Биография: силуэт на фоне Humanities (Методология анализа биографии в социогуманитарном знании)

Во-первых, это - ярко выраженная субъектная, личностная составляющая социальных изменений («популярная личность», «инициативный деловой человек» и т.д.), обуславливающая необходимость анализа часто замаскированных внутренних смыслов и побуждений инициаторов социальных инноваций. Этот момент подчеркнут и у Ю.М. Лотмана: резко возрастает удельный вес моментов исторических флуктуаций, социокультурных бифуркаций, в результате которых дальнейшая судьба истории, культуры, цивилизации все в большей степени становиться зависимой от сознательного выбора. В историческом процессе усиливается роль личной ответственности и морального поведения его участников. Именно в биографических и автобиографических документах зафиксировано, то, каковы эти участники и как «представляет себе мир та человеческая единица, которой предстоит сделать выбор» [35, с. 350] (См. также [47]).

Во-вторых, преобразованиям предшествует период изменений скрытой, интимной, приватной стороны жизни человека, формирования вне-публичной сферы, где отрабатываются альтернативные образцы поведения и социокультурной практики, которые внешне «внезапно» становятся господствующими в социуме. Один из путей поиска такого скрытого непубличного субъектного «потенциалиса» (термин Б.Вальденфельса [24]) социокультурных трансформаций - анализ биографических нарративов. В их поле могут оказаться и характерные для периода трансформаций малопонятные и быстроисчезающие социальные феномены, промелькнувшие «формы жизни», так и не успевшие отстояться и состояться. Память о них часто не сохраняется в Большой истории, но может быть зафиксирована в «историях жизни».

В-третих, социокультурные трансформации характеризуются принципиальным индетерминизмом и синергетичностью (См.: [57, с. 523]). Их многовекторность предполагает множественность исходов развития социальных объектов. В связи с этим любой общественный процесс можно представить как серию последовательных выборов, осуществляемых субъектом из «множества всех возможных миров». «Способность всякого порядка быть иначе (иным, инаковым)» - еще одна существенная черта «потенциалиса» у Б.Вальденфельса (См. [24, с. 106]). И эта способность оказывается многократно усилена в современную эпоху постмодерна, в условиях моральной и когнитивной амбивалентности. Анализ биографического/автобиографического материала позволяет узнать не только как «представляет себе мир та человеческая единица, которой предстоит сделать выбор», но и как делает выбор человек, который представляет себе мир в виде «множества возможных миров».

Интерес к биографической/автобиографической проблематике в контексте социальных трансформаций меняет и само гуманитарное знание. Как подчеркивает П.Томпсон, именно через осознание подлинной природы «истории жизни» как свидетельства о социальных изменениях «временное измерение» вновь входит в социогуманитарное знание, налагая методологический запрет на рассмотрение социальных феноменов в их остановленности, «искусственно разобранными, как часы» (См.: [63, с. 129]).

Делать выбор - значит, идти на риск. Так было во все исторические эпохи. Тем более проблематичной и напряженной становится связка «риск-выбор» (в более расширенном варианте - «риск-выбор-решение») в современном мире, который характеризуется многомерностью, полицентричностью, плюральностью. Как подчеркивает Л.Г.Скокова, исследующая концептуальные основания биографического метода в социологии, биографический подход (на его междисциплинарном уровне) является одним из наиболее адекватных для анализа данного комплекса понятий, характеризующих социокультурное бытие (См.:[60, с.1]). Биографический подход во всех своих вариантах исходит из субъективного восприятия мира непосредственными участниками социокультурных процессов, их точка зрения принимается за отправной пункт теоретических обобщений (См.: [60, с.7]). Сквозь призму биографического/ автобиографического опыта, понятия «риск», «выбор», «решение», во-первых, осмысливаются «изнутри» жизненного мира, во-вторых, лишаются своей жесткой понятийной определенности, обретают континуальность и процессуальность. В третьих, погруженные в биографический контекст, они как бы рождаются каждый раз заново (личный опыт «запускает» здесь маховик теоретических обобщений, что не отменяет, конечно, наличие предварительного знания и предпонимания). Через индивидуальное переживание, проживание-претерпевание, обретающее затем то или иное выражение, выясняется, что значит для конкретного индивида, в его собственной судьбе-биографии выбирать, решать, а значит, рисковать (или, рисковать, следовательно, выбирать и решаться). Мы попытались показать, что биография - это точка пересечения, локус и топос непосредственного взаимодействия индивидуальной жизни с культурно-историческим и социальным бытием. В этой связи, именно в контексте биографического подхода проясняется, чем оказываются субъективный выбор, риск и решение в универсальной перспективе социокультурного целого. И.Г.Дройзен, выдающийся историк и методолог истории, подчеркнул, что биография - наиболее адекватный исследовательский жанр для понимания «волящей энергии и страстей» индивидов, действующих в истории, индивидуального «гениального произвола», выбивающего ход истории с привычной орбиты (См.: [35, с. 417]. Это как раз и есть зона субъективного «выбора-риска», которая со времен Дройзена стала еще в большей степени влиять на историко-культурный процесс.

«Волящая энергия», субъективный выбор, осмысление рисков с ним связанных, принятие решения, обретают еще большую глубину в свете «философии поступка». Возможности одного из ее вариантов, предложенных М. М. Бахтиным, в контексте биографического подхода мы проанализировали в соответствующем разделе. Бахтин онтологизирует «поступок», а «философию поступка» рассматривает как «prima philosophia». Такое допущение основано на том, что поступок рассматривается в свете его причастности к «событию бытия», той области, где свершается поступок в своей нудительности и участности. Одновременно индивидуально-ответственным поступком («сложным поступком», «сплошным поступлением») предстает единичная «единственная жизнь» в ее «живой историчности». Единственную жизнь в ее биографических координатах и область «события-бытия» соединяет «момент чистой событийности во мне» (гетевская максима «жить изнутри»): потенциальная отнесенность к рискованной неопределенности (прежде всего, смысловой, а не фабульной), к фундаментальному «или-или», к сфере нравственной свободы и, одновременно, чистого долженствования, абсолютного «требования-задания». Только в свете этой соотнесенности «единственной жизни» и «события бытия» можно говорить о «едином и единственном событии бытия», которое ухватывается лишь феноменологическим описанием. «Феноменология мира поступка» (она же, по Бахтину, «метафизика поступка») может быть развернута в биографическом контексте как «описание мира единственной жизни-поступка изнутри поступка на основе его не-алиби в бытии» [14, с. 105]. Как подчеркнул А.Валевский, «очертания онтологического горизонта биографического опыта не являются строго формализованными понятиями, скорее это структура феноменологических очевидностей, обозначающих этот опыт» [23, с. 16]. Может показаться, что указание на феноменологичность биографического описания относится уже к сфере методологии гуманитарного познания. Однако такая феноменологичность характеризует и саму природу биографии как социокультурного феномена, и в этом смысле язык описания и методологические приоритеты не безразличны природе описываемого явления. Валевский видит в биографии ответ на метафизический вопрос, укорененный в ментальном строе европейской культурной традиции: «что есть именно этот человек?», считая его первичным вопросом биографии, не просто как литературного жанра и вида исторического повествования, но и определенного состояния сознания [23, с. 6].

Биография - это не только ответ на вопрос о конкретном человеке, его индивидуальной жизненной траектории и судьбе, но и само вопрошание. Горизонт и структура такого вопрошания также укоренены в определенном типе культуры и трансформируются с ее развитием. Однако оно чаще всего остается непроясненным, в том числе и на теоретическом уровне. Так, использование биографического материала в изучении социокультурной динамики, не всегда означает наличие пристального и методологически тематизированного интереса к самому феномену биографии. Биографические документы часто являются лишь средством рассмотрения тех или иных проблем, наведения субъективно-личностного ракурса видения, но никак не самостоятельной целью исследования, со своей спецификой и типом вопрошания, обращенным именно к самой биографии.

5.2 Тенденции развития современного гуманитрного знания и актуальность биографической проблематики. «Новый биографизм»

Обозначим основные тенденции и перспективы развития современного гуманитарного знания, которые актуализируют биографическую проблематику и придают ей новые очертания, заставляя говорить о «ренессансе» биографического метода и «новом биографизме/атобиографизме».

Во-первых, произошла кардинальная смена концептуальных оснований гумианитарного знания, своеобразный «антипозитивистский перелом» - отказ от господства объективистских моделей социокультурного бытия. Этот отказ по-разному теоретически мотивируется и порождает разные концептуально-методологические альтернативы, анализ которых - отдельная исследовательская тема. Возрастает интерес к индивидуально-личностному измерению культуры и социального бытия, требующий новых исследовательских стратегий и ориентаций, в первую очередь, отражающих специфику субъективного осмысления, интерпретации, конструирования социальной реальности. Эта тенденция вписывается в «антропологический поворот», также характеризующий современное состояние humanities (См. об «антропологическом повороте»: [39, 49, 71]). Целый комплекс «наук о человеке» вновь находится в поисках своего предмета, прежние «антропологические проекты» (не учитывающие, в частности, «телесность», вписанность в повседневность, конкретную фактичность, конечную историчность человеческого бытия и т.д.) выглядят неудовлетворительными, особенно при попытке с их помощью анализировать уникальный биографический и автобиографический опыт. А именно он находится в центре исследовательского интереса в соответствии с новыми ориентирами и горизонтами гуманитарного знания. В контексте развития проекта биографики говорится о том, что концептуальным его основанием является кардинальное изменение категориально-понятийного горизонта исследования мира человека, переход от классического к постклассическому способу конструирования «онтологии человека» (См.: [23, с. 7]). Классический способ, не как строгое понятие, а как познавательная установка и стиль рассуждения, рассматривал человека в субъект-объектной дихотомии, вынося целый ряд феноменов человеческого существования за скобки научного знания. Вынесению за скобки подвергалось то, что нельзя было свести к универсальным объективным субстанциональным структурам, предстающим по отношению к индивидуальному существованию как априорные. По мнению А.Валевского, такой универсализм пронизан «субстанциональным недоверием» к своему антиподу - уникальному. При этом само существование уникального в силу его очевидности не отрицалось, а лишь выводилось за пределы методологической рефлексии (См.: [23, с. 10]). Как следствие, биография - средоточие уникального и индивидуального - также выносилась за скобки методологического вопрошания, существуя на периферии научного знания в качестве иллюстрации («экземплы»). Посклассический способ конструирования «онтологии человека» (опять-таки не как строгое понятие, а как стиль рассуждения) вводит в горизонт теоретико-методологического вопрошания в качестве самоценного и автономного предмета исследования индивидуальное и соотнесенное с ним уникальное во всей полноте «жизненного мира», куда оно вписано. Кроме того, ставится под сомнение сама возможность теоретического обобщения и унификации человеческого опыта как такового. В этом же горизонте, проблематизируется фигура самого задающего вопрос, его идентичность (в нашем контексте - создателя автобиографии, биографа, ученого, изучающего «личные нарративы»). Вторая проблематизация, как считал М.Фуко, является началом социальных и гуманитарных наук (См.: [68, 69]).

Не стоит абсолютизировать индивидуализирующую установку гуманитаристики, не учитывать опасность превращения ее в интеллектуальную моду, что во многом уже произошло. Свидетельство тому - «автобиографический и биографический бум», с которым гуманитарным наукам предстоит справиться - мода пройдет, а ее последствия: сложившиеся когнитивные установки, шаблоны и стереотипы придется изживать посредством самокритики и саморефлексии.

И в этом смысле чрезвычайно полезным будет новое обращение к концепциям тех ученых гуманитариев, которые совершали «методологический переворот» в гуманитарном знании, приближая его к уникальной индивидуальности, конкретной и целостной жизни, к биографическому и автобиографическому опыту. Для них «индивидуализирующая стратегия» отнюдь не являлась шаблоном, а, напротив, была напряженным внутренним заданием в противостоянии диктату господствующей тогда «позитивистской моды». Они «отвечали» за каждое сказанное в науке слово и ответственно обосновывали свои позиции. Этим фактором дополнительно мотивирован наш интерес к концепции В.Дильтея, который, как мы попытались показать, способствовал становлению современной парадигмы humanities и определению научного статуса биографического подхода в гуманитаристике. Феномены автобиографии и биографии, во многом, благодаря ему, оказались в центре исследовательского интереса гуманитарного знания. Однако реализация дильтеевского проекта превращения автобиографии/биографии в одну из важнейших форм «наук о духе» произошла много позже, когда такой интерес был действительно осознан, в том числе, и на основе осмысления уже указанных нами социокультурных и цивилизационных тенденций; когда многим гуманитариям стало понятно, что вопрос: кто мы, как мы понимаем себя, как строим и реконструируем собственную жизнь - не просто научный, это вопрос самосохранения европейской культуры, ее базовых оснований.

Тенденция к междисциплинарности современного гуманитарного знания, его интегративности, также во многом сопряжена с интересом к биографической проблематике. Попробуем определиться в ситуации существующей терминологической неопределенности по поводу употребления понятий «междисциплинарность», «трансдисциплинарность», «мульти (поли)дисциплинарность» имея ввиду контекст нашего исследования. Междисциплинарность (interdisciplinarity) будем рассматривать как перенос методов исследования из одной научной дисциплины в другую на основе обнаружения сходства исследуемых предметных областей. Междисциплинарное взаимодействие, существенно обогащающее концептуально-методологический аппарат гуманитаристики, можно сравнить с «перекрестным опылением», как сделали это в 1970 году основатели “Journal of Interdisciplinary History” (См. [58, с. 5]). Универсум биографического/ автобиогарфического в культуре следует в этом контексте рассматривать как общее исследовательское поле, где осуществляется встреча различных гуманитарных наук. Такая встреча, однако, не беспроблемна, возникает проблема адаптации дисциплинарных инструментариев, неизбежных взаимонепониманий, трансформаций и искажений. Тогда общее поле, где в одной перспективе происходит мирное и плодотворное «перекрестное опыление», в другой - превращается в поле методологических сражений, о чем в отношении автобиографии пишет В.Подорога (См.: [7, с. 8].) А П.Бурдье, характеризуя трудности междисциплинарного подхода, указывает, используя метафору «биографии»: «…Встреча двух дисциплин - это встреча двух личных историй, а следовательно, двух разных культур; каждая расшифровывает то, что говорит другая, исходя из собственного кода, из собственной культуры» [21, с. 156]. В условиях междисциплинарности еще более остро встает проблема адекватности предмету исследования того или иного инструментария (теперь заимствованного из разных наук). «Плюродисциплинарность» (pluridisciplinarity, еще одно терминологическое различение) - это не только благо, но и эпистемологическое бремя, тяжесть и ответственность которого не всегда оказывается осознанной.

Результат междисциплинарного взаимодействия непредсказуем. Может произойти разрушение казавшегося прочным «мезальянса», а может появиться новая «междисциплинарная дисциплина», в том числе бинарная (социобиология, психолингвистика и т.д.). Преимущественно при таком симбиозе предполагается сохранение «ведущей» и «ведомой» («ведомых») дисциплин. Наш подход, учитывающий достижения и трудности междисциплинарности в освоении феномена биографии, подвергающий их рефлексии, тем не менее, не претендует на создание новой междисциплинарной области. В проекте биографики А.Валевского появление такой области предполагается, причем на основе выделения философии в качестве «ведущей» дисциплины. Может быть потому, что философия пока не очень «ладит» с биографией и автобиографией (в частности, в масштабной российской «Новой философской энциклопедии» [52] нет даже соответствующих статей, обращено внимание лишь на «биографический метод» [53]), «философская биографика» так и осталась привлекательным замыслом, а на уровень мультидисциплинарности не вышла.

Бернар Лепти, один из представителей школы «Анналов», сформулировал три главных принципа междисциплинарности: а) ведение новых объектов исследования и признание того, что ни один объект не самоочевиден и лишь взгляд исследователя определяет его контуры; б) обеспечение условий, необходимых для появления новых знаний и преодоления груза накопленных традиций (междисциплинарность - трамплин для такого обновления); в) совершенствование методик, приемов, моделей и систем объяснения (См.: [43]).

Термином «трансдисциплинарность» можно обозначить более высокий по сравнению с «междисциплинарностью» уровень, он подразумевает осмысление междисциплинарных отношений внутри более глобальной системы (парадигмы), выход на метауровень без строгих границ между науками. Трансдисциплинарность - это прохождение «через» и «сквозь» границы определенных наук, выход за их «пределы». Трансдисциплинарность, в отличие от междисциплинарности, говорит о размывании границ. Одновременно формируются концептуальные мета-рамки, внутри которых возможна трансдисциплинарная интеграция знания. Биография и автобиография как объекты исследования обладают мощным «размывающим» границы отдельных гуманитарных областей потенциалом. Однако этот потенциал будет реализован лишь при условии проблематизации самого объекта исследования, когда границы разрываются не извне, а изнутри - осознается многомерность, полифункциональность феномена биографии. В ряде трактовок понятие трансдисциплинарности тяготеет к своеобразному гипостазированию, поскольку речь идет о выделении трансдисциплинарных исследований в особую самостоятельную область знания, вырабатывающую свой мета-язык.

Термин «мультидисциплинарность» (мultidisciplinarity) фиксирует наличие достаточно большого количества разнообразных дисциплин, объединенных в общем исследовательском поле. Часто под этим термином подразумевается и определенное организационное и институциональное оформление такого рода исследований (общие научные проекты, исследовательские центры, научно-методологические форумы, издания и т.д.). В этом контексте можно говорить о биографически ориентированных проектах. Здесь также следует иметь ввиду, какова роль и функция «биографического» - представлено ли оно как средство изучения научной проблемы или как самоцель и самоценность. Последний вариант реализуется не так часто. Один из них - французская Национальная Ассоциация в защиту автобиографии и автобиографического наследия, среди инициаторов создания которой - Ф.Лежен. В Украине на базе Национальной библиотеки имени В.Вернадского создан Институт биографических исследований и Украинское биографическое товарищество, первым председателем которого был В.С.Чишко (1951-2003). Мульти-составляющая данного объединения постоянно расширяется. Первоначально ориентированное на историческую биографистику, оно все в большей степени учитывает наработки философии, методологии науки, языкознания, литературоведения, педагогики, организации музейного дела и т.д. В целом следует отметить, что принятые нами терминологические разграничения не являются абсолютными, хотя бы потому, что в исследовательской литературе еще нет ясности в их отношении, часто встречаются противоречащие друг другу интерпретации.

Как подчеркивает Л.П.Репина, цель междисциплинарного подхода (в широком смысле слова, объединяющего указанные нами понятийные разграничения), не расщепление гуманитарного знания на множество новых субдисциплин и не объединение вокруг априорно принятой методологии, а создание «междисциплинарной ситуации» (См.: [58]). Биография и автобиография как «проблемное поле», безусловно, такую ситуацию создают, не гарантируя при этом успеха в «перекрестном опылении». Более того, биография сама предстает как ситуация, на что указывал создатель одной из версий ситуационно-исторического подхода Э.Ю.Соловьев (См.: [62]). Обнадеживает в продуктивности меж-транс-мультидисциплинарного подхода к биографии то, что возрождение утраченной было веры в междисциплинарность было связано с поворотом гуманитаристики к микроистории, именно здесь в сфере близкой к биографии, сосредоточились с 80-х годов ХХ столетия «силовые линии междисциплинарного взаимодействия».

Феномен биографии/автобиографии изначально, как минимум, двойственен. Он явлен в единстве жизни и текста, экзистенциального и нарративного измерений, что мы также на примере избранных нами для анализа концепций, попытались продемонстрировать. Такая двойственность требует использования разных подходов, с позиций различных гуманитарных дисциплин: социологии, истории, психологии, культурной и социальной антропологии, лингвистики, семиотики и т.д. Ни одна из этих исследовательских областей не может претендовать на монополию в применении жанра «историй жизни». Напротив, сам данный жанр вбирает в себя и синтезирует специфические методы и приемы многих наук. Такой «собирающей» силой обладает, в частности, язык «историй жизни», как устный, так и письменный. Именно он в многозначности и богатстве своих смыслов нуждается в анализе и подчас дешифровке со стороны различных дисциплин (См. об этом нашу публикацию: [31]).

Существенно и то, что такие подходы с позиций различных гуманитарных дисциплин, как правило, должны быть совмещены в одном биографически ориентированном исследовании, предстать как единый комплекс, а это уже задача интегрирующего философского размышления. Именно его цель - осмыслить возможности представления биографической проблематики как синтеза, как концептуального единства, ответить на вопрос: как «история жизни» вообще может быть выражена в понятиях, часто принадлежащих разным наукам? Употребление термина «синтез» в данном контексте означает не просто соединение различных элементов в единое органичное целое. Речь должна идти о качественном приращении, не выводимом из суммы объединяемых компонентов. Уже у Канта в «Критике чистого разума» синтетические суждения названы расширяющими, в отличие от поясняющих - аналитических (См.: [37, с. 151-153). Несмотря на специфичность кантовского употребления понятия «синтетического» мы все же фиксируем «расширение» как важнейшую характеристику общего понятийного поля «синтеза». Кроме того, согласно Канту, синтетическое «расширение» знания связано с обращением к опыту, который сам является в данном контексте «синтетическим связыванием созерцаний» (если речь не идет об априорных синтетических суждениях). Биографический/ автобиографический опыт, ставший объектом междисциплинарного внимания в гуманитаристике обладает такой синтезирующей силой, на что специально указывают исследователи, работающие в данной области. Подчеркивается, в частности, что биографический подход на практике демонстрирует возможности нахождения синтетических концептуальных решений, снимая остроту противопоставления разных объяснительных моделей (См.: [60, с. 1]).

Отметим, что сама онтологическая возможность автобиографического/ биографического дискурса с позиций классической рациональности связана с другим видом кантовских синтетических суждений - априорных и с синтетическим трансцендентальным единством апперцепции (трансцендентальным единством самосознания). «…Только в силу того, что я могу постичь многообразное [содержание] представлений в одном сознании, я называю все их моими представлениями; в противном случае, я имел бы столь же пестрое разнообразное Я (Selbst), сколько у меня есть сознаваемых мной представлений» [37, с. 151]. Принцип необходимого единства апперцепции Кант считал высшим основоположением во всем человеческом знании, априорным условием его возможности. С позиций неклассической рациональности («неклассической онтологии» в терминологии А.Валевского), наличие априорного трансцендентального единства самосознания ставится под сомнение, выявляется «историчность» его структур, их социокультурная укорененность. В этом контексте обращение к индивидуальному биографическому опыту позволяет феноменологически реконструировать путь становления единства самосознания. А автобиографический опыт в данном контексте рассматривается не только как реконструкция, но и конструирование индивидуального самосознания - Я здесь конституируется в последовательности автобиографических актов. Вместе с тем, в автобиографическом опыте очень трудно четко отличить объективное единство самосознания («я мыслю», вместе с условиями возможности моей мысли, пусть даже в неклассической установке, эти возможности оказываются не трансцендентальными, а «историчными») и субъективное единство самосознания (его Кант назвал эмпирическим, считал случайным и связывал с внутренним чувством [37, с. 153-154]). С позиций неклассической модели жесткость различения трансцендентального и эмпирического единства самосознания (в данном контексте - онтологического и эмпирического) снимается, однако оно не должно исчезнуть полностью. Иначе такое размывание границ априорного (уже в смысле исторического и жизненного apriori) и внутренне субъективного грозит гуманитаристике утратой научности. В биографически ориентированных изысканиях этот симптом обнаруживается наиболее ярко. Тогда те, кто отстаивает научность и общезначимость в гуманитарном знании пытаются «вместе с водой выплеснуть и ребенка» - в очередной раз объявить ненаучной всю область биографической проблематики.

Наряду с объединяющей и синтезирующей междисциплинарностью, и в этом смысле - трансдисциплинарностью ( в «транс-» мы подчеркиваем акцент на размывание границ, в «меж-» - совместную работу и общую направленность интересов с учетом существования границ) существует и то, что разъединяет различные подходы и дисциплины. Так, в частности, стоит зафиксировать различия областей герменевтической (понимающей) и психоаналитической (в многообразии ее постструктуралистских модификаций) традиций, несходство методов жизнеописания в исповеди, житии, эго-романе и т.д. Как подчеркивает российский философ В.А.Подорога, выясняя специфику именно философско-аналитического подхода к данной проблеме: «Предметная область автобиографии предстает в виде поля сражения, в котором участвуют наиболее влиятельные современные дискурсивные практики. В сущности, аналитическая работа сводится к реконструкции смысла, которым наделен тот или иной объект («автобиографический») в каждом из противоборствующих дискурсов» [7, с. 8]. Сказанное об автобиографии мы можем в данном контексте перенести и на всю область биографических исследований. (Сам В.Подорога, анализируя автобиографические «Мемо» С.Эйзенштейна и ставя задачу «воссоздать произведение «Эйзенштейн»», выступает как биограф, хотя и в достаточно провокативной биографической установке: его интересует не актуальная, а возможная, идеальная, воображаемая биография [27]).

Биография и автобиография неустранимы из культуры, а биографический подход уже не изъять из гуманитарного знания. Это продемонстрировала история современной гуманитаристики. Ушел в прошлое позитивистски ориентированный «биографический метод» (его связывали, не всегда правомерно, с Сент-Бёвом и Лансоном), хотя по-прежнему противники биографического подхода периодически реанимируют аргументы против «биографического метода», но в своем первоначальном историческом виде этот метод уже не существует, и контраргументы бьют мимо цели.

Эволюцию биографического подхода, его трансформации в свете появления новых концептуальных оснований на примере социологии (в ее тесном взаимопереплетении с другими гуманитарными науками) показала Л. Г.Скокова. Она выделила несколько этапов динамики концептуального развития биографического метода в социологии (в рамках данного исследования «метод» употребляется в смысле более близком к «подходу», поскольку речь не идет о каком-то одном специфическом методе, а об общей установке на изучение «личных документов», однако само различение «метод» и «подход» никак не тематизировано) [60]:

1. Этап становления метода (1920-1930-е годы). Он связан с деятельностью польской и Чикагской школ, характеризуется ориентацией на поиск в текстах личных документов, биографий и автобиографий объективных фактов, стремлением элиминировать любые проявления «субъективности».

2. Этап экстенсивных модификаций биографического метода (1940-1960-й годы). Характеризуется засильем в социологии позитивизма и эмпиризма. Исследования проводятся в рамках той же, что и на первом этапе позитивитсткой парадигмы, идет поиск объективных фактов в субъективных свидетельствах членов общества.

3. Этап «ренессанса» биографического метода (1970-1980-е годы). Он связан с «антипозитивистским переломом» в социологии и расширением интерпретативных стратегий, подчеркивающих значимость и субъективных факторов социальной жизни, актуализируется проект «гуманистической социологии», уделяющей особое внимание индивидам как активной творческой силе социокультурных процессов, субъективной смыслоконституирующей деятельности. Расширяется поле междисциплинарных исследований в рамках биографической проблематики. Формулируются собственные антипозитивистские теоретико-методологические принципы, в том числе, в рамках генерирования «обоснованной теории» (grounded theory), отражающие потребность в соединении строгой научности со спецификой гуманитаристики. В середине 80-х годов четко выделяются два подхода в рамках биографической исследовательской стратегии: социосимволический (герменевтический) и социоструктурный. Первый - сконцентрирован на уровне значений и смыслов, которые передают индивиды, рассказывающие о своей жизни, истолкование текстов занимает в нем главную роль. Второй - ориентирован на возможности представления в биографической перспективе взаимосвязей, норм и процессов, составляющих фундамент и структуры социальной жизни.

4. Современный этап характеризует сосуществование двух эпистемологических перспектив в биографических исследованиях. Первая, «объективная» или традиционная (направление «объективной» герменевтики, метод социальных генеалогий), предполагает восприятие автобиографического языка/текста как «прозрачного» способа, который дает возможность перейти к внетекстовой реальности. Другая, интерпретативная перспектива, трактует автобиографический материал как конструкцию, произведение, версию жизненного опыта. Анализ направлен на выявление социальной идентичности автора и ее изменений, социокультурных средств, которые используют члены общества во время интерпретации социальной реальности, в частности, в процессе конструирования собственной биографии. На этом сосредоточены усилия этнометодологии, сторонников социолингвистических, социосемиотических подходов к автобиографической наррации. Исследования в данном направлении основаны на допущении наличия гомологии между структурой организации жизненного опыта и структурой автобиографического нарратива.

Этот краткий очерк эволюции биографического подхода в социологии, в той или иной мере соответствующий в условиях меж- и трансдисциплинарности траектории развития биографического дискурса в других гуманитарных областях, свидетельствует о кардинальной смене исходных концептуальных моделей (от поиска «объективного в субъективном» до интерпретации практически любого объективного социального феномена в терминах субъективного смыслоконструирования и смыслополагания). Вместе с тем, глубокий научный интерес к личным документам, жизнеописаниям, вариативности биографических и автобиографических актов стал одной из констант современной гуманитаристики. Можно надеяться, таковой он и останется.

«Старый биографизм», традиционно связываемый с классическим «биографическим методом» сменяется «новым биографизмом», исходящим из иных, непозитивистских оснований (феноменология, онтогерменевтика, экзистенциализм, персонализм и др.). На этом мы останавливались в разделе о М. Бахтине, резко критиковавшем биографический метод, как «продукт органических эпох» и одновременно разработавшем концептуальные основания «нового биографизма». «Новый биографизм» фиксирует переориентацию внимания с «внешней биографии» на биографию внутреннюю (Об этом см.: [59]). Примерно такой же была траектория отношения к биографическому у Марселя Пруста: он резко выступил против «биографического метода» Сент-Бева и, одновременно, всю свою жизнь разгадывал тайны и загадки автобиографической памяти. Это, безусловно, частный вариант, однако он фиксирует общую тенденцию.

Мы еще раз подчеркиваем, что «новый биографизм» как теоретико-методологическое основание современных гуманитарных исследований ориентирует на то, чтобы в биографических и автобиографических актах видеть именно внутреннюю историю духовой жизни, «внутреннюю плоть смысла». Термин «новый биографизм» был сформулирован в литературоведении в статье английского критика К.Брук-Роуз «Растворение характера в романе» (См.: [36,75]). «Новый биографизм» знаменует, по мнению исследовательницы, принцип изображения человека в искусстве постмодернизма, который выражается в полной деструкции персонажа как психологически и социально детерминированного характера. Если А.Валевский онтологические (онтокультурные) основания биографии видит в двух важнейших культурных ориентирах европейской традиции - индивидуализме и рационализме, то К.Брук-Роуз в содержательном наполнении термина «новый биографизм» как раз стремиться обозначить фундаментальный кризис двух этих парадигмальных ориентаций. Среди основных причин «краха традиционного характера» в романе она называет деперсонализацию (разочарование в идее («культе») индивидуалистической личности) и «эпистемологический кризис» («эпистемологическую неуверенность»), связанный с разрушением модели классической рациональности. Речь во втором случае идет о познавательной неуверенности и еще категоричнее - познавательном агностицизме постмодернистского сознания, полагающего, что все наши представления о реальности являются производными от наших же многочисленных систем репрезентации («мультиперспективизм») (См.: [75, с. 187]). В связи с этим оказалась разрушенной старая "миметическая вера в референциальный язык" [75, с. 190], в язык, способный говорить "истину" о действительности. Таким образом, Брук-Роуз приходит к крайне пессимистическим выводам о возможности дальнейшего существования как литературного героя, так и вообще персонажа. Своей концепцией «нового биографизма» она сигнализирует об опасности, грозящей современной литературе и культуре в целом. Мы данный термин используем в другом смысле и в другой, более оптимистической, тональности, свидетельствующей скорее о возможности «спасения» идеи личной индивидуальности, а также биографии как жанра и как социокультурного феномена. Совмещая «новый биографизм» в указанном нами общефилософском смысле со схемой основных качественных этапов динамики концептуализации биографического подхода в социологии, предложенной Л.Г.Скоковой, мы полагаем, что о переориентации на «новый биографизм» можно говорить со времени «ренессанса» биографического подхода, который затрагивает не только социологию, но и другие области гуманитаристики.

«Новый биографизм» в том смысле употребления термина, на котором мы настаиваем, может быть соотнесен с «новым историзмом». Его концептуальные основания мы вкратце рассмотрели в разделе о Ю.М. Лотмане. Напомню, в рамках проекта «нового историзма» или «поэтики культуры», предложенного С.Гринблаттом, культура рассматривается как единый текст, созданный в результате взаимодействия творческих, социальных, экономических, политических импульсов. А.Эткинд назвал биографический анализ одним из трех важнейших методологических компонентов «нового историзма, наряду с интертекстуальным и дискурсивным анализом (См.: [73]). Как нам представляется, биографический анализ сам по себе не может быть назван «методологическим компонентом» как раз в силу своей методологической несамостоятельности, не-автономности. Мы настаиваем на том, что биографический анализ и биографический подход в целом сами нуждаются в специальном теоретико-методологическом обосновании. И это обоснование неоднозначно и вариативно. Методологической нагруженностью будет обладать специфика соединения биографического анализа с определенными объяснительными моделями. А.Эткинд на эту специфику указывает: биографический анализ, который размыкает границы жизни, связывая ее с дискурсами и текстами, среди которых она проходит и которые она продуцирует. Таким образом, в «новом историзме», как проекте «поэтики культуры», биографический анализ присутствует не в качестве одного из трех методологических «китов», а в неразрывном единстве с текстуально-дискурсивным прочтением самой культуры. Это совпадает по интенции с методологией применения биографического подхода в социологии в эпоху его «ренессанса»: идея неразрывной связи экзистенциального и нарративного измерений биографических/автобиографических актов, представление о соответствии между структурами организации жизненного опыта и автобиографической наррации (Ф.Щюце).

Фактически во всех выделенных нами концепциях речь идет о необходимости некой универсальной социокультурной поэтики. И с точки зрения этой задачи, в том числе, вводится биографическая проблематика. Так, уже В.Дильтей в качестве перспективы развития «наук о духе» наметил возможность синтеза поэтики с историческим исследованием (См.: [34, с. 137]). М. Бахтин писал об «исторической» и «социологической поэтике» (См.: [64]). Лотмановская концепция семиотики культуры - это также своего рода поэтика культуры, Ю.М. Лотман формулировал и более специфические задачи создания «поэтики бытового поведения», «семантики поведения» или «исторической семантики» (См.: [44]) . Во всех этих авторских вариантах проблематика «поэтики культуры» неотделима от биографической тематики.

Еще одна методологическая основа такой связности, заложена в идее «внутренней историчности» человека, о которой было сказано выше (более подробно в разделе о В.Дильтее) и в близкой «внутренней историчности» позиции изоморфности («со-равности») единичной человеческой жизни и культуры, индивидуальной судьбы и судьбы человечества (более подробно об «изоморфности» в разделе о Ю.Лотмане (См. в частности: [48, с. 14]). В.Дильтей возрождает для теоретической проработки данной темы концепцию монады Лейбница, подчеркивая, что индивидуальное бытие способно, подобно монаде, воспроизводить исторический и духовный универсум. Сравнение индивидуального бытия с монадой продуктивно в двух смыслах. Во-первых, подчеркивается уже указанная нами изоморфность. Во-вторых, указывается на фундаментальную непостижимость, невыразимость индивидуальной жизни (монада, не имеющая окон, - жизнь, до конца не раскрывающая своих тайн).

5.3 К определению понятий. Соотношение «биография-автобиография» - «биографическое-автобиографическое» как исследовательская проблема философского (социально-философского) анализа

Для философского анализа феноменов биографии/автобиографии, биографического/автобиографического в самых разнообразных проявлениях совершенно недостаточны имеющиеся жанровые различения, недостаточно и простого указания на то, в каких отношениях находится автор автобиографического/биографического текста к своему герою (пишет о себе или о другом). Как подчеркнул В.А. Подорога в своем философско-антропологическом (интегративно-антропологическом) проекте авто-био-графии, философия должна определить всю сумму возможных отношений между понятиями и тем содержание опыта, который они представляют [7, с. 8]. Ограниченный объем нашего исследования не позволит нам определить «всю сумму возможных отношений». Мы сосредоточимся на нескольких существенных, с нашей точки зрения, аспектах: а) каковы критерии различения биографии и автобиографии с позиций различных исследовательских стратегий биографического подхода; б) проблема «первичности-вторичности» биографии или автобиографии в тех или иных контекстах, в тех или иных концепциях; в) в каких случаях и в какой исследовательской оптике различение между автобиографией/биографией и автобиографическим/биографическим предстает как несущественное и фактически снимается.

Первый аспект - критерии различения биографии и автобиографии - будет также рассмотрен в параграфе о возможных типологиях и классификациях биографий/автобиографий и исходных основаниях подобных классификаций и типологий. В первом приближении биография (от греч. «bios» -жизнь и «graphein»-писать) определяется как жизнеописание, «житьесказание, житие, жизнь» (В.Даль) [32]; как литературный, исторический, научный жанр («научность» биографии как исследовательского жанра нередко подвергается сомнению); как форма социокультурной (нарративной) практики (в разной степени формализованной), для которой литературно-художественная составляющая оказывается второстепенной. Не всегда в определениях специально различается «жизнь» и «письмо», часто, как в случае с Далем биография и жизнь в определенном смысле отождествляются. Специфика автобиографии определяется, прежде всего, тем, что ее автор рассказывает свою собственную историю жизни. И в этом смысле, автобиография предстает как один из вариантов биографии.

А.Л.Валевский в этом контексте рассматривает биографию как «особый тип знания, а именно знания личной индивидуальности», «определенный тип гуманитарного знания и самостоятельной культурной традиции» [23, с. 4 ]. Нам такая трактовка представляется слишком расширительной, «гипостазирующей» данный жанр. Биография вряд ли может быть названа «типом гуманитарного знания» и тем более «типом самостоятельной культурной традиции». На наш взгляд, биография такой самостоятельностью не обладает и лишь выражает, манифестирует тот или иной тип гуманитарного знания («научная биография») и культурной традиции (биография как социокультурный феномен). К слову, автор не проводит различения: «жанр» или «феномен культуры», в одном и том же смысле употребляя иногда термины «биография» и «биографическое письмо», что также вносит понятийную путаницу. А.Валевский, в подтверждение своей автономизирующей биографию позиции приводит следующий аргумент: биография представляет собой соединение двух существенных для европейской культуры ориентиров - рационализма и индивидуализма [23, с.4 ]. Однако указанная общекультурная и интеллектуальная ориентация феномена биографии (тотальность которой также может быть оспорена) еще не делает биографию типом, если только не отождествлять тип и форму и все-таки видеть в типе формообразующее начало. Не-автономность биографии в этом смысле подчеркивает М. Бахтин. Понимая под биографией и автобиографией «ближайшую трансгредиентную форму, в которой я могу объективировать себя самого и свою жизнь художественно» (и не только художественно - И.Г.), он подчеркивает, что «ни в биографии, ни в автобиографии я-для-себя (отношение к себе самому) не является организующим, конститутивным элементом формы». [13, с. 131].

Вместе с тем, автор проекта «биографики» предлагает и более корректную, с нашей точки зрения, дефиницию - биография как реконструкция индивидуальности. Правда, такая реконструкция в его трактовке - «исключительно реальность европейского интеллектуализма». Для других типов культур А.Валевский предлагает использовать термин «жизнеописание». Суть его аргументации можно суммировать следующим образом: биографическая традиция является столь же древней как сама письменность. Однако в традиционных архаических культурах жизнеописания героев и властителей фактически тождественны мифологическим преданиям, задача реконструкции феномена индивидуального не ставится. В этом смысле жизнеописание и биография оказываются разными модусами универсальной биографической традиции (См.: [23, с. 11-12]). С таким различением, учитывая его контекст, в целом можно согласиться. Однако стоит учесть, что мифологическая компонента входит и в современные биографии/ автобиографии: «биография как персональный миф», «мифотема» как раскрытие мифа самой жизни, ее духа (об этом, со ссылкой на «Автобиографию» Я.Э.Голосовкера пишет и сам А.Валевский (См.: [23, с. 19; 29, с. 112]). Напомню, проблема мифологизации в биографии и автобиографии, биографического и автобиографического мифа в индивидуальной и общекультурной перспективе более детально рассмотрена в разделе о Ю.М. Лотмане.

С.Аверинцев, который пристально исследовал феномен биографии и чья работа «Плутарх и античная биография» произвела в свое время своеобразный переворот в гуманитаристике (См.: [3]), предложил развернутое толкование термина «биографии». Он обратился к этимологии и различению в древнегреческом языке двух понятий, определяющих «жизнь»: bios и zoi [4, с.4-5 ]. Zoi - «жизнь» как свойство живого, в отличие от неживого, энергия витальности. Bios - способ проявления витальной энергии в конкретном поведении, подлежащая описанию и выясняемая через рассказ форма существования, «образ жизни». Именно «образ жизни», а не сама жизнь в ее витальности, воплощена в понятии «биография». В «Плутархе…» “bios” определяется еще более детально, как «возможно более полная справка о происхождении героя, о его телосложении и здоровье, добродетелях и пороках, симпатиях и антипатиях, приватных вкусах и привычках, с возможной краткостью - о событиях жизни, более подробно - о роде смерти; ко всему этому прилагается перечень анекдотов и «достопамятных изречений» [3, с. 334]. Старославянский язык, ориентируясь на системную передачу греческой лексики, передает zoi как «живот», а bios как «житие». Принцип и сила жизни - «живот», образ и форма жизни - «житие», «житие есть образ живота» - такой смысловой ряд выстраивает С.Аверинцев (См.: [4, с. 5]).

Сегодня «вита» и «биос», когда-то разделенные, снова сходятся и находят друг друга. В современном биографическом дискурсе четко прослеживается попытка дать слово именно витальности (телесности, в частности), у которой тоже есть своя история и свой рассказ, заглушенный рационализирующим, структурирующим и «рубрицирующим» «биосом». И теперь этот рассказ, и не рассказ даже, а, скорее, невнятный лепет и бессвязный шум, вырывается наружу, ищет оформления в некой возможной «витографии». Это свойство современного биографического дискурса открывается именно через историю предпринятого в античности, если еще не раньше, различения.

В. Подорога, обращаясь к проблеме дефиниций (его интересует преимущественно автобиография) настаивает на достаточно распространенном в исследовательской литературе «дефисном членении», отсылая, в частности к западным образцам (См.: [78]). Такое членение, по мнению российского философа, расширяет возможности глубокой философской интерпретации термина. Сам он в работе названной «Авто-био-графия» также осуществляет подобную интерпретацию, как одну из возможных. «Переживать - это «био», понимать - это «авто», рассказывать (описывать) - это «графия». Введением фундаментальной оппозиции «авто» (Я) и «био» (Жизнь) сразу же означается узел ее разрешения, «снятия» в активной посредствующей субстанции - письме. «Био» (жизнь), противопоставленная «авто» (Я, отношение к себе) выглядит на первый взгляд как «ослабленный» термин… «Авто» выделяется только как возможность понимания, но не переживания. …Области содержаний, покрываемые «авто», «био», «графией» не могут быть даже идеально представлены друг вне друга, их явные и скрытые пересечения трудно устранить» [7, с. 8]. Замечание о принципиальной связности авто-био-графии соотноситься, в частности, с герменевтической позицией В.Дильтей о единстве трех аспектов: «переживание-понимание-выражение», правда в данном контексте следует сделать перестановку и говорить уже о «био-авто-графии».

Приоритет, первичность «биографии» по отношению ко вторичной «автобиографии», на первый взгляд, сомнений не возникает. Наиболее распространенной, как мы уже указали, является трактовка автобиографии как вида биографии. Для общей характеристики и классификации всех возможных биографических форм в пределах единого жанра биография, действительно, будет наиболее широким по объему термином, куда войдет и автобиография. Однако, для историко-генетического анализа («генезис» данного феномена) и в рамках «онтологии культуры» статус автобиографии существенно меняется. Она становится первичной, имеющей более высокую степень «подлинности», укорененности в культуре, и в силу этого обладающей преимуществом по отношению к биографии. Автобиография является формообразующей по отношению к биографии, задает для биографии исходные импульсы, модели, образцы. Как подчеркивает российский философ Э.Ю.Соловьев, изучавший возможности биографического анализа в гуманитаристике и «методологическое своеобразие работы биографа» [62, с. 19], автобиография - первичный уровень рефлексии, биография - вторичный. (Речь об этом шла в беседе автора настоящего исследования с Э.Ю.Соловьевым в Институте философии РАН (Москва, 6 ноября 2007 г.)).

На «первичности» автобиографии настаивал и В.Дильтей, на что мы указывали в соответствующем разделе. В сжатой форме позицию немецкого мыслителя можно сформулировать следующим образом: автобиография - выражение размышлений индивида о ходе собственной жизни -манифестирует саму суть исходной «выразимости», саморефлексивности жизни и, отсюда, «герменевтичности» самой истории. Когда размышление о собственной жизни переносится на понимание жизни другого человека, возникает биография как форма понимания чужой жизни. Благодаря исходной выразимости жизни, прежде всего, собственной жизни (автобиография) появляется возможность выразить («разобъективировать») чужую жизнь, из полноты своего жизнеосуществления пережить чужое как собственное индивидуальное бытие. Не случайно Дильтей считает автобиографию высшей формой наук о духе, в автобиографии обнаруживает «внутреннюю историчность», бросающую свет на историчность «большой истории».