с иной стороны. Вот о чем говорили страхи. Кредо теоретически сформулированное позже, в детстве было пережито интуитивно и навсегда усвоилось в душе. «Хотя…по непреодолимому своему исследовательству я не всегда исполнял эту заповедь о непознании», - признается П.Флоренский. Детские страхи охраняют от вторжения в область непознанного, когда страхи преодолеваются, взрослые нарушают запрет - нарушая тем самым природный и сверхприродный строй.

Однако для ребенка, взрослый по преимуществу, - не нарушитель запретов, а их источник или проводник. Запреты взрослых, как правило, связанны с областью повседневного и обычного, однако и здесь может открыться зона запретов онтологических. Так отец Павлика, наскоро набрасывает карандашом фигурку обезьяны, которая будет охранять от посягательств мальчика, роскошный виноград, принесенный в дом. И вдруг эта нарисованная обезьяна в воображении Павлика превращается в безусловного стража прозрачно- зеленого, светящегося изнутри (так похоже на любимый морской цвет) «восхитительного изобилия». «Нарисованный - и живой, более мощнее, значительнее, неумолимее живого….Я тогда-то и усвоил себе основную мысль позднейшего мировоззрения своего, что в имени - именуемое, в символе - символизируемое…Это-то символизируемое, эта охраняющая сила Природы стояла передо мною в рисунке моего отца, при мне же нарисованного» [41, с. 20].

5.5. Непонимание взрослых

Тема непонимания со стороны взрослых в воспоминаниях возникает по преимуществу в связи с переживанием таинственного. И это непонимание было столь контрастным еще и потому, что в целом в семье, особенно между отцом и сыном, царила атмосфера доверительности и понимания, преклонения перед отцовскими знаниями и авторитетом. Мальчик интуитивно понимал, что взрослые не постигнут таинств, открывавшихся ему во всем, в этом вопросе он никого не слушал, но и не спорил с взрослыми.

Когда отец по научному объяснял слоистую структуру камней, мальчик это объяснение не принял, сохраняя верность своей исходной интуиции - в каменных слоях скрыто окаменелое время, и если сильно напрячься оно заговорит с тобой. Так же никто из взрослых не мог убедить Павлика, что блики на воде - это лишь оптический эффект, а не живые змейки.

Столкновение двух объяснительных моделей напоминает ситуацию Дон-Кихота, который не верил доводам здравого смысла, объяснявшего, что самая большая его ценность - всего лишь таз для бритья, а не волшебный шлем Мамбрина. А.Щюц в традиции феноменологической социологии глубоко проанализировал эту ситуацию сквозь призму своей концепции о «субуниверсумах реальности» в работе «Дон Кихот и проблема реальности», которая также может быть применена к осмыслению воспоминаний Флоренского [44].

Значимой для нас будет разработка А.Щюцем концепции разнообразных порядков реальности (orders of reality), которую он развивает на основе идей У. Джеймса. По его мнению, существует нескольких порядков реальности, каждый из которых обладает своим особым и отдельным стилем существования, «особыми формами базовых категорий мышления, а именно - пространства, времени, причинности» [44, с. 145, 149]. Это «субуниверсумы значений», среди которых - мир науки, сверхъестественные миры, миры индивидуальных мнений, миры полнейшего сумасшествия и причуд и т.д. Однако «первостепенной реальностью» (paramount reality) является повседневность, которую социолог обозначает как «мир значений и физических «вещей», воспринимаемых здравым смыслом» [45, с. 145]. Щюц ничего не говорит о «мире детства», его мы могли бы без натяжки отнести к «субуниверсумам» и исследовать затем самодостаточный и самоописывающийся «детский универсум». Однако, как нам представляется, в сравнении с ним повседневность (взрослый мир «здравого смысла») уже не будет обладать статусом «первостепенной реальности», поскольку и сам «детский мир» также является повседневностью, но только иного рода. Эту инаковость «детской повседневности» можно обозначить также через важное для Щюца понятие «анклавы опытов трансцендентности» (таинственные и ужасные звуки ночи, видения, пророчества, чудесное и т.д). Повседневность «взрослых» стремится с помощью различных объяснительных процедур элиминировать трансцендентное, ей, как правило, успешно удается поддерживать веру в реальность, избранную в качестве первоосновы перед лицом вторжений опытов, выходящих за ее пределы. Для «детского мира» опыт трансцендентности - не периферия, он не «выталкивается» здравым смыслом, а существует потенциально в каждой его точке, создавая особую двумерность-двумирность, которая в позднейшем видении в автобиографичкской рефлексии предстает у Флоренского как дополнительный рембрандтовский свет, как четвертое измерение.

...